Последний Соловьев. Жизнь и творчество поэта и священника Сергея Соловьева (1885–1942) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

МОНОГРАФИЯ В ЖУРНАЛЕ

УДК 27-726.3+82-1

ББК 86.372

МАРК СМИРНОВ

ПОСЛЕДНИЙ СОЛОВЬЕВ.

Жизнь и творчество поэта и священника Сергея Соловьева

(1885-1942)*

V. ТАНЯ ТУРГЕНЕВА: 1910-1912

Перелом в жизни Сергея Соловьева - вступление в период зрелости, духовное возмужание - произошел, в первую очередь, благодаря долгому и мучительному сближению его с будущей женой - Татьяной Алексеевной Тургеневой. Они познакомились в Москве в начале 1909 года. Из трех сестер Тургеневых Таня была младшей - тогда ей шел лишь четырнадцатый год.

Первоначально Сергей Соловьев испытывал романтические чувства по отношению к старшим ее сестрам - сначала к Наташе, потом к Асе1; лишь позднее родилась его влюбленность в Таню. Правда, продолжалось и прежнее увлечение - Софьей Гиацинтовой. Родные Тургеневой были против подобного поклонника для своей дочери. Служила ли тому основной причиной разница в возрасте (как в случае с родителями Сергея Соловьева), было ли дело в легкомысленной репутации юноши или чем-то еще - неизвестно.

Для Сергея Соловьева его последний «роман» оказался связанным с тяжелым, даже болезненным процессом внутреннего перерождения. Суть этого процесса - в изживании духовной раздвоенности, характерной для него с детских и юношеских лет: когда изначальная христианская направленность и влечение к античности, к драгоценностям европейской культуры не соединялись органически.

Первые два года взаимоотношений с Татьяной Тургеневой Сергей Соловьев описывал так: «То, что между нами начиналось, обещало только безоблачное счастье для нас обоих. Я Таню любил, она меня любила, все было просто и ясно. Нас разлучили. Несмотря на разлуку, я целый год жил только мыслью о Тане и был счастлив. От Тани я узнал, что весь этот год Тане внушали, что у меня литературное увлечение, что я уже увлекся другой... Кончилось ... печальной встречей на Рождество [1911 года]. Все было разбито, и Таня была не виновата. Я едва вынес это, потому что жил только надеждой на встречу. Я закружил в вихре безумного увлечения»2.

«Безумное увлечение», «искус дионисизма» - так называл Соловьев свое увлечение Гиацинтовой, под знаком которого прошли и 1910, и 1911 годы. «Безумным», правда, этот роман был признан им уже потом, а в 1910 году он писал Гиа-

* Продолжение. Начало см. «Соловьевские исследования». 2013. Вып. 1(37). С. 83-122.

цинтовой письма почти столь же возвышенные, что и позднее Тургеневой. Роман этот, как уже говорилось, подробно описан самой Гиацинтовой, и ее описание на удивление точно совпадает с картиной, воссозданной в письмах Соловьева. Внутренняя раздвоенность, разлад были доведены до предела. Соловьев вспоминал, что «в вихре прошлого 1911 года все евангелия спрятал на нижнюю полку, чтобы глаза не мозолили»3. К Гиацинтовой его и тянуло непреодолимо - и что-то отталкивало. Ал. Любимовой он признавался: «На Мясницкой [где жила Гиацинтова] бываю очень редко, но, кажется, не в состоянии, - скоро брошусь опять»4. На масленицу 1911 года, как вспоминал Соловьев позднее в письме к Татьяне Тургеневой, он «убежал от театрального содома в монастырь святого Саввы». «Каждый день ходил к вечерне. И образ Ваш всплывал из глубины сердца, но я боялся поверить ему», - продолжал он5. Год спустя Соловьев писал Тургеневой о «злополучном романе» с Софьей Гиацинтовой: «Это было серьезно, но любви тут не было. Это только был искус, на котором я слишком застрял. Вскоре после первой разлуки с Вами я начал чувствовать, что еще что-то не изведано, что, прежде чем почить в лоне любви Христовой, надо пройти искус Дионисизма... Но с этим искусом я не справился»6. Стоит, наверное, добавить, что в Софье Гиацинтовой (ставшей впоследствии известной советской актрисой) не было ничего особенно дионисийского; искус переживался Соловьевым, а ее вины тут не было ни мало - Гиацинтова была всего на год старше Татьяны Тургеневой, в 1910 году ей минуло пятнадцать лет. Впрочем, сама Гиацинтова писала: «... Я не могла не сознаваться себе, что ... мне стало привычным и необходимым его обожание, которое я принимала, вместо того, чтобы решительно прервать наши тягостные отношения»7.

Период мрачной раздвоенности, погруженности в бездну безысходности завершился приступом глубокого психического расстройства. В октябре произошла встреча с Тургеневой - первая после долгого перерыва. Встреча закончилась ссорой, которая, конечно, не способствовала улучшению душевного состояния. В результате 31 октября 1911 года Соловьев покушался на самоубийство. 5 ноября он был направлен в лечебницу доктора Каннабиха, а через несколько месяцев, уже практически выздоровевшим, - в санаторий «Крюково» доктора Вырубова.

Тургенева навещала Соловьева во время пребывания его в больнице; когда его перевели в санаторий, возобновилась переписка между ними. Эти письма, сохранившиеся до наших дней, - страстные, напоенные философскими раздумьями послания Соловьева и болтливые, бездумные записочки гимназистки - доносят атмосферу их любви, очевидно неравной и по силе, и по глубине. Легко отметить момент, когда тон писем резко меняется. Сначала влюбленные обращаются друг к другу на «Вы», обсуждают хитроумные планы побега за границу от родителей Тани, но после 14 мая 1912 года - тогда Тургенева впервые приехала в санаторий -тон делается иным: письма становятся интимней, появляются обращения на «ты», полная уверенность в отсутствии дальнейших препятствий. И действительно, осенью 1912 года (16 сентября) состоялась свадьба. В письме к Блоку Соловьев прямо говорил, что считает эту свадьбу таким же мистическим событием, как в свое время свадьбу Блока, хотя о том, чтобы видеть в ней «мистерию, приближение к реальному откровению»8, речи не было. О своем браке Сергей Соловьев писал по-иному, хотя не менее религиозно: «То, что высшее начало, закон и суд любви, яви-

лось мне в Вашем образе, полном прелести весны, солнца и чувства, - не было ли знаком бесконечной милости Божией? Когда люди веками ищут единства и не находят до смерти, мне полное единство явилось в Вас...»9.

Сразу после свадьбы молодожены уехали в Италию; в этом свадебном путешествии Соловьев постоянно вспоминал о «дяде Володе». Они побывали в Бордигере и Риме, где Сергей Соловьев посетил «кардинала Рамполли*, который чуть не сделался папой, и говорил с ним о дяде Володе»10.

В спокойном семейном кругу потекли короткие и счастливые предвоенные годы. Соловьев пишет несколько крупных статей (о них речь пойдет в следующей главе) и, главное, меняет направление своей жизни. Он и ранее не знал бездны атеизма, но возмужание связано для него с глубоким вхождением в церковную жизнь, а не просто в абстрактную сферу христианских идей и чувствований. Усадьба Владимира Константиновича Кампиони - отчима сестер Тургеневых - находилась на Волыни11, и, навещая эту семью, Соловьев много времени провел в поездках по пограничной полосе, где на протяжении нескольких веков боролись православие и католичество, соединяясь в своеобразную «униатскую» культуру.

Волыни Сергей Соловьев посвятил строки:

Нет, не здесь, где над метелью Любит дьявол ворожить,

Не под северною елью,

Нет, не здесь я начал жить.

Этот край угрюм и горек!

Только твой мне воздух свеж,

Только ты мне животворен,

Дальний запада рубеж.

Ты - крутых Карпат преддверье!

Отвори же, отвори!

Дай зажечься прежней вере И любовью озари12.

VI. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ДОМ ОТЧИЙ**: 1913-1917

Прощание с прошлым для Сергея Соловьева стало, прежде всего, пересмотром отношения к античности. Сущность этого поворота в своем мировоззрении он изложил в предисловии к сборнику богословских и критических статей, изданному в 1916 году: «Идея эта - абсолютная истина христианства и абсолютная ложь язычества, а как следствие, невозможность никаких компромиссов между христианством и язычеством. Начало новой жизни в отдельном человеке есть смерть ветхого, страстного человека; начало новой жизни в истории, которое

* Так в оригинале письма; правильно - Рамполла.

** Так называется последний прижизненный поэтический сборник С. Соловьева.

произошло двадцать веков назад, есть смерть языческих кумиров красоты, наслаждения, физической силы, военной доблести и национального эгоизма»1.

Однако Соловьев не отрекался от факта существования в язычестве положительного религиозного начала. В статье «Эллинизм и церковь», написанной во время свадебного путешествия по Италии, он указывал на «начатки богопо-читания» у Гомера и напоминал, что «само христианство является до известной степени продуктом эллинизма»2. Соловьев выступал против позиций Гете и Ницше, смешавших христианство с демонически-мистическим началом язычества. С другой стороны, он считал ненормальным и то, что для великих русских писателей - Гоголя, Толстого, Достоевского - «обращение к религиозной проповеди было концом и огульным отрицанием их эстетического прошлого»3. Соловьев полагал необходимым, отвергнув компромисс язычества и христианства, преодолеть оторванность христианства от эстетики и искусства как средств преображения мира. Он мечтал синтезировать религию и эстетику: «Будущее религиозное возрождение в России должно в то же время быть возрождением эстетического эллинизма»4; «чтобы стать искусством всемирным, наше искусство должно ... воспользоваться церковным материалом для создания народно-религиозного искусства»5. Поэтому в качестве образцов Соловьевым выдвигались Данте, а также Пушкин, который, по его мнению, мог бы «стать зараз поэтом эллинского Ренессанса и христианского Возрождения»6: «Православная Церковь есть эстетическая ценность, ... все является в ней образцом художественного совершенства. Слова молитв православной церкви не похожи ни на проповедь Толстого, ни на лихорадочный бред Достоевского. Это - спокойное совершенство образцов греческого искусства, это - совершенство Пушкинского стиха ...»7.

В целом тезисы Сергея Соловьева близки общим тенденциям религиознофилософского ренессанса в России, недаром еще одним ориентиром для него был Вл. Соловьев. Идеи соединения христианства с отчуждавшимися от него эстетическими и научными ценностями более углубленно разрабатывали такие выдающиеся мыслители, как Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Флоренский. Ценность и оригинальность воззрений Сергея Соловьева в другом. С 1913 года он более всего занят размышлениями над проблемой христианского единства - он живет и дышит ею, продолжая тему, выстраданную Вл. Соловьевым. Любая его статья -говорится ли в ней о войне с Германией, о Гете, о еврействе и пр. - насыщена размышлениями о будущем Вселенской Церкви, страстными поисками путей ее актуализации. «Экуменическая тема» волновала Соловьева более, чем любого другого носителя тогдашней русской религиозной мысли, а само развитие его суждений необычайно интересно и самобытно.

1913-1915 годы, в частности, стали для Сергея Соловьева временем нового открытия православия, «медовым месяцем» в Церкви. Он поистине преклонился перед тем, что до сих пор знал слишком поверхностно, по-бытовому. В это время Соловьев постоянно проводит параллели между католицизмом и православием, неизменно в пользу последнего. Правда, и в католичестве он видит крупное духовное достижение человечества, но целиком полагает его в прошлом, не сомневаясь в том, что будущее - исключительно за православием: «Католичество в Данте нашло свое окончательное воплощение и завершение. В этом и

сила католичества и его слабость. Католическая теология и мистика имеют нерукотворный и более крепкий, чем медь, памятник - „Божественную Комедию" но то, чему поставлен памятник, есть уже конченное, прошлое. И нам кажется, что все католичество является таким прекрасным памятником былого. Не то - в православии: православие с самого начала было религией менее выявленной, менее определенной, менее оформленной. В глубине византийских и русских скитов хранилась и хранится некая сокровенная тайна .... Как и Россия, православие еще не состарилось, и на него начинают обращаться взоры религиозных мыслителей западной Европы»8. И далее: «Православие, ... поскольку оно уже раскрыло себя, являлось и является более совершенной формой христианства, чем католичество. <...> Обязательный аскетизм всей церкви в католичестве приводит к развитию в нем чувственного мистицизма, от чего свободна православная церковь. <...> Если католическая церковь должна быть вся собранием иноков ..., то православие ограничивает монашество только некоторыми избранными; благодаря этому общий характер церковной жизни в православии более прост, более реален и более очищен от аскетических пороков католической церкви; с другой стороны, православное монашество, являясь уделом немногих избранных, достигает той силы аскезы, которая редко встречается в католическом монашестве. <...> Восточное христианство было всегда жизненнее, проще и здоровее - и в то же время в более чистом и совершенном виде пронесло через века идею аскетического подвига»9. И подытоживая свои рассуждения о православии и католичестве, С. Соловьев приходит к выводу: «Русское православие носит характер жизненный и деятельный, в противоположность догматическому и созерцательному характеру Византии»10.

Сергей Соловьев в эти годы вступает в резкую полемику с Владимиром Соловьевым. «Соловьева всего лучше опровергает он сам. Если католичество - Запад, византизм - Восток, то Россия - не Запад и не Восток, не католичество и не византизм, а возможность полноты вселенского, кафолического, православного христианства. Но может ли она осуществить эту полноту, если „.ей следует отречься от своего восточного начала и, как ручью, влиться в великую реку Запа-да?»11. В отрицании католичества Сергей Соловьев забывает даже о близкой ему идее синтеза христианства с культурой и наукой Нового Времени и беспокоится о том, что, «приняв Унию, Россия не только задушила бы себя религиозно, она задушила бы себя культурно, отделившись от европейской общественности и науки, возникших на развалинах католицизма»12. Как следует из этих слов, Сергей Соловьев готов предпочесть католичеству светскую культуру. Его «экуменизм» в эти годы - «экуменизм» греческой пословицы: «Лучше чалма, чем тиара».

В начале 1915 года Сергей Соловьев поехал в Галицию, занятую в тот период русской армией в результате кратковременных успешных ее действий в Первой мировой войне, посетил Холм*** и Львов13. «Главный мой интерес в Галиции, -отмечал он, - был исследовать состояние униатской церкви и первые шаги русской политики в отношении униатов»14.

*** Ныне город Хелм в Польше.

Во время этой поездки - в апреле и мае - им написано несколько статей, которыми завершается сборник 1915 года, показывающий как первостепенный интерес автора к проблеме единства Церквей, так и довольно определенное изменение в его оценках католичества и православия.

Во время посещения Галиции Соловьев впервые увидел и оценил католичество с его живой, а не только архитектурно-живописной стороны: «Львов - город средневекового польского католицизма. Этот католицизм имеет мало общего с веселым античным католицизмом Рима. Из Рима я уехал решительным врагом католицизма. <... > Но я изменил мой взгляд, ознакомившись с католицизмом в Польше»15. Причем отталкивание от католицизма римского носило преимущественно эмоционально-эстетическую окраску, таковым же, надо заметить, было и тяготение к польскому католицизму. О богословских рассуждениях речи пока не шло: «Когда я попал в костел в Холме, восторгу моему не было границ. Сидеть в уголочке, устремляя глаза в готические своды, чуть тронутые нежными бледно-серыми красками, видеть, как на нескольких престолах священники возносят чашу, в белых, розовых и фиолетовых ризах, обрамленных кисеей и кружевами, под дивные звуки органа, доносящиеся сверху, как пение незримых ангелов, - это было неописуемым наслаждением»16. «А молящаяся толпа! - восклицает С. Соловьев. - В Риме я видел в церквах только туристов с

т-1 **** тт * ТТ

Бедекером , там никто не молится. Но как молятся польские женщины! Часами стоят они на коленях, не сводя глаз с темного лика Ченстоховской Божией Матери. Иногда только вырывается жалобный стон: „Матка Бозка Ченсто хов-ска, ратуй ны, ратуй!"»17.

Уже более не говорит Соловьев о «жизненном и деятельном характере» русского православия в пику католичеству. Оказывается, кое-что «есть в католичестве достойного и чего так не хватает русской церкви: крепкой организации, церковной культуры»18. Теперь Соловьев считает, что русское православие с XIV века «делается по преимуществу созерцательным, в духе восточных религий. Соблюдение обрядов и почитание икон - существенная часть христианства, -в силу косности, неподвижности и отсутствия новых впечатлений, вырождается в суеверие, ханжество и идолопоклонство. Смирение перед Богом вырождается в смирение перед сильными мира сего»19. Причина упадка определяется Сергеем Соловьевым очень четко: «Киевская Русь составляла одну тесную семью с Западной Европой. Разрыв между римской и восточной церквами тогда еще только начинался, и Киев знал не только две формы богопочитания, но и единую христианскую Европу», а «когда Россия утратила чувство солидарности с Европой, когда на фоне цареградского золота свершали великие подвиги отречения и безмолвия немногие избранные сосуды благодати, а вся мирская жизнь, вся проза жизни, превратилась в сплошную грязь, пьянство и безделье, тогда на это поле, засеянное плевелами, пришел великий жнец, явился Петр. Своими могучими руками он принялся выдергивать плевелы, но выдернул и пшеницу. Объявив

тл о тт “ о о

Путеводитель по Риму, выпущенный в Лейпциге всемирно известной книгоиздательской фирмой, основанной Карлом Бедекером (1801-1859).

борьбу азиатскому образу, который приняла Россия, Петр подрезал корни той силы, которая в течение стольких веков двигала жизнь русского народа, он превратил церковь в отрасль государственного управления»20.

Соловьев повторяет, что «наша церковь стала накануне рокового кризи-са»21. В голосе его уже заметны ноты негодования, но рассуждения остаются пока еще философски-умозрительными и относительно спокойными. Он весь отдан именно этой, Русской Церкви, твердо уверен в ее неистребимом превосходстве и правоте перед Римом. Для возрождения православия, по Соловьеву, необходимо восстановление церковного единства: «Не закрывая глаза на грехи католичества, Россия должна понять, что этими грехами не исчерпывается като-личество»22. «Но именно теперь, - пишет С. Соловьев, - когда насильственная связь [западной части Украины, находившейся в составе Австро-Венгерской Империи] с Римом ... отходит в область предания, возникает возможность восстановления духовной связи с Римом»23. Из «Истории России» своего деда С.М. Соловьева он извлекает неожиданные сведения о знаменитом борце с унией князе Константине Острожском, который хотя и считал унию неудачей, но и до и после нее выступал за воссоединение Церкви24. Соловьев с надеждой смотрит на Почаев: «Трудно ожидать, чтобы святыни Ростова и Ярославля стали центрами церковного возрождения. Не то на юге. Святыни Почаева, Холма, Ченстохова - не археологические памятники. Они собирают к себе нарождающиеся церковные силы. <...>Не случайно Почаев стоит у врат Западной Европы. Придет день, и он соберет под свою хоругвь всех разрозненных детей церковных „от запада, севера и моря" И на границе Запада и Востока вновь сомкнет свои ряды единая вселенская церковь .. ,»25.

Не видя в «святынях Ростова и Ярославля» сил к возрождению, Соловьев пока остается внутри этих святынь. Он убежден в превосходстве духа православия над католичеством, пускай и находит теперь это превосходство не в живой ткани русского православия, а в общих чертах отечественного миросозерцания: «... Русское христианство ... более жизнерадостно, более тепло, чем христианство западных народов - католичество»26. Православная Церковь - как «церковь Пасхи и апостола Иоанна, римская церковь, как церковь Рождества и ап. Петра»27. Не совсем убедительное преимущество, скорее - разные стороны постижения одной истины; но Сергей Соловьев по-прежнему уверен, что Римская Церковь должна отречься от своих «заблуждений». В такой предвзятости сквозило еще и некое патриотическое высокомерие, порожденное угаром первых военных успехов; Соловьев рассматривал мировую войну как противоборство христианской «Святой Руси» и империалистической «антихристовой» Германии, предрекая этой борьбе «высокий смысл и мировое значение, если Россия покажет себя в ней как подлинная Христова Русь, Русь любви, жертвы и подвига»28: «Теснимая правительством Италии и Франции, римская церковь должна будет искать союза с русским Императором, который не раз являлся защитником церкви. <...> Римский папа нашел себе покровителя не в русском царе, а в австрийском императоре, и заодно с ним явился и политическим и духовным врагом России и славянства. <...> Дни австрийской империи сосчитаны. Рано или поздно немецкие земли Австрии сольются с Германской импери-

ей. Куда же обратятся тогда взоры Ватикана, как не к России?»29. Военная мощь Российской Империи, ее главенство - чисто количественное, силовое - среди славянских народов были отождествлены Сергеем Соловьевым с духовными мощью и главенством над ними, в том числе над католической Польшей: «Глубокий католицизм поляков ... показывает, что католичество не противно духу славянства, что панславизм вмещает в себя и католичество. Отнять у Польши католицизм - значит ... иссушить родники духовного творчества Польши. Но как в политическом союзе славянских народов все обнимается и покрывается Россией, так и в их духовном союзе все обнимается и покрывается византийским православием»30. Отсюда и дух военного ультиматума в обращении к Риму: «Почитание Божией Матери есть та духовная цепь, которая соединит славянские народы между собою и славянскую семью - с Римом. Но произойти это может не прежде, чем Рим почувствует необходимость воссоединения на основе отречения от многовековых грехов Ватикана и сознания необходимости найти опору в Петрограде»31.

Возвращение «в дом Отчий» стало возвращением к церковной жизни, к духовным истокам русского православия, к святоотеческой мысли, пробудило глубокий интерес к монашеству и, в частности, к старчеству. Постепенно у Сергея Соловьева проявилось стремление к священническому служению - проповеди о Христе, что естественным образом привело его к мысли о поступлении в Духовную академию. Осенью 1915 года Соловьев был принят в Московскую Духовную академию, а в начале 1916 года - рукоположен в сан священника. Университетское образование давало ему возможность поступить в Академию, минуя курс обучения в семинарии, а также не сдавать в дальнейшем многих экзаменов за академический курс по историко-филологическим дисциплинам.

В течение нескольких лет, проведенных в стенах Академии, Соловьев находился практически в центре православной богословской мысли, так как в эти годы происходило решительное, практическое сближение кругов церковных и интеллектуальных. Три года обучения в Академии, погружения внутрь церковной жизни, привели Сергея Соловьева к более ясному определению своей духовной позиции и заставили его довольно решительно изменить к худшему то идеальное мнение о русском православии, которого он придерживался ранее. Это неизбежно влекло за собой столкновение с новым окружением, чьи инертность и нежелание каких-либо изменений Соловьев не мог принять, а также и противостояние представителям религиозного ренессанса (в первую очередь, священнику Павлу Флоренскому и Владимиру Эрну), пытавшимся философски и исторически оправдать консерватизм в Русской Церкви и, кроме того, изобразить православие единственным светильником Христа в мире. Достаточно сравнить письма Соловьева периода первого академического семестра с теми, что были написаны им во втором, чтобы почувствовать произошедшие внутренние перемены. В октябре 1915 года он пишет жене из Петербурга, где находится в связи с предстоящим рукоположением: «Я чувствую себя совсем оптинским монахом, так все чуждо, грешно и отвратительно. Об Оптинской думаю постоянно, два образа вспыхивают в душе: Трифон и Анатолий, всплывают и зовут неудержи-мо»32. (Заметим, что здесь упоминается епископ Трифон, ранее - Борис Туркес-

танов, соученик А.А. Венкстерна по гимназии33). Неожиданно следует реплика, напоминающая о мучительном конфликте в душе: «Чувствую, что ушел от всего, кроме церкви. Но в здешних церквах бывать не могу, кроме Казанского собора и костела св. Екатерины»34. Проходит четыре месяца, и становится очевидным, что желанных единомышленников и единомыслия в Церкви Соловьев не нашел: «Положение мое в Академии все яснее. Предвижу ясно: отношения с ректором будут все холоднее и тяжелее, с Флоренским разгорится дикая ненависть. Если я удержусь в Академии, то только благодаря либералам Попову, Смирнову и К. <аптереву>. Оказывается, ректор прямо ненавидит пр. <еосвященного> Трифона, считает его комедиантом, а кстати, презирает всех дворян, пролезших в духовное звание. Союз их с Флоренским крепкий и глубокий, и основан он на принципе, который я считаю ложным: на отрицании Христа. <...> Самая большая борьба предстоит после с Флоренским, ибо это змий и эссенция ереси. К тому же он не простит ни малейшего выступления против него. Он хочет предать проф. Попова инквизиции. <...> На Флоренском, с его добротой, можно учиться тому, что есть еретик. Недавно ректор восстал на проф. Покровского, инспектор защитил Покровского. Флор.<енский> заявил, что он голосует с ректором потому, что священник не может думать иначе, чем епископ, а кроме того, По-кр.<овский> не нравится ему как человек»35. Вновь ожили в душе «католические соблазны» - например, в конце июня 1916 года отец Сергий встретился с Вл. Абрикосовым. Владимир Владимирович Абрикосов и его жена, Анна Ивановна, - выпускники Кембриджа - пришли от агностицизма к христианству, а затем присоединились к Католической Церкви. Вернувшись из-за границы в

1910 году и поселившись в огромной квартире на Пречистенском бульваре, Абрикосовы стали ярыми католическими миссионерами в среде студенчества и интеллигенции. Летом 1913 года они побывали в Риме, встретились с папой Пием X и получили от него одобрение своей деятельности. Тогда же Абрикосовы стали членами «третьего ордена» святого Доминика. «Абрикосов интереснее, чем я думал, - писал Соловьев жене. - У него ультракатолическая наружность, маленький, зеленоватое лицо, проваленный рот и черная бородка, глаза синие и сверкают, очень нервен, но с громадной волей. <...> На пустом столе в его кабинете лежит только серебряное распятие. <...> Новский [русский католик, сподвижник Абрикосова, имевший знакомство с Вл. Соловьевым] был очень мил. Это какой-то ребенок, истинно кроткий и смиренный. Но тем не менее я от него устал, и всю ночь мне мерещилась его голова, улыбающаяся и похожая на большое яйцо. <...> Новский рядом с ним [Абрикосовым] казался верхом невинности, наивности и благодушия. С Абрикосовым уже поспорили, и, кажется, несколько моих пуль попало в цель»36.

Описав встречу с московскими католиками, Соловьев в том же письме рассказывает о поездке в Оптину Пустынь: «Приехал в Оптину мокрый насквозь. <...> После обедни был у старца Агапита. Старец прекрасный, но, как всегда, говорить не о чем. Просто приятно погреться у благодатного огонька. Вспоминали приезд дяди Володи и Достоевского... Ко мне в номер поселили другого священника. Я было испугался, ожидая седого протоиерея с золотым крестом и восклицанием: „Какие высокие мысли!’.’ Уже спрятал в чемодан католические

книги, валявшиеся на столе, но страх оказался напрасен, явился милый молодой священник с Волыни, веселый и угостительный»37.

В 1915 году Сергей Соловьев издает биографию Владимира Соловьева. На каждом новом этапе духовного продвижения обращается он к образу и пути «дяди», чтобы сравнить и оценить пройденное. По составленной биографии видна эволюция самого Сергея Михайловича за два коротких, но насыщенных событиями года. У истоков зрелости - весной 1913 года - в статье «Идея церкви в поэзии Соловьева» он писал: «Россия ... не нуждается в религиозном восполнении со стороны Запада». И, что уже упоминалось ранее: «Соловьева всего лучше опровергает он сам»38. В биографии же 1915 года речь идет только о «крайностях католического увлечения»: «То противление, которое встретил В.<ладимир> С.<оловьев> со стороны национализма, бытовых начал, разлагающих восточную церковь, постепенно делало его пристрастным к церкви римской. Под влиянием полемики он сходит со своей вселенской точки зрения и временно становится пропагандистом католицизма. Психологически здесь оправдает его самый строгий православный»39. И совсем полярна тезису 1913 года («утверждать, что русское православие нуждается в католичестве для полноты христианства - невозможно»)40 позиция, сформировавшаяся у Сергея Соловьева уже после 1915 года: «Будем надеяться, что недалеко и до исполнения его [Владимира Соловьева] главной молитвы, ... до восстановления церковного единства между Востоком и Римом»41.

VII. РЕВОЛЮЦИЯ: 1917

Накануне революции, 2 февраля 1917 года, отец Сергий (Соловьев) участвует в прениях Петроградского религиозно-философского общества (РФО): «Во время прений Белый и Соловьев много нападали на ... Флоренского - за его черносотенство, идейную двуличность, утверждение, что христианство вне моральных категорий зла и добра, что православие должно быть „уездным" что в нем ничего нет, кроме старчества и т. п.»1. 6 февраля 1917 года отец Сергий выступает в обществе с собственным докладом под названием «Кризис славянофильства». В числе основных тем доклада: «Вселенское призвание славян. Союз православного и католического мира»; «Идея соединения церквей как лозунг в борьбе за европейский мир». Секретарь общества С.П. Каблуков в своем дневнике записал: «Доклад С. М. Соловьева был отходною славянофильству и прошлого, и нынешнего времени... Переходя затем к отношениям России к Риму, Соловьев не замалчивает вражды русско-польской, в которой до времени Романовых наступала на русских могущественная Польша, при Романовых - ставшая более могущественной Россия. Выход из создавшегося положения - примирение России с папой, церкви восточной - с западной. Пора беспристрастно, с добросовестностью и научно заняться изучением причин разделения и оценкой их значения. Только с Римом может быть в духовном союзе Россия... Задетая протестантизмом и кишащая теософическими обществами Англия духовно не близка нам»2.

Литературоведы, изучавшие переписку Блока и Соловьева, отмечают: «Февральскую революцию Соловьев принял, но в специфическом ракурсе: уже тогда склонявшийся к католицизму, он увидел в завоеванной свободе совести перспек-

тиву для будущего соединения церквей и тем самым исполнения миссии „славянского гения"»3. «Наша церковь должна войти в единство вселенской церкви. Братство народов только тогда будет прочно, когда оно оснует себя на высшем религиозном принципе, без этого принципа будет смена национальной вражды враждой сословий, останется в силе железный закон борьбы»4, - утверждал Соловьев в статье «Вопрос о соединении церквей в связи с падением русского самодержавия».

Новая позиция Соловьева нашла свое выражение в цикле статей, публиковавшихся в журнале «Народоправство» в течение 1917 года.

Статьи эти резки и обличительны по отношению к церковной реальности. Автор окончательно клеймит неославянофильство: «Романтика Червонной Руси и св. Софии только красивая приманка, за которой море крови, национальный эгоизм и своекорыстие»5; «Обильны наши святыни, но вокруг них - мерзость запустения, пьяные и вороватые монахи, вялое и отягченное житейскими делами духовенство»6. С. Соловьев видит причины кризиса русского православия, прежде всего, в его оторванности от Вселенской Церкви: «Глубокая драма России - несоответствие между вселенским христианством, к которому устремляется душа России, и провинциальным, казенным, бытовым строем русской церк-ви»7. И как следствие, «оторванная от вселенского единства церковь ... превращается в мирское учреждение»8.

Соловьев решительно отказывается говорить о будущем соединении Церквей, исходящем исключительно из признания вины и покаяния одной из сторон. Чтобы понять важность подобного взгляда на единство Церкви, надо вспомнить, что в ту пору эта проблема для обеих Церквей решалась однозначно: православные считали, что от Вселенской Церкви отпали католики; католики же, в свою очередь, были уверены, что грех схизмы лежит на православных.

Соловьев не упоминает более и об «историческом грехе католичества», а напротив, в своих работах этого времени пишет: «Жив святой и вечный Запад ... единственная культура, которая из века в век закономерно развивалась под знаменем креста. Мы увидим, что мы были перед Европой дети, и, быть может, с великим будущим, но которым грозит опасность вообразить себя большими и впасть в непоправимую беду»9; «Мы не имеем никаких оснований обвинять католиков в ереси по той простой причине, что эти «ереси» существовали в римской церкви с IV и V века, что однако не мешало единению церквей»10.

В марте 1917 года произошла знаменательная встреча Сергея Соловьева с греко-католическим митрополитом Андреем (графом Шептицким) - в Ярославле, где митрополит дожидался своего освобождения из ссылки после падения са-модержавия11. Воспользовавшись относительной свободой, владыка встречался с представителями православного духовенства, небезразличными к проблеме соединения Церквей. В числе таких священников в Ярославле оказался и отец Сергий (Соловьев), побывавший в 1915 году в Галиции и находившийся с тех пор под сильным влиянием польского католицизма и галицийской униатской культуры: «Отец Сергий признался владыке Андрею, что тогда же решил не быть никогда соучастником применения „столь притеснительных и возмущающих совесть мер" В разговоре с ним отец Сергий заметил, что среди знакомых ему студентов пра-

вославных Духовных Академий в России того времени он встречал три уклона: один - вел их к католичеству, другой - к старообрядчеству, третий - к протестантству. Между тем он не нашел ни одного студента, стремившегося к чистому православию»12.

Несомненно, эта встреча, ставшая для отца Сергия первым знакомством с Греко-Католической Церковью, оказала на него большое влияние.

В самой Русской Церкви Соловьев не видит более сил, способных преодолеть кризис и возродить христианство. Крайне пессимистична в этом смысле статья «К церковному собору», написанная в январе 1917 года. Партии современного духовенства стремятся или к слишком старому, или к слишком новому. Он с горечью отмечает раскол Собора на партии белого и черного духовенства, объединить которые могло бы только начало «русской национальной святыни». Но, по мнению отца Сергия, начало это бесплодно в своей изоляции - пример тому старообрядчество.

Соловьев окончательно формулирует вывод, очень простой в теории, но весьма отстраненный от исторической реальности: «Православие для нас не русская государственная вера и не русская народная вера, а вера апостолов и учителей православного Востока»13.

Тезис о соединении Церквей формулируется уже по-новому, без разговоров о покаянии Рима, который «от первых веков и до наших дней ... является средоточием и оплотом церковной свободы»14: «Необходимо расширение границ церкви на Восток и Запад, не в смысле завоевательном, а в смысле слияния ее с широким руслом вселенской церковности»15. «Единственный реальный путь к возрождению русской церкви, - пишет Соловьев, - в том, чтобы повернуть свое лицо к церковному Западу, ибо только там кипит подлинная церковная жизнь»16.

Настойчиво, из статьи в статью, повторяет отец Сергий, что «наша церковь должна будет войти в единство вселенской церкви», что «соединение церквей явится началом возрождения русского православия»17. Любая тема подводится им к вопросу о соединении. Например, обсуждение необходимости восстановления патриаршества он завершает выводом о том, что «восстановление патриаршества, при сохранении государственного или национального характера нашей церкви, едва ли даст какие-нибудь результаты. <...> Нам надо начинать не с патриаршества, а с восточной церкви вселенской»18. Соловьев первым из русских богословов сформулировал и основной тезис экуменизма того времени (напомним, что само экуменическое движение зародилось лишь в начале XX века и окончательно оформилось благодаря - не в последнюю очередь - усилиям эмигрировавших на Запад русских православных мыслителей): «Началом соединения церквей должно быть стремление к любви, единство в вере, и уже затем, как воплощение единства любви и веры, - единство внешней организации... Для осуществления этого дела нужна медленная и терпеливая работа нескольких поколений»19.

Хотя в эти годы Сергей Соловьев уже выступает в роли поборника церковного единства, он пока еще не состоялся как глубокий мыслитель, как теоретик этой идеи. Он не столько анализирует и объясняет, сколько критикует и декларирует. Поиск реальных принципов объединения для него мучителен, сложен и по-

лон противоречий, и плоды этого поиска - скорее, эмоционально окрашенная мысль, нежели цепь логических рассуждений богослова. С его точкой зрения можно было или соглашаться, или не соглашаться, но спорить с ней было трудно.

После большевистского переворота - Октябрьской революции 1917 года -позиция Соловьева стала еще резче; теперь он считает восстановление церковного единства уникальным путем возрождения России. Если в статье «К церковному собору», написанной в январе 1917 года, им было сказано: «скудеет благочестие деревни» и «вырастает благочестие города»20, - то в первые же дни после революции появляется статья, в которой речь идет о «еще вчера религиозном народе, чуждом западных начал, а теперь чуждом и религии»21 и лишенном, в силу восточной религиозности, «святой активности, способности к положительному творчеству»22. Сергей Соловьев не принял революцию, считал, что «русский террор провозглашает не ... антихристианство, а лжехристианство»23. В послереволюционной России Соловьев с самого начала не видел положительной религиозной силы. Он говорил, что «интеллигенция пришла в покинутые народом храмы», но за сказанным чувствуется и недоговоренное - «слишком поздно». «Пока народ был нищим и плачущим, церковь была с ним, теперь церковь раскрыла свои объятия разгромленной, оплеванной интеллигенции»24, -пишет Соловьев в своей статье «Разгромленная интеллигенция». Где порожденные созерцанием некоего идеального православия речи о «деятельной» природе его, о необходимости Западу покаяться? Другие, горькие слова звучат теперь из уст Соловьева: «Тогда как Запад давно готов к борьбе с силами антихристианства, ... Восток, с одной стороны, боится оставить ветхие, отжившие традиции, с другой стороны, без оглядки бросается в омут модернизма. <... > Мы должны склониться перед правдой активного Запада»25. И, как завершающий аккорд: «Необходим новый религиозный посев с Запада»26.

VIII. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА: 1918-1920

Годы революции и гражданская война не стали для Сергея Соловьева переломными в глубинном, духовном смысле. Прежние друзья по литературе - Блок, Брюсов, Белый - удивительным образом и каждый по-своему увидели в революции пробуждение неких новых творческих сил, попытку реально осуществить преображение мира. К уходящему старому миру и сам Соловьев относился без особых симпатий1; но бывшие друзья ко всему отжившему с легким сердцем, не слишком раздумывая, причисляли христианство и Церковь. Соловьев же не в состоянии был поверить в то, что в борьбе без Христа или, тем более, против Христа может родиться справедливость. Поэтому, например, он отверг блоковскую поэму «Двенадцать» за попытку - действительно, крайне спорную - соединить революцию и образ Христа, изначально лишь внешне-условный для самого Блока. Соловьев писал: «Наши террористы выставляют себя почитателями Христа, который будто бы искажен в церковном сознании. Насколько образ Христа, противопоставленный Христу церковному, соответствует евангельскому Христу, хорошо можно видеть из стихов певца современного сатанизма Блока ..., призывая к кровавой и дикой оргии, он кончает свои стихи такою сладенькой кон-

феткой: „в венчике из белых роз***** впереди Исус Христос"»2. Не имея ничего заветного, драгоценного ни в старом мире, ни в новом, Сергей Соловьев, как и многие российские интеллигенты, оказался в вынужденной внутренней эмиграции; стал изгнанником, не покидая России.

Весной 1918 года отец Сергий закончил Академию и еще недолго оставался при Академии доцентом, хотя все занятия и обучение фактически уже прекратились. Некоторое время он с семьей (женой и тремя дочерьми) жил в доме отца Павла Флоренского в Сергиевом Посаде (это, вероятно, указывает на то, что старые академические распри утратили свою значимость в грозную годину). Случайно появившийся в Троице-Сергиевой Лавре богатый мужик, мельник, пригласил Соловьевых переехать в хлебные и мирные поволжские места - Большой Карай. Там и провели они самые тяжкие годы гражданской войны. Отец Сергий зарабатывал на жизнь учительством в школе, обучал на дому дочерей мельника, служил, видимо, и как священник. Первый этап жизни в Карае описан им в поэме «Чужбина», оконченной в 1922 году3. Поскольку никаких других источников для получения сведений о том жизненном периоде Сергея Соловьева нет, обратимся к отрывкам из этой поэмы:

Вытаскивая ноги из сугроба,

Ввалился в избу я. Чего ж еще?

Натоплен жарко домик хлебороба,

Уютно в нем, тепло и хорошо.

Иконка Пантелеймона с Афона Вся золотом сияет в уголке,

И ласков, прост хозяин благосклонный В мукою запыленном пиджаке.

Он целый день на мельнице, в амбаре...

Черничкам и монахам здесь почет,

Порядком, установленным исстари,

Здесь жизнь полу келейная течет.

Хозяин мой, навек тебе спасибо:

Ты кроток был, благочестив и прост.

Подсолнухи, мука, пшено и рыба Не иссякали весь Филиппов пост.

Блестел в столовой медный умывальник,

Шести детей звенел нестройный хор,

А в озаренной солнцем белой спальне Висел рисунком вышитый ковер,

Заказанный в уездном городишке.

Проснешься ночью: все объято сном,

Хозяйка ставит пироги и пышки,

***** гп т г Т-'

Так у Соловьева. У Блока:

В белом венчике из роз - / Впереди - Исус Христос.

Ноябрьский день чуть брезжит за окном.

Но виделось при <этом> всем уюте Крушенье жизни старой. Дочки три,

Возросшие в губернском институте,

Не очень обожали псалтири.

Вздыхала мать: «Уж больно, больно бойки!

Шышнадцать лет, а нас переборщат:

До станции катаются на тройке,

Подсолнухи с солдатами лущат,

Целуются с заезжим комиссаром... »

Отец молчал, и кроткий карий взор Глядел грустней. Над всем укладом старым Уже висел последний приговор.

Еще шумела мельница на скате,

Сребристую развеивая пыль,

Но жизнь все делалась замысловатей,

И странная осуществлялась быль4.

Разительна перемена, произошедшая во «вторую зиму». Осенью 1919 года через Большой Карай проходил Южный фронт. Деникин наступал на Новохо-перск. Эти события также нашли отражение в поэме С. Соловьева:

<...> Хозяин был больной. У всех ребят Чесотка вечная, в головках вши,

Все тело в язвах, с головы до пят...

И нет кругом сочувственной души.

И глубже, глубже падаешь на дно.

Мелькали, словно свора диких псов,

Солдаты сквозь затекшее окно...

И сколько унизительных часов Ты видел красный, дымный Исполком!

В медвежьей шапке, бешеным волком По снегу рыскал красный командир И гнал хлыстом бессильных стариков...

Через село немало шло полков,

И каждый вечер - безобразный пир И самогон у мельника в дому.

Но был один всего ужасней ад:

Театр набит битком. Сквозь полутьму И дым махорки фитили чадят,

И каторжники бритые сидят У рампы освещенной, вкруг стола.

От крови человечьей вечно пьян,

С глазами похотливого козла,

Орет матрос перед толпой крестьян:

«Кто видел колесницу Илии?

Все врут попы, чтобы сосать народ,

Чтоб в бедности вы прежней жили и Помещики вернули царский гнет.

Довольно петь акафисты по кельям -Сознательным народ рабочий стал.

Пусть поп поет - а то его пристрелим -Пусть он поет Интернационал».

У рампы, тусклой лампой озаренной,

Средь крашеных девиц и палачей

Поет «Вставай, проклятьем заклейменный... »

Седой старик, и слезы из очей Готовы хлынуть. Ни за что на свете Он не хотел идти, и пулю в лоб Скорей бы принял, но жена и дети...

И вот поет средь каторжников поп.

А в лампе керосин чадит последний,

И копоть покрывает лица всех.

Иди, старик, готовиться к обедне:

Господь простит бессилья жалкий грех5.

Выжить в эти годы было чудом. Умерла средняя дочь отца Сергия - Мария. К ней обращено его стихотворение-молитва:

Там расскажи, что я остался верен,

И хоть легла, легла земная пыль На злато риз, но крест мой не потерян,

И сердца стук глушит епитрахиль.

Но веселись средь сонма сил бесплотных,

Где просиял цветок твоей души,

И здесь меня приходов мимолетных И кратких утешений не лиши6.

В ноябре 1920 года летит первая весточка в Москву, к старому другу - Ал. Любимовой, успокаивающая и свидетельствующая о том, что самое страшное осталось позади: «Мы все потолстели, и у меня появились щеки и живот. <... > Батюшка (местный) уезжает, и я буду служить ежедневно обедни в 7 ч. утра и каждый день иметь дело с покойниками»7. Вскоре вся семья перебирается в уездный город - Балашов. В конце 1920 - начале 1921 года отец Сергий переезжает в Москву, а жена с дочками остаются в Балашове.

Возвращение в столицу должно было стать, по-видимому, и возвращением к активной жизни. Действительно, развеянное гражданской войной бытие собиралось в новые формы, открывался новый период истории, туманный и непонятный. И именно в это время на отца Сергия обрушилась трагедия - разрыв с

женой. Весной 1921 года Татьяна Алексеевна пишет из Балашова мужу в Москву: «Дружу очень с Малининым и Гурием Ев.<пловичем Амитировым>, который у нас сделался своим человеком и делает все, чтобы мне облегчить жизнь». А уже в декабре того же года все в прежних семейных отношениях совершенно очевидно кончено: «Переезжать в Москву, - пишет она теперь, - не вижу никакой возможности при твоем отношении к Гурию. Ты до сих пор видишь в этом что-то эпизодическое, я же вижу в этом свой путь и жизнь. <... > Ты говоришь, что у нас не может быть дружеских отношений. Видит Бог, как мне бы хотелось, если бы ты только примирился и понял, что я мать твоих детей, но жена друго-го»8. Сергей Соловьев действительно не мог примириться с тем, что его «путеводная звезда» закатилась; еще и год спустя писал он А. Белому: «Т.<аня> от меня прячется, как будто боится разговоров со мной и насильственно идет по нелепому пути, на котором не найдено ничего, кроме страданий. Ах, какими негодяями она окружена! Они играют на всех скверных нотах ее души и пытаются заглушить все хорошие. <... > Она, с наивностью четырнадцатилетней девочки, воображает, что Балашовская пошлятина ее „путь и жизнь" а я ... кажется, соблазн». Слово «соблазн» употреблено здесь, по-видимому, не случайно, а в какой-то связи с продолжавшимися отцом Сергием поисками единства православия и католичества (о чем подробнее речь пойдет ниже)9.

С уходом жены для Сергея Соловьева рвалась последняя нить, связывавшая его с предреволюционным миром, миром юношеской мечты и веры в грядущее преображение России. Но расставания этого он не хотел, он оставался верен любви:

тт ******

Пусть мало брашн****** осталось в нашем пире,

Но лишь вдвоем мы знали иногда Единственное мыслимое в мире Блаженство душ, слиянных навсегда...

<... > Истлеет страсти пыл, но вечно свежей Цветет любовь небесная. Молчи:

В твоих глазах всегда я вижу те же Знакомые, лазурные лучи10.

IX. РУССКИЕ КАТОЛИКИ: 1921-1924

В конце 1920 года священник Сергий Соловьев присоединился к общине русских католиков. Об этом пишет исследователь русского католичества священник Поль Майе: «На Рождество 1920 года московский православный священник отец Сергий Соловьев, племянник известного философа, попросил присоединить его к Католической Церкви»1.

К сожалению, подробные обстоятельства этого события остаются неизвестными, мы не знаем, кем из представителей Католической Церкви был совер-

****** т-' / N

Брашно (устар.) - яство, пища, еда.

шен акт присоединения - принятие от Сергея Соловьева «исповедания веры». Скорее всего, Соловьева принял в католичество экзарх русских католиков Леонид Федоров, приехавший в это время в Москву. Такое предположение подтверждается и словами другого исследователя - бенедиктинского монаха из монастыря Нидеральтайх в Германии дьякона Василия фон Бурманна, который в своем труде «Леонид Федоров. Жизнь и деятельность» (1966 г.) пишет следующее: «Неожиданная встреча о. Сергия Соловьева в Ярославле с митрополитом Андреем [Шептицким], после его освобождения, конечно, не могла не оставить следа. С 1919 г. о. Сергий жил в Саратовской губернии, занимая там должность учителя. Постепенно он стал тяготиться своим положением и написал о. Леониду, что не в состоянии больше жить в „схизме’.’На Рождество 1920 г. в Москве состоялось его воссоединение с Римом. Оно явилось немалым событием в кругах русской интеллигенции»2.

Чем же было вызвано такое решение? С одной стороны, конечно, ему предшествовали длительные духовные поиски, сказалось и влияние идей дяди - Владимира Соловьева. Но, с другой стороны, не следует забывать, что решение принималось в годы, когда Российская Православная Церковь была раздираема расколами и разделена на взаимо-враждующие группировки. У Сергея Соловьева это создавало ощущение неуверенности, перед лицом же надвигающегося на христианство воинствующего безбожия - усиливалось стремление найти незыблемую опору «в твердом камне Церкви», в «скале Христовой». Таким фундаментом Вселенской Церкви, по его мнению, оставалась, как и прежде, Церковь Католическая, возглавляемая епископом Римским.

Что же представляла из себя община русских католиков восточного обряда во главе с экзархом, к которой присоединился православный священник Сергий Соловьев?

Предыстория общины исчислялась к тому времени менее, чем пятнадцатью годами; известно о русских католиках довольно мало, в основном благодаря исследованиям священника Поля Майе, дьякона Василия (фон Бурманна) и священника Антония Венгера. Вероятно, здесь будет уместным обрисовать, хотя бы в общих чертах, основные вехи и проблематику развития русского католицизма.

***

Понятие «католицизм» в применении к российской действительности неоднозначно: есть существенное различие между католицизмом иностранцев, живших в России, и католицизмом русских, ушедших от православия.

Первый существовал в Российской Империи несколько веков и стал проблемой лишь после присоединения Польши и нескольких крупных депортаций поляков в русские города и в Сибирь. Этот католицизм для его носителей, в первую очередь именно поляков, был не столько знаменем Вселенской Церкви, сколько символом национальной независимости, средством противостояния русификации, а иной раз - и орудием полонизации. Приходится с грустью признать, что католицизм обрел в славянской Польше ту же национальную окраску, что и православие в России. В России же такой католицизм всегда вызывал подозрение, враждебность, отторжение и страх.

Католицизм русских, ушедших от православия, появился лишь в XIX веке. На протяжении столетия он был уделом людей, искавших альтернативу летаргически спящей Синодальной Церкви и не желавших уходить во внецерковные протестантские общины. Законы царской России запрещали переход из православия в любую другую веру - и решиться на такое мог не всякий. И не у всякого, конечно, была возможность познакомиться с католицизмом. Поэтому на протяжении XIX века католичество оставалось уделом представителей высшей аристократии, уделом одиночек, которые не мыслили какого-либо соединения своих убеждений с традиционными русскими верованиями. Обычной судьбой като-ликов-русских была эмиграция. Князь Дмитрий Голицын стал, к примеру, священником в США; его кузина, Елизавета Голицына, тоже переехала в Америку. Эмигрировал и Владимир Печерин, ставший за границей католическим священ-ником3. Как первая католичка, оставшаяся в России, известна княгиня Елизавета Волконская. Католичество приняли ее дети, из которых князь Александр Волконский стал католическим священником и автором нескольких книг, посвященных русской истории и католическому вероучению. Вокруг княгини Волконской образовался кружок единомышленников - именно к этому кружку примыкал Владимир Соловьев.

Начало ХХ века - время появления первых общин, состоявших целиком из католиков русского происхождения. Непосредственно из кружка Волконской образовалась такая община в Петербурге; Наталья Сергеевна Ушакова, известная как наиболее активный ее член и ходатай перед властями, была кузиной Столыпина и пользовалась благосклонностью вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Постепенно Ушакова собрала в столице трех священников, перешедших в католичество из православия и старообрядчества. Заметим, что все они считали необходимым и в католичестве сохранять неприкосновенными православные обряды. Первым был православный священник Алексий Зерчани-нов, ставший убежденным сторонником католицизма после изучения богословия для диспутов со старообрядцами; далее - священник Иоанн Дейбнер, саратовский чиновник, последователь Вл. Соловьева, в 1903 году рукоположенный греко-католическим митрополитом Андреем (Шептицким); а также священник Евстафий Сусалев, который перешел в католичество из старообрядчества. Все трое переехали в Петербург после манифеста 17 апреля 1905 года, даровавшего свободу совести, что вызвало массовое возвращение в Католическую Церковь бывших униатов, насильственно зачисленных по православному ведомству. Но правительство требовало в таких случаях принятия ими латинского обряда; католичество византийского обряда официально оставалось совершенно неприемлемым. Князь Петр Волконский писал: «В России законно строить мечети, буддистские пагоды, протестантские часовни любого направления, масонские ложи, даже католические церкви латинского обряда. Но католическая церковь византийского обряда - никогда! Это было бы слишком привлекательно!»4.

С 1905 до 1917 года католические общины византийского обряда в обеих столицах существовали на полулегальном положении. Службы по восточному обряду совершались в часовнях, устроенных на частных квартирах. Ходатайства Н.С. Ушаковой могли лишь предотвратить закрытие часовен, но об официаль-

ном разрешении и речи не шло. Парадоксальным образом, конфликт разворачивался не только с православными властями, но и с католическими. Последовательным сторонником укрепления католичества восточного обряда был митрополит Андрей (Шептицкий) - выдающийся церковный деятель. В 1908 году он добился в Риме разрешения учредить должность генерального викария для католиков восточного обряда в России и назначил на эту должность А. Зерчанино-ва. Но, с другой стороны, польская католическая община и возглавлявшие ее священники, проявив худшие черты провинциального, националистического католицизма, в штыки встретили новое течение. Когда Леонид Федоров - студент Петербургской Духовной Академии, уехавший в Италию и там поступивший в католическую семинарию, - сообщил своему патрону отцу Сциславскому, настоятелю церкви святой Екатерины в Петербурге, что хочет быть рукоположен в священники восточного обряда, тот в ответ лишил его материального пособия и написал: «Настоящие русские питают непреодолимое отвращение к византизму и татарщине»5. С течением времени стал враждебно относиться к восточному обряду в Католической Церкви и священник Алексий Зерчанинов.

Московская община русских католиков, созданная Владимиром Владимировичем и Анной Ивановной Абрикосовыми, первоначально шла по пути западного обряда. Появившиеся у Абрикосовых - в результате их активной миссионерской деятельности - последователи (в основном, среди студенток, курсисток и учительниц) часто становились членами «третьего ордена» святого Доминика, монахиней которого была мать Екатерина (в миру Анна Ивановна Абрикосова). Впоследствии они восприняли восточный обряд и стали именоваться Доминиканской общиной восточного обряда.

В 1913 году наметилось некоторое улучшение положения русских католиков. Начал даже выходить журнал «Слово Истины», пропагандировавший идею воссоединения Церквей. В Петрограде полулегально функционировала часовня восточного обряда на Бармалеевой улице - там служил священник Иоанн Дейб-нер. Но это были слабые ростки.

Короткий период расцвета наступил после Февральской революции, когда были сняты все ограничения свободы совести. Митрополит Андрей (Шептиц-кий) посвятил Владимира Абрикосова в священники, сделав его официальным главой Московской общины русских католиков. Экзархом, главой русских католиков восточного обряда во всей России, он назначил священника Леонида Федорова - личность в высшей степени незаурядную, хотя до 1917 года он находился в тени: сначала за границей, потом - в ссылке. В день Пасхи 1917 года священник Леонид Федоров прибыл из Тобольска (где отбывал ссылку) в Петербург и сразу же принял участие в пасхальном богослужении. Он стоял вне уже сложившихся к тому времени в русском католичестве группировок, а главное - был последовательным и принципиальным сторонником восточного обряда. В тот же период в Петрограде состоялся Собор под председательством митрополита Андрея (Шептицкого), положивший каноническое основание Русской Католической Церкви.

Большевистская революция прервала всякую деятельность русских католиков. Наступило время, когда прежде всего следовало думать о сохранении

жизни. В отчете папе Пию XI от 5 мая 1922 года экзарх Леонид Федоров следующим образом обрисовывал сложившуюся ситуацию: «В России существуют два католических центра: один в Петрограде, другой в Москве. Месяц назад мы смогли образовать третий - в Саратове. В Петрограде у нас около 70 верующих, в Москве около 100; в Саратове только 15. Кроме того, более 200 верующих разбросаны по городам и весям нашей необъятной страны, например, в Вологде, Вятке, Томске, Орле и Пензе. Многие ради спасения жизни в 1918-1920 гг. покинули Россию. Многие умерли от голода и болезней. Число оставивших нас приближается, вероятно, к 2000»6. Одной из основных проблем оставались отношения со священниками латинского обряда. С православным духовенством Федоров сумел организовать несколько собеседований, пользовавшихся большим успехом и вызвавших симпатию к русским католикам; однако достигнутый успех был сведен на нет: с одной стороны, запрещением властей повторять собеседования, а с другой - антиправославными выступлениями латинского духовенства, провокационными присоединениями новообращенных из числа православных к западному обряду. Федоров писал, что латинские священники «не понимают или не хотят понимать, что их недолговечный успех и немногие души, в том числе много полек, - это ничто в сравнении с колоссальной проблемой примирения 100 миллионов православных, живущих в нашей стране»7. Католиков латинского обряда было, однако, значительно больше, чем католиков восточного обряда; православным оставалось недоумевать: кто же представляет истинную позицию католической Церкви? «Латиняне утверждают, - писал Федоров в Рим, - что воссоединение Церквей - это глупая идея и фантазия. Бесполезно устанавливать отношения с православным духовенством, так как все эти священники бесчестные и развращенные люди. Добиваться сближения католического духовенства с православным означало бы подвергать его опасности индифферентизма, ослабления католического действия. Опять приводится обычный пример: „Культурные русские не привыкли к восточному обряду; они хотят латинского обряда... Умножайте число обращений и не мечтайте о воссоединении Церквей в целом!"»8. Такую позицию занимало именно рядовое католическое духовенство; митрополит Андрей (Шептицкий), могилевский архиепископ Ян Цепляк, сам Папа Бенедикт XV благожелательно относились к католичеству восточного обряда.

В сентябре 1922 года вместе с большой группой ученых, писателей, философов из России были высланы священник Владимир Абрикосов9 и член московской общины известный публицист Дмитрий Кузьмин-Караваев. Община была практически обезглавлена. Весной 1923 года, когда власти развернули кампанию нападок на Церковь, обвиняя ее в попытке сопротивления изъятию церковных ценностей, прошел процесс и над католическим духовенством. Тринадцать священнослужителей предстали перед судом, среди них: архиепископ Ян Цеп-ляк, монсеньер Константин Будкевич и экзарх Леонид Федоров. Они обвинялись в отказе от передачи церковного имущества властям и в совершении богослужений вне церквей. Прелат Будкевич был расстрелян10, остальных ждали различные сроки заключения. Федорова, приговоренного к десяти годам тюрьмы, досрочно выпустили на свободу в 1926 году, но вскоре вновь арестовали; отбыв очередной срок заключения, он умер в Вятке 7 марта 1935 года. В ноябре

1923 года в Москве была разгромлена доминиканская община, которую возглавляла Екатерина Абрикосова. Всего было арестовано 38 человек, в том числе и активные прихожане.

Именно в эти критические для русского католичества годы священник Сергей Соловьев присоединяется к Католической Церкви.

Вернувшись из Балашова в Москву в конце 1920 года, Сергей Соловьев начинает поистине «новую жизнь». Он становится поэтом-переводчиком, а также преподавателем истории литературы и классических языков, работает в Румянцевском музее. Но это внешние перемены. В духовном же плане главным стало присоединение к Католической Церкви. Однако переход в католичество для Сергея Соловьева оказался трудным и мучительным: с 1920 по 1924 год им был пережит период сомнений и метаний. Внутренняя раздвоенность усугублялась еще и тем, что Соловьева покинула жена, явно не одобрявшая его увлечений идеей соединения Церквей. В мае 1921 года Татьяна Тургенева писала Сергею Соловьеву в ответ на его письмо из Москвы: «Я очень рада, что ты видишь, что это не моя фантазия была, что нельзя ехать налаживать отношения с католиками, и без меня это не так просто, а я бы еще усложнила»11.

Вот как отзывался о метаниях Сергея Соловьева экзарх русских католиков Леонид Федоров: «Под первым впечатлением, он „горел, кипел, сверкал" очаровал московскую общину, читал свою книгу „Скала веры"но в то же время сближался и с латинскими священниками, говорил о польской миссии в деле обращения России, о необходимости некоторой латинизации восточного обряда, чем немало смущал русских католиков. Видимо, у него была тогда потребность много делать, а еще больше - говорить»12.

Из книги немецкого бенедиктинца Василия фон Бурманна о Леониде Федорове мы узнаем и следующее: «На Фоминой неделе 1921 г. о. Соловьев уведомил запиской о. Владимира Абрикосова о том, что сила благодати Божией и молитвы преподобного Сергия вернули его в лоно православной Церкви. Некоторые даже приписали такую перемену рецидиву психического расстройства, которым он страдал в молодости. Другие говорили об оскорбленном самолюбии, которое не нашло удовлетворения в новом положении. <...> Московские католики отметили, что о. Сергий путался в своих объяснениях: то говорил, что причиной его ухода является „непорядочность московской общины, жестокость и тирания о. Владимира" то благодарил ту же общину за „участливое, хорошее и отеческое отношение" к нему»13. В том же духе высказывался отец Сергий и в беседе с отцом Леонидом, пришедшим навестить его в Румянцевский музей. «Разговор их длился два с половиной часа. О. <Сергий> Соловьев одевался тогда по-штатски, писал стихи и увлекался классической литературой. О. Леонида он уверил, что не вернулся в православие, а считает себя „запрещенным католическим священником"»14.

«Нетрудно было, конечно, доказать этому большому младенцу всю вздорность его представлений, - написал об этом свидании о. Леонид. - Ругал я его крепко, а он смиренно слушал. Оказывается, что он не находит в католичестве глубины православия и еще не разрешил себе окончательно вопрос о папской непогрешимости, о моменте Пресуществления и об отношении католической Церкви к русским святым. Свой переход он считает ложным шагом (faux pas) и

важно заявляет, что призван распространять и углублять „идеи своего дяди"Впе-чатление он производит жалкое. Кажется порой, что он действительно страдает от раздвоенности. <...> Меня он любит по-прежнему и просил позволения писать мне письма, на что я ему весьма охотно дал согласие».

Однако „это умопомрачение с отпадением" как выразился о. Леонид, оказалось кратковременным. Благодаря старанию и благотворному влиянию о. Михаила Цакуля, о. Сергий снова вернулся в лоно Церкви [Католической]»15.

Из письма Сергея Соловьева к Андрею Белому, датированного 19 декабря 1922 года, становится ясно, что колебания между католичеством и православием еще не прошли: «Я продолжаю верить, что кроме Павла есть еще и Петр, и мне кажется, что у тебя всегда была неверная оценка Петра, как начала внешнего, камня фундаментального, но не живоносного. Между тем вспомни слова: „Блажен ты, Симон, сын Ионин, ... ибо не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, сущий на небесах"? Все молчали, молчал Иоанн, и один Петр сказал: „Ты -Христос" Здесь начало католицизма. И пусть в нем много вековых грехов, много демонической жути, но ведь это волшебный лес с чудовищами, в глубине которого таится чаша с божественной кровью. Я отвергнут и католиками, и православными, но все с большей бодростью чувствую, что иду по правильному, хотя очень опасному и скользкому пути» (курсив мой. - М.С.)16. Из письма к дочери мы узнаем, что в октябре 1923 года отец Сергий еще совершает богослужения в православной церкви деревни Надовражино (рядом с бывшим имением Кова-ленских)17. А уже в 1924 г. он пишет работу «Основы вселенского православия», где его отношение к католичеству изложено вполне определенно и без недомолвок. По той части рукописного наследия Соловьева, которая оказалась доступна автору, мы не можем достаточно точно проследить, как протекал сам процесс перемен в церковных взглядах отца Сергия, но сохранившиеся документы дают достаточно полное представление о его воззрениях после присоединения к католичеству.

Во всяком случае, возвращение к католичеству следует отнести к 1924 году, что подтверждается документом, опубликованным в «Материалах к биографии Сергея Михайловича Соловьева», подготовленных иеромонахом Антонием Венгером. Это обращение Сергея Соловьева к Католической миссии помощи России, написанное на бланке миссии. В нем отец Сергий говорит о том, что передает Ватиканской библиотеке рукопись Владимира Соловьева «История и будущность теократии». Текст обращения датирован 26 августа 1924 года. Под обращением подпись: «Племянник Владимира Соловьева, католический священник восточного обряда. Сергей Соловьев»18.

Отметим еще раз мужество Сергея Соловьева, который окончательно связал себя с Московской общиной русских католиков именно в тот период, когда она подвергалась репрессиям. Как уже было сказано, в конце сентября 1922 года советские власти выслали за границу настоятеля Московской общины священника Владимира Абрикосова. Его заменил священник Николай Александров, но уже в ноябре 1923 года он был арестован вместе с настоятельницей доминиканской общины матерью Екатериной (Анной Ивановной Абрикосовой), почти всеми сестрами и многими из прихожан19. Домовая церковь властями была

закрыта, часть квартиры Абрикосовых, где размещалась доминиканская община, обращена в «коммуналку». Следствие продолжалось шесть месяцев. Первые четыре месяца Абрикосову содержали в одиночной камере во внутренней тюрьме на Лубянке, к концу следствия ее перевели в Бутырскую тюрьму, где находились и некоторые сестры - члены ее монашеской общины, и другие подследственные.

В середине мая 1924 года все арестованные по этому делу получили приговор: различные сроки заключения от трех до десяти лет. В начале июля осужденные были отправлены этапом в Сибирь20. Знал ли об этом Сергей Соловьев? Понимал ли, какому риску он себя подвергает?

Конечно, знал - и прекрасно понимал, на что идет. Более того, именно отсутствие священника в общине и заставило отца Сергия заменить арестованного Николая Александрова и встать во главе московских католиков восточного обряда. Вот как описывает московский приход в этот драматический период биограф экзарха Леонида Федорова дьякон Василий (фон Бурманн): «Московский приход, после разгрома 1923-1924 гг., представлял печальную картину. То, что еще оставалось в Москве, было лишь тенью прихода. Тем не менее эти последние из русских католиков (их было человек тридцать) оказались крепко спаянными и глубоко религиозными. Возглавлял их теперь о. Сергий Соловьев. Его приютил у себя о. Михаил Цакуль в церкви Божией Матери на Грузинах, где о. Сергий совершал литургию по восточному обряду на боковом престоле»21.

Весной 1926 года, выйдя на свободу, экзарх русских католиков Леонид Федоров приехал в Москву. Шла Страстная неделя - и отец Леонид мог провести ее в храме, вместе с Московской общиной. С отцом Сергием они читали Двенадцать Евангелий, совершали Пасхальную Заутреню и Литургию. «После службы, в Светлое Воскресенье, все разговлялись в одной из ризниц, имевшей отдельный ход со двора. Эти дни, после тюрьмы, были большой радостью для о. Леонида и отрадой для его совсем уже «малого стада». Видеть о. <Сергия> Соловьева тоже было для него утешением, так же как и сердечное отношение лично к нему и вообще к русским католикам местных представителей латинского духовенства»22.

Питерская католичка С.А. Лихарева, побывав в Москве, нашла отца Сергия и его прихожан в обстановке поистине исповеднической. Вот что она рассказывала в своих воспоминаниях: «Дома недостаток во всем, нет даже самого необходимого. Жил он вместе со своим другом в Ваганьковском переулке. Семья -под Москвой. Служил он в Грузинах, где был настоятелем о. Цакуль. Зимой во время богослужения замерзала не только вода, но и вино; приходилось перед Пресуществлением отогревать около кадила. Было Рождественское время... Верующих, да еще восточников, было мало; они же чтецы, певчие. Всюду, в самом костеле, можно было встретить шпионов. Беседовали мы у о. Сергия на дому; в другой мой приезд - в одной из небольших чайных. О. Сергия пока еще не трогали, так как он имел документы профессора и литератора»23.

Как сообщает Лихарева, Сергей Соловьев несколько раз побывал в Петрограде, чтобы поддержать дух здешней общины. В доме при храме Святой Екатерины на Невском проспекте он провел два чтения: одно - в память и к 25-летию со дня смерти Владимира Соловьева, другое - о восточном богослужении. На вто-

ром чтении присутствовал священник Болеслав Слоскан24, горячо поддерживавший общину русских католиков в Петрограде25.

В те дни отец Сергий продолжал размышлять о путях к достижению христианского единства. Он считал, что почитание Католической Церковью древнерусских святых могло бы содействовать молитвенному общению католиков и православных и, таким образом, их сближению.

X. ВО ГЛАВЕ МОСКОВСКОЙ ОБЩИНЫ: 1924-1931

Отец Сергий возглавил общину русских католиков в Москве, придя на смену арестованному священнику Николаю Александрову. Соловьев отчетливо сознавал ущербность общины, состоявшей из нескольких десятков человек - преимущественно интеллигенции. Такое положение дел - и безо всякой надежды на лучшее - было очень далеко от видевшегося ему воссоединения. Впрочем, надо заметить, что проблема эта вообще, вероятно, не разрешима индивидуальным переходом из одной конфессии в другую. Подлинное воссоединение может быть осуществлено лишь Церквами в их полноте.

Соловьев служил в римско-католическом храме Непорочного Зачатия на Малой Грузинской улице, где настоятелем был священник Михаил Цакуль, с которым на первых порах у них сложились хорошие отношения. «Из друзей, -писал Соловьев родным, - все больше дружу с польским священником Цакулем, давно не имел такого хорошего, милого друга, веселого, умного, очень строгого и очень доброго»1. «Придел русских католиков в храме Непорочного зачатия Божией Матери был посвящен Остробрамской иконе Богородицы и являлся одним из четырех приделов, расположенных, по обыкновению, во всех латинских храмах, - вспоминает одна из прихожанок отца Сергия Н.Н. Рубашова. -Придел располагался ближе ко входу в храм и был в отдалении от главного алтаря. Там стояли подсвечники, посреди придела лежала икона праздника, но внешний вид придела сохранял стиль латинской церкви. Иконостаса не было. Облачался отец Сергий в ризнице (сакристии) и выходил с чашей к престолу. Проскомидия совершалась на маленьком столике - жертвеннике, специально поставленном сбоку от престола. На престоле горел семисвечник, в алтаре стоял аналой... Мне много раз приходилось слышать молитвы на церковнославянском языке в православных храмах, но такого красивого богослужения и таких проникновенных проповедей, как у отца Сергия, мне слышать почти не приходилось. Зимой в храме было холодно, отец Сергий служил в шубе. От соприкосновения с металлом чаши губы его все время были окровавлены»2.

Сведений о жизни священника Сергия Соловьева в те годы сохранилось очень и очень мало, собирать их пришлось по крупицам. Уместно, конечно, описать и некоторых прихожан отца Сергия. Об одной их них он сам писал дочери: «В понедельник я поехал в Надовражино, и в тот же вечер явились из Москвы католики за мной, потому что умерла одна молодая монахиня, и надо было ее хоронить. Я очень ее любил, звали ее Татьяна, а в монашестве Мария-Екатерина. Она была из простой мещанской семьи, кончила гимназию и потом стала монахиней и превосходно читала Апостол. Целый год она тяжело болела, перед отъез-

дом в Балашов [на Рождество 1925 года] я последний раз ее исповедовал и причастил. В гробу у нее было такое прекрасное лицо, что трудно было от него оторваться. До болезни она была румяная, с чудными зубами, хотя и некрасивая, а когда умерла, стала белая, как воск, и похожа на ангела. Мы с Цакулем хоронили ее на Ваганьковском кладбище, он служил по-латыни, а я по-славянски»3.

В воспоминаниях Н.Н. Рубашовой перечисляется еще ряд лиц, входивших в общину: «Сестры Сапожниковы - Валентина Аркадьевна и Тамара Аркадьевна; Валентина Аркадьевна, 1887 года рождения, пришла в католическую церковь в

1911 году (ранее она принадлежала к реформатской Церкви), талантливый ученый-филолог - специалист по Данте - и педагог. Свои знания и силы долгие годы отдавала Церкви, делая доклады, проводя научные беседы со студентами и прихожанами. Ее знали и ценили и в Университете, и в Институте Красной профессуры, в Коммунистической академии, но из-за своих религиозных убеждений она не могла там долго работать4. Ее сестра, Тамара Аркадьевна, старше на год. Пришла в Католическую Церковь на пять лет позже, в 1916 году. Математик по образованию, она преподавала в школах, была уважаема и любима учениками, часть которых, обретя веру, стала прихожанами греко-католического прихода. Супруги Кайдаловы: жена умерла молодой, а ее муж вскоре был выслан за границу. Оставшихся двух маленьких детей, Сережу и Валю, усыновила Людмила Кох, пришедшая в Церковь из секты пятидесятников. Эту семью любил и опекал отец Сергий. Новицкая Анатолия Ивановна и ее муж, принявший священство на Соловках, - отец Донат. Оба они впоследствии выехали в Польшу».

«Особенно трогателен и обаятелен образ Виктории Львовны Бурвассер5, -пишет далее в своих воспоминаниях та же Н. Н. Рубашова. - Во время своего пребывания в Университете, она слушала лекции и была на семинарах профессора древних языков и литературы Аполлона Грушко. Профессор Грушко увлекся и полюбил умную и красивую девушку. Она ответила ему взаимностью. Не знаю, сколько времени продолжалась их связь, но когда Виктория Львовна приняла христианство (крестил ее отец Сергий), она нашла в себе силы эту связь порвать и побудить Грушко вернуться к жене. Когда он смертельно заболел, Виктория Львовна вместе с женой ухаживала за ним»6.

1929 год ознаменовался новым наступлением атеистического фронта на религию. И над крошечной общиной русских католиков нависла угроза уничтожения. К сожалению, настоятели католических храмов столицы, в том числе и отец Михаил Цакуль7, отказали отцу Сергию в алтаре для совершения богослужения по восточному обряду. Настоятель французской церкви святого Людовика в Москве католический епископ Невё предлагал Соловьеву по договоренности с кем-нибудь из друзей - православных священников - служить в православном храме, но тот отказался: не хотел, по его словам, «дать повод отделенному (от Рима) духовенству говорить: „Он вернулся к нам”»8. «Остановка богослужений полная, очень удручающе действует, - писал отец Сергий Н.С. Соловьевой. -С Цакулем возобновились мирные отношения, но холодно сдержанные, как всегда бывает после ссоры друзей»9.

Тернистый путь Соловьева был омрачен и столкновением с реальной позицией католической иерархии - тогда еще очень консервативной - по отноше-

нию к восточному обряду и русским католикам вообще. В своих сочинениях отец Сергий выражал уверенность, что «многовековая, неизменная политика пап гарантирует непреложность восточных обрядов и традиций. Конечно, могут быть отдельные злоупотребления, но это потому, что переходит в католичество горстка интеллигентов, часто потерявших всякую связь с родным своим народом и тогда даже не знающих традиций русской церкви»10. Именно с этими «злоупотреблениями» он столкнулся, например, в 1929 году, когда послал свою рукопись о преподобном Сергии Радонежском в Рим, где цензор сделал следующее заключение: «Нельзя говорить о Сергии Радонежском как о святом, потому что в Русской Церкви не было святых после разделения церквей»11. А ведь как раз совместное почитание католических и православных святых как путь к практическому соединению Церквей было заветной мечтой отца Сергия12. Вопрос о почитании преподобного Сергия и других русских святых, живших до Флорентийского собора 1439 года, получил свое благоприятное разрешение только в период понтификата Пия XII13.

Кроме богослужений, которые поневоле перенеслись на дом, Соловьев проводил религиозно-философские «семинары» - иногда на квартирах прихожан, иногда у себя дома. Обычно «отец Сергий читал доклад, который затем обсуждался присутствующими, - вспоминает Н.Н. Рубашова. - Некоторые слушатели задавали отцу Сергию вопросы. На религиозно-философские собрания народу приходило не очень много. О месте и времени очередного собрания узнавали друг от друга. Отец Сергий сообщал об этом кому-либо из прихожан, а тот передавал сообщения другим... Помню доклад о Вл. Соловьеве у кого-то на квартире. Людей присутствовало немного - приход был небольшой, на докладах собирались совсем немногие. Доклад был прочитан в течение нескольких дней. Многие хотели знать - был ли Вл. Соловьев католиком, но об этом, насколько помню, точно не говорилось. Из докладов мне запомнились наиболее яркие: о Сергии Радонежском, о Серафиме Саровском, о таинстве Евхаристии... Иногда возникали дискуссии - среди слушателей бывали и те, кто отдавал предпочтение латинскому обряду и западной церковной культуре, - и отцу Сергию приходилось прививать им любовь к богослужениям Восточной Церкви, к ее святыне, к ее богословскому наследию. Среди прихожан отца Сергия были как бывшие православные, так и бывшие католики латинского обряда, которые, вступая в браки с православными, охотно принимали восточный обряд»14.

Вообще существенной чертой духовного руководства отца Сергия была его способность найти верный тон в отношении к Православной Церкви, тон христианина Церкви Вселенской: «зная хорошо латинский язык, будучи специалистом в этой области, он очень редко употреблял латинские цитаты»15. Показательно благожелательное отношение к нему православного духовенства: «<...> На богослужения в храме Непорочного Зачатия, когда там служил отец Сергий Соловьев, часто приходили православные священники, друзья отца Сергия, симпатизировавшие ему и интересовавшиеся католичеством. Уже после присоединения ко Вселенской Церкви отец Сергий никогда не выступал против Православной Церкви, со священнослужителями которой у него сохранились дружеские отношения... Он терпеливо и незлобиво принимал непонимание и недобро-

желательность к восточному обряду как некоторых латинских священников, так и мирян, и иногда с остроумием, ему свойственным, шутил по этому поводу»16; «<...> Тихоновские иерархи, как например епископ Валериан, присутствовали на его службах. Православные священники приглашали служить его в храмах. В 1927 году отец Сергий служил Литургию на праздник Вознесения в 60-ти верстах от Москвы»17.

Основной принцип католичества восточного обряда (в литургической практике) сформулировал еще в 1912 году государственный секретарь Ватикана кардинал Мерри дель Валь: «Ничего не прибавлять, ничего не убавлять, ничего не изменять» . Таким образом, русские католики оказались в странном положении, «между небом и землей». Для окружавших их католиков латинского обряда они были обрядово и культурно инородным телом, а для православных -чем-то вроде старообрядцев. Чтобы избежать эклектики - смешения католических и православных традиций, приходилось лишать себя права создания своей оригинальной традиции, следовать во всем за православием, не принимающим их18. Парадоксальность этого положения особенно проявилась уже после II Ватиканского собора, когда новые веяния в Католической Церкви не затронули католиков восточного обряда.

В 1926 году в Россию приехал епископ Мишель д’Эрбиньи, член Общества Иисуса, председатель Папской комиссии «Pro Russia», ректор Папского восточного института, автор исследований о Вл. Соловьеве. Д’Эрбиньи дважды посетил СССР с целью изучения положения религии и Церкви в Советском Союзе. При этом он имел и тайные полномочия по восстановлению католической иерархии в России. Д’Эрбиньи, отправляясь в СССР в 1926 году, официально числился простым священником, но по дороге, проезжая через Германию, был тайно рукоположен в епископы тогдашним папским нунцием в Берлине кардиналом Эудженио Пачелли, будущим папой Пием XII. Прибывшим в СССР д’Эрбиньи были рукоположены четыре новых католических епископа, в том числе и Пий Эжен Невё, назначенный апостольским администратором в Москве. Осенью 1926 года д’Эрбиньи познакомился с отцом Сергием Соловьевым. «Он так меня обнимал и целовал, - писал Соловьев своей старшей дочери, - что и не знал, как вырвать-ся»19. В ноябре того же года Невё назначил Соловьева вице-экзархом католиков восточного обряда, то есть заместителем экзарха Леонида Федорова, пребывавшего в заключении на Соловках. Невё избрал отца Сергия своим духовником20. Н.Н. Рубашова вспоминает: «К восточному обряду монсиньор Невё относился с большой любовью и хотя никогда не служил по восточному обряду, но хорошо знал его. В беседах со мной он часто высказывал свое неодобрение тем русским католикам, которые практиковали западный обряд. Он считал, что русские должны практиковать только восточный обряд»21. О Соловьеве Невё писал в

1930 году: «Он мне очень помогает. Благодаря своей жертвенности и мало заметному, но эффективному участию в деле раздачи и экспедиции продовольственных посылок населению»22.

******* -г» У— У— тт О XX

В восточном обряде, аналогичном обряду Православной Церкви.

С осени 1929 года Сергей Соловьев переходит на «катакомбное» положение: «<...> После упразднения общины русских католиков некоторые прихожане вошли в западную общину храма Непорочного Зачатия, а другие стали собираться для богослужения на квартирах... Отец Сергий забрал из храма Непорочного Зачатия несколько облачений, напрестольное Евангелие, антиминс и другие вещи, необходимые для совершения богослужения на дому. Богослужения проходили в катакомбных условиях, присутствовали только несколько человек, служил он всегда по восточному обряду. Престолом у него был обычный, накрытый белой скатертью стол»23.

Впрочем, существование отца Сергия давно - и против его воли - приобрело характер раздвоенности. Конечно, с его знаниями нетрудно было найти кусок хлеба. Долгое время удавалось читать лекции по античной литературе: в 1921-1922 годах - в 1-й государственной «профессионально-технической школе поэтики», позднее, до 1928 года, - в Литературном институте. Заработок, и весьма существенный, давали переводы: в первую очередь с греческого - Эсхила, Софокла; латыни - Сенеки, Вергилия; немецкого - Гете; итальянского - Тассо. Специально ради заработков были выучены английский (переводились Шекспир, Диккенс) и польский (для переводов Мицкевича) языки. Работа велась, к сожалению, в условиях жесткой конкуренции (прежде всего, потому что в те годы подобным образом кормилось много «бывших»), в постоянной спешке - и не всегда на должном уровне. Однако многие из сделанных тогда Соловьевым переводов, особенно Софокла, Эсхила, Гете, Мицкевича, стали классическими и публикуются по сей день. Сергей Соловьев пытался выбрать авторов, близких себе по духу. О Мицкевиче, например, он писал: «Перевод Мицкевича, кроме финансов, доставит мне громадное наслаждение, этот поэт как-то мне родственен. Он очень революционен - но так глубоко религиозен и изображает таких прекрасных священников, что сейчас это печатать невозможно. Все-таки стараюсь протащить как можно больше. Никогда нельзя знать наверное, что пропустят и что запретят»24. Обращение к античной тематике было данью старой любви. В связи с постановкой «Орестеи» во МХАТе-2-ом Соловьев писал: «Этот спектакль, кроме художественного значения, будет иметь и большое религиозное значение, так как здесь в дивной музыке изображено торжество духа над телом, ума над глупостью и любви над мудростью... Богиня Афина со щитом и копьем очень напоминает Пресвятую Деву Марию, когда Церковь славит ее как „взбран-ную воеводу"»25.

К сожалению, о тех годах оставили свои воспоминания, в основном, люди, для которых круг, близкий Соловьеву, был чужим. Уникально в своем роде свидетельство драматурга Сергея Ермолинского, передающее хотя бы общую атмосферу этой своеобразной интеллигентской среды; позволим себе привести из них пространную цитату: «На ... Пречистенке ... в ее кривых и тесных переулках, застроенных уютными особнячками, жила особая прослойка тогдашней московской интеллигенции. Территориальный признак здесь случаен (необязательно „пречистенцу" жить на Пречистенке), но наименование это не случайно. Именно здесь исстари селилась московская профессура, имена ее до сих пор составляют гордость русской общественной мысли. Здесь находились и наиболее пере-

довые гимназии - Поливанова, Арсеньевой ... . В двадцатые годы эти традиции как бы сохранялись, но они теряли живые корни, продолжая существовать искусственно, оранжерейно...

Советские “пречистенцы" жили келейной жизнью. <...> Они писали литературоведческие комментарии, выступали с небольшими, сугубо академическими статьями и публикациями в журналах и бюллетенях.

Жили они в тесном кругу, общаясь друг с другом. Квартиры их, уплотненные в одну, реже в две комнаты, превратившись в коммунальные - самый распространенный вид жилища тогдашнего москвича, напоминали застывшие музеи предреволюционной поры. В их комнатах громоздилось красное дерево, старые книги, бронза, картины. Они были островитянами в мутном потоке нэпа, среди народившихся короткометражных капиталистов и возрождающегося мещанства, но в равной степени отделены и от веяний новой, формирующейся культуры, еще очень противоречивой, зачастую прямолинейно примитивной в своих первых проявлениях.

У „пречистенцев" чтились филологи и философы. Они забавлялись беседами о Риккерте и Когене. В моду входили Фрейд и Шпенглер с его пресловутым „Закатом Европы" в котором их привлекала мысль, что главенство политики является типичным признаком вырождения общества. А посему они толковали об образе, взятом из природы и преображенном творчеством, о музыкальных корнях искусства, о мелодии, связанной с ритмом. В них все еще сохранялась рафинированность декадентщины предреволюционной поры, но они считали себя продолжателями самых высоких традиций московской интеллигенции»26.

К приведенным воспоминаниям надо, наверное, добавить, что «келейная» жизнь «пречистенцев» не была добровольно выбрана ими, как не выбирал экзарх Леонид Федоров для своего проживания соловецкой кельи. У этих людей будущее было насильственно отнято. Отец Сергий (Соловьев) по многим признакам - происхождению, воспитанию, даже по месту рождения - относился к «пречистенцам», и в эти годы он тоже писал литературоведческие работы, оставшиеся неопубликованными: о творчестве Баратынского и о «Тиэсте» Сенеки. Были написаны им и воспоминания, многократно цитировавшиеся выше. Но и в этой среде он оставался чужаком - из-за священства, из-за католичества. Ему самому двойная жизнь давалась нелегко: и чисто физически, и духовно. Описав дочери визит к Качалову в связи с постановкой «Прометея», переведенного им, Соловьев добавляет: «Очень тяжело для священника ходить по актерам, особенно в дни Великого Поста, когда ежедневно служишь в церкви»27. Несколько лет подряд отец Сергий на лето уезжал вместе с дочерьми к поэту Максимилиану Волошину в Коктебель, где собирались многие представители старой интеллигенции. Вот как вспоминает о нем один из гостей «Дома поэта» (так называл свой гостеприимный дом Волошин) - С.В. Шервинский: «Последний раз мы встретились летом 1926 года в Коктебеле, в гостях у Макса Волошина. В те годы там собиралась значительная группа литераторов, проводившая в Коктебеле время своего отдыха. Там были священник Дурылин, Белый, Габричевский. Мы довольно весело проводили время, устраивали любительские спектакли, в которых я принимал большое участие, шуточные вечеринки, танцы и т. д.

С.<ергей>М.<ихайлович> во всем этом никакого участия не принимал. Жил он в соседнем от Волошинского дома здании и почти все время проводил в своей комнате, как в монастырской келье, в полном уединении. Одет он был в цивильный костюм - черные брюки и куртку. Однажды я зашел в комнату к С. М. и стал его уговаривать пойти в наше общество развлечься, немного пообщаться и отдохнуть. При этом я уверял его, что ничего плохого, не подобающего его сану, не произойдет. На это С.М., показывая на свою очень скромную старенькую черную куртку, сказал: „И без того, вот этим святые ризы унижены, а вы говорите идти развлекаться, нет уж, дорогой, увольте.." Впрочем, он принимал участие в религиозно-философском вечере, посвященном 700-летию со дня смерти св. Франциска Ассизского, который устроили отдыхающие литераторы»28.

Сергей Соловьев очень любил Волошина, с удовольствием бывал у него в Крыму и посвящал Коктебелю стихи, но, тем не менее, в 1929 году в письме к дочери он говорит: «Гадкая репутация Коктебеля, где расстроилось столько счастливых людей и браков, что признает и сам Макс. Для Макса, Габричевских и их окружения жизнь есть игра... Конечно, это не вполне исчерпывает этих людей, есть и у них минуты, когда они бывают человечны и серьезны, но типичны и для Коктебеля, и для „золотой молодежи” (довольно серенькой, лысоватенькой и обрюзгшей) именно это циничное отношение ко всему, что имеет действительную цену»29.

XI. ВСЕЛЕНСКОЕ ПРАВОСЛАВИЕ

В числе чудом сохранившихся бумаг Сергея Соловьева - две его работы, посвященные единству Восточной и Западной Церквей, а также судьбам христианства в России. Отец Сергий готовил большое сочинение «Основы вселенского православия», оставшееся неоконченным. В марте 1924 года он пишет главы: X - «Еврейские, греческие и латинские основы церкви», XI - «Литургика восточной церкви» и XII - «Русский католицизм», - и делает наброски плана II главы «Типы русской религиозной мысли».

Апрелем 1926 года датирована рукопись его работы «Под дубом Волыни», намеренно копирующая диалогическую форму знаменитого сочинения Вл. Соловьева «Три разговора». Это также беседы (первая из них не сохранилась)1, в которых участвуют различные персонажи: польский граф - представитель католицизма в его наиболее националистическом и консервативном варианте, лесничий - представитель вульгарного атеизма; остальные же характеризуются автором так: «В лице архимандрита перед нами явилась старая Русь, старое православие; в лице профессора - настоящее русского православия, повернутое лицом к Бергсону и модернистам». Идеи самого Сергея Соловьева выражает пятый участник разговора - учитель, воплощающий «будущее России, России, верной своему святому прошлому и смело смотрящей в будущее»2.

Уже рукопись 1924 года - результат огромной работы мысли, а также серьезных перемен, произошедших в личности ее автора и его судьбе после 1918 года, -являет собой принципиально новое понимание проблемы единства Церквей, далекое от прежних экспансивных, эмоциональных, возвышенных, но мало обоснованных рассуждений.

Соловьев размышляет о двух точках зрения на католичество, господствующих в русском сознании. Первую из них он называет славянофильской и излагает ее следующим образом: «Истинная церковь, основанная Христом, стоит незыблемо на Востоке, в пределах четырех восточных патриархатов и России. Римская церковь также незыблема в своей ереси, столь же злостной, как ересь лютеранская... » «Далее, - иронизирует Сергей Михайлович над «славянофилами», -последуют печальные признания об упадке, бездеятельности и беспорядках, имеющих место в этой единой истинной восточной церкви, тихий искренний вздох и, быть может, фраза о близком конце мира и пришествии антихриста»3.

С другой точкой зрения, которая преобладает и в наше время, Соловьев почти не полемизирует. Католическая Церковь, в таком понимании, «осуществляет задачу христианской церкви для западного мира, является частью вселенской церкви наравне с восточной греко-российской церковью. Следовательно, церковное воссоединение желательно и для Запада, и для Востока. У обеих разделенных церквей есть свои достоинства и свои недостатки... При соединении эти взаимные недостатки ослабнут, а достоинства возрастут»4. Это, заметим, взгляд Соловьева на католичество, излагавшийся им уже в статьях 1917 года. В этой точке зрения, по мнению отца Сергия, сочетаются как «элементы подлинно-христианского чувства любви», так и «интеллигентского мудрования и ин-дифферентизма»5. «Сила и достоинство первых [т. е. славянофилов] в неколебимой вере, вторых - в пафосе разумности и любви. Но если вера, без разумности и любви, легко переходит в изуверство и фанатизм, то разум и любовь без веры являются чистым призраком»6.

Отец Сергий теперь ставит вопрос о воссоединении Церквей более исторично, конкретно, с большей эрудицией. Главное, он призывает не останавливаться на стремлении к единству Церквей как некоем умонастроении, неопределенном - и исключительно личном - благожелательстве к противной стороне. Ему хочется осмыслить и разрешить проблему разъединения Церквей до конца, преодолеть благостное равнодушие к ней - и потому он заостряет постановку вопроса: «Признание действенности таинств в какой-либо церкви еще не равносильно признанию ее законности»; «Соединение церквей православной и католической, несомненно, должно носить характер принятия или отречения католической церкви от ее догматов, или отречения православной церкви от антика-толических учений»; «Если кто-нибудь убежден, что папа есть действительный глава церкви, то, естественно, он ему подчинится, чтобы находиться в истинной церкви; если же папа не есть глава церкви, а только мнит себя таковым ... , то о каком соединении с римской церковью может быть речь?»7.

Соловьев формулирует два тезиса, которые и делают проблему столь острой.

Во-первых, он убежден, что устарел принятый в православии критерий богословской истины, а именно - соответствие идеям святых отцов: «Ведь в мыслях их [святых отцов] не могло быть такого предположения, что наступит век, когда их писания станут единственным церковным авторитетом... Послушание ныне действующей церковной власти есть необходимое условие жизни в церкви, и заменить его послушанием прошлому невозможно»8; «Когда православные полемисты, осуждая все [католические] постановления по этим вопросам, отсы-

лают нас опять же ко святым отцам Востока первых 10 веков, мы физически не можем исполнить это требование, так как по многим поднятым в средние века вопросам прямых ответов у этих восточных отцов мы не найдем»9.

Во-вторых, он, как и раньше, убежден в том, что Православная Церковь не есть схизматическая, что «единая католическая церковь не есть только латинская, она есть и греческая», поскольку Восток практически не покидал никогда Церкви: «русская церковь и в Киеве, и в Москве, и в Синодальный период дала множество плодов благодати, дала святых и подвижников, которые не могут быть вне церкви»10.

Таким образом, Православная Церковь лишилась критерия истины и подменяет живую истину обращением к прошлому, но в то же время она по-прежнему является частью Тела Христова.

Для разъяснения этого противоречия отец Сергий предлагает «естественно-исторический», как он называет его, взгляд на проблему разделения Церквей. Суть этого взгляда заключается в следующем. Догмат о папской непогрешимости (и другие особенности католичества), хотя и развивался, как и прочие догматы, из евангельского зерна, но вырос и окреп не в святоотеческие времена, а после разделения, и особенно в борьбе с протестантизмом: «Если ложью является утверждение, что римская церковь в течение первых десяти веков не имела старшинства и руководящего авторитета во вселенской, единой церкви, то не меньшей ложью будет утверждение, что в 10-м веке вселенская церковь являлась церковью монархической, возглавляемой епископом Рима, какой она является в наши дни»; «Ни на Западе, ни на Востоке еще не думали о догматическом оформлении учения об устройстве и управлении земной церковью. Лишь после удара протестантской ереси начинается на Западе построение этого догмата, завершившееся на Ватиканском соборе [1869-1870 гг.], тогда как на Востоке пробовали сохранить старое положение, смутное и неразборчивое»11.

Сергей Соловьев не приводит здесь напрашивающейся аналогии с дохалки-донскими Церквами, которые отпали от церковного единства, но еретическими не являются, так как их изоляция началась еще до утверждения догмата о двух природах во Христе.

Отец Сергий считал, что именно благодаря развитию догмата о папской непогрешимости [безошибочности в вопросах веры и нравственности] Западная Церковь столь крепка: «После разделения церкви ересь за ересью восставали на латинском Западе, и, конечно, единство церкви и православие разрушились бы на Западе, если бы в лице первосвященника римского эта церковь не имела воли и решительного авторитета, отсеивавшего из века в век все крайности богословских школ и мистических учений и приводившего к единству многообразные элементы латинской церкви»12.

Догмат о главенстве в Церкви не развивался на Востоке, и это было причиной упадка Восточной Церкви вообще и богословия в частности; восточная экк-лезиология склоняется к цезарепапизму, к протестантским веяниям. К XX веку, считает о. Сергий, положение уже перестает быть нейтральным, и резкое неприятие нового догмата действительно губит православие и делает его схизмой. «Постановлениями Ватиканского собора Рим как бы повторял слова Спасителя:

„Кто не со Мной, тот против Меня"; и в то же время православная церковь и в своем богословии, и в своем церковном устройстве теряла последние признаки католического и апостольского православия. Остается лишь добрая вера простых и благочестивых людей»13.

В «естественно-историческом взгляде» Соловьева легко уловить слабо аргументированные места, особенно когда он говорит о принципиальности кризиса православного богословия или о праве Католической Церкви вводить новый догмат без рецепции со стороны Церкви Восточной (тем более, по словам самого отца Сергия, не пребывавшей до введения догмата в схизме). Важно, однако, что Соловьев действительно выявил основной корень разъединения - и мучительно искал возможности преодоления разногласий. Важно и то, что он шел по пути, не магистральному в современном экуменизме, который еще с 1930-х годов развивался, в основном, как диалог православных и протестантов. Сегодняшнее экуменическое общение стремится, прежде всего, выявить ту основу, что соединяет различные христианские вероисповедания, - Соловьев же намеренно выявляет различия. Ему важно отметить не то, что может помочь соединению, а то, что может соединению помешать. Поэтому вдвойне интересно его мнение о судьбе именно русского православия.

Сергей Соловьев повторяет идею Владимира Соловьева о великой посреднической роли России: «Как народ, поставленный между Востоком и Западом, мы должны исцелить ту рану, которую Византия нанесла вселенской церкви: наше призвание быть мостом между церквами запада и востока и соединить то, что разъединилось по вине Византии»14. Соловьев, как и в статьях 1917 года, резко обличает современную ему жизнь Русской Церкви, но на этот раз он указывает и причину кризиса: «Бог справедливо и беспощадно уничтожил империю. Над ее развалинами всплыл призрак старой Московской Руси: патриарх, подотчетный собору, созданному первой революцией и истребленному второй. Два века церковная власть в России опиралась на государство. Попробовала опереться на народ и реставрировать славянофильские фантазии - и в конце концов оперлась на государство, в программе которого стоит активная борьба со всякой религией. Достойные, благочестивые священники русской церкви напрягают последние усилия, чтобы сохранить в России хотя бы некое подобие иерархического организма, но что могут сделать матросы, оставшиеся без капитана»15. В диалогах «Под дубом Волыни» Сергей Соловьев несколько карикатурно и не слишком естественно изображает «профессора», излагающего смесь идей Бердяева, Булгакова, Флоренского и просто либеральной интеллигенции. В этом проявилось, прежде всего, непонимание Соловьевым сущности религиозно-философского ренессанса, в котором он, к сожалению, не увидел ничего, кроме «мистического алогизма модернистов и русских неоправославных богословов»16: «Развившаяся в Византии тенденция противопоставлять мнимую чистоту греческого богословия мнимой черноте богословия римского и возводить это противопоставление к первым векам церкви, несомненно, привила и русской богословской мысли последних веков, и особенно начала 20 века, бешеное латинофобство, развившееся в неоправославное богословие наших дней, в своем анархическом противолатинстве далеко опередившее и Ке-руллария, и старых русских славянофилов»17.

Однако Соловьев бесконечно любит и чтит русское православие, прежде всего, его литургику, и потому отвергает бывшие ранее опыты союза с Римом: «Чаадаев говорил: „Россия есть белый лист, на котором еще ничего не написано" Я же думаю, что на этом листе написано „Святая Русь" и, хотя далек от славянофильских преувеличений, считаю, что задача католичества в России не есть насаждение латинской культуры, а возрождение церкви св. Владимира и св. Сергия Радонежского... Отстаивая неприкосновенность восточной литур-гики и мистики, я не только не отрицаю, но считаю необходимым взаимное влияние Востока и латинства. Важно только, чтобы здесь получилась не мешанина, а живой и органический синтез»18. Соловьев полагает, что «принцип русской греко-католической церкви должен быть таков: ничего не уничтожать, что достойно сохранения, и не бояться прибавлений и осторожной латиниза-ции»19. Поэтому он считает возможным и необходимым говорить не о присоединении, а о соединении: «Хотя соединение церквей носит характер подчинения восточной церкви главе церкви римской (так как ясно, что последний сам никому подчиняться более не может), тем не менее можно говорить и о соединении, поскольку латинская и греческая церкви, вступая в единство, не уничтожают друг друга, но восполняют»20.

На оставшийся вопрос о практической возможности желаемого подчинения отец Сергий отвечает словами героя того же сочинения «Под дубом Волыни» - учителя (под чьим именем выступает сам), обращенными к графу, мечтавшему о католической России в ее чисто западном виде: «Ваша будущая Россия с органами по деревням - действительно утопия, тогда как восстановление связи с римским престолом - самая реальная задача ближайшего будущего, правда, встречающая на своем пути громадные затруднения и препятствия. Препятствия эти здесь налицо: консервативная восточность о. архимандрита, Ваше крайнее латинство и расплывчатый мистицизм и модернизм профессора»21. «Будет ли Россия католической страной - это неизвестно. Но мы знаем также, что другого пути для возрождения русской культуры нет. Католическая проповедь пока не может идти в народные низы, а должна ограничиваться верхушкой интеллигенции. Но ... только католицизм может соединить народ с интеллигенцией, прошедшее с будущим, византийскую традицию с европейской культурой»22. Свою статью «Похвала Августину», написанную в августе 1930 года, отец Сергий завершил словами: «Будем молиться св. Августину, чтобы ценить кровавый опыт и предуготовить нашим внукам ту церковь, где святое предание Востока, сохраненное в своей чистоте и целостности, засияет новой красотой и блеском от восстановления связи с центром вселенского единства»23.

XII. ЗАКАТ: 1931-1942

Конец 1928 и 1929 год ознаменовались очередной антирелигиозной кампанией. В 1930 году на Западе начался «крестовый поход молитв» в защиту русских христиан: неудивительно, что в России как ответ на это прокатилась волна арестов среди католического духовенства, представителей которого особенно много было в поволжских немецких колониях1. Печальным образом все эти со-

бытия сказались и на жизни отца Сергия. В 1928 году он был отстранен от преподавания, в 1929 - лишен возможности служить в церкви.

После провозглашения митрополитом Сергием (Страгородским) - в июле 1927 года - декларации лояльности Православной Церкви новой власти произошел раскол духовенства на два лагеря. Группа православных епископов, духовенства и мирян, не признавших главенства митрополита Сергия над Русской Православной Церковью, а также его декларации лояльности советской власти, получила название «иосифовцы», «иосифляне», - по имени ее руководителя, митрополита Ленинградского Иосифа (Петровых). Соловьев, у которого возникла идея объединения русских католиков с православным духовенством, отошедшим от митрополита Сергия, составил некое воззвание и размножил его на пишущей машинке: «Свою декларацию к „Иосифовцам" я составил с призывом к присоединению „иосифовцев" к Риму. Хотя обе эти силы стоят на разных религиозных позициях, но, учитывая их враждебное отношение к соввласти, я рассчитывал, что именно это враждебное отношение и Рима, и „иосифовцев" к соввласти может их объединить для общей борьбы с соввластью ... . Это обращение я понес на санкцию к епископу Невё, но тот счел, что обращение является несвоевременным и опасным лично для меня, а также и для других»2. Надо отметить, что епископ Пий Невё, посчитавший необходимым предотвратить возможные последствия безрассудного, по его мнению, поступка, постарался уничтожить все копии обращения отца Сергия, не подозревая, что тот сохранил у себя два экземпляра. Один из этих экземпляров был найден у знакомых Соловьева при обыске и стал поводом для обвинения его в антисоветской деятельности3. Малочисленность общины русских католиков не помогла ей ускользнуть от внимания властей; к тому же любые связи с иностранцами стали расцениваться как прямое доказательство шпионажа.

Вот что пишет о последних днях Сергея Соловьева на свободе его дочь Наталья Сергеевна: «С осени 1931 года я переехала в Москву окончательно и поселилась с отцом в 7-ом Ростовском переулке в его четырнадцатиметровой комнате с большим окном, смотрящим на Киевский вокзал, по ту сторону Моск-ва-реки. (Дом стоял на высоком косогоре и имел выход на набережную.)

Еще с 1922 года возникло странное несоответствие между высокой оценкой С. Соловьева как поэта-переводчика и ученого-филолога (большое количество заказов, получение комнаты из фондов Центральной комиссии улучшения быта ученых) и тем, что от знакомых стали поступать сигналы о том, что деятельностью отца интересуется ОГПУ4.

Все говорило о скором решении участи отца, но такова уж была его натура, что напряженное ожидание ареста не лишало его юмора. Однажды вечером, в гололед, я поднималась, не сняв коньков, по лестнице, и когда вошла в квартиру, папа встретил меня словами: „А я уж подумал, неужели «они» ходят шагами Командора’.’И „они" пришли в ночь на 16 февраля 1931 года, обыск продолжался до утра. В эту же ночь арестовали почти всю группу католиков греко-восточного обряда»5.

Итак, в ночь с 15 на 16 февраля 1931 года отец Сергий Соловьев, а одновременно с ним православный священник Александр (Васильев) и многие прихожа-

не его общины: Екатерина Малиновская, Валентина Сапожникова, Виктория Бурвассер6, Нора Рубашова и другие, - были арестованы7.

Получение денежных средств для общины от епископа Невё, не отрицаемое отцом Сергием на допросах, интерпретировалось следствием как факт подтверждения шпионажа в пользу Ватикана и Франции и содействия интервенции. Та же линия поддерживалась и сведениями от «добровольного помощника» ОГПУ8. Следствие добивалось показаний, подтверждавших шпионскую деятельность представителей католического духовенства9. Имелись и показания о том, что русские католики содержатся на деньги Ватикана: «Соловьев говорил ..., что дает средства Невё с 1925 г. ежемесячно и систематически на их поддержание, на организацию помощи заключенным и для помощи детям сосланных»10.

Собственно в тюрьме Соловьев пробыл чуть более четырех месяцев. Через много лет Н.Н. Рубашова вспоминала: «Следствие закончилось очень быстро, но было задержано приведение приговора в исполнение благодаря хлопотам и заботам Екатерины Павловны Пешковой [в то время возглавлявшей Советский Красный Крест], которую я хорошо знала. Пешкова, вероятно, хлопотала о судьбе отца Сергия, благодаря этому его и выпустили. Моя встреча с ним во внутренней тюрьме ГПУ на Лубянке произошла, возможно, по недосмотру охраны. Нас одновременно проводили по одному и тому же коридору. Возможно, надзиратели не заметили приближения другого конвоя, который вел арестованного отца Сергия, а может быть, я, не исполнив приказа повернуться лицом к стене, могла несколько мгновений видеть отца Сергия, проходившего мимо... По его виду я поняла, что ему очень плохо, что он тяжело болен. Я была так потрясена его внешним видом, что не смогла ничего ему сказать. Было заметно, что его рассудок уже помутился. О том, что он заболел, мне было сказано следователем во время следствия: „Ваш Соловьев заболел" - злорадно сказал он, желая тем самым унизить отца Сергия в моих глазах. Наше дело вел старший следователь Ульрих - „специалист" по католикам, а также следователь Каменев. Под следствием в тюрьме отец Сергий находился с 16 февраля по 25 августа 1931 года»11.

Во время пребывания Сергея Михайловича Соловьева во внутренней тюрьме ОГПУ нервное перенапряжение вновь, как и девятнадцать лет тому назад, повлекло за собой расстройство его психики12.

Приговор был вынесен достаточно мягкий: десять лет ссылки (в Алма-Ату, столицу Казахстана). 25 августа Соловьева освободили из тюрьмы, и был уже куплен билет на поезд - но болезнь обострилась. 5 сентября 1931 года Соловьева доставили в так называемую «Троицкую колонию» - психиатрическую больницу на станции Столбовая Курской железной дороги в 64 километрах от Москвы13.

Епископ Невё тогда писал в одном из писем в Рим об отце Сергии, ссылаясь на сообщение Екатерины Малиновской, освобожденной вместе с Соловьевым, следующее: «О здоровье отца Сергия она рассказала очень грустные факты. Он так худ, что при виде его можно испугаться... Ему сказали, что ... обе дочери арестованы. Вследствие этого отец Сергий потерял способность здраво рассуждать». «В разговоре у себя дома он обронил слова: „Я всех выдал "Правда ли это? Или это игра его воображения? Один Бог знает истину. Нет сомнения, что были

использованы все способы давления на этого несчастного, чтобы получить от него неизвестно какие признания»14.

На Столбовой отец Сергий пробыл чуть больше года. В ноябре 1932 г. он был выпущен на поруки младшей дочери - Ольги Сергеевны15. В течение трех последующих лет Сергей Соловьев большую часть времени проводит в психиатрических клиниках: 1-го Медицинского института, в Донской больнице, в больнице имени Кащенко. В эти годы в свет вышел последний прижизненный литературный труд Соловьева - поэтический перевод трагедий Сенеки16.

По воспоминаниям дочери, «болезненное состояние С.М. Соловьева усугублялось тем, что он подверг себя казни, заключавшейся в отказе от всякой деятельности». Н.С. Соловьева пишет: «Недовольство собой у него начало проявляться задолго до болезни, внешне оно выражалось в том, что он никогда не фотографировался и не смотрелся в зеркало. Единственное изображение его внешности -портрет, выполненный художником М.С. Родионовым в 1925 году17. Он не передает главного, что одушевляло, озаряло его лицо, - глаз, о которых кто-то из хорошо знавших философа Владимира Соловьева восклицал: „Опять я вижу соловь-евские глаза!" В болезни глаза приобрели трагическое выражение. Отца мучило ощущение своей вины перед теми, кто ему поверил, за ним последовал и оказался в тюрьме. Наступало очередное обострение болезни, и его приходилось в очередной раз помещать в психиатрическую больницу. Он твердил: „Я отравил весь мир! Смотри - небо темнеет, с него падают мертвые птицы". Он жил ожиданием конца света, и однажды это привело к тому, что во время побывки дома он вечером не вернулся с прогулки, только на следующий день его привез милиционер. (После этого случая его уже не отпускали из больницы.) Дома его ожидали друзья и близкие, собравшиеся по поднятой мною тревоге. Он очень трезво рассказал о том, что решил встретить конец света на Николаевском вокзале, откуда уезжали в милое Дедово, в Надовражино, в Шахматово. Когда он пешком пришел на вокзал, была уже ночь. Спящих на лавках и на полу людей он принял за умерших. Стояла поздняя осень. Отец решил встретить смерть среди деревьев и оказался в Сокольниках. Очевидно, он утром вышел на шоссе, где его обнаружил милиционер. Отец ни с кем не хотел встречаться, сохранял только горячую любовь к дочерям»18. В конце концов 9 июня 1936 года Соловьев в последний раз переступает порог больницы имени Кащенко. В августе 1941 года больницу эвакуировали из Москвы в Казань, где он умер 2 марта 1942 года.

От десятилетнего пребывания отца Сергия в больницах остались лишь история болезни да воспоминания брата его зятя - Евгения Львовича Фейнберга.

Медицинское дело открывается длинным перечнем родственников, страдавших психическими расстройствами, - в их числе и Владимир Соловьев. История заболевания кратка: «странности стали проявляться в 26 лет, в 1931 г. острая вспышка». «Депрессия продолжается с рядом ипохондрических идей» - помета от 1935 года.

Наиболее подробные записи сделал врач из клиники имени Кащенко: «Выражение лица безразличное... Высокий широкоплечий астеник с большим черепом. Его наружность говорит о сочетании немощи и силы, физической беспомощности и психической глубинности... Один раз он рассмеялся громким смехом ребенка с неожиданно высокими нотами. В этом детском смехе было что-то

от насмешки. В беседе с персоналом он остроумен, склонен к тонкому иронизированию над ними. Сознание болезни и полная бесперспективность будущего приводят его в отчаяние». Была в истории болезни и такая запись: «По словам Соловьева, „память плоха. Она есть и в то же время ее нет" Это он называет „чекистский фокус" потому что когда он на допросе говорил, что не помнит, то

19

следователь уверял, что память у него хорошая»19 .

Воспоминания Е.Л. Фейнберга20 о пребывании С.М. Соловьева в Казани мы считаем необходимым привести почти полностью, так как это единственный источник, проливающий свет на последний период жизни Соловьева, который долгое время оставался никому не известным:

«В числе других больных московской психиатрической больницы им. Кащенко, Сергей Михайлович в конце лета 1941 года был эвакуирован из Москвы в Казань и помещен в Казанскую психиатрическую больницу (КПБ). Я с семьей находился в это время в Казани как сотрудник эвакуированного туда Физического института Академии наук СССР. Дочь Сергея Михайловича, Наталья Сергеевна, бывшая замужем за моим братом И.Л. Фейнбергом21 (он был на фронте), осенью того же года прислала мне письмо, прося разыскать отца и установить с ним контакт.

<...> Сергея Михайловича удалось разыскать с большим запозданием, насколько помню, уже поздней осенью, вероятно, в конце октября или начале ноября.

КПБ помещалась в специальном старом здании, построенном в виде буквы „П" Мужские отделения помещались одно за другим, вдоль одной ножки этой буквы.

Врач повел меня за собой, переходя из одного отделения в другое, тщательно запирая за собой каждую дверь. Слева от широкого коридора, по которому мы шли, помещались палаты. Двери в них были широко распахнуты. В коридоре и палатах сидели, стояли, лежали больные, некоторые расхаживали, многие монотонно двигали руками и туловищем. В общем, обычная картина психиатрической лечебницы, но сильно переполненной. Наконец, врач завел меня в одну палату, где слева от входа, в средней из трех прижатых к стене кроватей, неподвижно лежал на спине и смотрел в потолок, укрывшись одеялом до подбородка, небритый полуседой человек с длинным худым лицом. Врач, который произвел на меня очень хорошее впечатление, подробно рассказал мне, что Сергей Михайлович находится в состоянии апатии (это мое слово - я не помню, какое слово употребил врач, может быть - глубокой депрессии), отказывается от еды -говорит, что не может есть (применяли, насколько помню, искусственное питание); мало говорит - утверждает, что ему трудно; не читает - говорит, что не может: не видит и т. п.

Я до того никогда не видел Сергея Михайловича. Мне было известно, что он очень отрицательно относился к моему брату, поэтому я не удивился, когда на слова врача, представившего меня, и на поясняющие мои слова он лишь повернул на подушке голову, посмотрел на меня и снова уставился в потолок. Впечатление было тяжелое. Визит этот был кратким.

По моей просьбе Сергея Михайловича вскоре перевели в „легкое" „санаторное", отделение, помещавшееся на втором или третьем этаже „главной час-

ти» здания. Здесь я и посещал его впоследствии - насколько помню, каждое воскресенье в течение последующих одного-двух месяцев. Сергей Михайлович выходил ко мне в коридор, освещавшийся тусклой электрической лампочкой на свисавшем с потолка шнуре. По обеим сторонам коридора стояли стулья, на которых и усаживались посетители с больными.

От посещения к посещению наши разговоры становились более нормальными в том смысле, что Сергея Михайловича удалось „разговорить" - вначале он почти только молчал, кратко отвечая на мои вопросы и продолжая утверждать, что читать он не может - не видит. Однако, когда я однажды принес ему письмо от Натальи Сергеевны, - вероятно, это было уже в декабре, - он жадно схватил листок двумя руками, стал под лампочкой и быстро, без всякого труда прочел его.

В это время он уже не отказывался от пищи, ни на что не жаловался, брал и приносимые мною жалкие продуктовые передачи. Наталья Сергеевна прислала кое-что из белья.

Я очень плохо помню содержание наших разговоров. Я и тогда был совершенно арелигиозен (скорее даже антирелигиозен), поэтому, хотя и знал смутно о религиозности Сергея Михайловича, считал бестактным поднимать эту тему - и твердо знаю, что она в наших разговорах не фигурировала. Но моя жена ясно помнит, что с последних посещений я возвращался возбужденный, с горящими глазами, и говорил, что были интересные разговоры на литературные темы (естественно, на меня произвел большое впечатление рассказ о хорошо известной дружбе Сергея Михайловича с Блоком, о которой я тогда еще не знал). Все же, хотя я, видимо, в конце концов „разговорил" Сергея Михайловича, он говорил сдержанно и мало.

В декабре я свалился с очередной вспышкой туберкулеза, и мои посещения больницы прекратились. Тогда стала ходить в больницу сестра жены (жена болела плевритом), относившая еду, которую варила теща (еду, конечно, жалкую - по условиям того времени). К сожалению, они тогда были очень наивны и не догадывались, что приносимую еду нужно было передавать Сергею Михайловичу лично, в руки, как это делал я. Свояченица моя, вместо этого, передавала продукты через санитаров, и теперь мы понимаем, что эти продукты могли до него и не доходить. Лично с Сергеем Михайловичем она ни разу не виделась. Но наступил день, когда у нее не приняли передачи, сказав, что Сергей Михайлович умер.

Вместе с моим другом В.Л. Гинзбургом22 мы отправились в морг больницы. Служитель открыл нам комнату, в которой вповалку лежали голые трупы с бирками на ноге. Он отыскал труп Сергея Михайловича, и мы договорились, что через день он подготовит тело для похорон. Жена отнесла ему одежду. Где и как раздобыли гроб, не помню. В назначенное время мы с моей женой и В.Л. Гинзбургом нашли возчика с санями, поставили на сани гроб и отправились на Арс-кое кладбище (в одном-двух километрах от больницы). Возчик, которого с трудом удалось уговорить, очень спешил. Поэтому почти весь путь, в частности по кладбищенской аллее среди огромных сугробов, мы сами ехали на санях, обняв гроб руками. Никакого отпевания или вообще религиозного ритуала не было (я не представлял себе, что это существенно, да и не помню, была ли на кладбище действующая церковь)...»23.

* * *

К словам академика Фейнберга стоит добавить, что могила Сергея Соловьева на Арском кладбище в Казани так и осталась безымянной и в настоящее время утеряна. Почему-то ближайшие родственники Сергея Михайловича этим вопросом в свое время не озаботились, а мои попытки найти могилу в 1979 году через кладбищенскую контору результатов не дали. В те годы, когда в госпиталях города каждый день умирали от ран сотни солдат и офицеров Красной Армии и их хоронили здесь же, на Арском кладбище, в братских могилах, никаких книг, увы, не велось. Может быть, в этом тоже особая судьба последнего Соловьева. Как мне кажется, он в полной мере воплотил в своей жизни известное римское изречение: «Книги имеют свою судьбу, а писатели - свою». У его книг судьба оказалась более счастливой, они дошли до сегодняшнего читателя. И это не только поэтические сборники, изданные при жизни автора, не только воспоминания о юношеской дружбе с Блоком и Белым, но и самые первые в литературоведении обстоятельные исследования жизни и творчества Владимира Соловьева. Нет никаких сомнений, что зачинателем российского соловьевоведения был именно Сергей Михайлович, завершивший публикацию сочинений Владимира Соловьева и написавший в 20-е годы минувшего столетия полное жизнеописание своего дяди. Не случайно брюссельское издательство «Жизнь с Богом», опубликовавшее в 1977 году работу Сергея Соловьева «Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева», тем самым завершило издание полного Собрания сочинений и писем русского философа, предварив работу российских ученых.

* * *

Жизненный путь Сергия Соловьева трагичен своей безысходностью и незавершенностью, но свет христианской веры освещает этот путь, придает ему смысл, законченность и величие христианского подвига.

Примечания

V ТАНЯ ТУРГЕНЕВА: 1910-1912

1 В своих мемуарах С.В. Гиацинтова упоминает о браке Наталии Тургеневой с Эллисом (см.: Гиацинтова С. С памятью наедине. М., 1989. С. 460). А. Белый же пишет о том, что Наташа вышла замуж за А.М. Поццо, редактора московского журнала «Северное сияние», почти в то же время, когда состоялся брак самого А. Белого и Аси (Анны) Тургеневой (см.: Белый А. Между двух революций. М., 1990. С. 424-427).

2 Соловьев С.М. Письмо А.А. Тургеневой от 12. 05. 1912.

3 Там же.

4 Соловьев С.М. Письмо А. Любимовой от 24. 01. 1911.

5 Соловьев С.М. Письмо Т.А. Тургеневой от 29. 04. 1912.

6 Соловьев С.М. Письмо Т.А. Тургеневой от 20. 04. 1912.

7 Гиацинтова С. С памятью наедине. М., 1989. С. 460.

8 Соловьев С. М и Т. А. Тургенева. Письмо А.А. Блоку от 25. 06. <1912>: «Милый друг Саша, отвечаю тебе на твое письмо, 9 лет назад написанное. И тебе одному из первых хочу

сказать, что обрел путь в Кану Галилеи, и имя моей невесты - Татьяна Алексеевна Тургенева. В первый раз назвал я ее моей невестой 3 года назад. Но “<зл>ые вихри” нас разлучили. Обнимаю тебя, а о том, что в моей душе, лучше всего скажу твоими словами:

И когда заутро ратью черной Двинулась орда,

Был в щите твой лик нерукотворный

г-~\ ********

Светел навсегда .

Твое „Куликово поле» любимые стихи мои и моей невесты, которая любит тебя вместе со мной и подписывает письмо

Сергей Соловьев Т. Тургенева <...>».

Цит. по: Литературное наследство. М., 1980. Т. 92. Кн. 1. С. 401-405. Ср. письмо С. Соловьева А. Белому от 02. 09. 1903 (Там же. С. 311).

9 Соловьев С.М. Письмо Т. А. Тургеневой от 01. 05. 1912.

10 Соловьев С.М. Письмо А. Любимовой от 04. 01. 1913.

11 Усадьба была расположена в Боголюбах, под Луцком (Волынской губернии).

12 Стихотворение написано в октябре 1922 года, не опубликовано, в частном архиве.

VI. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ДОМ ОТЧИЙ: 1913-1917

1 Соловьев С.М. Богословские и критические очерки: Собрание статей и публичных лекций. М., 1916. С. 5.

2 Там же. С. 11.

3 Там же. С. 24.

4 Там же.

5 Там же. С. 25.

6 Там же.

7 Там же. С. 24-25.

8 Там же. С. 10.

9 Там же. С. 26-27.

10 Там же. С. 179.

11 Там же. С. 179-180.

12 Там же. С. 187.

13 Об этой поездке Сергея Соловьева в Галицию и его пребывании во Львове в феврале 1915 года кроме очерка «Впечатления Галиции» (В кн.: Соловьев С.М. Богословские и критические очерки... С. 239-286) свидетельствует также его письмо к А. Блоку от 28 мая 1915 года (Литературное наследство. М., 1980. Т. 92. Кн. 1. С. 407).

14 Соловьев С.М. Богословские и критические очерки... С. 256.

15 Там же. С. 253.

16 Там же.

17 Там же. С. 253-254.

18 Там же. С. 102.

******** г1—1 -г» -1-1

Так у Соловьева. В оригинале у Блока: И когда, наутро, тучей черной Двинулась орда,

Был в щите Твой лик нерукотворный Светел навсегда.

19 Там же. С. 95.

20 Там же. С. 88, 96.

21 Там же. С. 102.

22 Там же. С. 275.

23 Там же. С. 277.

24 Там же. С. 222-226.

25 Там же. С. 103, 108.

26 Там же. С. 103.

27 Там же. С. 104.

28 Здесь же, в докладе «Правда и ложь современного патриотизма», Сергей Соловьев называет императора Вильгельма «действительным прообразом апокалипсического зверя» (См.: Соловьев С.М. Богословские и критические очерки... С. 139); а в брошюре «К войне с Германией» (М., 1914) он уподобляет Германию войскам «безбожного Навуходоносора».

29 Там же. С. 278.

30 Там же. С. 275.

31 Там же. С. 278.

32 Соловьев С.М. Письмо Т.А. Соловьевой (Тургеневой) от 06. 10. 1915.

33 См. подробнее: Гиацинтова С. С памятью наедине... С. 394.

34 Соловьев С.М. Письмо Т.А. Соловьевой (Тургеневой) от 06. 10. 1915.

35 Соловьев С.М. Письмо Т.А. Соловьевой (Тургеневой) от 19. 03. 1916.

36 Новский Дмитрий Сергеевич - математик, филолог, занимался философией, близко знал Вл. Соловьева и его брата Михаила. Новский находился под влиянием религиозно-философских и церковных взглядов Вл. Соловьева, был одним из членов общины русских католиков; присутствовал при соединении Вл. Соловьева с Католической Церковью.

37 Соловьев С.М. Письмо Т. А. Соловьевой (Тургеневой) от 07.07. 1916.

38 Соловьев С. М. Богословские и критические очерки... С. 179.

39 Соловьев С.М. Биография Вл.С. Соловьева // Соловьев В.С. Стихотворения. Изд. 6. М., 1915. С. 16.

40 Соловьев С. М. Богословские и критические очерки... С. 179.

41 Соловьев С.М. Биография Вл. С. Соловьева // Соловьев В.С. Стихотворения. Изд. 7 М., 1921. С. 58.

VII. РЕВОЛЮЦИЯ: 1917

1 Дневник секретаря РФО С.П. Каблукова. ОР РНБ. Ф. 322 (С.П. Каблуков). Ед. хр. 43. Л. 11.

2 Там же. Л. 22, 47, 49.

3 Котрелев Н.В., Лавров А.В. Переписка Блока с С.М. Соловьевым (1896-1915) // Литературное наследство. Т. 92. Кн. 1. М., 1980. С. 318-319.

4 Соловьев Сергей, священник. Вопрос о соединении церквей в связи с падением русского самодержавия. М., 1917. С. 13.

5 Соловьев Сергей, священник. Национальные боги и Бог истинный // Христианская мысль. Киев, 1917 № Ш-^ (март-апрель). С. 145.

6 Соловьев Сергей, священник. Вопрос о соединении церквей... С. 16.

7 Соловьев Сергей, священник. Демон сентиментализма и бесчестия // Народоправство. 1918. 8 янв. № 20. С. 6-8.

8 Соловьев Сергей, священник. Национальные боги... С. 147

9 Там же. С. 151.

10 Соловьев Сергей, священник. Вопрос о соединении церквей... С. 9.

11 В сентябре 1914 года, после вступления во Львов русских войск, митрополит Андрей (Шептицкий) был арестован военными властями по подозрению в шпионаже в пользу Австро-Венгрии и депортирован в Россию, где находился в ссылке в Нижнем Новгороде и Курске. В

сентябре 1916 года под стражей он был переведен во Владимир-на-Клязьме и заключен в Суздальский Спасо-Ефимьевский монастырь, служивший местом наказания для православных священников. Там он находился до декабря 1916 года, затем был переведен в Ярославль, где жил на частной квартире под надзором полиции. 16 марта 1917 года Временное правительство объявило полную амнистию всем политическим заключенным и провозгласило свободу вероисповедания, после чего митрополит Андрей (Шептицкий) ждал решения своей судьбы.

12 См.: Василий, диакон. Леонид Федоров. Жизнь и деятельность. Рим, 1966. С. 306.

13 Соловьев Сергей, священник. К церковному собору // Народоправство. М., 1917. 25 янв. № 10. С. 7-8.

14 Соловьев Сергей, священник. Вопрос о соединении церквей... С. 8.

15 Соловьев Сергей, священник. К церковному собору... С. 8.

16 Соловьев Сергей, священник. Национальные боги... С.147

17 Соловьев Сергей, священник. Вопрос о соединении церквей... С. 13, 16.

В этой связи интересно сообщение, сделанное современным исследователем русского католичества Алексеем Юдиным, который указывает, что в мае 1917 года в Петербурге было создано Общество поборников воссоединения Церквей. Его инициатором стал князь П.М. Волконский. С католической стороны в Общество входили: митрополит Андрей (Шеп-тицкий), архиепископ Эдуард фон Ропп, епископ Ян Цепляк, представители латинского и восточного духовенства. Православными же членами Общества были следующие лица: епископ Петр (бывший Смоленский), епископ Трифон, старообрядческие епископы Геронтий Петроградский и Иннокентий Нижегородский и Костромской, князь А.Д. Оболенский, князь Э.Э. Ухтомский, князь Е.Н. Трубецкой, Г.А. Рачинский и священник Сергей Соловьев (См.: Юдин А. Россия и Вселенская Церковь: судьбы русского католичества // Религия и демократия (На пути к свободе совести. Вып. 2). М., 1993. С. 489-490).

18 Соловьев Сергей, священник. Спор кн. Е.Н. Трубецкого с проф. Титлиновым // Народоправство. 1917. 30 окт. № 14. С. 11-13.

19 Соловьев Сергей, священник. Национальные боги... С. 149.

20 Соловьев Сергей, священник. К церковному собору... С. 7

21 Соловьев Сергей, священник. Демон сентиментализма... С. 8.

22 Соловьев Сергей, священник. Разгромленная интеллигенция // Народоправство. 1918.

21 янв. № 21-22. С. 2-3.

23 Соловьев Сергей, священник. Гонения на церковь (религия и большевизм) // Накануне. М., 1918. № 6 (май). С. 7.

24 Соловьев Сергей, священник. Разгромленная интеллигенция... С. 2.

25 Соловьев Сергей, священник. Гонения на церковь... С. 7.

26 Соловьев Сергей, священник. Демон сентиментализма... С. 8.

VIII. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА: 1918-1920

1 Еще «в годы первой русской революции Соловьев, подобно многим другим литерато-рам-символистам, готов был не только признать правоту народной борьбы и даже ведущую роль в ней социал-демократов, но и отождествить долг поэта с долгом революционера и даже утверждать, что истинный поэт радикальнее революционера» (Котрелев Н.В., Лавров А.В. Переписка Блока с С.М. Соловьевым (1896-1915) // Литературное наследство. Т. 92. Кн. 1, М., 1980. С. 318). «Поэт борется в мире сущего с тем же началом, с каким общественный деятель борется в мире явлений. Поэтому я решусь сказать, что поэт, поскольку он не изменяет своему назначению и не искажает смысла своей деятельности, ведет борьбу с капитализмом ... . Капитализм - химера нашего века. Это адское чудовище пожирает все святое и прекрасное. В его щупальцах хрустят кости наших братьев. Но золотой меч красоты жалит черного гада и наносит ему неисцелимые раны» (Соловьев Сергей. Crunfragium. М., 1908. С. ХП-ХШ. Цит. по: Котрелев Н.В., Лавров А.В. Переписка Блока с С.М. Соловьевым. С. 318).

2 Накануне. М.,1918. № ó, май. Цит. по: Литературное наследство. М., 1980. Т. 92. Кн. 1. С. 319.

3 Полностью поэма приводится в Приложении к данному изданию; см. также: Соловьев С. Стихотворения: 1917-1928. М., 1999. С. 11-23.

4 См.: Соловьев С. Стихотворения... С. 12-13.

5 См.: Там же. С. 19 - 20.

6 Из частного архива.

7 Соловьев С.М. Письмо А. Любимовой от 14. 01. 1920.

8 Тургенева Т.А. Письмо С.М. Соловьеву от 30. 12. 1921.

Любопытно, что в письме, написанном Сергеем Соловьевым Татьяне Тургеневой из санатория «Крюково» еще в тот почти безоблачный период, когда недавно начавшийся роман омрачался лишь неприятием со стороны родителей будущей невесты, есть такие строки: «Однажды Метнер [Эмилий Карлович] мне сказал про Вас: „Она Вас будет любить лет десять, а потом может полюбить кого-нибудь противоположного Вам"» (Соловьев С.М. Письмо Т.А. Тургеневой от 7. 05. 12).

9 Соловьев С.М. Письмо А. Белому от 19. 12. 1922.

В том же письме Соловьев говорит о своих религиозных исканиях того периода: «Чем больше живу, тем больше понимаю Рождество, а в юности я понимал только Пасху». Далее есть строки об очередном обращении его к творческому наследию Владимира Соловьева: «Пишу том биографии Владимира Сергеевича, и общение с ним очень меня укрепляет. Только теперь он стал мне ясен до конца».

Упоминает Соловьев и о литературных трудах, которыми также заполнена его московская жизнь: «Вернулся к филологии. Перевожу Сенеку, разбираю с учениками Фукидида. <...> Пишу очень много стихов, но выступать в роли поэта перед публикой считаю унизительным». В письме звучат щемящие ноты душевного одиночества, тоски по былому, желание иной жизни, более напоминающей счастливые дни из прежних лет: «Многое ко мне возвращается из самой ранней юности. <...> Завтра Николин день. Морозно и звездно. Сегодня услышал на улице запах сигары и понял, что мне надо пожить в Европе года 3, 4. Но пока мои дети в Балашове, я прикован к России» (см.: Опыты. Кн. вторая. Нью-Йорк, 1953. С. 186-188).

10 Стихотворение С.М. Соловьева написано в октябре 1922 года, не опубликовано, частный архив.

IX. РУССКИЕ КАТОЛИКИ: 1921-1923

1 Mailleux P, SJ. Exarch Leonid Fedorov: Bridgebuilder between Rome and Moscow. New York: Kenedy&Sons, 1964. P 38. (Все цитаты из книги Майе даются в переводе с английского.)

Майё Павел (Mailleux Paul) (1905-1983). Священник-иезуит. В 1956 был директором Русского центра при Фордамском университете в Нью-Йорке. В этом центре развил просветительскую и книгоиздательскую деятельность. В 1964-1973 делегат генерального настоятеля Общества Иисуса по делам русского апостолата. В 1966-1977 ректор папской коллегии «Русикум», активно способствовал развитию ее отношений с Русской Православной Церковью. Неоднократно посещал СССР. Награждался Русской Православной Церковью за экуменическую деятельность. Автор книги «Entre Rome et Moscou. Lexarque Léonide Feodorov» («Между Римом и Москвой. Экзарх Леонид Федоров». Брюгге, 1966).

2 Василий, диакон. Леонид Федоров. Жизнь и деятельность. Рим, 1966. С. 611.

3 Печерин Владимир Сергеевич с 1835 года был профессором греческой филологии Московского университета. В 1836 году он уехал за границу и принял католичество, жил в монастырях Англии, был членом братства Искупителя (редемптористов); за невозвращение из-за границы и принятие католичества был судим в 1847 году. Его перу принадлежат воспоминания «Замогильные записки» («Apologia pro vita mea») (см. в кн.: Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. М., 1989. С. 148-311).

4 Mailleux P, SJ. Ibid. P. 43.

5 Василий, диакон. Леонид Федоров... С. 68.

6 Mailleux P., SJ. Ibid. P. 151-152.

7 Ibid. P. 152.

8 Ibid. P. 128.

9 Священник Владимир Абрикосов (1880-1966), в 1922 году высланный из Советской России, жил в эмиграции во Франции; скончался в 50-е годы.

10 Приговор был приведен в исполнение 31. 03. 1923 в подвале ВЧК на Лубянке.

11 Тургенева Т.А. Письмо Соловьеву С.М. от 20. 05. 1921.

12 Василий, диакон. Леонид Федоров... С. 611.

13 Там же. С. 539. Нелишне отметить, что при всей тенденциозности обвинений Соловьева в адрес отца Владимира Абрикосова, следует иметь в виду характеристику, которую дал последнему экзарх Леонид Федоров в письмах к митрополиту Андрею (Шептицкому): «Его недостатки: резкость характера, скептицизм, заставляющий временами падать духом, ригоризм и слишком строгое отношение к латинянам. <...> Вас смущает, может быть, его резкость, соблазняющая других...» (См.: Василий, диакон. Леонид Федоров... С. 539).

14 Там же. С. 611.

15 Василий, диакон. Леонид Федоров... С. 611-612.

16 Соловьев С.М. Письмо А. Белому от 19. 12. 1922 // Опыты. 1953. № 2. С. 187.

17 Соловьев С.М. Письмо Н.С. Соловьевой от 23. 10. 1923.

18 Венгер Антоний, иеромонах. Материалы к биографии Сергея Михайловича Соловьева // Соловьев С.М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель, 1977. С. 3.

19 Священник Николай Александров в 1924 году был осужден и отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения.

20 После 9 лет заключения, в конце 1932 года, по причине болезни, Абрикосова Анна Ивановна была освобождена; в начале же 1933 года - вновь арестована и отправлена в Ярославский изолятор. Мать Екатерина умерла в Бутырской тюрьме в 1936 году от рака.

21 Василий, диакон. Леонид Федоров... С. 610-611.

22 Там же. С. 611-612.

23 Там же. С. 612.

24 Болеслав Слоскан - католический священник в Петрограде, позднее епископ, апостольский администратор в Могилеве, апостольский визитатор для русских и белорусских католиков в Западной Европе.

25 Василий, диакон. Леонид Федоров... С. 612.

X. ВО ГЛАВЕ МОСКОВСКОЙ ОБЩИНЫ: 1924-1931

1 Соловьев С.М. Письмо Н.С. Соловьевой от 31. 03. 1925.

2 Рубашова Н.Н. Воспоминания, не опубликованы. Из архива автора. Ср.: Из воспоминаний сестры Марии // Соловьев С.М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель, 1977. С. 14.

3 Соловьев С.М. Письмо II. С. Соловьевой от 12. 02. 1925.

4 Валентина Аркадьевна Сапожникова была арестована 16 февраля 1931 года вместе с Сергеем Соловьевым и другими его прихожанами. После пятилетнего заключения вышла на свободу и поселилась в Подольске, где работала письмоносцем.

5 Виктория Львовна Бурвассер была арестована вместе с Сергеем Соловьевым. Погибла во время следствия в Бутырской тюрьме в 1931 году.

6 Рубашова Н. Н. Воспоминания...

7 «20 февраля 1929 года был арестован ксендз польского храма Божьей Матери, настоятель [Михаил Цакуль], где, как уже говорилось, молились на службах о. Сергия члены его общины. Обвиненного в шпионаже и участии в «контрреволюционной организации» ксендза 3 мая, однако, освободили „под подписку” и дело его прекратили. С этого момента он

отказал отцу Сергию в совершении служб в своем храме» (Осипова И.И. «В язвах своих сокрой меня...»: Гонения на Католическую Церковь в СССР. По материалам следственных и лагерных дел. М., 1996. С. 22).

8 Венгер Антоний, иеромонах. Материалы к биографии Сергея Михайловича Соловьева // Соловьев С.М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель, 1977. С. 7

9 Соловьев С.М. Письмо Н.С. Соловьевой от 11. 10. 1929.

«Отец Сергий со своей общиной оказался в сложном положении: совершать службы в московских православных храмах он не решался, так как могли пойти разговоры о его возвращении в православие, а первое же богослужение в католическом храме св. Людовика, где настоятелем был епископ Пий Невё, могло закончиться арестом. Оставался единственный выход - совершать службы в православных церквах под Москвой у знакомых священников (его бывших студентов), которые приняли бы его. Однако это порождало большие трудности для членов его общины. Поэтому-то редкие встречи членов общины на квартире о. Сергия - единственная возможность общения - были так важны для них» (Осипова И.И. Указ. соч. С. 22).

10 Соловьев С. М. Сборник неопубликованных сочинений 20-х годов (черновые, с трудом поддающиеся расшифровке записи в старой конторской книге); в частном архиве, Л. 537 об.

11 Венгер Антоний, иеромонах. Материалы к биографии... С. 7

12 Соловьев С.М. Сборник неопубликованных сочинений... Л. 521.

13 См.: Месяцеслов в иерейском молитвослове. Рим, 1950.

14 Рубашова Н.Н. Воспоминания...

15 Там же.

16 Там же.

17 Венгер Антоний, иеромонах. Материалы к биографии... С. 5.

18 Mailleux P., S. J. Exarch Leonid Fedorov: Bridgebuilder between Rome and Moscow. New York: Kenedy&Sons, 1964. P 88.

19 Соловьев С. М. Письмо Н. С. Соловьевой (без даты).

20 О личной симпатии в отношениях Пия Эжена Невё и священника Сергея Соловьева, познакомившихся в 1926 году, свидетельствует признание епископа, писавшего в Рим вскоре после их первой встречи: «С самых первых слов нашей беседы у меня сложилось о нем приятное впечатление. <...> 18-го числа [сентября 1926] мы пошли помолиться на могиле его дяди Владимира. Я был очень взволнован. <...> Многие ли понимают сейчас всю глубину идей этого великого русского мыслителя? О. Сергий подарил мне фотографию Владимира Соловьева с о. Пирлингом: я был очень растроган этим подарком» (Венгер Антуан. Рим и Москва: 1900-1950. М., 2000. С. 199).

Из показаний Сергея Михайловича Соловьева: «Невё выдвинул перед Римом мою кандидатуру и после санкции, полученной из Рима, предполагаю, через французское или итальянское посольство, передал мне о моем назначении» (Следственное дело С.М. Соловьева № 7558. Центральный архив ФСБ РФ).

21 Рубашова Н.Н. Воспоминания... Ср.: Венгер Антоний, иеромонах. Материалы к биографии... С. 4

22 Венгер Антоний, иеромонах. Материалы к биографии... С. 7-8.

Для сравнения приведу строки из показаний Сергея Михайловича Соловьева: «Из года в год мною принимались новые члены общества. Они собирались у меня на квартире, кроме того, на квартирах других восточников. Часто беседовали на текущие политические и экономические темы. Кроме того, мы обсуждали и делились впечатлениями о положении з/к и высланных восточников, имея в виду организацию им материальной помощи» (Следственное дело С.М. Соловьева № 7558. Центральный архив ФСБ РФ).

23 Рубашова Н.Н. Воспоминания...

24 Соловьев С.М. Письмо Н.С. Соловьевой (без даты).

25 Там же.

26 Ермолинский Сергей. Драматические сочинения. М., 1982. С. 607-608.

27 Соловьев С.М. Письмо Н.С. Соловьевой (без даты).

28 Шервинский С. В. Воспоминания / не опубликованы, из архива автора.

29 Соловьев С.М. Письмо Н.С. Соловьевой (без даты).

XI: ВСЕЛЕНСКОЕ ПРАВОСЛАВИЕ

1 То, что диалогов первоначально было три, подтверждается письмом С.М.Соловьева М.А. Волошину, написанным летом 1927 года, где, среди прочего, есть такие слова: «Везу три диалога о церкви» (Соловьев С.М. Письмо М.А. Волошину от 8. 06. 1927). Фрагменты переписки С.М. Соловьева и М.А. Волошина в числе прочих материалов были любезно предоставлены автору настоящей книги в 1979 г. тогдашним директором Дома-музея М.А. Волошина в Коктебеле В. П. Купченко - в виде выписок из документов, хранящихся в архиве этого музея. См. также: Письма С.М. Соловьева М.А. Волошину (лето 1927 г.). РО ИРЛИ. Ф. 562. Он. 3. Ед. хр. 1129).

2 Соловьев С.М. Сборник неопубликованных сочинений 20-30-х гг. (черновые записи). Л. 549.

3 Там же. Л. 550

4 Там же.

5 Там же. Л. 551.

6 Там же. Л. 550.

7 Там же. Л. 552.

8 Там же. Л. 552 об.

9 Там же. Л. 559.

10 Там же. Л. 552 об.

11 Там же. Л. 555.

12 Там же. Л. 563 об.

13 Там же. Л. 555.

14 Там же. Л. 564 об.

15 Там же. Л. 520.

16 Там же. Л. 575.

17 Там же. Л. 568 об.

18 Там же. Л. 534-535 об.

19 Там же. Л. 521 об.

20 Там же. Л. 565 об.

21 Там же. Л. 537 об.

22 Там же. Л. 524.

23 Там же. Л. 575 об.

XII. ЗАКАТ: 1931-1942

1 Венгер Антоний, иеромонах. Материалы к биографии Сергея Михайловича Соловьева // Соловьев С.М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель, 1977. С. 7.

2 Следственное дело С. М. Соловьева № 7558. Центральный архив ФСБ РФ. Как явствует из материалов того же следственного дела, после ареста во время следствия священник Сергий Соловьев в показаниях на допросах расценил свои действия «как крупный факт антисоветской деятельности».

3 См. об этом: Венгер Антоний, иеромонах. Материалы к биографии Сергея Михайловича Соловьева... С. 5.

4 Ср.: «Знакомых литераторов приглашали на Лубянку для проверки их благонадежности; наиболее порядочные предупреждали отца: „Меня о Вас спрашивали». Помню, с какой горечью отец рассказывал о том, что некий литератор, которому он посвятил одно из луч-

ших своих стихотворений „Иаков" на заседании секции переводчиков возмутился: „Мы держим в своей среде священника!”» (Соловьева Н.С. О судьбе отца [Вст. ст. к воспоминаниям] // Соловьев С. М. Детство: Главы из воспоминаний // Новый мир. 1993. № 8. С. 180).

5 Соловьева Н. С. Отцом завещанное [Предисл. к публ.: Сергей Соловьев. «Над пустыней мертвого песка...»] // Наше наследие. 1993. № 27. С. 64.

6 О Виктории Львовне Бурвассер Н.Н. Рубашова в своих неопубликованных воспоминаниях рассказывает следующее: «Ее арестовали вместе с отцом Сергием и В. А. Сапожни-ковой в одну ночь. В тюрьме с Бурвассер я не встречалась, а В. А. Сапожниковой пришлось быть в одной камере с ней. В Бутырской тюрьме нас содержали в общих камерах. Во внутренней тюрьме на Лубянке - в одиночных камерах, в такой камере мне пришлось провести

3 месяца. Вероятно, когда Сапожникову перевели из внутренней тюрьмы в Бутырку, там она и встретилась с Бурвассер ... . Бурвассер умерла в Бутырской тюрьме от перитонита. Все это произошло на глазах у Сапожниковой, с которой мы встречались в Москве после моего выхода из тюрьмы». Н.С.Соловьева утверждает, что В. Бурвассер покончила с собой в тюрьме.

7 Надо отметить удивительно стойкое поведение арестованных прихожанок московской общины. Из показаний на допросе Рубашовой Норы: «Считаю необходимым заявить о своем враждебном отношении к соввласти. Я считаю, что коммунизм несовместим с христианством, между ними - борьба, и в этой борьбе я всецело на стороне христианства против коммунизма. Борьба соввласти с религией и „религиозным дурманом” как выражаются коммунисты, также заставляет меня враждебно относиться к соввласти». Показания Новицкой Анатолии: «На мне лежала помощь восточным священникам, сосланным соввластью на Соловки за контрреволюционную деятельность и шпионаж. Я же лично и все восточники считали, что они сосланы не за контрреволюционную деятельность и шпионаж, а за религиозную деятельность, и расцениваем это как гонение на религию». Бурвассер Виктория: «Кто именно меня крестил и где проходило крещение, называть отказываюсь». (См.: Осипова И.И. «В язвах своих сокрой меня...»: Гонения на Католическую Церковь в СССР. По материалам следственных и лагерных дел. М., 1996. С. 25).

8 «Соловьев в беседах со мной проявлял исключительную осведомленность о важнейших политических фактах в СССР. <...>Он имеет интересные знакомства среди инженеров и профессуры и православного духовенства, и эти знакомства Соловьев использует ... в целях получения ряда сведений и передачи их Невё ..., а от Невё получал исчерпывающие указания. <...> Вся эта община восточников рассматривалась Невё как одна из вспомогательных сил, долженствующих помочь Франции в ее деятельности против СССР» (Следственное дело С.М. Соловьева № 7558. Центральный архив ФСБ РФ).

9 Из показаний на допросе православного священника Александра Васильева: «Во время многочисленных визитов к епископу Невё меня крайне поражала отличная осведомленность Невё в делах православной церкви. Такая осведомленность могла являться только результатом наличия у Невё информаторов из среды православных священников. Предполагаю, что такими информаторами являлись настоятель Петровского монастыря епископ Варфоломей и Соловьев С.М. Невё, говоря об этих лицах, неизменно отзывался о них с большой похвалой и одобрением» (Осипова И. И. Указ. соч. С. 24).

10 Следственное дело М.Х. Цакуля Н-11662; № Р-38765. Центральный архив ФСБ РФ.

Отец Сергий (Соловьев) не отрицал факта получения денег для общины и показал, что

«источники получения денег - от Невё. <...> Невё давал ... средства ежемесячно, систематически, из заграничных источников» (Следственное дело С.М. Соловьева № 7558. Центральный архив ФСБ РФ).

11 Рубашова Н. Н. Воспоминания ...

Об этих же событиях Н.С. Соловьева пишет следующее: «Их долго продержали в следственной тюрьме на Лубянке, родственники общались через «Красный Крест». Там я узнала о том, что покончила с собой В. Бурвассер...(курсив мой. - М.С.) У отца был очень интеллигентный и квалифицированный следователь - специалист по польским делам Циммеровс-

кий. Я убеждена, что он уверился в полной невиновности отца, но снять с него и его группы обвинения не мог, потому что это политическое дело было связано с епископом Невё, который пользовался дипломатической почтой в своих сношениях с Ватиканом, с высокими представителями католичества во Франции» (см.: Соловьева Н.С. Отцом завещанное... С. 64). Ср.: «В эти годы политические заключенные еще не подвергались унижениям и физическим мукам. Квалифицированный интеллигентный следователь понял, что имеет дело с идеалистом, который не связывал церковь с политикой, но процесс над католиками требовал их наказания» (Соловьева Н.С. О судьбе отца [Вст. ст. к: Соловьев С.М. Детство: Главы из воспоминаний] // Новый мир. 1993. № 8. С. 180).

12 «Следует заметить, что с самого начала следствия отец Сергий начал подписывать самые тяжелые обвинения против себя и членов общины. В воспоминаниях выживших сестер общины причинами такого поведения и последующей душевной болезни священника назывались постоянные угрозы арестовать его дочерей и лживые уверения следователя о расстреле епископа Пия Невё» (Осипова И.И. Указ. соч. С. 25).

13 Н.С. Соловьева пишет: «Через несколько месяцев С. Соловьева перевели в Бутырскую тюрьму, где он пробыл до 25 августа. За месяц до этого мне пришлось уехать в Казахстан с экспедицией Аэрофотосъемки. Вернулась я поздней осенью, когда отец уже был в психиатрической колонии вблизи от станции Столбовая. От Е. В. Гениевой я узнала, что она и двоюродная сестра отца Мария Викторовна, узнав, что Соловьева приговорили к высылке в Казахстан, обратились через Красный Крест к Е. Пешковой, прося заступничества Горького» (Соловьева Н. С. Штрихи к портрету отца // Шахматовский вестник. Непериодическое издание Государственного историко-литературного и природного музея-заповедника А.А.Блока. № 2. 1992. С. 31). Ср.: «Сергей Соловьев был осужден на высылку в Казахстан, но в результате ходатайства Горького его направили на обследование в психиатрическую лечебницу ГПУ у станции Столбовая» (Соловьева Н.С. Отцом завещанное... С. 64).

14 Венгер Антоний, иеромонах. Материалы к биографии С.М. Соловьева. . С. 9.

Ср.: в своем письме в Рим от 31 августа 1931 года епископ Пий Эжен Невё, извещенный о болезни отца Сергия, писал: «Это был такой мужественный человек! Единственный из трех моих клириков, к которому я привязался. Как больно видеть, что столько людей страдает из-за меня на протяжении стольких лет!» (Венгер Антуан. Рим и Москва: 1900-1950. М., 2000. С. 301).

15 Н.С. Соловьева пишет: «Через год он был признан психически больным, высылка была отменена и можно было жить дома при условии постоянного ухода» (Соловьева Н.С. Отцом завещанное... С. 64).

16 Сенека Луций Анней. Трагедии / Пер. С.М. Соловьева; вст. ст. Н.Ф. Дератани. Л.: Aсademia, 1933.

17 Н.С. Соловьева ошибается. Около 1926 года в Коктебеле Александром Габричевским были сделаны карандашные наброски портрета С.М. Соловьева. Сохранился и групповой фотоснимок, сделанный во дворе католической церкви в Москве на Малой Грузинской улице, датируемый 1927-1928 гг., на котором также можно найти С.М. Соловьева.

18 Соловьева Н.С. Отцом завещанное. . С. 64-65.

Вообще же, несмотря на внутренние метания, перипетии судьбы, душевную болезнь, Соловьев неизменно и живо интересовался всем, что было связано с его детьми; мысли о дочерях не оставляли Сергея Михайловича в самые сложные моменты жизни. Свидетельства этому можно найти в его письмах за разные годы и к самим детям, и к близким друзьям. Вот строки из нескольких таких писем, относящихся ко времени пребывания отца Сергия на Столбовой - печальному, закатному периоду его жизни:

«Дорогая моя Туся [дочь С.М. Соловьева, Наталья Сергеевна], бесконечно тебя благодарю за всю твою преданность и заботы. <...>Но, дорогая, заботься о себе, твое положение меня беспокоит. Дни и ночи думаю о тебе и Леле [дочери Ольге Сергеевне]. Вспоминается прошлое: Дедово, Коктебель, Мураново. Кажется, как мало я для Вас сделал, и хочется по-

просить прощения» (Соловьев С.М. Письмо И.С. Соловьевой от 20. 12. 31 / не опубликовано, в архиве автора);

«Многоуважаемая и дорогая Елена Васильевна [Гениева], от души благодарю за память и посылку. Но пищевых посылок не надо. Я страдаю другим голодом: не имею вестей о моих детях больше месяца. Это мучает день и ночь. Если знаете что-нибудь, сообщите. Вообще, прошу всех, кто меня помнит, больше заботиться о моих детях, чем обо мне» (Соловьев С.М. Письмо Е.В. Гениевой от 28. 01. 32 / не опубликовано, в частном архиве Е.Ю. Гениевой).

«<...> Сердечно благодарю Вас за все, что Вы делаете для моих детей. Более страшного сиротства, чем это, в каком я их оставил, не бывает ...» (Соловьев С.М. Письмо Е.В. Гениевой от 17. 06. 32 / не опубликовано, в частном архиве Е.Ю. Гениевой).

19 История болезни С.М. Соловьева находится в архиве Казанской психиатрической больницы.

20 Фейнберг Евгений Львович (1912-2005) - советский физик-теоретик, академик РАН (1997; член-корреспондент АН СССР с 1966).

21 Фейнберг Илья Львович (1905-1979), литературовед. В 1941-1945 военный корреспондент на Черноморском и Северном флотах. Основные труды: «Незавершенные работы Пушкина» (М., 1955; 7-е изд. 1979), Ответственный секретарь Пушкинской комиссии СП СССР, чл. Пушкинской комиссии АН СССР.

22 Гинзбург Виталий Лазаревич (1916-2009) - советский и российский физик-теоретик, академик АН СССР (1966-1991) и РАН (1991-2009), доктор физико-математических наук (1942), лауреат Нобелевской премии по физике (2003).

23 Фейнберг Е.Л. Воспоминания / не опубликованы, из архива автора.