CC BY
629
ВОПРОСЫ ФИЛОСОФИИ, социологии, политологии
Гринь Максим Валентинович
кандидат юридических наук, доцент, проректор по административно-хозяйственной работе Кубанского государственного аграрного университета (тел.: +79182842222)
«Постдемократия» К. Крауча и кризис западного демократического проекта
В статье анализируется концепция «постдемократии» современного британского социолога К. Крауча, исследующая факторы деформации западных демократических систем. Согласно основной идее концепции при формальном сохранении демократических институтов спектр их функций смещается с общенациональных на классовые интересы.
Ключевые слова: постдемократия, корпорация, демократия, рынок, коммерциализация, пер-сонализация.
M.V. Grin, Master of Law, Assistant Professor, Vice Rector on Administrative and Economic Work of the Kuban State Agrarian University; tel.: +79182842222.
Colin Crouch's «Post-democracy» and west democratic project crisis
The article analyzes the «post-democracy» concept of an modern English sociologist C. Crouch which studies the factors of the west democratic systems deformation. The main idea of the concept is that with the formal preservation of the democratic institutions the range of their functions shifts from the national interests to the class ones.
Key words: post-democracy, corporation, democracy, market, commercialization, personalization.
Быстрые темпы социальных изменений, которыми характеризуется глобальная эпоха, приобретают далеко не всегда приглядный вид, что вынуждены признать идейные сторонники рынка, демократии и в целом глобализации. К числу таких теоретиков следует отнести британского социолога Колина Крауча. Будучи явным приверженцем демократии, а шире - проекта Просвещения, в своих трудах он демонстрирует серьезную озабоченность судьбой принципов народовластия.
Показательно, что свой известный и относительно «свежий» труд он назвал «Постдемократия», где в весьма живой форме описал деформации социально-политического облика западного общества. При этом К. Крауч не склонен объяснять это вырождением элит, подобно некоторым другим ученым (К. Лэш, П. Карабу-щенко), хотя не спорит с подобным фактом. Но в трактовке британского мыслителя культурное падение элиты выступает скорее следствием объективных социальных сдвигов, побудивших лидеров западного мира сместить приоритеты внутренней политики.
Во-первых, принципиально изменилась геополитическая ситуация - исчез СССР, долгое время заставлявший крупных бизнес-дельцов умерять пыл и мириться с кейнсианской по-
литикой. Последняя в определенной степени вызвала инфляционный кризис, поскольку предполагала высокую покупательную способность населения. Уже с 70-х гг. начинается опроба-ция новой политико-экономической модели, предполагающей совершенно иной расклад, который К. Крауч называет приватизированным кейнсианством. Отличие данной модели от кейнсианства заключается в том, что теперь стимулирование экономики происходит за счет растущих долгов простых людей, тогда как ранее в долги входило правительство [1, с. 161]. Отмечаемая британским ученым тенденция вполне согласуется с выводами других современных исследователей. Так, З. Бауман, У. Бек и отчасти Э. Гидденс констатируют своеобразную индивидуализацию, вызванную тем, что люди в современном обществе все более и более оказываются предоставлены самим себе [2].
Во-вторых, глобализация и постиндустриализм стимулировали ряд процессов, выгодных капиталу или, точнее, использованных последним в свою пользу, причем не только в экономическом, но и в политическом смысле. Это потоки дешевой рабочей силы из менее развитых стран, это структурные изменения рабочего класса (как в силу миграций, так и в силу оттока в сектор услуг), приведшие к
268
размыванию пролетарской идентичности и ослаблению социальной базы демократических движений; наконец, едва ли не самое важное -концентрация экономической мощи в руках не столь уж многочисленных корпораций, давно переросших национальный уровень. Последнее обстоятельство обусловливает тесный и все крепнущий союз лидеров экономики и политики со всеми отсюда вытекающими для социального большинства последствиями.
Следует отметить, что К. Крауч вовсе не намерен отождествлять либерализм и демократию. Это достаточно разные вещи и их конфликтный потенциал по отношению друг к другу достаточно высок. Однако конструктивные компромиссы здесь все же возможны [3, с. 102]. Гораздо ближе либерализму понятия «капитализм», «рынок». К. Крауч признает экономическую эффективность капиталистического рынка, но его безудержное распространение обязательно вступит в противоречие с демократическими принципами [3, с. 132]. Именно это и происходит сейчас в западных обществах, вроде бы относительно благополучных в социальном плане. Интересно, что британский ученый (по крайней мере, на момент написания книги) рассматривал данное обстоятельство не столько как уже свершившийся факт, сколько как весьма реальную угрозу, полагая, что процесс еще возможно повернуть вспять.
Итак, что же такое постдемократия? Автор данного термина определил черты рассматриваемого феномена следующим образом. Это не то чтобы отрицание собственно демократии. Приставка «пост -» используется так же , как она используется, например, в понятии «постиндустриализм». Ведь постиндустриальные общества продолжают пользоваться всеми плодами индустриального производства; просто их экономическая энергия и инновации направленны теперь не на промышленные продукты, а на другие виды деятельности. Точно так же постдемократические общества и дальше будут сохранять все формальные черты демократии: свободные выборы, конкурентные партии, публичные дебаты и т.п. «Но энергия и жизненная сила политики, - пишет К. Крауч, - вернется туда, где она находилась в эпоху, предшествующую демократии, - к немногочисленной элите и состоятельным группам, концентрирующимся вокруг властных центров и стремящимся получить от них привилегии» [3, с. 8-9].
Подобная эрозия демократических институтов, с точки зрения Колина Крауча, вполне закономерна. Он констатирует явное ослабление общественного контроля за правительственны-
ми институтами при одновременном усилении влияния со стороны деловых бизнес-кругов. Последние представлены экономическими (в первую очередь) структурами - корпорациями. В основном это крупные компании, действующие в глобальных масштабах. Отмечая господство на официальном уровне неолиберальной риторики, К. Крауч обоснованно отмечает неоднократно проявляющийся здесь двойной стандарт. Кредо неолибералов - концепция свободного рынка (Ф. Хайек) - фактически не работает на практике. В реальности происходит концентрация капиталов на уровне олигополий, или даже монополий, что вполне логично. Причем главным условием победы и выживания в глобальной конкуренции является взаимодействие с властями [3, с. 50]. Гибкие стратегии, новые технологии, о которых любят говорить постиндустриалисты, тоже имеют значение, но выстраивание отношений с государством выходит на первый план. По большому счету, это более простой и прибыльный способ закрепления на рынке.
К. Крауч в целом оспаривает тезис об исключительно международном статусе ТНК. Национальные рынки, как и национальные правительства, все так же существуют. Поэтому глобальный капитал не стоит объявлять целиком и полностью независимым - это будет явным преувеличением. Даже «транснациональные гиганты сильно ограничены в возможностях менять одну страну на другую в поисках самых низких налогов и минимальных требований по части трудового законодательства - этому препятствует сложившаяся структура инвестиций, кадров и деловых связей». Кроме того, переезд закономерно связан с большими затратами, которых лучше избежать [3, с. 52].
Все более тесное взаимодействие штаб-квартир компаний с правительственными структурами означает, по мнению К. Крауча, усиление давления первых на вторые. Политический процесс перерождается в систему деловых лобби - таков результат «свободного рынка», оставленный без внимания неолиберальными идеологами. В то же время принятие угодных корпорациям государственных решений - это еще не все. Хуже то, что функции государства начинают переходить именно к корпорациям. Британский социолог указывает на один из тезисов неолиберальной теории, заявивший о себе с 80-х гг. XX в., согласно которому бизнес может вмешиваться в дела государства, но не наоборот. Это обосновывается тем, что правительственные чиновники якобы менее компетентны в делах общественной проблематики, чем акулы бизнеса. «Правительство становится своего
269
рода институциональным идиотом - каждый его непродуманный ход заранее предсказывается хитрыми рыночными игроками и вследствие этого лишается смысла. Из этого следует ключевая политическая рекомендация современной экономической ортодоксии - государству лучше вообще ничего не делать, помимо выполнения своей роли гаранта свободного рынка» [3, с. 61]. В результате правительственные структуры теряют уверенность, что они могут справиться со своими обязанностями без руководства со стороны корпоративного сектора. Все больше обязанностей правительства, касающихся в основном заботы об общественных интересах, передаются в руки частных субподрядчиков, и, как считает К. Крауч, государство и в самом деле начинает терять компетентность в тех сферах, в которых ранее чувствовало себя как дома [3, с. 60]. Тем не менее коммерциализация гражданской сферы, традиционно остававшейся вне влияния бизнеса (образования, здравоохранения, социальных услуг и т.п.), вовсе не сказывается положительно на ее качестве. Ведь принципы социальной справедливости, которые должны быть во главе угла, вытесняются деловым расчетом.
Переход ряда государственных функций в ведение частного бизнеса значительно расширяет коррупционную базу, что британский ученый иллюстрирует раскрытием механизмов подрядов на социальные услуги. В то же время это еще один фактор переплетения корпоративных интересов с чаяниями политиков. Потребности крупных компаний все чаще идеологически отождествляются с нуждами всего общества, однако на практике расходятся с ними все больше.
К. Крауч с большим сожалением вынужден констатировать дискредитацию идеи государственной службы. Правительственным служащим долгое время предписывалась особая социальная этика, предполагающая постоянно помнить и заботиться об общественных интересах. По мнению британского исследователя, эти идеи, пусть скорее в теоретическом плане, существовали даже в период «дикого капитализма», а в период «государства всеобщего благоденствия» достигали многого и на практике. Сейчас же идея особого статуса государственной службы объявлена «нелепой и смехотворной, а высшей целью человеческого существования провозгласили стремление к личной наживе, политики, советники и все прочие предсказуемо стали считать продажу своего влияния важнейшим и абсолютно легитимным аспектом своего участия в политической жизни» [3, с. 96-97].
Вышеуказанное обстоятельство, а также глубокие изменения в социальной структуре предопределили изменения в политической жизни западных обществ. К. Крауч пишет о том, что в условиях постдемократии тип политической партии совершенно иной, нежели он был при демократии. Если во втором случае предполагается широкая социальная база партии, то в первом доминирует модель партии как узкой политической элиты. Вместо массовой социальной базы основной подпиткой современной политической партии служит поддержка крупных компаний. Именно через нее корпорации устанавливают прочные связи с государственными структурами. Корпоративное руководство финансирует решение ряда текущих проблем партии - организацию опросов общественного мнения, пиар-компании, предвыборную агитацию и т.п. Естественно, услуги политических советников и привлечение избирателей осуществляются в обмен на послушную интересам корпорации политику партии в случае ее прихода к власти. Партийные советники зачастую принимаются в опекающую партию компанию на работу в качестве штатных лоббистов.
Как пишет британский ученый, руководящее ядро партии-корпорации (собственно партийных лидеров) окружают многочисленные советники, лоббисты. Все эти три группы: партийные лидеры, советники, лоббисты - «разделены довольно четко, на практике отдельные лица постоянно переходят из одной группы в другую, совместно составляя особый слой политиков». Подобный механизм американский исследователь Д. Роткопф назвал принципом «вращающейся двери» [4].
Все это не могло не отразиться на характере избирательного процесса, в котором также произошли существенные сдвиги. Теперь, по словам К. Крауча, он стал все больше уподобляться «маркетинговой компании», целью которой выступает не столько объективное информирование, сколько введение в заблуждение общественного мнения. Политическое информационное пространство заполняется развлекательной продукцией, которая содержит ничтожно мало реальной информации, компенсируя это элементами шоу. Британский социолог говорит нам о принципиальном изменении языка политического дискурса в сравнении с не таким уж далеким прошлым. Так, политика и популярная журналистика ориентируются теперь на образ рекламы - используют очень краткие сообщения, а также яркие образы вместо аргументов, обращенных к разуму. Политическая
270
реклама делает ставку не на дискуссию (в ходе которой может произойти убеждение), но на навязывание. Другим фактом, свидетельствующим о деградации массовой политической коммуникации, является растущая персонализация электоральной политики. «Восхваление мнимых харизматических качеств партийного лидера, его фото- и видеоизображения в красивых позах с течением времени все больше подменяют дискуссию о насущных проблемах и конфликтах интересов» [3, с. 42-43].
Таким образом, публичная политика все больше делает акцент на представлении, чем на содержании, в силу чего превращается в вид своего рода шоу. Это, по мнению названного исследователя, извращает сам смысл западной демократии и ведет к дальнейшему измельчанию политических лидеров, что вовсе не так уж плохо для корпораций. В сущности действия политиков сводятся к тому, чтобы подороже продать себя, что они делают с помощью бренда и красивой упаковки [3, с. 129].
Ослабление социальной составляющей внутренней политики современных обществ неизбежно ведет к усилению расслоения и сокращению доходов большинства населения. Чтобы это не ударяло по сфере массового потребления (как известно, выполняющей не только экономическую, но и идеологическую функцию), получила распространение система кредитования, которая давала возможность сохранять высокий уровень потребления даже при невысоких зарплатах. Кредитами могли воспользоваться практически все слои населения (среди богатых слоев большое распространение получили рынки деривативов и фьючерсов). Причем большая часть этих ипотечных и потребительских долгов была не обеспечена. «Займы под реальные гарантии, - пишет К. Крауч, - определенно не могли помочь группам населения, не имеющим высоких доходов, продолжать траты, несмотря на незащищенность на рынке труда. Широкое распространение пролонгируемых необеспеченных долгов стало возможным благодаря инновациям на финансовых рынках...». Среди экономически успешных слоев населения были распространены рынки рисковых активов -деривативов и фьючерсов. Эти активы покупались и продавались, будучи обеспеченными уверенностью покупателя, что и он, в свою очередь, найдет другого покупателя - благодаря той же уверенности. В результате риски распределялись между большим количеством игроков, тем самым осуществляя рисковые инвестиции. Данная модель, которую Колин Крауч обозначил как «приватизированное кейнсианство»,
упраздняла «зависимость капиталистической системы от роста зарплат, государства всеобщего благосостояния и управления спросом со стороны правительства» [1, с. 173].
Впервые приватизированное кейнсианство проявило себя в 80-е гг., пик этой модели приходится на 2000-е гг., а к 2008 г. отчетливо обнаружился ее кризис ввиду огромного роста объемов необеспеченных кредитов. Тем не менее за два десятилетия расширяющаяся система кредитов сделала свое дело, причем не только в экономическом, но и в социокультурном плане.
Подобная приспособляемость к демократической политической системе западных элит, сумевших где-то переориентировать работу ее механизмов с общественных интересов на корпоративные, облегчается сокращением возможностей общественного контроля. Последнее обстоятельство во многом диктуется заметными сдвигами в социальной структуре, на которые указывает британский социолог. Численность рабочего класса, служившего бессменной опорой социал-демократических сил, стала существенно сокращаться, чему поспособствовали как логика капитализма, так и логика общественного развития в целом.
Так, автоматизация и дальнейшие технологические инновации объективно вели к сокращению занятого в производстве персонала. Одновременно росла занятость в административной сфере и в третьем секторе (сфере услуг). К. Крауч обоснованно отмечает здесь как «плюсы», так и «минусы». С одной стороны, автоматизация труда ведет к сокращению ручного труда и его физического облегчения, но с другой стороны, работа в быстрорастущем секторе личных услуг «влечет за собой подчинение трудящегося нанимателям и клиентам, возрождающее многие унизительные черты прежнего мира домашней прислуги» [3, с. 88]. Кроме того, гибкость рынков ведет к постоянной нестабильности и социально-психологической напряженности - даже получатели высоких окладов испытывают постоянный стресс, проводя большую часть времени на работе.
В то же время глобализация весьма существенно расширила возможности быстрого перемещения рабочей силы, что повлекло частичную деиндустриализацию западных стран, а также наплыв дешевой рабочей силы. Все это существенно сократило шансы местных пролетарских групп в борьбе за улучшение условий труда. Ведь они оказались не только под давлением укрепившегося капиталистического класса, но и в состоянии конкуренции с приезжей рабочей силой, согласной на куда более скромные
271
условия. Дифференциация занятого населения объективно ведет к ослаблению единства пролетариата - главного условия его способности к сопротивлению заметно усиливающемуся капиталу. Численно сокращающийся рабочий класс осознает свои интересы все менее ясно, в чем виновата не только более гибкая система занятости, но и социокультурная ситуация в целом (общество потребления), поддерживаемая господствующими группами из политических соображений. Так, представители среднего класса (особенно его верхней половины), по мнению К. Крауча, никогда не были особенно благосклонны к социал-демократическим идеям. Правда, государственные служащие обычно ратуют за принципы государства всеобщего благосостояния больше, чем занятые в частном бизнесе. Что касается наиболее количественно представленных сейчас нижних слоев среднего класса, то они служат основным объектом политического манипулирования, что вполне закономерно. Действующие политики «почти маниакально одержимы именно этой группой и стараются отвечать на все ее запросы. Однако эти запросы так обрабатываются политической системой, что становятся неотличимы от запросов бизнеса» [3, с. 81].
Размывание классовой идентичности, касающееся социального большинства, а не верхов, которые как раз четко осознают свои интересы, есть еще одна черта постдемократии. При демократии дела обстояли противоположным образом - понимание собственной групповой принадлежности и соответствующих интересов было гораздо более ясным, постдемократия же сеет туман и неопределенность. К. Крауч именно в этом видит причину возрастания интереса к националистическим и даже расовым идеям, представляющим четко выраженные политические позиции в отношении иммигрантов из этнических меньшинств [3, с. 90].
Вследствие вполне закономерного кризиса рабочего движения пролетариат перешел от наступления к обороне. Ситуация поменялась на противоположную. К. Крауч пишет по этому поводу: «Рабочий класс вступил в XX век в качестве класса будущего, громко заявив о себе как
о выразителе коллективных интересов в эпоху, изуродованную индивидуализмом: он принес с собой обещание всеобщего гражданства и возможность массового потребления в обществе, которое знало только роскошь для богатых и существование на грани выживания для бедных. К концу века он стал классом проигравших: защита государства всеобщего благосостояния теперь опирается на призывы к состраданию, а не на требования всеобщего равноправия. За сто лет рабочий класс описал параболу» [3, с. 78].
Таким образом, Колин Крауч провел весьма удачный и объективный анализ обозначившихся в относительно благополучном западном обществе тенденций. С некоторой грустью он констатирует, что сложившаяся в третьей четверти XX столетия ситуация не могла продлиться долго. Она характеризовалась многими практическими воплощениями демократических эгалитарных принципов - высоким уровнем политического участия, неплохим материальным благосостоянием. Но вскоре приспособившиеся элиты вновь «научились управлять и манипулировать», тогда как пресытившийся демократическими институтами простой народ «разочаровался, заскучал или занялся частной жизнью». Притирка правящих групп к демократическим механизмам вызвала неизбежное их выхолащивание со всеми вытекающими отсюда последствиями - ослаблением общественного контроля за действиями элит, усилением социального расслоения ввиду требования финансовых воротил «приватизировать прибыли и социализировать убытки» [1, с. 179]. Классовый, а не общественный интерес становится доминирующим. В силу этих обстоятельств К. Крауч не уверен, что нынешний западный социум в дальнейшем можно будет определять как демократию. Ведь ее практика все больше сходит на нет, и от нее может остаться лишь пустая оболочка.
Хотя в самом начале своей книги британский мыслитель и определяет постдемократию более как угрозу, а не свершившийся факт, ход и тон его дальнейших рассуждений более наводит мысль о втором, нежели о первом. Сопоставление с другими работами и с общественной практикой в целом подтверждает данный вывод.
1. Крауч К. Что последует за упадком приватизированного кейнсианства? М., 2010.
2. Тамбиянц Ю.Г. Общественная динамика в современных социологических теориях. Краснодар, 2011.
3. Крауч К. Постдемократия. М., 2010.
4. Роткопф Д. Суперкласс. Те, кто правит миром. М., 2010.
1. Crouch С. What will follow decline of the privatized keynesianism? Moscow, 2010.
2. Tambiyants Yu.G. Social dynamics in modern sociological theories. Krasnodar, 2011.
3. Crouch С. Post-demoсraсy. Moscow, 2010.
4. Rothkopf J. Superclass. Those who rule the world. Moscow, 2010.
272
