CC BY
15
ПЕРВАЯ ПУБЛИКАЦИЯ
Д.А. Седых
Политические настроения русского морского офицерства в начале XX века
Русский офицерский корпус традиционно считается неотъемлемой частью бюрократического аппарата самодержавия, его опорой и орудием подавления враждебных сил. Вследствие этого приверженность существующему строю и монархические взгляды стали своеобразной визитной карточкой данного социально-профессионального слоя. Тем не менее кажется слишком упрощенным воспринимать русское офицерство начала XX столетия как единую привилегированную касту, слепо исповедующую консервативно-монархические взгляды и являющуюся естественной опорой трона. В связи с этим хотелось бы затронуть несколько сюжетов, характеризующих политические настроения и их эволюцию в среде морского офицерства России в начале XX в.
Будущие офицеры с детства воспитывались в атмосфере почитания и верности самодержавной власти русского царя. Практически все воспитанники военно-учебных заведений в своих воспоминаниях описывают ощущение восторга, вызываемое в них появлением императора, окруженного божественным ореолом и являвшегося живым воплощением национальных традиций и славного прошлого России, наследниками и продолжателями которого были они - будущие офицеры. Поэтому военная молодежь с особым трепетом и ответственностью воспринимала свою священную миссию по защите отечества от внешних и внутренних врагов, скрепленную внешне традиционной присягой на верность существующим государственным устоям, в основе которых лежала известная формула «самодержавие, православие, народность».
В России военным изначально запрещалось заниматься политикой. Не случайно их политическая грамотность оставляла желать много большего и профессиональные интересы всегда стояли для офицеров на первом плане1. Но, несмотря на то, что как собственные принципы, так и официальное законодательство всячески препятствовали участию военных в политической жизни страны, российская действительность все более вовлекала армию и флот в водоворот политических событий.
Мощным фактором политизации сознания русского морского офицерства стали проигранная русско-японская война и последующие революционные события 1905-1907 гг. Под впечатлением сокрушительного поражения, терзаемые чувством вины и в то же время осознавая огромную ответственность за безопасность морских границ России, офицеры флота были всерьез настроены разобраться в причинах постигших их неудач и горели желанием приступить к скорейшему возрождению погибшего флота. Анализируя ход боевых действий, моряки пришли к выводу, что главной причиной поражения стало несовершенство организации и устоявшихся принципов управления флотом. Среди других пороков наиболее часто назывались излишняя централизация управления, подавление инициативы, невозможность самореализации личности, боязнь ответственности, отсутствие гласности, а также оторванность флота от общества. «Победа всегда остается за тою стороною, - писал один из наиболее активных деятелей флотской реформы А.Н. Щеглов, - где поощряется и уважается индивидуальность каждого, где в народе воспитывается энергия и сила воли, где ценится правдивость, свобода мысли и слова, где взаимное уважение, терпимость и дружелюбие сливают нацию в тесном единении»2.
Восприятие флота как общенационального достояния, как государственного института, существующего в интересах общества и за счет общества, получило в этот период широкое распространение среди морских офицеров. «Теперь для него [флота] начинается новая эпоха, когда он сделается действительно национальным флотом, когда нация не будет относиться к нему, как к забаве, к дорогой игрушке, не нужной государству, а как к необходимой для безопасности России силе...» - читаем в одном из номеров «Морского сборника» - официального периодического издания Морского ведомства за 1905 г.3
В определенный момент критика представителями морского ведомства разного рода негативных явлений выходила за пределы вопросов профессионального характера и достигала высших эшелонов власти. Еще в одном из номеров «Морского сборника» за 1906 г. была опубликована переводная статья «Ереси морской силы», автор которой связывал не-
удачи русско-японской войны прежде всего с кризисом правительственной власти4. А.Н. Щеглов в одном из своих мемуарных набросков дал следующую оценку ситуации осени 1905 г.: «Малодушное правительство спешило заключить мир и вынуждено было даровать подобие конституции. Нация была унижена войною и расслаблена внутренними смутами. Россия пожинала плоды, посланные за десятки лет ее лукавым и себялюбивым правительством, - нельзя угнетать свободы народной, нельзя душить просвещение, ибо в минуту народного бедствия не станет запаса ни истинного патриотизма, ни потребных для борьбы знаний и мужества»5.
Отдельные офицеры флота от политических оценок переходили к непосредственному участию в революционных событиях6. Но такого рода политическая активность была характерна далеко не для всех офицеров морского министерства, оставшихся на службе после русско-японской войны. В большинстве случаев они предпочитали не выводить причинно-следственную цепочку генезиса кризисных явлений во флоте за пределы собственного министерства. Их деятельность была направлена на наведение порядка и проведение необходимых, с учетом опыта последней войны, реформ внутри ведомства. Одним из ярких представителей этой группы морских офицеров был будущий адмирал, а в то время молодой лейтенант A.B. Колчак. Боевой офицер, один из ведущих специалистов минного дела в России, талантливый исследователь Колчак просто не оставлял в своей жизни места для занятий политикой, целиком сосредоточившись на исполнении своих профессиональных обязанностей. Впоследствии, во время допросов Чрезвычайной следственной комиссии, Колчаку был задан недвусмысленный вопрос: «Скажите, адмирал ...когда вы участвовали в русско-японской войне, вы, как человек, хорошо знающий морское дело и изучивший в деталях и на практике постановку его в России, не могли не видеть, что наши морские неудачи определились политическими обстоятельствами ... вы тогда не пришли, как и большинство интеллигентного русского общества, к выводу, что необходимы политические перемены во что бы то ни стало, хотя бы даже и путем борьбы?» На это адмирал дал столь же определенный ответ: «...я считал необходимым уничтожение должности генерал-адмирала, но главную причину я видел в постановке военного дела у нас во флоте ... Я считаю, что политический строй играл в этом случае второстепенную роль...» На вопрос о своем отношении к революции 1905 г. Колчак ответил так: «...я этому делу ... не придавал большого значения. Я считал, что это есть выражение негодования за проигранную войну, и считал, что главная задача, военная, заключается в том, чтобы воссоздать вооруженную силу государства. Я считал своей главной обязанностью и долгом работать над тем, чтобы исправить то, что нас привело к позорным последствиям»7.
Чувство долга стало для Колчака своеобразной спасительной нитью при определении своей позиции в лабиринте страстей сложных и неоднозначных событий 1905 г. То же чувство руководило и действиями офицеров, примкнувших к революционному лагерю. «Милая мама, - писал в своем предсмертном письме матери один из руководителей свеаборг-ского восстания подпоручик Е.А. Коханский, - прости меня, что причинил тебе столько горя и страдания. Будь милостива ко мне: я исполнил свой долг, послужил, как велела мне совесть. И я спокойно встречу мне уготованное ...»8 Но при всем сочувствии к справедливому негодованию народных масс вооруженные восстания в армии и флоте офицеры воспринимали отрицательно, считая их признаками разложения, обозначившегося в морской среде под воздействием революционной пропаганды . «Война доказала, что в некоторой части личного состава флота господствует полный разврат, что подтвердил и случай на «Князе Потемкине Таврическом» и других судах Черноморского флота», - отмечалось в одной из статей «Морского сборника» за 1907 г.9
Для более полного понимания процесса политического самоопределения офицеров флота весьма интересным является спор, произошедший при учреждении Санкт-Петербургского военно-морского кружка - полуофициального органа, основанного молодыми офицерами в 1905 г. и просуществовавшего с рядом перерывов вплоть до 1914 г. Мечтая о возрождении погибшего флота, основатели кружка поставили перед собой задачу осуществлять научно-исследовательскую работу, направленную на дальнейшее совершенствование различных отраслей морского дела с учетом опыта последней войны и проведение в жизнь результатов этой деятельности. Тем не менее на одном из первых заседаний, состоявшемся 21 ноября 1905 г., был поставлен вопрос об отношении нового органа к происходившим в стране политическим событиям. Согласно сохранившемуся черновику протокола этого заседания, мнения участников разделились.
Лейтенант Беренс выступил с предложением разрешить офицерам деятельность в этом направлении. «В данное время, - говорил он, - нельзя отстраняться от текущих вопросов, не имея уверенности в завтрашнем дне ... Надо внести свою лепту сейчас для упорядочения текущих условий...»
Эта позиция сразу встретила возражение со стороны других участников заседания. В частности, лейтенант Н.Л. Подгурский объявил ее «непосильной задачей», за отказ от которой члены общества не заслужат упреков в свой адрес. Верный своему профессиональному долгу лейтенант A.B. Колчак немедленно указал на опасность для офицеров флота заниматься не своим делом. «Начальствующий состав флота, - заявил он, - оказался не на высоте, и единственную помощь флоту мы можем оказать на этом (профессиональном. -Д.С.) поприще. Вступая же на текущие события, мы идем на скользкую почву»10.
Пытаясь нащупать компромиссный вариант решения вопроса, лейтенант Г. фон Шульц предложил разделить идейно-теоретическую и практическую стороны проблемы, отдавая предпочтение первой из них. «Уклониться от текущих вопросов мы не можем, поэтому (необходимо. - Д.С.) поставить вопрос, как относиться к текущим событиям, а не как помогать их разрешению. Резолюции же наши будут касаться только теоретических положений», - размышлял Шульц11.
Эту идею отвергли как Беренс, еще раньше настаивавший на практической стороне политической деятельности хотя бы в качестве исключительного условия на время кризиса, так и капитан 2-го ранга М.М. Римский-Корсаков, заметивший, что революционные настроения уже настолько широко распространились среди личного состава флота, что своевременность предложенной меры вызывает сомнение. В итоге капитан 2-го ранга М.А. Кедров вообще заявил о том, что, если вопрос о текущих событиях кружку не под силу, а заниматься теоретическими изысканиями не время, следует вообще закрыть общество12.
Наконец, видя, что обсуждение окончательно зашло в тупик, Римский-Корсаков предложил сперва принципиально решить: может ли общество вообще касаться вопросов внутренней политики или нет. При баллотировке этой формулировки голоса участников заседания, как можно заключить из имеющегося источника, разделились поровну: шесть человек, включая Беренса, Кедрова, Шульца, ответили положительно, остальные, в том числе и Колчак, высказались против. Как складывались в дальнейшем споры по этому вопросу, документ не позволяет выяснить, но фиксирует итог заседания - формулировку, принятую единогласно и оформленную впоследствии в 3-й статье §1 Устава общества. Согласно ей, в круг предметов, подлежащих обсуждению, входят «также те вопросы текущей жизни личного состава флота, против обсуждения которых не встретится препятствий со стороны морского начальства»13.
Как видим, в ходе обсуждения круг рассматриваемых кружком вопросов окончательно был локализован в рамках военной тематики, что выразилось в появлении формулировки «текущая жизнь личного состава флота» взамен «текущие события внутренней политики». А поскольку эта фраза оставалась достаточно туманной, во избежание возможных недоразумений при определении степени соответствия той или иной проблемы выбранному критерию, а также для того, чтобы сохранить полуофициальный статус кружка, последнее слово было оставлено за руководством Морского ведомства.
Желание возродить потерянный в последней кампании флот и осознание необходимости проведения для этого серьезных преобразований в Морском министерстве заметно оживили творческий настрой среди офицеров, на волне которого они достаточно легко воспринимали реформаторские шаги правительства, в том числе и одно из основных завоеваний революции - Государственную думу. С ее образованием военные получили один из немногих каналов для контактов с российской общественностью, а также возможность непосредственно участвовать в принятии важнейших государственных решений по вопросам обороны, «Я, например, - вспоминал A.B. Колчак, - приветствовал такое явление, как Государственная дума, которая внесла значительное облегчение во всей последующей работе по воссозданию флота и армии. Я сам был лично в очень тесном соприкосновении с Государственной думой, работая там все время в комиссиях, и знаю, насколько положительные результаты дала эта работа»14. Взаимоотношения с Государственной думой сыграли не последнюю роль в процессе адаптации представителей военных ведомств в новых политических условиях. Не все, особенно в первое время, в этих контактах протекало гладко . Конфликтные ситуации возникали, в основном, вследствие нежелания или неумения сторон найти почву для диалога и пойти на взаимные уступки ради общего дела.
После ликвидации в 1905 г. должности генерал-адмирала и учреждения должности морского министра первым на этот пост был назначен вице-адмирал A.A. Бирилев. При
нем, ло свидетельству современников, система управления флотом практически не изменилась. Его преемник адмирал И.М. Диков обладал богатым опытом и авторитетом, но из-за преклонного возраста ему все труднее было принимать участие в заседаниях парламента. Свою неспособность наладить конструктивную работу с представителями законодательной власти продемонстрировали и товарищи министров. Так, например, осенью1907 г. на один из запросов Думы товарищ морского министра адмирал И.Ф. Бострем, не желая давать какие-либо объяснения, попытался сослаться на специальную статью основных законов, согласно которой данный вопрос целиком относился к сфере его служебной компетенции. В результате допущенной канцелярской оплошности он ошибочно указал в своем выступлении номер статьи, устанавливавшей штраф за порубку деревьев в казенных лесах. Бострема осмеяли, и он больше никогда не смел показываться в Думе, а вскоре и вовсе был отчислен от должности. Новый товарищ министра контр-адмирал С.А. Воеводский, по отзывам близко знавших его людей, наряду с высокими нравственными качествами обладал слабым характером и низким профессионализмом. А.Н. Крылов - известный советский академик-кораблестроитель, занимавший в тот период должность председателя Морского технического комитета, вспоминал о Воеводском: «К этому посту он не был подготовлен, технику морского дела он знал мало, схватить и оценить сущность дела не мог, легко поддавался наветам, верил городским слухам и сплетням, не умел ни заслужить доверие Государственной думы, ни дать ей надлежащий отпор, когда следовало»15. Не случайно, когда Степан Аркадьевич стал преемником Дикова на nocrv морского министра, отношения между ним и Государственной думой еще более ухудшились.
Но не только кадровая расстановка руководящего звена Морского ведомства долго не позволяла ему перейти к плодотворному сотрудничеству с нижней палатой парламента. Не меньше препятствий исходило и со стороны последней. Деструктивное поведение депутатов по отношению к представителям власти, их бестактное, враждебное, а зачастую и откровенно презрительное отношение к последним провоцировало ответный антагонизм со стороны военных. «Многими членами Г. думы, - делился впечатлением от участия в одном из подобных заседаний А.Н Щеглов, - проявлялись такие внешние признаки неучтивости к морскому министру, которые едва ли могли быть терпимы не только в стенах столь высокого Государственного Учреждения, но даже и просто в частном доме»16.
Сложности возникали и из-за многочисленных запросов думцев по вопросам обороны. Особенно много хлопот доставляли морякам те из депутатов, кто в своей жизни так или иначе сталкивался с военной или морской службой. Теперь, уже в качестве народных представителей, они считали для себя возможным публично критиковать проекты, выносимые на обсуждение силовыми министерствами, чем вызывали раздражение у профессионалов, так как суждения таких «специалистов» зачастую оказывались откровенно безграмотными и до смешного нелепыми17. «В это время Г дума и Морское ведомство были враги, и враги непримиримые», - подвел итог этому периоду взаимоотношений двух органов А.Н. Щеглов18.
Постепенно в противостоянии Думы и Морского министерства наметились конструктивные сдвиги. Еще в 1907 г., по свидетельству Колчака, офицеры Морского генерального штаба (МГШ) на основании анализа развития международной ситуации пришли к выводу о неизбежности большой европейской войны, в которой основным противником России должна была стать Германия, а боевые действия должны были начаться не позднее 1915 г. Поэтому с самого начала главной проблемой, по поводу которой велись напряженные дебаты, были необходимые для восстановления флота после русско-японской войны кредиты, находившиеся, в соответствии с новым законодательством, в руках парламента. Предоставить их Государственная дума соглашалась только на условии проведения широкомасштабной реформы Морского министерства как гарантии того, что полученные средства будут использованы моряками с пользой для дела. В 1908 г., например,. Дума наотрез отказалась финансировать флот на том основании, что указанная реформа проводилась слишком медленно и не давала ощутимых результатов. Такой поворот событий заставил моряков и правительство более внимательно отнестись к требованиям депутатов, поскольку дальнейшее промедление с началом перевооружения флота (а именно для этой цели предназначалась большая часть испрашиваемых кредитов) угрожало обороноспособности морских границ России перед лицом надвигающейся опасности.
Важным шагом, сделанным в этом направлении, был сам факт признания Государственной думы неотъемлемым элементом новой политической системы, созданной в России после 1905 г Процесс ее легитимизации в глазах морских офицеров прошел достаточно быстро и гладко. С одной стороны, принципы демократизма, свободы слова, бессословно-
сти признавались самими моряками как обязательная основа проведения и морской реформы. «Само офицерское общество в полном составе, и старые, и молодые, прежде всего должны отбросить все эгоистические интересы и путем живого и свободного обмена мнений шаг за шагом установить общие всем точки зрения на различные вопросы военно-морского дела и его организации и потом уже, основываясь на этой серьезной работе самоанализа, приступить к выработке необходимых реформ» - подобные мысли можно было часто встретить на страницах военной периодики тех лет19.
Утверждению легитимности русского парламента среди офицеров способствовало и то обстоятельство, что его учреждение было осуществлено от лица верховной власти путем обнародования знаменитого Манифеста 17 октября 1905 г. К тому же в начале XX в. распространение парламентаризма в мировой политической практике достигло такой степени, что самодержавная форма власти выглядела на общем фоне уже своеобразным исключением.
Немалое значение для нормализации отношений Государственной думы и Морского ведомства имела и смена руководства последнего. Для всех участников этого сложного партнерства вскоре стало очевидным, что личная неприязнь к С.А. Воеводскому, сквозь призму которой думцы рассматривали все вопросы, имевшие отношение к флоту, всячески тормозила их решение. «Смета на 1911 г. проходила опять с нападками, но уже с меньшими,- записал в своем дневнике товарищ министра адмирал И.К. Григорович, - так как многое стало ясным для членов Государственной думы, и эти нападки относились уже больше, к самому министру (Воеводскому. - Д.С.), чем к ведомству (Морскому. - Д.С. )»20. По мнению А.Н. Щеглова, отказы флоту в кредитах были формой давления на него со стороны Думы с целью смещения неугодного ей министра. И, хотя депутаты не могли не сознавать необходимости предоставления требуемых средств, они шли на это, поскольку не имели легальных средств для разрешения возникшего конфликта21.
Наконец, в 1911 г. морским министром был назначен И.К. Григорович, пользовавшийся большим авторитетом как в правительственных, так и в думских кругах. Новый министр имел богатый военный и административный опыт, был достаточно компетентен в технических вопросах и обладал спокойным, уравновешенным характером. Как участник русско-японской войны, он на себе испытал все недостатки прежней системы морской организации и являлся последовательным сторонником реформы Морского ведомства. Иван Константинович с пониманием относился к высказанным Думой претензиям и был настроен на конструктивное сотрудничество даже после ее отказа в кредитах. К тому же, по его собственному признанию, критика думцев содержала порой справедливые обвинения. «Лично мои отношения к Государственной думе, - вспоминал он, - были вполне нормальными, и вызвано это было тем, что я решил ничего от них [думцев] не скрывать, а говорить только правду, конечно, не в общих открытых собраниях, а в комиссиях»22. На любезность Дума ответила любезностью, и Григорович с первых же шагов столкнулся в нижней палате с «вполне дружелюбным отношением» к себе, даже более теплым, чем в Государственном совете. Взаимное признание немедленно сказалось и на решении практических вопросов. «Смета на 1911 год, - писал адмирал, - мною проведена вполне благополучно, и больших нападок на ведомство не было. Я почувствовал некоторое изменение в отношениях к ведомству с уходом С.А. Воеводского»23.
Но благожелательный настрой моряков по отношению к Думе имел исключительно деловой характер. Как свидетельствуют документы, в МГШ, на который в своей деятельности все больше опирался министр, был разработан специальный механизм ведения дел Государственной думой. Уже в начале июля 1906 г. капитан 2-го ранга М.М. Римский-Корсаков подготовил секретную записку под названием «Несколько соображений о том, как провести нужные нам законопроекты в законодательных учреждениях». В записке указывалось, что общения с Государственной думой «избежать нельзя» и что единственная причина, способная заставить представителей Морского министерства стремиться к ее роспуску, - это возможное решение думцев признать флот ненужным для России и отказаться от его немедленного воссоздания. Такая Дума, по мнению автора, «перед лицом всего народа признает, что она не способна правильно решать вопросы государственной важности». Текст документа не содержит и доли приветственной патетики в адрес института, появление которого знаменовало, по мнению многих современников, начало новой эры в развитии русской государственности. Это скорее констатация своей лояльности по отношению к еще одному официально созданному органу государственной власти, появление которого Римский-Корсаков воспринимал как свершившийся факт. Основное же внимание записки было сосредоточено на совершенно иной проблеме - необходимости научиться взаимодей-
ствовать с этим молодым и нехарактерным для российской политической системы учреждением. Для ее решения капитан и представил свой, достаточно прагматичный, вариант технологии обустройства рабочих взаимоотношений с Государственной думой. При этом он не скрывал, что, поскольку в России мало знакомы с особенностями парламентской практики, при составлении записки он опирался на имеющийся западный опыт. Предложения Римского-Корсакова сводились к тому, что в первую очередь представителям морского ведомства необходимо добиться проведения базового закона о воссоздании флота, содержащего обоснование насущной необходимости для России военно-морских сил и программу их всестороннего развития на ближайший период. Другие законопроекты должны были согласовываться с основным законом, вытекать из него и более подробно раскрывать специфику нововведений в отдельных сферах Морского ведомства. В записке, в частности, указывалось, что одна из важнейших задач моряков состоит в том, чтобы во что бы то ни стало убедить Думу в необходимости флота. «В подтверждение этого соображения, - писал капитан, - Думе можно будет сказать, что морская сила нужна России между прочим и для того, чтобы провести аграрную реформу с принудительным отчуждением земельной собственности». Данная цитата, как представляется, не столько раскрывает политическую позицию автора записки по аграрной проблеме, а скорее наоборот, свидетельствует о его аполитичности. Не условия разрешения аграрного вопроса интересовали Римского-Корсакова, все его мысли были сосредоточены на единственной значимой для него задаче -любым способом добиться восстановления в полном объеме морской силы России. Для этого он сознательно увязывал воедино судьбы флота и основного законопроекта Государственной думы 1-го созыва, чтобы затем шантажировать ее опасностью внешнеполитической угрозы России со стороны Запада. «Если эта реформа, - писал он, - нужна для блага нашего отечества, то ее необходимо будет провести, не считаясь с тем, будет ли она приятна или не приятна Западной Европе; а для этого необходимо иметь морскую силу». Хотя капитан, скорее всего, сам понимал слабость своих аргументов в пользу того, что Европа действительно сочтет необходимым вмешаться при данных обстоятельствах во внутренние дела России. «В конце XVIII века, - указал он в сноске, - Европа воевала с Францией в сущности из-за декларации прав человека; быть может, теперь, в начале XX века, Европа будет воевать с Россией из-за принудительного отчуждения земельной собственности»24.
Другим приемом завоевания депутатских голосов было привлечение к участию в думских заседаниях квалифицированных офицеров флота. Его начал использовать еще С.А. Воеводский для того, чтобы увереннее чувствовать себя в Думе, а И.К. Григорович, оценив эффективность данной меры, продолжил эту практику. Отстаивать в парламенте интересы своего ведомства в разное время приходилось А.Н. Крылову, A.B. Колчаку, А.Н Щеглову и многим другим офицерам флота. Компетентные ответы снижали количество недоразумений и одновременно способствовали повышению авторитета Морского министерства в глазах общественности.
Вскоре после вступления И.К. Григоровича на пост министра в распоряжение Морского ведомства были отпущены средства на строительство новых судов для Черноморского флота. Тогда Дума оперативно отреагировала на намерение Турции приобрести два современных линейных корабля, появление которых угрожало господству русского флота в черноморском бассейне. А в 1912 г. были, наконец, получены долгожданные кредиты на нужды Балтийского флота. Этому способствовали как реформаторские шаги, предпринимаемые руководством Морского министерства, так и все более обостряющаяся международная обстановка. Моряки тщательно готовились к судьбоносному для себя заседанию, состоявшемуся 6 июня 1912 г., стараясь использовать любую возможность для того, чтобы склонить депутатов на свою сторону. «В зале сильное возбуждение, - записал тогда в свой дневник Григорович, - везде, где можно, сидят строевые офицеры флота, нарочно приглашенные мною, чтобы в антрактах они могли говорить с членами Думы». Но, несмотря на чрезвычайно напряженную атмосферу тех дней, министр, по его собственному признанию, не терял веру в удачный исход дела. «...Надеюсь, - записал он накануне, - на благоразумное большинство ее [думы] членов». Эта вполне обоснованная надежда зародилась в душе адмирала не случайно. В ее основании лежали чувство честно и до конца выполненного долга и ощущение того, что в отношениях с Государственной думой стал возможен диалог, что она должна оценить затраченные флотом усилия по восстановлению своей потерянной боевой силы и понять всю сложность внешнеполитической ситуации. «Успеху принятия законопроекта, - писал он, - главным образом мы обязаны большинству благоразумных членов Думы, умело составленному Морским генеральным штабом законопроекту, сочувству-
ющему отношению к нам министра финансов, а также тому доверию к Ведомству, которое появилось в последнее время вследствие кипучей деятельности, развернувшейся в Морском министерстве по его преобразованию и т.д.»25
Наметившееся взаимопонимание между Морским министерством и Государственной думой продолжалось и в годы Первой мировой войны. Причем по мере развития событий представители военных ведомств все чаще оказывались в одном лагере с думской интеллигенцией. Характерно, что в самый разгар министерской чехарды и массовых требований «министерства доверия» кандидатом на пост председателя Совета министров стал именно И.К. Григорович. Назначение так и не состоялось, хотя Иван Константинович готов был его принять. В этом намерении, пожалуй, впервые представитель морского ведомства, в пределах своей профессиональной компетенции, выходил за рамки родного министерства, возлагая на себя ответственность не только за военную, но и за многочисленные гражданские сферы. Адмирал следующим образом объяснил причину своего решения: «Это известие меня поразило, но вследствие изложенных мне мотивов, просьбы прибывших лиц -не отказываться для пользы Родины - я решил принять предложение»26.
Принесенная присяга и дистанцирование офицеров от сфер «большой» политики сами по себе удерживали и ограничивали их возможности для критики правительства. Тем не менее и военные, в особенности те из них, кто был хорошо знаком с внутренним положением в стране, осторожно выражали сожаление по поводу неудачных действий правительства и самого императора. И поскольку политика верховной власти все более усугубляла обстановку в тылу и на фронте, она постепенно лишалась доверия даже у своей непосредственной опоры - армии и флота, в то время как к мнению Государственной думы, по признанию самих военных, «прислушивалась тогда вся Россия»27. Такие настроения в среде офицерства имели далеко идущие последствия. Не случайно оппозиция генералитета признается современными исследователями одним из ведущих факторов победы революционных сил в феврале 1917 г. В качестве примера еще раз приведем отрывок из воспоминаний И.К. Григоровича. «27 февраля 1917 г., - писал он, - началась революция со всеми ее дальнейшими последствиями, и главным виновником всего этого было правительство, столь небрежно относившееся к народу и его представителям, которые давно уже предупреждали о готовящемся перевороте, но в это не верили»28.
Отречение императора было встречено в офицерской среде достаточно тяжело, породив у многих недоброе предчувствие. Однако большинство офицерского корпуса восприняло поступок государя как единственно верное решение, призванное сохранить общественное единство в обстановке тяжелейшей войны, причем решение обратимое. Так, на совещании флагманов Балтийского флота, на котором командующий флотом вице-адмирал А.И. Непенин объявил о своем решении признать власть Временного правительства, только один из присутствовавших командиров - вице-адмирал М.К. Бахирев высказал несогласие. А когда после заседания Бахирев зашел в каюту Непенина и заявил о своем намерении оставить службу, между ними состоялся следующий разговор. «Слушай, Михаил Коронато-вич, - обратился к своему собеседнику Непенин, - неужели ты хоть на минуту мог усомниться в том, что я не так же верен государю, как и ты... Я еще не представляю себе, как все это могло случиться, каким образом и кем государь поставлен в такое положение... Теперь война, которую необходимо довести до конца. Я верю, что после окончания ее государь, если ему только будет благоугодно, снова примет власть в свои руки. Мы же теперь должны не уходить, а оставаться и бороться как с внешними, так и с внутренними врагами путем умелого руководства вверенных нам масс. Иначе если мы уйдем, то этим сыграем им на руку...» На это Бахирев, выразив сомнение в сколь-нибудь благополучном варианте дальнейшего развития событий после отречения царя, ответил: «Конечно, когда нет государя, все же пока есть Россия, которой мы должны служить. Я остаюсь, но только до конца войны...»29
Революция с ее перетряской всех существовавших устоев, отречение Николая II освободили военных от всех обязательств, в том числе и от необходимости держаться в стороне от политики. Однако офицеры продолжали игнорировать предоставленные им в этом отношении возможности. Стремление дистанцироваться от участия в решении политических проблем постоянно возникало среди офицеров как своего рода защитная реакция в условиях наивысшей политической активности масс, к которой «защитники отечества», по их собственному признанию, оказались неготовыми. «До поры до времени, - вспоминал контр-адмирал С.Н. Тимирев, - я придерживался системы игнорирования всех чисто политических вопросов на том основании, что «мы - военные люди и должны делать наше боевое дело, не вмешиваясь в политику...»30 Оставаясь верными своему служебному долгу,
офицеры флота целиком сосредоточились на первостепенной для себя задаче - обязанности довести начатую войну до победного конца. Но полная политическая самоизоляция оказалась невозможной. Интересы дела все чаще требовали от них не только хорошо ориентироваться в хаосе политических сил, идей, личностей, но и уметь при случае достойно проявить себя в критической ситуации. Необходимо было дискутировать с посещавшими корабли и береговые части представителями многочисленных партий, общаться с матросами, обращавшимися к своим командирам с различными, в том числе и политическими, вопросами, а порой, сохраняя хладнокровие, идти на определенные уступки своим противникам, даже в ущерб собственным принципам.
Революция дала толчок возникновению многочисленных политических и профессиональных союзов. Офицеры флота также не смогли остаться в стороне от этого процесса, протекавшего в их среде в виде противостояния двух противоположных начал : прополити-ческого и антиполитического. И если при попытке создать свой профсоюз в Гельсингфорсе офицерам пришлось отстаивать его неполитический характер в борьбе с Советом рабочих, солдатских и матросских депутатов, настаивавшем на обязательном указании четкой политической платформы, то во время проведения I Всероссийского съезда офицеров армии и флота в Петрограде требование определить свое отношение к революции генерировалось уже в среде самих офицеров. По свидетельству Г.К. Графа, оно исходило от офицеров, вышедших «из недоучившихся студентов, еще с университетской скамьи зараженных социализмом и политиканством»31. Кадровые же офицеры в первую очередь стремились сконцентрировать внимание на дальнейшей разработке военных мероприятий. Результат политического самоопределения получился незамысловатый: депутаты разделились на три группы, две из которых ориентировались на Временное правительство и Советы рабочих и солдатских депутатов, а третья упорно продолжала оставаться вне политики. Интересно, что политически активная часть съезда называла своих аполитичных коллег «дикими». По-видимому, такая позиция выглядела излишне консервативной на фоне наблюдавшейся массовой политизации населения России. Последние, в свою очередь, крайне отрицательно относились к тем из офицеров, кто открыто демонстрировал свою приверженность революции. На них смотрели как на карьеристов, рассчитывающих таким образом продвинуться ло службе, или честолюбивых безумцев, не осознающих возможных последствий своего выбора.
В целом же первое время после отречения Николая II большинство офицеров ориентировалось на наиболее легитимное, в их глазах, Временное правительство, ставшее правопреемницей прежней власти. Были офицеры, такие, как, например, капитан 2-го ранга Г.К. Граф - последовательный монархист, вошедший впоследствии в окружение великого князя Кирилла Владимировича, который, согласно его воспоминаниям, с самого начала не доверял думским деятелям, считая именно их виновными в развязывании революции32. С другой стороны, сослуживец Графа по Балтфлоту С.Н. Тимирев свидетельствует, что по крайней мере в Ревеле, где он находился со своим крейсером, в первые дни после Февральской революции «большая часть офицеров не жалела о «старом режиме», надеясь, что «революция» ограничится установлением власти, ближе стоящей к народу и ответственной перед народом»33. Из представителей различных политических сил, регулярно посещавших с пропагандистскими целями корабли и береговые части флота, именно уполномоченные Временного правительства пользовались, поначалу, наибольшим доверием у офицерского состава. По словам Тимирева, чаще это были люди «разумные и несклонные к углу-бительной работе», и среди команд их слушали «с полным вниманием»34.
Но вскоре во взаимоотношениях военных и Временного правительства произошел разлад. Неспособность новой власти контролировать обстановку в стране и даже навести элементарный общественный порядок, радикализм в отказе от прежних культурных и правовых основ, популистские действия политиков, их демагогия и фразерство были восприняты офицерством с их кодексом чести и приверженностью к жесткой дисциплине как возмутительные и недопустимые. Шокировали своей безответственностью реплики вроде той, что была брошена А.Ф. Керенским в присутствии офицеров команде крейсера «Баян»: «Если же вы заметите, что ваши офицеры не сочувствуют революции и гнут на старое, - расправляйтесь с ними без всякой пощады». «Подобную речь, - делает вывод Тимирев, - мог сказать не государственный деятель (хотя бы и революционного направления, каковым мы до того момента считали Керенского), а лишь окончательно заблудившийся в революционных дебрях демагог самого низкого пошиба, пожинающий дешевые лавры митингового успеха у толпы»35.
Недовольство Временным правительством уронило в глазах офицеров и престиж Учредительного собрания, так как готовить его созыв и участвовать в нем должны были те же
самые лица. Окончательно же доверие военных к правительству и его общепринятому лидеру было потеряно после подавления «корниловского мятежа», расцененного ими не иначе как предательство. «Фактически, - вспоминал Г.К. Граф, - морские офицеры никак не могли участвовать в этом выступлении и даже ничего заранее не знали, но вполне понятно, что когда оно произошло, то все в душе ему сочувствовали». Он же замечает, что неудача Корнилова имела для офицеров флота «самые печальные последствия», так как они немедленно оказались под подозрением в причастности к этой попытке установить военную диктатуру в России36. Революционно настроенные массы потребовали от офицеров доказательств своей лояльности Временному правительству, вплоть до предоставления специальных подписок с официальным признанием его и осуждением генерала Корнилова. Вот тут офицерами и был проявлен накопленный ими, по выражению Тимирева, «революционный опыт» выживания в условиях острой политической борьбы. Ради сохранения порядка и боеспособности кораблей офицеры, скрепя сердце, принимали предъявленный ультиматум, стараясь, по возможности, избежать этой унизительной процедуры.
В обстановке усиливающегося взаимного недоверия власть во флоте начала быстро переходить в руки судовых комитетов во главе со знаменитым Центробалтом. Первоначально предполагалось, что судовые комитеты будут выполнять исключительно хозяйственные функции, но, фактически, они уже с момента своего основания активно вмешивались во все вопросы управления флотом, породив, таким образом, и на этом уровне ситуацию двоевластия, завершившуюся, в итоге, полным господством Центробалта. Командующему же флотом контр-адмиралу A.B. Развозову, по словам Тимирева, «приходилось не управлять флотом, а играть чисто политическую роль посредника и связующего звена между правительствующими органами, всевозможными комитетами и офицерами, командами»37. На Черном море вице-адмирал A.B. Колчак, которому силой своего авторитета некоторое время еще удавалось поддерживать хотя бы относительный порядок, после выхода постановления судовых комитетов и севастопольского Совета о разоружении офицеров как «врагов государства» немедленно отказался от своего поста.
Приход к власти большевиков изначально не мог вызвать у офицерства особых восторгов. Если офицеры являлись для революционных масс наиболее ярким воплощением образа контрреволюционера, то большевики в офицерской среде ассоциировались с наихудшими проявлениями революционной стихии, такими, как беспорядки, убийства, социальная ненависть. В большевиках видели революционных фанатиков, готовых ради своих классовых интересов пожертвовать интересами государства и самим флотом, так как использовать его без оппозиционно настроенных офицеров, силами одних только матросов, оказывалось затруднительно. «Гнилая, мотающаяся во все стороны «керенщина», - писал Тимирев, - почти без борьбы уступила свое место царству наглых и безжалостных авантюристов, ради личных, узких целей решивших проделать свой чудовищный «эксперимент» над живым организмом, обессиленным войной и, в особенности, революцией России»38.
На сам факт октябрьского переворота морские офицеры почти никак не отреагировали. Обстановка на морских театрах оставалась достаточно сложной, и основное внимание продолжало уделяться войне. Поэтому на совещании флагманов под председательством командующего Балтийским флотом адмирала Развозова было решено «не признавая официально большевистской власти, остаться пока всем на своих местах и продолжать свою боевую работу, выжидая дальнейших событий», так как, пока продолжаются боевые действия, моряки «считали себя обязанными... продолжать свой боевой долг перед Родиной до конца, по возможности игнорируя тех, кто узурпировал правительственную власть»39.
Но долго такое положение сохраняться не могло, и, когда, по мере своего усиления, Советская власть почувствовала себя готовой окончательно решить вопрос о флоте, для офицеров настал момент сделать свой выбор. Согласно полученному Развозовым в середине ноября 1917 г. декрету Совнаркома, для управления флотом в центре и на местах должны были быть созданы коллегиальные органы по образцу Центробалта, в которых офицерам отводилась роль поднадзорных специалистов, лишенных былой самостоятельности. В ответ на это руководство флотом решило, опираясь на авторитет командующего, в последний раз попытаться отстоять старую систему управления и, если это не удастся, -оставить службу. Но когда такая ситуация действительно наступила, среди адмиралов произошел раскол. Часть из них выступила против немедленного ухода на том основании, что перспективы Советской власти еще достаточно туманны, а контр-адмирал Зарубаев, наоборот, заявил, что большевики уверенно контролируют власть и необходимо им подчиниться40. То же самое произошло и на общем собрании офицеров в Гельсингфорсе. В нача-
ле, после ряда эмоциональных выступлений, была принята единая резолюция - отказаться от сотрудничества с большевиками. Но в то же время, как отмечает Тимирев, чувствовалось, что не все в душе согласны с этим решением. И, когда через несколько дней начался сбор подписей, многие из присутствовавших отказались их поставить. В большинстве своем это были представители среднего и младшего звена офицерского состава флота. Причины, которыми они руководствовались, были самыми различными: от личных карьеристских соображений и осознанного желания продолжать службу родине даже под властью внутренне чуждого им правительства, до опасения за судьбу своей семьи и отсутствия каких-либо иных, помимо военной службы, источников существования. Первые из них воспринимались противниками сотрудничества с Советами крайне негативно или с оттенком некоего недоумения. Вторые вызывали в их глазах сочувствие и понимание. Дальнейшие события гражданской войны самым непредсказуемым образом разбросали по свету представителей этой, когда-то единой и сплоченной, корпорации.
Таким образом, к началу XX в. русское морское офицерство представляло собой достаточно узкую социально-профессиональную группу, общность которой поддерживалась не столько социально-политическими, сколько профессиональными и морально-нравственными принципами. В результате отмены, по окончании русско-японской войны, сословного ценза для офицеров флота, требование которого исходило в том числе и из их собственной среды, к 1917 г. корпус офицеров флота перестал быть исключительно дворянским, хотя процент выходцев из высшего сословия продолжал оставаться достаточно высоким, особенно среди высших и старших офицеров. Недворянский же элемент к этому моменту еще не успел выйти за рамки обер-офицерских чинов. Смысл своего существования русские офицеры, в том числе и морские, видели в несении трудного и почетного бремени защитников Отечества, которому отдавали себя без остатка. Пресловутый офицерский монархизм определялся не столько их приверженностью этой форме государственного правления, сколько неразрывностью в их сознании понятия Родины и образа императора. В целом, к политике офицеры флота относились равнодушно и даже враждебно, не имея на занятия ею ни прав, ни опыта, а зачастую и свободного времени. Тем не менее офицерству, как и другим слоям русского общества, не удалось полностью избежать процесса политизации как составной части модернизации России в начале XX в. При этом можно выделить три основных направления этого процесса: через определение офицерами своего отношения к политике в целом и решение вопроса о возможности своего участия в политической деятельности, через оценку ими важнейших политических событий и определение своей роли в них; и, наконец, через участие в деятельности новых политических институтов.
Характерно, что если революционные действия вызывали в них - защитниках национальных и государственных основ - резкий протест, то исходящие от лица законной власти и проводимые законным путем реформы воспринимались ими спокойно. Увлечений политикой большинство офицеров флота старались всеми способами избегать. Когда же это не удавалось, основным руководящим принципом, на который они опирались в момент принятия окончательного решения, были чувство долга и личная честь офицера. Это обстоятельство и определило сложность и непредсказуемость судеб морского офицерства в эпоху революции и гражданской войны.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Зайончковский П. А. Русский офицерский корпус накануне Первой мировой войны // Зайончковский П.А. (1904-1963): Статьи, публикации и воспоминания о нем. М., 1998.
2 РГАВМФ. Ф.898. Оп.1. Д.18.Л.9.
3 «Н». К вопросу о личном составе флота // Морской сб. 1905. № 7. С.74.
4 См.: Джен Ф. Ереси морской силы: Изложение кап. 2-го ранга Г.фон Шульца // Морской сб. 1906. №11.С.59.
5 РГАВМФ. Ф.898. Оп.1. Д.37. Л.25.
6 Имена офицеров - участников вооруженных восстаний на Балтике и Черном море П.П. Шмидта, А.П.Емельянова, Е.Л. Коханского хрестоматийно известны и в комментариях не нуждаются
7 Протоколы заседаний Чрезвычайной следственной комиссии по делу Колчака Ц От первого лица. М., 1990. С.440-441.
8 Военные моряки в первой русской революции 1905-1907 гг. М., 1955. С.212.
9 Л-т Капнист. О личном составе флота // Морской сб. 1907. № 3. С.41.
10 РГАВМФ Ф 703 Оп 1 Д 12 Л 1
11 Там же Л 1об
12 Там же Л 1-1об
13 Там же Л 2
14 Протоколы заседаний Чрезвычайной следственной комиссии по делу Колчака С 445
15 Крылов А Н Мои воспоминания Л , 1979 С 169
16 РГАВМФ Ф 1234 Оп 1 Д 10 Л 25
17 Масса таких случаев, в частности, содержится в воспоминаниях А Н Крылова
18 РГА ВМФ Ф 1234 Оп 1 Д 10 Л 25
,9 Вердеревский Д Причины упадка личного состава флота и пути к его возрождению // Мор скойсб 1906 №4 С 8
20 Григорович И К Воспоминания бывшего морского министра СПб ,1993 С 41
21 РГАВМФ Ф 1234 Оп 1 Д 10 Л 25-26
22 Григорович И К Указ соч С 33
23 Там же С 61
24 Работы гг офицеров Морского генерального штаба СПб , 1908-1909 Т 6 С 2, 7
25 Григорович И К Указ соч С 88-89
26 Там же С 191
27 Тимирев С Н Воспоминания морского офицера СПб , 1998 С 67
28 Григорович И К Указ соч С 197
29 Граф Г К На «Новике» СПб , 1997 С 252-253
30 Тимирев С Н Указ соч С 81 3' Граф Г К Указ соч С 320
32 Там же С 250-251
33 Тимирев С Н Указ соч С 76
34 Там же С 81
35 Там же С 82
36 Граф Г К Указ соч С 325
37 Тимирев С Н Указ соч С 91-92
38 Там же С 111
39 Там же С 114-115
40 Там же С 121
