CC BY
42
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2005. № 3
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
ПОНЯТИЕ «ВЗГЛЯД» КАК КАТЕГОРИЯ ВОСТОЧНОЙ КУЛЬТУРЫ
Главева Д.Г. Традиционная японская культура: Специфика мировосприятия. — М.: Восточная литература, 2003. — 264 с.
В работе исследуется одно из основных и фундаментальных для японской культуры понятий — «взгляд». Оно является основой системы ценностей, символов и ритуалов, формировавших японскую культуру в различные исторические эпохи и продолжающих исполнять свою роль в настоящее время.
Проблематику «саморефлексии культуры», рассматриваемую в контексте специфики видения мира («семантика взгляда»), нельзя отнести к глубоко разработанным направлениям гуманитарных наук, особенно в сфере философии. Публикаций исследований по данной теме сравнительно немного. При этом в большинстве случаев внимание уделяется восприятию пространства и времени, а «взгляд» из комплекса этих взаимосвязанных понятий, как правило, исключается. Поэтому рецензируемый труд отличается новизной как в самой постановке проблемы, так и в большинстве выводов. Вся работа строится на тщательном анализе текстов источников с целью проследить историческую эволюцию традиционного японского мировосприятия от первых японских письменных памятников VIII в. и до трудов известного дзенского монаха и мыслителя Экаку Хакуина (1685—1769). Автор стремился своими глазами, но с позиций современников далеких эпох взглянуть на пространство и время.
Работа написана на основе изучения текстов, относящихся к различным историческим эпохам в хронологическом порядке от эпохи Нара до эпохи Токугава, от ритуальных текстов норито до эпических поэм эпох Камакура и Муромати. Основным источником стал трактат Экаку Хакуина «Оратэгама». Впервые сделан перевод на русский язык тех частей трактата, весьма значительных, в которых разъясняются суть и специфика учения Хакуина о «внутреннем взгляде» («найкан»), основные моменты практики «найкан» и раскрывается своеобразие творящей силы взгляда в системе дзен-буддизма.
«Взгляд», как показывает автор, является той категорией культуры, которая позволяет осуществлять и «внутреннее» описа-
ние конкретной культуры, и ее сопоставление с другими культурами. Благодаря использованию категории «взгляд» более общая, достаточно хорошо изученная категория «культурное пространство» получает новый неожиданный ракурс исследования.
Структура работы (она состоит из введения, трех глав, в хронологическом порядке отражающих этапы развития семантики «взгляда», заключения и приложения с переводом на русский язык и комментарием к тексту важного фрагмента трактата «Оратэгама») подчинена главной задаче — раскрыть феномен «внутреннего видения» в интерпретации Хакуина. Это модель сужающегося движения от семантики сужающегося взгляда в добуддийском мире японцев (в первой главе), в буддийской субкультуре (вторая глава), к собственно дзенской парадигме (третья глава).
В первой главе, «Семантика взгляда в добуддийской Японии», исследуется проблема «взгляда» в архаической, иными словами, синтоистской Японии. Уже тогда, как показывает автор, «семантика взгляда» представляла для культуры народа Протояпонии первостепенную значимость. Прежде всего, вера в способность «взгляда» ритуально-магически «создавать заново», «творить». Мифические (мифологические) демиурги, боги-творцы, по идеалистической философии, Идзанаги и Идзанами, как отмечает автор на основе примеров из ряда источников, «творят не словом, а взглядом», а в их созидательных действиях «имеет место творение видением» (с. 23). В целом, делает вывод автор, «в архаических представлениях взгляду приписывается сверхъестественная способность создавать заново» (с. 23). Об этом же свидетельствует и вера в «связь магической силы взгляда императора с процветанием страны» (с. 24). В ритуально-магическом собрании «взгляду приписывалась способность не только преображать, но и непосредственно овладевать наблюдаемым объектом» (с. 26). В ритуальных песнях обряда «"смотрения страны" (куними) император, оглядывая со священной горы принадлежащую ему территорию, утверждает свои права на нее» (с. 26). Позднее, со становлением индивидуального сознания, уже в первой японской поэтической антологии «Манъёсю» семантика взгляда, делает вывод автор, «теряет мифологические коннотации и приобретает функцию своего рода катализатора лирического напряжения» (с. 40).
Вторая глава, «Специфика мировидения в буддийской субкультуре Японии», открывается предварительным рассмотрением причин быстрого распространения буддизма в Японии с акцентом на особенностях процесса столкновения архаического мировоззрения японцев с высокоорганизованным религиозно-философским учением. Автор делает вывод, что, «эстетика в конечном
счете взяла на себя функции усвоения и переработки новых философских идей и, отбирая и видоизменяя их, принялась разрабатывать стиль мировосприятия, т.е. отчасти выступая в роли философии» (с. 45). По этой причине японский буддизм вызревал более в лоне искусства, чем «чистой мысли». В этом и «заключается причина его специфических деформаций», считает автор (с. 45). Важную роль при этом играл процесс синкретизма буддизма с синтоизмом. Сформировалась новая картина мирови-дения японцев, в соответствии с которой перестраиваются и все входящие в нее компоненты, в том числе и представления о времени (с. 46). На этой основе рассматривается семантика «взгляда» именно в японском буддизме и связанной с последним светской культуре, где «взгляд», как показывает автор, «становится верификатором происходящего».
Весьма подробно рассматриваются происходившие под влиянием буддизма изменения в видении мира, в частности природы. Если прежде акцент делался на сезонности изменений в природе, то постепенно, с распространением буддизма, он переносится на «преходящесть и недолговечность протекающих в природе процессов и явлений». Проявляется буддийский язык описания, и человеческое бытие трактуется как «бренное», «эфемерное», «быстротечное» (с. 47). Под влиянием буддийских учений «мотив бренности начинает звучать сильнее». Даже меняется «представление о нетленности гор и морей». Закон всеобщего изменения становится универсальным в японской культуре, делает вывод автор (с. 51). Однако в работе постоянно проводится мысль об особенностях восприятия буддизма в Японии, о его специфических деформациях при столкновении с синтоизмом. На этой основе и делается анализ постепенных изменений пространственно-временных координат в системе целостного мироощущения. Например, автор пишет что «буддийская идея эфемерности человеческого существования была своеобразно интерпретирована в элегическом ключе в виде меланхолического непостоянства (мудзё)» (с. 52). В целом же, делает вывод автор, «синто-буддийский синкретизм является попыткой совмещения "внешнего" (синтоистского) и "внутреннего" (буддийского) взглядов на мир и процессы, протекающие в нем» (с. 57).
В монографии анализ тенденций в особенностях восприятия «времени» и «пространства» японцами ведется на основе изучения литературы соответствующих эпох: поэтической антологии «Кокинвакасю» эпохи Хэйан (794—1185), дневниковой и эссеис-тической литературы Х—Х1 вв., в культурно-историческом контексте эпох Камакура (1185—1333) и Муромати (1333—1568). Сформировались два литературных центра: в Камакура с новой по содержанию и эмоциональному настрою самурайской литера-
турой и в Киото, где сохранялись прежние традиции. Киотоские аристократы, отстраненные от власти, «стали видеть в превратностях собственной судьбы частное проявление универсального закона непостоянства. Таким образом, эфемерность человеческого бытия была возведена в ранг универсального принципа мира» (с. 97). Это показано на примере творчества писателя Камо-но Тёмэй (1153 или 1154), в частности его «Записок из кельи» («Хо:дзё:ки», 1212). Показано, как происходит «постепенное сужение его пространственно-зрительного восприятия», что в конечном итоге обостряет критическое восприятие окружающей действительности: он начинает понимать «смысл вещей» (с. 99).
Литература «новой» самурайской традиции в значительной степени отличалась от «старой» литературной традиции хэйанско-го двора бурным и неистовым самовыявлением. Особенно это проявлялось в эпических поэмах гунки («описание войн»). Однако, несмотря на общий оптимистический настрой, в них также «присутствовал мотив бренности и эфемерности человеческого бытия», считает автор и подтверждает это рядом цитат из литературных источников (с. 101). С другой стороны, происходят изменения в японском буддизме. В отличие от буддизма У111—1Х вв. пространственно-временные параметры амидамизма ХШ—ХУ1 вв. (культ единого божества Амиды в буддизме) уже не укладываются в систему «здесь и теперь». Поэтому, пишет автор, «взгляд направляется на усвоение некоего трансцендентного уровня бытия, несовместимого с миром простых смертных» (с. 107). Автор делает вывод, что «взгляд« в мировосприятии проповедников буддизма в эти эпохи «так и не приобрел полной интровертной содержательности, поскольку спасение человека связывалось прежде всего с полаганием на "чужие силы", с произнесением сакральной молитвенной фразы, а не с развитием собственного "внутреннего духовного опыта"» (с. 100).
В третьей главе, «Семантика взгляда в дзен-буддизме. Трактат Хакуина "Оратэгама"», прослеживаются основные особенности дзен-буддизма с точки зрения семантики взгляда. Предварительно рассматривается история распространения чань-буддизма и даосизма в Китае, причины распространения традиций дзен в Японии. Важно, отмечает автор, что в Японии были «потенциальные возможности для дзен-буддизма вписаться в японский культурный контекст» (с. 131) прежде всего потому, что в практике дзен-буддизма главное внимание сосредоточивается на интроспекции, на развитии «внутреннего духовного опыта», на познании себя «изнутри», на умении войти в состояние кэнсё: (буквально — «постижение своей собственной природы») (с. 128). Дзен-буддизм укоренился в Японии потому, что «отвечая общему интровертному направлению, в котором эволюционировала япон-
ская культура» (с. 131). В конечном итоге в Х19—Х9 вв. дзен-буддизм стал выступать «в качестве системы японского образа жизни», а дзенские монахи были заметными «советниками и наставниками в сёгунском и императорском окружении» (с. 135). Дзен-буддизм «дал толчок развитию новых направлений в живописи, поэзии и драматургии» (с. 136).
Среди дзенских мастеров позднего Средневековья одним из величайших знатоков дзенской мудрости, а также оригинальным поэтом, художником и каллиграфом был Экаку Хакуин (1686— 1769). В монографии довольно подробно излагается биография Хакуина, его плодотворная и разнообразная деятельность в религиозной и художественной сферах. Подчеркивается, что, написав множество трактатов на японском языке, он сделал учение дзен-буддизма доступным для мирян (с. 139). Автор монографии, отмечая, что жизнь Хакуина приходится на время, когда буддизм оказался в состоянии кризиса и исчерпал свой внутренний и интеллектуальный заряд (с. 140), указывает, что именно Хакауин во многом реформировал дзен-буддийское течение, сообразуясь с японским менталитетом и коренными запросами эпохи (с. 141). Хакуин делал акцент на занятие дзенской практикой «в ходе действий», отвергая стремление к спокойной жизни в горных храмах, к занятиям только «сидячим дзеном» в состоянии «неподвижного сидения и безмолвного озарения» (с. 142). Внимание переносилось с идеи «пассивного» просветления как следствия «сидячего дзена» на достижение духовного совершенствования на обыденном уровне, на умении «мгновенно сосредоточить "я" на самой сути любой проблемы, идти к цели, невзирая на помехи» (с. 142). Хакуин разработал и внедрил в дзен-буддийскую практику систему «самопреобразования психики» и «совершенствования духа». С помощью этой системы, важная роль в которой, по мнению Хакуина, принадлежит методу «внутреннего видения» (найкан), человек может, например, найти способы исцеления своего тяжелого недуга.
Хакуин в трудах делился своим внутренним опытом, и хотя духовный опыт, пишет автор, предполагает сосредоточение на «невообразимом«, «невыразимом», находящемся внутри человека, он сумел словами выразить «невыразимое» в своем трактате «Оратэгама».
В объемном разделе третьей главы излагается суть и специфика учения Хакуина о «внутреннем взгляде» («найкан»), который является и ключевым понятием трактата «Оратэгама». Подчеркивается, что в системе учения и практики школы Дзен «взгляд» (кан/миру — видеть) имеет первостепенную значимость, и «в контексте дзенского мировосприятия это "пробуждающий взгляд", интенсивное понимание, позволяющее проникнуть в
глубь вещей». Дзен указывает на необходимость развития способности «видения» реальности (с. 143). В то же время, по Хакуину, только направленный внутрь «взгляд» является «истинным взглядом». Сокровенная сущность Будды выявляется в самом адепте с помощью «внутреннего взгляда». Идет процесс «сужения» пространственного поля, охватываемого взглядом с обживанием телесного и околотелесного пространства, в котором развивалась японская культура. При этом предполагается «процесс дальнейшего совершенствования и развития духа» и после достижения практикующим «просветления», которое рассматривается как «начало, но не конец постижения Истины» (с. 146). На этой основе делается вывод, что «видение» и «действие» являются двумя главными неразрывными аспектами учения и практики дзен (с. 147).
Анализируя употребляемые Хакуином в трактате положения, высказывания и даже отдельные термины, автор приходит к выводу, что «в учении Хакуина "взгляд" не только выступает как способ восприятия, но и приобретает творческую функцию — творит внутреннюю обитель первоначальной целостности и гармонии» (с. 148). С другой стороны, «взгляд вовнутрь» предстает как «самопостижение» через самосозерцание (с. 150).
Рассматривая в заключительном разделе третьей главы элементы практики «внутреннего взгляда», автор монографии делает акцент на том, что Хакуин стремится подвести практикующихся к основному принципу дзен-буддизма, а именно он «не представляет собой какое-то особое искусство жизни, требующее полного ухода от мирских дел и обязанностей погружения в неподвижное сидение в уединенных местах». Этот принцип «заключается в том, чтобы просто жить, пребывая всегда в реальности. <...> Необходимо принимать вещи такими, каковы они есть, понимать реальность как непосредственное переживание» (с. 169).
В кратком заключении констатируется, что мифологема «взгляда» в сознании японцев эволюционировала «от своего рода "дальнозоркости" в древности, через "близорукость" и "кадро-вость восприятия" раннего Средневековья, последующее нарастание интровертности к духовной интроспекции Средних веков, наиболее отчетливо представленной в культуре дзенской медитации» (с. 176).
Самостоятельную ценность представляет частичный перевод трактата «Оратэгама». Весь трактат состоит из трех частей-писем, переведено первое «Ответное письмо правителю провинции Сэцу господину Набэсима, посланное через его приближенного». Именно в нем в наибольшей степени раскрываются идеи Хакуина о «внутреннем взгляде». В комментарии к переводу раскрывается смысл основных терминов, метафор и сравнений, также помогающих раскрыть суть учения Хакуина о «внутреннем взгляде».
7 ВМУ, философия, № 3
Очень важно то, что в монографии по тексту и в примечаниях даются подробные разъяснения терминов и, главное, подчас различия в их трактовке и понимании в Китае и Японии. Текст снабжен обширным Указателем имен собственных, Указателем названий произведений, буддийских сутр и трактатов, Указателем терминов, понятий, категорий, названий буддийских школ, Указателем иероглифов основных терминов, имен и названий. Поэтому книга представляет ценность для лиц, интересующихся в широком плане вопросами культуры Востока. В ней они найдут много оригинальных оценок, интересных и, возможно, новых для себя сведений.
О.Н. Железняк
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2005. № 3
РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИИ
Майоров Г.Г. Философия как искание Абсолюта.
Опыты теоретические и исторические. М.: Едиториал УРСС, 2004. — 416 с.
Новая книга Г.Г. Майорова — интересное и неординарное явление в современной историко-философской литературе. Как и многие предыдущие научные публикации автора, эта работа является продолжением и обобщением его собственных многочисленных переводов великих сочинений латиноязычных классиков мировой философии. Наиболее впечатляющим в этом ряду представляется недавно изданный том избранных сочинений Иоанна Дунса Скота, составленный и отредактированный Г.Г. Майоровым и включающий его переводы и комментарии (Блаженный Иоанн Дуне Скот. Избранное / Сост. и общ. ред. Г.Г. Майорова. Издательство францисканцев. М., 2001. — 583 с.). Кропотливая и многотрудная работа Г.Г. Майорова в этом направлении — доказательство высокого философского профессионализма ученого и одновременно свидетельство историографической достоверности его общих суждений о философии. Последние, по нашему мнению, как раз и являются самыми интересными и оригинальными в рецензируемой монографии. В этом смысле подзаголовок монографии — «опыты теоретические» справедливо поставлен автором на первое место. Хотя эти общие суждения и являются обобщениями высокого уровня абстракции, они сбалансированы другим подзаголовком — «опыты исторические», что,
