CC BY
16
СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО КАК КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН
Николашин В. П.
(Тамбов)
УДК 947
ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА И КОНФЛИКТНОСТЬ В ЧЕРНОЗЕМНОЙ ДЕРЕВНЕ (1917-1920 ГГ.)1
В статье изучается проблема влияния политических факторов на настроения в деревне в ходе трансформации поземельных отношений в 1917-1920 гг. Выделяется влияние политических партий на рост конфликтности в крестьянской среде.
В начале XX века были исчерпаны возможности бесконфликтного развития деревни. Аграрная реформа П. А. Столыпина, революционные события не сумели умиротворить деревню. По-прежнему крестьянство считало, что «земля Божья и должна принадлежать всем», то есть общине. Пришедшие к власти большевики вначале нашли поддержку в деревне. Прагматик-крестьянин ожидал от советских аграрных преобразований решения земельного вопроса. Однако поземельная и продовольственная политика, а также перегибы местных советских служащих, мобилизации вели к быстрому нарастанию противоречий между деревней и властью. Конфликт нарастал и по причине безграмотности, темноты значительной части деревни.
Длительное время многие перегибы и недоработки аграрного законодательства крестьянство нивелировало частичным саботажем или невыполнением большинства нормативных актов. Важным регулятором политического сознания деревни оставались крестьянские сходы. Внутриобщинные и межобщинные коммуникации по самостоятельному разрешению конфликтов являлись важнейшими институтами в развитии крестьянской идентичности и влияли на формирование общинного взгляда на социально-экономические и политические изменения. При этом деревня в целом оставалась аполитичной и лишь в кризисные периоды начинала задумываться о действиях власти. В изучаемый период в крестьянской среде стала наблюдаться тоска по «царю», а отнюдь не республиканские взгляды.
В ходе социализации земли черноземная деревня стала «замыкаться», «отмежевываться» от внешнего мира. Из-за этого все конфликты четко разделились на два уровня: внутриобщинный и внешний. В первом случае споры локализовывались на уровне крестьянских дворов, во втором - разрастались от межобщинных противоречий до борьбы с большевиками и приобретали не экономический, а политический характер.
Стратегические просчеты большевиков привели к расширению конфликта между деревней и советской властью. Так формировались условия для крупных крестьянских восстаний. Вскоре они охватили обширные территории губерний черноземного центра. Но в этом конфликте, в отличие от противостояния с политическими оппонентами, большевикам одержать победу не удалось. Новая экономическая политика ознаменовала расширение экономических прав и свобод деревни.
Ключевые слова: поземельный конфликт, крестьянство, деревня, земля, общественно-политические изменения.
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке фонда РФФИ в рамках научного проекта № 19 -0900061 «Поземельные конфликты начального советского периода как индикатор трансформации крестьянской идентичности (1917-1920 гг.)»
The article studies the problem of the influence of political factors on the sentiments in the village during the transformation of land relations in 1917-1920. The influence ofpolitical parties on the growth of conflict in the peasant environment is highlighted. At the beginning of the 20th century, the possibilities of a conflict-free development of the village were exhausted. Agrarian reform P.A. Stolypin, revolutionary events, failed to pacify the village. As before, the peasantry believed that "the land of God should belong to everyone," that is, to the community. The Bolsheviks who came to power at first found support in the village. The pragmatic peasant expected from the Soviet agrarian transformations a solution to the land question. However, land and food policies, as well as excesses of local Soviet servants and mobilization led to a rapid increase in contradictions between the village and the authorities. The conflict was growing because of the illiteracy and ignorance of a significant part of the village.
Peasant gatherings remained an important regulator of the political consciousness of the village. Intracommunal and intercommunal communications for independent conflict resolution were the most important institutions in the development of peasant identity. The chernozem village "became isolated", "dissociated" from the outside world. Because of this, conflicts were clearly divided into two levels: intracommunal and external. In the first case, disputes were localized at the level of peasant households, in the second, it grew from intercommunal contradictions to the struggle with the Bolsheviks and acquired a political rather than economic character. For a long time, the peasantry leveled many excesses and shortcomings of agri-
cultural legislation by partial sabotage or failure to comply with most regulations. Also in the village there was a longing for the "king", and not at all republican views. The strategic miscalculations of the Bolsheviks led to an expansion of the conflict between the village and the Soviet government. Thus the conditions for large peasant uprisings were formed. Soon they covered the vast territories of the provinces of the chernozem center. But in this conflict, unlike the confrontation with political opponents, the Bolsheviks failed to win. The new economic policy marked the expansion of the economic rights and freedoms of the village.
Keywords: land conflict, peasantry, village, land, socio-political changes.
DOI: 10.24888/2410-4205-2020-23-2-121 -127
плоть до начала XX в. крестьянство было достаточно консервативно и стреми-
Влось сохранить общинные институты, традиционную систему ведения сельского хозяйства. Несмотря на то, что в деревне назрел глубокий экономический кризис, между государством и крестьянством сохранялся негласный договор «не уронить ни одного межевого знака».
Однако рост численности крестьянства, малоземелье, невозможность массово приложить свой труд вне деревни формировали условия для роста конфликтности. Стремясь получить поддержку крестьян, различными политическими силами в конце XIX - начале XX веков был разработан целый ряд аграрных программ. Наиболее понятными и близкими по духу для деревни были политические конструкции социалистических партий.
Революционные события 1905-1907 гг. обогатили аграрную программатику партий. В данный период начинают формироваться контуры дальнейшего развития поземельных отношений в России. Одной из самых популярных аграрных программ в деревне становится программа социализации земли, которая в понимании деревни наиболее полно соответствовала их чаяниям «земли и воли». Крестьянство, согласно данной формуле, осознавало что «земля Божья и должна принадлежать всем» [6, с. 7].
Модернизации, реформы в традиционном обществе - это ментальный сдвиг, воздействующий на изменение социальных норм, и, как следствие, на экономические процессы. Подобные сдвиги ведут к изменению баланса сил и, как следствие, росту социального напряжения. Столыпинские аграрные преобразования нарушили равновесие между традиционными установками деревни и модернизационными тенденциями, что привело к разви-
тию новых экономических институтов, а также расширению зоны конфликтности в деревне. Советские аграрные преобразования усилили данную тенденцию.
Социализация земли в той форме, как ее представляли крестьяне, стала материализо-вываться в экономическом, политическом и социальных измерениях в ходе первой русской революции. В. М. Чернов писал: «Даже если столыпинские реформы и преуспеют в разрушении общины, аграрная программа ПСР, т.е. социализация земли, все еще остается эффективной и не требующей каких-либо изменений» [12, с. 7]. Тем самым, он отмечал предпочтения деревни в выборе аграрных альтернатив в пользу «земли и воли» под лозунгом социализации земли.
В «Известиях Тамбовского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов» опубликована статья «Голос земли», описывавшая совещание земельных комитетов с участием представителей губернской управы, которое состоялось в Тамбове 9 августа 1917 г. Дискуссии, происходившие на нем, точно отображают чаяния деревни изучаемого периода. Говоря о социализации земли и крестьянстве, А. И. Наумов предлагал «ждать до тех пор, пока в этом правосознании придется сдвиг...» [2, л. 175]. Овчинников выделил, что «крестьянство определенно требовало земли и воли» [2, л. 176]. Тем самым, выделялось противоречие патриархальных установок и ожидаемых изменений в сознании крестьянства, которые не происходили, несмотря на попытки разрушить общину. Для этого на политическую арену должны были придти более гибкие и радикальные политические силы.
«В условиях Смуты большевизм оказался единственной политической силой, адекватной массам /крестьянству/ традиции. Победа Русской революции означала преодоление Смуты и воссоздание Империи в ее новом качестве, согласованном с базовыми установками и ценностями крестьянского сознания» [5, с. 309]. Пришедшие к власти большевики утвердили «Декрет о земле» и «Основной закон о социализации земли», четко обозначив свой реформаторский курс.
Однако интенсивные аграрные преобразования, запутанность советского законодательства заложили фундамент для новых конфликтов вокруг поземельных отношений в черноземной деревне. Кроме того, крестьянство не хотело принимать нововведений в сфере продовольственной политики. Эти преобразования уничтожали значительную часть результатов «черного передела». Так, Завражин, представлявший Орловскую губернию и выступавший 1 июля 1918 г. на утреннем заседании 3-го съезда партии левых эсеров, отметил, что «крестьяне связывают с Советской властью свой собственный шкурный интерес» [10, С. 276]. Но в этом, по сути, не было ничего нового. Уравнительное распределение земли позволяло крестьянину-прагматику реализовать собственнические интересы, при определенном стечении обстоятельств расширить свою запашку.
В начале 1918 г. неопределенность судьбы земельной собственности вызывала социальное напряжение в деревне. В результате недовольство, конфликтность крестьянства трансформировались в поземельные споры, погромы, грабежи бывших имений. В протоколе собрания представителей всех волостей Елатомского уезда Тамбовской губернии 23 февраля 1918 г. отмечается выступление Афонина: «Всяка власть, взявшая в руки силу, теряет доверие у народа. и потому получается разгром имений и грабежи» [3, д. 44, л. 2].
С укреплением Советской власти в деревне конфликтность наряду с проводимой большевиками агропродовольственной политикой сохранялась и по причине нарушения ее представителями моральных и законодательных норм. В протоколе 2-й Липецкой уездной конференции РКП (б), которая проходила 25-27 февраля 1919 г., представлено выступление докладчика Н. С. Попова «Об общественной обработке земли». Оратор называл земельный вопрос «боевым» наряду с церковью и школой [3, д. 221, л. 7-об]. Именно эти системы определяли поведенческие модели крестьян, уровень их лояльности к власти, отказ от конфликтных моделей поведения.
В черноземной деревне доверие к Советской власти постепенно падало. В протоколе 3-й Тамбовской уездной конференции РКП(б) 16 мая 1919 г. содержится доклад Васильева о работе в деревне. По его мнению, крестьянство с недоверием относилось к власти, так как
их словесная агитация не подкреплялась практическими мероприятиями и, тем самым, создавались условия «для укрепления позиций контрреволюционных партий в сознании крестьянства» [3, д. 266, л. 3]. Также Васильев обращал внимание на «разницу в отношении деревни к представителям местной и Центральной Советской власти. «В то время, как представители центра пользуются большой популярностью среди крестьянства, местные власти встречают к себе резко отрицательные отношения» [3, д. 266, л. 3-об.]. Таким образом, «стратегические просчеты большевиков, стремившихся взять под контроль государства все поземельные ресурсы под вывеской национализации, разжигали мощный социальный конфликт» [8, с. 51].
Оценивая мироощущение деревни в революционный период, ее отношение к новой власти, необходимо обратиться к выводам В. Б. Безгина. Он критически оценивает мнение о том, к 1917 г. крестьянская ментальность стала, по сути, республиканской и утверждает, что традиционному крестьянству был характерен монархизм. «Так, крестьянин Курской губернии П. С. Бабич вспоминал, как радовались наступлению выборов в Учредительное собрание: «Сами будем Царя выбирать» [1, с. 242], а на самих выборах подача голосов за большевиков являлась одновременным выражением симпатии к монархии. «Голосуя за большевиков, некоторые считали, что голосуют за монархию, поскольку их политический опыт знал лишь две формы власти: монархия и Временное правительство». То есть, приняв новую идею выборности верховной власти, крестьяне не мыслили во главе государства никого, кроме традиционного монарха. Патриархальная вера в Государя легко уживалась в сознании крестьян с идеей насильственного раздела помещичьей земли. Поэтому традиционный монархизм русского крестьянства не был надежным предохранителем от аграрных беспорядков» [1, с. 242]. Однако стремление «уложить» привычные традиционные взгляды в каноны советской действительности было в полной мере тяжело, так как пропагандируемый образ советского работника разбивался на местах о деревенские реалии. Нарушения норм морали, этики и совершаемые правонарушения вызывали протестные настроения в крестьянской среде.
На данные явления обращал в своих мемуарах и А. Л. Окнинский, служивший в волостном исполнительном комитете Подгорнской волости Борисоглебского уезда Тамбовской губернии в изучаемый период. Он выделял, что с октября 1918 года по осень 1919 года не пришлось ни разу услышать от крестьян вопросов о царе. Когда же он пытался заговорить о старом режиме, то «они прекращали разговор, как бы в смущении» [9, с. 229]. И предполагал, что крестьяне были в то время «совершенно довольны своим положением, стараясь отгонять от себя все мысли, могущие нарушить их душевный покой» [9, с. 229]. Однако по мере усиления «большевистского гнета» крестьяне стали активнее интересоваться вопросом о власти. А. Л. Окнинский выделял, что в дореволюционный период большинство крестьян не было довольно властью только из-за земельного вопроса, то есть по причине «препятствования властью захвату крестьянами помещичьей земли, о чем они мечтали поколениями, и на каковой почве революционные партии и могли только иметь успех в своей пропаганде против правительства, а никак не вследствие недовольства крестьян, вне зависимости от земельного вопроса» [9, с. 229]. После получения помещичьей земли деревня перестала испытывать негативное отношение к прежнему политическому строю. В то же время крестьяне начали вспоминать о «полной своей при той власти свободе в хозяйственном отношении и отсутствии тогда каких-либо поборов в пользу разного начальства, сильно расплодившегося при большевиках» [9, с. 229]. А после того, как крестьяне затосковали по прежней власти, представители старшего поколения стали интересоваться судьбой царя. Известие о его убийстве крестьяне встретили неободрительно. Они заявляли, что добра теперь ждать не стоит. Суждения были следующие: «Потому нужен хозяин, чтобы министры, из каких людей они ни были... все едино должны иметь над собой царя... Чего доброго, и землю-то опять отберут и дадут своим людям» [9, с. 229-230]. «Доверчивость» и погруженность в собственные интересы крестьян сменились более глубоким анализом действительности, глубокой рефлексией и некоторым разочарованием.
Конфликт между Советской властью и деревней развивался и по причине малограмотности значительной части крестьян, патриархальности. Традиционные установки выступали барьером на пути экономической и общественно-политической модернизации. Так, в переписке деревенский отдел Тамбовского губернского комитета РКП (б) 21 сентября 1920 г. в отделы по работе в деревне писал: «Ведь во всех наших столкновениях с крестьянством, как в политических вопросах - вопросах советского строительства, так и в практическом проведении тех или иных экономических мероприятиях - изрядную роль играет темнота крестьянина, его полная безграмотность, лишающая его ознакомиться с действительностью, с действительным нашим государственным положением, как на внутреннем, так и на внешнем фронте. Этой его темнотой и пользуются все проходимцы, организующие контрреволюцию, создающие у нас внутри как называемые восстания, мобилизующие крестьянина в свои ряды для борьбы за старый помещичий строй» [3, д. 840, оп. 1, л. 6].
В целом, крестьяне, даже находясь в достаточно жестких рамках экономической и политической системы, стремились действовать в правовом поле. Когда старые правовые нормы переставали работать, в общине включались механизмы самоорганизации. Сформировавшиеся (в ряде случаев стихийно) общественно-политические и политические институты в условиях фактического «вакуума власти» решали важные вопросы по снижению конфликтности в деревне.
«Русская революция, разбив старые законы и порядки, не успела еще создать к этому времени новых законов, регулирующих жизнь деревни. А между тем, в этих законах в это переходное время являлась громадная потребность. Не установить никаких правил общежития, в особенности, в столь сложном вопросе, как земельный, значило бы предать деревню, привыкшую жить по норме в руки анархии» [4, с. 200]. Однако стремительность изменений, цикл сельскохозяйственных работ в течение сезона меняли отношение крестьянства к происходящему и стимулировали дальнейшее нормотворчество как в рамках прокре-стьянских самоорганизующихся институтов, так и органов власти.
Сходы, выносившие решения, внутриобщинные и межобщинные коммуникации по самостоятельному разрешению конфликтов были важными институтами в развитии крестьянской идентичности. Так, вырабатываемые сходами и съездами решения становились основными правилами осуществления «земельного права», тем самым снижался уровень конфликтности. Это отражает стремление крестьянства к мирному способу решения возникающих споров. В целом, инструкции, по которым осуществлялось уравнительное распределение земли, опирались на обычное право и традиции земельных переделов в общине.
Длительное время многие перегибы и недоработки аграрного законодательства деревня нивелировала частичным саботажем или невыполнением большинства нормативных актов. Весной 1918 г. деревня путаницу дореволюционного землепользования и противоречия советского аграрного законодательства использовала для осуществления «черного передела» земли. Усилившееся с середины 1918 г. давление Советской власти на крестьянство, расширение присутствия ее представителей в деревне привели к росту социального напряжения. Волна аграрного движения стала ответом на попытки направить «общинную революцию» в русло большевистских аграрных преобразований.
Под «плугом» советских аграрных реформ с лета 1918 г. и до начала новой экономической политики крестьяне, зачастую, не имели существенных стимулов повышать производительность труда, что вело к натурализации аграрного производства, сокращению доли товарных культур в севооборотах. Деревня «замыкалась», «отмежевывалась» от внешнего мира. Тем самым, конфликты четко разделялись на два уровня: внутриобщинный и внешний. В первом случае споры локализовывались на уровне крестьянских дворов, во втором -разрастались от межобщинных противоречий до борьбы с большевиками и приобретали не экономический, а политический характер.
Вспыхнувшее антоновское восстание стало результатом проявления системного политико-экономического кризиса. Оно выражало массовый крестьянский протест против сложившейся экономической и общественно-политической модели отношений в деревне. Чер-
ноземная деревня выступала не против советской власти как таковой, давшей в начале 1918 г. ей землю, а против политики военного коммунизма, которая в массовом крестьянском сознании целиком отождествилась с голодом, бесправием, насилием чуждых деревне людей над родственниками и односельчанами. Большевики просчитались, рассматривая крестьянство не как субъект, а как объект в экономической и политической сферах жизнедеятельности государства. Ключевым содержанием советской агропродовольственной политики в черноземной деревне в этот период стало «извлечение ресурсов для ведения гражданской войны, а также стремление взять под контроль общину и землю» [7, с. 123]. Как выяснилось позже, когда уже шло антоновское восстание, в своих прогнозах на урожай Тамбовский губернский продовольственный комитет существенно ошибся практически в два раза, указав 62 миллиона пудов зерна, при том, что фактически было собрано в 1920 г. только 32 миллиона пудов [11, с. 26]. Помимо продразверстки, на деревню ложились гужевая, военно-конская, трудовая повинность, что еще более увеличивало крестьянское недовольство.
Крестьянские выступления, вызванные политикой Советской власти, распространились и в других губерниях Черноземного центра. Аграрные движения охватили целые уезды, «перешагнули» границы соседних черноземных губерний.
В 1920 г. «социальный маятник» сделал колебание от борьбы за поземельные ресурсы в сторону борьбы за хлеб и снижение мобилизационного давления на деревню. Стремительное нарастание конфликтности в черноземной деревне свидетельствовало об антагонизме Советской власти и деревни. Большевики сумели победить в политической борьбе у своих оппонентов, в том числе у других социалистических партий, но жесткая продовольственная и поземельная политика привела большевиков к конфронтации с крестьянством. В этом конфликте одержать победу им не было суждено. Новая экономическая политика ознаменовала расширение экономических прав и свобод деревни.
Список литературы
1. Безгин В. Б. «Общинная революция». Год 1917. Противостояние городу (на материалах Тамбовской губернии) // Политическая история России XX века. К 80-летию профессора Виталия Ивановича Старцева. Сб. науч. трудов. СПб.: Изд-во РГПУ им А. И. Герцена, 2011. С. 237-242.
2. Государственный архив социально-политической истории Тамбовской области (ГАСПИТО). Ф. П-382. Оп. 1. Д. 88.
3. ГАСПИТО. Ф. П-840. Оп. 1.
4. Климушкин П. Д. История аграрного движения в Самарской губернии // Вторая русская революция: борьба за демократию на средней волге в исследованиях, документах и материалах (1917-1918 гг.). Самара, 2004. 350 с.
5. Марченя П. П. Крестьянское сознание как доминанта русской революции // Научный диалог. 2015. № 12 (48). С. 303-315.
6. Миклашевский А. Н. Земельная реформа и организация труда // Ученые записки имп. Юрьевского университета.1906. - 195 с.
7. Николашин В. П. Поземельные конфликты в начальный период советской власти: от противостояния общин к борьбе крестьян с коллективными хозяйствами и комбедами // История: факты и символы. 2019. № 3 (20). С. 116-125.
8. Николашин В. П. Проблема «национализации земли» в работах В. И. Ленина и советские аграрные преобразования // История государства и права. 2015. № 15. С. 47-52.
9. Окнинский А. Л. Два года среди крестьян. М.: Русский путь, 1998. 272 с.
10. Партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. Том 2, часть 1. Апрель-июль 1918 г. М., 2010. 773 с.
11. Скрыпников А. В. Российская деревня в условиях НЭПа: тенденции и противоречия социально-экономического и политического развития (на материалах областей ЦЧО). Автореф. на соиск. уч. степ. канд. ист. н. М., 2009. 44 с.
12. Шанин Т. Революция как момент истины: Россия 1905-1907 - 1917-1922 годы. М., 1997. 560 c.
References
1. Bezgin, V. B. «Obshchinnaya revolyuciya». God 1917. Protivostoyanie gorodu (na ma-terialah Tambovskojgubernii) ["Community revolution." Year 1917. Confrontation of the city (on the materials of the Tambov province)] in Politicheskaya istoriya Rossii XX veka. K 80-letiyupro-fessora Vitaliya Ivanovicha Starceva. Sb. nauch. trudov. [Political history of Russia of the XX century. To the 80th anniversary of Professor Vitaly Ivanovich Startsev. Collection of scientific works]. St. Petersburg, RGPU im A. I. Gercena Publ., 2011. S. 237-242. (in Russian).
2. Gosudarstvennyj arhiv social'no-politicheskoj istorii Tambovskoi oblasti (GASPITO) [(State Archive of Socio-Political History of the Tambov Region)]. F. P-382, op. 1, d. 88. (in Russian).
3. GASPITO. F. P-840, op. 1. (in Russian).
4. Klimushkin, P. D. Istoriya agrarnogo dvizheniya v Samarskoj gubernii [The history of the agrarian movement in the Samara province] in Vtoraya russkaya revolyuciya: bor'ba za demo-kratiyu na srednej volge v issledovaniyah, dokumentah i materialah (1917-1918 gg.). [The second Russian revolution: the struggle for democracy on the middle Volga in research, documents and materials (1917-1918)]. Samara, 2004. 350 s. (in Russian).
5. Marchenya, P. P. Krest'yanskoe soznanie kak dominanta russkoj revolyucii [Peasant consciousness as the dominant of the Russian revolution] in Nauchnyj dialog. [Scientific dialogue]. 2015. № 12 (48). S. 303-315. (in Russian).
6. Miklashevskij, A. N. Zemel'naya reforma i organizaciya truda [Land Reform and Labor Organization] in Uchenye zapiski imp.Yur'evskogo universiteta [Scientific notes of the imp. University of Tartu], 1906. 195 s. (in Russian).
7. Nikolashin, V. P. Pozemel'nye konflikty v nachal'nyjperiod sovetskoj vlasti: otprotivos-toyaniya obshchin k bor'be krest'yan s kollektivnymi hozyajstvami i kombedami [Land conflicts in the initial period of Soviet power: from the confrontation of communities to the struggle of peasants with collective farms and kombedov] in Istoriya: fakty i simvoly [History: facts and symbols], 2019, № 3 (20). S. 116-125. (in Russian).
8. Nikolashin, V. P. Problema «nacionalizacii zemli» v rabotah V. I. Lenina i sovetskie agrarnye preobrazovaniya [The problem of "nationalization of the land" in the works of V. I. Lenin and Soviet agrarian transformations] in Istoriya gosudarstva i prava [History of state and law], 2015, № 15. S. 47-52. (in Russian).
9. Okninskij, A. L. Dva goda sredi krest'yan [Two years among the peasants]. Moscow, Russkij put' Publ., 1998. 272 s. (in Russian).
10. Partiya levyh socialistov-revolyucionerov. Dokumenty i materialy [Party of Left Socialist Revolutionaries. Documents and materials]. Tom 2, chast' 1. Aprel'-iyul' 1918 g. Moscow, 2010. 773 s. (in Russian).
11. Skrypnikov, A.V. Rossijskaya derevnya v usloviyah NEPa: tendencii i pro-tivorechiya social'no-ekonomicheskogo i politicheskogo razvitiya (na materialah oblastej CCHO). [The Russian Village in the New Economic Policy: Trends and Contradictions of Socio-Economic and Political Development (Based on Materials from the CCO Regions)]. Avtoref. na soisk. uch. step. kand. ist. n. Moscow, 2009. 44 s. (in Russian).
12. Shanin, T. Revolyuciya kak moment istiny: Rossiya 1905-1907 - 1917-1922 gody. [The revolution as a moment of truth: Russia 1905-1907 - 1917-1922]. Moscow, 1997. 560 s. (in Russian).
