CC BY
32
DOI: 10.26105/SSPU.2019.57.6.006 YAK 94(571)"1920/1930" ББК 63.3(211)614-21
И.Н. СТАСЬ
I.N. STAS
ПОЛИТИКА ИДЕНТИЧНОСТИ И ЗЕМЛЕУСТРОЙСТВО
МАЛЫХ НАРОДОВ РОССИЙСКОГО СЕВЕРА: ЭТНИЧНОСТЬ, КЛАССОВОСТЬ, ВЕДОМСТВЕННОСТЬ (РУБЕЖ 1920-1930-х гг.)
IDENTITY AND LAND BOUNDARY SURVEY POLICY OF SMALL PEOPLES OF THE RUSSIAN NORTH: ETHNICITY, CLASS IDENTITY, DEPARTMENTAL APPROACH (THE TURN OF 1920-1930-s)
Работа выполнена при поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-49-860003 «Строительство окружной столицы г. Ханты-Мансийск: конструирование этничности и национальная урбанизация (1930-е - начало 1990-х гг.)»
The work was supported by RFBR in the framework of the scientific project № 18-49-860003 "Construction of the district capital of Khanty-Mansiysk: construction of ethnicity and national urbanization (1930-early 1990-ies.)"
В статье анализируется процесс землеустройства российского Севера в конце 1920-х - середины 1930-х гг. На материалах журнала «Советский Север», издаваемого Комитетом Севера, прослеживается политика идентичности и формирования лояльного населения среди малых народов в условиях землеустроительных работ Крайнего Севера. Первоначальное землеустройство строилось на примордиалистских принципах связи малых народов с природой и территорией. Этничность была решающим фактором в организации земель. Посредством землеустройства очерчивались социальные границы малых народов. В 1930-1931 гг. межевание территории становилось частью процессов коллективизации и раскулачивания. В основе землеустройства закладывался классовый принцип, а оно само приобретало радикальные формы землепередела. Однако к 1934 г. в связи с сопротивлением малых народов коллективизация и раскулачивание не достигли своих результатов, но в то же время нанесли разрушительный удар по национальной культуре малых народов. Землеустройство было расценено как провальное. В 1934-1935 гг. были сформированы новые организационные формы освоения Крайнего Севера - доминирование хозяйственных организаций, создание Глав-севморпути, развертывание сети хозяйственно-промысловых станций. Это означало переход на ведомственные принципы организации северных территорий.
The article analyzes the process of land boundary survey in the Russian North in the late 1920s-mid-1930s. On the materials of magazine "Soviet North", published by the Committee of the North, the policy of identity and formation of loyal population among small peoples in the conditions of land management works of the Far North is observed. The initial land boundary survey was based on the primordial principles of small peoples' connection with nature and territory. Ethnicity was a decisive factor in land organization. Through land boundary survey social boundaries of small peoples were outlined. In 1930-1931 land survey of the territory became a part of the processes of collectivization and dekulakization. However, by 1934, due to small peoples' resistance collectivization and dekulakization did not achieve their results, but at the same time they dealt a devastating blow to the national culture of small peoples. Land boundary survey was regarded as a failure. In 1934-1935 new organizational forms of the Far North development such as the dominance of economic organizations, the creation of General Directorate of the Northern sea route, the deployment of a network of commercial and fishing stations were formed. This meant the transition to the departmental principles of the organization of the Northern territories.
Ключевые слова: землеустройство, Комитет Севера, ведомственность, классовость, этничность, коллективизация, раскулачивание, малые народы.
Key words: land boundary survey, Committee of the North, departmental approach, class identity, ethnicity, collectivization, dekulakization, small peoples.
В этнической истории природа и география всегда рассматриваются в контексте примордиалистского основания. Однако в периоды нацио- и го-сударствостроительства реестр природного ландшафта нередко становится механизмом формирования населения. Тогда в таком случае уже сложно утверждать в природе априорное постоянство этничности, а процедуры землеустройства нацеливаются не только на рациональное ведение хозяйства, но и на инженерию населения, его идентичностей, в том числе и в этнических границах. В процессе землеустройства предстающая в виде образной конструкции природа примеряет новые лики обществам, тем самым примор-диалистская схема «природа-этнос» встраивается в конструктивистскую модель этнической изменчивости.
Историческая наука, как правило, рассматривает историю советских землеустроительных работ с экономических позиций, видя в них рационализацию землепользования, определение ресурсов и принципов хозяйственного развития регионов, а также в юридическом аспекте установления прав землепользования и межевания территорий. В этом отношении такие исследовательские схемы землеустройства воспроизводят прогрессистские воззрения идеологов «социалистической реконструкции» хозяйства с конца 1920-х гг. Однако материалы дискуссий и документы Комитета содействия народностям северных окраин при Президиуме ВЦИК (далее - Комитет Севера) раскрывают землеустроительную картину в палитре этнополитики и идентификационных стратегий.
Комитет Севера обосновывал землеустройство северных окраин при-мордиалистскими взглядами на связь природы и малых народностей. Несменный председатель Комитета П.Г. Смидович писал: «В течение веков эти народы приспособились всем своим организмом к суровому климату и дикой природе этих районов, как бы слились с природой или сделались частью ее» [28, с. 259]. Сочленение с природой дополнялось рассуждениями об особом правосознании малых народов на территорию, которое регулировало социальные контакты на огромных пространствах, включавшие отношение народностей к освоенной ими территории, к ее естественным богатствам, правила использования этих богатств родами и семьями, отношения между родами и к соседним народам или пришельцам на их землях [28, с. 260]. Это правосознание на территорию рассматривалось Комитетом Севера как основание для будущего землеустройства: «Если бы правосознанию туземцев Севера было чуждо понятие о "своей земле" и о распределении угодий в постоянное пользование, если бы туземные племена Крайнего Севера были действительно "бродячими", т.е. не связанными ни с какой определенной территорией, то тогда землеустройство их было бы, конечно, невозможным» [21, с. 12].
В самом начале своей деятельности Комитет Севера в июле 1924 г. поставил вопрос об «определении и резервации территории, необходимой для малых народов Севера» [21, с. 21]. На III Расширенном пленуме Комитета Севера в апреле 1926 г. отмечалось, что успех работы Комитета зависел от пробуждения национального самосознания у туземцев, а первым условием, необходимым для этого, являлось «территориальное самоопределение или закрепление освоенной территории» [21, с. 21]. В 1926 г. Президиум ВЦИК и СНК РСФСР утвердили «Временное положение об управлении туземных народностей и племен северных окраин РСФСР», которое было разработано в Комитете Севера. Этот документ, как писал П.Г. Смидович, был построен «на предположении, что за каждым племенем будет закреплена определенная территория, необходимая для его хозяйственного развития» [28, с. 269]. На IV Расширенном Пленуме Комитета в феврале-марте 1927 г. ставилась проблема ограждения интересов малых народов от возможного их нарушения «при проникновении в тузрайоны новых засельщиков и при организации в этих районах предприятий по эксплуатации естественных богатств» [26, с. 17]. Именно на этом Пленуме Наркомзему РСФСР было поручено прове-
сти разработку Положения о землеустройстве тундры и тайги, оленьих кор-мовищ и охотугодий, а также водоустройство и организацию охраны рыбных богатств и правильного их использования.
В 1928 г. на V Пленуме Комитета было принято Положение «О первоначальном земельно-водном устройстве», по которому устанавливался «порядок отвода и закрепления в трудовое пользование малых народов Севера земельных и водных угодий с удалением из освоенных туземцами территорий пришельцев и самовольных засельщиков» [21, с. 22]. С этого документа начались практические работы по землеустройству. В частности, в Туруханском и Нарымском крае приступила к проведению водоустройства экспедиция Сибирской научной рыбохозяйственной станции Наркомзема под руководством А.И. Березовского.
Землеустройство должно было зафиксировать хозяйственные территории Крайнего Севера за малыми народами: «Рыболовные, охотничьи угодья и оленные пастбища в тундре должны находиться в трудовом пользовании туземцев, как находятся в трудовом пользовании участки земли у крестьян. Надо дать право и возможность туземным советам хозяйственно распоряжаться отведенной им территорией, обслуживать ее, оберегать от хищничества» [28, с. 269]. То есть за основу распределения угодий принималось закрепление фактически освоенных к моменту землеустройства земельных угодий. Фактически задачей землеустроительных работ признавалась легитимизация прав коренного населения на землю с целью дальнейшего установления на ней социалистического хозяйства.
При этом Комитет Севера отмечал срочный характер этих работ. «Это задача срочная, спешная. Во многих местах ее необходимо проводить прямо "в пожарном порядке", дабы сохранить от расхищения естественные богатства территорий. При разрешении этой задачи некогда производить подробных исследований, вырабатывать нормы наделения и т.п. Эта задача должная разрешаться порядком для первоначального земельно-водного устройства, на принципе отвода фактически используемых туземцами промысловых угодий, с ликвидацией захватов пришлого населения» [21, с. 60]. Таким образом, первый этап признавался первоначальным землеустройством, в основе которого было закрепление северных угодий за малыми народами.
В этот период землеустройство вплотную связывалось с административным делением и национальным районированием. Неоднократно подчеркивалось, что без землеустройства невозможно создание национальных округов, тема которого в конце 1920-х гг. постоянно фигурировала в повестке дня Комитета Севера: «Первый вопрос - национальное районирование, проведение административных границ для малых народов Севера - упирается часто в условиях туземных районов в дело закрепления промысловых угодий за каждым родом данного народа, т.е. опять-таки упирается в дело землеустройства» [28, с. 268].
Однако Наркомзем РСФСР не исходил из тех же позиций, что и Комитет Севера, члены которого даже обвиняли госорган в нежелании осуществлять землеустройство на Крайнем Севере: «...значительному количеству работников центральных органов (даже и в том ведомстве, которому прежде всего надлежит ведать землеустройством - в Наркомземе РСФСР), землеустройство малых народностей Севера представляется делом совершенно фантастическим, ненужным и невозможным» [21, с. 7]. Наркомзем как раз исходил из понимания, что северные территории никому не принадлежат и никак не используются: «Какие могут быть разговоры о землеустройстве там, где на одного человека приходится сотни квадратных километров земли, где население с землей не связано, где оно не имеет постоянного места жительства и вечно "бродит", без всякого порядка и системы, теряясь в бескрайних пространствах никем неизмеренной и никем даже не исхоженной земли. Разве возможно в этих условиях какое-либо землеустройство? Кому и зачем оно нужно?» [21, с. 7]. Историк Е.И. Гололобов верно подметил, что когда такие
взгляды становились преобладающими в землеустроительных учреждениях, то «географический образ из абстракции превращается в реальный инструмент политики природопользования» [4, с. 68].
В борьбе со скептиками к 1929 г. землеустройство стало главной темой в Комитете Севера, рассматриваемой в качестве первоочередной задачи устроения малых народов. На VI Пленуме Комитета в марте 1929 г. на перспективу был выделен вопрос «об определении основных типов туземных хозяйств и проведении сплошного обязательного земле-водо-устройства Крайнего Севера за счет госбюджета, с целью организации территории, соответственно предстоящей реконструкции северного хозяйства» [26, с. 20]. В целом в 1930 г. Комитет Севера отмечал, что Наркомзем не выполнил поручения по землеустройству [26, с. 18]. В конечном итоге Комитетом Севера был подготовлен проект «Положения о земельно-водном устройстве трудящегося населения северных окраин», утвержденный ВЦИК и СНК 10 сентября 1930 г. Срок окончания работ по землеустройству устанавливался на 1 января 1934 г. В последующем это срок отодвигался на 1935 и 1936 гг.
Итак, землеустройство в 1927-1930 гг. планировалось Комитетом Севера на примордиалистских основаниях с учетом «природного», «исторического» родового и наследственного распределения земель за коренным населением и их узаконивание. В основе такой схемы землеустройства провозглашалась ленинская национальная политика. Землеустроительные работы должны были покончить с разгорающимися этническими конфликтами за землю на Крайнем Севере и наступлением русских на промыслы коренного населения после революции. Миграция русских на север объяснялась тем, что после прихода советской власти русское население увидело в северных землях не туземную собственность, а ничью, то есть государственную.
Эти процессы были засвидетельствованы экспедицией А.И. Березовского. По итогам работы он выделил четыре этносоциальных группы в борьбе за землю на северных территориях: 1) туземное население - хозяин промысловых угодий, но по факту эксплуатируемое население; 2) русское население, которое участвовало в промысле, но в то же время эксплуатировало местное население; 3) трудовое русское население, арендовавшее угодья у туземцев и эксплуатируемое другими русскими; 4) представители крупного торгового капитала (были сметены в период революции) [21, с. 13; 3, с. 74-75]. По мнению А.И. Березовского, вторая и третья группы русских действовали вместе по захвату туземных угодий - рыбопромысловых и кедровых. Причем мотив третьей группы был связан с тем, что она не имела прав на угодья. А.И. Березовский приходил к выводу, что «туземная группа населения» под давлением русских была вынуждена отступать в более удаленные территории или подпадать под экономическую зависимость сильных хозяйств.
Исходя из этих данных, Комитет Севера выделял пятую группу поселенцев, которая вела дико-хищническое хозяйство и была не связана «ни с какой определенной территорией, случайная, пришлая, вторгается всюду, как "перелетная саранча"» [21, с. 14]. Также Комитет Севера считал, что трудовой группы русских не существовало, поскольку на Крайнем Севере линия классового деления совпадала с линией национального разделения (русские - это эксплуататоры, туземцы - эксплуатируемое население). Этничность была определяющей по отношению не только к классовой, но и к территориальной идентификации. Землеустройство тем самым осуществлялось не столько деление земли, сколько деление по национальностям.
В частности, при землеустроительных работах создавались «туземные» и «нетуземные» объединения из населения, связанные общностью использования определенной территории и «по возможности, только из лиц одной и той же национальности» [21, с. 14]. В смешанных селениях образовывались и «туземное», и «нетуземное» объединения, в то же время допускалось для лучшей организации хозяйства переселение и расселение населения. После начала землеустройства прием новых членов в объединения осуществлялся
строго для представителей той же национальности: для малых народов - по постановлениям родовых собраний или сельсоветов, а для лиц другой национальности - по утверждению районных исполкомов [21, с. 66]. Границы угодий при землеустроительных работах становились социальными границами этничностей, при этом они могли были определены заново, по хозяйственным нуждам той или иной народности: «Когда у одной смежной туземной национальности, например, ощущается недостаток в пастбищных угодьях для оленей и в то же время переизбыток в рыболовных угодьях, а у другого соседнего туземного населения, наоборот, - в таких случаях необходимо точно учесть все хозяйственные промысловые потребности того и другого населения и границу провести с обеспечением нужд всего смежного населения» [31, с. 17].
Несмотря на очевидное конструирование этничности в процессе землеустройства, вместе с тем VI Пленум Комитета постановлял, что землеустройство не могло проводиться по национальному признаку, а должно было охватить не только туземцев, но и всех трудовых землепользователей, находящихся в землеустраиваемых районах, без различия на национальности [31, с. 8]. По факту же непосредственные процедуры сплошного землеустройства трудового населения осуществлялись в нормах этнического межевания, определяли социальные границы бытования малых народов.
Таким образом, этнические конфликты были важным фактором начала процесса землеустройства. При этом в региональных Комитетах Севера косвенно подмечалось, что межэтническая борьба за землю только усилилась с приходом советской власти [21, с. 14]. А.И. Березовский давал характеристику лишь для Сибкрая, но Комитет Севера признавал, что такая картина была целиком применима и для Тобольского Севера, Приамурских районов, Якутии и Европейского Севера (где русских захватчиков земель заменяли якуты и зыряне). Особняком стоял Чукотско-Анадырский район, в котором не было пришлого населения по причине трудности проникновения в отдаленный край [21, с. 14].
П.Г. Смидович также указывал на множество серьезных конфликтов между населением за освоение северных территорий: русскими, зырянами и самоедами на архангельском севере, зырянами и вогулами - к востоку от Урала, русскими и тунгусами - в Туруханском крае [28, с. 263-266]. Отмечались случаи, когда якуты в районе р. Чоны, желая вытеснить тунгусов из их старинных охотничьих угодий, сожгли тунгусские лабазы, а в Колымском крае они распределяли безоленьи охотничьи угодья ламутам и юкагирам, в то время как себе оставляли дальние, полные зверем. Также указывались факты, что богатые зырянские оленеводы насильственно вытесняли самоедов с оленьих пастбищ, причем губя их охотничье значение, избивая песцов летом и уничтожая их норы [21, с. 14].
В целом в 1929-1930 гг. главная проблема на Крайнем Севере усматривалась в этнических конфликтах и уничтожении русскими тайги, из-за чего коренного население могло вообще погибнуть. Л.Н. Доброва-Ядринцева приводила примеры, когда представители малых народов, «по внешности совершенно обрусевшие и ассимилировавшиеся, при натиске пришлого элемента уходили вглубь урманов» [7, с. 24]. В частности, это случалось в Нарымском крае, по основному руслу р. Оби и в нижних отрезах притоков Оби по рекам Чае, Кети и Васьюгану. Утверждалось, что стихийное бегство угнетенных и побежденных малых народностей от наступления переселенцев должно было стать организованным коллективным передвижением.
Однако заместитель председателя Комитета Севера и главный лидер А.Е. Скачко писал: «.такое положение (общее почти для всех районов Крайнего Севера) создает серьезную угрозу как самому существованию малых народностей Севера, так и северному промысловому хозяйству» [21, с. 15]. Вместе с тем советские органы власти были не склоны защищать тайгу от русских переселенцев. В таких условиях защитниками угодий малых наро-
дов могли стать только они сами. Но Комитет Севера отмечал, что туземцы не могут бороться с русскими пришельцами, потому что им не только не предоставлено право защищать свои угодья, но у них нет даже права считать эти угодья своими. Поэтому А.Е. Скачко провозглашал: «Единственным действительным средством борьбы является - землеустройство» [21, с. 17].
В рамках землеустройства намечалась практика удаления самовольных засельщиков с территорий, освоенных малыми народами. Первым выселять русских переселенцев стал Томский окружной исполком, который 16 сентября 1927 г. издал постановление, по которому все переселенцы, прибывшие после опубликования настоящего постановления и осевшие без согласия туземных обществ на их землях, подлежат выселению по решению Земельных комиссий [21, с. 61]. Комитет Севера призывал последовать опыту томичей. Что касается трудовых, а не эксплуататорских самовольных хозяйств, то их планировалось наделить землей в другом месте, вне «туземных районов». Комитет Севера подчеркивал, что в такой политике ликвидации хозяйств русских новопереселенцев не было «никакого раздувания туземного шовинизма (на что любят сослаться все тайные и явные сторонники подавления малых народов Севера другими более сильными национальностями) - равно как и нет никакого отказа от целесообразного интенсивного использования северных пространств» [21, с. 64]. Тем не менее отмечалось, что некоторые работники наивно обвиняли Комитет в «народнической идеологии» и неправильной классовой политике [26, с. 12].
С 1930 г. в системе социалистического обустройства малых народов землеустройство постепенно подчинялось процессам коллективизации и раскулачивания. На основании исследования материалов по Обь-Иртышскому Северу И.И. Конышева полагала, что уже к концу 1920-х гг. классовый принцип отчетливо проявлялся при землеустроительных работах [14, с. 122]. Этнограф Е.В. Перевалова утверждала, что принятое правительством положение о земельно-водном устройстве от 10 сентября 1930 г. в корне отличалось от проекта, предложенного в 1928 г. Комитетом Севера, в основе которого был принцип «родового землепользования». Теперь же землеустройство объявлялось «сплошным и обязательным мероприятием», а целью этого мероприятия становилось «создание земельно-организационных условий для развертывания кооперирования и коллективизации» и уничтожение «эксплуатации местного населения» [17, с. 231, 242]. Уральские историки также указывали, что первоначальное землеустройство имело целью создать основы для организации территории, поэтому оно было главным образом межсе-ленным, но затем, согласно инструкциям Наркомзема СССР, началось вну-триселенное распределение земель по классовому принципу [15, с. 106-107].
Редакция второго сборника «Советский Север», изданного Комитетом Севера и посвященного вопросам организации территории коренных народов, даже оправдывалась, что в статьях сборника «вопросы темпов коллективизации не выдвинуты в нем на первый план и не подчеркнуты с той силой и яркостью, которую требует настоящий момент» [18, с. 4]. Это объяснялось тем, что издание было осуществлено в 1930 г., в то время как статьи в сборник были написаны в начале 1929 г. Редакторы отмечали, что эти статьи фиксировали положение вопроса о землеводоустройстве Севера в том виде, в каком он стоял на VI Пленуме Комитета Севера в 1929 г.
Историк Ю. Слёзкин выделял на Крайнем Севере радикальный период коллективизации с конца 1930 г. по конец 1932 г., когда осуществлялось обобществление всего, что можно было обобществить [27, с. 237]. Сплошная коллективизация привела к тому, что в землеустройстве был усилен классовый подход: сначала угодья должны были предоставляться колхозам и кооперативным объединениям, затем - бедняцким и середняцким хозяйствам, в третью очередь - всем остальным [31, с. 20]. Теоретическое обоснование такого подхода было дано в статье П. Устюгова: «Земельно-водное устройство должно обеспечить необходимые территориальные условия для борьбы
с кулачеством, для защиты классовых интересов батрачества и бедноты, всемерного развития коллективизации и предотвращения межнациональных, межрасовых, межплеменных земельных споров трудящихся масс, для полного прекращения хищнических захватов угодий у туземной бедноты кулачеством» [32, с. 35].
Пришлые русские хозяйства на Крайнем Севере стали рассматриваться как кулацкие. А.И. Березовский отмечал, что при землеустройстве в смешанных поселках «группа бедняцкая была представлена туземцами, а группа зажиточных - русскими хозяйствами. Почти все без исключения кулацкие хозяйства в туземных районах были представлены русскими хозяйствами. Поэтому часто приходилось в одном поселке обеспечивать преимущественное право на трудовое пользование угодьями туземной группе, создавая два земельных общества: туземное и русское» [2, с. 54]. Однако исследования А.И. Березовского теперь критиковались за недостаточное внимание строительству колхозов и совхозов в процессе землеустройства. Так, К.К. Иванов указывал, что в статье А.И. Березовского нет ни слова о совхозах, что она не разрешила основные вопросы «распределения и закрепления земельных и промысловых территорий, кроме рыбоугодий, между отдельными пользователями, в том числе и между единоличным и социалистическим сектором -совхозами и колхозами» [11, с. 8]. В 1932 г. уже работы самого К.К. Иванова упрекались якутским землеустроителем Х. Шарабориным в том, что «автор не уделил внимания вопросу о соотношении классовых сил, выраженном в существующем распределении земельных участков, вопросу о необходимости перераспределения земель на Севере в пользу трудящихся и социалистического сектора, в соответствии с задачами совхозно-колхозного строительства» [34, с. 50]. Таким образом, коллективизация порождала новую дискуссию о роли колхозного строительства и раскулачивания в землеустройстве. Доминировавший прежде этнический фактор в землеустроительных работах стал сменяться классовым.
В итоге русские новые переселенцы, закрепившиеся на территориях малых народов, повсеместно объявлялись кулаками. В Нарымском крае (в Каргасокском, Александровском и Комгашевском районах) землеустроительной комиссией было выделено 60 выселяемых хозяйств, среди которых лишь одно было туземским. Отмечалось, что «кулацко-дезорганизующие элементы в туземном районе Нарымского края комплектуются, главным образом, из русского населения» [2, с. 66]. Здесь группа домохозяев, выявленная Земельной комиссией, состояла «из верхушечно-кулацкой части соседних округов (Барабинский, Тарский) и переселенцев из южной части Томского округа» [2, с. 66-67]. В 1929 г. они переселились в глухую тайгу, чтобы укрыться «от обложений и классового перераспределения земельных сельскохозяйственных площадей» [2, с. 66-67]. Другие исследователи также подмечали, что в Нарымском крае сложилась наибольшая напряженность в силу того, что наплыв самовольных переселенцев принял «стихийный характер, усилившись к тому же за счет кулацкого элемента, двинувшегося в тайгу из русских деревень» [7, с. 20].
Между тем нежелание коренного населения участвовать в коллективизации поставило под удар не только русских кулаков, но и представителей малых народов, которые все чаще приписывались к кулацким элементам. Одновременно с этим положение коренного населения при землеустройстве уже не трактовалось как однозначно преимущественное. Так, землеустроитель К.К. Иванов задавался вопросом: отдавать ли предпочтение при отводе угодий туземному населению перед русским? Ответ он давал отрицательный, так как «положением о земельно-водном устройстве (п. 1, ст. 12) народности Крайнего Севера и трудовое пришлое население ставятся в одинаковые условия в отношении очередности угодьями, за исключением самовольных засельщиков» [11, с. 35]. Такая позиция была подвергнута критике со стороны другого землеустроителя А. Горцевского, который отмечал,
что в работах К.К. Иванова «туземцы предусматриваются в виде какого-то "подсобного материала" наравне с урочищами, хребтами и архивами торгово-заготовительных организаций. <...> Нельзя согласиться и с тем, чтобы туземное население было использовано только как "объект" для получения тех или иных материалов» [5, с. 47-48].
Таким образом, отношение к малым народам нередко было снисходительным со стороны землеустроительных работников Наркомзема. П.Г. Сми-дович возмущался тем, что на практике при землеустройстве работниками не устанавливалась связь с местным населением [30, с. 58-59]. А на IX Пленуме Комитета Севера в 1932 г. он указывал, что там, где имелся правильный подход (то есть без административного нажима, путем убеждения и показа) к туземцу во время землеустроительных работ, там получались «великолепные результаты». В то время как административный приказ, окрики и нажим приводили к оппозиции землеустройству: «У туземца пробуждается старое чувство - вот пришли откуда-то пришельцы и кричат, приказывают. Это вызывает протест. Тогда беднота и середняки снова объединяются с кулаками и шаманами, и мы снова имеем перед собою род. Возникает старый фронт, который мы должны правильной работой снова раскалывать» [29, с. 18]. Реализация землеустройства иногда вызывала открытое недовольство со стороны малых народов. Так, в Сургутском районе «проводник-кулак» умышленно спутал маршрут экспедиции, а в «ряде других случаев имело место организованное кулацкое сопротивление землеводоустройству» [6, с. 42].
Смена идентификационных стратегий от этничности к классовости при землеустройстве в радикальной стадии обрела форму землепередела в пользу бедняков, середняков, колхозов и совхозов. В статье Х. Шараборина указывалось, что землепередел должен был стать стимулом роста и привести к новому подъему и увеличению продукции туземных отраслей, к расширению экспортной базы Севера. Однако автор призывал помнить, что «индивидуальные трудовые хозяйства свои земли получили во владение по наследству или по трудовому освоению ранее неэксплуатировавшихся угодий. Поэтому середняки и бедняки-единоличники будут пока еще крепко держаться за свои участки. Это надо учитывать и чрезвычайно осторожно подходить к вопросу административного изъятия их земель, хотя бы и с компенсацией на других участках. Линия кулака ясна, он будет всемерно сопротивляться землепере-делу, будет распространять самую злостную и вредную агитацию против переделов» [34, с. 59].
По причине такого отношения землеустроителей к коренным народам в 1932 г. между Комитетом Севера и Госземтрестом Наркомзема, который с 1931 г. непосредственно осуществлял землеустроительные работы, вспыхнул спор о том, как проводить организацию территорий. IX Пленум Комитета Севера 1932 г. настаивал на осуществлении землеустройства строго по «Положению», утвержденному ВЦИК и СНК 10 сентября 1930 г. В то время как Госземтрест называл установки этого «Положения» «устаревшими и правоопортунистическими». По мнению А.Е. Скачко, «руководство северной группы Госземтреста проявляло тенденции отойти от утвержденного правительством "Положения", что выражалось в недостаточном учете требований нацполитики, в стремлении заменить первоначальное землеводоустройство углубленным, межселенное - внутриселенным, сплошное - выборочным. IX Пленум квалифицировал эти тенденции как «существенный качественный недочет руководства» и тем категорически осудил позицию руководителей северной группы Госземтреста» [19, с. 20]. Комитет призывал землеустроителей вернуться к учету этнического фактора в своих работах по организации территорий: «землеводоустройство на Севере в дальнейшем должно проводиться строго по «Положению», а это значит, что оно должно быть прежде всего подчинено принципам ленинской национальной политики и первейшей своей задачей ставить ограждение интересов малых народов Севера» [19, с. 20]. Однако, несмотря на попытки Комитета Севера изменить ситуацию,
возвращение к этничности не произошло. Вообще в конце 1932 г. и в 1933 г. на страницах журнала «Советский Север», издаваемого Комитетом, все меньше материалов посвящалось теме национального районирования и землеустройства.
Землеустройство из примордиалистской национальной легитимации территорий превратилось в классовое распределение угодий: колхозам и простейшим объединениям отводились лучшие по качеству и удобные по расположению угодья, а кулацкие хозяйства при землеустройстве наделялись худшими по качеству землями - «по расположению и условиями пользования, ограничивающим возможность эксплуатации, по нормам, ограничивающим возможность нетрудового использования угодий» [6, с. 42].
Постоянные конфликты интересов, изменения методик и концептуальных принципов неизбежно вели к провалу землеустроительного процесса. Контрольные цифры по землеустройству на всем Крайнем Севере на 1 января 1933 г., ровно за год до планируемого окончания работ, показывали, что из 798,0 млн га земель, которые подлежали организации, обследовано было 263,3 млн га, а закончено с устройством - только 94,9 млн га. Отмечалось, что выполнение «постановлений за истекшие годы проходило медленным темпом и не обеспечило окончания задания к сроку» [13, с. 22]. В причине срыва заданий региональные Комитеты Севера обвиняли органы Наркомзема, которые выделяли финансовые средства с опозданием и серьезно меньше, чем было предусмотрено в планах по землеустройству. В частности, такое положение вещей сложилось в Якутии [33, с. 25].
В целом политика коллективизации и раскулачивание в синтезе с землеустройством не достигла декларировавшихся результатов. О провале коллективизации Комитет Севера заявил к 1934 г., указав на главного виновника в лице русских переселенцев-кулаков [27, с. 247]. В 1935 г. озвучивалась цифра в 4% удельного веса кулаков среди малых народов Севера, которая оценивалось как «большая», а также указывалась маленькая доля коллективизации - не более 35% на весь Крайний Север с учетом не только колхозов, но и простейших производственных объединений. Эти явления считались негативными особенностями социальной обстановки на Крайнем Севере в отличие от других районов СССР [12, с. 12].
Вместе с тем А.Е. Скачко на X Пленуме Комитета Севера в апреле 1934 г. говорил о «настойчивой и упорной» ликвидации кулачества, приведшей к полному уничтожению кулаков как класса в Мурманском округе и Коми области и частично - в Остяко-Вогульском округе [16, с. 16]. По мнению А.Е. Скачко, такая практика «твердых заданий» для кулаков обеспечивала поголовную ликвидацию кулачества, в то время как нужно было вытеснять, ограничивать и изолировать кулачество, а не уничтожать его, поскольку «беднота и батрачество никаких выгод, в условиях Севера, от раскулачивания не получают» [16, с. 16]. В частности, А.Е. Скачко приводил пример с массовым вымиранием поголовья оленей по причине раскулачивания: «После этого не останется фонда для проведения коллективизации, для бедноты и батрачества, а убыль сейчас и кулацкого стада, и общего поголовья оленей достигает больших размеров» [16, с. 16]. По семи национальным округам и Коми области стадо уменьшилось на 600 тыс. голов, то есть на 35%. Или: при формировании совхозов погибло 51% из 346 тыс. оленей [16, с. 17].
Итак, происходило не развитие национальных культур, а «национализация народов» Крайнего Севера, то есть их огосударствление, превращение в собственность государства, посредством землеустройства, в основе которого с 1931 г. лежали коллективизация, раскулачивание и землепередел. Этнограф И.В. Абрамов писал следующее об итогах землеустройства: «У землеустройства оказался один выгодополучатель - советское государство, которое национализировало земли, принадлежавшие местным народам с момента присяги русскому царю. Ханты и манси перешли на права арендаторов» [1, с. 73].
Малые северные народы к концу 1920-х гг. фактически оставались вне системы строящегося социалистического государства, а земли, на которых они проживали, управлялись традиционным этническим аппаратом. Поэтому суть землеустроительных работ заключалась не в рационализации землепользования, а в организации власти и контроля над населением, проживающим на неуправляемой территории, определение его социальных границ и конструирование новой социалистической идентичности в национальном формате. Коллективизация на Крайнем Севере была переходом от этнического к классовому землеустройству, а удар по кулакам и шаманам можно интерпретировать не иначе как замаскированную атаку по коренным национальностям.
В целом землеустройство являлось частью политики населения, целью которой было формирование лояльного общества к новому социалистическому государству. Эта концепция трансформации населения с применением насилия к социальным и этническим группам в сталинский период была обоснована в работах Питера Холквиста [10, с. 166]. И верно, большевистский язык в отношении коренного населения в период землеустройства в основном оперировал понятиями «администрирования»: «социалистическая перестройка жизни», «создание новых национальностей», «устроение туземцев», «хозяйственное устроение малых народностей», «планомерная организация народностей». При таких задачах представители Комитета Севера интерпретировали землеустройство исключительно в рамках «ленинской национальной политики». Политика огосударствления неподконтрольных малых народов объясняет, почему в контексте русской колонизации северных территорий, хозяйственные и экономические, по сути, конфликты за землю преподносились Комитетом Севера и советской властью как этнические или как борьба классов, которые напрямую связывались с национальностями.
Эта схема подразумевала этническую борьбу, в первую очередь с русскими переселенцами на территориях коренного населения. Так, А.Е. Скач-ко вспоминал, что на первых этапах землеустройства «надо было заставить людей, запуганных жесточайшим и грубейшим национальным угнетением, забыть об этом угнетении и заставить относится с доверием и без боязни к людям бывшей господствующей национальности, заставить понять, что советские русские - это совсем другие люди, вовсе не похожие на прежних угнетателей. Вопрос внутриплеменной классовой борьбы остро не ставился» [24, с. 15]. Однако впоследствии новые правила сплошной коллективизации и раскулачивания превратили землеустройство в механизм классовой борьбы, и акцент на этничность относительно быстро сошел на нет. Эти изменения описывались как постепенное «разъяснение основ советской власти, шло стягивание вокруг советов и кооперативов бедняцкого актива и удаление от них паразитических элементов кулаков и шаманов» [24, с. 15]. А.Е. Скачко называл эту политику Комитета Севера «схемой работ Смидовича», которая затрагивала лишь первый этап «перевода самых отсталых народов Союза в ряды активных и сознательных строителей социализма» [24, с. 16].
Второй этап напрямую связывался с промышленным освоением Крайнего Севера, с которым начало ассоциироваться землеустройство. Еще в 1927-1928 гг. Наркомзем РСФСР определил северные территории, на которых возводились промышленные предприятия, как первоочередные для землеустройства, наряду с речными системами (экспедиция А.И. Березовского) и туземными пространствами, на которых имелись столкновения при пользовании угодьями [3, с. 89-90]. Однако сам Комитет Севера в конце 1920-х гг. не выделял промышленное освоение в главную цель социалистической реконструкции территорий малых народов, которая объединялась только с созданием автономно-управляющихся национальных туземных районов: «Эту конечную цель недолжны заслонять никакие интересы государственного хозяйства и она не может быть принесена в жертву никакими соображениями хозяйственной целесообразности» [21, с. 64].
Для Комитета Севера хозяйственная целесообразность освоения северных территорий вовсе не требовала немедленного утеснения туземцев в их земельных пространствах, и тем самым землеустройство надлежало проводить без всякого ущемления прав малых народов [21, с. 64]. Но тогда охрана интересов коренного населения входила в противоречие с промышленным освоением Севера: «Не оградив этих интересов, не создав условий для вовлечения туземцев в общий поток развивающегося хозяйства, мы не можем допустить массового притока пришлого населения в обитаемые ими районы, ибо это может повести к уничтожению народов Севера, этих лучших исполь-зователей северной природы» [25, с. 33].
В рассуждениях представителей Комитета землеустройство становилось предварительным условием промышленного развития Крайнего Севера: «Земельно-водное устройство выдвигается, как самая спешная первоочередная задача второй пятилетки не только потому, что без организации территории невозможна никакая плановая хозяйственная работа (создание совхозов, проведение переселения и т.п.), но еще и потому, что проведение земельно-водного устройства обеспечивает за народами Севера территорию, необходимую для развития их хозяйства, и гарантирует их от утеснения и ущемления при развитии промышленности и переселения» [22, с. 40]. Землеустройство виделось первоочередной задачей, потому что после этого земля закреплялась за местным населением, а затем на оставшуюся землю можно было пускать переселенцев и промышленно ее осваивать.
Однако фактор формирования трудового населения из представителей малых народов приобретал всю большую роль. Так, в своей статье Х. Шарабо-рин критиковал методику землеустроителей, в которой трудящиеся «не играли основной и решающей роли», а массы вовлекались в землеустроительные работы не как трудящиеся-колхозники, а как "население вообще"» [34, с. 51].». Х. Шараборин призывал проводить землеустройство «при непосредственном участии самих трудящихся, опираясь на их заинтересованность и почин, на их организованность против кулачества и остатков родовой знати» [34, с. 51]. В 1931 г. землеустроителями уже акцентировалось, что «план земельно-водного устройства предусматривает первоочередной отвод площадей совхозам, колхозам, индустриальным предприятиям, учреждениями, ведомствам и трудовому населению» [32, с. 36].
Возрастающая значимость промышленного освоения была закреплена в апреле 1931 г. в решении VIII Пленума Комитета Севера, которому пришлось изменить своим принципам и фактически признать невозможность противостоять наступлению хозяйственных предприятий на территории Крайнего Севера. Однако при протоколировании этого процесса Комитет Севера ставил определенные условия: «Учитывая случаи захвата туземных угодий госхозорганизациями, пленум постановил, что отчуждение угодий трудового землепользования может допускаться лишь в исключительных случаях особой государственной важности, но каждый раз не иначе, как с разрешения соответствующего краевого исполнительного комитета и притом с полной компенсацией трудовых землепользователей отчуждаемых угодий» [20, с. 20-21]. При утверждении планов на вторую пятилетку в 1933 г. Комитет Севера продолжал настаивать на проведении землеустроительных работ как первоочередной задачи: «При выполнении промышленных задач на Крайнем Севере мы наталкиваемся в первую очередь на незаконченную организацию территории, без которой невозможно правильное распределение подлежащих эксплуатации естественных ресурсов между местным населением и организующимися промышленными предприятиями» [8, с. 5].
Однако освоение туземных территорий промышленными предприятиями было уже не остановить. По мнению историка Е.И. Гололобова, в конце 1920-х гг. «вопросы охраны природных ресурсов, их комплексного рационального использования отошли на второй план. В экономике страны возобладал ведомственный подход» [4, с. 139]. По итогам землеустройства за пер-
вые 3 года в 1934 г. отмечалось, что в некоторых местах, например, в Сургутском районе, туземцы не имели угодий трудового пользования из-за деятельности предприятий Рыбтреста, Леспромхоза, Союзпушнины [6, с. 41]. X Пленум Комитета Севера также констатировал, что «советы на севере не руководят по-настоящему политической и хозяйственной деятельностью на подведомственной им территории, а в некоторых районах даже оказываются в положении подчинения хозяйственным организациям» [23, с. 28].
По мнению Комитета Севера, недостаточное укрепление райисполкомов и советов приводило «к отсутствию фактического руководства со стороны советских органов деятельностью хозяйственных организаций на местах, в силу чего эта деятельность далеко не всегда увязывается с интересами развития местного хозяйства. Некоторые хозорганизации иногда подходят к работе с узко-ведомственной и бесперспективной точки зрения, а в отдельных случаях скатываются к хищническому ведению хозяйства, подрывающему базу хозяйства «местного населения»» [23, с. 28]. Тем самым устанавливались ведомственные правила промышленного освоения Крайнего Севера, которые не брали в расчет землеустройство территорий малых народов.
Промышленное освоение диктовало Комитету Севера эти новые правила игры, что привело к завершению первого этапа, отходу от «схемы работ Смидовича» и осмыслению ведомственных реалий, под которые пришлось подстраиваться. Второй этап, по мнению А.Е. Скачко, получил обоснование на X Пленуме Комитета в апреле 1934 г., на котором П.Г. Смидович «поставил вопрос о необходимости создания новых организационных форм для дальнейшего, более быстрого приобщения севера к общему социалистическому хозяйству» [24, с. 16]. Суть этих организационных форм заключалась в создании на Крайнем Севере широкой сети из 200 хозяйственно-промысловых или машинно-промысловых станций [23, с. 31]. Станции проектировались как комплексные, затрагивающие все хозяйственные сферы, а в их общую сеть также включались культурные базы туземцев. Станции должны были производить «стягивание разбросанного населения в центральные пункты, создание пунктов оседлости» [23, с. 31].
Руководство сложной сети закреплялось за Главным Управлением Северного Морского пути (Главсевморпуть). Непосредственный контроль над станциями предлагалось передать Политуправлению Главсевморпути, непосредственно подчиненному ЦК ВКП(б), «ибо развитие хозяйства и культуры северных народов включает управление населением и проведение национальной политики и потому является делом сугубо политическим» [23, с. 31]. Главсевморпути вменялось организация территорий, освоение севера и развитие его хозяйства, начиная с 62-й параллели. Но в Главке не было органа для работы с местным населением Крайнего Севера. А.Е. Скачко писал по этому поводу: «Ясно, что в организационной системе ГУСМП существует пробел, неувязка общего развития севера с подъемом его населения. До сих пор этим ведал Комитет Севера при Президиуме ВЦИК» [23, с. 30]. Поэтому предлагалось возложить на Главсевморпуть «обязанности по подъему хозяйства и культуры народностей севера, создав при нем какой-то особый орган с особыми правами наблюдения и контроля за правильной увязкой развития государственного хозяйства на север с интересами народов севера и с развитием их хозяйства» [23, с. 30-31]. Историк Ю. Слёзкин обращал внимание, что в эпоху индустриализации о защите малых народов от Главсевморпути не могло быть и речи, а роль Комитета Севера представлять интересы всего Севера противоречила официальной доктрине непогрешимости Главсевмор-пути [27, с. 318]. При наличии нового гигантского ведомства А.Е. Скачко указывал о неизбежной самоликвидации Комитета Севера, который в 1935 г. и прекратил свое существование.
Критика подхода Комитета Севера к землеустройству сыграла существенную роль в его роспуске. Так, в апреле 1934 г. зав. отделом руководящих парторганов ЦК ВКП(б) Д.А. Булатов в записке «О работе Комитетов
Севера» писал на имя Сталина, Кагановича и Жданова, что «Комитетом Севера извращается вопрос о землеводоустройстве на Севере. Оно понимается только как первоначальное межселенное устройство. <...> Это грубое извращение Комитетом севера основ земельной политики партии тормозит работу по землеводустройству, не освобождает бедняцко-середняцкое население от эксплуатации его на этой базе кулацко-феодальными элементами, не ликвидирует вотчинное и наследственное право кулацко-феодальных элементов на землеводные угодья» [9, с. 234]. Из записки следовало, что партия оценивала политику Комитета Севера в отношении землеустройства малых народов как провальную.
Таким образом, новые организационные формы работы с коренным населением и северными территориями вписывались в следующий этап политики населения в отношении малых народов Крайнего Севера, в котором произошла смена этничности и классовости на идентификационную стратегию ведомственности. Доминирование хозяйственных организаций, создание мощного Главсевморпути, развертывание сети хозяйственно-промысловых станций - это закладка фундамента ведомственной парадигмы освоения Крайнего Севера.
Понятно, что в ведомственных схемах прогресса северных территорий землеустройство со своими примордиалистскими принципами развития национальных культур социалистических по содержанию и учета интересов коренного населения становилось излишним. Результаты землеустроительных работ окончательно были зафиксированы на II съезде колхозников-ударников в феврале 1935 г., на котором был принят новый устав сельхозартели. В рамках этого нового устава предполагалось переработать действовавший на Крайнем Севере устав северной смешанной промысловой артели, который должен был закрепить за артелью в бессрочное пользование и навечно все отведенные ей, на основе проведенного землеустройства, пастбищные, рыболовные, охотничьи и другие промысловые угодья. Акцентировалось, что в рамках нового устава сельскохозяйственной артели «более усиленная работа по коллективизации на Крайнем Севере должна быть непременно увязана с окончанием работ по землеводоустройству», тем более с решениями X Пленума Комитета Севера 1934 г. «не допускать и решительно пресекать всякие попытки отдельных лиц и организаций к новому перераспределению угодий, идущему в разрез с результатами землеводоустройства» [12, с. 13-14].
Вопрос о землеустройстве потерял свою прежнюю актуальность в материалах Комитета Севера периода 1934-1935 гг. Землеустроительные работы постепенно сворачивались и подгонялись к новой конституции СССР 1936 г., которая объявляла в 6 статье, что земля являлась государственной собственностью, это в очередной раз подтверждало тезис о землеустройстве как процессе огосударствления малых народов Российского Севера.
Национальное землеустройство конца 1920-х - начала 1930 гг. сменилось в 1931 г. землеустройством в рамках коллективизации и раскулачивания, а в 1934-1935 гг. окончательно утвердился подход ведомственной организации северных территорий. Эти землеустроительные перерождения были частью структурного перехода на Крайнем Севере от национального освоения с созданием территориально-государственных образований, строительством культурных баз и столиц малых народов к ведомственному освоению с возведением рабочих городов при крупных производственно-хозяйственных комплексах, не учитывавших интересы коренного населения.
Литература
1. Абрамов В.И. 1930-е годы в истории северо-сосьвинских манси: коллективизация, землеустройство и просвещение // Вестник угроведения. 2016. № 4 (27). С. 69-80.
2. Березовский А. Земле-водо-устройство Сибирского Севера // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1930. № 2. С. 50-73.
3. Березовский А.И. Основные принципы и практика работ по земельному и водному устройству туземных районов Приполярного Севера // Советский Север. Второй сборник статей. М.: Комитет содействия народностям северных окраин при Президиуме ВЦИК, 1930. С. 69-114.
4. Гололобов Е.И. Человек и природа на Обь-Иртышском Севере (1917-1930): исторические корни современных экологических проблем. Ханты-Мансийск: РИО БУ «Институт развития образования», 2009. 222 с.
5. Горцевский А. К вопросу о методах первоначального землеводоустройства северных окраин // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1932. № 6. С. 47-50.
6. Дмитриев Л. Земельно-водное устройство районов Крайнего Севера (Итоги за 1931-33 годы и мероприятия на 1934 год) // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1934. № 2. С. 36-45.
7. Доброва-Ядринцева Л.Н. Освоение северных окраин // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1930. № 5. С. 17-26.
8. Задачи первого года пятилетки на Севере в связи с постановлениями последнего Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1933. № 2. С. 3-7.
9. Записка отдела руководящих парторганов секретарям ЦК ВКП(б) И.В. Сталину, Л.М. Кагановичу, А.А. Жданову «О работе Комитетов Севера» // Судьбы народов Обь-Иртышского Севера (Из истории национально-государственного строительства. 1822-1941 гг.): сб. док-ов. Тюмень, 1994. С. 232-234.
10. Иванов А.С., Михалёв Н.А. Этнические депортации населения СССР в современной зарубежной историографии // Вопросы истории. 2018. № 10. С. 162-175.
11. Иванов К.К. Как проводить первоначальное земельно-водное устройство северных окраин (Проект инструкции) // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1931. № 3-4. С. 5-39.
12. Кантор Е. XVI Всероссийский и VII Всесоюзный съезды советов и Крайний Север // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1935. № 2. С. 9-15.
13. Климушев Я.И. Крайний Север в плане хозяйственного и социально-культурного строительства 1933 года // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1933. № 3. С. 18-26.
14. Конышева И.И. История землепользования и землеустройства в 19171941 гг. (На материалах Ханты-Мансийского автономного округа). Нижневартовск: Изд-во Нижневарт. гуманит. ун-та, 2009. 222 с.
15. Корнилов Г.Г., Корнилов Г.Е., Михалёв Н.А. История Уральского Севера в исторических документах // Уральский исторический вестник. 2005. № 12. С. 95-107.
16. Основные вопросы социалистического строительства на Крайнем Севере (Сокращенная стенограмма доклада А.Е. Скачко на X пленуме Комитета Севера) // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1934. № 3. С. 3-18.
17. Перевалова Е.В. Обские угры и ненцы Западной Сибири: этничность и власть: дис. ... д-ра ист. наук. Екатеринбург, 2017. 515 с.
18. Предисловие // Советский Север. Второй сборник статей. М.: Комитет содействия народностям северных окраин при Президиуме ВЦИК, 1930. С. 3-4.
19. Скачко А. IX Пленум Комитета Севера // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1932. № 5. С. 14-22.
20. Скачко А. VIII Пленум Комитета Севера // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1931. № 5. С. 5-28.
21. Скачко А.Е. Организация территории малых народов Севера // Советский Север. Второй сборник статей. М.: Комитет содействия народностям северных окраин при Президиуме ВЦИК, 1930. С. 5-68.
22. Скачко А. Национальный вопрос и реконструкция хозяйства народов Севера // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1932. № 3. С. 28-40.
23. Скачко А. Новые организационные формы работы на севере (в порядке обсуждения) // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1935. № 3-4. С. 27-35.
24. Скачко А. Петр Гермогенович Смидович (1874-1935 гг.) // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1935. № 3-4. С. 7-19.
25. Скачко А. Проблемы Севера // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1930. № 1. С. 15-37.
26. Скачко А. Пять лет работы Комитета Севера (к VII расширенному пленуму) // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1930. № 2. С. 5-37.
27. Слёзкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 512 с.
28. Смидович П.Г. На четвертом году (национальное районирование и землеустройство малых народов Севера) // Советский Север. Первый сборник статей. М.: Комитет содействия народностям северных окраин при Президиуме ВЦИК, 1929. С. 259-271.
29. Смидович П.Г. Наши задачи на Северных окраинах (Из стенограммы на IX пленуме Комитета Севера) // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1932. № 3. С. 14-27.
30. Смидович П.Г. Социалистическая реконструкция Крайнего Севера // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1932. № 1-2. С. 43-59.
31. Устюгов П. Земельно-водное устройство северных окраин РСФСР // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1930. № 6. С. 5-22.
32. Устюгов П. Подготовка пятилетнего плана северного хозяйства // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1931. № 2. С. 30-44.
33. Фирсов Н. Работа среди малых народов Севера в Якутской АССР // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1931. № 11-12. С. 18-27.
34. Шараборин Х. О земельном устройстве севера Якутской АССР // Советский Север. Общественно-научный журнал. 1932. № 3. С. 49-61.
References
1. Abramov VI. 1930s in the history of the North Sosva Mansi: collectivization, land management and education. Vestnik ugrovedeniya [Bulletin of Ugric studies], 2016, N 4 (27), pp. 69-80 (in Russian).
2. Berezovskij A. Earth-water-organization of the Siberian North. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1930, N 2, pp. 50-73 (in Russian).
3. Berezovskij A.I. Basic principles and practice of work on land and water arrangement of native areas of the circumpolar North. Sovetskij Sever. Vtoroj sbornik statej [The Soviet North. The second collection of articles]. Moscow, Komitet sodeystviya narodnostyam severnyih okrain pri Prezidiume VTSIK, 1930, pp. 69-114 (in Russian).
4. Gololobov E.I. Chelovek i priroda na Ob-Irtyishskom Severe (1917-1930): is-toricheskie korni sovremennyih ekologicheskih problem [Man and nature in the Ob-Irtysh North (1917-1930): historical roots of modern ecological problems]. Hantyi-Mansiysk, Redaktsionno-izdatelskiy otdel BU "Institut razvitiya obra-zovaniya", 2009. 222 p.
5. Gortsevskiy A. On the question of methods of initial land management of the Northern periphery. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1932, N 6, pp. 47-50 (in Russian).
6. Dmitriev L. Land and water organization of the Far North (Results for 1931-33 and activities for 1934). Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1934, N 2, pp. 36-45 (in Russian).
7. Dobrova-Yadrintseva L.N. The development of the Northern periphery. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1930, N 5, pp. 17-26 (in Russian).
8. The tasks of the first year of the plan in the North in connection with the resolutions of the recent Plenum of the Central Committee and Central control Commission of the CPSU(b). Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1933, N 2, pp. 3-7 (in Russian).
9. Note by the Department of management portolano secretaries of the Central Committee of the CPSU(b) I.V Stalin, L.M. Kaganovich, A.A. Zhdanov "On the work of the Committees of the North". Sudbyi narodov Ob-Irtyishskogo Severa (Iz istorii natsionalno-gosudarstvennogo stroitelstva. 1822-1941 gg.). Sborn-ik dokumentov. [The fate of the peoples of the Ob-Irtysh North (from the history of nation-building. 1822-1941). Collection of documents]. Tyumen, 1994, pp. 232-234 (in Russian).
10. Ivanov A.S., Mihalev N.A. Ethnic deportations of the USSR population in modern foreign historiography. Voprosyi istorii [Question of history], 2018, N 10, pp. 162-175 (in Russian).
11. Ivanov K.K. How to conduct the initial land and water device of the Northern suburbs (Draft instructions). Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1931, no 3-4, pp. 5-39 (in Russian).
12. Kantor E. XVI all-Russian and VII all-Union congresses of the Soviets and the Far North. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1935, N 2, pp. 9-15 (in Russian).
13. Klimushev Ya.I. The Far North in terms of economic and socio-cultural construction in 1933. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1933, N 3, pp. 18-26 (in Russian).
14. Konyisheva I.I. Istoriya zemlepolzovaniya i zemleustroystva v 1917-1941 gg. (Na materialah Hantyi-Mansiyskogo avtonomnogo okruga) [History of land use and land management in 1917-1941 (based on the materials of Khanty-Mansiysk Autonomous Okrug)]. Nizhnevartovsk, Izd-vo Nizhnevart. gumanit. un-ta, 2009, 222 p.
15. Kornilov G.G., Kornilov G.E., Mihalev N.A. History of the Ural North in historical documents. Uralskiy istoricheskiy vestnik [Ural historical journal], 2005, N 12, pp. 95-107 (in Russian).
16. The main issues of socialist construction in the Far North (Shortened transcript of the report A.E. Skachko at the x plenary session of the Committee of the North). Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1934, N 3, pp. 3-18 (in Russian).
17. Perevalova E.V. Obskie ugryi i nentsyi Zapadnoy Sibiri: etnichnost i vlast: dis. ... d-ra ist. nauk [Ob Ugrians and Nenets of Western Siberia: ethnicity and power Ph.D. (History)], Ekaterinburg, 2017, 515 p.
18. Preface. Sovetskij Sever. Vtoroj sbornik statej [The Soviet North. The second collection of articles]. Moscow, Komitet sodeystviya narodnostyam severnyih okrain pri Prezidiume VTsIK, 1930, pp. 3-4 (in Russian).
19. Skachko A. IX Plenary of the Committee of the North. Sovetskij Sever. Obshhest-venno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1932, N 5, pp. 14-22 (in Russian).
20. Skachko A. VIII Plenary of the Committee of the North. Sovetskij Sever. Obsh-hestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1931, N 5, pp. 5-28 (in Russian).
21. Skachko A.E. Organization of the territory of small peoples of the North. Sovetskij Sever. Vtoroj sbornik statej [The Soviet North. The second collection of articles]. Moscow, Komitet sodeystviya narodnostyam severnyih okrain pri Prezidiume VTsIK, 1930, pp. 5-68 (in Russian).
22. Skachko A. National question and reconstruction of the economy of the peoples of the North. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1932, N 3, pp. 28-40 (in Russian).
23. Skachko A. New organizational forms of work in the North (by way of discussion). Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1935, N 3-4, pp. 27-35 (in Russian).
24. Skachko A. Pyotr Germogenovich Smidovich. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1935, no 3-4, pp. 7-19 (in Russian).
25. Skachko A. Problems Of The North. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1930, N 1, pp. 15-37 (in Russian).
26. Skachko A. Five years of work of the Committee of the North (to VII expanded plenary). Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1930, N 2, pp. 5-37 (in Russian).
27. Slezkin Yu. Arkticheskie zerkala: Rossiya i malyie narodyi Severa [Arctic mirrors: Russia and the small peoples of the North], Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie, 2008, 512 p.
28. Smidovich P.G. In the fourth year (national zoning and land management of small peoples of the North). Sovetskij Sever. Pervyiy sbornik statej [The Soviet North. The first collection of articles]. Moscow, Komitet sodeystviya narodnosty-am severnyih okrain pri Prezidiume VTSIK, 1929, pp. 259-271 (in Russian).
29. Smidovich PG. Our tasks on the Northern outskirts (from the transcript at the IX plenary session of the Committee of the North). Sovetskij Sever. Obshhest-venno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1932, N 3, pp. 14-27 (in Russian).
30. Smidovich PG. The socialist reconstruction of the far North. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1932, N 1-2, pp. 43-59 (in Russian).
31. Ustyugov P. Land and water structure of the Northern periphery of the RSFSR. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1930, N 6, pp. 5-22 (in Russian).
32. Ustyugov, P. Preparation of a five-year plan for the Northern economy. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1931, N 2, pp. 30-44 (in Russian).
33. Firsov N. Work among small peoples of the North in the Yakut ASSR. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1931, N 11-12, pp. 18-27 (in Russian).
34. Sharaborin H. About the land structure of the North of the Yakut ASSR. Sovetskij Sever. Obshhestvenno-nauchny'j zhurnal [The Soviet North. Social and scientific journal], 1932, N 3, pp. 49-61 (in Russian).
