CC BY
26
УДК 316.422:314.045
ПОСТМОДЕРН. СОЦИОЛОГИЯ. НАСИЛИЕ
Р. Н. Ибрагимов
Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова
Дискуссия о нужности и ненужности, о пользе и вреде постмодернистских тенденций в социальных науках продолжается. Автор, включаясь в неё, предлагает посмотреть на роль постмодерна с позиций проблемы социального насилия. Теоретическое, методологическое и мировоззренческое обаяние рационалистического монизма таит в себе неизбежный эффект принудительности, где от изящного умопостроения до циничного принуждения отделяет порой только шаг.
Ключевые слова: постмодерн, социология, насилие, эклектизм, принудительность, прагматический аргумент, конструктивизм.
В нынешней ситуации не ругают постмодерн только картавый и шепелявый - и вовсе не из-за отсутствия претензий. Ну вот, пошутил - и попал в адепты постмодерна. [1, с. 128]
В этой связи хочется напомнить, что хохма в социально-гуманитарных текстах появилась как на пике Модерна, с лёгкой руки (лёгкого языка?) французских просветителей.
Не стала исключением в этом отношении тематическая площадка социологии, где обсуждение угроз и преимуществ постнеклассичности и постмодерна, затухая и возгораясь, идёт уже не одно десятилетие. С разных позиций претензии к проявлениям постмодерна в социологии предъявляли В. А. Бачинин [2], Е. В. Золотухина-Аболина [3], А. Н. Лукин [4], М. О. Мнацаканян [5], И. А. Чудова [6] и др. Очередной раунд обсуждения начался в 2017 году с выступления А. Г. Щелкина в журнале СоцИс [1], в котором риски и недостатки «социологической моды» представлены наиболее систематически. Поэтому мы посчитали удобным последовать в его русле.
Первым грехом социологического постмодерна выдвигается эклектизм, препятствующий воплощению мечты О. Конта о социологии как реальной социальной силе. «Постмодернистская социология, пожертвовав логикой классического анализа..., оказалась как бы в плену совершенно «поверхностных» и »коротко живущих объектов», исследование которых не результируется в надёжных теоретических построениях, которые не могут стать проектом и инструментом в «социальной инженерии...» [1, с. 122.]
Действительно, «клиповый» характер постмодерна в целом и постмодернистской социологии в частности вряд ли способствуют хождению социологов единым строем и свершению сообща великих дел. Однако трудно представить себе социально-инженерный проект, который вся современная социология в подушевом исчислении взялась бы конструировать и реализовывать корпоративно.
Современная социология - это сосуществование целого букета парадигм, школ и течений. И это не результат разброда и шатаний, недогляда одних и шалопайства других. Это - продукт естественного хода событий. Мультипарадигмальность для любой системы знания - это норма и судьба, ибо развиваться - значит усложняться.
Даже дисциплинарная структура социологического знания, несмотря на декларируемый рационализм, на поверку изобилует перекрестьями тематических полей и фактически является ризомой. В сухом остатке дисциплинарного устройства проглядывает иррациональная принудительность: представитель экономической социологии не имеет права изучать экономическое поведение рокеров, а социолог культуры - политическую культуру. Почему? А нипочему!
Кроме того, в приведённой ранее цитате, обращает на себя внимание оборот «как бы» («оказалась как бы в плену»). Если прав В. П. Руднев, объявляющий наречие «на самом деле» символом объективизма и модерна, а «как бы» - конструктивизма и постмодерна [7], то А. Г. Щелкин, неожиданно для себя, выступает тайным адептом последнего [6, с. 123-125] Ну вот, опять шутка.
Вторая проблема, обнажаемая А. Г. Щелкиным, связана «с принципом «постмодернистского. релятивизма» (равнозначности всех социальных состояний, поведений, практик и т. д.). [Это] означает принятие любого социального процесса или состояния как «приемлемого» и не имеющего превосходства перед «другим» процессом или состоянием. Эта ценностная неприхотливость в оценке социальной реальности роднит постмодернистскую мысль с прагматическими и эклектическими установками в науке и жизни» [1, с. 122.]
Для адепта классической позитивистской парадигмы высказанная претензия звучит довольно странно. Ведь особенностью именно классической науки был «предрассудок объективности», непредвзятости, аксиологической нейтральности учёного. Поэтому восприятие каждой новой практики или феномена как локальной и самодостаточной значимости вполне укладывается в принцип «учёного незнания». И наоборот, восприятие принципа социалистического планирования как социологического приоритета по сравнению с «синдромом джинсома-нии» оказалось в своё время непродуктивным не только в методологическом, но и в социально-практическом отношении.
И даже если действительно тематический эклектизм представляет какую-то опасность, это положение вещей тоже не возникло как-то вдруг. Предложение конструировать, нарративно «выращивать» социальность из жизненного мира отдельного человека вызревало постепенно на самых разных тематических площадках и было реакцией не только на методологическое (например, вектор от Парсонса к Мертону), но и на мировоззренческое исчерпание классической парадигмы.
И здесь тема принудительности из второстепенной, достойной прежде лишь лёгкого упоминания, вырастает до размеров первостепенной. Классическая социология как проект возникла по тем же причинам, что и индустриальное производство вещей, поэтому наиболее точно и органично должна высчитываться от О. Конта до
Г. Форда. То, как навязчиво и безапелляционно О. Конт предъявлял свою доктрину издателям и меценатам, ещё может быть списано на чудачества гения. Однако социальные пристрастия изобретателя конвейера (а именно -симпатии к Гитлеру) развеивают всякие сомнения в том, что тоталитаризм - это не только социальный инжиниринг, но и научная («научная»?) методология. Классическая эпоха - это не только индустриальное производство вещей, но и столь же индустриальное, конвейерное производство и уничтожение людей.
Применение к России сочетания теоретического и практического компонентов классической социологии наиболее наглядно и очевидно иллюстрируется фигурой В. И. Ленина. Признаваясь даже на Западе одним из виднейших социологов ХХ века, он и в социальной практике показал и обосновал именно социологический подход. «Мы пойдём другим путём!» - это как раз про то, что уничтожать эксплуататоров надо не как эсеры-народовольцы, поштучно - великими князьями и премьер-министрами, а большими, «как класс», и малыми социальными общностями, то есть волжскими баржами и концлагерями.
Трудно сказать, в какой мере осознавали сложившуюся после Второй мировой ситуацию пионеры постмодерна, но последствия известны. Тоталитарно-принудительное видение социальной реальности, где «человек для общества», перестало удовлетворять социологов на парадигмальном уровне. Этим, на наш взгляд, объясняется фронтальный, от «социалиста» П. Бурдьё до «либерала» Э. Гидденса, поиск методологемы, в которой социальное выращивалось бы («структурация») из личности, из «социального габитуса».
На этом фоне ещё более странной выглядит третья претензия к социологическому постмодерну: «вызов постмодернистской социологии оказался на деле ценностной неприхотливостью, или примиренчеством, "оппортунизмом"» [1, с. 122]. Социология должна быть непримиримым (!) пламенным борцом за «правильные» ценности? А «правильные» - это в какой (вернее, чьей) редакции? Даже если эти ценности - Наука (в её классическом понимании), Истина (в её формально-логическом понимании), то уже самим своим аксиологическим статусом они перестают быть наукой и истиной. Ценности ценны нипочему и принудительно, и если эти ценности - Истина и Наука, тем циничнее принудительность их прививания.
Ещё одна, четвёртая, претензия - так называемое «эпистемологическое алиби». Она и оно озвучиваются так: «Мы [постмодернисты] тут ни при чём: мир стал «постмодерным», а постмодернизм - идеальное (в сознании) отражение этой новой реальности» [1, с. 124]. Ну что тут скажешь? Мир не «стал», мир всегда был «царством единичностей», средоточием уникальных событий и явлений. И понял это («отразил реальность») не Лиотар, и даже не Лейбниц, а ещё Эмпедокл Агригентский. И Эмпедокл, и Лейбниц, каждый в своём духе (дискурсе) твердили: усмотрение в эклектичной по природе реальности некоего логического порядка является внешним и принудительным по отношению к ней актом. И здесь уже неважно, кто является источником ПРЕДустановленной гармонии - Господь Бог или капрал со шпицрутеном. У Гегеля, например, чей Абсолют феноменологически конструировал реальность, Бог и «капрал» Фриц вообще диалектически совпадают.
Ещё о принудительности классического обществознания. Безответственность постмодернистской социологии подчёркивается её критиками указанием на «прагматический аргумент», который также фигурирует в «обвинительном приговоре». Эклектизм и нравственный релятивизм непозволительны, поскольку самим фактом своего существования и «говорения» социолог влияет на действительность. Как говорил П. Бурдьё, «слова социолога способствуют производству социального» [8, с. 88].
И опять, не с Бурдьё и даже не с Пирса начинает своё существование так называемая «деятельностная парадигма», а с Фихте и Маркса, который нацелился «не объяснять мир, но изменить его». «Праксис» и Бурдьё, Бергер и Лукман были много позже. Конструктивизм, объявляемый авангардом постмодерна, на деле укоренён в философии и социологии гораздо глубже, чем ожидалось. Нетрудно убедиться, что здесь от классического принципа «объективного (пассивного) отражения действительности» вообще не остаётся почти ничего. И это положение вещей сложилось практически одновременно с манифестом О. Конта, так что основатель классического позитивизма вообще мог бы воздержаться от дискурса.
Прагматический аргумент ставит под сомнение саму возможность сохранения и/или возрождения классической научной парадигмы в социологии. Тем не менее такое возможно, если обратить внимание на масштаб влияния социолога на действительность. В случае с П. Бурдьё и пионерами постмодерна этот масштаб достаточно велик. Но это - не заслуга теоретико-методологических достоинств их теорий, а результат интеллектуальной моды. Для сравнения можно представить, что было бы с учением М. М. Бахтина в России, если бы его в своё время не подняла на щит Ю. Крыстева.
На самом деле (!) масштаб, резонанс влияния среднестатистического социолога даже из первого эшелона настолько мал, что его положение вполне можно вполне описывать как «объективное отражение действительности». Социолог В. И. Ленин несопоставим с П. А. Сорокиным по такому академическому критерию, как систематичность, логическая последовательность концепции. Но с прагматической точки зрения он намного опережает П. А. Сорокина, поскольку он изменил мир сильнее, чем П. А. Сорокин.
Оснований для недоверия к постмодерну предостаточно. Здесь и «автороцентричность» в ущерб «онтоцен-тричности», и лицензия на академический статус для теорий и парадигм, выступающих от лица нравственно рискованных жизненных позиций. И не то, чтобы позиция, высказанная А. Г. Щелкиным, действительно была в чем-то ущербна. Просто чем дольше длится дискуссия, тем живучее постмодерн. Дорогу осилит тот, для кого цель - ничто.
Библиографический список
1. Щелкин, А. Г. Постмодернизм в социологии. О ненавязчивых последствиях одной социологической моды / А. Г. Щелкин // Социологические исследования. - 2017. - № 2. - С. 120-130.
2. Бачинин, В. А. Постмодернизм и христианство / В. А. Бачинин // Общественные науки и современность. - 2007. - № 4. - C. 162-171.
3. Золотухина-Аболина, Е. В. Постмодернизм: распад сознания? / Е. В. Золотухина-Аболина // Общественные науки и современность. -1997. - № 4. - С. 158-192.
4. Лукин, А. Н. Постмодерн: раскрепощение личности и(или) деградация культуры? / А. Н. Лукин // Социум и власть. - 2014. - № 1. -С. 100-105.
5. Мнацаканян, М. О. Постмодернизм и судьбы социологии как самостоятельной обществоведческой науки / М. О. Мнацаканян // Социологические исследования. - 2016. - № 9. - С. 134-140.
6. Чудова, И. А. Постмодернизм и социология: опасности или возможности? / И. А. Чудова // Социологические исследования. - 2017. -№ 4. - С. 122-128.
7. Руднев, В. П. Словарь культуры ХХ века / В. П. Руднев. - М.: Аграф, 1999. - 384 с.
8. Бурдьё, П. Начала / П. Бурдьё. - М.: Socio-Logos, 1994. - 288 с.
© Ибрагимов Р. Н., 2018
УДК 101.1:316.77
СИБИРЬ - ТЕРРИТОРИЯ ДИАЛОГА КУЛЬТУР В УСЛОВИЯХ СОВРЕМЕННЫХ РЕАЛИЙ (СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫЕ И ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ)
А. Г. Инговатова
Алтайский государственный технический университет им. И. И. Ползунова
В статье рассматриваются вопросы философско-гуманитарной рефлексии относительно факторов складывания и ресурса диалогичной культуры Сибири, отличающейся высокой степенью комплементарности истории взаимодействия этносов и народов. Делается акцент на стабилизирующей и интегрирующей миссии русской культуры в общем Евразийском пространстве, необходимости технико-экономической модернизации региона.
Ключевые слова: глобализация, Сибирь, Евразия, социокультурное пространство, диалог.
Глобализационные тенденции, особенно после исчезновения биполярного мира, всё больше указывают на стратегию построения однополярной, ориентированной на ценности потребительского общества европейского образца, цивилизации. Развитие западно-европейской культуры, которой мы, безусловно, отдаём пальму первенства в развитии традиций рациональной философии, идей просвещения, научно-технического и технологического прогресса, логически подвело современный мир к именно такому пониманию и утверждению проекта глобализма. К сожалению, в силу внутреннего содержания и направленности установки нынешней неолиберальной модели мирового капитализма, такие социально-культурные и социально-онтологические концепты, как регион, область, национальный округ, не вызывают какого-либо адекватно выражаемого теоретического, рефлексивного интереса. Рационально-рассудочная логика, обслуживающая потребительски ориентированного социального субъекта рано или поздно должна была «поставить под сомнение» жизненное значение таких феноменов, как культурная самобытность, дух хозяйствования, жизнь уникального организма национального целого, или наднационального целого, ценность его языка, стиля мышления, уникальность исторического опыта, роль и влияние диалога с другими культурными субъектами на самостийное становление в контексте изменяющегося исторического опыта.
Ясно, что государства, стоящие в авангарде развития материальной цивилизации не первое столетие, не могут не пролагать и далее утвердившуюся в качестве единственно верной для них самих логику собственного существования, не могут не ориентироваться на новые масштабные дивиденды от её дальнейшего утверждения. Очевидно, что для общемирового состояния эта стратегия небезопасна. Наиболее опасен выбор, когда под прикрытием лозунгов о распространении ценностей либерализма и, мы бы утверждали - специфически понимаемой свободы и демократии, в угоду собственным интересам попираются нормы международного права, принцип невмешательства во внутренние дела суверенных государств, ставится под сомнение ценность человеческой жизни и свободы самоопределения народов. Не менее чреватой, с нашей точки зрения, является тенденция к унификации опыта социально-культурной действительности, к ценностному единообразию и монологизму в подходах к пониманию жизненного значения тех или иных форм культурной жизни. Так, за сравнительно небольшой срок (всего более четверти века), естественно, не без активных усилий наших геополитических визави, произошла чудовищная англоизация языкового пространства в постсоветских пределах, а значит, и сознания, в определённой степени - стиля мышления, понимания жизни, значимых в ней акцентов. Печально, но факт: наша самая прогрессивно настроенная и весьма образованная молодёжь связывает свои представления об «успешной», она же автоматически - счастливая, жизни с теми образцами и наглядными картинками, отлично скультивированными в сознании нашего обывателя за постсоветский период, которыми отличается набор ценностей жизни представителей среднего и высшего слоя общества западного образца. Среднестатистический гражданин ориентирован на уровень жизни среднего слоя, власть и ресурсо-придержащие, оказавшиеся у рычагов распределения полученных от продажи ресурсов средств - ориентированы на ценности жизни западной элиты высшего образца. Не зря гласит вечная конфуцианская мудрость, о том, что наглядный пример учит быстрее всего. «Данный путь, - пишет академик М. Л. Титаренко, вёл к глубокому размыванию национальной идентичности, утрате русской культурой консолидирующей притягательной силы, фрагментации российской цивилизации и отчуждению от неё нерусских этносов, разрушению русского языка и засорению его вульгаризмами и англицизмами [1]. Момент, отмеченный М. Л. Титаренко, с нашей точки зрения, касается не только
