CC BY
70
А. Л. Сморгунова
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРЕСТУПНОСТЬ:
КРИТИЧЕСКАЯ КРИМИНОЛОГИЯ И МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЙ
ПОДХОД
В отечественной криминологии в последние годы стали подробно изучаться проблемы взаимодействия институтов власти, политики, политических режимов и преступности; выделилась в качестве отдельной отрасли политическая криминология (см.: Долгова и др., 2000; Бурлаков, Волков, Сальников, 2001; Кулаков, 2002; Кабанов, 2003; Шестаков, 2006). Возникает вопрос о взаимодействии двух отраслей знания — политологии и криминологии. В западной обществоведческой науке взаимодействие этих отраслей осуществляется по-разному. Политическая наука редко обращается к изучению собственно преступности. Тем не менее в ее рамках выделяется ряд направлений, которые свидетельствуют об интересе политических ученых к криминологической проблематике. Имеется в виду изучение таких тем, как «политический терроризм и экстремизм», «нарушение политических прав», «политика безопасности», «демократия, авторитаризм и преступность» и др. В относительно обособленной отрасли знания — публичном управлении и политике, которая интенсивно взаимодействует с политической наукой, а иногда и выделяется в качестве самостоятельной ее части, существует довольно развитое направление “criminal justice policy” (политика и управление в сфере противодействия преступности) (см.: Ermann, Lundman, 1996; Arrigo, 1999; Garland, Sparks, 2000; Wilson, Petersilia, 2002). Это направление представлено в университетах на кафедрах политической науки, в рамках колледжей по социальным наукам или в самостоятельных структурах — школах уголовной юстиции. В России данное направление является недостаточно развитым. Как правило, проблемами уголовной политики занимаются юристы, тогда как данная отрасль теории и практики является междисциплинарной и требует совместных усилий специалистов различных наук — юриспруденции, политологии, социологии, психологии, экономики и теории государственного управления.
Интенсификация междисциплинарного исследования преступности, в том числе политической, в зарубежной науке была связана в последние десятилетия ХХ в. с развитием критического направления во всех общественных науках. В криминологии это выразилось в формировании самостоятельного направления — критической криминологии. Данная отрасль находится на стыке различных дисциплин и позволяет как интегрировать знания о преступности, так и расширить интерес к ее изучению в других науках. В критической криминологии, прежде всего в ее радикальной ветви и в теории конфликта, политологическая составляющая присутствует при изучении целого ряда проблем,
© А. Л. Сморгунова, 2006
связанных с корпоративными преступлениями, преступлениями государства, политическими преступлениям. Однако обширный опыт зарубежных ученых по анализу этих вопросов практически не нашел отражения в работах российских ученых. Задачей данной статьи и является анализ состояния изучения политической преступности в критической криминологии.
Политическая преступность становится объектом исследований американских криминологов в 70-е годы ХХ в. Ряд исследователей того периода заявляли, что любое преступления является прямым результатом социальной, экономической и политической организации общества. Эта позиция позволяла любое преступление признать политическим, поскольку все запреты под угрозой уголовного наказания так или иначе служат одной лишь цели — охране той системы ценностей, которая установлена стоящими у власти.
С. Шафер, один из представителей критического направления, подробно рассматривая данную теорию, писал, что правоотношения между государством и членами общества в сфере уголовного права являются ничем иным, как политическими отношениями, поскольку государство выступает здесь в роли субъекта политической власти, который определяет, что позволено и что запрещено в данном обществе, а также место и роль индивида. Таким образом, такое правоотношение является идеологообщественным отношением, а нормы уголовного права, регулирующие это отношение, охраняют различные ценности той идеологии, которую власть создает и пытается утвердить (Schafer, 1974, p. 20). Следовательно, любой нарушитель закона может быть назван политическим преступником, поскольку уголовное право имеет политическую природу.
Человеческое поведение, квалифицируемое как преступление в уголовном законе, по мнению Шафера, представляет собой идеологическое противостояние, провозглашаемое государственной властью нежелательным. В составах преступлений, описанных в законе, политическая идеология переведена на язык права. Убийство, кража и изнасилование являются преступлениями лишь потому, что власть верит в необходимость государственной идеологии, направленной на охрану жизни, здоровья, собственности, половой неприкосновенности. Если это так, то, пишет Шафер, довольно сложно будет провести границу между обычными и политическими преступлениями в теории. Этот исследователь считает, что на практике термин «политическое преступление» является порождением не уголовного права, а «продуктом международного права, который способствует процессу экстрадиции и предоставления политического убежища некоторым преступникам» (Schafer, 1974, p. 28). По мнению Шафера, отличать политические преступления от обычных общеуголовных преступлений можно исходя из мотивации преступника при совершении им деяния. С этой точки зрения, можно разделить все преступления на относительно-политические и абсолютно-политические. Абсолютнополитические преступления, в отличие от относительно-политических, будут направле-
ны против всей системы ценностей, всей государственной идеологии, утверждаемой существующей властью, или, по крайней мере, против одного из институтов этой власти.
Шафер вводит также понятие «абсолютный политический преступник», который верит в несправедливую природу существующих ценностей, несправедливость законов, в которых эти ценности воплощены (Schafer, 1974, p. 29-31). Также автор предлагает называть таких преступников не политическими, а преступниками «по убеждениям» (“convictional criminals”), поскольку они убеждены в том, что их деяния пойдут на пользу обществу, хотя и сознают весь возможный вред, который может быть ими причинен, отвращение к насилию затмевается убежденность в своей правоте (Schafer, 1974, p. 150). Однако данный термин не прижился в криминологической науке. Несколько позднее концепция С. Шафера была названа Дж. Роебаком и С. Вибером «объективной» (Roebuck, Weeber, 1978, p. 2).
В 70-80 годы ХХ в. в американской теоретической криминологии получают распространение идеи теории конфликта. Применительно к проблеме политической преступности данное направление предложило свои подходы к разграничению обычных и политических преступлений. О. Тэрк, представил «субъективную» концепцию, согласно которой политические преступления являются политическими постольку, поскольку они признаются таковыми существующей публичной властью (см.: Turk, 1982).
Политические преступники — лица, которые представляют политическую угрозу, поскольку их идеологические убеждения бросают вызов существующей системе власти.
О. Тэрк считает, что законодательное определение ряда преступлений в качестве политических не будет иметь никакого смысла, поскольку практически любой закон может быть использован властями в качестве оружия для борьбы с непримиримой оппозицией. Криминологи же, по его мнению, должны сосредоточить внимание не на попытках классификации политических преступлений с точки зрения закона или мотива их совершения, а на нейтрализации произвола властей, объявляющих обычные преступления политическими.
Не обходит вниманием проблему политической преступности в своих работах и В. Чеймблис. Отталкиваясь от идей марксизма и криминологии конфликта, он считает, что, используя традиционные источники данных о преступности, криминологи приходят к ложному выводу о том, что главную проблему для общества представляет уличная преступность (кражи, грабежи, разбои, хулиганство и др.). Гораздо более общественно опасными следует признавать политические преступления — преступления власть имущих. К различным видам преступлений, совершаемых представителями власти, он относит организованные государством покушения на политических оппонентов и заказные убийства, участие в незаконном обороте оружия и наркотических средств (Chamblis, 1989, p. 183-208). Однако в сознании большинства населения данные деяния не оцениваются как преступные.
Попытку объяснить, почему многие не могут воспринять идею, что сама власть способна нарушить уголовный закон, предпринял Д. Либерман. Несоблюдение закона госу-
дарством обычно прощается обществом или вовсе не замечается, поскольку бытует точка зрения, что нельзя ожидать от государства подчинения тем нормам, которые неудобны для него или не отвечают потребностям времени. Правящая элита должна использовать свою власть для поддержания правопорядка, даже если в процессе этого и нарушается закон. Население гораздо более снисходительно относится к уголовнонаказуемому поведению стоящих у власти, чем обычных преступников (Lieberman, 1972, p. 19-23). Многие американские криминологи, особенно представители традиционных (не критических) направлений, исходят из таких предпосылок, поэтому в литературе достаточно редко встречаются определения и классификации политических преступлений, совершаемых государством и его представителями. Кроме того, по мнению И. Шаран-ски, Д. Росса и еще ряда других исследователей, однозначное и исчерпывающее определение дать практически невозможно (см.: Ross, 1995).
Данную проблему затрагивают американские криминологи Дж. Роебак и С. Вибер в работе «Политические преступления в Соединенных Штатах: анализ преступлений, совершаемых государством и против государства». Предлагая свою типологию политических преступлений, они замечают, что криминологи в основной массе сосредотачиваются на изучении политических преступлений, совершаемых против государства, не уделяя должного внимания преступлениям государства против своего народа (Roebuck, Weeber, 1978, p. 8).
Типология политических преступлений Дж. Роебака и С. Вибера основывается на следующих предпосылках. Во-первых, политические преступления могут совершаться агентами крупных корпораций, должностными лицами государства против народа, лицами и группами лиц, являющихся членами различных формальных организаций против государства. Правонарушителей следует характеризовать как «корпоративных деятелей» (“corporate actors”), а не как индивидов. Совершенное преступное деяние идет на благо организации. Во-вторых, следует четко разграничивать преступления, совершаемые государством (“government crimes”) в лице своих представителей, и преступления, совершаемые против государства, хотя нельзя не отметить наличие взаимодействия между двумя этими группами преступлений. В-третьих, преступления, совершаемые государством, рассматриваются как правонарушения, направленные на поддержание социального и экономического порядка, а также на наказание тех, кто угрожает власти. Преступления против государства преследуют цель изменить структуру властных отношений (Roebuck, Weeber, 1978, p. 16).
По мнению авторов, политические преступления, совершаемые от имени государства, можно разделить на пять категорий (Roebuck, Weeber, 1978, p. 17):
1. Такие деяния государственных агентов, которые не являются незаконными по национальному праву, но запрещены уголовным законодательством других государств.
2. Деяния, нарушающие нормы международного права.
3. Действия, умышленно направленные на уклонение от исполнения существующих в государстве правовых норм.
4. Общественно опасные деяния, о которых обществу ничего не известно либо по причине их секретного характера (деяния агентов ФБР или ЦРУ), или отсутствия в законодательстве норм, предусматривающих ответственность.
5. Деяния, которые явно нарушают нормы, установленные в законах.
Теория Дж. Роебака и С. Вибера интересна тем, что в ней не проводится различие между преступлениями, совершаемыми государством, и преступлениями, совершаемыми корпорациями, поскольку государство является продолжением и инструментом экономической системы, в которой доминируют корпоративные структуры и само по своей сути является корпорацией.
Политический преступник, совершающий преступление от имени государства, является наемным работником или членом какой-либо организации (корпорации или государства), которая в своей деятельности стремится достичь тех целей, для которых она была создана. Лицо или группа лиц совершают преступные действия в процессе работы на благо организации, в результате которых они могут добиваются личной выгоды, но главное — очевидная выгода для организации.
Интерес к теме политической преступности в зарубежной криминологии не ограничился 70-80-ми годами ХХ в. В 1990-е годы некоторые исследователи замечали, что политические преступления государства по своей сути являются одной из форм так называемых «беловоротничковых» преступлений (“white collar crimes”), под которыми понимаются незаконные действия людей и объединений, целью которых является получение выгоды посредством осуществления законной деятельности (см.: Siegel, 1992; Гилинский, 2002).
Традиционная американская криминология долгое время игнорировала проблему «беловоротничковой» преступности. Однако в науке сложились два основных подхода к ее определению, каждый из которых по-своему понимает причины данного вида преступности, условия и факторы, которые находятся с ним во взаимосвязи, способы контроля. В критической криминологии распространенным является анализ политических преступлений как разновидности преступлений «беловоротничковых».
Первый подход к пониманию «беловоротничковой» преступности связан с именем
Э. Сатерленда. Основными характеристиками данного вида преступлений он считал высокий социальный статус преступника, а также то, что преступление должно быть совершено в процессе профессиональной деятельности (см.: Sutherland, 2001). Таким образом, преступления, которые совершаются представителями высших слоев общества в процессе повседневной, не связанной с деловыми операциями, деятельности, не будут считаться «беловоротничковыми». Данный подход условно можно назвать основанным на характеристиках преступника (“offender-based approach”), он получил развитие в различных криминологических исследованиях (см.: Liederbach, 2001). Э. Сатерленд достаточно широко подходит к определению преступления. По его мнению, таковым является не только деяние, закрепленное уголовным кодексом в качестве преступ-
ления, но и деяние, за которое лицо может понести ответственность в порядке гражданского или административного судопроизводства.
Для характеристики «беловоротничковых» преступлений часто используется критерий социального вреда. Такой подход вносит в орбиту криминологических исследований социально опасные формы поведения, которые не считаются преступлениями в уголовном законодательстве или в общественном мнении. Он также является достаточно продуктивным для исследования социально опасных деяний (криминализированных и некриминализированных), совершаемых представителями власти.
Необходимо отметить, что «беловоротничковые» и корпоративные преступления являются объектом исследования не только в критической, но и в традиционной (“mainstream”) криминологии. Но традиционная криминология не соглашается с тем определением, которое дается этому виду преступлений критическими криминологами. Уголовный закон является для них отправным пунктом в изучении данной проблемы. «Беловоротничковым» преступлением признается одно из следующих деяний: мошенничество с использованием ценных бумаг, нарушение законодательства об ограничении монополий, взятка, присвоение банковских средств, мошенничество с использованием почтовой службы и средств электронной коммуникации, предъявление ложного иска, мошенничество в кредитной организации, налоговые преступления и т. д. Исходя из данного перечня деяний, запрещенных под угрозой уголовного преследования, можно сделать вывод о том, что этот вид преступлений может быть совершен как крупным банкиром, чья деятельность ставит под угрозу стабильность национальной экономики, так и безработным. Оппоненты Э. Сатерленда указывают, что одной только характеристики преступника как человека, обладающего властью и уважением, недостаточно для определения преступления как «беловоротничкового». Как отмечает С. Шапиро, данный подход препятствует пониманию роли организационных процессов и макросоциальных сил в формировании преступного поведения. Она предлагает концепцию доверия (“trust”) как основополагающего понятия для изучения «беловоротничковой» преступности и считает, что необходимо рассматривать не социальные характеристики преступников (поскольку далеко не все преступления, совершаемые представителями высшего класса, являются «беловоротничковыми»), а способы совершения ими преступлений, то, как они злоупотребляют доверием в преступных целях (см.: Shapiro, 2001). Подход, основанный не на характеристиках преступника, а на характеристиках деяния, им совершенного (“offense-based approach”), привел к восприятию «беловоротничковой» преступности как преступности среднего класса. Такая трактовка также может быть использована для анализа отдельных категорий политических преступлений, в частности такого вида, как коррупция в политической сфере.
Д. Фридрикс, развивая понятие «беловортничкового» преступления, предложенное Э. Сатерлендом, определяет политическое «беловоротничковое» преступление как вовлечение представителей государства и политических партий в незаконную деятельность для достижения собственной выгоды. Помимо политических «беловоротничко-
вых» преступлений существуют также государственные преступления, совершаемые государством в целом или каким-либо его органом. В качестве примеров государственных преступлений Д. Фридрикс называет участие США в войне во Вьетнаме и военные операции в Персидском заливе. Кроме того, возможно выделение такого понятия, как «преступное государство». Государство становится преступным в том случае, если одна из форм государственной преступности становится основным способом функционирования этого государства. Признание государства или его лидера преступными должно осуществляться другими государствами, которые обладают соответствующими полномочиями (см.: Friedrichs, 1996). Примером может служить Нюрнбергский процесс. Подобных взглядов в англо-американской криминологии придерживаются и другие исследователи проблем «беловоротничковой» и политической преступности, например Дж. Коулман (1989), Д. Саймон (1996), М. Эрман и Р. Лундман (1996), Ф. Хаган (1997).
В конце 90-х годов ХХ в. в зарубежной криминологии появляется термин «политическая криминология». Следует отметить, что западные криминологи используют его в несколько ином контексте, чем отечественные. Так, объяснение предмета политической криминологии представлено в работе С. Шайнгольда «Конструирование новой политической криминологии: власть и постлиберальное государство» (1998). Этот термин используется этим автором для обозначения области знаний, изучающей те силы, которые определяют, когда и каким образом общество пытается справиться с проблемой преступности, а также последствия, к которым это приводит. Политическая криминология не занимается рассмотрением причин преступности и наиболее эффективных способов ее сдерживания. Она изучает те социальные и политические значения, которые придаются преступлению (см.: Scheingold, 1998). Такой отношение к предмету политической криминологии вытекает из присущего критическому направлению конструктивизму и релятивистскому отношению к понятию преступления и преступности.
Проблема политической преступности все чаще становится предметом исследования отечественных криминологов, но до сих пор не было дано однозначных ответов на вопросы о том, существует ли такой феномен; что следует понимать под политическим преступлением, политической преступностью и на какие виды они подразделяются; что порождает их существование; какие меры социального контроля обладают должным потенциалом для воздействия на политическую преступность.
С одной стороны, такая ситуация вызвана отсутствием законодательного регулирования понятия «политическое преступление» — соответствующих норм нет в Уголовном кодексе Российской Федерации, в уголовном законодательстве зарубежных стран, а международно-правовые акты лишь констатируют существование политических преступлений и преступлений, совершаемых по политическим мотивам, но не раскрывают содержание этих понятий, а только перечисляют деяния, не относящиеся к политическим (см.: Европейская конвенция о выдаче, 2000; Европейская конвенция о пресечении терроризма, 2002). С другой стороны, политическая преступность действительно является
крайне противоречивым феноменом, сложным как для законодательного, так и теоретического определения.
Как в отечественной, так и в зарубежной криминологии существует сложность в обозначении ключевых терминов, необходимых для проведения исследования. Такими терминами являются «политическое преступление», «политическая преступность», «политический преступник», «политический заключенный», «политический террор и терроризм». Все указанные выражения одинаково используются для обозначения такого явления, как преследование индивидов и групп лиц за их политические, религиозные или идеологические убеждения и для характеристики преступлений, совершенных по политическим мотивам. Кроме того, как указывает Б. Ингрэхем (Ingraham, 1979, p. ix), следует учитывать тот факт, что «бытовое» понятие данных явлений является достаточно субъективным. Человек, относящийся с уважением к существующей власти и поддерживающий ее, вряд ли назовет действия представителя этой власти, связанные с ограничением чьих-либо прав и свобод, политическими преступлениями, в то время как представитель оппозиции то же самое действие оценит как шаг на пути к произволу и массовому террору.
Кроме того, следует упомянуть парадокс, связанный с относительностью политической преступности: многие легендарные личности, творцы истории мало чем отличаются от политических преступников по чертам характера, целям и стремлениям. Им просто удалось выйти победителями из борьбы за общественные перемены, практически всегда связанной с нарушением устоявшихся принципов и норм права (Schafer, 1974, p. 5-6). С другой стороны, то, что в одной политической системе квалифицируется как политическое преступление, в другой расценивается как героический подвиг. По мнению Г. Шнайдера, причиной таких разных оценок данного явления как раз и является относительность концепции политической преступности, выражающаяся в определении преступности той системой, в которой она существует, с одной стороны, и в исторической сменяемости политических систем, с другой стороны (см.: Шнайдер, 1994).
Причину относительной малочисленности исследований политической преступности как в России, так и за рубежом можно обнаружить в недостаточности информации о политических преступлениях, ее фрагментарности, недостоверности ее источников (Brown, Esbensen, Geis, 1991, p. 667). Особенно такое положение дел характерно для нашей страны. Долгое время не существовало никаких данных о количестве жертв политического террора эпохи тоталитаризма, а ставшие доступными за последнее десятилетие сведения весьма противоречивы. Так, например, В. В. Лунеев и другие исследователи считают, что официальные сведения о жертвах политических репрессий коммунистического режима во много раз занижены и требуют увеличения по меньшей мере на порядок, неофициальные же подсчеты также по многим показателям не соответствуют друг другу и нуждаются в значительном уточнении (см.: Лунеев, 1997, 1999; Кудрявцев, Трусов, 2002).
Однако в зарубежной науке, где данная проблема подробно исследуется достаточно давно, были даны десятки дефиниций политического преступления (см.: Lieberman, 1972; Schafer, 1974; Roebuck, Weeber, 1978; Turk, 1982; Siegel, 1992; Hagan, 1997, Kittrie, 2000). В отечественной криминологии вопрос о необходимости изучения политической преступности не поднимался до начала 90-х годов прошлого века. Одним из первых был Д. А. Шестаков, который ввел в научный оборот термин «политическая криминология» для обозначения отрасли, исследующей закономерности взаимодействия политики и преступности на основе системной методологии (Шестаков, 1992, с. 10). Возникновение политической криминологии в России было связано с необходимостью оценки деяний, связанных с осуществлением политики государственного террора в советские годы.
Другие отличия отечественных и зарубежных исследований политической преступности состоят в следующем. Российская криминология, как правило, не выходит за довольно узкие рамки формально-юридического осмысления данного феномена, что не позволяет рассматривать в качестве политических преступлений такие общественноопасные деяния, которые не запрещены в уголовном законе под угрозой наказания, но в криминологическом смысле являющиеся преступлениями (о криминологическом понятии преступления см.: Егоршин, Колесников, 2000; Шестаков, 2001; Гилинский, 2002). А именно с такой точки зрения политические преступления анализируются в рамках критического направления в зарубежной криминологии (подобная позиция высказывается в отечественной криминологии В. В. Лунеевым, утверждающим, что «современному криминологу, социологу, политологу “политическая преступность” важна в эмблематическом смысле как некриминализированная преступность властей против своего народа» (Лунеев, 2005, с. 348).
Зарубежные авторы, особенно представители критического направления, не рассматривают понятие преступления только лишь с позиций уголовного закона, что дает им возможность всесторонне изучить данную проблему. Например, Г. Шнайдер считает одним из видов политических преступлений деликты, совершаемые правящей группировкой в рамках демократической системы правового государства, направленные либо против собственно государства и его граждан, либо против иностранных государств и их граждан. Он относит к этому виду такие злоупотребления правящей группы, как прослушивание телефонов политических оппонентов (см.: Шнайдер, 1994).
Кроме того, зарубежные криминологи практически не используют понятие преступности, отличное от понятия преступления, соответственно не ставится и вопрос о сущности политической преступности. В отечественной науке ведутся серьезные споры о том, является ли политическая преступность криминальным феноменом, наиболее тесным образом связанным со сферой государственного управления, одной из форм политической борьбы (Иншаков, 2000, с. 214-215); совокупностью преступлений или видом общественно опасного поведения, запрещенным международным и (или) национальным уголовным законодательством, совершаемым субъектами политики в политических целях на определенной территории за определенный период времени (Кабанов, 2000,
с. 16); свойством общества, которое проявляется в виде преступлений против государства и преступлений самого государства или преступлений, совершаемых от имени государства и олицетворяющих его преступную политику (Шестаков, 2001, с. 202); общественно опасной формой борьбы правящих и оппозиционных политических элит, иных политических сил и отдельных лиц за власть или ее неправомерное удержание (Лунеев, 2006, с. 345).
Развитие отечественной политической криминологии, а также дальнейшую интеграцию общественных наук, необходимую для всестороннего исследования проблем уголовной политики и противодействия преступности, мы связываем прежде всего с вовлечением в орбиту знания исследований зарубежных ученых, которые могут служить базой для принципиального переосмысления явления политической преступности, содействовать развитию междисциплинарных связей в отечественной науке. Политологам, юристам, криминологам необходимо продолжать совместное изучение проблем криминогенности различных типов политических режимов, государственного суверенитета, международной и внутренней безопасности. Такая межпредметная интеграция, на наш взгляд, позволит решить ряд теоретических и практических задач, стоящих перед исследователями феномена политической преступности, а также добиться существенных успехов в осмыслении феномена преступности и эффективного контроля над ней.
Литература
Власть: криминологические и правовые проблемы. М.: Российская криминологическая ассоциация,
2000.
ГилинскийЯ. И. Криминология. СПб.: Питер, 2002.
Европейская конвенция о выдаче; Дополнительный протокол к Европейской конвенции о выдаче // Собрание законодательства РФ. 2000. № 23. Ст. 2348.
Европейская конвенция о пресечении терроризма от 27 января 1977 г. // Совет Европы и Россия. 2002. № 1.
Егоршин В. М., Колесников В. В. Преступность в сфере экономической деятельности. СПб.: Фонд «Университет», 2000.
Иншаков С. М. Криминология: Учебник. М.: Юриспруденция, 2000.
Кабанов П. А. Основы политической криминологии / Преступность среди социальных подсистем. Новая концепция и отрасли криминологии / Под ред. Д. А. Шестакова. СПб.: Издательство «Юридический центр Пресс», 2003.
Кабанов П. А. Политическая преступность: сущность, причины, предупреждение: Учебное пособие / Под ред. В. С. Устинова. Нижнекамск: Нижнекамский филиал МГЭИ, 2000.
Кудрявцев В. Н., Трусов А. И. Политическая юстиция в СССР. СПб.: Изд-во «Юридический центр Пресс», 2002.
Кулаков А. Ф. Политическая преступность: Автореф. канд. дис. Рязань, 2002.
Лунеев В. В. Преступность ХХ века. Мировые, региональные и российские тенденции. М.: Издательство «Норма», 1997.
Лунеев В. В. Политическая преступность // Криминология: Учебник / Под ред. В. Н. Кудрявцева и
В. Е. Эминова. 2-е изд. М.: Юристъ, 1999.
Лунеев В. В. Преступность ХХ века: мировые, региональные и российские тенденции. М.: Волтерс Клувер, 2005.
Политический режим и преступность / Под ред. В. Н. Бурлакова, Ю. Н. Волкова, В. П. Сальникова. СПб: Изд-во «Юридический центр Пресс», 2001.
Шестаков Д. А. Криминология: Новые подходы к преступлению и преступности: Криминогенные законы и криминологическое законодательство. Противодействие преступности в изменяющемся мире: Учебник. СПб.: Издательство «Юридический центр Пресс», 2006.
Шестаков Д. А. Понятие, предмет, система и перспективы криминологии // Криминология: Учебник / Под ред. В. В. Орехова. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1992.
Шнайдер Г. Й. Криминология / Пер. с нем.; Под общ. ред. и с предисл. Л. О. Иванова. М.: Издательская группа «Прогресс» - «Универс», 1994.
Arrigo B. (Ed.) Social Justice / criminal justice: the maturation of critical theory in Law, Crime, and Deviance. London: West / Wadsworth, 1999.
Brown S., Esbensen F.-A., Geis G. Criminology: Explaining frime and its tantext. Ohio: Anderson Publishing Co., 1991.
Chamblis W. State-Organized Crime // Criminology. 1989. Vol. 27. P. 183-208.
Coleman J. The Criminal Elite: The Sociology of White Collar Crime. New York: St. Martin's Press, 1989.
Corporate and Governmental Deviance: Problems of Organizational Behavior in Contemporary Society. Oxford: Oxford University Press, 1996.
Ermann M. D., Lundman R. Corporate and Governmental Deviance: Problems of Organizational Behavior in Contemporary Society. Oxford: Oxford University Press, 1996.
Friedrichs D. Trusted Criminals: White-Collar Crime in Contemporary Society. Belmont, CA: Wadsworth Publishing Company, 1996.
Garland D., Sparks R. (Eds.) Criminology and Social Theory. Oxford: Sage, 2000.
Hagan F. Political crime: Ideology and Criminality. Boston: Allyn & Bacon, 1997.
Ingraham B. Political Crime in Europe: A Comparative Study of France, Germany and England. Berkeley: University of California Press, 1979.
Kittrie N. Rebels with a Cause: The Minds and Morality of Political Offenders. Oxford, 2000.
Lieberman J. How the Government Breaks the Law. New York: Stein and Day, 1972.
Liederbach J. Opportunity and Crime in the Medical Professions / Crimes of Privilege: Readings in White-Collar Crime / Ed. by N. Shover, J.P. Wright. Oxford: Oxford University Press. 2001.
Roebuck J., Weeber S. C. Political Crime in the United States: Analyzing Crime by and Against Government. New York: Praeger Publishers, 1978.
Ross J. I. (Ed.) Controlling State Crime: An Introduction. New York, 1995.
Schafer S. The political criminal: The problem of morality and crime. New York: Free Press, 1974.
Scheingold S. Constructing the New Political Criminology: Power, Authority, and the Post-Liberal State // Law and Social Inquiry. 1998. Vol. 23.
Shapiro S. Collaring the Crime, Not the Criminal / Crimes of Privilege: Readings in white-collar crime / Ed. by N. Shover, J. P. Wright. Oxford: Oxford University Press. 2001.
Siegel L. J. Criminology. 4-th edit. New York: West Publishing Company, 1992.
Simon D. Elite Deviance. Boston: Allyn & Bacon, 1996.
Sutherland E. H. White-Collar Criminality / Crimes of Privilege: Readings in White-Collar Crime; Ed. by N. Shover, J. P. Wright Oxford: Oxford University Press. 2001.
Turk A. T. Political Criminality. The Defiance and Defense of Authority. London: Sage Publications, 1982.
Wilson J. Q., Petersilia J. (Eds.) Crime: Public Policies for crime Control. Oakland: Institute for Contemporary Studies Press, 2002.
