CC BY
107
УДК 9 (С 16) 24
ПОЛИТИКА СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА «ЛИЦОМ К ДЕРЕВНЕ» И ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ КАЗАЧЕСТВА, КРЕСТЬЯНСКОГО И ИНОГОРОДНЕГО НАСЕЛЕНИЯ ДОНА В 1920-е ГОДЫ
© 2011 г. Р.Г. Тикиджьян
Ростовский технологический институт сервиса и туризма Южно-Российского государственного университета экономики и сервиса,
ул. Варфоломеева, 215, г. Ростов-на-Дону, 344018, fef@rostinserv. ru
Rostov Technological Institute of Service and Tourism of South Russian State University of Economics and Service, Varfolomeev St., 215, Rostov-on-Don, 344018, fef@rostinserv. ru
На основе широкого круга источников, архивных материалов осуществлен анализ проблем взаимоотношений советского государства, казаков, крестьян и иногороднего населения Дона на протяжении 1920-х гг. Выявлены различия во взглядах партийно-советской элиты и самих донцов на политику «лицом к деревне» («лицом к казачеству»). Обосновано авторское мнение о том что, некоторая часть донских казаков и зажиточного крестьянства по экономическим и политическим мотивам по-прежнему отрицательно, настороженно относилась к советской власти, её политике в деревне, проводившейся в основном с опорой на иногороднее крестьянство даже в годы нэпа. Приведены фактические свидетельства о сохранении недоверия и устойчивой враждебности иногородних и части коренных крестьян к казакам, которые со временем стали основанием для быстрого свёртывания нэпа и очередных репрессивных мер в казачьих областях юга России в период сплошной коллективизации.
Ключевые слова: советское государство, донские казаки, «угрюмость казачества», иногородние, большевики, Апрельский пленум ЦКРКП(б), политика «лицом к деревне», «лицом к казачеству», «расказачивание».
The problems of mutual relations of the Soviet State, Cossacks, peasants, and non-resident population of the Don during the1920s are analyzed on the basis ofa broad range ofsources and archival materials. The differences in the views of the Party and Soviet elite and the Don Land dwellers on the «Face to the Countryside» («Face to the Cossacks») policy, are revealed. The author's opinion is substantiated, that some part of the Don Cossacks and wealthy peasants, according to their economic and political motives, were still negative and watchful to the Soviet regime and its policy in the country carried out mainly relying on non-resident peasantry even in the years of NEP. The factual evidence is given about conservation of distrust and hostility among non-resident and some native peasants to the Cossacks, which eventually became the basis for the rapid collapse of the NEP and new repressions in the Cossack regions ofsouthern Russia during the period of total collectivization.
Keywords: Soviet State, don cossacks, «cossacks gloominess», non-resident, bolsheviks, April plenum of the RCP (b), policy «face to the countryside», «face to the cossacks», «dispossession of the cossacks».
В истории советской доколхозной деревни 1924 -1927 годы занимают особое место, поскольку именно к данному времени относится вершина прокрестьянских деклараций и мероприятий большевистской государственно-политической элиты в период нэпа, получивших устойчивое определение в различных источниках как политика «лицом к деревне». На протяжении этих лет лидеры компартии и советского государства, стремясь восстановить и укрепить экономику и тем самым упрочить позиции режима, всячески пытались оптимизировать взаимоотношения власти и жителей села. Столкнувшись с возрастающим враждебным отношением к власти со стороны крестьянства и казачества юга России при переходе к мирному развитию в ходе реализации нэпа, они озаботились налаживанием более широкого союза со всеми категориями крестьянского населения.
Действительно большевики не только уделили внимание казачеству, а пошли ещё дальше, осуществив в 1924 - 1925 гг. целый комплекс мероприятий, который многими оценивался как новый поворот в решении «казачьего» вопроса. Проведённый нами на основе большого массива опубликованных источников в прессе 1920-х гг. и архивного материала, компаративистский анализ пока-
зал, что такие мероприятия носили достаточно самостоятельный проказачий характер, вызывая при этом неадекватную реакцию как у казачьего, так особенно и у иногороднего крестьянского населения Дона. В бывших казачьих областях юга России политика «лицом к деревне» была интерпретирована и как политика «лицом к казачеству». Задача переломить недоверчивое, отстраненное или прямо враждебное отношение казачества в ходе аграрных преобразований приобретала особую актуальность и в связи с военно-политическим, хозяйственным значением населяемых казаками регионов (в частности, Дона, Кубани, Терека). Степень доверия казачества к советской власти во многом определяла здесь прочность тыла и приграничья. Большевистская партийно-политическая элита, лидеры советского государства в первой половине 1920-х гг. были весьма заинтересованы в окончательном «замирении» казачества, в распространении среди казаков просоветских настроений.
Однако с просоветскими настроениями (в частности, среди донцов) к середине 1920-х гг. дело обстояло весьма непросто. По окончании Гражданской войны на Дону, как и в других казачьих областях России, казаки расценивали себя в качестве побеждённых, вынужденных терпеть
власть коммунистов и иногородних: «мы теперь как бы завоёванные и должны подчиняться». По этой причине в первой половине 1920-х гг. в казачьих сообществах царило настроение, которое представители Донского окруж-кома РКП(б) определили как «угрюмость» казачества [1]. Под этим ёмким определением скрывалось мотивация общих негативистских настроений, явной политической и даже социально-психологической отстранённости казаков от новой власти, от активной общественной жизни, от участия в новом «советском строительстве». «Угрюмость» соседствовала с подавленным, депрессивным состоянием казачества. Один из казаков в письме своим родственникам-эмигрантам образно, но метко определил такое состояние следующим образом: «У нас всю неделю понедельник» [2].
Следует отметить, что такая ситуация была связана и с соответствующим надменным, зачастую вызывающим поведением крестьянского и особенно иногороднего населения по отношению к «побеждённым» казакам.
Исследователи справедливо отмечают, что с 1923 -1924 гг. по мере восстановления экономики и улучшения повседневной жизни под благотворным влиянием нэпа, начавшегося по инициативе советского государства процесса реэмиграции казаки стали демонстрировать и более позитивное отношение к советской власти. Достаточно значительная их часть всё же по-прежнему откровенно или скрыто ненавидела советское устройство либо, временно примирившись с ним, не оставляла мечты о свержении режима «комиссаров» и зарвавшихся иногородних. Донские власти в конце 1924 г. признавали, что «в массе [своей] казачество настроено выжидательно, подчас скрыто враждебно».
10 марта 1925 г. информотдел ЦК подготовил сводку сообщений с мест о положении в некоторых казачьих регионах «О казачестве». Здесь отмечалось, что «почти по всем материалам» с мест настроение казачества «характеризуется как враждебное и недоверчивое по отношению к советской власти и партии», что казачество ощущает себя в качестве «пасынков власти советов», вследствие чего «при первых серьезных испытаниях для советской власти этот вопрос (т.е. казачий. - Р. Т.) может стать во всем его объеме» и «не исключена угроза превращения "матерых" казацких гнезд в русскую "Вандею"». Не было гарантии, что в случае иностранной агрессии недовольные казаки не составили бы более или менее многочисленную «пятую колонну». Ведь определенная часть казачества и в 1920-х, и даже в 1930-х гг. ожидала нападения европейских держав на СССР, в недоумении вопрошая: «неужели же на все эти проделки [большевиков] Европа спокойно смотрит? Неужели же не поднимется меч казни над этими драконами и не отсечет им главы?» [3]. Опасаясь, что недоброжелательное отношение казаков затруднит восстановление сельского хозяйства и ослабит обороноспособность Северо-Кавказского региона, большевистское руководство осуществило в середине 1920-х гг. комплекс проказачьих мероприятий в общем русле политики «лицом к деревне». Начало развертывания данных мероприятий в Советской России относится к осени 1924 г. Уже в октябре этого года, как определил Я.А. Перехов, оргбюро ЦК конкретно обязало местные парторганизации устано-
вить, какие причины затрудняют ликвидацию пережитков казачьей сословности, по существу следовало выяснить, что именно тормозит процесс расказачивания.
В январе 1925 г. казачья подкомиссия Комиссии по работе в деревне Донского окружкома РКП(б) в качестве цели своей деятельности избрала «составление обширного письменного доклада Донскому комитету о казачьем вопросе в округе», осуществить «всемерное изучение положения казачества до революции и в [19]24 году», исследовать вопрос «о казачьих традициях на Дону», установить особенности землепользования казаков, порядок взимания налогов и составления бюджета Области войска Донского, а также составить «краткий очерк истории До-нобласти», определить взаимоотношения составных компонентов триады «партия, советы и казачество» и т.д. [4].
Венцом проказачьих мер, как известно, стал прошедший в апреле 1925 г. Пленум ЦК РКП(б) и состоявшаяся дискуссия по «казачьему вопросу». Принятая по итогам прений резолюция была положена в основу практических мероприятий на местах.
Важная роль в формировании центральной и региональной политической линии в отношении казачества принадлежала известному донскому партфункционеру С.И. Сырцову, что убедительно на широком архивном материале показано в исследованиях современных историков [5]. Именно С.И. Сырцов, бывший апологет жёстких мер по отношению к донским казакам, выступил с программным докладом о казачестве на пленуме. Он уже тогда не без основания отметил, что казачьи сообщества имеют мало шансов на интеграцию в советское общество. Одной из основных причин, по его мнению, оставалась ситуация противодействия и недоверия со стороны иногородних: «победу советской власти [казаки] восприняли как победу иногородних и совершенно естественно, что при этой перемене [власти] иногородние восприняли перемену положения в таком смысле, что с казачьей властью покончено, что теперь власть наша, власть иногородних и в этих районах получилось такое положение, что иногородние во многих местах стали проявлять тенденцию к тому, чтобы превратиться в зло, стремящиеся поставить казачество на такое же бесправное положение, в которое иногороднее население было поставлено до этого времени казачеством» [5].
Нельзя не согласиться с утверждением, что иногородние имели все основания мстить казакам за долгие десятилетия собственного бесправного существования в границах казачьих войск, будь то на Дону, Кубани, Урале или других местностях. Поскольку иногородние демонстрировали резко враждебное отношение ко всем казакам вообще, то беднейшие и средние слои казачества, которые при других условиях могли бы пополнить социальную базу большевистского партийно-советского режима в деревне, вынужденно блокировались с казачьими верхами. Доброжелательное отношение большевиков к казачьим сообществам должно было активизировать просоветские настроения в беднейших и средних слоях казачества, отторгнуть их от казаков-«кулаков» и ослабить позиции последних с целью их дальнейшей постепенной ликвидации.
И всё же в 1925 г. компартия и советская власть «повернулись лицом» отнюдь не ко всем казакам, а по-прежнему только к «социально-близким». Впрочем, и представители казачьих верхов в это время нередко не отторгались большевиками, если демонстрировали им искреннюю и полную лояльность. Как видим, конечным итогом политической линии «лицом к казачеству» должно было стать завершение процесса сословно-корпора-тивного и хозяйственного расказачивания, т.е. полной и окончательной десословизации казаков. Смысл приведённых Сырцовым на пленуме доводов, заключался именно в том, что демонстративно-доброжелательное отношение к казакам, прекращение нападок на их традиции являлись лишь средством углубления классовых, социальных противоречий внутри казачьих сообществ и в итоге неизбежно должно было привести к крушению сословной «казачьей спайки».
Вместе с тем, обладая сегодня более широким массивом источников и знаний о событиях 1920 - 1930-х гг. на Дону, можно с уверенностью утверждать, что абсолютизация идеологами компартии социального (классового) начала в казачьих сообществах оказалась во многом надуманной, искусственной, ибо не учитывала естественную для казаков этнокорпоративную сплоченность, связанную тесно с их субэтнической культурно-бытовой «самостью». Во многом поэтому усилия большевиков по углублению социальной дифференциации казачества зачастую оказывались затраченными впустую. Позднее даже ликвидация «кулацких верхов», а с ними и части зажиточных середняков казачьих страт в период сплошной коллективизации в конце 1920 - 1930-х гг. не привела к окончательному расколу и размыванию «социально-близких», т.е. беднейших и средних слоев казачества в массе колхозников. В итоге, как показал опыт, к 1936 г. властям всё же пришлось смириться с существованием крупных сообществ, пусть «колхозных», но все же казаков, и вновь развернуть целую кампанию «За советское казачество». По докладу Сырцова на пленуме помимо прочих решений была принята весьма подробная резолюция «По вопросу о казачестве». Намечен и целый ряд мер для усиления просоветских настроений среди казаков: всемерное привлечение «широких слоев казачества» к работе сельских и станичных советов; вовлечение «маломощных и середняцких слоев молодого казачества в ряды РЛКСМ»; смягчение в отношении казаков практики лишения избирательных прав; фокусирование внимания прессы на нуждах казачьих сообществ и проч. Следует отметить, что особая важность уделялась недопущению игнорирования казачьих традиций и особенностей уклада жизни, о ней говорилось сразу же в первом пункте резолюции: «Признать недопустимым игнорирование особенностей казачьего быта и применение насильственных мер по борьбе с остатками казачьих традиций» [6].
Местные органы власти в казачьих областях и районах, в том числе и на Дону, в целом весьма активно и оперативно приступили к реализации проказачьих мер, обозначенных в резолюции Апрельского (1925 г.) пленума. Однако документы тех лет свидетельствуют, что в этот период, многие высокопоставленные большевистские партийные и советские функционеры не демонстри-
ровали единого отношения и к политике «лицом к деревне», и тем более к её проказачьим лозунгам и мерам. Интересно что и представители казачьей эмиграции, оценивая новый поворот Советской власти в «казачьем вопросе», с едким сарказмом констатировали по этому поводу, что «коммунисты заявляют о дружбе с казаками «с зубовным скрежетом».
Если даже в верхах компартии политика «лицом к казачеству» вызывала неоднозначные оценки, то в среде функционеров среднего звена и более низких рангов, у рядовых членов РКП(б), в массе беспартийных сторонников большевистского режима и советской системы, особенно из числа иногороднего и беднейшего крестьянского населения казачьих районов прямо вызывала недоумение, отчасти и неприятие. Множество местных партийно-советских работников возмущались проведением политики «лицом к деревне», видя в ней капитуляцию перед «мелкобуржуазной стихией», каковой большевики привыкли именовать крестьянство. Местные чиновники сетовали, что из-за излишнего либерализма ЦК РКП(б) «мужики стали хозяином, а коммунисты - слугой».
Некоторые убежденные сторонники военно-коммунистических методов из числа партийных функ-пионеров низового уровня и советской администрации и вовсе игнорировали политику «лицом к деревне». Летом 1925 г. сообщалось, например, что в Потемкинской партийной ячейке 2-го Донского округа «до сего времени применяются методы военного коммунизма». Лидеры донской парторганизации с сожалением констатировали уже в 1927 г.: «У отдельных членов партии имеется мнение о ненужности особого внимания работе среди казачества, в результате чего в ряде мест имеется ослабление этой работы» [7].
Резко негативно политику «лицом к казачеству» расценила и масса иногородних крестьян, особенно бывшие красноармейцы и «красные партизаны», т.е. те, кто в период Гражданской войны отстаивал с оружием в руках крестьянские интересы и сражался с казаками. Иногородние, оценивая новую ситуацию, возмущались: «Советская власть делает неправильно, оказывая внимание казакам -нашим врагам» [8]. Один селькор с Дона уже в мае 1925 г. писал в «Крестьянскую газету», что казачество, которое «не забыло своей старой зверской схватки», трактует политику «лицом к деревне» в свою пользу и утверждает, что «правительство хочет взять казачество использовать [для] усмирений тех крестьян, которые не хочут Сов.[етской] власти и не подчиняются ей. И темная казачья масса радуется тому, что скоро можно будет гулять плеткой по мужицким спинам» [9].
Не менее интересно, какие же оценки давали этой новой политике сами донские казаки? Естественно предположить, что большая часть донского казачьего сообщества весьма благожелательно встретила известия о переходе большевиков к политике «лицом к казачеству». Проведённый нами анализ содержания свидетельств различных источников позволяет, однако, со всей определенностью утверждать: донцы не демонстрировали единодушного одобрения проказачьим инициативам лидеров Советского государства и компартии. Хотя большинство донских казаков в целом с воодушевлением поддержало политику
«лицом к казачеству», определенная часть всё же с подозрением или даже прямой враждебностью отнеслась к ней. Первоначально казаки были растеряны известиями о политике «лицом к казачеству», многие выражали сомнения в искренности большевиков. Представители донского руководства констатировали в 1925 г.: «После лозунга лицом к деревне казачество [сначала]... не доверяло этому лозунгу, пассивно относилось к работе вообще, не выступало, открыто не показывало свои зубы». Самые подозрительные вопрошали большевиков по окончании Апрельского пленума и начала реализации его решений на практике: «Почему нашу форму не носите, а нас за-ставляете[?] Чтобы нас скорей арестовать[?]» [10].
Когда период сомнений и растерянности закончился, донское казачье сообщество разделилось на выражавших одобрение большевистским мирным инициативам и на тех, кто эти инициативы оценивал критически. Конечно, точное соотношение тех и других установить не представляется возможным. Но, судя по частоте упоминаний в источниках, всё же большинство было довольно смягчением большевистской политики и с оптимизмом смотрело в будущее, радуясь, что советская власть наконец-то «повернулась лицом к казачеству. А то до сих пор казаки чувствовали себя как бы обиженными» [11].
Наряду с позитивными оценками проказачьих деклараций и мероприятий большевиков, относительно небольшая часть донского казачества встретила инициативы компартии резко отрицательно. Так, казак В.И. Зер-щиков из х. Арпачин Багаевского района, рассерженный лицемерием коммунистов, писал в редакцию «Крестьянской газеты» в декабре 1925 г.: «Говорят, да так неохотно, что казачеству дана демократия. Возвращены какие[-]то старые привилегии. Казачья форма, даже холодное оружие. Что толку с этого. А средство к существованию отняли. Нас[-]то казаков выгнали [со своих земель, дали по] 1 д[есятине] земли, а иным и этого не попадает. Царское правительство отнимало у казаков земли, но всю не успело отнять так, сов.[етское] правительство постаралось отнять. Теперь остановка за одним. Заставить казака по[-]прежнему справляться на военную каторгу» [12].
Как видим, для части казаков, имевших подобные настроения, недовольство аграрной политикой советской власти не могло быть затушёвано «разрешением» казачьих традиций. Отметим, что одна из основных традиций -обязательная и длительная служба в вооруженных силах - по-прежнему вызывала неоднозначную реакцию казачьих сообществ. Немало донцов не желало восстановления воинской повинности, которая в досоветские времена представляла собой важнейшую, но и весьма тяжёлую обязанность их сословия [13].
Провозглашая политику «лицом к деревне», её основную составляющую «лицом к казачеству», лидеры РКП(б) всё же имели в виду лишь ту его трудовую часть, которая мыслилась ими как реальная или потенциальная социальная опора формирующегося режима. Это не замедлило сказаться в условиях острого кризиса хлебозаготовок 1928 - 1929 гг. и начавшегося свёртывания нэпа, последующей реализации курса на сплошную коллективизацию сельского хозяйства. Очередное изменение «генеральной линии» правящей партии, резкий переход к
применению уже проверенных на практике административно-репрессивных мер по отношению к донскому казачеству и части зажиточного коренного крестьянства показали во многом искусственный, временно вынужденный характер прежней кампании в условиях сохранения «идеологической и политической диктатуры» иногородних с учётом их доминирующего положения в среднем эшелоне системы власти и управления.
Это позволило И.В. Сталину и его сторонникам в партии и советских органах власти в центре и на местах провести свои установки по изменению стратегии развития и курса на форсированное строительство основ социализма, одновременно укрепив свои позиции в борьбе с троцкистами и другими партгруппами к 1934 - 1935 гг.
Итак, характеризуя в целом период 1920-х гг., следует констатировать, что вполне отчётливо прослеживаются дуалистическая позиция правящей большевистской государственно-политической элиты в казачьем вопросе и реакция на неё в среде казачьего и иногороднего крестьянского населения. На наш взгляд, специальной, отдельно определявшейся «казачьей политики», как самостоятельного постоянного направления в 1920-х гг. не было. Изначально, ещё в годы Гражданской войны и «военного коммунизма», была определена «стратегическая линия» в казачьем вопросе, политика поэтапного «расказачивания», проводившаяся через отмену и постепенные изменения сословно-правового, военного и хозяйственно-поземельного статуса, отчасти уклада жизни казачества. Такая политическая линия весьма логично вписывалась в стратегию уничтожения сословий и классов отжившего своё феодально-буржуазного общества. Предполагалось окончательное «окрестьянивание» казачества, перевод большей его части в статус нового советского «колхозно-кооперативного» крестьянства в период глобальных преобразований аграрного сектора экономики, в ходе форсированной «социалистической модернизации» и построения «основ социализма». Причём дуализм данной стратегической линии состоял в применении на разных этапах различных методов политической тактики её проведения и применения в ситуации наличия двух сложившихся различных подходов к решению казачьей проблемы, в самой политической элите её высшем и среднем звене (постепенного либерально-бюрократического и форсированного административно-репрессивного).
В целях сохранения и удержания власти в острых кризисных ситуациях, в периоды переломных политических моментов большевистская партийная элита по необходимости учитывала и использовала военные и культурно-бытовые, хозяйственные традиции, особенности казачества как сословия и субэтнической группы, но лишь до определённого нужного ей эффективного (либо неэффективного) результата. Следует особо подчеркнуть, что при этом всегда учитывалось и использовалось устойчивое негативное и предвзятое отношение большей части иногороднего, городского и сельского населения регионов юга России, в том числе и Дона к казакам. В условиях такого политического дуализма в «казачьем вопросе» периодически возникали рецидивы репрессивной (наступление) или либеральной (отступление) тактики в от-
ношении казачества, с учётом мнений тех лидеров, которые пользовались наибольшим авторитетом на данном историческом этапе. Так, например, в 1920 -1930-х гг. в рамках РСФСР имел место, по жёсткой оценке Н.Ф. Бугая, «территориальный геноцид казачества» в виде постоянных административно-территориальных «перекроек» бывших единых областей казачьих войск, дробивших живую ткань исторически сложившихся вековых культурно-хозяйственных, общинных комплексов. Однако также имели место и обратные попытки «возрождения» казачества в «советском варианте», эксперименты «показачивания» крестьян, иногородних и горцев Кавказа. Эти процессы зачастую шли параллельно, а иногда и пересекались, что наглядно проиллюстрировано в новейших исследованиях А.В. Баранова, А.М. Гонова, Я.А. Пе-рехова, С.А. Кислицына, А.П. Скорика и В.А. Бондарева, В.Г. Шнайдера и др. [14].
Как было показано выше, важным этапом «востребованности» казачества юга России стали 1924 - 1928 годы восстановления и развития аграрного сектора экономики и реализации на местах новой экономической политики в контексте тактики «лицом к казачеству». Далее власти опять вернулись к методам репрессивного расказачивания и раскрестьянивания периода кризиса хлебозаготовок, в условиях свёртывания нэпа и сплошной коллективизации 1929 - 1933 гг., при переходе к политике форсированного «построения основ социалистической экономики». В условиях обострения внешнеполитической ситуации накануне Второй мировой войны снова вернулись к тактике социального согласия и даже к попытке конструирования обновлённого поколения «советских казаков». Была развёрнута кампания «За советское казачество», началось создание казачьих частей в составе РККА накануне и в период Великой Отечественной войны (1936 - 1945 гг.). Однако это был практически предпоследний серьёзный опыт использования сталинской, советской партийно-политической элитой потенциала казачьей этносоциальной общности до времени её частичной музейно-фольклорной реабилитации в период «оттепели» 1956 -1964 гг. Реальный «казачий ренессанс» начался гораздо позднее, с 1989 - 1990 гг. в период перестройки и последовавшего за ней современного Российского ре-формационного «постмодерна».
Литература
1. ЦДНИРО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 141. Л. 61; Ф. 4. Оп. 1. Д. 4. Л. 25; Ф. 5. Оп. 1. Д. 33. Л. 3, 4 - 4а; Ф. 118. Оп. 1. Д. 55. Л. 8.
2. Крестная ноша. Трагедия казачества.Ч. 1. 1924 - 1934 / сост. В.С. Сидоров. Ростов н/Д,1994. С. 12.
3. ЦДНИРО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 15. Л. 41а; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 904. Л. 82 - 84.
4. ЦДНИРО. Ф.5. Оп. 1. Д.10. Л. 38а; Д. 32. Л. 5, 15.
5. Воскобойников Г.Л., Прилепский Д.К. Казачество и социализм. Исторические очерки. Ростов н/Д, 1986; Перехов Я.А. Власть и казачество. Поиск согласия (1920 - 1926 гг.) Ростов н/Д, 1997. С. 82 - 96; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 172. Л. 92, 93; Д. 174. Л. 55.
6. Резолюция Апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б) «По вопросу о казачестве» // КПСС в резолюциях и решениях пленумов, съездов и конференций. М., 1953. С. 932.
7. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 174. Л. 10 - 11; Оп. 84. Д. 917. Л. 51, 77; ЦДНИРО. Ф. 75. Оп. 1. Д. 47. Л. 2г; Ф. 5. Оп. 1. Д. 141. Л. 61а - 62.
8. «Совершенно секретно»: Лубянка - Сталину о положении в стране (1922 - 1934 гг.). Т. 4. 1926 г., ч. 1 / отв. ред. А.Д. Чернев. М., 2001. С. 33.
9. РГАЭ. Ф. 396. Оп. 3. Д. 570. Л. 175 - 175 об.
10. ЦДНИРО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 72. Л. 1; Д. 70. Л. 168, 138.
11. РГАЭ. Ф. 396. Оп. 3. Д. 795. Л. 761; Д. 575. Л. 4; Д. 580. Л. 98.
12. Там же. Д. 795. Л. 403 - 403 об.
13. ЦДНИРО. Ф. 118. Оп. 1. Д. 75. Л. 135; Ф. 5. Оп. 1. Д. 141. Л. 61.
14. См.: Бугай Н.Ф. Репрессированные народы: казаки // Шпион. 1994. №1 (3). С. 152; Его же. Казачество России: отторжение, признание, возрождение (1917 - 1990 гг.). М., 2000; Кислицын С.А., Кириченко А.Н. Указ и шашка. Политическая власть и донские казаки в ХХ веке. Ростов н/Д, 2007. С. 4 - 10, 265 - 306; Перехов Я.А. Административно-территориальная реформа на Северном Кавказе 1920-х гг. и казачий вопрос // Национальные элиты и проблемы социально-политической и экономической стабильности: материалы Всерос. науч. конф. , г. Ростов-на-Дону, 9 - 10 июня 2009 г. Ростов н/Д, 2009. С. 247; Скорик А.П. Казачий Юг России в 1930-е годы: грани исторических судеб социальной общности. Ростов н/Д, 2009. С. 108 - 280; Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г. Донцы в 1920-е годы: очерки истории. Ростов н/Д, 2010. С. 88 - 124; и др.
Поступила в редакцию 12 октября 2010 г.
