CC BY
199
УДК 94(47+57)
ПОИСКИ БЕГЛЕЦОВ НА ЮЖНОЙ ГРАНИЦЕ РОССИИ В 30-40-х гг. XVII в. (на примере Козловского уезда)1
© Юрий Александрович МИЗИС
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор исторических наук, профессор, зав. кафедрой всеобщей и российской истории, e-mail: [email protected]
Рассмотрены история борьбы помещиков центральных и южных уездов за возвращение своих беглых крестьян в первый период строительства Белгородской черты в 30-40-е гг. XVII в., механизм возвращения беглых крестьян своим владельцам. Важное место отводится отражению многообразия процессов, связанных с возвращением беглых, сложившихся в первые годы освоения Козловского уезда. Прослеживается процесс постепенного «сползания» населения с центральных уездов в более южные, а затем в пограничные уезды. Отмечаются разнообразные формы и способы бегства крестьян на южную окраину. Особое внимание уделяется противоречиям государственной политики, с одной стороны, заинтересованной в быстром освоении южных территорий, с другой стороны, вынужденной поддерживать интересы дворянства. Результатом этой политики стало быстрое заселение новой территории.
Ключевые слова: колонизация; крестьяне; беглые; дворянство; служилые люди; воеводы.
DOI: 10.20310/1810-0201-2015-20-10-37-46
Внутренняя колонизация страны всегда сопровождается массовым переселением на новые места населения, рассчитывающего изменить свой социальный и экономический статус. Порубежье создавало особые зоны контакта и противоборства, которые привлекали пассионарное население центральных районов страны [1]. Пограничье предоставляло возможности профессионального и социального лифта. В научной литературе достаточно разработанным является вопрос о поиске беглого населения во второй половине 50-х гг. XVII в., связанный с реализацией положений Соборного уложения об отмене урочных лет [2-11]. Этот процесс был определен созданием специальных поисковых отрядов - сыскных приказов, которые возвращали беглых своим владельцам. Однако и предшествующий период оставался временем борьбы владельцев за свою рабочую силу. После возведения крепости Козлов на юге России начался период быстрого строительства новых городов и укрепленных линий, что потребовало значительного увеличения численности местного населения за счет переселенцев.
1 Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ, проект № 14-01-00355 «Русский фронтир: политические, социальные и экономические аспекты (Юг России в XVI - конец XVIII в.)».
Правительство планировало заселить новые города и уезды «вольными, свободными» людьми, но на практике сюда хлынули массы беглых частновладельческих крестьян. Государственная власть была вынуждена разделять государственный интерес по освоению и защите новых территорий с интересами своей политической и социальной опоры - дворянства. С первых же лет существования новых городов и первых побегов представители правящего сословия регулярно требовали через приказы возвращения своих крестьян. Как правило, они имели достаточно надежные сведения об их месте нахождения и обращались к воеводам конкретных городов с требованием возвращения беглецов. Эту информацию они получали от родственников или соседей беглецов, с которыми те старались поддерживать отношения. Главным ограничителем их поиска на протяжении всей первой половины XVII в. служили «урочные лета», т. е. срок сыска беглецов. Правительство Михаила Федоровича два раза удлиняло «урочные лета» для беглых крестьян. В 1637 г. они были увеличены до 9 лет, а в 1641 г. срок сыска был продлен до 10 лет, а насильно вывезенных - до 15 лет. Одновременно вводился запрет на закабаление дворян в холопы.
Среди самих дворян не было полного единства по этому вопросу. Зажиточная
часть владельцев и крупные монастыри не очень охотно шли на такие уступки, т. к. у них имелись возможности силами своих сыщиков вернуть беглецов, а значительная часть переселенцев стремились осесть под защитой крупного владельца, способного защитить своего крестьянина и поддержать его в период неурожая и кризиса. Сопротивлялись ликвидации урочных лет и дворяне южных уездов, поскольку именно к ним чаще всего съезжались беглецы. В то же время основная масса провинциального дворянства продолжала оказывать давление на власть в вопросе о возвращении своих беглых крестьян, используя свою возросшую роль в административном аппарате и армии.
Мы рассмотрим этот процесс на примере г. Козлова и Козловского уезда, первого нового города и уезда, появившихся в XVII в. на южной границе Русского государства. Первые попытки возвращения беглых были предприняты владельцами еще в 1636 г., т. е. на следующий год после строительства нового города и начала процесса заселения территории. А затем были повторены во второй половине 1630 - начала 1640-х гг. Процедура была стандартной и отработанной предшествующей практикой. Сначала в Разрядный приказ отправлялась челобитная владельца беглеца, а затем подьячий посылал письмо воеводе для его поиска. Все челобитные за эти годы были собраны в отдельный комплекс документов [12-15]. Значительная часть их принадлежала дворянам соседних северных и южных уездов: Елецкого, Каширского, Лебедянского, Мценского, Ново-сильского, Переяславль-Рязанского, Ряжско-го, Рязанского, Тульского, Болховского, Воронежского. В 1640-1641 гг. среди беглых стало больше наблюдаться жителей центральных уездов России: Каширского и Де-диловского. Для возвращения беглецов использовался царский указ о принципах записи в новый город служилых людей. «И по нашему указу велено в новом Козлове городе писать в службу вольных и гулящих людей, которые дети боярские и стрельцы, и казаки, и всякие служилые люди покиня свою службу в 122 году, а живут во крестьянех за боя-ры и за окольничими, и за монастыри, и за всякие людьми» [12, л. 2]. То есть часть бывших служилых людей, сменив свой статус во время Смуты и записавшись в кабаль-
ные владельческие крестьяне, имели право расторгнуть договор и вернуться в свое прежнее состояние.
Отдельно стоял вопрос о родившихся в кабале детях бывших служилых людей. Если они не были записаны в какие-нибудь службы, то их не разрешалось принимать в воинскую службу в новых городах. Они считались беглыми и подлежали возврату. Первоначально в первые годы строительства Козлова туда уходили крестьяне по одной или реже несколько семей. В последующие годы бегство приобретает массовый характер. Слухи о новых богатых и плодородных землях, возможности изменения своего социального статуса, относительно вольной жизни достигли многих уездов России. В побег уходят группы крестьян вместе с членами семей, одеждой, лошадьми, скотом, хозяйственным инвентарем и домашним скарбом. Часто уже уехавшие крестьяне занимались подговорами к побегам своих односельчан или родственников.
По получению челобитной в приказ дьяки направляли грамоту воеводе с требованием провести розыск. Если беглец соглашался с обвинениями, то его возвращали обратно бывшему хозяину. Если нет, то все спорные дела должны были решаться по суду в Разрядном приказе. Чаще всего срок приезда на суд определяли к Рождеству, когда, вероятно, шел массовый процесс рассмотрения подобных дел, или к другому крупному церковному празднику. Владельцы вотчин и поместий опасались силы примера реального изменения социального статуса беглецов, который был весьма привлекательным для остававшихся крепостных. Одна из первых таких жалоб поступила от И.Е. Бобрищева-Пушкина, который жаловался на бегство своих крестьян из Лебедянского уезда [12, л. 1].
Причем варианты бегства и приход в новый город были весьма разнообразны. Иногда беглецы не сразу уходили на границу, а некоторое время жили за владельцами промежуточных уездов. Так, князь М.И. Мещерский жаловался на бегство в 1632 г. из Рязанского поместья с. Кисвы своего крестьянина М.Г. Бывальца. Беглец вместе с женой и детьми ушел в город Скопин, где жил в вотчине боярина И.Н. Романова. На неоднократные жалобы к новому владельцу вернуть беглецов он не получал никаких ответов. В конце концов, новый владелец отдал распо-
ряжение о возвращении других своих крестьян бывшим хозяевам. Узнав об этом, М.Г. Бывалец бежал в новый город Козлов и записался в стрельцы [12, л. 18]. М.И. Мещерский требовал вернуть беглеца, ссылаясь на писцовые книги 1626 г. По государевой грамоте, если во время сыска воевода получал доказательства крепости бывшего крестьянина, тот возвращался обратно к владельцу. В случае спора дело передавалось на рассмотрение в Москву.
В некоторых случаях бегство принимало групповой характер и часто сопровождалось вывозом значительного движимого имущества. В 1636 г. из Лебедянского поместья Б. Плещеева бежали 12 крестьян вместе с семьями, 9 лошадьми общей ценою в 64 руб. и не выплаченным оброком размером в 96 руб. [12, л. 22]. Иногда бежавшие крестьяне, чтобы скрыть свой прежний статус, прибегали к смене официального имени и прозвища. Так, Демка Бочар, крестьянин воронежского атамана Б. Титова, в 1636 г. бежал от своего владельца в Козлов и записался в сторожевые казаки под именем Конюхов [12, л. 27]. При этом взял с собой винный котел, 20 пчелиных ульев и 2 руб. наличных денег.
Иногда бегство крестьян сопровождалось уголовными преступлениями. Тулянин М. Афросимов требовал возвращения своих беглых крестьян. Он писал, что в 1633 г. из его тульского поместья д. Голубые убежала группа крестьян Ф. Сергеев, А. Филин и Н. Сидоров вместе с женами и детьми. Перед бегством они убили двух крестьян, забрали лошадей, платья и другой «рухляди» на 270 руб. Некоторое время беглецы жили в Ряжском уезде в с. Скопине за боярином И.Н. Романовым и в д. Чулково за Н. Чеботаревым. Когда их попытались вернуть обратно, они сошли в Козлов. При этом беглецы поменяли свои имена. Ф. Сергеев переложил свое прозвище на Мурзина, а А. Филин поменял имя на Афанасий. Всех ответчиков было приказано выслать «на суд на Москву».
В 1639 г. ельчанин сын боярский Ф. Пет-рыкин подал челобитную козловскому воеводе А.К. Беклемишеву на бегство из с. Тросны Елецкого уезда его старинных крестьян трех братьев Вишдкиных с детьми, крестьянскими «животы», деньгами, платьями, коровами, овцами и другой живности на 50 руб. [13, л. 1]. Они записались в Козлов в атаманы.
Пристав требовал дачи суда. В течение 1637 и 1638 гг. из Мценского поместия А. Шен-щина бежало 7 крестьян с женами, детьми и крестьянскими «животы», которые записались в служилые люди Козловского уезда [13, л. 27]. В 1639 г. из Каширского уезда д. Рукавниково от Ю.Ф. Космова бежали крестьяне М.И. Чаплин с женой и дочерью, прихватив с собою 7 ульев пчел, корову, четыре лошади, а Г.И. Саблуков с семьей взял с собою 7 лошадей и корову. Оба беглеца поселились в д. Красниково Козловского уезда за Т. Красниковым [13, л. 95-96]. Такую же челобитную подал представитель старинного княжеского рода С. Велико-Гагин по поводу бегства из его рязанской вотчины с. Вороново 3 крестьян вместе с семьями, лошадьми, рогатой «животины», платья, посуды на 50 руб. [13, л. 143]. Все они были записаны в челнавские стрельцы.
В 1640 г. подал челобитную на возвращение своих беглых крестьян М. Андреев [13, л. 275]. В 1632 г. от него бежала группа крестьян из трех человек с семьями и «животами» на 40 руб., а в последующие годы бежало еще 4 крестьянина с семьями. Все они переселились в Козлов и записались в казаки и стрельцы. Владелец потребовал суда в Москве. Такую же челобитную подали в Разрядный приказ воронежские дети боярские А. Вороненкин и М. Караулов на возвращение их крестьян в количестве 14 человек вместе с семьями, которые бежали в 16361638 гг. из разных сел и деревень Воронежского уезда [13, л. 286-287]. Все они ушли в новый город Козлов и записались в разные службы. В 1638 г. владельцы крестьян от имени всего города Воронежа просили тамбовского воеводу не принимать на службу их беглых крестьян. Истцы подтверждали, что беглых в службу не записали, и требовали их возвращения обратно в Воронеж.
В октябре 1640 г. прошла серия челобитных каширских помещиков на бегство своих крестьян в Козловский уезд. Причем с собой крестьяне взяли значительное количество имущества, которое владельцы считали своей собственностью [14, л. 10-18]. Так, от Т.Г. Уварова бежал крестьянин В.В. Дерабов с семьей, захватив мерина с санями, пищаль, баранью шубу, зипун, бараний кафтан, шапку суконную и другую одежду на общую сумму 25 руб. 26 алт. 4 деньги. Другие ка-
ширские помещики С. Степанов и В.Н. Фустов жаловались на бегство своих 6 крестьян с семьями и кражу своих «животов» на сумму, соответственно, 37,5 руб. и 50 руб. В 1638 г. из этого же поместья убежало еще два крестьянина. Все беглые поселились в Козловском уезде в челнавских стрельцах. А один из них П.И. Фролов сменил имя на Фильку и записался за козловским сыном боярским с. Назарьева.
Осенью 1640 г. подал челобитную на беглых крестьян рязанский помещик Б. Ко-нинский. В 1636 г. из его поместья с. Ходе-нина Рязанского уезда бежали два крестьянина вместе с семьями и «крестьянскими животами» [14, л. 48]. Челобитную на своих беглых осенью этого же года подал князь М.И. Мещерский, в т. ч. на беглого крестьянина его рязанского поместья с. Кисвы П.С. Смыкова [14, л. 52]. Его привезли из Тамбова, где он записался в казаки, а затем под охраной пристава переправили из Козлова в Москву, где на суде П.С. Смыков признался в бегстве от своего хозяина. Однако беглец получил государственное жалование на приезд и обустройство в размере 18 руб. Поэтому эти деньги были записаны на помещика с возвратом в казну. А летом того же года из другого его поместья с. Кисфытово бежала группа крестьян из трех семей с семьями, захватив с собою крестьянские «животы» в виде лошадей, коров, платья и хлеба общей стоимостью в 120 руб. Еще одно массовое бегство произошло в Тульском уезде в 1639-1640 гг. Жители с. Хавнова Тульского Веневского монастыря в количестве 9 крестьян и 2 кузнецов с семьями бежали в Козловский уезд [14, л. 117-120]. Здесь они поселились в Козлове и записались в казачью службу. Настоятель монастыря требовал вернуть их обратно.
Другой случай был описан в челобитной козловского сына боярского Ф.И. Короваева [14, л. 158-159]. По государственному указу о записи в новые города на юге разрешалось записывать служилых людей южнорусских городов, служивших с 1613 г. Челобитчик служил государеву стрелецую службу на Михайлове до 1616 г. Однако от «бедности» ушел с нее в Елец, где поселился в Пушкарской слободе в качестве наемного работника и прожил там более 5 лет, а затем перешел в Елецкий уезд и стал жить уже за Троицким
монастырем. Здесь он услышал весть о строительстве нового города на р. Воронеже и поверстался в Козлов в дети боярские. Когда он приехал за своим имуществом в Елец, его арестовали по требованию монастырского старца Иева Уколова и посадили в тюрьму. В тюрьме он просидел 11 недель, у него отобрали все имущество: двух лошадей, епанчу, пищаль, двое саней, 2 хомута, белый сермяжный зипун и 2 воза ржи и объявили старинным монастырским крестьянином. Поэтому он требовал суда, где хотел доказать, что его отец и он сам служили стрелецкую службу по Михайлову.
Некоторые случаи побегов носил такой запутанный характер, что истину можно было выявить только во время судебного разбирательства в приказах «очи в очи». Группа козловских детей боярских была обвинена в бегстве из вотчины рязанского архиепископа как бывшие крестьяне [12, л. 31]. На что ответчики отметили, что они никогда не были записаны в книгах или крепостях за архиепископом, а были вынуждены выйти из ряда разоренных городов Михайлова и Ряжска и прийти в архиепископскую вотчину с. Кня-зево Рязанского уезда добровольно. Жили в сторожевых детях боярских на «полуслужбе» и ушли, сдав свою службу. Козловцы просили не отправлять их в Москву для очной ставки, а провести сыск среди служилых людей их бывших городов. Немалое число бывших служилых людей и их дети вынуждены были после Смутного времени скитаться по Руси, добровольно записываясь в бобыли.
Другой пример был связан с судьбой козловского полкового казака Кирила Ку-преянова сына Околелова [12, л. 49]. Его отец служил казачью службу в г. Ряжске, а после его смерти сын записался в службу на место отца. После погрома отряда Лисовского в Ряжске К.К. Околелов ушел в Воронеж, где проживал у своего двоюродного брата. Отсюда он перешел на «низ», т. е. на Дон, где пробыл 10 лет. К.К. Околелов узнал, что его родной брат Меркул живет в Ряжском уезде за помещиком И. Куровым и переехал к своему брату, где жил 4 года. От брата переехал к помещику Б. Плещееву в Лебедянский уезд и прожил за ним 3 года и уже оттуда вышел в Козлов. В данной ситуации
право на этого беглеца могли предъявить как несколько владельцев, так и государство.
Можно привести еще один пример сложного и запутанного дела о социальном статусе нового служилого человека г. Козлова сына боярского А. Клементьева [12, л. 74]. На него подал челобитную во крестьянстве Кирилловский стряпчий. Судьба этого человека, с его слов, была связана с вотчиной боярина Ф.И. Шереметева с. Переловниково, позднее перешедшей к новому владельцу Кирилловскому стряпчему. Он сбежал от прежнего владельца 20 лет тому назад в г. Астрахань и записался в стрельцы. Из Астрахани перешел на Дон, где прожил до начала русско-польской войны 1632-1634 гг. Вместе с другими казаками участвовал в походе под Смоленск, где был выбран в есаулы. Во время перехода в Можайск А. Клементьев оказался в г. Козельске, осажденном литовцами. После снятия осады перешел в Севск, где участвовал в бою против литовцев, затем его отпустили с пленными литовцами в Москву, где он и узнал о строительстве нового города Козлова и записался туда на службу. Попытка вернуть его владельцу, которому он никогда не принадлежала, противоречила существующей на тот момент юридической процедуре. Естественно, запутанная история этого человека стала предметом подробного судебного разбирательства. Таким образом, проблема добровольного проживания за конкретным владельцем ставила таких людей перед вопросом своей реальной социальной самоиндентификации.
В 1642 г. рассматривалось дело беглого крестьянина П. Петина. На него подал в Разрядный приказ челобитную И.Ф. Коробьин, называя беглеца старинным кабальным крестьянином своего отца [15, л. 57-59]. В расспросе П. Петин сказал, что он служил государеву службу в прошлые годы в Печерни-ках, Михайлове и Данкове, а затем из бедности на время жил за Ф. Коробьиным. После чего ушел в Козлов и записался в стрелецкую службу. Когда на него пришла кабальная грамота, и воевода хотел вернуть владельцу, он сказал «слово и дело». Стрельца П. Пети-на отправили в Москву, где он повинился и сказал, что «слово и дело» выкрикнул из-за боязни отдачи в кабальные люди без сыску, а на самом деле он никаких государственных тайн не знает. По рассмотрению этого дела
дьяки Разрядного приказа указали отдать П. Петина обратно в «холопство» своему владельцу. Это был один из немногих случаев в деле, где указывалось решение дьяков по судебному заседанию. В большинстве других дел решение не прописывалось.
Кроме посылок челобитных в Разрядный приказ помещики практиковали прямой сыск беглых через своих приставов. Так, 8 марта 1637 г. в козловскую съезжую избу в присутствии местных воевод пришел пристав стольника князя И. Лыкова Мальцев [12, л. 100-101]. На личную ставку с ним привели сторожевого казака А. Киреева и полкового казака И. Воробьева. Их обвинили в побеге вместе с женами и детьми из Ценского уезда вотчины И. Лыкова в Козловский уезд. Как выяснилось, А. Кирееев вообще никакого отношения к помещику не имел, а И. Воробьев на самом деле родился в г. Черни в вотчине И. Лыкова, но после 3 лет жизни сошел в д. Хотень Лебедянского уезда к помещику сыну боярскому П. Черному и прожил у него 7 лет. Здесь он был взят в плен татарами и провел в плену 2 года, затем вернулся к П. Черному и был, якобы, отпущен на волю. После этого прожил 1,5 года за ель-чаниным Б. Сергеевым в д. Возгриво, откуда уже перешел в Козлов. Вследствие того, что никаких письменных подтверждений на И. Воробьева сыщик не предъявил, дело было отправлено на доследование в Разрядный приказ.
24 декабря 1639 г. в Козлов поступила государева грамота по поводу челобитной белевского помещика М. Кириевского [13, л. 156-157]. Он искал своих крестьян, бежавших в Козлов. Воевода А.П. Беклемишев их нашел, заставил повиниться перед своим владельцем и вернул прежнему владельцу. Один из них, Л. Гордеев, «отказался» возвращаться к помещику, ссылаясь на свою судьбу. Он жил со своим отцом в Болхове добровольно, а затем вместе с отцом ушел в Чернь, где его отец прослужил 24 года в стрельцах. После этого они от бедности сошли в Белевский уезд, здесь его отец прожил 12 лет за С. Владыкиным. Сам Л. Гордеев прослужил два года в Белеве в солдатской службе, а затем пробыл под Можайском. Оттуда переехал в Ефремов, где принимал участие в его строительстве. В этом городе он
прожил 2,5 года, ушел в новый город Козлов и записался в стрелецкую службу.
В некоторых случаях воеводы соседних городов предпринимали насильственные действия против новых козловских служилых людей, считая их крестьянами местных помещиков. Так, в декабре 1639 г. козловский сын боярский М.С. Дорошин, который до этого жил вместе с братом у дедиловского сторожевого казака, сошел в Козлов и записался в службу. После этого поехал в Деди-лов забрать свою жену и детей. Местный воевода не отпустил новоявленного козловца обратно на службу и задержал в своем городе. Поэтому М.С. Дорошин написал жалобу в Разрядный приказ на действия дедиловского воеводы и, в конце концов, получил разрешение выехать в Козлов на постоянную службу [13, л. 59-61].
Не всем беглецам везло с записью в служилые люди. Ряд из них вынуждены были записаться в качестве наемных работников за козловскими служилыми людьми [11, л. 65]. Скорее всего, они рассчитывали на изменения своего статуса впоследствии. В 1638 г. из вотчины княгини А. Трубецкой с. Деревенска Рязанского уезда сбежал в Козлов крестьянин М. Репин с женой и детьми. А жил он «в Козлова города в крестьянех переходя», т. е. постоянно меняя хозяев [13, л. 83]. Огромная нехватка рабочих рук в южных уездах приводила к конкуренции среди местных служилых людей. Поэтому беглецы могли менять хозяев и выбирать их по своему усмотрению.
Попытка массового сыска беглых в Козловском уезде в 40-е гг. XVII в. происходила не случайно. К этому времени бегство владельческого населения на юг Российского государства приняло массовый характер и наносило серьезный ущерб экономике помещичьих хозяйств. Сам механизм поиска и возвращения крестьян был достаточно неплохо отработан в предшествующий период. Первоначально владелец посылал челобитную на Царское имя в Разрядный приказ, который руководил Козловским уездом. В ней он называл имена и прозвища своих крестьян и обосновывал причину возврата беглеца. Дьяк Разрядного приказа приказывал готовить специальное письмо на имя местного воеводы, в котором приводилась аргументация владельца беглого крестьянина, и требовал от воеводы провести сыск в своем уезде.
Беглеца задерживали и вызывали в Приказную городскую избу. Здесь ему объясняли содержание челобитной и требование выдать его на поруки кому-то из местных служилых людей, которые должны были ручаться за него и гарантировать приезд ответчика в Москву. Если находились поручики, то с них брали «поручную запись», которую также отправляли в Разрядный приказ. После этого ответчик выезжал в Москву за свой счет и должен был предстать на очной ставке перед истцом в заранее оговоренное время. Например, в мае 1639 г. козловский воевода сообщил в Разрядный приказ, что местные поместные атаманы дали поручные записи поместному атаману Ф.И. Алтабаеву в его поездке в Москву на очную ставку по поводу «крестьянства» [13, л. 132].
Если поручителей не находили, тогда воевода сажал виновного в тюрьму, а затем отправлял ответчика за его счет на суд в Москву в сопровождении пристава. Иногда челобитная приходила на несколько человек, и в этом случае в Москву могли отправить двух человек из числа упомянутых в жалобе, а остальные оставались в данном городе. Встать на Москве в Разрядном приказе истец и челобитчики должны были на «Рождество Христова», в «Вербное Воскресенье» или в другой определенный день. В связи с жалобой А. Волынского в 1639 г. в Козлов о поиске 5 беглых крестьян дворянина А. Волынского козловский воевода А. Беклемишев отправил четырех ответчиков «за поруками» в Москву для разбора этого судебного дела, а пятый крестьянин Федор Иванов сам повинился в бегстве и помирился со своим владельцем [13, л. 100].
Воеводы русского пограничья оказывались зачастую перед выбором: возвращать беглых крестьян, проявляя классовую солидарность с помещиками, или сохранять и приумножать численность служилых людей своего гарнизона, чтобы выполнить главную государеву задачу по охране границ. Поэтому они начинали процедуру сыска только при наличии государевой грамоты из приказа. Так, в 1642 г. на просьбу «путного ключника» Шацкого уезда дворцовой волости Н. Лошакова к козловскому воеводе А. Беклемишеву о возвращении обратно беглого крестьянина Г.С. Кузнеца воевода отказал, ссылаясь на верстание данного человека в
службу по Козловскому уезду в с. Назарьева Поляна [15, л. 51-53]. Воевода потребовал присылки государевой грамоты. Лишь после привоза грамоты из Разрядного приказа о задержании беглого шацкого крестьянина Г.С. Кузнеца воевода приказал отдать его вместе с женой, детьми и имуществом специальному приставу для возвращения обратно в свою слободу. При этом беглец должен был вернуть выданное ему жалование обратно в казну.
Это дело имело продолжение. Н. Лошаков жаловался на массовое бегство крестьян дворцовой Шацкой волости. Пример оказался заразительным, и многие дворцовые крестьяне потянулись вслед за своими удачливыми соседями, пытаясь записаться в служилые люди Козловского уезда [15, л. 124-127]. Поэтому попытка собрать даточные деньги в сумме 779 руб. с Конобеевского присуду волости закончилась массовыми жалобами старост сел на бегство своих крестьян. К жалобе дворцового ключника подключились дети боярские с. Назарьева Козловского уезда. Они писали о притеснении новыми переселенцами беглыми крестьянами из Шацкого уезда местных детей боярских, вытесняя их с насиженных мест. Этот факт отражал непростую ситуацию с беглыми крестьянами и недавними переселенцами из числа местных служилых людей, которые стремились избавиться от конкурентов. Воеводе И.А. Ростовскому указывалось сыскать беглых в своем уезде, бить кнутом и отправить с приставом обратно в шацкую дворцовую волость вместе с семьями, скотом и имуществом. Выданное жалование воевода должен был «доправить» с беглецов обратно в казну. От него требовали не дожидаться специальной грамоты и самому возвращать беглых дворцовых крестьян обратно, а местных служилых людей наказывать за укрывательство.
Однако встречались случаи крестьянской солидарности с беглецами. В 1642 г. архимандрит Спасо-Нового монастыря Иоан жаловался на поведение своих крестьян [15, л. 188-189]. Их привлекли для службы в сторожах в козловскую тюрьму. Во время службы из тюрьмы бежало несколько беглецов, содержавшихся здесь по обвинению в уходе от своих владельцев. Так, в 1640 г. монастырские крестьяне Спасского монастыря Л. Морозов и Чудова монастыря П. Фролов
несли сторожевую службу в козловской тюрьме вместе со сторожем из Козлова. В это время из тюрьмы сбежал колодник И. Блинников. Настоятель монастыря жаловался на использование в качестве сторожей в Козлове его крестьян и просил перенести эту обязанность на помещичьих крестьян других владельцев.
Особо отличались буйным нравом чел-навские стрельцы, большей степени набранные на службу из числа бывших владельческих крестьян. Сама стрелецкая служба не считалась на юге России престижной, поэтому туда записывались наименее обеспеченные беглецы, многие из которых не имели даже лошадей. Они-то и пытались решить свои проблемы грабежом рязанских, шацких и ряжских дворян. Так, в конце октября 1638 г. ночью двое челнавских стрельцов П. Евсеев и его двоюродный брат П. Фетисов напали на двор шацкого сына боярского М.И. Спицына и забрали «животов» на 150 руб. Подобное же нападение на его двор почти в то же время совершили челнавские стрельцы братья Т. и Е. Гладышевы с товарищами, которые взяли лошадей, платья и денег на 100 руб. [13, л. 107-109]. Попытка козловского воеводы отправить провинившихся в Москву на суд закончилась провалом. Местный стрелецкий голова В. Фиглев не послушался воеводу и не стал выдавать своих починенных. Челнавский казак Х.А. Федькин жаловался на елецкого сына боярского М.Д. Снетина [13, л. 189-190]. Тот отпустил его в Козловский уезд на службу, а после этого поймал его жену и детей и отвел в Елец, где посадил в тюрьму, забрав имущества на 50 руб. Истец требовал суда в Москве на ответчика.
Одной из серьезных проблем новой колонизации юга России оставалась острая нехватка женщин. Основная часть переселенцев уходила на новые места с семьями, однако встречалось немало неженатой молодежи. В первые переселенческие годы не все новые служилые люди могли обзавестись семьей. Поэтому встречались случаи подговора вдов с детьми к переезду на новые земли. Так, бе-левский дворянин И.Д. Левшин жаловался на бегство из его поместья 21 июня 1640 г. дворовой «женки» А.З. Косовой [13, л. 191]. Ее подговорил к бегству крестьянин помещика Воейкова из д. Иваново Новосильского уезда некто А.П. Слатков. Они вместе ушли в Коз-
ловский уезд в д. Поддубовое, где он записался в дети боярские. Причем беглецы взяли с собой «всякой рухляди» на 50 руб. Истец требовал суда в Москве и возвращения своей крестьянки и имущества.
Таким образом, мы видим, что значительная часть населения, переходившая в новые уезды, состояла из числа беглых крестьян, основной целью которых являлась попытка изменения своего социального и профессионального статуса. Южная граница предоставляла такую возможность и манила не только плодородными землями, но и возможностями воли и свободы от крепостной зависимости. Однако не все беглецы могли сразу записаться в службу. Препятствием служило отсутствие движимого имущества: лошади, скота, орудий труда, наличие семенного фонда для посева. Даже выданные средства «за выход» и на дворовое поселение, получение оружия и боеприпасов из государственной казны не могли решить эту проблему. Поэтому определенная часть беглецов записывалась за местными служилыми людьми в качестве временных работников, рассчитывая впоследствии самим записаться в служилые люди. Огромная потребность в рабочих руках южнорусских уездов давала возможность части переселенцев находиться во временном состоянии в качестве работников. В.М. Важинский отмечал острую конкуренцию на юге России в борьбе за рабочие руки, которая приводила к такому явлению, как «позятьевщина», когда дети боярские заключали соглашения с такими беглецами, выдавая их за своих дочерей с условием отработки в семье в качестве работника определенное количество лет [11].
Требования возвращения беглых владельческих крестьян через Разрядный приказ местные воеводы проигнорировать не могли. Большинство спорных дел не рассматривались на месте, а отправлялись на суд в Москву. Здесь на очной ставке в присутствии дьяка истец должен был доказать права на владение крестьянином со ссылкой на документы. В случае положительного решения ссудного дела крестьянина возвращали прежнему владельцу. Если доказать права на бывшего крестьянина не удавалось, то он возвращался на прежнее место службы. Однако если истец не являлся на суд без объяснения причин, тогда дьяк принимал решение завершить су-
дебное разбирательство, отправить ответчика обратно на службу и запретить в другой раз якобы владельцу еще раз подавать подобную жалобу. Так, в 1639 г. ельчанин Л. Перцов подал в Разрядный приказ челобитную о возвращении из Козлова обратно бывшего его крестьянина А. Ягодина [13, л. 266-268]. Ответчик прибыл в Москву и предстал перед судом. Однако истец так и не приехал. Поэтому решение суда было определенным. А. Ягодина отправили обратно в Козлов на службу, а истцу запретили еще раз подавать подобную жалобу.
В некоторых случаях не являлся на суд ответчик. Тогда воевода должен был принудительно доставить его в Москву. Например, елецкий сын боярский И. Савельев писал три челобитные с просьбой о выдаче ему беглого крестьянин М. Макарова, который в новом г. Козлове записался в дети боярские [13, л. 48-49]. Первые два письма он писал на имя воеводы И.В. Биркина и не получил ответа. Третье письмо ушло на имя нового воеводы И. Кикина с требованием выслать ответчика в Москву. Сам истец приехал вовремя, а ответчик так и не прибыл. Поэтому воеводе было указано доставить ответчика на суд в Москву с приставом.
Причины массовых челобитных помещиков по поводу возвращения беглецов своим прежним хозяевам состояли не только в плоскости личных взаимоотношений, но и в страхе потерять остальных крестьян. Беглые для последних служили примером решительного и успешного изменения социального статуса, поддерживали постоянные связи со своими соплеменниками и переманивали их на новые места жительства. Отсутствие реальных возможностей у мелкопоместных дворян вернуть своих бывших крестьян лично заставляло прибегать к помощи государства. В некоторых случаях местное население пыталось саботировать поиски беглецов, пряча своих соплеменников, ссылаясь на их исчезновение или отсутствие таковых. В некоторых случаях воеводы не торопились возвращать беглецов, опасаясь обезлюдивания своих уездов. В этом случае все зависело от настойчивости истца и воеводы довести дело до суда. Непоследовательная политика в вопросе беглого населения объяснялась государственными интересами в освоении и защите новых территорий, и здесь правитель-
ству приходилось идти на компромисс, сдерживая аппетиты дворянского сословия. Только после восстания под предводительством С.Т. Разина государство резко изменило политику поиска беглых владельческих крестьян на юге России и пошло навстречу помещикам. С конца 50-х - начала 60-х гг. XVII в. возвращение крестьян своим владельцам приобрело общегосударственное значение и жестко проводилось специальными сыскными приказами.
1. Белаш Н.Ю. Зона освоения (фронтир) и ее образ в американской и русской культурах // Общественные науки и современность. 1998. № 5. С. 5-19.
2. Сташевский Е. К истории дворянских челобитных. М., 1918.
3. Смирнов П.П. Челобитные дворян и детей боярских всех городов в первой половине XVII в. // Чтения Общества истории и древностей российских. 1915. Кн. 3.
4. Новосельский А.А. Побеги крестьян и холопов и их сыск в Московском государстве второй пол. XVII в. // Труды института РАНИОН. Вып. 1. М., 1926. С. 327-354.
5. Новосельский А.А. Отдаточные книги беглых как исторический источник для изучения народной колонизации на Руси в XVII в. // Труды историко-архивного института. Т. 2. М., 1946.
6. Новосельский А.А. К вопросу о значении «урочных лет» в первой половине XVII в. // Академику Б.Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1955.
7. Андреев И.Л. Урочные лета и закрепощение крестьян в Московском государстве // История СССР. 1982. № 1. С. 142-148.
8. Преображенский А.А. Сыск беглых на Урале в 1671 г. // Из истории Урала: сборник статей. Свердловск, 1961.
9. Швецова Е.А. Колонизация Тамбовского уезда в XVII в. // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1964 г. Кишинев, 1966.
10. Вейнберг Е.И. Борьба крестьян против крепостничества на южной окраине русского государства в первой половине XVII в. // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967.
11. Важинский В.М. Землевладение и складывание общины однодворцев в XVII веке. Воронеж, 1974.
12. РГАДА (Российский государственный архив древних актов). Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 121.
13. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 123.
14. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 128.
15. РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. № 140.
1. Belash N.Yu. Zona osvoeniya (frontir) i ee obraz v amerikanskoy i russkoy kul'turakh // Obshchestvennye nauki i sovremennost'. 1998. № 5. S. 5-19.
2. Stashevskiy E. K istorii dvoryanskikh chelo-bitnykh. M., 1918.
3. Smirnov P.P. Chelobitnye dvoryan i detey boyarskikh vsekh gorodov v pervoy polovine XVII v. // Chteniya Obshchestva istorii i drevnostey rossiyskikh. 1915. Kn. 3.
4. Novosel'skiy A.A. Pobegi krest'yan i kholopov i ikh sysk v Moskovskom gosudarstve vtoroy pol. XVII v. // Trudy instituta RANION. Vyp. 1. M., 1926. S. 327-354.
5. Novosel'skiy A.A. Otdatochnye knigi beglykh kak istoricheskiy istochnik dlya izucheniya narodnoy kolonizatsii na Rusi v XVII v. // Trudy istoriko-arkhivnogo instituta. T. 2. M., 1946.
6. Novosel'skiy A.A. K voprosu o znachenii "urochnykh let" v pervoy polovine XVII v. // Akademiku B.D. Grekovu ko dnyu semidesyatiletiya. M., 1955.
7. Andreev I.L. Urochnye leta i zakreposhchenie krest'yan v Moskovskom gosudarstve // Istoriya SSSR. 1982. № 1. S. 142-148.
8. Preobrazhenskiy A.A. Sysk beglykh na Urale v 1671 g. // Iz istorii Urala: sbornik statey. Sverdlovsk, 1961.
9. Shvetsova E.A. Kolonizatsiya Tambovskogo uezda v XVII v. // Ezhegodnik po agrarnoy istorii Vostochnoy Evropy. 1964 g. Kishinev, 1966.
10. Veynberg E.I. Bor'ba krest'yan protiv krepostnichestva na yuzhnoy okraine russkogo gosudarstva v pervoy polovine XVII v. // Novoe o proshlom nashey strany. M., 1967.
11. Vazhinskiy V.M. Zemlevladenie i skladyvanie obshchiny odnodvortsev v XVII veke. Voronezh, 1974.
12. RGADA (Rossiyskiy gosudarstvennyy arkhiv drevnikh aktov). F. 210. Stolbtsy Prikaznogo stola. № 121.
13. RGADA. F. 210. Stolbtsy Prikaznogo stola. № 123.
14. RGADA. F. 210. Stolbtsy Prikaznogo stola. № 128.
15. RGADA. F. 210. Stolbtsy Prikaznogo stola. № 140.
Поступила в редакцию 12.08.2015 г.
UDC 9
SEEKING FUGITIVES IN THE SOUTHERN BORDER OF RUSSIA IN 30-40-S IN THE XVII CENTURY (based on the example of Kozlovsky district)
Yuri Aleksandrovich MIZIS, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of History, Professor, Head of General and Russian History Department, e-mail: [email protected]
The history of the struggle of the landowners in the central and southern districts for the return of fugitive peasants to their owners in the first period of Belgorod boundary construction in 30-40s XVII century are viewed. Special attention is paid to the diversity of fugitive processes associated with the return of runaway peasants that took place in the early years of Kozlovsky district development. The process of gradual slipping down of the population central district to the south and then frontier district is traced. A variety of forms and ways of peasants fleeing to the southern outskirts is noted. It is pointed out that there were some contradictions in the state policy of the period. On the one hand, the government was forced to support the interests of nobility on the other hand, they were more interested in the rapid development of the southern territories. Such policy resulted in the rapid settlement of the new territories.
Key words: colonization, peasants, fugitives, nobility, service class people, voevode. DOI: 10.20310/1810-0201-2015-20-10-37-46
