CC BY
15Д. Смилов. Популизм КАК АНТИПАТЕРНАЛИЗМ • 15
ТОЧКА ЗРЕНИЯ: ПОПУЛИЗМ
Популизм как антипатернализм
Даниел Смилов*
В статье феномен популизма исследуется с точки зрения антипатернализма. Предполагается, что политический антипатернализм -вера в то, что предпочтения людей должны превращаться во властные решения без изменений или промедлений, - хорошо объясняет некоторые основные черты современного популизма. В статье рассматриваются причины подъёма политического антипатернализма и утверждается, что в демократиях Западной и Восточной Европы он стал удобной идеологией для большинства, которое становится всё более корыстным и эгоистичным (действуя на основе модели рационального выбора homo economicus). В статье подробно обсуждаются трансформации современных политических партий в их попытках приспособиться к ситуации низкого общественного доверия и антипатерналистских настроений. Популистские партии являются результатом этой адаптации. В статье говорится, что цена антипатернализма для политических партий и политиков заключается в потере ими образовательной функции, а также в более общем подрыве их авторитета. Взамен они получают статус носителей воли народа. Такое развитие событий приводит к тому, что партии и политики функционально становятся очень близки к средствам массовой информации: в результате число случаев, когда политическими игроками становятся участники телевизионных программ и шоу, постоянно растёт. Медийный характер политики сопровождается другой, более существенной тенденцией: антисолидаристские типы политики становятся доминирующими как на национальном, так и на наднациональном уровне. Из-за этого волна антипатернализма оказывает давление на наднациональные органы, такие как Европейский Союз и Совет Европы. Кроме того, антисолидаристский поворот объясняет кризис европейской социал-демократии и на национальном уровне. Хотя многие утверждают, что рост популизма создаёт проблемы для конституционализма и демократического представительства, автор статьи предполагает, что подъём антипатернализма может подорвать демократию коренным образом, превратив её в правительство, чьё руководство не отвечает интересам всех.
^ Популизм; антипатернализм; конституционализм; политические партии; DOI: 10.21128/1812-7126-2019-3-15-26 социальная солидарность; homo economicus
1. Введение
«Подъём популизма» стал доминирующей интерпретационной теорией, используемой для понимания современной политики1. Популизм является базовой демократической идеологией, согласно которой политики должны следовать воле народа, несмотря ни на что: они не должны пытаться исказить эту
* Даниел Смилов - доктор философии, доктор юридических наук, доцент департамента политических наук Софийского университета, программный директор Центра либеральных стратегий, София, Болгария (email: cls@cls-sofia.org). Перевод с английского Екатерины Александровны Луневой.
1 Основным автором, выдвинувшим «идеационную» концепцию «популизма» в начале 2000-х годов, был Кас Мадд. См. подробнее недавний обзор дебатов: Mudde C., Rovira Kaltwasser C. Populism: A Very Short Introduction. New York : Oxford University Press, 2017.
волю или воспитывать людей, им следует просто учитывать их предпочтения и воплощать их в государственные решения. С этой точки зрения популизм противоположен патернализму: это минималистичная демократическая идеология, которая утверждает, что люди являются достаточно зрелыми, чтобы иметь собственное мнение и принимать решения самостоятельно.
Независимо от того, какое определение даётся популизму, его антипатерналистская природа бесспорна. Вопрос в том, почему такая довольно упрощённая и аскетичная политическая платформа стала основной схемой для объяснения политики в средствах массовой информации и научных кругах.
Предлагаемый в данной статье ответ заключается в том, что популизм как антипатернализм довольно хорошо служит ставшему эгоцентричным и эгоистичным большинству
(или почти большинству) в либеральных демократиях. Такая платформа объединяет людей, которые в остальном имеют мало общего. Популистское большинство на сегодняшний день включает различные группы, состоящие из людей разных классов и культур. Эти группы с трудом вписываются в такие устоявшиеся политические категории, как «левые» и «правые», «консерваторы» и «либералы», «лейбористы» и «предприниматели». Популисты добились впечатляющих успехов в мобилизации поддержки в каждой из этих категорий, что является феноменом, требующим объяснения.
Основной тезис, выдвигаемый в данной статье, заключается в том, что у популистского большинства есть одна общая ключевая черта: они усвоили мировоззрение homo economicus и рассматривают политику как игру, направленную на максимизацию собственных интересов без учёта интересов других. Мышление homo economicus всегда было теоретической моделью, предназначенной для объяснения поведения, а не для его оправдания. Некоторые философски отстаивают рациональный эгоизм как моральную позицию, но большинство людей всё ещё стесняются открыто вести себя как эгоисты.
Популизм, рассматриваемый как антипатернализм, служит противоядием и терапией против этого чувства стыда. На психологическом уровне популизм делает эгоистичное поведение нормой. На моральном уровне он утверждает, что такой образ действий не хуже действий других и что эти другие просто лицемеры, которые маскируют свои собственные интересы за возвышенными разговорами об общем благе.
Популизм, рассматриваемый как антипатернализм, пользуется огромным спросом в либеральных демократиях. Как будет показано далее, обстоятельства современной политики способствуют подъёму эгоистичного поведения: проигрыш на выборах не так и важен, институциональная структура в целом выглядит надёжной, а войны в ближайшее время не предвидится. В подобных обстоятельствах homo economicus может попытаться максимально продвинуть свои интересы, не опасаясь неминуемой социальной катастрофы.
Аргумент о том, что популизм — это антипатернализм, востребованный эгоистичным
большинством, позволяет изнутри взглянуть на современную политику. В научной литературе принято считать, что популизм противоположен либерализму, поскольку последний предполагает ограничение воли народа (конституционализм) и по определению плюралистичен2. Тем временем популизм отвергает конституционные ограничения и противопоставляет народ как однородную группу «коррумпированному» меньшинству элиты.
Подобный взгляд на популизм преувеличивает однородность общества, которой большинство современных популистов всё же добиваются от общественности. Действительно, в Европе и других странах есть некоторые радикальные популистские партии (по существу, находящиеся среди крайне правых на политическом спектре), соответствующие этому определению популизма. Но существует большое разнообразие популистов, которые гораздо более терпимы к конституционализму и социальному плюрализму. Такие хрестоматийные примеры, как Сильвио Берлускони, Дональд Трамп, Партия независимости Соединённого Королевства, движение «Пять звёзд», СИРИЗА, «Подемос» и другие, не являются ни явно антиконституционными в своей идеологии, ни откровенно расистскими. Более того, одним из очевидных последствий роста популизма во всём мире стало серьёзное социальное расслоение и даже поляризация: разделённые и поляризованные общества по определению плюралистичными.
Действительно, как будет показано далее, популизм — не противоположность либерализма, а гипертрофированный вариант особой версии либерализма. Это та версия, которая рассматривает политику с чисто экономической точки зрения как свободную и необузданную конкуренцию между эгоистично настроенными соперниками. Такое применение идей Адама Смита к пониманию демократии всегда имело некоторую теоретическую притягательность, теория рационального и теория общественного выборов восприняли эту точку зрения и с 1950-х годов стали превалирующими в научных кругах.
«Подъём популизма» в либеральных демократиях характеризуется претворением теоретического видения общественного выбора
2 См.: Müller J.-W. What is Populism? London : Penguin Books, 2017.
в жизнь. Сегодня мы на практике видим, как выглядит политика, когда эгоистически настроенное большинство в полной мере использует институциональные инструменты конституционных демократий. В настоящей статье исследуются обстоятельства и последствия этого явления.
2. Обстоятельства возникновения эгоизма и антипатернализма
Вторая мировая война оставила Европу опустошённой, но убеждённой, что социальная поляризация и национальное соперничество неизбежно ведут к трагическому разрушению человеческой жизни и человеческих ценностей. Таковы были обстоятельства, в которых политический патернализм и социальная солидарность превратились в доминирующую модель политики в послевоенной Европе (и в меньшей степени в США). Социал-демократия и христианская демократия стали основными политическими идеологиями восстановления, обе они были солидаристскими и патерналистскими3. Современная партийная система Германии — или, по крайней мере, её «партии мейнстрима» — является воплощением этой модели. Политические партии были обязаны просвещать народ, одной из их главных целей была денацификации. Для этого были созданы мощные политические образовательные программы, которые постепенно трансформировались в знаменитую систему партийных фондов Германии. С идеологической точки зрения, как правые, так и левые считали социальный компромисс и эмансипацию уязвимых групп населения своими главными задачами. Для эмансипации были необходимы обмен и перераспределение, корпоративный капитализм и высокие налоги были основными направлениями политики европейского послевоенного консенсуса.
Эта история, хорошо известная на национальном уровне, была подкреплена патерналистской и солидаристской политикой на наднациональном уровне. Начался подталкиваемый элитами процесс европейской интеграции, который в конечном итоге привёл к созданию Европейского Союза (далее — ЕС) — объединения, включающего 28 европейских
3 Cm.: Judt T. Postwar: A History of Europe Since 1945. New York : Penguin Press, 2005.
государств. Организация Североатлантического договора (далее — НАТО), Всемирная торговая организация и некоторые структуры ООН можно рассматривать как менее претенциозные глобальные попытки следовать этим тенденциям.
Однако успех послевоенной модели начал подрывать её собственную социальную основу: патернализм и солидарность. К 1980-м годам экономический кризис нанёс серьёзный удар по государству всеобщего благосостояния и привёл к появлению на политической арене тэтчеризма и рейганомики. Такое развитие событий стало скорее спасением для политической модели, созданной после Второй мировой войны, нежели отказом от неё; несмотря на сокращение масштабов распространения, государство всеобщего благоденствия и его основные институты сохранились на Западе, а либеральные демократии Европы и США достигли беспрецедентного уровня процветания. Конец XX века ознаменовался крайней степенью уверенности в превосходстве и эффективности политической модели либеральной демократии в сочетании с рыночной экономикой. Многие верили, что впереди их ждёт исключительно дальнейшее развитие. Ещё больше людей были убеждены, что система надёжна и не может быть заменена какой-либо другой.
Подобные убеждения являются социальной базой для создания эгоцентричного и эгоистичного политического большинства. Эти взгляды частично были поставлены под сомнение во время финансового кризиса 2008 года, но всё же в основном они сохранились, когда первоначальный испуг прошёл и кризис был преодолён. После периода социальных потрясений система возродилась.
В частности, появлению эгоизма способствуют следующие утверждения.
Система надёжна и может выдержать даже серьёзные потрясения. Когда люди убеждены, что институциональные структуры демократии и рыночной экономики не подвержены потрясениям, они становятся более смелыми и готовы экспериментировать. Эгоцентрическое и эгоистичное поведение становится более приемлемым, поскольку его социальная цена, очевидно, невелика, ведь катастрофа невозможна.
Обществу более выгодна конкуренция, а не сотрудничество и компромисс. Жад-
ность политическая, как и экономическая, приносит пользу. Если каждый преследует собственные интересы до границы приемлемого, то в общем результат для общества всё ещё может быть благоприятным.
У нынешней системы нет альтернатив. До сих пор не найдена приемлемая альтернатива либеральной демократии. Защитники нелиберальной демократии, такие как Виктор Орбан, ещё никого не убедили в достоинствах предложенной ими системы. Она представляет собой либо либеральную демократию, в которой консерваторы являются правящей партией (что допустимо и безвредно), либо своего рода самодержавие путинского типа (что опасно для либеральной демократии и в целом непривлекательно на Западе). Отсутствие какого-либо промежуточного варианта ещё больше убеждает общественность в том, что у либеральной демократии по-прежнему нет стоящих конкурентов. Такое мнение способствует непредсказуемому, оппортунистическому и в конечном счёте эгоистичному политическому поведению. Когда граждане убеждены, что ситуация отличается от 1930-х годов (с появлением мощных тоталитарных альтернатив демократии), они могут зайти очень далеко, преследуя узкие партийные интересы в политической борьбе.
3. Признаки политического эгоизма
«Подъём популизма» можно объяснить совпадением, с одной стороны, спроса больших групп населения (большинства или близкого к большинству) на социальный/рациональный эгоизм, а с другой стороны, предложения антипатернализма политиков и партий. Современные «популисты» очень сильно отличаются от своих «правых» и «левых» предшественников. Большинство политических партий, которые сегодня называются «популистскими»:
- выступают против перераспределения через налоги: многие из таких партий настаивают на установлении низких налогов. Виктор Орбан установил в Венгрии единую ставку подоходного налога на уровне 17 %, что значительно ниже, чем ставка предыдущей системы налогообложения. Дональд Трамп понизил ставку налога на прибыль организаций в США до небывалого уровня. Ру-
ководители популистских партий («Лига Севера» и движение «Пять звёзд») в Италии пообещали повысить государственные социальные расходы без повышения налогового бремени, что привело к нарушению Правил финансовой дисциплины ЕС. Даже левая партия СИРИЗА в Греции не лоббировала повышение налогов в качестве ответной меры на наступление кризиса 2015 года;
— поддерживают экономический конституционализм: в целом, большинство популистских партий выступают за фискальные и финансовые ограничения, особенно за те, которые препятствуют повышению налогового бремени. Конституция Венгрии от 25 апреля 2011 года — яркое тому подтверждение; она содержит всевозможные границы осуществления безответственной фискальной политики, например вводит налоговые советы и предельный объём государственного долга. В США многие сторонники Трампа рассматривают Конституцию Соединённых Штатов как финансовое соглашение XIX века, которое отдаёт предпочтение экономическим свободам и препятствует усилению налогообложения и развитию систем социального страхования. Даже радикальные левые популисты Греции, например партия СИРИЗА, в конце концов приняли навязанные Европейским Союзом финансовые ограничения и удержали страну в Еврозоне. Нынешнее итальянское правительство - хороший пример для проверки данной гипотезы: если оно достигнет определённого компромисса с ЕС, эта теория найдёт своё дальнейшее практическое обоснование;
— выступают против борьбы с неравенством: популистов не заботит положение каких-либо уязвимых меньшинств (экономических, этнических, культурных или сексуальных). Любое перераспределение в пользу данных меньшинств или их поддержка рассматриваются как неоправданная и несправедливая привилегия. Сегодняшние популисты действуют исключительно в интересах большинства;
— выступают против сочувствия к иностранцам, беженцам и мигрантам: вопросы миграции занимают центральное место в большинстве дискуссий по вопросу «подъёма популизма». Сейчас уже понятно, что проблема миграции сама по себе не может объяснить истерию, которая охватила целые
страны независимо от того, есть там мигранты или нет. Уже было убедительно доказано, что не миграция per se, а катастрофические фантазии и опасения «разрушения нации» являются основным страхом большинства населения во многих странах. Это коррелирует-ся с низким уровнем эмпатии даже по отношению к тем, кто явно претерпевает страдания, например сирийским беженцам. Восточная Европа является безусловным лидером4 в такого рода опасениях и соответствующем недостатке эмпатии, который даже более важен, чем страх;
- выступают против форм универсальной социальной солидарности (и за внутригрупповую солидарность). После -военная политика выдвигала на первый план универсальную социальную солидарность: государство всеобщего благоденствия заботилось в первую очередь и больше всего о наиболее незащищённых слоях населения. Знаменитый принцип дифференциации, сформулированный Джоном Роулзом, ставит нужды самых уязвимых групп выше интересов остального общества: солидарность должна охватывать всех от самых бедных до наиболее привилегированных. Сегодня данный принцип перевёрнут с ног на голову: солидарность должна касаться тех, кто вам более близок. В результате большинство чувствует единомыслие в основном с самими собой, другими словами, произошёл переход от универсальной солидарности к внутригрупповой;
- выступают против наднациональной солидарности: отказ от универсального единомыслия произошёл и на международном уровне. Иногда такая новая политика называется «экономический национализм», отражая предвыборный лозунг Дональда Трампа — «Америка прежде всего». Интересно, что многие другие готовы следовать этому девизу, даже если их страны не располагают такими же обширными ресурсами, как США, и находятся в гораздо более нестабильной переговорной позиции на международной арене. Тем не менее на Западе «реалистичная» идея национального интереса начала вытес-
4 См.: Krastev !. Eastern Europe's Compassion Deficit // New York Times. 2015. 8 September. URL: https://www. nytimes.com/2015/09/09/opinion/eastern-europes-compassion-deficit-refugees-migrants.html (дата обращения: 18.04.2019).
нять послевоенную веру в региональные интеграцию и сотрудничество;
- выступают против личных жертв во имя общего блага: общей чертой политического эгоизма является нежелание совершать личные жертвы на благо общества. Вероятнее всего, необходимость некоторых таких самоограничений очевидна и с точки зрения homo economicus, так как в будущем они принесут больше пользы как отдельному индивиду, так и обществу в целом. Однако в данном случае время играет важную роль: homo economicus может отдавать предпочтение материальным выгодам и конкурентным преимуществам сегодняшнего дня, а не будущим, более эгалитарным приобретениям.
4. Антипатерналистская основа популистов
Подъём популярности популистских антипатерналистских партий - это ответ политического класса на описанные выше эгоистические установки и обстоятельства. Антипатерналистские партии процветают, развивая подобные взгляды и ставя перед собой две основные цели. Первая цель - терапевтическая и психологическая: партии призваны помочь homo economicus освободиться от оставшегося чувства стыда, вины и долга перед другими. Для этого они очень часто преподносят «других» не как сограждан, а как врагов или, по крайней мере, как людей с более низким моральным статусом. Как правило, политики-популисты выступают против «политкорректности» и используют выражения, которые унижают и политически уничтожают противника.
Терапевтическая функция антипатерналистских партий реализуется через нападки на властные структуры всех уровней в системе образования. Чаще всего критике подвергаются официальные экспертные учреждения и частные лица: от основных средств массовой информации до научных кругов. Популисты изображают эти институты корыстолюбивыми, коррумпированными и преследующими цель лишить их власти. Таким образом, общество остаётся без нейтральной критической точки зрения, во всём проявляется столкновение эгоистичных групп, и большинство людей могут вздохнуть с облегчением, по-
скольку их эгоизм — не прискорбная аберрация, а на самом деле норма.
Вторая функция антипатерналистских партий — идеологическая. Они объясняют, что поведение большинства не только нормальное (с точки зрения широкого распространения), но и морально оправданное. Подобное направление деятельности антипатерналистских партий обычно не упоминается в литературе: вместо этого утверждается, что основная идея таких партий состоит в представлении народа как однородной группы, противостоящей коррумпированной элите. Однако всё устроено гораздо более сложно. Смысл заключается в том, что большинство вправе стремиться к максимизации личной выгоды. В ситуации, когда происходит только столкновение эгоистичных интересов, воля большинства всегда является правильной.
Этот идеологический посыл идёт вразрез с глубоко укоренившимися политическими взглядами в западной (и не только) истории. Ещё Аристотель утверждал, что подлинная политика существует только во властных отношениях, которые выгодны как для правящего, так и для управляемого классов. В этом смысле политика не поддаётся определению без понимания общего публичного интереса: без него она вырождается в отношения господина и раба или семейные отношения.
Эту аристотелевскую трудность идеологической задачи антипатерналистские партии решают двумя способами. С одной стороны, популисты часто берут на вооружение либертарианство в качестве крайней формы оправдания эгоизма в политике. Однако не все убеждены в достоинствах этой философии как позитивной политической программы. Поэтому антипатерналистские партии используют в основном негативный план, убеждая людей в том, что государственная власть не в состоянии способствовать продвижению общественного блага.
Эта негативная программа более существенна для идеологической функции популистских антипатерналистских партий, чем либертарианство. Этим объясняется очевидный парадокс: похоже, что современные популисты не расширяют полномочия демократически избранных органов власти, например парламента. Типичным примером является принятый в 2011 году при Викторе Орбане Основной закон, который вместо расширения
полномочий Национального собрания ввёл сложную систему органов и учреждений, каждый из которых был впоследствии возглавлен представителем правящей партии. В будущем, в случае проигрыша на выборах, эти формально независимые структуры укрепят власть Орбана, даже если он окажется в парламентской оппозиции. В целом, идея заключается в том, что политическая власть должна защищать не интересы общества в целом, а лишь узкие, партийные интересы. Из-за этого популисты не стремятся расширять права демократических органов (парламентов) в борьбе с отдельными ограничениями, которые могут вводить конституционные суды или центральные банки; вместо этого популисты добиваются партийного контроля над этими независимыми регулирующими органами. Подобные захваты судебных органов партиями произошли в Восточной Европе, наиболее заметно в Венгрии, Польше и Болгарии. Даже в таких признанных демократиях, как США, существует опасность того, что политизация Верховного суда США и федеральной судебной системы может быть истолкована аналогичным образом.
Что ещё более важно, популисты внушают людям, что им не следует верить в то, что государственные органы в принципе могут отстаивать общие интересы общества. В этом смысле антипатерналистские партии используют в свою пользу недоверие к политике, характерное для Запада. Популисты не пытаются убедить людей, что политика — это что-то хорошее и морально оправданное; напротив, их аргумент заключается в том, что политика — «дело грязное», верх над остальными там одерживают наиболее беспринципные и хитрые. Именно этим объясняется заметное антропологическое изменение политиков. Такие государственные деятели, как Ангела Меркель и Эмманюэль Макрон, были вынуждены освободить место политикам вроде Найджела Фараджа, Дональда Трампа, Марин Лё Пен и других. В Восточной Европе второй тип политических деятелей стал преобладающим.
5. Популистские партии и идентичность
Важнейшим инструментом для достижения идеологических целей антипатерналистского популизма оказалась политика идентичности.
Мультикультурализм превратил этнические и культурные различия в платформу для моральной претензии на равенство. Популистский антипатернализм — это политика идентичности большинства населения. Она предполагает, что большинство имеет право быть аутентичным, то есть быть самими собой. Не равенство, а право на аутентичность является основным идеологическим инструментом антипатерналистских партий. В рамках муль-тикультурализма различие — это лишь предпосылка и катализатор для достижения цели в виде равенства. В популистском антипатернализме аутентичность является задачей, а своеобразие большинства — тем, что необходимо беречь и охранять. Большинству не просто разрешается верить в превосходство своей культуры, оно обязано это делать. В этом отношении Восточную Европу снова можно считать чемпионом: русские, болгары, румыны и греки обладают комплексом превосходства5. Хотя такое самомнение можно считать культурным наследием православных стран, большинство населения в других регионах также воспринимают гордость за свою этническую, культурную и расовую идентичность как оправдание своего превосходства над другими.
6. Популистские партии и эволюция партийных систем
Популистские антипатерналистские партии являются последней фазой развития западных партийных систем. В то время как распространённые везде в послевоенное время партии были патерналистскими и ориентировались на компромисс, популистские антипатерналистские партии объединяют заинтересованные группы, которые перестали претендовать на выполнение образовательной функции. Напротив, они утверждают, что люди хороши такие, какие они есть, и их аутентичность должна найти своё выражение на общественной арене.
Картельные партии 1980—1990-х годов стали первыми, кто отказался от политиче-
5 См.: Lipka M. Greek attitudes toward religion, minorities align more with Central and Eastern Europe than West. URL: https://www.pewresearch.org/fact-tank/ 2018/10/31/greek-attitudes-toward-religion-minorities-align-more-with-central-and-eastern-europe-than-west/ (дата обращения: 18.04.2019).
ского просвещения. Они были парламентскими партиями, не имеющими ярко выраженной идеологии, крайне немногочисленными по составу, зависимыми от государства из-за государственного финансирования и прочих привилегий. Картельные партии оживились в ходе поиска компромисса и солида-ристского видения политики. Они были частью команды (хотя и картельной) и делали вид, что предлагают каждому члену общества что-то ценное, и в этом смысле, несмотря на отказ от их образовательной и патерналистской ролей, картельные партии сохранили элемент «всеобщности», перешедший к ним от предшественников.
Антипатерналисты-популисты отвергают социальные компромиссы и призывы к обществу в целом, что было присуще всеохватывающим партиям. Они базируются на социальной поляризации и обещают защищать интересы конкретных групп без альтруизма в отношении других.
Антипатерналистская популистская партия напоминает картельную партию ещё в одном аспекте: она скорее усиливает, а не уменьшает общественное недоверие к партийной политике. Антипатерналистская партия не стремится доказать, что она обладает властью и заслуживает доверия общественности. Как говорилось ранее, такая партия преимущественно негативно ориентирована и пытается убедить общественность в том, что нельзя рассчитывать на какие-либо властные структуры, надеяться можно только на самих себя.
Это манипулятивная часть антипатерналистского популизма. Фактически это утопическая точка зрения, согласно которой людям не нужны органы власти, которые бы руководили принятием решений, нужны лишь механизмы для передачи человеческих предпочтений и убеждений. В любом сложном обществе это неверно и невозможно по ряду концептуальных и практических причин. В конечном итоге, антипатерналистская популистская партия сама является одним из институтов власти, хотя и отрицает это. Заявляя, что люди не нуждаются в чьём-либо руководстве, она получает власть и возможность управлять поведением людей.
Этот тип манипулирования обязательно в какой-то момент будет замечен избирателями. Поэтому у антипатерналистских попу-
листов всегда есть «срок годности», который редко превышает несколько избирательных циклов. Возможно, это и есть одна из причин повышенной изменчивости электората и нестабильности современных партийных систем.
Как уже упоминалось, теории современного популизма преувеличивают однородность общества, которую данный политический феномен предполагает. На самом деле, популистское большинство является далеко не однородным: оно часто формируется в результате временной и маловероятной коалиции разрозненных сегментов населения. Популистские партии отражают эту разнород-ность6. Хотя они часто говорят о нации и почитают свою историю, это редко приводит к преданному членству в партии или любом активном и интегрированном политическом сообществе. Националистические популистские митинги в Польше и Венгрии действительно выглядят как акции коммунитарного характера. Митинги, которые проводили Дональд Трамп, партии СИРИЗА или «Поде-мос», имели такие же черты. На деле современный популизм может функционировать и действовать без общинной мобилизация и без создания однородных сообществ. Политическое взаимодействие в эпоху популизма очень часто напоминает анонимную коммуникацию в Интернете или социальных сетях, а сформированные объединения зачастую представляют собой случайную группу лиц, разделяющих общие интересы. В связи с этим мобилизация избирателей посредством психологического (а не политического или идеологического) профилирования оказалась вполне жизнеспособной, как показала история с «Cambridge Analytica».
Подводя итог, можно сказать, что популистские антипатерналистские партии — это парадоксальные организации: они являются властными структурами, но утверждают, что власти в их руках мало; они создают сообщества, для которых характерны очень слабые общинные обязательства и объединение членов лишь на основе временного совпадения их личных интересов. Из-за этого популистские партии по своей природе очень близки
6 Cm.: Eatwell R., Goodwin M. National Populism: The Revolt Against Liberal Democracy. London : Pelican Books Ltd., 2018. P. 17-25.
к средствам массовой информации: они привлекают разнообразную публику и поддерживают её интерес и внимание без действительной попытки её обучения.
7. Как далеко могут зайти популисты?
Политика стала местом столкновения эгоцентричных и эгоистичных игроков в эпоху антипатерналистских популистских партий, и на этот раз это не теоретическая модель общественного выбора, а эмпирическая реальность. Вопрос в том, как далеко они могут зайти в эгоистическом продвижении своих интересов. Восточная Европа доказала свою наибольшую уязвимость в этом отношении, и в таких странах, как Венгрия, популистские правительства балансируют на грани автократии из-за постоянного самооправдания. Виктор Орбан настолько успешно провёл партийный захват государственных учреждений, что в Венгрии власть большинства перешла если не к одному человеку, то однозначно в руки немногих. Похожая опасность подстерегает и другие страны региона.
В Западной Европе и США узкопартийные корыстные политические действия пока не нанесли заметного ущерба институциональным структурам. Разделение властей и защита прав человека всё ещё составляют неотъемлемую часть системы. Здесь главная угроза нависла над такими наднациональны -ми формами объединения, как ЕС, НАТО и уже давно разработанные торговые соглашения. «Брексит» показал, что даже в признанной либеральной демократии по типу Великобритании, может сформироваться большинство, поддерживающее лишь собственные национальные интересы (правильно или неправильно истолкованные в данном конкретном случае).
По сути, существует концептуальная неопределённость относительно того, как далеко популисты могут зайти. Возможно, всё зависит от контекста: в Восточной Европе, в отличие от Западной, они действуют более самоуверенно и не боятся экспериментов. Однако между ними есть кое-что общее: тенденция к эскалации, то есть более смелым попыткам расширить границы, установленные либеральной демократией. В Италии умеренного популиста Сильвио Берлускони в конечном итоге затмил более радикальный
преемник Матео Сальвини. В Венгрии Виктор Орбан с каждым избранием становился всё более напористым и фактически вытеснил радикальную правую партию «Йоббик». Распространение «Движения чаепития» в Соединённых Штатах постепенно привело к избранию Дональда Трампа.
Смелость экспериментов по отношению к границам либеральной демократии является в глазах избирателей гарантией аутентичности. Эгоистичному большинству необходимо знать, что его представители, несмотря ни на что, будут добросовестно следовать его предпочтениям и желаниям. Радикализм, оппортунизм и экспериментализм доказывают готовность партии следовать за любыми изменениями в преференциях своего электората. Поэтому радикализм является залогом верности воле людей, даже если она эгоцентрична и эгоистична.
8. Двойная опасность для либеральной демократии
До сих пор либералы в основном беспокоились о том, что «подъём популизма» может привести к подрыву либеральной демократии и установлению автократии. Пример Венгрии вызывал наибольшие опасения, в этой стране правление многих постепенно подверглось эрозии и превратилось в олигархию с элементами тирании. Классический анализ Аристотеля предполагает, однако, другой путь к ещё более фундаментальному искажению демократии. По мнению философа, правительство эгоцентричного большинства превращает демократию во власть толпы и тиранию большинства. Жан-Жак Руссо и Джон Стюарт Милль опасались того же: когда эгоцентричное и эгоистичное большинство захватывает государственное управление, демократия легко может превратиться в политический кошмар.
Однако не все либералы разделяют эту обеспокоенность, и именно поэтому «подъём популизма» фактически расколол либеральное сообщество на враждующие фракции. Мнение Адама Смита о том, что неограниченная конкуренция эгоистичных акторов выгодна обществу в целом, часто переносится из экономики в политику. Многие либералы (необязательно полноценные либертарианцы) верят в положительное влияние конкуренции
на политических игроков. Такие либералы отвергают аристотелевскую мудрость о том, что хорошо управляемая полития нуждается в гласном принятии решений благомыслящим большинством7.
Кто прав: Аристотель или современные плюралисты? Этот вопрос может показаться абстрактным, но фактически он расколол либеральные сообщества многих стран. Некоторые рассматривают рост популизма как грубое развращение политики, в то время как другие готовы определять его как простое продолжение того, что они всегда проповедовали: примат рынка, конкуренции и эгоистичного политического поведения8.
Есть основания полагать, что у сторонников Аристотеля есть более убедительный аргумент. До сих пор либеральная демократия выживала и процветала благодаря большинству, которое заботилось об общем благе и ставило свои интересы превыше всего. Для послевоенной Европы и Америки времён «Нового курса» были характерны значительный уровень солидарности, забота о нуждах уязвимых групп и стремление к компромиссу. Что ещё более важно, это были общества, основанные на неписаных соглашениях о самоограничении политиков. Такой этос постепенно разрушался и заменялся корыстью и политическим эгоизмом, о чём свидетельствует «подъём популизма».
Те, кто считает, что институты могут функционировать и формировать поведение людей даже при отсутствии соответствующего этоса у основных политических игроков, должны
7 Всегда существовала напряжённость между учётом общественного выбора и оправданием демократии, начиная с загадочных последствий Теоремы о невозможности Кеннета Эрроу (англ.: Kenneth Arrow's Impossibility Theorem). В последнее время отчётливо выражалась озабоченность по поводу эмпирической обоснованности рационалистических взглядов в политике. См., например: Achen C.H, Bartels L.M. Democracy for Realist: Why Elections Do Not Produce Responsive Government. Princeton, NJ : Princeton University Press, 2016.
8 Убеждённые либералы готовы были признать, что «подъём популизма» — это политический ответ на реальные неудачи либеральной демократии (такие, как растущее неравенство) или её неадекватный ответ на новые тенденции, например так называемую «миграционную революцию». См.: Krastev I. After Europe. Philadelphia, PA : Pennsylvania University Press, 2017; Zielonka J. Counter-Revolution: Liberal Europe in Retreat. Oxford : Oxford University Press, 2018.
всерьёз учитывать ситуацию в Венгрии. Действительно, институты могут выполнять сдерживающую функцию, но в течение ограниченного времени. В Венгрии это происходило до того, как партия Виктора Орбана «Фидес» получила 2/3 конституционного большинства, после этого сама Конституция стала инструментом самоутверждения своей власти.
Существенная неопределённость относительно того, в какой степени популисты готовы и способны изменить институциональную структуру либеральной демократии, только усугубляет ситуацию. Что является пределом либеральной демократии? Когда правительство начинает вытеснять данный институт из государства? Или когда оно навязывает двадцатипроцентный налог на некоммерческие организации, осуществляющие деятельность, которую оно не одобряет? Или когда оно вмешивается в судебную систему, отправляя большинство пожилых судей на пенсию в одночасье?
Жаль, что в сегодняшней Европе общественное мнение по таким вопросам разделено и многие считают подобные действия правительства честной игрой. Помимо прочего, это показывает, что общественный этос в либеральных демократиях резко изменился. По-лития в опасности и может оказаться под властью толпы.
9. Возможны ли ещё демократия
и либерализм?
В настоящее время либеральная демократия находится в следующем затруднительном положении: она создала «аутентичное», эгоцентричное и эгоистичное большинство, которое отвергает любую форму политического просвещения. Одновременно с этим учреждения, которые обучают людей в духе солидарности и общественного блага, систематически уничтожаются. Появление популистских антипатерналистских партий — это только одна сторона этого феномена. Аналогичные изменения произошли в средствах массовой информации и некоммерческих организациях, в меньшей степени в школах и академических кругах. Грубо говоря, существуют общества, отвергающие политическое образование и учреждения политического обучения, которые имеют сильно подорванный авторитет либо вообще не имеют такового.
Поэтому наибольшая опасность для либеральной демократии, возможно, заключается не в том, что она превращается в автократию или олигархию, а в том, что она приобретает дурную славу как коррумпированная и неполноценная форма государственного устройства. На протяжении многих веков люди расценивали демократию как форму правления толпы и необразованных людей, поэтому считалось, что она уступает более просвещённым вариантам. Современная демократия рискует предстать именно в таком виде. Здесь мы можем вспомнить важное предостережение Уинстона Черчилля о том, что демократия — это худшая форма правления, но ничего лучшего не придумано. Однако этот оптимизм недооценивает технологические достижения, которые могут значительно повысить привлекательность автократии. В дивном новом мире Больших Данных (англ.: Big Data), искусственного интеллекта, биометрической информации, физического и морального совершенствования человека могущественные правительства и корпорации смогут:
— знать лучше, каковы реальные предпочтения людей. Машины будут способны моделировать человеческие желания лучше, чем сами люди;
— принимать решения в интересах общества в целом, избегая ловушек, в которые обычно попадают недальновидные эгоистичные homo economicus (например, дилемма заключённого и иные проблемы коллективных действий);
— принимать решения, в соответствии с которыми людям будет выгодней следовать им, чем принимать решения самим.
Представляется, что в таких технологических обстоятельствах, которые могут быть достигнуты не так уж и далеко в будущем, демократия как правление эгоцентричного и эгоистичного политического большинства будет значительно уступать автократиям с развитыми технологиями.
Философы, занимающиеся этическими проблемами постчеловека, уже высказывали подобные опасения, выступая за моральный долг человека принимать нравственные усовершенствования, если они технологически доступны9. Интригующий вопрос заключает-
9 См.: Persson I, Savulescu J. The Duty to Be Morally Enhanced // Topoi. Vol. 38. 2019. No. 1. P. 7-14. URL:
ся в том, заставит ли это моральное обязательство предпочесть развитую просвещённую автократию демократии, функционирующей как власть эгоистичного большинства.
На этот вопрос нет простого ответа. До сих пор либеральная демократия подвергалась улучшению одним из двух способов: либо введением большего количества демократических процедур (в том числе инструментов прямой демократии в виде референдумов и инициатив), либо поддержанием контрдемократии в духе Пьера Розанваллона10 (больше надзорных органов, обеспечивающих транспарентность и соблюдение неоспоримых стандартов). Оба эти инструмента работают, когда есть большинство, думающее об общем благе и заинтересованное в его защите. Если такого большинства нет, демократические инструменты могут быть использованы для тирании большинства при размывании идеи бесспорных единых стандартов. Все требования, чек-листы и связанные с этим некоммерческие организации и независимые органы становятся участниками игры между эгоистичными игроками.
Итак, если традиционные пути к большей демократии или контрдемократии закрыты, есть ли путь для либеральной демократии? Одним из вариантов будет попытка санировать идею политического перфекционизма и политического просвещения с целью создания большинства, заинтересованного в общем благе. Это может быть сложнее, чем кажется, потому что потребуются крупные реформы средств массовой информации, политических партий, сектора некоммерческих организаций и научных кругов. Подобные действия должны вернуть институтам их авторитет в формировании общественного мировоззрения, направив его в сторону большей солидарности и эмпатии. Образование необязательно связано с патернализмом, догматизмом и насильственным навязыванием мнений. Но оно может включать под-талкивание11 общественности к эффектив-
https://link.springer.com/article/10.1007/s11245-017-9475-7 (дата обращения: 18.04.2019).
10 См.: Rosanvallon P. Counter-Democracy: Politics in an Age of Distrust. Cambridge : Cambridge University Press, 2008.
11 См.: Thaler R.H., Sunstein C.R. Nudge: Improving Decisions About Health, Wealth, and Happiness. New
York : Penguin Books, 2009.
ным вариантам или, по крайней мере, предоставление населению набора полезных альтернатив, из которых оно сможет выбрать12. Поскольку антипатерналистский популизм идёт в противоположном направлении от демократии и либерализма, он представляет самую серьёзную угрозу для их будущего.
Библиографическое описание: Смилов Д. Популизм как антипатернализм // Сравнительное конституционное обозрение. 2019. № 3 (130). С. 15—26.
Populism as anti-paternalism
Daniel Smilov
Doctor of Philosophy, SJD in Law, Associate Professor, Sofia University, Sofia, Bulgaria (email: cls@cls-sofia.org).
Abstract
In this paper the phenomenon of populism is explored from the angle of antipaternalism. It is claimed that political antipaternalism - the belief that the preferences of people should be turned into authoritative decisions without change or delay - explains well some of the basic features of contemporary populism. The paper explores the reasons for the rise of political antipaternalism and argues that it has become a convenient ideology for majorities in Western and Eastern European democracies, which have grown increasingly self-interested and egoistic (acting on the rational choice model of homo economicus). The paper discusses in some detail the transformations of contemporary political parties in their attempt to adapt to circumstances of low public trust and antipaternalistic attitudes. The populist party is the result of this adaptation. The paper argues that the cost of antipaternalism for political parties and politicians consists in the loss of their educational function, as well as the more general erosion of their authority. In return they gain the status of direct transmitters of the will of people. This development brings parties and politicians functionally very close to the media: as a result, there is an ever-growing number of cases, in which political players emerge on the basis of television programmes and shows. The mediatic character of politics is accompanied by another, more substantive development: anti-solidaristic types of politics become predominant both at the national and the supranational level. Because of this the antipaternalistic wave puts pressure on supra-national bodies such as the EU and the Council of Europe. Furthermore, the antisolidaristic turn explains the crisis of European social democracy at the national level as well. While many have argued that the rise of populism brings about problems for constitutionalism and democratic representation, the paper suggests that the rise of antipaternalism could undermine democracy in an even more fundamental way by turning it into a government which is not ruling in the interest of all.
Keywords
populism; antipaternalism; constitutionalism; political parties; social solidarity; homo economicus.
12 Cm.: Raz J. The Morality of Freedom. Oxford : Oxford University Press, 1988.
Citation
Smilov D. (2019) Populizm kak antipaternalizm [Populism as anti-paternalism]. Sravnitel'noe konstitutsionnoe obozrenie, vol. 28, no. 3, pp. 15-26. (In Russian).
References
Achen C. H., Bartels L. M. (2016) Democracy for Realist: Why Elections Do Not Produce Responsive Government, Princeton, NJ: Princeton University Press.
Eatwell R., Goodwin M. (2018) National Populism: The Revolt Against Liberal
Democracy, London: Pelican Books Ltd. Judt T. (2005) Postwar: A History of Europe Since 1945, New York, NY: Penguin Press.
Krastev I. (2017) After Europe, Philadelphia, PA: Pennsylvania University Press.
Mudde C., Rovira Kaltwasser C. (2017) Populism: A Very Short Introduction, New York, NY: Oxford University Press.
Müller J.-W. (2017) What is Populism?, London: Penguin Books.
Persson I., Savulescu J. (2019) The Duty to Be Morally Enhanced. Topoi, vol. 38, no. 1, pp. 7-14. Available at: https://link.springer.com/article/ 10.1007/s11245-017-9475-7 (accessed: 18.04.2019).
Raz J. (1988) The Morality of Freedom, Oxford: Oxford University Press.
Rosanvallon P. (2008) Counter-Democracy: Politics in an Age of Distrust, Cambridge: Cambridge University Press.
Thaler R. H., Sunstein C. R. (2009) Nudge: Improving Decisions About Health, Wealth, and Happiness, New York, NY: Penguin Books.
Zielonka J. (2018) Counter-Revolution: Liberal Europe in Retreat, Oxford: Oxford University Press.
