CC BY
83
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ДИСКУРСЫ ОБЩЕСТВА ПОТРЕБЛЕНИЯ
Д III I I
Аннотация. Статья посвящена анализу специфики современных проявлений таких ключевых категорий политики и постполитики, как власть, иерархия, равенство, идентификация, а также осмыслению консюмеристских тенденций развития политической жизни и изменений содержания традиционных функций политики в контексте модели общества потребления.
Ключевые слова: общество потребления, консюмеризм,, медиакратия, политический рынок, сингулярность, идентификация, социальный проект
Summary. The article analyzes the characteristic features ofcontemporary manifestations of such key categories of policy, and afterpolicy as: power, hierarchy, equality, identity, as well as the comprehension ofconsumer trends of the development of the political life, and changes the content of traditional functions of policy in the context of the model of a consumer society.
Keywords: consumer society, consumerism, mediacratia, political market, singularity, identification, a social project.
Проблема необходимости осмысления основных тенденций развития политической жизни, изменения содержания традиционных функций политики в контексте общества потребления представляется сегодня весьма актуальной, так как, по мнению ряда авторов, в содержании современной политики, пронизанной духом консюме-ризма, политического становится все меньше и меньше, происходит ее деон-тологизация. То есть в эпоху постмодерна политика не просто фундаментально меняет свое качество, становится виртуальной, существующей только в пространстве «презентации», а, превращаясь в «постполитику», «самоупраздняется». Так, согласно мнению А.Г Дугина, изложенному в работе «Философия политики» [1], в постполитике все момен-
ты политического либо отменены, либо спародированы.
Очевидно, что такое виденье конца политического носит вероятностный характер и исходит из аристотелевского понимания сути этого явления. Поэтому рассмотрение основных политических категорий, таких как власть, иерархия, проект, насилие и его легитимация, коллективная идентичность, ценностная система в контексте общества потребления, позволяет, с одной стороны, увидеть их современные проявления, а с другой, вероятную направленность их развития.
Использование категории «общество потребления» не исключает иных определений той же самой многомерной реальности, таких, например, как постмодерн или постиндустриальное
375
376
общество. В любом случае речь идет об описании состояния современного общества, характеризующегося индустриализацией и урбанизацией, стандартизацией производства, бюрократизацией общественной жизни, распространением «массовой культуры», абсолютизацией материальных потребностей человека и приданием потребительству статуса высшей социальной и нравственной ценности. То есть, по сути, речь идет о совокупности общественных отношений, в которых ключевое место играет индивидуальное потребление, опосредованное рынком.
Общество потребления базируется на экономике предложения, то есть на производстве продукции с коротким жизненным циклом и постоянной потребности в ней. Власть - неизбежная часть процесса современного производства. Новая система создания материальных ценностей целиком и полностью зависит от мгновенной связи и распространения данных, идей, символов, то есть от системы массовых коммуникаций (СМК). Эти централизованно разработанные образы, идеи, символы, внедряемые в массовое сознание средствами массовой информации, рекламой, способствовали стандартизации нужного поведения для индустриальной эпохи. В постиндустриальную эпоху этот процесс ускоряется и приобретает временный характер. Говоря о взаимоотношения СМК и социума, очень важно подчеркнуть практически тотальную включенность современного индивида в орбиту средств массовой информации. Потребители рекламы, электорат совпадают во времени и пространстве с аудиторией СМК. В результате происходит фундаментальное изменение в соотношении насилия, богатства и знания, которые служат элите
для управления и контроля. И в этой ситуации масс-медиа становятся силой, способной претендовать на власть над обществом. Э. Тоффлер в своей книге «Метаморфозы власти» практически предугадывает информационные войны: «Информационная бомба взрывается в самой гуще людей, осыпая нас шрапнелью образов и в корне меняя и восприятие нашего внутреннего мира, и поведение» [2, с. 9]. В этой же работе он подчеркивает, что знание в современных обществах перекрывает достоинства других властных импульсов и источников и может служить для приумножения богатства и силы.
Высшей, абсолютной властью, по мнению ряда авторов, в постполитическом контексте являются СМИ, медиа-кратия. Основной аргумент, как правило, заключается в указании на то, что сегодня «быть» в политике означает «быть показанным», «упомянутым» и т.п., а вся реальность сведена к мгновенной конфигурации экранного сообщения. Кроме того, с точки зрения А.Г. Дугина власть медиакратии совершенно лишена содержания, длительности, смысла и бытия. Однако мнения по поводу проявлений, именуемых ме-диакратией, а главное «масштабов» ее власти неоднозначны.
Сегодня под медиакратией понимается комплекс явлений участия журналистики в процессах, как-либо связанных с властными полномочиями; встраивания журналистики как системы в процесс распределения и отправления властных полномочий в обществе постмодерна [3]. В основе такого понимания лежит констатация примеров сращивания СМИ, как основных каналов создания и модификации общественного поведения, с политическими институтами. В данном контексте власть акку-
мулируется в руках субъектов медиакра-тической системы, способных конструировать различные социально-политические реальности для достижения своих интересов. Нельзя не согласиться с мнением о том, что сегодня «бытие» в политике означает «быть показанным», «упомянутым», «отмеченным», что факт, не попавший в повестку дня СМИ, не является событием.
Основанием для подобной интерпретации медиакратии служат три основных фактора. Во-первых, усиливающаяся концентрация и монополизация СМИ и их растущее влияние, с одной стороны, на политическую арену и, с другой стороны, на сам медиа-контент и, как следствие, на поведение людей. Здесь власть СМИ рассматривается уже не как власть печатного или аудиовизуального слова, но, скорее, как власть группы лиц, которым принадлежит монопольное или олигополь-ное право на проведение выгодных им самим медиапродуктов. Это, в свою очередь, сокращает объем публичной сферы как свободного рынка идей. В рамках такого понимания медиакра-тии система СМИ признается автономным и самым важным игроком в публичной сфере, так как ей принадлежит право и стремление создавать общественное мнение и влиять на политический процесс по собственной воле и в собственных интересах.
Однако существуют и иная точка зрения, в большей степени отражающая специфику функционирования СМИ в обществе потреблении, для которого характерна экспансия рыночно-экономических механизмов производства всех сфер общественной жизни. Это подход, ставящий под сомнение способность медиа управлять, то есть осуществлять базовые функции власти.
Он возник как результат теории и практики политического маркетинга, суть которого в том, что электоральные слои населения рассматриваются и описываются в категориях классического маркетинга (то есть как целевые группы с определенными потребностями), а политические партии и их программы - как аналог потребительского продукта, который должен отвечать интересам электоральной аудитории.
В русле «маркетинговой» теории медиакратии к медиакратическим эффектам можно отнести приватизацию и рефеодализацию политики, когда коммерциализация прессы, концентрация медиасобственности и контроля над СМИ превращает публичную сферу в совокупность «феодальных вотчин» отдельных политиков и медиамагнатов, а политический процесс - в частное дело медиакратической элиты. А также перспективу вторжения СМИ в частную сферу в целом и ее завоевание сферой общественной. Однако в обществе потребления наблюдается, скорее, противоположная тенденция, происходит колонизация общественной сферы вопросами, ранее считавшимися частными и неуместными для публичного обсуждения. Согласно З. Бауману, сегодня идет процесс определения нового места общественной сферы, как сцены, где перед всем обществом разыгрываются частные драмы, а точнее, «общественные скандалы», публично раскрывающие моральные недостатки и частную жизнь общественных, в том числе политических фигур. «Теперь многие наблюдают за немногими. Действующие лица поменялись местами», - пишет Бауман. Однако зрелища пришли на место надзора, не утратив своей дисциплинирующей власти. Просто подчинение теперь достигается посредством
377
378
соблазна и искушения, проявляется в личине свободы воли, а не обнаруживается в форме внешней силы [4, с. 58].
В качестве негативных последствий обычно приводятся следующие тенденции [3]:
• провоцирование «упаковки политики» и «презентации», значащей больше, чем сущность;
• формирование негативных политических мнений и аттитюдов;
• сокращение сроков политической жизни;
• стимулирование равнодушия и политической усталости;
• гомогенизация восприятия политического поля, подрыв его легитимности и доверия институтам демократии.
Последняя тенденция проявляется особенно ярко. По мере формирования и упрочения консюмеристских тенденций, влекущих за собой существенное изменение места и положения человека в социальной среде, отношений между людьми, их ценностных ориентаций, на смену представительской демократии приходит феномен «рыночной демократии», то есть системы власти, организованной по аналогии с экономической системой, в которой продавцы -носители власти - меняют свои выгоды, статусы, привилегии на «поддержку» граждан, а политическое действие сводится к электоральному поведению, в рамках которого акт подачи голоса трактуется как «покупка» или «инвестиция». Власть фактически становится независимой от гражданского общества и выступает теперь одновременно в двух лицах: и как основной (может быть, даже единственный) заказчик по-
литики, и как ее производитель. Замещение института представительства интересов социального заказчика в деятельности носителей власти на отношение купли-продажи создает возможность навязывать покупателю (гражданину) политическую продукцию (идеи, смыслы, решения, акции и т.д.), производимую исключительно в интересах производителя.
По мере превращения социума в сообщество потребителей отношения между носителями власти (элитой) и подвластными (массой) теряют представительский характер и начинают строиться на принципах взаимовыгодного обмена. А поиск выгоды - политической, социальной, материальной -становится определяющим принципом коммуникации в системе «властители - подвластные».
Миром, наполненным средствами, но печально отмеченным неопределенностью целей, называет З. Бауман современное общество потребления. Множество «сингулярностей» движутся спонтанно в виртуальном пространстве, созерцая заведомо бессодержательное нескончаемое «зрелище», потребляя его, не ведомое никуда, подчиняясь спонтанным спорадическим импульсам. Эти импульсы представляют собой остаточные структуры биологической реальности, еще не переработанные технотронной средой. А. Негри и М. Хардт в книге «Империя» [5] называют это «биополитикой»1, спонтанными всплесками неструктурированного желания. Однако неопределенность целей неравна их упразднению, и в этом смысле общество потребления, очевидно, не является постполитическим. В
1 Биополитика (греч. "Ыш", «жизнь» и "ро^", «город», «государство») - управление людьми с помощью влияния на низшие телесные реакции, связанные с полом, сытостью, чувством комфорта и наслаждения. Термин постмодернизма.
ЕК
данном контексте больший интерес вызывает вопрос, насколько оно «свободно» и «стихийно» в своем развитии. Тот же З. Бауман указывает на то, что «способ, которым сегодняшнее общество "формирует" своих членов? диктует в первую очередь обязанность играть роль потребителей» [4]. Как известно, процесс общественного формирования не бывает стихийным, не имеющим конкретной цели.
Может ли модель общества потребления претендовать на статус социального проекта - вопрос, по-видимому, риторический. Хотя бы потому, что производство потребностей не является составной частью глобального экономического исчисления, а представляет собой автономную переменную общественного развития, определяющую все остальные переменные. Ни одна страна не может быть исчерпывающе описана как общество потребления. Это лишь тенденция, которая проявляется в разных странах в той или иной мере. Общество потребления является закономерным порождением зрелого капитализма. Индивидуальное потребление в любом обществе составляет наряду с производством его базис. Но лишь на определенном этапе развития оно институциализируется, превращаясь в главный фактор экономического развития, ибо существование рынка, относительно независимого от индивидуального потребления, просто невозможно. Это общество, которое представляет собой органический синтез механизмов производства не только товаров и услуг, политических механизмов, культуры, но и желаний, интересов, потребностей, обеспечивающих их сбыт. При этом из всего обилия, на первый взгляд, автономных потребностей, выросших из желания подтвердить
свой статус или достичь более высокого социального положения, система производства поощряет и удовлетворяет только адекватные ей потребности. Ж. Бодрийяр в своей работе «Политическая экономия знака» писал о том, что в системе роста производства нет и не может быть независимых потребностей, существуют только потребности самого роста, потребности расширенного воспроизводства капитала и производительных сил. И если капиталу более выгодно производить ядерное оружие, чем финансировать школы, производство будет ориентироваться на ядерное оружие. Приведенный им пример с ядерным оружием свидетельствует о том, что не только индивидуальные потребности подчиняются соображениям статуса и престижа, но и государственные расходы, ибо ядерное оружие производится в настоящее время не столько с целью его реального использования, сколько с целью укрепления государственного престижа в мировом сообществе.
В современных обществах индивидуальное потребление основной части населения, хотя и в очень разной степени, выходит за рамки, диктуемые природными потребностями, и превращается в ключевой фактор воспроизводства человека социального. Оно превращается в инструмент конструирования социальной идентичности и социокультурной интеграции в общество. Формируется социальная стратификация, в основании которой лежат различия в возможности доступа к пространству общества потребления. Бодрийяр говорит о едином и всеохватывающем процессе дифференциации людей с помощью объектов потребления. Он полагает, что такая дифференциация заменяет собой реальные противоречия
379
380
общественной жизни, ведет к их рассасыванию и, тем самым, исключению взрывчатых ситуаций из жизни социума. В этом обнаруживается специфический интеграционный эффект потребления, ибо, вступив в состязательную конкуренцию на уровне потребления, человек принимает предлагаемые правила общественной игры. Такая интеграция общества вовсе не означает установления равенства взамен существующих противоречий. Она означает необходимость и возможность их трансформации в различие в стиле потребления: «Решение социального противоречия состоит не в уравнивании, а в дифференциации» [6]. Именно таким образом, производя многоаспектную дифференциацию, потребление способно заменить собой социально-политические и идеологические механизмы и осуществить интеграцию всего общества. Бодрийяр в своей работе «Обществе потребления» неоднократно возвращается к мысли о том, что вопреки видимости, создаваемой идеологиями, людей в развитых обществах связывают не демократические, эгалитаристские ценности, не вера в верховенство нации и права личности, а потребление, которое обеспечивает дифференциацию людей и их сходство, заданное определенными потребительскими моделями. Потребителей, предпочитающих продукцию той или иной компании, объединяет сознание общего благосостояния, общих интересов, общего ощущения, что о них заботится, их опекает, к ним приспосабливается целое общество, «поставленное на службу идее счастья».
В обществе потребления формируется «новый гуманизм», утверждающий свободу наслаждения жизнью и право каждого потребителя покупать то, что
способно принести ему радость, предоставляющий схемы приспособления к обществу и рецепты комфортной жизни. Общество потребление способно производить бесконечное количество аттракторов социальной связи в виде владельцев определенной марки машины, приверженности какому-то бренду или фан-клубу поп-звезды.
Капитализм устойчив не потому, что он наиболее эффективно удовлетворяет нужды людей, а потому что наиболее эффективно навязывает эти нужды. Человек за редким исключением хочет того, что не производит общество. Ни одно общество не желает сохранения индивида, если он не разделяет его базовых ценностей. Общество, а точнее власть, «осознающая его интересы», желает сохранения индивида постольку, поскольку существование этого индивида, воспроизводит, вполне отвечающую ее (власти) целям социальную структуру, например, общества озабоченных отнюдь не переустройством мира потребителей.
Общество потребления представляет собой определенную стадию развития капитализма. Поэтому рынок, неравенство и иерархия - его очевидные составляющие. Кроме того, по мнению П. Бурдье, рынок политики является одним из «наименее свободных рынков» [7, с. 58], а возможности конкретного агента в политическом поле определяются не только его политической позицией, но и позициями в других полях, общим объемом капиталов, их комбинацией. В результате капитал концентрируется в руках незначительного количества лиц и неподконтролен основной массе людей. Соответственно, большинству, не располагающему капиталом для пользования этим рынком, ничего другого не остается как делеги-
ровать свои права в пользу того или иного политического агента. Политические агенты, возглавляющие политические движения и властные структуры, используют эти права как средства завоевания политического пространства для реализации своих властных устремлений. И в этом смысле нельзя не согласиться с Гаэтано Моска, утверждавшим, что человеческое общество, по сути, не меняется, несмотря на смену идеологических и социальных декораций, а за разговорами о прогрессе, демократии, развитии и свободе стоит неизменная и довольно эгоистическая человеческая природа. А также, что властные структуры обществ особым изменениям не подвержены прежде всего потому, что и в древности, и в современности существует правящий, политический, класс ( элита). И задача этого «класса» проста - властвовать, сохранять власть и бороться против тех, кто желает эту власть отнять или хотя бы просто уменьшить.
Совершенно очевидно, что в обществе потребления лишь усиливается роль и значение символического капитала и СМИ; от последних, собственно, и зависит его увеличение. Изобретаются новые дисциплинарные пространства и практики, знаки различия. С одной стороны, идея отчуждения в понимании Гегеля и Маркса или упоминаемые Бодрийяром мифы о сделке с Дьяволом характерны для эпохи производства (рыночного капитализма с присущим ему стихийным разделением труда), а не для гедонистического мира потребления. С другой стороны, в этом мире, где человек становится имманентен объектам-знакам, по сути, все человеческие отношения и идеи превращаются в знаки статусной дифференциации.
Любое общество производит дифференциацию, социальные различия, иерархию, а общество потребления с его продуктивистской системой, доводит эту функциональную «разность» до крайности. Неравенство - неизбежная черта обществ промышленного роста, присущий им способ существования. По мнению ряда социологов, именно сам рост является следствием неравновесия. И именно необходимость самосохранения неэгалитарного социального порядка, социальной структуры, основанной на привилегиях, производит и воспроизводит рост как свой стратегический элемент. Бодрийяр рассматривал рост как компромисс между эгалитарными демократическими принципами и основным социальным императивом сохранения системы привилегий и господства.
Равенство в этом случае выступает вторичной ценностью и производной функцией от неравенства, оно выступает в форме алиби для сохранения системы. Даже если материальное равенство и будет достигнуто в ситуации роста, то неравенство не исчезнет, оно сохранится, будучи перенесено в области знания, культуры, властных отношений. А неравенство в этих сферах устранить гораздо сложнее. Бодрийяр говорит о том, что, в обычном питании, одежде, некоторых предметах домашнего обихода в западных обществах на уровне цифровых показателей просматриваются тенденции уравнивания. Однако возникают новые потребности, которые удовлетворяются очень неравномерно, например, потребности в чистом воздухе, воде и т.д.
Кроме того, в обществе потребления повседневная жизнь человека становится объектом технократического регулирования, по мере того как по-
381
382
требление попадает во все большую зависимость от техники, шире - от производства, становится как бы его продолжением, выполняя функцию спроса на продукцию производства. Регулирование повседневности осуществляется экономически, технически, политически и с помощью средств массовой информации. Проникновение регулирования в сферу повседневности привело к рождению новых крупных противоречий в общественной жизни, противоречий между массой потребителей и технобюрократическими центрами, рационализирующими общественную жизнь. В каком-то смысле, общество потребления оказывается вариантом тоталитарной социальной конструкции, просто «его тоталитаризм ненавязчив и маскируется под огромную, невиданную ранее, свободу выбора материальных благ» [8].
В постполитике, по мнению ряда авторов, иерархия отсутствует, так как ее заменяет сетевой принцип. В этой системе окончательно исчезают касты, сословия, классы, профессии, этносы, конфессии, культуры. На их место приходит «множество» [1]. Бытие множества виртуально, и это единственный способ избежать той или иной формы иерархиза-ции. А поскольку постполитика виртуальна в целом, то либеральное «равенство возможностей» превращается в «равенство действительностей», и происходит это, в свою очередь, за счет превращения действительности в возможность, виртуальность. Человек постполитики (сингулярность) может воображать себя в виртуальном мире кем угодно, это ничем не опровергается и ничем не подтверждается. В виртуальном мире «сингулярного зрелища» каждый полностью свободен - от всех остальных, от мира, от самого себя, так как идентич-
ность, в свою очередь, становится эфемерной и игровой.
Понятно, что такое виденье обусловлено анализом целого ряда тенденций общественного развития, особенно в части их виртуализации, однако автор не может не отметить, что именно этот момент постполитики в контексте модели общества потребления представляется наименее уловимым. И не только потому, что у виртуального пространства тоже есть «владельцы», а правительства многих стран ведут интенсивные поиски способов, позволяющих его контролировать. Видимо, для «воцарения» множества должны произойти какие-то серьезные антропологические сдвиги, которые вызовут исчезновение целого ряда потребностей человека.
Экономика общества потребления опирается на новый тип личности. Ее ключевая характеристика - склонность к потреблению как способу конструирования своей идентичности. В силу этого полное удовлетворение даже основных потребностей становится невозможным, поскольку идентичность требует ежедневного воспроизводства. Отсюда парадокс высокой трудовой активности человека, который уже сыт, имеет крышу над головой и обладает достаточно обширным гардеробом [9].
Одновременно с этим происходит утрата человеком качества политичности, поскольку политическое онтологически коллективно, оно возможно лишь через отнесение себя к определенной социальности. На смену Гражданину приходит Потребитель, оторвавшийся от социальной ткани и обращенный исключительно на самого себя. Те способы, посредством которых потребитель объективирует себя в современном политическом пространстве, - результат, характерной для общества потребления
консюмеризации сферы политики. Существенным образом изменяются механизмы политической идентификации: некогда консолидированные формы включения граждан во властные отношения трансформируются в такие способы политического участия, в которых субъект уже не выступает выразителем общего интереса, не исповедует определенную идеологию, его политические ориентации отличает высокая степень релятивности. Происходит индивидуализация и фрагментация социальной и политической действительности, включающая и фрагментацию социально-политического поведения каждого отдельного человека. Массовое политическое участие как феномен постепенно исчезает, политическое содержание вымывается из отношений между государством и обществом. Крупные/массовые политические партии дробятся, исчезают или теряют свою популярность во многом из-за ослабления классовых и идеологических идентификаций. Это освобождает все большее число избирателей от групповых политических ори-ентаций и, соответственно, от партийной принадлежности как инструмента политической идентификации. Граждане превращаются в свободных потребителей, предпочитая действовать индивидуально, в том числе и на политической сцене. Пространство общественно-политической активности стремительно пустеет. Признаком времени становится политическое равнодушие, которое позволяет человеку безболезненно отказываться от одной идентичности и выбирать другую.
Сторонники концепции Постполитики говорят о характерном для нее отказе от любых форм коллективной идентификации и их делегитимации. «Сингулярность может свободно выби-
рать себе идентичность, но только при условии, что она это осуществляет в индивидуальном порядке. "Множество", в которое складываются сингулярности, является неинтегрируемым, так как каждая величина представляет собой "иррациональное число", лишенное фиксированного бытия» [1].
В обществе потребления, несомненно, сохраняется потребность человека в групповой принадлежности. Эта потребность сегодня активно используется, например, в технологиях брендинга как продуманной системы действий по раскрутке марки в определенной социальной среде. В результате вокруг товара формируется некоторая социальная группа, для которой этот товар имеет определенную символическую ценность. Эта символическая ценность проявляется при социальных взаимодействиях, принося членам группы определенные преимущества в том социальном пространстве, в котором они оперируют.
Насилие провоцирует идентификацию, мобилизует внутренние энергии, рождает иерархию, распределяет структуру властных отношений. С точки зрения Дугина, насилие в постполитике искореняется самым радикальным образом, так как в акте насилия проявляет себя бытие другого, бросающего вызов бытию данного субъекта. «Постполитика устанавливает режим тотальной пацификации сингулярностей, помещая их по разные стороны экрана. Биополитические импульсы периодически порождают интенции к насилию, но они растворяются в виртуальной плоскости экрана - игры, зрелища, искусственного фантазма. Мир постполитики полон насилия, но фиктивного, экранного, тщательно сымитированного, строго ограниченного индивидуальным созерцателем. Это насилие "един-
383
384
ственного над единственным и во имя "единственного"» [1].
Дисциплинарные практики, которыми постиндустриальные общества (общества потребления) формируют своих членов, обеспечивают свою интеграцию и легитимность властных структур, свое нормирование, определить довольно сложно. Они очень отличаются от дисциплинарных практик модерна. Прежде всего, отсутствием четких дисциплинарных пространств и социокультурных образцов, в которых конкретизируется ясная морально-политическая идеология, социальный проект, позволяющий соотносить действия индивида с неким целым и общим, с тем, что должно быть в результате обществом достигнуто. Кроме того, общество потребления на уровне массового сознания предоставляет бесконечную «свободу» выбора для индивида. И не только зубной пасты и машин, экзотических меню и рецептов долголетия, возможностей проведения досуга и образовательных услуг, но и религии, пола и формы брака, даты рождения ребенка, политических симпатий, и т.д. и т.п.
Однако это совсем не означает, что общество потребления - это поле для игры без правил. Еще в конце прошлого века Г Маркузе в своей работе «Одномерный человек» высказал мысль о том, что неумеренное потребление само превращается в потребность, контролировать которую индивид не способен, так как эта потребность порождается обществом и используется как новое средство контроля. Так как потребность сама становится производительной силой общества, то навязываемая им модель поведения, позволяющая исполнить главную роль - роль потребителя, носит характер добровольно-принудительный.
Бодрийяр в своей работе «Общество потребления», говорит о том, что не видит сил, способных изменить существующее положение вещей. Он констатирует лишь существование нецеленаправленных форм протеста, связанных с насилием или ненасильственных; таковы немотивированные преступления, депрессивность (усталость, самоубийства, неврозы), формы коллективного бегства от действительности (наркотики, хиппи, сегодня этот список можно продолжить еще целым букетом молодежных субкультур). С его точки зрения, общество потребления ориентировано исключительно на «позитивное» удовлетворение желания. Но желание амбивалентно, его удовлетворение оставляет за скобками негативную сторону желания, которое подавляется и, не находя себе применения, кристаллизуется в огромный потенциал тоски. Этот потенциал вполне способен превратиться в деструктивную общественную силу, порождающую потрясающие акты немотивированного насилия. Но является ли немотивированный протест насильственным (убийство без видимой цели) или ненасильственным (неврозы), он в любом случае означает отказ от общества благосостояния как новой репрессивной системы.
Потребление, превратившись из материальной в социокультурную практику, само по себе представляет законченную систему ценностей. Согласно Бодрийяру, общество потребления мыслит себя именно обществом потребления, оно потребляет и хочет потреблять, не имея иной цели, кроме потребления, не имея впереди какой-либо утопии (оно мнит себя реализованной Утопией), воспринимает себя как конец истории [6]. Дискурс потребления вместе со своим контрдискурсом, состоя-
щим в морализирующем оспаривании ценностей потребления, создают представление о «цивилизации объекта», которая характеризуется пустотой человеческих отношении вопреки осуществляемой им мобилизации производственных и общественных сил. С одной стороны, экономическая система общества потребления интегрирует в себя механизмы культуры, с другой -культура в существенной мере превращается в отрасль рыночного производства. Феномены культуры (устойчивые формы взаимодействия людей, вкусы, ценности, нормы, инструменты коммуникации и т.д.) производятся так же, как и обычные товары. Ключевую роль в этом процессе играет реклама во всех ее формах. Бизнес производит культуру потребления как ключевой фактор своего развития. Обществами потребления не обязательно являются богатые общества, хотя определенный уровень излишества при этом необходим. Потребительским общество делает изменение отношения к ценностям [9], а именно - распространяющееся отношение к ним как к пустым знакам, чему особенно способствуют СМИ и реклама. Потребление включает в свою сферу все: не только вещи, но и отношения, историю, природу, даже науку и культуру. Феномены, попавшие в сферу потребления, приобретают свойства потребляемой вещи. Они служат знаками престижа и средствами иерархии; они испытывают на себе цикл моды; они представляют собой, например, не науку, а знак науки, не культуру, а знак культуры [6] и т.п. Общество потребления культивирует у людей особую менталь-ность с опорой на знаки. С верой, что знаки (вещи-знаки, отношения-знаки, ценности-знаки) помогают обрести счастье, овладеть окружающим миром.
Большие социальные ценности и цели групповой деятельности становятся, как бы, не нужны и не важны; на первый план выдвигается умение манипулировать другими людьми. Реальные личности исчезают, уступая место персона-лизованным индивидам, каждый из которых — «модус на пересечении индустриально произведенных различий», где вместо реальных интересов и страстей повсюду наблюдается лишь игровая деятельность с объектами, где люди манипулируют объектами-знаками, не испытывая при этом ничего, кроме простого любопытства. Такое общество вызывает у социологов постмодерна «предчувствие катастрофы», «ощущение конца истории», «исчезновение политического». Массы обвиняются в том, что они все превращают в «зрелище», так что политика стала «спектаклем», политики - актерами, а народ - публикой на политическом представлении. И конечно, общество «спектакля» не может быть устойчивым. В обществе всеобщего потребления, отмеченного деуниверсализацией, деидеологизацией, виртуализацией социально-политических отношений, прежние идеологические императивы теряют свое значение для политики. Соответствие политической практики неким идеологически закрепленным ценностям и целям, отражающим интересы и чаяния общественных масс, перестает быть, мерилом ее успешности. Теперь главным критерием политики и одновременно ее самоцелью становится успех в завоевании власти, а шоу-процесс подготовки к выборам становится для политической элиты перманентным.
Согласно А.Г. Дугину, главной ценностью постполитики является игра. Если в мире политического, и даже в современной политике, ценность считалась автономной реальностью, под-
385
386
чиняющей себе личности и коллективы, то в постполитике ценность сведена до подиндивидуального уровня, лишена коммуникативного свойства. В постполитическом пространстве нет и не может быть двух людей, для которых одна и та же вещь была бы ценна. Ценность абсолютно произвольна, она постулируется сингулярностью в свободном режиме и так же легко аннулируется. Попытки придать ценности онтологический характер, предложить ее в качестве таковой другому или провозгласить ее объективное значение в постполитическом контексте не предполагаются [1].
Можно предположить, что в качестве такой ценности, которую можно было бы предложить другому, могло бы быть «изобилие». Однако, по мнению ряда социологов постмодерна, в развитых индустриальных обществах нет изобилия. Настоящее изобилие, как считает, Бодрийяр, было у древних кочевых народов, ибо изобилие -это не количество произведенных вещей, оно не измеряется цифрами, а выражается в отношениях людей, в мироощущении человека, в уверенности, что средств для удовлетворения его потребностей всегда достаточно. А современное общество живет в постоянном страхе перед исчерпаемо-стью природных ресурсов, с ощущением их нехватки.
Общество потребления порождает небывалое напряжение, прежде всего в отношениях между людьми и природой. Это противоречие имеет два измерения: человек и окружающая среда, человек и его здоровье [9]. Безудержное потребление оказывает разрушительное воздействие на окружающую природу, на здоровье людей. Осознание этих опасных противоречий по-
ЕК
рождает два разных направления в идеологии и повседневной практике. С одной стороны, раздаются призывы ограничить потребление, быть ближе к природе и т.д. С другой стороны, развитое общество потребления способно превращать свои противоречия, проблемы в источник новых потребительских потребностей, трансформирующихся в рыночный спрос. И, видимо, «судьба» Политического, не только в философском, но, увы, уже и в обыденном смысле, напрямую зависит от того, каким образом человечество попытается это противоречие снять. А также от того, насколько остро человечество осознает важнейшую антропологическую проблему современности - исчезновение Гражданина и замена его Потребителем.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Дугин А.Г. Философия политики. - М.: Аркогея, 2004. - 614 с.
2. Гуревич П. Конфигурация могущества // Тоффлер Э. Метаморфозы власти. - М., 2003.
3. Бодрунова С.С. Медиакратия: атлантические подходы к определению термина. -URL: http://www.intelros.ru/pdf/mediafiloso fia_2/13.pdf
4. Бауман З. Текучая современность. -СПб.: Питер, 2008.
5. Хардт М., Негри A. Империя / Пер. с англ.; под ред. Г.В. Каменской, М.С. Фетисова. - М.: Праксис, 2004. - 440 с.
6. Бодрийяр Ж. Общество потребления. -М.: Культурная революция, 2010.
7. Бурдье П. Социология политики. - М.: Socio-Logos, 1993.
8. Беляков А. Общество потребления // Большая актуальная политическая энциклопедия / А. В. Беляков и др. - М.: Экс-мо, 2009.
9. Ильин В.И. Общество потребления в России: Миф или реальность? - URL: http:// artpragmatica.ru/hse/?uid=459 ■
