CC BY
57
лу 1880-х гг. список потребителей верхоленского зерна расширился. Верхоленцы стали поставлять зерно еще и в Яковлевский винокуренный завод купца Домброва, находившийся г. Иркутске. В 1882 г. верхоленские буряты поставили в разные места 15 680 пудов зерна и муки [19].
К 1864 г. число мельниц в ведомстве увеличилось до 15 шт., а количество экономических магазинов с хлебными запасами - до 14 шт. [20]. К 1872 г. из-за кризиса земледелия, вызванного неурожаями второй половины 1860-х гг., число мельниц в ведомстве убавилось до 13 шт., а количество хлебных магазинов, наоборот, выросло до 17 шт. [21]. В период неурожаев количество магазинов увеличивалось, т.к. увеличивался спрос на зерно. В исследуемый период запасы зерна в хлебных магазинах стали обеспечиваться не государством, а зажиточными бурятами. Так, в 1880 г., зажиточные инородцы 1-го Абызаевского рода продали в запасные магазины 500 пудов зерна [22]. К 1880 г. обстановка в земледелии верхоленцев стабилизировалась и количество мельниц у них выросло до 16 шт., а число магазинов с хлебными запасами убыло до 12 шт. В том году на мельницах было перемолото 71 700 пудов зерна. За перемолот хлеба хозяева мельниц получили плату в размере 2860 р. На поправку мельниц они потратили 701 р. [23].
К 1863 г. посевы картофеля в Верхоленском ведомстве уменьшились до 18 четвертей. В том году верхоленские буряты собрали 56 четвертей картофеля [24]. В последующие годы посевы картофеля в ведомстве не превышали 20 четвертей. В 1888 г. верхоленцы посеяли 14 и выкопали 80 четвертей картофеля [25].
Таким образом, политика Российского государства по внедрению и развитию земледелия среди аборигенов Сибири обрела свои плоды в ведомстве верхоленских бурят. Уже в первой половине XIX в. верхоленские буряты поставляли
УДК 323.1 (=161.1) (517.3)
зерно в казну и на рынки Иркутской губернии. Развитию земледелия среди верхоленских бурят способствовали и природные условия Верхней Лены, которые позволили практиковать здесь русское трехполье. В целом урожаи зерна в Верхоленском ведомстве росли. Однако повышение урожайности зерновых происходило за счет расширения посевных площадей, что является характерной чертой всего бурятского земледелия того периода.
Литература
1. Залкинд Е.М. Общественный строй бурят в XVIII -первой половине XIX в. М.: Наука, 1970. 398 с.
2. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1. Д. 531. Л. 108.
3. НАРБ. Ф. 4 Оп. 1. Д. 531, Л. 115.
4. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 Д. 92. Л. 141 об.-142.
5. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 Д.180. Л. 2.
6. НАРБ. Ф. 4.Оп. 1. Д. 166. Л. 11 об.
7. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 379. Л. 147.
8. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. б. о 9 17 31 5
9. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 11. Л. 26.
10. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 558а. Л. 114.
11. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 7 О Л. 7 о .
12. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1004. Л. 259 об.
13. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1254. Л. 67.
14. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1551. Л. 116, 216.
15. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 8. 5 12. 91
16. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1004. Л. 278 об.
17. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1417. Л. 22.
18. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1551. Л. 33.
19. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1638. Л. 214 об.-215
20. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1004. Л. 243 об.
21. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 2. 6 4. 5 12
22. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1551. Л. 209 об.-210
23. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1551. Л. 186, 222.
24. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1004. Л. 119 об.
25. НАРБ. Ф. 4. Оп. 1 . Д. 1886. Л. 60.
Маншеев Доржа Михайлович, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории, археологии и этнографии БГУ, 670025, г. Улан-Удэ, ул. Пушкина, 25, e-mail: dorzham@ mail.ru.
Mansheev Dorzha Mihajlovich, candidate of historical sciences, senior lecturer of department of history, archeology and ethnography of BSU, 670025, Ulan-Ude, Pushkin str., 25, e-mail: [email protected].
А.В. Михалёв
ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТАТУС МЕСТНОРУССКОГО НАСЕЛЕНИЯ МОНГОЛИИ (1966-2000 гг.)
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ (Из Азии в Сибирь или в поисках «Нового Света»: положение трудовых мигрантов из Центральной Азии в Байкальской Сибири), проект № 10-01-00495а
Статья посвящена проблеме политического статуса русских мигрантов в Монголии во второй половине ХХ в. Ключевые слова: Монголия, СССР, местнорусские, лояльность, гражданство, идентичность.
A.V. Mikhalev
POLITICAL STATUS OF LOCALRUSSIANS IN MONGOLIA (1965-2000 y.)
This article is devoted to problem of political status of Russian migrants in Mongolia in second part XX century. Keywords: Mongolia, USSR, localrussian, loyalty, citizenship, identity.
Положение «российских соотечественников» за рубежом сегодня в центре внимания руководства РФ. В ходе визитов В.В. Путина и Д.А. Медведева в Монголию неоднократно обсуждался вопрос о поддержке русского языка и русской диаспоры. Начиная с 2000-х годов в Монголии реализуются программы фонда «Русский мир», открываются «Русские центры». Деятельность этих организаций направлена на изменение положения русской диаспоры и на расширение масштабов российского культурного влияния [12, с. 1]. Еще с советского времени русскоязычное сообщество Монголии разделено на две части: на специалистов, работающих по долговременным контрактам, и местнорусских - потомков русских колонистов начала ХХ в.
В представленном исследовании мы анализируем процесс трансформации статуса местнорусского населения Монголии во второй половине ХХ в. Политический статус группы мы определяем исходя из трех ключевых маркеров:
- гражданства;
- лояльности к государству исхода;
- наличия/отсутствия гражданских прав.
Хронология ограничена периодом с 1966 по
2000 г. В 1966 г. между СССР и МНР был заключен «Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи» [14, с. 148]. С этого времени в страну начинается массовый приток советских специалистов, формируется система привилегированного потребления (спецмагазины, чеки и т.д.). На ее основе складывается экономическая база конфликта между двумя группами русскоязычного населения (специалистами и местнорусскими). В 2000 г. заключены «Улан-Баторская декларация» и соглашение, разрешившее местнорусскому населению приобретать недвижимость в Монголии в частную собственность.
Источниковой базой данного исследования послужили:
• материалы межгосударственных соглашений между Монголией и СССР/РФ;
• данные русскоязычной прессы Монголии («Новости Монголии», «Монголия Сегодня», «Вестник центра Москва-Улаанбаатор»);
• воспоминая и мемуары (в частности, размещенные социальных сетях www.ulaanbaator.ru. www.mongol.su);
• материалы Русской православной церкви в Монголии (www.pravoslavie.mn, а также газета улан-баторского прихода «Троица»).
Совокупность данных источников открывает возможности для комплексного анализа проблемы как на уровне государственной политики, так и в масштабе повседневных взаимодействий. Что же касается монгольских источников, то в них вопрос о местнорусском населении практически не освещается. Это связано с тем, что статистику по российским гражданам в Монголии ведут учреждения МИД РФ.
Историография вопроса
Вопрос о положении русскоязычного населения в Монголии в советский и постсоветский период дискутировался преимущественно в рамках колониальной проблематики [25]. Большинство западных исследователей (Н. Кнутсен, Г. Мерфи, К. Каплоски, М. Россаби, А. Сандерс) рассматривали проблему «советского колониализма» в различных контекстах, начиная с международных отношений и заканчивая повседневными экономическими практиками. Особое положение советских граждан (русских) в Монголии подробно описал К. Каплонски. Автор акцентировал внимание на роли советских спецмагазинов, системе распределения престижных товаров и на значении русского языка в стране. В итоге К. Каплон-ски пришел к выводу о колониальном характере советского присутствия в Монголии [23, с. 153].
Дискуссия о сателлитизме и колониализме в отечественной историографии ведется с 1960-х гг. Однако вопрос о положении русских в Монголии поднимался лишь в работах В.Ц. Ганжурова, Е.М. Даревской, Н.Е. Единарховой, Е.И. Лиш-тованного, И.И. Ломакиной. Наиболее системно позицию российских монголоведов изложил Е.И. Лиштованный. Он категорически отказался от квазиколониального и сателлитисткого подходов, высказав точку зрения о том, что в отношении советского присутствия в МНР неприемлемо употреблять категории диаспоры и принимающего
общества [7, с. 72]. Обе позиции в полной мере не отражают сущность описываемого явления. Во-первых, русскоязычное сообщество в МНР не было однородным и не формировалось вокруг системы командно-административного распределения экономических преференций. Во-вторых, в методологическом плане применение постко-лониальной теории к постсоветским обществам неприемлемо, т.к. постсоветские исследования имеют совершенно иную исследовательскую традицию. В-третьих, в изучаемой нами ситуации градация «Свой» и «Чужой» формировала границу не только между монголами и «советскими» (советскими гражданами), но и между «советскими» и местнорусскими.
Постсоветские исследования опираются на модель изучения СССР как империи, а ее народов как подчиненных (subaltern). Отсюда возникает особая стратегия исследования - изучение подчиненных [3, с. 411]. Такая модель позволяет избежать методологических ловушек национализма, идущего рука об руку с постколониальной теорией. В этом контексте показательны работы монгольского исследователя Баабара, для которого русские идентифицируются с СССР и его доминированием в МНР [ 22]. Однако если взглянуть на проблему с позиций лояльности, господства и подчинения, то в ситуации с русскими в Монголии получается несколько иная картина. Мы имеем дело с сообществом, разделенным по критерию лояльности к Советскому государству [9]. Именно эта дихотомия определяла специфику русского мира Монголии второй половины ХХ в.
Пролетарский интернационализм в Монголии: теория и практика
На уровне политической риторики положение русскоязычного населения в МНР легитимизировалось необходимостью развития промышленной базы социализма в этой стране. Эта теория опиралась на тезис В.И. Ленина о необходимости: «... оказать этим (в нашем контексте монголам - А.М.) отсталым и угнетенным, более чем мы, народам бескорыстную культурную помощь». Данная политика была ориентирована на задачу строительства социализма, минуя капитализм, согласно гипотезе Ленина о том, что: «.с помощью пролетариата передовых стран отсталые страны могут перейти к советскому строю и через определенные ступени развития - к коммунизму, минуя капиталистическую стадию развития» [6, с. 232]. Сущность риторики пролетарского интернационализма заключалась в братской дружбе всех на-
родов, в которой доминировал «старший брат» -русский народ [1, с. 134]. В советско-монгольском эквиваленте старший и младший братья соответственно ах и дуу. Заключение «Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи» 1966 г. положило начало вводу советских войск в МНР, а также обеспечило приток гражданских специалистов из СССР и стран СЭВ. Так, только в сфере строительства количество советских специалистов достигало, по данным В. Ц. Ганжурова, на 1986 г. - 5827 человек (после 1986 г. эта цифра резко уменьшается) [2, с. 56]. Помимо строителей в МНР работали советские геологи, врачи, учителя, рабочие и инженеры добывающей промышленности. Точные данные о количестве советских граждан в этой стране не опубликованы по сей день. Л. Шинкарев приводит данные о динамике роста советских специалистов в стране начиная с 1961 г.: в 1961 г. - 990 человек, в 1962 г. - 2624, в 1963 - 3770 человек [20, с. 322], не считая военнослужащих, живших в особых закрытых городах. В 1960-е гг. сформировалась инфраструктура, направленная на обслуживание советских граждан, работавших в МНР: магазины, школы, больницы, детские сады. Кроме того, был открыт доступ к престижному потреблению: в Монголию из СССР и стран СЭР экспортировались продукты, одежда, бытовая техника. Но возможность приобретать данные товары была лишь у советских специалистов и монгольской элиты. Все это усиливало расслоение общества, граница проходила между советскими специалистами и местнорусскими, монгольской партноменклатурой и аратами.
В это время монгольская политическая элита получала советское образование, а 90% населения страны в той или иной степени понимало русский язык. За весь период с 1922 по 1990 г. высшее образование в СССР получило более 15 тысяч монгольских граждан. Советские же специалисты после нескольких лет работы в дружественной стране по-монгольски не знали ничего, кроме приветствия Сайн байна уу! (Здравствуйте!) и несложного набора из 5-10 фраз [7, с. 73]. К началу 1980-х гг., по данным Е.И. Лиштованно-го, качественный состав приезжавших из СССР в Монголию снизился на порядок, что вызывало нарекания принимающей стороны: «Лет пятнадцать назад советские специалисты, с которыми я работал, были гораздо доброжелательнее и трудолюбивее, чем те, кто приезжает к нам сейчас» [7, с. 72]. В условиях кризиса системы социализма
в 1980-е гг. именно советские специалисты вызывали наибольшее раздражение в среде местного населения. Экстерриториальность военных городков и спецмагазинов провоцировала недовольство и агрессию со стороны монголов [10, с. 7-29]. С каждым новым конфликтом становилась все более очевидной дефолтность политики пролетарского интернационализма и концепции нерушимой братской дружбы советского и монгольского народов.
Гражданство
Советские граждане в Монголии, за исключением колонистов времен империи, ссыльных и узников ГУЛАГа, имели привилегированное положение. Статус «старшего брата» открывал широкие возможности для «цивилизаторской» миссии, а также для престижного потребления. В условиях безвизового режима между СССР и Монголией советский загранпаспорт являлся основным документом, декларировавшим особый статус советских специалистов. Дело в том, что паспорта в Монголии имели лишь советские специалисты, местнорусское население получило документы лишь в 1971 г. [19, с. 122]. Эта сравнительно многочисленная группа, по данным 1950-х гг. насчитывавшая 10 000 человек [13, с. 66]. До получения паспортов местнорусские имели лишь вид на жительство, фактически являясь апатридами. В силу этих причин они не имели права въезда в СССР. Хотя еще в 1950-е гг. некоторые местнорусские получили монгольское гражданство, однако их число не превышало 2%. Многие из них находились в стране нелегально, а некоторые имели подданство еще российской империи, так, например:
- жители села Хондом, основанного старообрядцами до революции;
- жители села Корнаковка, являвшиеся столыпинскими переселенцами;
- потомки казаков, несших пограничную службу и осевших в Алтан-Булаге.
Когда в 1928 г. между МНР и СССР была оформлена демаркационная линия, русские села Булуктай, Ебицик, Жаргалантуй, Корнаковка, Хондом оказались на территории МНР [13, с. 131]. В 1930-е гг., спасаясь от голода, в Монголию бежали русские крестьяне в поисках работы на шахтах Налайха. Кроме того, в конце 1940-х гг. в этой стране в заключении содержалось множество пленных власовцев, которым по окончанию срока заключения был запрещен въезд в СССР После демократической революции 1990 г. боль-
шинство из них покинуло Монголию и осело в странах Восточной Европы. По данным на 2000 г. количество русских, постоянно проживающих в Монголии (местнорусских), составляло 1400 человек [13, с. 75]. Сегодня все представители данной группы имеют гражданство РФ, право постоянного проживания в Монголии, а также юридические основания для приобретения частной собственности в этой стране. Многие из них являются членами «Общества российских граждан в Монголии» (далее - ОРГ), пользуются поддержкой проекта «Соотечественники». Защитой их интересов заняты МИД РФ, Русская православная церковь, Российский национально-культурный центр.
Политическая лояльность
Лояльность к Родине в среде местнорусских Монголии поддерживалась коллективной памятью о стране исхода. Многие из местнорусских являлись участниками Великой Отечественной войны, на которую они были призваны из Монголии [13, с. 96]. Однако модель лояльности делилась на две составляющие: на отношение к Родине и на отношение к советскому строю. Эти составляющие вступали в противоречие, т.к. положительный образ Родины не совпадал с образом советского государства, лишившего местнорусских гражданских прав. Более того, на уровне идеологии данной группе приписывалась лояльность белому движению. Их считали «семеновца-ми» и относили в разряд врагов советского строя. Со временем данная навязанная лояльность переросла в идентичность. Как свидетельствует эмпирический материал воспоминаний, к середине 1970-х гг. большинство местнорусских, вступая в контакт с «советскими русскими», не отрицало, а зачастую напротив, мифологизировало свою принадлежность к белогвардейцам атамана Г.М. Семенова [8].
Большая часть местнорусских исповедовала православие. Поэтому проблема лояльности к СССР вступала в противоречие с отсутствием свободы вероисповедания. Так, например, широкое распространение среди них имеет генеалогическая легенда о девочке, с иконкой бежавшей из СССР в МНР и вышедшей замуж за китайца [8]. От этого брака ведет происхождение несколько местнорусских семей. В условиях инокультур-ного окружения именно православие и русский язык позволили местнорусским избежать утраты русской идентичности. Православие сыграло важную роль в жизни общины и сохранилось в их
среде до 2000 гг., несмотря на отсутствие священников и храмов (последняя служба в Улан-Баторе проходила в 1927 г.). В период социализма религиозная идентичность маркировала нелояльность данной группы населения советской идеологии и советскому государству. В то же время советские специалисты, въезжавшие в страну, подвергались тщательному идеологическому воздействию. Оно выражалось в инструктаже в партийных органах, в КГБ, в подразделениях МИД. В ходе этих мероприятий въезжающих из СССР «предупреждали о нежелательности контактов с местными семеновцами» [8]. В результате формировались негативные стереотипы, утрированное представление о «своих» и «чужих» [15], что приводило к конфликтам между советскими специалистами, советскими военными и местнорусским населением. Лояльность последних к СССР снижалась еще и за счет негативного опыта взаимодействия с советской администрацией в МНР. Политика пролетарского интернационализма выстраивала жесткую социальную границу между лояльным и нелояльным населением, формировала механизмы социальной экслюзии. В Монголии это выражалось в предоставлении различных привилегий на престижное потребление, от которого местные русские были отчуждены. Более того, даже в 1990-е гг. на совместных предприятиях в Улан-Баторе и Эрдэнэте начисление заработной платы местнорусским производилось в соответствии с монгольским, а не российским МРОТ, который значительно выше. Изменения произошли лишь в 2000-е гг., когда местнорусским был предоставлен особый статус хранителей традиций русской диаспоры.
Гражданские права
В практике советской юриспруденции 19201950-х гг. существовала категория «ущемления в политических правах». Это являлось видом уголовного наказания за антисоветскую деятельность. В политических правах ущемляли категорию населения т.н. «врагов народа»: бывших дворян, белогвардейцев, кулаков и прочие «антисоветские элементы». В данный разряд попали и местнорусские Монголии, которые, несмотря на разнородный состав, были объединены общей нелояльностью к советской власти. Их лишали избирательных прав, права въезда в СССР, права декларировать советское гражданство [8]. Помимо этого участники Великой Отечественной войны из числа местнорусских были лишены привилегий для ветеранов ВОВ [13, с. 133]. Дети не
имели права участия в пионерских и комсомольских организациях, а впоследствии и членства в КПСС. Это серьезно ограничивало их возможности для вертикальной мобильности, хотя многим из них удалось получить высшее образование в вузах Монголии и занять соответствующее место в социальной иерархии эпохи социализма. Такая возможность была обусловлена парадоксами культурной революции в Монголии. Дело в том, что монгольские араты неохотно отдавали детей для обучения в вузы, что было обусловлено потребностями ведения скотоводческого хозяйства [13, с. 134]. Однако существовал государственный заказ, продиктованный необходимостью социалистической модернизации, требовавший высококвалифицированные кадры. В итоге многие представители местнорусского населения получили высшее образование в вузах Улан-Батора, хотя путь в политическую элиту им был закрыт, а оплата труда оставалась низкой.
Ограничение в гражданских правах привело к снижению правовой культуры в среде русской общины в МНР. В 1970-1980-е гг. многие из них были заняты в неформальном секторе экономики: занимались спекуляцией и теневым предпринимательством (видеосалоны и т.п.). Подобные факты фиксируются в материалах воспоминаний советских военных и гражданских специалистов, пользовавшихся посредничеством местнорусских для сбыта «излишков» из военторгов и спецмагазинов [8]. К концу 1980-х годов наиболее дискриминируемая группа населения МНР заняла важное место в системе перераспределения товаров престижного потребления, к которым изначально не имела права доступа. В 1990-е гг. ситуация изменилась, поскольку большая часть местнорусского населения покинула страну. Тех, кто остался, восстановили в гражданских правах. Особенно это касалось ветеранов Великой Отечественной войны, которые в современной Монголии имеют те же льготы, что и в РФ. МИД России для ветеранов из диаспоры организует празднование 9 Мая у мемориалов Г.К. Жукову и советским войнам на Зайсане. В 1990-е гг. реабилитированы репрессированные участники ВОВ, жившие в Монголии и относившиеся к таким категориям, как находившиеся в плену, в окружении и т.д. Многие из них отбывали наказания в исправительно-трудовых лагерях МНР, а по истечении срока остались жить и трудиться в этом государстве (например, герой Советского Союза П. Удомцев, бежавший из мест заключения и скрывавшийся в лесах Монголии
до 1980-х гг.) [11, с. 125-126].
Политика советского государства в отношении русскоязычного населения Монголии привела к возникновению новой классификационной категории - местнорусские (местныорос в монгольском эквиваленте). Выстраивая социальные границы, советские власти вынудили весьма гетерогенную по составу группу русскоязычных вынужденных мигрантов к осознанию себя как «мы-группы» в противопоставление «советским». Анализируя данный тип общности, мы можем охарактеризовать ее как тип механической солидарности, возникшей под воздействием репрессивного закона. Более того, мы бы хотели вывести данную группу из дискурса, связанного с исследованиями этнич-ности и национализма, и перевести в формат subaltern studies (изучения подчиненных) [24]. Органы государственной власти СССР монополизировали право на репрезентацию данной группы населения в публичной сфере. Государство классифицировало и категоризировало эту общность, приписав им идентификацию «семеновцев». Далее политическое воображение сформировало некую «реликтовую группу» казаков-белогвардейцев. По сей день генеалогия местнорусских Монголии выводится едва ли не с XIX в., а в ряде случаев и ранее [13, 17].
Политическое воображение 2000-х гг. трансформировало образ местнорусских Монголии в соответствии с потребностями диаспоральной политики. Вопрос о их политическом статусе решается в соответствии с новыми политическими задачами. Удревнение истории диаспоры и этно-национальная риторика актуализируют проблематику положения соотечественников на постсоветском пространстве. Однако приписываемые политические смыслы по-прежнему противоречат повседневному опыту существования в условиях диаспоры.
Литература
1. Бочаров В.В. Политическая антропология и общественная практика // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. №2. Т. 1. С. 131-145.
2. Ганжуров В.Ц. Россия-Монголия (На трудном пути реформ). Улан-Удэ, 1997.
3. Герасимов И., Глебов С., Кусбер Я., Могильнер М., Семенов А. Новая имперская история и вызова империи // Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма. М., 2010. С. 383-419.
4. Единархова Н.Е. Русские в Монголии: основные этапы и формы экономической деятельности (1861 -1921 гг.). Иркутск, 2003.
5. Лангеноль А. Общественная память после смены строя: сходства и различия между практиками памяти в
посткоммунистических и постколониальных странах //Ab Imperio. 2004. №1. C. 365-388.
6. Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 44. М. 1958-1965.
7. Лиштованный Е.И. От великой империи к демократии: очерки политической истории Монголии. Иркутск, 2007.
8. Местнорусские, кто они? Хранители русских традиций. URL: http ://www. ulanbator.ru/phpBB2/viewtopic. php?t =413&postdays=0&postorder=asc&highlight=%EC%E5%F 1% F2%ED%EE%F0%F3%F 1%F 1%EA%E8%E5 &start=840 последнее посещение 30.05.2009.
9. Михалёв А.В. Местнорусские социалистической Монголии: противоречия политической лояльности // Гуманитарные исследования Внутренней Азии. 2009. № 4-5. С.42-50.
10. Михалёв А.В. «Русский квартал» Улан-Батора: коллективная память и классификационные практики // Вестник Евразии / Acta Eurasica. 2008. № 2. C.7-29.
11. Монголия и Россия: Вечные соседи. Улан-Батор. 2009.
12. Путин В.В. Вступительное слово Президента РФ Владимира Путина на Всемирном конгрессе соотечественников, проживающих за рубежом // Вестник центра «Москва-Улаанбаатар» (приложение к газете «Монголия Сегодня»). 2006. С. 1.
13. Русские в Монголии / кол. авт. Улан-Батор, 2009.
14. Советско-монгольские отношения. Документы и материалы 1921-1974 гг. Т.1. М., 1975.
15. Соколовский С.В. Образы других в российской науке, политике и праве. М., 2001.
16. Толораи Г. Открытие русских центров в Монголии. Комментарии Георгия Толораи. URL:http://www.russkiymir. ru/russkiymir/ru/publications/comments/comment0020.html.
17. Трубач А. История и современное положение Православия в Монголии // Троица. 2010. №12-13. С.1-2.
18. Трубач А. Троица в Урге //Вестник центра «Москва-Улаанбаатар» (приложение к газете «Монголия Сегодня») 2005. № 5-6. С. 12.
19. Шагдуров Ю.П. Православная церковь в Монголии // Цивилизационные процессы на Дальнем Востоке: Монголия и ее окружение: материалы науч. круглых столов. М., 2005.
20. Шинкарев Л. И. Цеденбал и Филатова: Любовь. Власть. Трагедия. М.; Иркутск, 2004.
21. Этнические группы и социальные границы. Социальная организация культурных различий. М., 2006.
22. Baabar From World Power to Soviet Satellite. History of Mongolia. Cambridge, 1999.
23. Kaplonski, C. Truth, history and politics in Mongolia. The memory of heroes. L.; N. Y., 2004.
24. Mapping Subaltern Studies and the Postcolonial. L.; N. Y, 2000.
25. Murphy G. Soviet Mongolia: A study of the Oldest Political Satellite. Berkley; Los Angeles, 1966.
Михалёв Алексей Викторович, кандидат исторических наук, докторант кафедры истории, археологии и этнографии восточного факультета БГУ, 670025, г. Улан-Удэ, ул. Пушкина, 25, e-mail: [email protected]
Mikhalev Alexey Viktorovich, candidate of history, postgraduate student of History, archeology and ethnography chair, Oriental studies department of Buryat State University, 670025, Ulan-Ude, Pushkin str., 25, e-mail: [email protected]
