CC BY
80
УДК 9 (С 16) 24
ДОНСКИЕ КАЗАКИ И СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 1920-х годов: ОТ СОЦИАЛЬНОГО КОМПРОМИССА
К «ХОЛОДНОЙ»КОНФРОНТАЦИИ
© 2009 г. Р.Г. Тикиджьян
Ростовская академия сервиса Южно-Российского государственного университета экономики и сервиса, ул. Варфоломеева, 215, г. Ростов-на-Дону, 344018, fef@rostinserv. ги
Rostov Service Academy of South Russian State University of the Economics and Service, VarfolomeevSt., 215, Rostov-on-Don, 344018, fef@rostinserv. ru
Анализируется проблема взаимоотношений на протяжении второй половины 1920-х гг. советско-партийного руководства и донских казаков, представлявших одну из наиболее крупных и значимых в социально-экономическом и политическом плане казачьих общностей юга России.
Ключевые слова: донское казачество, большевики, сословие, классовая политика, чрезвычайные хлебозаготовки, репрессии, протест.
In the article the problem is analyzed of the mutual relations during the second part of1920 between soviet and party leadership and Don Cossacks, which were one of the biggest and the most important in social, economic and political part of the Cossacks organizations in the South of Russia.
Keywords: Don Cossacks, Bolsheviks, classes, class politics, bread-stoking of emergency, repressions, protest.
В истории донского казачества, равно как и российского общества в целом, охватывающий второе десятилетие XX в. период нэпа занимает особое место, что в значительной мере объясняется наличием в рамках данной эпохи целого ряда заманчивых (к сожалению, несостоявшихся) исторических альтернатив. Пожалуй, важнейшей среди них (если говорить только о казачьих сообществах) являлась представившаяся казакам возможность избавиться от тягот и ограничений сословного статуса, но сохранить при этом свои субэтнические особенности и успешно продолжить движение по пути превращения в один из уникальных этносов России. Хотя отмеченная историческая альтернатива не была реализована (причем в этом меньше всего были повинны сами казаки), одной из актуальных задач отечественной историографии постсоветского периода является взвешенный, непо-литизированный анализ мероприятий большевиков, направленных на скорейшую и мирную интеграцию казачьих сообществ в обновленное, лишенное сословных перегородок общество. Результаты такого анализа чрезвычайно важны и востребованы в условиях продолжающихся в постсоветской России процессов, обычно определяемых современниками как возрождение казачества.
Положение и жизнедеятельность донских казаков в период нэпа и в особенности их взаимоотношения с большевистским руководством неоднократно освеща-
лись в научных исследованиях А.В. Баранова, Г.Л. Вос-кобойникова, Я.А. Перехова, С.А.Кислицына, Н.А. Токаревой, П.Г. Чернопицкого и др. [1] Однако в рамках данной темы остается значительное количество лакун и спорных вопросов в трактовке политики советской власти по отношению к казачеству в 20-е гг., в которой некоторые исследователи видят неизменный курс на «латентное расказачивание». Историографический обзор позволяет согласиться с утверждением Я.А. Перехова, что «одним из наименее изученных и, как показали публикации последних лет, дискуссионных периодов истории казачества является время от окончания гражданской войны до массовой коллективизации» [2, с. 6]. В частности, весьма фрагментарно освещен такой драматический период казачьей истории, как вторая половина 1920-х гг., когда И.В. Сталин и его сторонники, перечеркнув относительно оптимальные решения апрельского (1925 г.) Пленума ЦК РКП(б), обрушили на хлеборобов, и в том числе на донских казаков, всю мощь репрессивно-карательного аппарата. Нуждаются в дополнительном анализе такие вопросы, как противодействие казачества тотальному насилию власти в 1927 - 1929 гг., взаимоотношения казаков и крестьян в условиях ужесточения аграрной политики большевиков, влияние «чрезвычайных» хлебозаготовок на состояние казачьих общностей юга России (в частности, на усиление сослов-но-корпоративной сплоченности и замкнутости каза-
ков), и проч. С учетом вышеизложенного в рамках данной статьи нами предпринята попытка осветить социальную реакцию донских казаков на массированное применение сталинским режимом в 1927-1929 гг. насильственных, «чрезвычайных» мер в отношении советской деревни.
Потепление во взаимоотношениях большевистского режима и донского казачества, отчетливо наметившееся уже на исходе Гражданской войны, закономерно увенчалось проказачьими решениями Пленума ЦК РКП(б), состоявшегося в апреле 1925 г. Эти решения, принятые в общем русле политики «лицом к деревне», способствовали повышению хозяйственной и общественной активности казаков (в частности, «оказачиванию» [3] местных органов власти) и привели к тому, что казачество с возросшим доверием стало относиться к советской власти. Я.А. Перехов отмечает, что «за следующие после пленума ЦК полтора года для казачества было сделано больше, чем за все годы советского режима» [2, с. 100], и реакция казаков не заставила себя ждать: «Многие факты говорят о том, что казачество постепенно принимало порядки, установленные советской властью, и соглашалось с ними» [2, с. 108].
Действительно апрельский Пленум многое изменил во взаимоотношениях казачества и большевиков. Накануне Пленума в ЦК РКП(б) с мест поступали самые пессимистические оценки социальных настроений казачества. Так, 10 марта 1925 г. информотдел ЦК подготовил сводку сообщений с мест о положении в некоторых казачьих регионах, дав ей название «О казачестве». Здесь отмечалось, что «почти по всем материалам» с мест настроение казачества «характеризуется как враждебное и недоверчивое по отношению к советской власти и партии», что казачество ощущает себя в качестве «пасынков власти советов», вследствие чего «при первых серьезных испытаниях для советской власти этот вопрос (т.е. казачий. - Р.Т.) может стать во всем его объеме» и «не исключена угроза превращения "матерых" казацких гнезд в русскую "Вандею"» [4]. Напротив, после пленума казаки в большинстве своем давали либеральным мероприятиям большевиков весьма восторженные оценки, радуясь, что советская власть наконец-то «повернулась лицом к казачеству. А то до сих пор казаки чувствовали себя как бы обиженными» [5].
Показательно, что немало партийно-советских работников и значительная часть сельского населения (как правило, беднейшие слои деревни) резко негативно расценили и политику «лицом к деревне», и, в частности, процессы «оказачивания». Местные партработники утверждали, что в результате поворота «лицом к деревне» мужики стали хозяевами, а коммунисты - слугами (один из возмущенных большевиков даже обозвал либеральные мероприятия ЦК в отношении деревни «фашизмом») [6]. Представители власти и работники ОГПУ расценивали оживление общественной жизни в деревне и в казачьих станицах как рост «кулацкой» активности. Так, полномочный представитель ОГПУ по Северо-Кавказскому краю Е.Г. Евдокимов утверждал, что «до лозунга "лицом к деревне" кулак, главным образом казачий кулак, от-
сиживался», а затем стал активно бороться за места в сельских и станичных советах, землеустроительных комиссиях, и т. д. [7, л. 74] Иногороднее крестьянство выражало возмущение проказачьими мероприятиями правительства («советская власть делает неправильно, оказывая внимание казакам - нашим врагам» [8]) и высказывало опасения возросшей активностью казаков. Один селькор с Дона в мае 1925 г. писал в «Крестьянскую газету», что казачество, которое «не забыло своей старой зверской схватки», трактует политику «лицом к деревне» в свою пользу и утверждает, что «правительство хочет взять казачество использовать [для] усмирений тех крестьян, которые не хочут Сов.[етской] власти и не подчиняются ей. И темная казачья масса радуется тому, что скоро можно будет гулять плеткой по мужицким спинам» [9]. Широкое распространение антиказачьих настроений среди представителей советско-партийного руководства и их социальной опоры в деревне - сельской (иногородней) бедноты - являлось лучшим доказательством того, что нормализация отношений между казаками и большевиками представляет собой весьма кратковременное явление, некий исторический казус.
Так и произошло. С 1927 г. взаимоотношения между большевистским режимом и донским казачеством начали меняться в худшую сторону, что стало следствием пересмотра сталинским руководством политики по отношению к деревне. Как известно, в 1927 г. в СССР возник кризис хлебозаготовок, спровоцированный паническими настроениями в обществе, ожидавшем близкой войны с Англией и запасавшимся продовольствием; в итоге стоимость хлеба существенно увеличилась и крестьяне, учитывая рыночную конъюнктуру, сократили продажу зерна государству по заниженным, «твердым» ценам. Руководство страны во главе с И.В. Сталиным, не желая поднимать государственные закупочные цены на хлеб (так как, по убеждению властей, это затормозило бы темпы индустриализации), широко применило по отношению к крестьянам методы жесточайшего административного давления. И хотя Сталин демагогически заявлял в феврале 1928 г., что «нэп есть основа нашей экономической политики, и остается таковой на длительный исторический период» [10], фактически же «чрезвычайные хлебозаготовки» 1928 - 1929 гг. стали своеобразной «генеральной репетицией», историческим превью сплошной коллективизации.
Как отмечала Н.А. Токарева, «в арсенале хлебозаготовителей были разнообразные методы, от уговоров до самого откровенного издевательства над крестьянством и казачеством Северного Кавказа» [11, с. 117]. Сотрудники ОГПУ в это время фиксировали проводимые в деревне местными властями и «активистами» из числа батраков и бедняков «массовые обыски, произвольные аресты, грубое отношение и факты насильственного изъятия всех хлебных излишков» [12, с. 754] (а секретарь ЦК ВЛКСМ А.И. Косарев в июне 1929 г. обвинил в «перегибах» членов своей организации, говоря, что «комсомольцы-крестьяне, северо-кавказские грешили именно по линии хлебозаготовок» [13]). Чувство элементарной человеческой жалости при этом было чуждо
распоясавшимся представителям власти. Так, в одной из станиц Донского округа Северо-Кавказского края хлебозаготовители безапелляционно приказали казаку-середняку сдать 30 пудов «хлебных излишков». Ретивые борцы за «светлое будущее» не обратили внимания на уговоры хлебороба, твердившего, что это последние его запасы, и что в случае их изъятия его семью из 8 человек ждет голод. Отчаявшись уговорить членов комиссии, не желая видеть голодные муки своих близких, жена середняка повесилась [12, с. 747].
Любопытно, что 30 июня 1928 г. Северо-Кавказский крайком ВКП(б) разослал всем обкомам и окружкомам края письмо следующего содержания: «Проведение хлебозаготовительной работы в Январе - Июне м[еся]-цах экстраординарными мерами поставило некоторых наших работников в ряде мест в невыгодное положение перед широкими массами крестьянства. Создалось представление о ряде наших работниках у крестьян, как о "нажимщиках", "выколачивателях хлеба", "перегибщиках" и т.п., что не может свидетельствовать об авторитете их в глазах масс и этим самым создается осложнение для нашей работы в деревне». В связи с этим крайком предлагал местным парткомам «в ближайшее время произвести перемещение части низовых... работников ставших в результате хлебозаготовительной работы наиболее одиозными в глазах крестьян» [14]. Руководители Сальского округа Северо-Кавказского края весной 1929 г. также решили «просмотреть партийное и советское руководство в селах (в особенности в местностях, пораженных недородом), принимая меры к срочной замене всех опороченных и вызывающих раздражение бедноты элементов» [15]. До какой же степени надо было озлобить хлеборобов, - и крестьян, и казаков, - чтобы власти сами пошли на такие меры!
Безжалостные действия представителей органов власти и сельских активистов вызвали закономерное возмущение и протест жителей донских сел и станиц. Но, предваряя освещение конкретных форм и выражений этого протеста, следует подчеркнуть, что невозможно в данном случае говорить ни об избирательном репрессировании большевиками только казаков (в соответствии с воскрешенными сценариями «расказачивания» времен Гражданской войны), ни о том, что лишь казаки выступали против давления власти.
Сами казаки, правда, расценивали «чрезвычайные хлебозаготовки», а затем и форсированную коллективизацию как возвращение ко временам «расказачивания» (в документах Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) в этой связи утверждалось, что «кулачество очень усиленно распространяет провокацию о, якобы, проводимым на Северном Кавказе расказачивании» [16]). Однако такие оценки не были объективными и порождались узостью взгляда, вполне свойственной представителям отдельно взятой социальной группы. Гораздо более справедливы утверждения исследователей о том, что «существование внутри казачества тех же классовых группировок, что и среди крестьянства (только в иных пропорциях), и явное преобладание середняцких хозяйств позволяло руководителям [Северо-Кавказского] края, свято соблюдавшим классовый принцип, рассмат-
ривать партийную политику в казачьем вопросе как составную часть политики по отношению к крестьянству в целом» [2, с. 81-82]. «Чрезвычайные хлебозаготовки», сопровождавшиеся небывалым со времен «военного коммунизма» разгулом властного насилия, в равной мере ударили и по крестьянам, и по казакам. Протест сельского населения также был единым, чему в определенной степени способствовало то обстоятельство, что объективные процессы развития южно-российской деревни в 1920-х гг. несколько сгладили «сословную неприязнь, поставив вопрос о сословности на задний план» [17].
Но по ряду причин донские казаки выдвигались на передовые позиции в протестном движении российской деревни против насилия хлебозаготовителей. Следует указать на их большую сплоченность по сравнению с крестьянством и большую зажиточность. Даже после Гражданской войны казаки в массе своей оставались более состоятельными, чем иногородние. По выборочным гнездовым обследованиям, в 1927 г. в массе хлеборобов Северо-Кавказского края 39,9 % составляли батраки и беднота. Но среди казаков удельный вес этих групп равнялся всего лишь 10 - 12 %. Напротив, удельный вес социальных групп в составе сельского населения, отличавшихся более высоким уровнем материального благосостояния, у казаков был выше, чем у иногородних. Если в массе южно-российских хлеборобов середняцкая группа составляла 55 %, то у казаков - 73 -75 %, а зажиточные соответственно - 6,1 и 10 - 12 % [18]. Разумеется, будучи более зажиточными, казаки в большей мере страдали от бесчинств хлебозаготовителей, что стимулировало их протестную активность.
При этом казаки (и в том числе донские), нередко демонстрировали доверие своей «кулацко-зажиточной верхушке», вопреки попыткам большевиков расколоть казачьи сообщества по социально-имущественным признакам. Подобные отношения между зажиточной верхушкой и основной массой хлеборобов наблюдались и в среде крестьянства, но большевики были в наибольшей мере обеспокоены именно сплоченностью казаков, поскольку «кулаки» из казачьей среды проявляли повышенную социально-политическую активность. Подчеркивая этот факт, полномочный представитель ОГПУ в Северо-Кавказском крае Е.Г. Евдокимов говорил в 1928 г., что «середняк-казак больше прислуш[ив]ается к мнению кулака-казака»; нельзя также игнорировать тот факт, что, «кроме того, что наши кулаки грамотны, большинство из них бывшие командиры и в свое время в казачьих областях они являлись общественными работниками, вождями» [7, л. 75, 79]. Иными словами, если следовать логике Евдокимова (которую, кстати, разделяли руководители Северо-Кавказского края), «кулаки» из состава казачества, подвергаясь хлебозаготовкам по завышенным нормам и репрессиям, с большим успехом могли увлечь за собой массу станичников, чем «кулаки» из числа иногородних.
Наконец, нам представляется вполне обоснованным мнение исследователей о том, что «у казачества традиционной была психология привилегированного землепользователя, хозяина, самостоятельно распо-
ряжавшегося результатами своего труда на паевой земле», в связи с чем «чрезвычайные хлебозаготовки» сообщество донских казаков «восприняло болезненно». Напротив, «крестьянин-середняк получил землю из рук Советской власти, поэтому был более терпелив ко всем ее мероприятиям» [11, с. 119]. Данное обстоятельство в некоторой степени способствовало тому, что казачество Дона более активно, чем крестьянство, выступило против действий сталинского режима в 1927 - 1929 гг. Тем более, что «многие казаки на первых порах не верили в силу государственных репрессий» [19, с. 281] (но уж эти-то иллюзии сталинский режим развеял очень быстро и весьма убедительными мерами!).
В основном протест сельских жителей и донских казаков в том числе против практики «чрезвычайных хлебозаготовок» выражался в ряде форм: резкой критике мероприятий власти; отказах отдавать хлеб государству за бесценок и сверх установленных норм; агитации за «крестьянские союзы» (или в южнороссийском варианте «союзы хлеборобов»); распространении разного рода антисоветских и провокационных слухов, особенно о якобы приближающейся войне и иностранной интервенции, в рамках которой ожидалось возвращение казаков-белоэмигрантов. Готовности перейти к более активным формам протеста, а тем более к вооруженной борьбе ни казаки, ни крестьяне Дона (да и всего юга России) в 1927 - 1929 гг. пока еще не демонстрировали.
В условиях резкого недовольства властью на Дону и Северном Кавказе, как и в других сельскохозяйственных регионах СССР, участились случаи агитации за создание «крестьянских союзов», в которых сельские жители видели эффективное средство защиты своих интересов. Так, в станице Егорлыкской Мече-тинского района Донского округа Северо-Кавказского края два казака осенью 1927 г. говорили: «через союз [хлеборобов] можно добиться гораздо меньшего налога, нормы которого устанавливали бы крестьяне, а не рабочие. Через союз мы могли бы иметь торговые сношения с заграницей и нам гораздо дешевле бы обходились [импортные] товары» [20]. Идея создания «крестьянских союзов» была настолько популярна среди земледельцев Дона, Кубани и Ставрополья, что Северо-Кавказский крайком ВКП(б) еще в 1926 г. был вынужден выпустить для партработников специальную брошюру под красноречивым названием: «О крестьянском союзе (конспект возражений)». Здесь иезуитски доказывалось, что в 1905 - 1907 гг., во время первой русской революции, борьба крестьян за создание собственных союзов носила революционный характер, а вот при советской власти попытки создать такие союзы являются, как ни удивительно, контрреволюционными [21].
Тот факт, что за создание «союза хлеборобов» на юге России и, в частности на Дону, в равной мере ратовали и казаки, и иногородние крестьяне, лишний раз свидетельствует о том, что протестное движение сельских жителей Северо-Кавказского края против «чрезвычайных» мероприятий сталинского режима в
1927 - 1929 гг. не было разделено жесткими сословными перегородками. «Союзы хлеборобов», будь они созданы, вряд ли носили бы узкокорпоративный характер: это было практически невозможно ни с общественно-политической, ни, тем более, с хозяйственно-экономической точки зрения. Вместе с тем в донских станицах раздавались и призывы к созданию чисто казачьих организаций. Так, в 1928 г. в Богаевском районе Донского округа Северо-Кавказского края «группировка молодых казаков-кулаков срывала хлебозаготовки выпуском листовок» и пыталась создать «Союз казачьей молодежи» [12, с. 670]. Надо сказать, что это не единственный подобный случай, причем донские казаки не были оригинальны в своем стремлении создать собственно казачьи организации для защиты своих прав и интересов. Так, в конце 1929 г. в Армавирском округе Северо-Кавказского края возникла организация под названием «самзак», т.е. «самозащита казачества» [22]. Впрочем, стремление к созданию таких организаций ослабляло единый протест сельских жителей против насильственных хлебозаготовок и других антикрестьянских (и, конечно, антиказачьих) мероприятий сталинского режима.
Наибольшую озабоченность властей вызывали распространявшиеся в селах и станицах юга России слухи о приближающейся войне СССР с капиталистическими странами, которая, по убеждению казаков, закончится крахом большевистского режима. Слухи эти особенно были характерны для казачьих сообществ, представители которых, имея за границей родственников-эмигрантов, надеялись на их победное возвращение вместе с войсками интервентов. Выражая такие настроения, в
1928 - 1929 гг. некоторые казаки, проживавшие в Северо-Кавказском крае, писали своим родственникам за границу: «В воздухе висит война. Очень хочу, чтобы слухи о войне оправдались - может быть, тогда скорее увидимся», «Боже милосердный, где наши спасители? Идите скорей, какой угодно ценой, а то дальше ни вы, ни мы не нужны уже будем» [23].
Повторяясь, отметим, что слухи о якобы приближавшейся войне были практически всегда неутешительны для большевиков, ибо предрекали их гибель. В частности, сотрудники Сальского окружного отдела ОГПУ, каждую пятидневку аккуратно информировавшие руководство округа о настроениях населения, постоянно фиксировали такие ожидания: «Англия и Япония скоро расправятся с революционными войсками Китая, которые они уже почти разбили в дребезги и как только разобьют вот эти остатки, так придут к нам и начнут бить наших коммунистов, которые так хорошо окопались и понабили свои карманы». При этом сотрудники ОГПУ добросовестно констатировали, что многие казаки готовы во время будущей войны не дожидаться бездеятельно краха большевистского режима, но «повернуть оружие на коммунистов», «разделаться с этой сворой» (т.е. с большевиками.- Р. Т.). Любопытно, что нередко резко антибольшевистские настроения демонстрировали даже те казаки, которые во время Гражданской войны воевали на стороне большевиков («красные партизаны»): «ком-
мунистам скоро придет конец, мы б.[ывшие] красноармейцы^] партизаны всех [их] перевешаем» [24].
Сальский округ не представлял собой исключения. В других донских округах Северо-Кавказского края, как и в целом на юге России, немало казаков во время разговоров о грядущей войне открыто заявляли о том, что сражаться они будут отнюдь не за коммунистов. Агенты ОГПУ в конце 1920-х гг. докладывали, что «в ряде случаев кулачество и реакционная часть казачества в своей к[онтр]р[еволюционной] агитации доходили до выбрасывания лозунгов о необходимости восстания против Соввласти». Так, в Верхнедонском, Вешенском, Криворожском, Кашарском районах Шахтинско-Донецкого округа, где в 1920 г. наблюдалось мощное повстанческое антибольшевистское движение, казаки говорили: «Давайте организовываться и садиться на коней, и мы покажем, как брать хлеб. Нам нужно собраться человек 20 - 30, и мы сможем занять Тацинскую, а там и Моро-зовскую, где нам помогут в этом, и там мы сможем достать оружие. Вот тогда мы покажем, как брать хлеб». Отдельные донцы, настроенные наиболее решительно, копили боеприпасы, покупая с этой целью у населения винтовочные патроны по 20 - 25 коп. за штуку [12, с. 706].
Однако слова остались словами: в рассматриваемый период времени казаки в массе своей так и не перешли к решительным действиям, причиной чего являлось не только ослабление казачьих сообществ в ходе Гражданской войны, но и надежды хлеборобов на то, что ужесточение большевистской аграрной политики представляет собой временное явление, которое нужно перетерпеть. Показательны в данном случае действия «кулацкой группировки» Мечетинского района Донского округа, которая на протяжении 1928 г. срывала хлебозаготовки антисоветской агитацией, но к вооруженной борьбе не прибегала, хотя имела в своем распоряжении пулемет [12, с. 670].
Итак, в 1927 - 1929 гг. в отличие от последовавшего периода сплошной форсированной коллективизации протестное движение донских казаков не отличалось крайне острыми формами: до массовых (тем более вооруженных) акций протеста дело не дошло. Однако «чрезвычайные» хлебозаготовки, сопровождавшиеся повальным насилием властей, обострили взаимное недоверие между донским казачеством и большевистским режимом, затруднили процесс интеграции казачьих обществ в новую, реформированную общественную структуру. Свидетельством сохранения и, более того, усиления этого взаимного недоверия являлся крайне низкий удельный вес казаков в составе парторганизации Северо-Кавказского края. К июлю 1928 г. в составе Северо-Кавказской парторганизации насчитывалось 3 042 казака, или всего лишь 3,7 % от общей численности южно-российских коммунистов [17], что, конечно, никак не соответствовало их удельному весу в составе населения Северо-Кавказского края. Напряженные отношения, «холодная» конфронтация между казаками и властью переросли в серию открытых столкновений уже во время сплошной форсированной коллективизации, развернутой сталинским режимом после своеобразной
«тренировки» в период «чрезвычайных хлебозаготовок» с конца 1929 г.
Однако в заключение следует отметить, что оценки, характеризующие стратегическую политику советской власти и РКП(б) в период 20-х гг., её конкретные тактические «антиказачьи» проявления как продолжающееся постоянное «латентное» расказачивание, на наш взгляд, требуют более обоснованной аргументации.
Литература
1. См., напр.: Баранов А.В. Многоукладное общество Северного Кавказа в условиях новой экономической политики. Краснодар, 1999; Воскобойников Г.Л., При-лепский Д.К. Казачество и социализм: Исторические очерки. Ростов н/Д, 1986; Донская история в вопросах и ответах / под ред. Е.И. Дулимова и С.А. Кислицына. Т. 1. Ростов н/Д, 1997; Иванов В.И., Черно-пицкий П.Г. Социалистическое строительство и классовая борьба на Дону (1920 - 1937 гг.). Ростов н/Д, 1971; Перехов Я.А. Власть и казачество: поиск согласия. Ростов н/Д, 1997; Кислицын СА., Кириченко А.С. Указ и шашка. Политическая власть и донские казаки в ХХ веке. Ростов н/Д, 2007; Токарева Н.А. Деформация социально-экономических отношений в станицах и селах Северо-Кавказского края в 1928 - 1929 гг. : дис. ... канд. ист. наук. Ростов н/Д, 1994.
2. Перехов Я.А. Указ. соч.
3. Горюнов П. О казачьем вопросе (из наблюдений и опыта работы по Ейскому р-ну Донского округа). Ростов н/Д, 1925. С. 31.
4. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 904. Л. 82, 83, 84.
5. РГАЭ. Ф. 396. Оп. 3. Д. 795. Л. 761.
6. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 917. Л. 51.
7. ЦДНИ РО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 704.
8. «Совершенно секретно»: Лубянка - Сталину о положении в стране (1922 - 1934 гг.). Т. 4. 1926 г. Ч. 1 / отв. ред. А.Д. Чернев. М., 2001. С. 33.
9. РГАЭ. Ф. 396. Оп. 3. Д. 570. Л. 175 - 175об.
10. Сталин И.В. Первые итоги заготовительной кампании и дальнейшие задачи партии. 13 февраля 1928 г. // Соч. Т. 11. С. 15.
11. Токарева Н.А. Указ. соч.
12. Советская деревня глазами ВЧК - ОГПУ - НКВД. Документы и материалы : в 4 т. / под ред. А. Бере-ловича, В.П. Данилова. М., 2000. Т. 2.
13. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 86. Д. 37. Без нумерации.
14. ЦДНИ РО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 760. Л. 556.
15. Там же. Ф. 97. Оп. 1. Д. 111. Л. 7.
16. Там же. Ф. 7. Оп. 1. Д. 945. Л. 24.
17. Там же. Д. 754. Л. 151.
18. Баранов А.В. Социальное и политическое развитие Северного Кавказа в условиях новой экономической политики (1921 - 1929 гг.). СПб., 1996. С. 275.
19. Баранов А.В. Многоукладное общество...
20. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 16. Л. 268.
21. Там же. Д. 71. Л. 4 - 11.
22. Советская деревня глазами ВЧК - ОГПУ - НКВД. Т. 3, кн. 1. М., 2003. С. 180.
23. Крестная ноша. Трагедия казачества. Ч. I. Как нау- 24. ЦДНИ РО. Ф. 97. Оп. 1. Д. 76. Л. 2-4, 28-32, 51, 52,
чить собаку есть горчицу. 1924 - 1934 / сост. В.С. Си- 81, 82, 102, 103.
доров. Ростов н/Д, 1994. С. 70, 114.
Поступила в редакцию 23 октября 2008 г.
