CC BY
37
К. Ф. Завершинский
«ПОЛИТИЧЕСКОЕ ДОВЕРИЕ» КАК СИМВОЛИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК СОЦИАЛЬНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ В ПОЛИТИЧЕСКИХ СЕТЯХ
В статье обсуждается новый теоретический подход к изучению политических сетей, рассматриваются когнитивные возможности концептуализации политического сосуществования сетей и государственной власти через соотнесение со структурой политического доверия. Исследователь подчеркивает, что политическое доверие как символическая структура играет большую роль для политического взаимодействия формальных и неформальных институтов в современном обществе. Политические ожидания выполняют функцию символического конструирования политических сетей, с помощью которых публичная власть легитимируется в сложном обществе. Исследователь предлагает рассматривать категорию «сеть политической культуры» через структуры «политического доверия». Анализ политических ожиданий особенно важен для понимания современных политических сетей и методологических проблем анализа сетей в области политологии и социологии.
Ключевые слова: сетевой подход, политические сети, политическое доверие, политическая легитимация, политические ожидания, символические структуры политических сетей.
Теоретические и эмпирические интерпретации феномена «политико-управленческих сетей» (policy networks) на основе «сетевого подхода» (network approach) достаточно широко представлены в современном политологическом дискурсе. Вместе с тем коммуникативная сторона политических сетей, связанная с их символическим, культурным измерением, весьма односторонне явлена в тематике политологических исследований. Вопрос же о роли культурного измерения в условиях роста «вариабельности демократической перспективы по оси времени», сопровождающейся радикальными политическими трансформациями и падением доверия к демократическим институтам, далеко не академический. Трудно не признать обоснованность аргументов современного болгарского исследователя Ивана Крастева, анализирующего проблемы европейской интеграции и констатирующего, что «реальный кризис, переживаемый Европой, — это кризис политической культуры. Все остальное второстепенно» (Крастев, 2012, с.17, 4). Еще более очевиден подобный кризис в реалиях постсоветского политического пространства,
испытываемого на прочность глобализацией. По мнению автора статьи, причина «теоретического равнодушия» к изменениям в политической культуре в условиях нарастания диверсификации сетевых пространств коренится в методологической инерции существующих программ исследований политических сетей, тяготеющих к теоретическому редукционизму при интерпретации коммуникативной природы и качества сетевого взаимодействия современных политических акторов.
В связи с этим видится уместной метафора немецкого исследователя Т. А. Бёрзель (Borzel) о «вавилонском столпотворении» при интерпретации смысла и содержания концепта «политические сети». «Мода» на использование понятия «Network» в современных междисциплинарных исследованиях породила высокую вариативность использования концептов «сетевое взаимодействие» и «сетевой подход», что существенно влияет на изучение «политических сетей» в социологии и политической науке. Понятие «политическая сеть» в этой предметной области может выступать как метафора многоуровнего характера политических взаимодействий и как специфический метод, методика социально-политического анализа социальных структур или социологическая теория (Borzel, Heard-Laureote; 2009, p. 135-151; Borzel, http://eiop.or.at/eiop/texte/1997-016.htm).
Однако автор не ставит перед собой задачу обстоятельного обзора методологических возможностей концептуализаций многообразных исторических форм политических сетей, так как феномены подобного рода, по справедливому замечанию М. Кастельса, являются «очень старой формой социальной организации» (Castells, 2000, p. 15), а имеющиеся обзоры, как это уже отмечалось, достаточно пространны. Цель статьи в ином — артикулировать специфику и возможности новых научных подходов к исследованию коммуникативной природы феномена, номинируемого «policy networks», и на этой основе обозначить методологические контуры анализа символических структур «политических сетей».
В отмеченной выше научной полисемии концепта «политические сети» на первый взгляд нет ничего необычного, она всегда сопутствует процессу концептуализации содержания новых научных понятий. Вызывает сомнение именно смысловой редукционизм, прослеживаемый в подобной вариативности, который препятствует переходу от поиска «объективных» или «субъективных оснований» («структур») сетевых взаимодействий к пониманию их коммуникативной, символической природы. Общность представлений о структурных основаниях «политических сетей», как правило, проявляется
в отсылках к их «неиерархической» природе или к «сотрудничеству», лежащим в основании согласования многообразия политических интересов государственных и негосударственных акторов сетевых взаимодействий. Подчеркивается, что в подобных сетях доминируют неформальные правила игры.
Обобщая теоретические доминанты, существующие в трактовке специфики управления и контроля в рамках современного сетевого взаимодействия, российский исследователь Л. В. Сморгунов отмечает, что подобные сети можно представить как систему государственных и негосударственных образований, взаимодействующих между собой на базе ресурсной зависимости в целях достижения согласия по интересующему всех политическому вопросу и использующих при этом формальные и неформальные нормы. Сетевые структуры, отмечает он, отличаются от иерархических систем управления, использующих вертикальные механизмы координации, основанные на власти или собственности, использованием других механизмов координации взаимодействия, позволяющие делать сотрудничество взаимовыгодным и долговременным. В силу этого сети довольно открыты и подвижны по составу участников, формам управления, координации взаимодействия, так как институты координации включают в себя формирование ассоциативных групп и многосторонних соглашений на различных уровнях взаимодействия. Поэтому сетевая координация основывается скорее на лидерстве, чем на формальном руководстве и управлении ^м.: Сморгунов, 2001, с. 108; 2009, с. 34).
При первом приближении подобная интерпретация содержания и смысла сетевого взаимодействия вполне вписывается в общетеоретические посылки сетевого подхода. Так, признанный теоретик «сетевого общества» М. Кастельс, обосновывая свою социальную онтологию сетевой реальности, акцентировал внимание на том, что становление «общества сетевых структур» (network society) ведет к доминированию «социальной морфологии над социальным действием» и конституированию информационных сетей как наиболее эффективной формы организации взаимодействий, что делает оправданным акцент на исследовании внутренней структуры политико-управленческих сетей, поиске правил согласования интересов и совместных действий, анализе горизонтальных уровней распределения функций политических акторов, описании сотрудничества как доминантного способа взаимодействия. Однако подобное теоретическое акцентирование обедняет интеллектуальные интенции на создание динамичной социологической теории конфликтного взаимодействия людей в рамках сетевых структур. Возникающие информационные сети постоянно находятся в конфликтных отно-
шениях со сложившимися социальными системами и социальными сетями, порождая структурные трансформации в символических сетях культуры, которые, в свою очередь, фрагментируют сетевое взаимодействие и ведут к изменению в программах сетей. Подобная динамика не может не порождать проблему политической легитимации социального порядка, так как ослабление формальных институтов и доверия к ним заставляет людей строить свою собственную систему защиты и идентичностей, что делегитимизирует систему публичной власти и соответственно весь социальный порядок (Castells, 2000, p. 5-24). Исследование динамики политического доверия в сетевых структурах как основания политической легитимации сетевого порядка приобретает особую значимость.
Однако именно этот аспект весьма поверхностно затрагивается в рамках теоретических доминант анализа сетевых структур политического взаимодействия. Отсылки к тому, что согласование структур и деятельности при сетевом взаимодействии включает когнитивный компонент, связанный с совместным знанием, доверием и принимаемыми ценностями, не ослабляет установки на презентацию подобных феноменов как переменных управленческой деятельности или политической системы. Возникающие в глобализирующемся обществе новые «социальные рамки памяти», пространственно-временные параметры институционализации опыта совместного существования предполагают и новые «мобильные социологи» (mobile sociology), более адекватно описывающие изменчивость, вероятностность сетевого мира и преодолевающие социологическую дихотомию: «индивидов, творящих общество» или «общества творящих индивидов» (см.: Urry, 2000, p. 185-203). Характерно, что тот же М. Кастельс, отмечая растущую динамику и ценностную диверсификацию сетевых структур, подчеркивал растущую роль культурных измерений сетевых взаимодействий, видя задачу культуры в консолидации общих смыслов через кристаллизацию практик в пространственно-временных конфигурациях (см.: Castells, 2000, p. 5-24).
Перспективными для «усиления» теории сетевого анализа, как уже отмечалось, видятся наработки представителей неоинституционального анализа, близкие сторонникам «сетевого подхода» по своим теоретическим интенциям, для изучения роли динамики неформальных институтов как важного источника структурирования и деконструкции «индивидуальных» и «общих» убеждений. «Политика развития», как полагают авторы одного из фундаментальных исследований динамики формальных и неформальных институтов, всегда предполагает символическое оформление «общих убеждений» об «ожидаемой жизни», обеспечивающих легитимность соци-
ального порядка (Норт, Уоллис, Вайнгаст, 2011, с. 107, 436). Показательна в этом отношении и концептуализация анализа сетевых структур в лице ряда отечественных исследователей, нацеленная на синтез сетевого подхода с методологическими наработками когнитивного анализа динамики неформальных институтов (см.: Сергеев, Кузьмин, Нечаев, Алексеенкова, 2007. с. 8-17; Алексеенкова, Сергеев, 2008, с. 148-165). Теоретические ограничения традиционного институционального анализа для объяснения реальной работы важнейших экономических и политических механизмов, по мнению этих исследований, дает толчок исследованиям социальных сетей как необходимой «смазки» институционального механизма. Проблема доверия играет ключевую роль в поиске ответа на поставленный неоинституционализмом вопрос о соотношении формальных и неформальных институтов. Анализируя процессы глобализации, они подчеркивают, что становление современного сетевого общества резко ограничивает возможность апелляции к общим культурным и социальным образцам, что существенно повышается роль межличностного доверия. Несмотря на развитие информационных сетей, личные контакты по-прежнему обеспечивают гораздо более высокий уровень доверия между коммуникантами, чем взаимодействие через технические каналы связи. Институциональное доверие не может заменить доверия «трансперсонального», формируемого через устойчиво повторяющиеся личные контакты. Доверие в условиях глобализации поддерживается не только и не столько институтами, сколько устойчивыми сетевыми взаимодействиями.
Специфику процесса интеграции социальных сетей они усматривают в эффективности образной и неформальной коммуникации. Тем самым доверие является наиболее значимым фактором создания социальных сетей, особенно если речь идет о социальных сетях с плотной структурой, предполагающих высокий уровень надежности. Поэтому семантическая разработка концепта «доверие» позволяет приблизиться к пониманию значения сетевых взаимодействий. Доверие как ожидание «благоприятного поведения» позволяет преодолеть неуверенность, обусловленную нехваткой информации о партнере. Доверяя, индивид рискует, но этот риск доброволен, что особо значимо, когда социальные институты не успевают закреплять выработанные в результате сетевого взаимодействия неформальные практики. Тем самым межличностное доверие выступает важным условием эффективного взаимодействия социальных сетей. Отсюда следует, что легитимность институтов власти выше, если она опирается на поддерживающие ее когнитивные структуры сетевого доверия. Как справедливо и обратное утвер-
ждение, что сетевое доверие может транслировать образы и смыслы, разрушающие легитимность формальных институтов.
Вместе с тем теоретическим ограничением подобной когнитивной схемы семантики сетевого взаимодействия, по мнению автора статьи, является то, что большинство подобных концептуализаций видят специфику сетевого взаимодействия и соответственно сетевого доверия в устойчиво повторяющихся личных контактах, что порождает редукционизм социально-психологического плана. Большинство же социологических работ, в которых различаются «доверие» и «уверенность», основываются на теоретических посылках Н. Лумана, который рассматривал доверие как «обобщенное ожидание» в условиях коммуникативных рисков, что другой будет контролировать свободу и возможности действий. Варианты структурирования «концептуального лексикона» феномена межличностного доверия в социально-психологических исследованиях, пользуясь материалом обстоятельных обзорных работ на этот счет, как правило, строятся на разведении семантики уверенности (confidence), социального доверия (social trust) и собственно межличностного доверия, возникающем между индивидами — партнерами по взаимодействию в определенной социальной ситуации (см.: Алексеева, 2009, с. 22-40). При этом различают доверие как ожидание (trust as expectation), доверие как готовность (trust as willingness), доверие как уверенность или как убеждение (trust as confidence/as belief).
Исследование феномена политического доверия и легитимности в сетевых взаимодействиях в такого рода работах осуществляется либо в контексте социально-философского анализа динамики противостояния «солидарностей», основанных на «безусловностях» веры и доверия или «сетевого» подхода, нацеливающих на изучение специфики «горизонтальных» взаимозависимостей (Селигмен, 2002; Патнэм, 1996, c. 212-221). Отдал дань когнитивному анализу семантического содержания концепта «политическое доверие» и «политическая легитимность» и автор доклада, акцентируя внимание на динамике «семантической горизонтали» и «вертикали» их смысловых коннотаций (Завершинский, 2001; 2002).
Несмотря на весьма обстоятельные размышления на этот счет многочисленных исследователей, следует заметить, что подобные концептуализации, в сущности, вступают в противоречие с исходными посылками методологии Н. Лумана, который отдавал приоритет исследованию проблемы «уравнивания» личностных потребностей в процессе коммуникативного взаимодействия, а не изучению «ненасильственного», «добровольного», «ценностного» содержания
форм личностного доверия. Представляется, что обозначенные выше способы концептуализации культурных измерений сетевых структур остаются «слабыми исследовательскими программами» культурных измерений сетевого взаимодействия.
Опираясь на проделанный анализ теоретических ограничений и перпективных векторов исследования коммуникативной специфики политических сетей, автор статьи полагает, что методологической основой для их комплексного анализа могут стать теоретические наработки социологии «социального конструктивизма», выходящие за рамки более традиционных стратегий изучения социокультурных структур. Несмотря на близость концептуального аппарата социально-конструктивистских моделей символических структур и терминологии более традиционной социологии культуры (понятийный, методологический инструментарий которой использует и политическая наука), социальный конструктивизм существенно расширяет возможности научной интерпретации культурных, символических структур смысла сетевых коммуникаций.
В связи с этим представляется весьма ценной методологическая установка на исследование культурных процессов, обозначенная в работах авторитетного представителя современной «культур-социологии» (cultural sociology) Дж. Александра. Он подчеркнул, что в большинстве моделей традиционной социологии культуры культурные измерения не выступают независимыми переменными, а являются производными от более «жестких» переменных социальных структур. «Сильная программа» (strong program) исследований культурных феноменов должна опираться на когнитивный анализ символических структур сетей смыслов в отличие от «слабых программ», где описания ценностей, норм, идеологий чаще всего про-изводны от институционального строя или редуцируются к частным социально-психологическим феноменам (Alexander, 2003; 2008).
Потребность в «сильной программе» теории символических структур политических сетей предполагает смену приоритетов в исследовательских стратегиях: переход от поиска объективных или субъективных оснований культурных измерений политических сетей и описания специфики политических идентичностей в социальных сетях к пониманию их коммуникативной, символической природы. В трактовке специфики методологии «коммуникативных» стратегий исследования символических структур политических сетей автор статьи руководствуется интеллектуальными интенциями, представленными в концепциях Т. Парсонса, Ю. Хабермаса, Э. Гидденса, П. Бурдье, при приоритете понятийного инструментария Н. Лумана (из отечественных авторов — А. Ф. Филиппова) (Луман, 2007; Филиппов, 2008). Для эволюции социальных систем, как полагает Н. Лу-
ман, принципиальное значение имеет «баланс» в восприятии участниками социальных интеракций «постоянства и изменений». В основе подобной «синхронизации» восприятий социальных акторов лежит семантическая процедура типизации повторяющихся событий, «исчисления времени», которое зависит «от более или менее типизированных, повторяющихся событий их системной истории». «Системная история, совместно переживаемая и вспоминаемая, — важная предпосылка взаимопонимания, и ее невозможно заменить объективно фиксированной мировой историей». Когда история приобретает значимость, она становится одновременно и более условной, одновременно памятью и забвением (Луман, 2004, с. 131-168). Тем самым в основе культурного процесса лежат структуры, возникающие в процессе неформальных, «доверительных» коммуникаций, позволяющих преодолевать неуверенность, обусловленную нехваткой информации о партнере.
Если исходить из методологической установки на создание «сильной программы» исследования культурных измерений сетевого взаимодействия, то политические сети можно представить как специфические коммуникативные структуры (формы мобильной социальной памяти), которые, взаимодействуя с символическими практиками политической легитимации, обеспечивают базовое пространственное и темпоральное конструирование многообразных политических идентичностей на основе опыта непосредственного восприятия политической среды. Подобное социальное конструирование происходит посредством оформления политических ожиданий в настоящем на основе прошедших политических ожиданий и их будущих проекций. Область сохранившихся структурированных горизонтов ожиданий (структур «политического доверия») является источником трансформации политических ожиданий («политического доверия») в «политические события», стимулируя или блокируя политическую легитимацию социального порядка в настоящем. Обозначенная интенция на исследование политического доверия как «структур политических ожиданий» и основания политической памяти (политической культуры) в методологическом плане связана с адаптацией понятийного инструментария феноменологии и социальной психологии к предметной области теоретической социологии и политической науки.
Обращение к процедурам политической легитимации принципиально значимо для выявления влияния структур политического доверия на легитимацию/делегитимацию политического порядка. Эту теоретическую посылку о связи легитимации и «латентных образцов» культуры с функционированием политической подсистемы
общества обосновал в свое время Т. Парсонс, который отметил, что в эволюции общества решающую роль играет культурная система, соотнесенность с которой придает значимость институциональному порядку общества. В процессе легитимации культурные образцы посредством наличия специальной системы символов позволяют обосновать идентичность. Политическая же легитимация, как «авторитетная интерпретация» нормативных предписаний, выполняет особую роль в системе легитимации всего общества (Парсонс, 1993, с. 94-122). Из этой теоретической установки вытекает возможность обоснования посылки о концепте «легитимность власти» как необходимом семантическом ресурсе процесса коммуникативной эволюции общества и его тесной смысловой связи с концептами «культура», «политическая культура», «политическая память», «политическое доверие».
В то же время концептуализация коммуникативной, смысловой взаимосвязи культуры, легитимации и власти в теории Т. Парсонса сохраняет признаки «слабой программы» исследования роли и места символических измерений в социокультурной динамике. Более перспективным для «усиления» программы исследования представляется описание политической власти как символического посредника, легитимирующие схемы которого, основанные на «сравнении силы и насилия» (Луман, 2001, с. 102), определяют специфику политической памяти и ее эволюционной формы — политической культуры. С позицией Н. Лумана коррелируют исследования в рамках неоинституционализма, претендующего на комплексный анализ социальной эволюции. Представители неоинституционального анализа исходят из посылки, что контроль и управление насилием на основе легитимации социального порядка, конструирования убеждений, институтов и организаций могут сделать его более эффективным, однако ни одно общество не может устранить насилия, а способно только ограничить его или обуздать (Норт, Уоллис, Вайн-гаст, 2011, с. 56-63). При этом легитимация политических ожиданий происходит не благодаря некому «ценностному согласию», искореняющему хаос произвола, а через символизацию процедур «включения-исключения» принуждения, которое номинируется легитимным или нелегитимным (Луман, 2005, с. 23), так как именно специфика (конфигурация) пространственной и временной символизации политического господства определяет социальное конструирование политических событий и идентичностей. Подобная методологическая установка «возвращает к жизни» эвристические интенции М. Вебера на изучение легитимации в связи с политическими ожиданиями и символической презентацией политического господства, погребенных под грузом аксиологического, системного и институ-
ционального подхода интерпретации феномена политической легитимности и политического доверия.
Таким образом, конституирование базовых структур социальной памяти в сложнодифференцированном обществе можно представить как символическое оформление политических ожиданий в настоящем на основе политических ожиданий прошлого и их будущих проекций. Подобный процесс всегда сопряжен с семантическим содержанием концепта «политическая культура». Область структурированных горизонтов ожиданий является источником трансформации политических ожиданий в «политические события», стимулируя или блокируя коммуникативную эволюцию социального порядка в настоящем.
Описать «структуры политических ожиданий» сетевых взаимодействий — значит выявить символические схемы («скрытые образцы») типизации, структурирования предметных, социальных и временных границ публичной власти (структуры политической памяти), характерных для тех или иных сообществ. При этом политическое доверие и политическая легитимация как «интернационализация» символически оформленных структур политических ожиданий во властные коммуникации являются ведущим звеном при оформлении структур политической памяти. Политическая память обеспечивает синхронизацию политических ожиданий, прежде всего, на основе темпорализации структурной взаимозависимости легитимности и насилия, ее символизации в событийных рядах из настоящего в прошлое и будущее.
В основе базовых событийных рядов политической памяти находятся события, так или иначе сопряженные с семантикой «викти-мизации», ее преодоления или ожидания (войны, революции, репрессии, геноцид), а «символы» власти всегда напоминают о возможном насилии и принуждении. Структуры ожидания политической памяти не сводятся к подобным символическим проекциям, но являются для нее базовыми. Коды власти, схемы ее легитимации соотносятся с насилием, так как политическое доверие и легитимация призваны ограждать от произвольности его использования. Насилие может быть представлено в качестве прошлого или будущего события, наступление которого можно избежать в современности, поскольку условия его применения известны, но специфика структурирования и символизации подобных практик легитимации зависит «от степени сложности политического механизма власти и доступности для членов общества» (Луман, 2001, с. 102-151).
Обозначенные методологические посылки исследования смысловых структур политического доверия, по мнению автора статьи,
открывают новые теоретические горизонты интерпретации специфики «политики памяти» как специфической символической политики и практики политической легитимации социального порядка на постсоветском пространстве. В исследованиях социологической направленности политика памяти предстает как многообразные «фоновые» символические практики конструирования национальной идентичности («символов идентичности»). В роли политических символов могут рассматриваться наделенные властной семантикой объекты, которые обозначают, организуют действия в политическом пространстве, структурируя их в «горизонтальном» или «вертикальном» плане. Отмечается, что символы могут относиться к различным временным планам политических явлений и действий, «отсылая к прошлому, настоящему или будущему, началу или концу, перелому или возврату и, соответственно, характеризуя те или иные события в категориях созидания либо разрушения, хаоса либо порядка» (Дубин, 2011, с. 6-22).
Показательны в этом отношении практики политической памяти, характерные для ряда постсоветских государств. Одним из распространенных «сюжетов» политической легитимации и структурирования политических ожиданий в возникших сетевых сообществах в новых государствах стала темпорализация символической политики «этнического геноцида». Этнизация «политического насилия, вынесенная за горизонт исторического времени и представленная как абсолютное мифическое или теологическое событие «становления нации», становится способом деконструкции структур советской политической памяти. В основе подобных символических практик лежит процедура семантического отождествления насильственных событий «далекого» и «недавнего прошлого» (жертв этнических предков во имя «Родины», коммунистического и нацистского насилия, «ассимиляторской политики» «власти Советов») для конструирования сюжетов будущего «вхождения» в пространство социальной памяти европейской «толерантности и согласия». Подобная символическая реконструкция политических ожиданий на первый взгляд может привести к оформлению структур национальной, европейской идентичности», как это прослеживается в странах Балтии. Вместе с тем, как на Украине, так и в России этнизация событий политической памяти при структуризации политических ожиданий не привела к конституированию национальной памяти, воспроизводит противоречия в сюжетах политического времени и поддерживает существующие политические расколы в идентичностях. В относительно автономных и неоднородных этнически сетевых пространствах подобная темпорализация этничности, пользуясь метафорой языка информатики, не порождает «интерфейса», состояния
совместимости программ политической памяти. Стремление использовать темпоральное программирование региональной политической идентичности на основе типизации событий этнического насилия в качестве символического ресурса национальной идентификации становится препятствием для конституирования национальной политической памяти.
Возникающая при этом символизация мифического обоснования враждебности в процессе политической легитимации всегда трансформируется в насильственные действия (Kaufman, 2006, p. 81). Вынесение за скобки событийного ряда политической памяти, как полагает автор статьи, «событий революции» (составляющих важное звено конституирования любой национальной памяти в силу «исключительности» символических образцов жертвенности), при отсутствии успешного конструирования события «новой революции», неизбежно сужает «оперативный репертуар исторических интерпретаций», «политических сюжетов» ритмической организации политического пространства (Малинова, 2011, с. 119). Поэтому, соглашаясь с посылкой, что доминирование «территориальных» и иных сетевых, «включающих» (inclusive) проекций национализма, может сглаживать проявления этнического национализма (Гарань, 2011, с. 63), следует иметь в виду, что без креативной темпорали-зации политических событий всегда присутствует риск оформления вместо «социально ожидаемых длительностей» (П. Штомпка) сужения политических сценариев настоящего и, соответственно, горизонтов политического планирования.
Методологический переход от анализа организационных и институциональных оснований политических сетей к разработке «программы» их коммуникативной автономии и символической специфики позволяет сконцентрировать внимание на изучении пространственно-темпоральных структур ожиданий политического доверия в сетевых взаимодействиях, где специфика (конфигурация) пространственной и временной символизации публичного принуждения определяет социальное конструирование политических событий и вектор легитимации/делегитимации социального порядка политий в глобализирующемся обществе. В основе событийных рядов возникающих политических идентичностей находятся события, символизирующие практики обуздания насилия и принуждения. Политическое доверие как способ разрешения неопределенности при использовании принуждения конституирует временные горизонты политических взаимодействий и способы истолкования политических событий через соотнесенность поведения коммуникантов с паттернами политического лидерства.
Методологические установки концептуализации феномена политического доверия в сетевых взаимодействиях позволяют не только более отчетливо выявлять их организационные, пространственные конфигурации, но и более достоверно прогнозировать конфликты сетевых структур, ориентированных на качественно отличные, конфликтующие темпоральные горизонты и способы легитимации политического господства.
Уместно в заключение вспомнить Альфреда Уайтхеда, который задолго до появления «сетевого анализа» обратил внимание на то, что социальные события есть следствие «заботы о будущем личном существовании, сожаления о прошлом или гордость за него» (Уайтхед, 1990, с. 697) и «являются сходными переживаниями, выходящими за границы простой актуальности настоящего» .
Литература
Алексеева А. Ю. Основные элементы и структура межличностного доверия // Социологический журнал. 2009. № 3. С. 22-40. (Alekseeva A. U. Basic elements and the structure of interpersonal trust // Journal of Sociology. 2009. N 3. P. 22-40.)
Алексеенкова Е. С., Сергеев В. М. Темный колодец власти (о границе между приватной сферой государства и приватной сферой личности) // Полис. 2008. № 3. С. 148-165. (Alekseyenkova E. S., Sergeev V. M. Dark Well Power (about the border between the sphere of the state and the private sphere of the individual) // Polis. 2008. N 3. P. 148-165.)
Гарань А. Украина: плюрализм «по умолчанию», революция, термидор // Pro et Contra. 2011. Май-август. Политические системы постсоветских стран. Т. 15. № 3-4 (52). С. 62-77. (Haran A. Ukraine: Pluralism «default», the Revolution, Thermidor // Pro et Contra. 2011. May-August. The political systems of post-Soviet countries. Vol. 15. N 3-4 (52). P. 62-77.)
Дубин Б. Символы возврата вместо символов перемен // Pro et Contra. 2011. Сентябрь-октябрь. Двадцать лет без советской власти. Т. 15.1. № 5 (53). С. 6-22. (Dubin B. The symbols return instead the symbols of change // Pro et Contra. 2011. September-October. Twenty years without the Soviet regime. Vol. 15.1. N 5 (53). P. 6-22.)
Завершинский К. Ф. Легитимность: генезис, становление и развитие концепта // ПОЛИС. 2001. № 2. С. 113-131. (Zavershinsky K. F. Legitimacy:the Genesis, Formation and Development of the concept // Polis. 2001. N 2. P. 113-131.)
Завершинский К. Ф. Когнитивные основания политической культуры: Опыт методологической рефлексии // Полис. 2002. № 3. С. 19-30. (Zavershinski K. F. Cognitive Foundations of Political Culture: An Essay on Methodological Reflection // Polis. 2002. N 3. P. 19-30.)
Крастев И. Парадокс европейской демократии // Pro et Contra. 2012. Январь-апрель. Т. 16. № 1-2 (54). С. 6-14. (Krastev I. Europe's democracy paradox // Pro et Contra. 2012. January-April. Vol. 16. N 1-2 (54). P. 6-14.).
Луман Н. Власть. М.: Праксис, 2001. 256 с. (Luhmann N. Power. M.: Praxis, 2001. 256 p.)
Луман Н. Мировое время и история систем. Об отношениях между временными горизонтами и социальными структурами общественных систем // Логос. 2004. № 5 (44). С. 131-168. (Luhmann N. World Time and History systems. About the relationship between the time horizons and social structures of social systems // Logos. 2004. N 5 (44). P. 131-168.)
Луман Н. Эволюция. М.: Изд-во «Логос», 2005. 256 с. (Luhmann N. Evolution. M.: Publishing House of the «Logos», 2005. 256 p.)
Луман Н. Введение в системную теорию. М.: Изд-во «Логос», 2007. 360 с. (Luhmann N. Introduction to systems theory. M.: Publishing House «Logos», 2007. 360 p.)
Малинова О. Тема прошлого в риторике президентов России // Pro et Contra. 2011. Май-август. Политические системы постсоветских стран. № 3-4 (52). С. 106-122. (Malinova O. Theme of the past in the rhetoric of Russia presidents // Pro et Contra. 2011. May-August. The Political systems of Post-Soviet countries. N 3-4 (52). P. 106-122.)
Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.: Изд. Института Гайдара, 2011. 480 с. (North D., Wallis J.J., Weingast B. R. Violence and Social Orders. A Conceptual Framework for interpreting Recorded Human History. M.: Gaidar Institute, 2011. 480 p.)
Патнэм Р. Чтобы демократия сработала. М.: Ад Маргинем, 1996. С. 212-221. 288 с. (Putnam R. Making Democracy Work. M.: Ad Marginem, 1996. 288 p.)
Парсонс Т. Понятие общества: компоненты и их взаимоотношения // THESIS. 1993. Т. 1. Вып. 2. С. 94-122. (Parsons T. The Concept of Society's: components and their relationships // THESIS. 1993. T. 1. N. 2. P. 94-122.)
Селигмен А. Проблема доверия. М.: ИДЕЯ-Пресс, 2002. 256 c. (Seligman A. The Problem of Trust. M.: IDEA-Press, 2002. 256 p.)
Сергеев В. М., Кузьмин А. С., Нечаев В. Д., Алексеенкова Е. С. Доверие и пространственное взаимодействие социальных сетей // Полис. 2007. № 2, С. 8-17. (Sergeev V., Kuzmin A. S., Nechaev V. D., Alekseyenkova E. S. Trust and Spatial interaction of Social Networking // Polis. 2007. Number 2. P. 8-17.)
Сморгунов Л.В. Сетевой подход к политике и управлению // Полис. 2001. № 3. С. 103-112. (Smorgunov L. V. The Network Approach to Policy and Management //. Polis. 2001. N 3. P. 103-112.)
Сморгунов Л. В. Знание и координирующая функция государства// Мир и политика. 2009. № 10 (37). С. 32-42 (Smorgunov L. V. Knowledge and Coordinating Function of the State // The World and Politics. 2009. N 10 (37). P. 32-42.)
Уайтхед А. Избранные работы по философии: М.: Прогресс, 1990. 716 с. (Whitehead A. Selected Works of Philosophy: M.: Progress Publishers, 1990. 716 p.)
Филиппов А. Ф. Социология пространства. СПб: Владимир Даль, 2008. 285 с.(Filippov A. Sociology of Space. St. Petersburg: Vladimir Dahl, 2008. 285 p.)
Alexander J. C. The Meanings of Social Life: a cultural sociology. N.Y.: Oxford University Press, 2003. 312 p.
Alexander J. C. Clifford Geertz and the Strong Program: The Human Sciences and Cultural Sociology // Cultural Sociology. Los Angeles; London, 2008. Vol. 2 (2). P. 157-168.
Borzel T. A. What's So Special About Policy Networks?// An Exploration of the Concept and Its Usefulness in Studying European Governance European Integration online Papers (EIoP). Vol. 1(1997). № 016// http://eiop.or.at/eiop/texte/1997-016.htm).
Borzel T. A., Heard-Lauréote K. Networks in EU Multi-level Governance: Concepts and Contributions //Journal of Public Policy. 2009.Vol. 29. Special Issue 02. P. 135-151.
Castells M. Materials for an exploratory theory of network society// British Journal of Sociology. 2000. Vol. №. 51. Issue №. 1 (January/March 2000). P. 5-24.
Kaufman S.J. Symbolic Politics or Rational Choice? Testing Theories of Extreme Ethnic Violence // International Security. Spring 2006. Vol. 30. No. 4. P. 45-86.
Urry J. Mobile Sociology // British Journal of Sociology. 2000. Vol. 51. N 1 (January/March). P. 185-203.
