CC BY
83
УДК 821.161.1 Аксаков
Л.Н. САРБАШ
ПОЛИЭТНИЧЕСКИЙ МИР ПОВОЛЖЬЯ В СЕМЕЙНЫХ ХРОНИКАХ С.Т. АКСАКОВА
Ключевые слова: полиэтническое пространство, этнографизм, национальный наряд, детское
мировосприятие.
Проанализированы картина жизни многонационального Поволжья, культурно-этнографическое
своеобразие инонационального мира в произведениях С. Т. Аксакова.
L.N. SARBASH
THE MULTI-ETHNIC WORLD OF THE VOLGA REGION IN THE FAMILY CHRONICLES BY S.T. AKSAKOV
Key words: multi-ethnic world, ethnographism, national dress, children's perception ofthe world.
Anaiyzed the pattern of iife of the multinational Volga Région, cultural and ethnographie Identity of other national world ln the works ofS. T. Aksakov.
В творчестве известного русского писателя С.Т. Аксакова, в произведениях «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука», появляется широкое этническое полотно Поволжья.
Семейные хроники С.Т. Аксакова основаны на действительном знании жизни: они созданы на материале семейных преданий, изустных рассказов отца и матери, а также детских впечатлений самого писателя. В письме к М.Ф. Де Пуле С.Т. Аксаков излагает сущность своего дарования: «...у меня нет свободного творчества...я могу писать, только стоя на почве действительности, идя за нитью истинного события; ...даром чистого вымысла я вовсе не владею» [2]. Вне жизненной правды невозможно для Аксакова искусство, или, как он сам определит свой творческий принцип: «идеализация в художестве» ему недоступна.
Эту писательскую особенность и видел у Аксакова Н.В. Гоголь, который побуждал его писать «воспоминания прежней жизни», потому что этим можно будет доставить русскому обществу «много полезных в жизни уроков» и дать всем соотечественникам лучшее познание человека. И это предложение Гоголем повторяется дважды, он просит С. Аксакова сесть за записки, которые и ему как писателю напомнили бы, «каких людей следует не пропустить в ...творении и каким чертам русского характера не дать умереть в народной памяти»[3, с.182]. В произведениях С.Т. Аксакова в глубинной простоте и объективности, в безыскусной правдивости возникает широкая панорама русского мира: исторические события, быт и нравы помещичьей жизни, взаимоотношения барина и мужика, семейный уклад.
Предстает в хрониках С.Т. Аксакова и изображение инонациональных пластов жизни, широкое полиэтническое полотно российского поволжского мира. Аксаков был один из тех писателей, который обратился к «внутренним», нерусским народам, живущим рядом и вместе с русскими. В произведениях С.Т. Аксакова «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» картина русской жизни оказывается «вписанной» в панораму российского мира. Возникает разнообразная полиэтноконфессиональная среда, в которой происходит взаимодействие русских с нерусскими - «башкирцами», татарами, мордвой, чувашами, черемисами (марийцами), мещеряками; дается согласное сосуществование разных национальнокультурных миров жизни. Дед Степан Михайлович Багров и отец Сережи Багрова находятся в тесном общении с инородцами, это не только русская среда, а достаточно широкое полиэтническое пространство жизни. В «Семейной хронике» С.Т. Аксаков пишет, что «с легкой руки» Степана Михайловича Багрова переселение в Уфимский край начало умножаться с каждым годом: «Со всех сторон потянулись луговая мордва, черемисы, чуваши, татары и мещеряки; русских переселенцев, казенных крестьян разных ведомств и разнокалиберных помещиков также было немало» [1. С. 88]. В соседстве со Степаном Михайловичем оказались владения русских помещиков и мордовская деревня Нойкино, а также мордовский
поселок Кивацкий. Устанавливаются добрососедские отношения с мордвой, любовь и уважение которой снискал суровый, строгий, но и справедливый барин. Мордва почитает Степана Михайловича Багрова «отцом и благодетелем».
Старик Багров понимал трудности «новых своих соседей», которым по недостатку средств не на что было купить хлебных запасов, и он щедро делился ими с переселенцами: «Полные амбары дедушки были открыты всем - бери, что угодно. «Сможешь - отдай при первом урожае; не сможешь - бог с тобой!». С такими словами раздавал дедушка щедрою рукою хлебные запасы на Семены и емены. К этому надо прибавить, что он был так разумен, так снисходителен к просьбам и нуждам, так неизменно верен каждому своему слову, что скоро сделался истинным оракулом вновь заселяющегося уголка обширного Оренбургского края. Мало того, что он помогал, он воспитывал нравственно своих соседей! Только правдою можно было получить от него все. Кто раз солгал, раз обманул, тот и не ходи к нему на господский двор: не только ничего не получит, да и в иной час дай бог и ноги унести. Много семейных ссор примирил он, много тяжебных дел потушил в самом начале. Со всех сторон ехали и шли к нему за советом, судом и приговором - и свято исполнялись они» [1. С. 89].
В «Семейной хронике» предстает не замкнутая моноэтническая среда: мир русской жизни находится во взаимодействии с иными национальными мирами. В третьем отрывке из «Семейной хроники», названном «Женитьба молодого Багрова», появляется мордва; говорится, что Софья Николаевна была представлена как родственникам, так и крестьянам, в том числе и мордовским. Молодые, следуя в Багрово, останавливаются в деревне Нойкино, мордва приветствует их с радостью и простодушными восклицаниями. Если для Алексея Степановича встреча с мордвой была обыденностью, то для Софьи Николаевны это целое событие: она блистала в уфимском чиновничье-аристократическом обществе и была весьма далека от этого мира жизни.
В хронике возникают различные оценочно-повествовательные уровни изображения инонациональных явлений. Со стороны Багровых, отца и сына, давно живущих рядом с мордвой, хорошо ее знающих, дается оценка свойств и качеств народа, изображение же этнографических реалий жизни возникает через восприятие Софьи Николаевны, мало знакомой с бытом инородцев. Национальный костюм возбудил внимание героини: «Софья Николаевна едва ли видала вблизи мордву, и потому одежда мордовок и необыкновенно рослых и здоровых девок, их вышитые красной шерстью белые рубахи, их черные шерстяные пояса, или хвосты, грудь и спина и головные уборы, обвешанные серебряными деньгами и колокольчиками, очень ее заняли» [1. С. 189]. Аксаков этнографически точен в передаче национальной одежды: он описывает основную часть женского мордовского костюма - рубаху панар, которая шилась из белого холста и в местах швов посередине груди, спины и боков украшалась вышивкой разноцветными нитками. Отмечает С.Т. Аксаков поясное украшение - пулай, с вышивкой и шерстяными кистями, а также неизменное нагрудное украшение-застежка - сюльгам. Такая часть женского мордовского костюма, как пояс, или «хвосты», привлекала особое внимание русских. И. Селиванов дает подробное описание пояса, который мордовки надевают сверху рубашки: «род хвоста из черной шерсти, похожего на полковничьи эполеты, с большим количеством монет, блях, бубенчиков и дутых пуговиц, посаженных в несколько рядов и составляющих основу хвоста, то есть то, к чему черные нити, толщиною в гусиное перо, приделаны. Хвост этот называется пу-лакш, и надевается в виде пояса сзади, так что закрывает все пространство от поясницы до сгиба колен» [9. С. 60]. Русские писатели через этнореалии знакомили читателей со спецификой культуры многочисленных российских народов, в данном случае мордовского. «Мордовский народ рассматривал свой национальный костюм как ритуальную одежду, - пишет исследователь Г.В. Карпунов, - каждый
цвет имел свое символическое значение. Так, белый цвет был связан с семейными обрядами, черный символизировал плодородие, красный - солнце» [4. С. 298].
Софью Николаевну занимает впервые увиденный женский наряд, однако она увидела искренность и простодушие мордвы, ее доброту по отношению к новобрачным. Собравшиеся встречали молодых Багровых как родных: Софья Николаевна «и смеялась и даже плакала». На поташном заводе героиня увидела татар в длинных рубахах и тюбетейках, которые тоже представляли для Софьи Николаевны «странное зрелище». У аксаковской героини в семейных хрониках происходит своеобразное знакомство с поволжским нерусским миром жизни -мордовским, татарским, башкирским, чувашским. Этнореалии часто возникают в связи с обстоятельствами жизни Софьи Николаевны: первый приезд в имение Багровых, лечение кумысом, поездки к родственникам и в Оренбург.
Степан Михайлович Багров дорожит расположением мордвы, по приезду молодых специально справляется, пришли ли соседи, нойкинские и кивацкие, а получив утвердительный ответ, остается чрезвычайно довольным, выставляет угощение: «На широком зеленом дворе, не отгороженном от улицы, были утверждены на подставках доски, на которых стояли лагуны с пивом, бочонки с вином и лежали грудами для закуски разрезанные надвое пироги. ...Степан Михайлович взял за руку Софью Николаевну и подошел с ней к толпе мордвы. «Здорово, соседи! - сказал он весело и приветливо. - Спасибо, что приехали. Вот вам молодая соседка. Полюбите ее. Милости просим и вас выпить и закусить чем бог послал» [1. С. 197,199]. Аксаков не выделяет социальных противоречий между барином и мужиком, он показывает действительность в ее повседневных житейских проявлениях, отмечая добрососедство и человеческое взаимопонимание, своеобразный лад большого этнического мира жизни. Не свойственна писателю и национальная автаркия: нерусские пласты жизни появляются в произведениях Аксакова как равноправные явления националь-но-культурной самобытности, равноценные по своей значимости. Отмечается самородность бытия башкир, чувашей, мордвы; тесное общение, сосуществование русских с нерусскими в большом российском мире жизни, их влияние друг на друга. Родственник Илларион Николаевич Кальпинский, «вышедший из простолюдинов», сам происходил «из мордвы», появляется в «Семейной хронике» и образ «обашкиревшегося» зятя Степана Михайловича - Каратаева.
В хрониках С.Т. Аксакова возникает и этноконфессиональная среда. Кроме изображения русских, придерживающихся православной веры, дается характеристика мусульманского мира. Описывая башкир, в частности покупку земель, когда русские выставляют ведра вина и «крепкого ставленого башкирского меду», писатель замечает, что башкиры не были очень ревностными магометанами. Ф.Д. Нефедов в «Башкирской старине» тоже отмечает, что башкиры не являлись строгими приверженцами ислама: «Проповедь ислама занесли сюда, при Узбеке, восточные миссионеры; но магометанство прививалось между башкирами весьма медленно, и только за последнее время - и то не все башкиры сделались более или менее ревностными приверженцами ислама» [7. С. 110]. Отмечается Аксаковым свойственное мусульманскому миру многоженство: у кантонного старшины Мавлютки семь жен, одну из которых определили делать кумыс для Софьи Николаевны. О многоженстве, как характерной особенности мусульманского семейного уклада, говорили многие русские писатели.
С.Т. Аксаков в своих произведениях отмечает тесное соседство и общение поволжских народов. Упоминаются богатые татарские семейства - Апкины и Тев-келевы. Глава последнего семейства определяется как «богатый татарский дворянин»; отмечается влияние русского мира на татар. Семья Алкиных, хотя и была мусульманской по вере, но хорошо говорила по-русски, а «одежда и образ жизни их представляли... пеструю смесь татарских и русских нравов» [1. С. 262]. Семейство Тевкелевых тоже приняло «некоторую внешнюю образованность в образе жизни»,
но при этом строго соблюдало «во всей чистоте» мусульманскую веру. С.Т. Аксаков неоднократно отмечает приверженность татар к своей природной вере.
В «Семейной хронике» передается связанная с семейством Тевкелевых «романическая» история. Один из первых и богатых дворян Тимашев влюбился в прелестную татарку Сальме, которая ответила взаимностью красивому русскому офицеру. Поскольку надежды на законный брак не было никакой (невесте нужно было «сделаться христианской», на что не согласилась бы семья), Сальме решилась бежать из дома: «Магомет был побежден» [1. С. 262]. Толпа вооруженных татар под предводительством отца и братьев преследовала беглянку, и не обошлось бы без кровавой схватки, если не приняты были бы меры: разломали мост после бегущих, а паромы были заняты, как будто случайно, приготовившейся к перевозу целой ротой солдат. Отец Тевкелев проклял дочь. Начальство города взяло ее под защиту, так как явилась магометанка, добровольно желающая принять христианскую веру: уведомило об этом муфтия, «татарского архиерея», и потребовало от него, чтобы он «воспретил» магометанам прибегать к каким-либо насильственным действиям для освобождения Сальме, которая крестилась, стала Серафимой Ивановной и вступила в высший круг уфимского общества [1. С. 263]. Однако через три года Серафима Ивановна умерла, оставив двоих сыновей; ее муж «едва не сошел с ума», оставил службу, посвятил себя детям и навсегда остался вдовцом. В городе ходили слухи, что причиною болезни и смерти бывшей мусульманки была тайная тоска о покинутом семействе и раскаяние «в измене своей природной вере». Л.Н. Толстой советовал Аксакову выбросить из хроники эпизод о похищении Сальме, так как он задерживает повествование. Однако писатель, учтя некоторые замечания Толстого, оставляет историю Сальме как характерную особенность жизни многонационального края.
При изображении Поволжья появляются на страницах аксаковских произведений и немцы. В «Семейной хронике» рассказывается о пребывании Алексея Степановича на военной службе, которую он оставил из-за одного происшедшего с ним случая. Трейблут характеризуется как немец-лютеранин и при этом «строгий соблюдатель церковных русских обрядов»: он приказал наказать Багрова палками, невзирая на его «древнее дворянство». Немец-генерал находился на всенощной в полковой церкви, в открытые окна которой долетала песня: ее пел один из молодых унтер-офицеров, идущих по Дворянской улице Уфы. Не певший Алексей Степанович получил триста палок в присутствии немца, «при торжественном пении божественных славословий», после чего его «замертво» отвезли в лазарет. Автор снабжает этот эпизод характерным замечанием: «Не могу пройти молчанием замеченную мною странность: большая часть этих господ немцев и вообще иностранцев, служивших тогда в русской службе, постоянно отличались жестокостью и большою охотою до палок» [1. С. 139]. A.C. Пушкин в «Капитанской дочке» тоже упоминает генерала-немца Траубенберга, применившего строгие меры к яицким казакам, которые взбунтовались и убили его. Пушкин пишет, что казаки, «долженствовавшие охранять спокойствие и безопасность сего края, с некоторого времени были сами для правительства неспокойными и опасными подданными. В 1772 г. произошло возмущение в их главном городке» [7. С. 446]. Причиною же этого и были принятые немцем меры «к должному повиновению».
На нескольких страницах описывает С.Т. Аксаков и другого немца, «городового» акушера, друга семьи Багровых, «предобрейшего» Клоуса, который наблюдал здоровье Софьи Николаевны: это был «умный, образованный и в тоже время по наружности пресмешной немец. Будучи еще не старым человеком, он носил совершенно желтый парик. Все дивились, откуда он достал такого цвета человеческие волосы, каких ни у кого на голове не бывает; брови и белки маленьких карих глаз были тоже желтоваты, небольшое же круглое лицо красно, как уголь» [1. С. 272-273]. Повествуется и о дальнейшей судьбе Клоуса, который, покинув Уфу, переехал в Москву и поступил в Воспитательный дом для преподавания
«повивального искусства». Он добросовестно исправлял эту должность тридцать лет, до своей смерти, и желтый парик был его «неизменною принадлежностью».
С.Т. Аксаков эпизодическим персонажам дает всестороннюю характеристику. Клоус именуется уже по-русски Андреем Ивановичем, при этом он и по-немецки «расчетливый»; читает вечерами у Багровых немецкие книги, любит детей. Выражением его дружеского расположения является слово «варвар», «варварка», поэтому Софью Николаевну, которой немец был предан душевно, он беспрестанно называет «варваркой». Зная о желании Степана Михайловича иметь внука, Клоус в письме к старику Багрову заверяет его, что родится у Софьи Николаевны именно сын, и определяет даже дату его рождения. Рассказывается смешная история о том, как Клоус, будучи переведенным в Москву, дожидается благополучного разрешения Софьи Николаевны, надеясь быть полезным ей, но ребенок родился с помощью бабушки-повитухи Алены Максимовны: родился быстро, так что не успели опомниться и послать за доктором. Клоус буквально «вышел из себя», взбесился и закричал: «Как? Без меня? Я живу здесь неделю и плачу всякий день деньги, и меня не позвали!» Красное его лицо побагровело, парик сдвинулся на сторону, вся его толстая фигурка... была смешна» [1. С. 277]. Однако, узнав, как все произошло, досаду сменил на радость, осмотрел и искупал новорожденного, оставшись довольным «варваренком». «Не только главные, но и второстепенные персонажи обретают у Аксакова значение художественных типов. Достаточно вспомнить доброго, сердечного дядьку Евсеича, вкрадчивого и хитрого дворецкого Калмыка... милого, чудаковатого доктора Клоуса.... Сколько их - отмеченных печатью яркой индивидуальности персонажей, в которых так полно воплотилось многообразие жизненных впечатлений писателя и его громадное искусство!» [6. С. 51].
В автобиографической хронике «Детские годы Багрова-внука» реалии как русской, так и инонациональной жизни даются через восприятие ребенка -чистое детское сознание, воспринимающее мир в его первозданности и правдивости. С.Т. Аксаков показывает пытливую, жадную до впечатлений душу ребенка, познающего сложность жизни и красоту мира.
Автобиографический герой С. Аксакова не ограничен русской моноэтнической средой, Сережа Багров приходит в соприкосновение с разнообразным миром инонациональной жизни. В «Детских годах Багрова-внука» упоминаются чувашские, мордовские, башкирские, татарские деревни, описываются избы: у мордвы и чувашей - черные и «курные», у татар - белые, «с трубами». Дается описание дороги из Уфы в Багрово и обратно, как летом, так и зимой, многочисленные остановки в деревенских избах: «...в курных избах чуваш и мордвы кормежки были нестерпимы: мы так рано выезжали с ночевок, что останавливались кормить лошадей именно в то время, когда еще топились печи; надо было лежать на лавках, чтоб не задохнуться от дыму, несмотря на растворенную дверь. Мать очень боялась, чтоб мы с сестрой не простудились, и мы обыкновенно лежали в пологу, прикрытые теплым одеялом; у матери от дыму с непривычки заболели глаза и проболели целый месяц» [1. С. 355]. В главе «Зимняя дорога в Багрово» описывается мордовская изба, совместное пребывание в ней зимой людей и животных, которая определяется ребенком как «гадкая»: «нечистота, вонь от разного скота... узенькие лавки... с полу ужасно несло... мороз стал гораздо сильнее; когда отворяли дверь, то врывающийся холод клубился каким-то белым паром и в одну минуту обхватывал всю избу» [1. С. 407].
Во время остановки в «Чувашах» мальчика особенно изумила огромная изба, закопченная, с лоснящейся сажей, в которой пахло дымом и не было «никакой нечистоты», печь без трубы и лучина вместо привычной свечи. Ребенка удивили широкие лавки, называемые «нарами», на которых постояльцы удобно расположились. Наблюдения Сережи подкрепляются словами взрослого человека - отца, который говорит матери, что нет ни у кого таких просторных изб и широких нар, как у чувашей, а в их избах опрятнее, чем в мордовских и русских. Дается объек-
тивное отображение реалий действительности, которое не свободно от поэтического детского мировосприятия. Завораживает впечатлительного ребенка непривычное для него причудливое горение лучины в чувашской избе: «...иногда пламя пылало ярко, иногда чуть-чуть перебиралось и вдруг опять сильно вспыхивало; обгоревший, обуглившийся конец лучины то загибался крючком в сторону, то падал, треща, и звеня, и ломаясь; иногда вдруг лучина начинала шипеть, и струйка серого дыма начинала бить, как струйка воды из фонтанчика, вправо или влево.... Все это меня очень занимало, и мне было досадно, когда принесли дорожную свечу и погасили лучину» [1. С. 313]. На детскую душу благодатное впечатление производят слова отца о том, что чуваши «предобрые и пречест-ные люди». На дальнейшем пути в Багрово ребенок еще раз попадает в чувашскую деревню, где семья останавливается на дворе у богатого чуваша. То, что взрослому привычно и обыденно, детскому сознанию предстает в ярком и необыкновенном свете. Сережа, бегая по двору, нашел поразившую его «диковинку», о которой он с восторгом и радостью рассказал матери, и та похвалила «догадливость чувашенина». Из пригорка бил родник, чуваш подставил колоду и обеспечил все надворные постройки, находящиеся ниже, водой. Зоркий взгляд ребенка заметил, что вода была и в летней кухне, и в корыте для мытья белья, и в хлеву, где находился скот. Отмечается своеобразное расположение чувашской деревни: в отличие от русской нелинейное кучевое расположение домов: «Через несколько минут своротили с дороги и въехали в селение без улиц; избы были разбросаны в беспорядке; всякий хозяин поселился там, где ему угодно, и к каждому двору был свой проезд» [1. С. 311].Говорится, что у чувашей, как и у татар, большое количество собак, что замечалось многими пишущими; дается и деталь, идущая от жизни: чтобы избавиться от постояльцев, хозяева прятались.
Живой любознательный ребенок отмечает «новые невиданные предметы», и прежде всего наряд чувашских женщин: «Они ходят в белых рубашках, вышитых красной шерстью, носят какие-то черные хвосты, а головы их и грудь увешаны серебряными, и крупными и самыми мелкими, деньгами: все это звенит и брякает при каждом их движении» [1. С. 312]. Аксаков описывает здесь чувашский женский головной убор «хушпу», нагрудное ожерелье «сюха» и пояс, оканчивающийся черными шерстяными кистями - «сара». В «книге для детей» писатель дает достаточно широкое и разноплановое этническое полотно жизни Поволжья. Во время зимней поездки в Багрово Сережа узнает, что чуть не замерз возница-чуваш, ехавший в возке форейтором, так как был плохо одет: «...он так озяб, что упал без чувств с лошади; его оттерли и довезли благополучно до нашей деревни» [1. С. 408]. У мальчика было предчувствие, что случится несчастие, и поутру он узнал, что его страхи «не совсем неосновательны»; тогда же появилось у него непреодолимое отвращение к зимней езде.
Рассказчик-ребенок поэтически передает свои впечатления о незнакомых явлениях и предметах. Во время переправы через реку Белую он был буквально потрясен и поражен «широкою и быстрою рекою, отлогими песчаными ее берегами и зеленою уремой...» [1. С. 302]. Происходит и встреча с перевозчиками - мордвой, которые переправляли семейство через реку. Мужики были в своей национальной одежде - «пестрых мордовских рубахах». Освоившись, мальчик стал расспрашивать обо всем, и эти «добрые люди» «просто и толково» отвечали на бесчисленные вопросы ребенка. В «Семейной хронике» Сережа с любопытством прислушивается к разговору дедушки с «помоль-ником»-мордвином. Степан Михайлович Багров, хорошо разумея «мельничный устав», пеняет работающему на излишнее рвение - чрезмерное толчение зерна: «Чего смотришь, сосед Васюха? Видишь, ни одного не оттолченного зернышка нет. Ведь перепустишь, так пшена-то будет меньше. Васюха сам попробовал и сам увидел, что дедушка говорит правду; сказал спасибо, поклонился, то есть кивнул головой и побежал запереть воду» [1. С. 100].
Реалии этнического мира возникают в детском мировосприятии особенно яркими. Через сознание ребенка дается колоритный образ кантонного старшины, башкира Мавлютки. Сережа Багров видит его национальное платье -казакин, плисовые шаровары, вышитую золотом тюбетейку, «войлочный вострый колпак», плеть, принимаемую им за «огромную саблищу». Замечается почтительное отношение отца Алексея Степановича к башкиру-старшине: пошел навстречу, поздоровался, протянув руку и приветствуя по-мусульман-ски «Салям маликум, Мавлют Исеич», напоил, как гостя, чаем. Вызывает смех у мальчика такая особенность русских в разговоре с башкирами, как коверканье слов. В беседе с Мавлюткой это делает мать Сережи; Евсеич, желая быть понятым башкирами, тоже подражает своим собеседникам.
Русский мир жизни предстает в мемуарных хрониках С.Т. Аксакова в большом российском мире, широком и национально разнообразном. Разноязычные народы естественно и органично входят в огромный космос российского бытия, являются его заметной составляющей. Тетушка Прасковья Ивановна вполне естественно и с добродушной иронией спрашивает приехавших к ней погостить родственников Багровых: «Ну, здравствуйте, заволжские помещики! Как поживают ваши друзья и соседи, мордва и чуваши?» [1. С. 579]. С.Т. Аксаков воссоздает в своих хрониках движение жизни в ее исторически-этнической конкретности и целостности, передает в своем произведении не только правду русской жизни, но и «этнографическую истину» (В. Зефиров) российской действительности.
Инонациональный поволжский пласт жизни представлен у Аксакова в широком этническом варианте - упоминаются чуваши, немцы, башкиры, мордва, черемисы, татары, встречаются на страницах хроник и мещеряки. Аксаков, хорошо знакомый с реалиями жизни многонационального Поволжья, передает конкретный исторический контекст: неоднократно говорится о татарских деревнях «так называемых мещеряков», «мещеряцкой деревне». Аксакову известно, что мещеряки, как одна из этнических групп, отличались от татар, выделялись особенностями языка, культуры. Протоиерей Е.А. Малов в этнографическом очерке «Сведения о мишарях» писал об отличии мишар от татар в образе жизни, одежде, языке [5].
В творчестве С.Т. Аксакова возникает полиэтническое полотно российской действительности, мир жизни как русского, так и поволжских народов. Эпический охват исторических событий, «правдивая картина русской жизни» (И. Тургенев) отличает художественные произведения писателя, которые сохраняют при этом и значение достоверной летописи эпохи. «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» являют собой редкое и уникальное сочетание географического, исторического и этнографического документа и одновременно художественного шедевра.
Литература
1. Аксаков С.Т. Собрание сочинений: в 4 т. М.: ГИХЛ, 1955. Т. 1. 639 с. В дальнейшем Аксаков цитируется по этому изданию с указанием страницы.
2. Аксаков С.Т. Письмо М.Ф. Де Пуле//ИРЛИ. Архив М.Де Пуле. Ф. 569. Д. № 108. J1 2об.-3.
3. Гоголь Н.В. Письма. Собр. соч.: в 8 т. М.: Правда, 1984. Т. 8. С. 182.
4. Карпунов Г.В. Мордовский национальный костюм в произведениях русских писателей (к вопросу о диалоге культур) // Регионология. 2000. № 2. С. 297-302.
5. Малов Е.А. Сведения о мишарях. Этнографический очерк. Казань: Типография Императорского Казанского университета, 1885. 79 с.
6. Машинский С.И. Вступительная статья // Аксаков С.Т. Собр. соч.: в 4 т. М.: Худож. лит., 1955. Т. 1. С. 1-51.
7. Нефедов Д.Ф. В горах и степях Башкирии. Уфа: Башк. кн. изд-во, 1988. 336 с.
8. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: в 10 т. М.; Л.: АН СССР, 1949. Т. VI. 814 с.
9. Селиванов И. Мордва // Журнал землевладельцев. М.: В типографии Т. Волкова и Комп., 1858. Т. II, № 8. С.60-82.
САРБАШ ЛЮДМИЛА НИКОЛАЕВНА - доцент кафедры русской литературы, Чувашский государственный университет, Россия, Чебоксары (sarbash. Iu@yandex.ru).
SARBASH LYUDMILA NIKOLAEVNA - associate professor of Russian Literature, Chuvash State University, Russia, Cheboksary.
