CC BY
76
Вопросы методологии
«Политическое» как часть идеологического
Н.В. Асонов
Обычно к осмыслению «политического» российская наука подходит, пренебрегая тем идеологическим полем, в котором ведется изучение данного явления. Но если принять во внимание то, что политика способна проникать во все среды общественной жизни и влиять на них в интересах либо власти, либо ее противников, тогда есть смысл взглянуть на «политическое» именно под этим углом зрения. Это значит, что его внедрение и применение не может проходить вне тех ценностно-целевых установок, которые приняты тем или иным политическим учением.
Таким образом, любой разбор политических понятий неизбежно сталкивается с мощной идеологической заданностью, стремящейся подавить свободный научный поиск. Правда, сегодня заданность подобного рода идет не со стороны правящей партии, как это было в советские годы, а со стороны «просвещенного Запада», вынуждая российских ученых принимать правила его мышления. В то же время потребность в беспристрастном взгляде на западный подход к пониманию «политического» не позволяет считать его неким «железным правилом», свободным от научного осмысления.
Если забыть об этом, то в итоге не только отечественная наука, но и ее носитель — русский язык будут раздавлены под грузом романо-германских понятий, словарная особенность которых не всегда допускает их буквальный перевод, что создает широкое поле для смысловых неточностей. Двигаясь в заданном направлении, мы ломаем «великий и могучий» язык, хотя именно его словарное богатство позволяет шире и глубже раскрыть любую научную мысль. На это, как известно, почти 250 лет назад прямо указывал М.В. Ломоносов.
Но сегодня в политической науке борьба за чистоту русского языка перестала приветствоваться, а зря. Ведь научившись говорить и думать на языке иного мира, отечественная наука рвет связь с историческими корнями своего народа. Она начинает питаться (точнее уже питается) тем, что ей «скармливает» Запад, которому русскоязычная наука как часть общенациональной духовной жизни опасна именно тем, что мешает укреплять веру наших граждан в его право быть господином Вселенной. Тем самым она тормозит распространение через научную среду единых правил поведения и мировоззрения, необходимых для скорейшей победы мондиализма и утверждения неограниченных свобод адхократии (по моему мнению — будущего мирового правительства). В этой борьбе политическая наука сегодня занимает передовые рубежи. Изучая во-
ПРОБЛЕМНЫЙ АНАЛИЗ И ГОСУДАРСТВЕННО-УПРАВЛЕНЧЕСКОЕ ПРОЕКТИРОВАНИЕ
53
Вопросы методологии
просы государства, власти и общества, она вынуждена все чаще использовать западный научный и политический словарный запас, следовательно, работать в рамках не своего, а чужого строя мыслей. Так, через прозапрадный научный язык Россия постепенно превращается из центра славяно-православного мира в придаток романо-германской среды, ее послушного ученика, готового вечно следовать меркам своего учителя.
Теперь, определив изложенное выше в качестве основы идеологического поля «политического», перейдем к рассмотрению данного вопроса, начав, как уже было заявлено, с языковой составляющей. Здесь в первую очередь приходится обращать внимание на наличие смыслового содержания. Оно, как известно, в зависимости от правил того или иного языка может быть совершенно разным. Так, если во французском языке понятия «la politique» и «le politique» способны выступать в качестве самостоятельных терминов, означающих «политику» и «политическое», то в русском языке «политическое» как прилагательное не может существовать само по себе и играть роль существительного, отвечая на вопрос «что?». Это слово у нас всегда отвечало на вопрос «Какое?». Русскоязычный политолог, следующий правилам своего языка, способен использовать только такие понятия, как «политическое сознание», «политическое развитие», «политическое участие» и т. д. Строить предложение, говоря о том, что у нас нет политического или оно есть, так же нелепо, как рассуждать о наличии некоего «властного», ибо невольно возникает вопрос о том, какого именно.
Думается, что в рамках русского языка присутствие данного понятия вообще не имеет смысла, поскольку передавать наши представления о политической жизни общества прекрасно позволяет уже имеющейся словарный запас. Поэтому наиболее удобным для научного использования данного понятия будет его толкование как «политического явления». Кроме того, это не противоречит уже устоявшемуся пониманию политики, поскольку давно сложился обычай рассматривать политику именно как общественное явление.
Предложенный подход согласуется с позицией известных зарубежных ученых, обобщающих смысловое содержание «политического». Ш. Муфф был убежден, что исследование этого направления способно высветить новые пути в изучении политики как общественного явления. Здесь открываются сразу два важных подхода: политический и политико-теоретический. Они позволяют проанализировать специфику «политического» именно как общественного явления и понять его суть, т. е. онтологический аспект политики, в рамках которого исследуется все, что имеет отношение к тому, как существует политическая среда общества. Причем указанный подход не исключает значительных расхождений в понимании того, что следует включать в понятие «политического».
Выдвигая — в отличие от сугубо либеральной трактовки «политического», данной Х. Аренд как некоего пространства свободы и публичного обсуждения — свое более точное понимание, Ш. Муфф обращает наше внимание на власть как узловую часть политики. Исходя из этого, он выделяет в «политическом» в первую очередь пространство власти, а вместе с ним — пространство неизбежных противостояний и неразрешимых противоречий1. Именно
1 См.: Mouffe Ch. On the Political. L-N.Y.: Routledge, 2006. P. 8-21, 29-34.
54
Выпуск 3 2013
Н.В. Асонов
они, опираясь на политические учения, постоянно порождают сложные общественные отношения по поводу власти и делают их такими, какими мы их знаем с глубокой древности до сегодняшнего дня.
И если мы видим в политике также необходимый набор практик и соответствующих институтов, ответственных за поддержание порядка, выгодного господствующей политической силе или ее противникам в условиях, порождаемых постоянными колебаниями «политического», тогда почему об этом «политическом» нельзя говорить как о политическом явлении? Причем это явление, отвечая закону единства и борьбы противоположностей, находясь в постоянном движении, не дает обществу стоять на месте. В нем на уровне различных учений о власти, как в мыльном пузыре, отражаются в первую очередь разноцветные перетекания многообразных ценностей и целей. Их перемещение от «верхов» к «низам» и обратно движет весь ход общественной жизни. Таким образом, если политика представляет собой прикладной характер борьбы за власть, то ее ценностно-целевая составляющая попадает в круг интересов «политического» (в нашей трактовке — «политического явления»).
Тогда нет смысла вслед за А. Хеллером выдвигать публичность в качестве главного критерия «политического», т. к. не каждое политическое учение, несущее в себе набор ценностей и целей, может вписаться в политическое сознание широких слоев общества2. Некоторые из них могут влиять на развитие государства и общества, не став публичными. Скажем, складывающаяся с XIV в. теория «Москва - Третий Рим», вплоть до 1589 г., не носила публичный характер. Однако это ей не помешало оправдать объединение великорусских земель вокруг Москвы и отвергнуть участие «рыночных» людей в управлении государством, ориентируя светскую власть в первую очередь на собирание духовных, а не вещественных (денежных) ценностей, и повлиять на утверждение института патриаршества в России.
Если понимать «политическое» в данном ключе, то можно согласиться с тем, что в английском языке ему будет соответствовать «policy» как вид социальной жизни, в пределах которой противоборствуют между собой разные политические направления ценностей и целей, представленные в чуждых друг другу учениях о власти. Тогда слово «politics», используемое в англоязычных странах для обозначения политики, должно пониматься как деятельность власти и оппозиции по осуществлению своих ценностей и целей. Схожим образом можно успешно развести подобающие понятия и в романских языках. Следовательно, в нашем случае испанское «la politica» и французское «la politique» будут соответствовать воплощению в жизнь умозрительного продукта, поставляемого из области «lo politico» и «le politique».
Такой подход поможет избежать смешения и подмены понятий, делающих в русском языке чуть ли не синонимами такие слова, как «политика» и «политическое». Подобное смешение любых научных понятий, как выразился
2 См.: Хеллер А. Пересмотр понятия политического // Современная политическая теория. М.: NOTABENE, 2001.
ПРОБЛЕМНЫЙ АНАЛИЗ И ГОСУДАРСТВЕННО-УПРАВЛЕНЧЕСКОЕ ПРОЕКТИРОВАНИЕ
55
Вопросы методологии
С.С. Сулакшин, напоминает «разговор слепого с глухим»3. Желание некоторых российских ученых видеть в «политическом» некую триаду больших частей, ведет именно к этому. Если признать, что первую часть «политического» составляют социально-философские и идейно-теоретические основания политики и политические парадигмы, во вторую входят политические системы и культуры, условия их изменения и смены, а в третью попадают политические институты и процессы, наряду с политическим поведением и участием, тогда возникает вопрос о том, где искать политику как общественное явление?
По этой же причине нельзя подходить к понятию «политическое» и как к единству двух самостоятельных сфер социальной жизни, где первую сферу станут составлять повседневные политические практики, осуществляемые на всех уровнях. А во вторую сферу войдут разработки политических программ, идеологий, курсов дальнейшего социального развития и принятия политических решений относительно путей, средств и видов их реализации4. В таком случае К. Шмитт был прав, обвинив современную ему политическую науку в том, что она «заблудилась» между понятиями «государственное» и «политическое», пытаясь определить одно через другое5.
Поэтому, если принять в качестве методологической основы предложенный подход к анализу «политического», наполнив его конкретным узким содержанием, тогда можно поставленную К. Шмиттом проблему считать исчерпанной и не идти на поводу западных трактовок данного понятия. Ведь если начать рассматривать «политическое» как неотъемлемое явление общественной жизни, в пределах которого всегда противоборствуют между собой различные направления ценностей и целей, представленные в учениях власти и оппозиции, можно будет не только четко разграничить его с политикой, но также избежать языковых натяжек, выгодных Западу, вредящих русскому языку и связанной с ним нашей духовной среде.
Причем здесь нет выпада против Запада как такового. Это скорее выпад против либерального направления в политической науке, уничтожающего «цветущую сложность» и потому избегающего всего, что связано с двойственностью бытия и его проявлениями в обществе. Дело в том, что толкование «политического» как явления — притом явления, носящего двойственный характер, — не противоречит представлениям о «политическом» самого К. Шмитта. Вводя в научный оборот это понятие, он утверждал, что «политическое» «может быть понято только в контексте неразделимости друзей и врагов, без оглядки на то, как оно способно сказаться на морали, эстетике и экономике». Согласно его мнению, эта «дихотомия самая интенсивная, самая крайняя, и всякая конкретная противоположность есть противоположность политическая тем более, чем больше она приближается к крайней точке, разделению на группы “друг - враг”»6.
3 Сулакшин С.С. «Ценностная» история, современность и прогноз развития России. Материалы постоянно действующего научного семинара. Вып. № 8. М.: Научный эксперт, 2013. С. 112.
4 См.: Гаджиев К.С. Политическое: концептуальное измерение / Кентавр. 1992. № 1.
5 См.: Шмитт К. Понятие политического // Политология: хрестоматия / сост. проф. М.А. Василик, доц. М.С. Вершинин. М.: Гардарики, 2000. С. 24.
6 См.: Шмитт К. Понятие политического // Политология: хрестоматия / сост. проф. М.А. Василик, доц. М.С. Вершинин. М.: Гардарики, 2000. С. 28.
56
Выпуск 3 2013
Н.В. Асонов
Вот почему в нашем случае воплощением такой «дихотомии» выступает непримиримая борьба власти и оппозиции, всегда имеющих противоположные общественно-политические и духовные ценности и цели, а потому остающихся непримиримыми противниками, т. е. врагами. У К. Шмитта различение друга и врага проявляется в отношении к ключевым парам нашей общественной жизни, хорошо вписывающимся в систему ценностей и целей власти и оппозиции. Эти различия включали моральную, эстетическую и экономическую сферы. Здесь в области морали К. Шмитт выделял противоборство «добра» и «зла», в эстетическом — «прекрасное» и «безобразное», в экономической сфере — «полезное» и «вредное», справедливо полагая, что подобные различия могут действовать и в теории, и в практике общественной жизни, показывая несовместимость ценностей и целей как отдельных людей, так и целых цивилизаций. Они не хороши и не плохи. Они просто чужие, т. е. являются неотъемлемой частью другого мира, развивающегося по своему жизненному пути.
Вот почему К. Шмитт предлагает рассматривать понятия «друг» и «враг» в их конкретном, как говорят философы, экзистенциальном смысле, а не как метафоры или символы. И если представители власти или оппозиции объявляют, что у нас теперь нет врагов, то это не значит, что враги у страны или у ее народа исчезли и противоборство с ними завершилось. Просто данная часть граждан перешла на сторону врага, т. е. приняла его набор ценностей и целей и стала навязывать его своему обществу в качестве новой истины. Изменив по той или иной причине своим прежним ценностям и целям, представители власти или оппозиции не сняли существующие противоречия, а «спрятали» их от общества, объявляя врагов друзьями.
Двойственность социального бытия от этого не исчезла, поскольку она носит объективный характер. Ибо, как правильно отметил К. Шмитт, политическое (а значит идеологическое) единство не может носить всеобщий характер и охватывать весь мир и даже страну.
В качестве доказательства приведем ряд примеров. Введение Владимиром Святым христианства на Руси в 988 г., сделавшее христианский мир из врага Руси ее другом, скрыло противоречия только на уровне светской власти, принявшей новую веру и новый вид общественно-политических отношений. Тогда как подавляющая часть жителей страны, продолжая хранить языческие обряды и характерную для них систему ценностей и целей, отказалась следовать требованиям князя Владимира. Теперь для них не только христианский мир, но и светская власть Руси стали врагом, тогда как жречество наряду с языческой общиной стали воплощением законной власти. События конца Х в., заставившие посланных Владимиром воевод крестить языческий Новгород, как пишет летописец, «огнем и мечем», являются тому убедительным свидетельством.
Сюда же можно отнести преобразования Петра I. Перестав считать романо-германский (точнее, протестантский) мир противником России и увидев в нем ее «учителя», царь стал врагом славяно-православного мира, приступив к искоренению его ценностно-целевого набора и к подавлению тех, кто встал на его защиту. Это противоборство привело к появлению мощного раскола в общественной мысли России, усилив борьбу между «западниками» и «самобыт-
ПРОБЛЕМНЫЙ АНАЛИЗ И ГОСУДАРСТВЕННО-УПРАВЛЕНЧЕСКОЕ ПРОЕКТИРОВАНИЕ
57
Вопросы методологии
никами». Это противоборство не только дожило до наших дней, но и составило одну из важных черт политической сущности нашей страны. Тяготение граждан к тому или иному набору ценностей и целей заставляет их оценивать все, что делает власть и оппозиция именно с этих позиций, о которых писал К. Шмитт, т. е. делить всех на друзей и врагов.
На основе приведенных рассуждений можно утверждать, что для этого немецкого мыслителя «политическое» заключено даже не в самой борьбе друзей и врагов, без которой не может быть общественного движения, ускоряющего или отдаляющего наш общий «конец света». Оно заключено в понимании ими политической обстановки и в способности различать друзей и врагов, без чего нельзя правильно развивать общественно-политические отношения, подрывающие или укрепляющие благосостояние всего общества.
И последнее. Само понятие «политическое явление» (political phenomen), которое должно прийти на смену противоречащему нормам русского языка «политическому» и отвечающему западному строю мыслей, нельзя считать достаточно новым. Уже с 90-х годов ХХ в. оно стало постепенно входить в наш научный оборот, хотя и не получило среди отечественных политологов достойного внимания. Мы не найдем ему удовлетворительного объяснения в классических словарях и энциклопедиях. Но наиболее общее его толкование как отражение политической жизни во всей ее многогранности, богатстве, характеризующей власть как важнейшее общественно-политическое явление, вплетенное во множество общих и особенных событий, встретить все-таки можно7. Оно, как это видно, требует более точной проработки, вписанной в нормы русского, а не иностранного языка. Сегодня надо уточнить данное понятие, преломив его через конфликтологическую составляющую политического процесса как проявление объективного закона единства и борьбы противоположностей в свете мировоззренческого, а значит идеологического противостояния власти и оппозиции.
В противном случае российские обществоведы будут слышать и понимать голоса, идущие к нам из-за границы, но перестанут понимать голос и душу своего народа. И тогда они станут для народа немыми, т.е. «немцами», променявшими свои ценности и цели на чужие, а может быть — чуждые.
7 См.: Халипов В.Ф., Халипова Е.В. Власть. Политика. Государственная служба. Словарь. М., 1996.
58
Выпуск 3 2013
