CC BY
357
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ
www.hjournal.ru
ПОИСК ПУТИ РАЗВИТИЯ СОВЕТСКОЙ РОССИИ: БИФУРКАЦИИ И АЛЬТЕРНАТИВЫ 1918-1928 ГГ.1
НУРЕЕВ РУСТЕМ МАХМУТОВИЧ,
заведующий кафедрой макроэкономики Финансового университета,
заслуженный работник Высшей школы РФ, доктор экономических наук, ординарный профессор НИУ ВШЭ,
e-mail: nureev50@gmail.com
ЛАТОВ ЮРИЙ ВАЛЕРЬЕВИЧ,
доктор социологических наук, кандидат экономических наук, Российский экономический университет им. Г. В. Плеханова,
e-mail: latov@mail.ru
В 1918-1928 гг. в России осуществлялся институциональный поиск - поиск такого типа экономической политики, который вывел бы страну из системного кризиса. Победа большевиков привела в конце концов к альтернативной модернизации - попытке решать те же задачи, которые решали страны первого и второго эшелонов развития капитализма, но диаметрально иными методами: путем не трансформации рыночного механизма, а его полной замены механизмом директивного управления. Программа модернизации экономики России родилась не только и не столько из теоретических размышлений, сколько из повседневной хозяйственной практики «большевистского эксперимента». Коммунистическая идеология играла в выборе этих методов существенную, но не решающую роль; наоборот, практика альтернативной модернизации вела к «подгонке» идеологии под реальные возможности. Ключевые слова: институциональная экономическая история; российская цивилизация; власть-собственность; институциональная конкуренция; догоняющее развитие; экономика Гражданской войны; НЭП; коллективизация; ретропрогнозирование; советская экономика.
SEARCH THE WAY OF SOVIET RUSSIA DEVELOPMENT: BIFURCATIONS AND ALTERNATIVES, 1918-1928
NUREEV RUSTEM, M.,
Head of the chair «Macroeconomics», Financial University under the Government of the Russian Federation, Honored Worker of Higher School of the Russian Federation,
PhD, Tenured Professor of HSE, e-mail: nureev50@gmail.com
LATOV YURI, V.,
Doctor of social sciences, candidate of economic sciences (PhD), Plekhanov Russian University of Economics, e-mail: latov@mail.ru
In the 1918-1928 an institutional search is carried out in Russia - search of this type of economic
policy, which would bring the country out of the systemic crisis. The victory of the Bolsheviks led
eventually to the alternative modernization - an attempt to solve the same problems that have
1 При подготовке статьи использовались материалы профессора факультета экономики Хьюстонского университета (США) Пола Грегори, который является в настоящее время одним из ведущих зарубежных экономистов-советологов.
© Р. М. Нуреев, Ю. В. Латов, 2013
considered by the countries of first and second levels of capitalism development, but by means of diametrically different methods: no transformation of the market mechanism, but its complete replacement by policy management mechanism. The modernization program of the Russian economy was born, not only and not so much on theoretical reflection, as of the daily business practices of the "Bolshevik experiment". Communist ideology has played in the choice of these methods a significant, but not decisive role, on the contrary, the alternative modernization practice led to "adjustment" the ideology to a real opportunity.
Keywords: institutional economic history; the Russian civilization; power-property; institutional competition; overtaking development; economics of the Civil War, NEP; collectivization; retroprediction; the Soviet economy.
JEL: N10, N30, N50.
В текущем 2013 г. можно отметить «круглый» или «полукруглый» юбилей сразу нескольких ключевых событий эпохи жестоких социально-экономических «экспериментов» начала прошлого столетия:
- 95-летие начала Гражданской войны и провозглашения политики военного коммунизма;
- 90-летие завершения Гражданской войны (официально ее завершение датируют 1922 г., однако на самом деле последняя территория, занятая белыми войсками, Якутия, была отбита красными только в 1923 г.);
- 85-летие завершения НЭПа и начала Великого Перелома;
- 80-летие «голодомора», ставшего одним из результатов насильственной коллективизации.
Эти четыре юбилея дают веский повод поразмышлять о причинах того, почему за 15 лет Россия пережила 3 качественно разных типа экономической политики (а если считать не-большевистские режимы времен Гражданской войны, то даже 4 или 5 типов), каждый из которых давал свой «ответ» на «вызов» времени.
Неизменной чертой всего советского периода являлась «ведущая роль» (по существу, диктаторская власть) Коммунистической партии, поскольку все другие партии, которые участвовали в революциях 1917 г., очень быстро «вышли из игры». Советская экономическая система должна была соответствовать основным ценностям коммунистической идеологии: партийное руководство, плановая
экономика, государственная собственность. Однако коммунистическая идеология далеко не сразу стала догмой. Вплоть до 1930-х гг. большевики находились в поиске, исход которого не был жестко детерминирован, как, впрочем, и сама политическая победа большевиков. У общества всегда сохраняется возможность выбора — широкий или узкий коридор возможностей.
Экономический провал военного коммунизма. Социальноэкономическую историю Гражданской войны обычно сводят к политике военного коммунизма, хотя значительная (а временами — подавляющая) часть территории страны контролировалась белыми правительствами, которые по идее тоже должны были как-то управлять экономикой. Парадоксально: «белогвардейская» власть была, а «белогвардейской» экономической политики в общем-то и не было. Отказ от решения острых проблем до военной победы над большевиками был возведен белыми в принцип, следование которому делало эту победу невозможной (или, по крайней мере, очень трудной). Во главе белых правительств стояли профессиональные военные (Колчак, Деникин, Юденич, Миллер, Врангель), которые за редким исключением не понимали значения социально-экономических реформ. В частности, аграрная политика белых на «освобожденных» территориях сводилась в основном к принудительным реквизициям продуктов (что по существу не отличалось от большевистской продразверстки) и к муссированию лозунгов защиты законных прав частной собственности (т.е. отмены «черного передела») до грядущего созыва Учредительного собрания, который примет, наконец, легитимные
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
решения по всем наболевшим проблемам. Лишь в самом конце Гражданской войны, когда в 1920 г. белая армия Врангеля контролировала только Крым и Таврию, была сделана попытка перейти от «непредрешенчества» к более внятной формулировке социально-экономической программы белого движения2. Но передача земли крестьянам в частную собственность при условии выплаты 1/5 урожая в течение 25 лет (по «Приказу о земле» от 25 мая 1920 г.) совершенно не вызвала одобрения крестьян, предпочитавших получить от большевиков «всё и сразу».
Целью Октябрьской революции большевиков было установление нового социального порядка, основные принципы которого были намечены задолго до революции. Поэтому самым первым актом большевиков стал Декрет о Земле от 8 ноября 1917 г., которым они национализировали землю, уничтожив оставшиеся крупные имения. Строго говоря, тем самым узаконивалось то уравнительное перераспределение земли, которое крестьяне сами провели в период упадка центральной власти сразу после Февральской революции. Одновременно началась национализация промышленности — реально большевиками изначально были поставлены под прямой государственный контроль только «командные высоты»: банковская сфера, закупка и хранение зерна, транспорт, нефтяная и военная промышленность.
К середине 1918 г. большевики оказались вынуждены сражаться против белых и их иностранных союзников. Был критический период, когда большевики удерживали территорию, на которой находились, как писали советские историки, лишь 10% запасов угля, 25% чугунолитейных предприятий и менее 50% зерновых площадей бывшей Российской империи (Виноградов, 1976). Так как для
финансирования войны большевики активно печатали деньги, цены выросли в 8000 раз, наблюдалось значительное распространение бартера. В ситуации острого военного кризиса в 1918 г. большевики ввели систему военного коммунизма: деньги были в сущности исключены из оборота, частная торговля отменена, рабочие — милитаризованы, а сельскохозяйственная продукция сверх прожиточного минимума у крестьян стала принудительно изыматься.
Ограничения на торговлю хлебом как основным продуктом питания появились в России еще во время Первой мировой войны, когда в декабре 1916 г. царское правительство ввело продовольственную разверстку — обязательные госпоставки сельскохозяйственной продукции по фиксированным ценам. В марте 1917 г. Временное правительство сделало следующий шаг, введя хлебную монополию: государство декретировало свое право изымать у крестьян весь хлеб (за вычетом необходимого на личное потребление) и полностью запретило торговлю хлебом. Большевики приняли эстафету огосударствления хлебного рынка. Согласно Декрету от 9 мая 1918 г., все, имевшие излишек хлеба и не заявившие о нём, объявлялись «врагами народа», подлежали революционному суду и тюремному заключению, а также, само собой, бесплатной реквизиции хлеба. К излишкам первоначально относили то, что превышало 12 пудов зерна на едока, необходимых для посева и еды, но позднее к излишкам стали относить и значительную часть необходимого продукта. Наркомпрод осуществлял распределение собранного продовольствия и сельскохозяйственного сырья по губерниям в соответствии с их потребностями (точнее, исходя из ресурсов и информации об этих потребностях).
Для выявления хлеба, скрываемого «врагами народа», в деревни из городов посылали вооруженные продотряды. Насильственные конфискации окончательно провели рыночную черту между городом и деревней: крестьяне получали из города только 12-15% довоенных поставок в обмен на отбираемое зерно. Естественной реакцией на эту систему неэквивалентного обмена стали массовые крестьянские бунты и бурное развитие теневой торговли — мешочничества.
В городской экономике к 1920 г. были национализированы около 37 тыс. предприятий (примерно половина из них — мелкие). Перепись промышленных предприятий 1920 г. показала, что на более чем 5 тыс. национализированных предприятий работал только один работник (Мвьв, 1969. Р. 70). Крупные
2 О врангелевских экономических реформах см., например (Карпенко, 1993; Калягин, 2006).
предприятия якобы координировались Верховным Советом Народного Хозяйства (ВСНХ), но на самом деле планирование и контроль осуществлялись в очень малых масштабах. Первой попыткой национального экономического планирования стал план ГОЭРЛО (план электрификации всей страны), принятый лишь в декабре 1920 г.
Важной чертой военного коммунизма была милитаризация труда (см., например, (Борисова, 2001)). Объектом мобилизации стало все взрослое население страны. Трудовая мобилизация, подобно призыву в армию, осуществлялась по годам рождения через биржи труда и специальные агентства, которые занимались регистрацией и распределением работников в соответствии с указаниями Главкомтруда. Существовала единая тарифная сетка оплаты труда, в соответствии с которой все трудящиеся были разбиты на 35 разрядов. В качестве зарплаты выдавались дифференцированные продуктовые пайки. Контроль рабочей силы происходил в полувоенном режиме. Согласно декрету от 28 ноября 1919 г., трудовых дезертиров сурово наказывали — государственные рабочие и служащие, таким образом, работали в условиях военной дисциплины.
Недостаточный размер трудового пайка и ненадежность снабжения им способствовали широкому развития дезертирства. На IX съезде РКП(б) Л. Д. Троцкий отмечал, что из 1.150 тыс. рабочих, занятых в важнейших отраслях промышленности, 300 тыс. дезертировали3. Меры борьбы с уклоняющимися от трудовой повинности и дезертирами были достаточно суровы, отражая законы военного времени. Тем не менее процессы эти приостановить не удалось, так как заработная плата, по данным Наркомтруда, обеспечивала лишь 50% физиологического минимума в Москве и только 23% — в других городах4. Чтобы выжить, люди стремились переехать из голодающих городов в более сытую деревню. В результате количество городского населения в 1917-1920 гг. сократилось в России более чем вдвое — с 2,6 млн. до 1,2 млн. человек (Nove, 1969. P. 70).
Таблица 1
Упадок экономики России в военный период
Экономические показатели Доля показателей 1920 г. от показателей 1913 г., %
Промышленное производство 20
Сельскохозяйственное производство 64
Транспортные перевозки 22
Экспорт 0,1
Импорт 2,1
Составлено по: (Nutter, 1963. P. 165; Kaser, 1969. Р. 523-526).
Табл. 1 демонстрирует поразительный экономический провал в период
военного коммунизма. Впрочем, к 1921 г. большевики смогли победоносно завершить Гражданскую войну, хотя и в наши дни трудно сказать, была ли эта победа достигнута благодаря военному коммунизму или вопреки ему. На территориях, контролируемых в основном белыми (например, в Крыму), экономика пришла в такой же упадок, главными причинами которого, несомненно, были смута и разрушительная война.
Согласно распространенной точке зрения, сформулированной, например, британскими историками М. Доббом и Е. Х. Карром, военный коммунизм являлся вынужденной мерой советского правительства в годы Гражданской войны — изначально большевики отнюдь не собирались за считанные месяцы огосударствлять все, что только можно. Идеологические оправдания военного коммунизма (как, например, у Н. И. Бухарина в «Азбуке коммунизма» и «Экономике переходного периода» (Бухарин и Преображенский, 1919; Бухарин, 1920)), с этой точки зрения, были только «полетом фантазии левых». Позже многие ученые (в том числе из стран «социалистического лагеря») стали утверждать обратное: военный коммунизм был
3 См.: Девятый съезд РКП(б). (1960). Протоколы. М.: Госполитиздат, с. 93.
4 См.: Кульминация «военного коммунизма» (1989) // Экономика и организация промышленного производства, № 1, с. 172.
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
идеологическим шагом наивного большевистского руководства, сознательно стремящегося создать коммунистическую экономику буквально в один миг5. Вероятно, истина находится посредине — объективные требования военного времени наложились на субъективное «революционное нетерпение».
Несомненным фактом является то, что в условиях мирного времени меры военного коммунизма оказались решительно контрпродуктивными. В 1920 г., когда Гражданская война подходила к концу, профсоюзы начали восставать против гиперцентрализации производства и воинской повинности работников. Разочаровавшиеся в большевиках крестьяне требовали отмены государственной монополии на зерно, «голосуя обрезом». Последним ударом по военному коммунизму оказалось восстание моряков в Кронштадте в 1921 г., которое могло стать началом массовых антибольшевистских восстаний в армии, состоящей в основном из вчерашних крестьян. Поэтому советское руководство хотя и жестоко подавило мятежи, но одновременно выполнило требования восставших — поспешно отменило продразверстку и перешло от военного коммунизма к новой экономической политике (НЭПу).
«Зеленая» альтернатива в Гражданской войне. Если взглянуть на социально-экономические события времен Гражданской войны как на
институциональную конкуренцию, то их можно интерпретировать как
противоборство трех моделей — красной (военный коммунизм), белой
(«непредрешенчество») и зеленой («мешочнической»).
Во время войны город нуждался в продуктах сельского хозяйства сильнее, чем деревня в промтоварах, а потому «невидимая рука» рынка обеспечивала преимущества деревни. Поэтому любая официальная власть — как красная, так и белая — была вынуждена принуждать крестьян к неэквивалентному (с точки зрения рынка) обмену. Парадокс заключается в том, что та социально-экономическая модель, которая больше всего нравилась большинству в крестьянской России, — анархическая зеленая — была в политическом отношении наиболее аморфной и в военном отношении самой слабой. За двумя другими моделями стояли сильные армии, но обе эти системы, мягко говоря, не пользовались популярностью.
Про неприятие крестьянами «красной» политики военного коммунизма хорошо известно. На протяжении всей Гражданской войны на территории Советской России постоянно вспыхивали крестьянские мятежи под лозунгами отмены продразверстки и Советской власти без коммунистов. Реализовав долгожданный «черный передел», крестьяне упорно не желали «задарма» делиться с новой властью продуктами своего труда.
В то же время на территориях, занятых белыми армиями, крестьяне тоже часто поднимали восстания (особенно в Сибири и на Дальнем Востоке). Это связано с тем, что противники большевиков оказались не в состоянии доступно для масс сформулировать свои социально-экономические цели и, главное, подкрепить слова делом. Такая политика делала «непредрешенческую» модель наименее привлекательной для крестьян.
Самая привлекательная для крестьян модель экономики была связана с «мешочничеством» — массовой нелегальной деятельностью мелких
продовольственных перекупщиков (спекулянтов). Мешочническая деятельность расцвела еще до прихода к власти большевиков6. Почти сразу же после введения ограничений на торговлю хлебом появились предприимчивые крестьяне, которые скупали зерно в деревне и контрабандой везли ее в город, зарабатывая «рубль прибыли на рубль капитала» (Павлюченков, 1997. С. 230). Еще летом 1917 г.
5 Мнение, что военный коммунизм был принят по идеологическим причинам, высказывалось, например, венгерским историком Л. Самуэли (Szamuely, 1974. P. 7-62). Советская официальная историография резко выступала против такой точки зрения, объявляя ее «буржуазными фальсификациями» (см., например, (Виноградов, 1976. С. 251-252). В советологической литературе с обсуждением этой проблемы можно ознакомиться, например, по работе (Malle, 1985. Ch. 1).
6 Теоретическое осмысление материалов о теневой экономике эпохи военного коммунизма началось уже в 1920-е гг. (Вайсберг, 1925; Кондратьев, 1991. С. 307-310). Из более современных исследований по этой проблеме см., например, (Давыдов, 1994. С. 41-54; Павлюченков, 1997. С. 229-244).
Временное правительство начало устанавливать заградительные отряды, которые перекрывали мешочникам доступ в города. Политика военного коммунизма придала мешочничеству совершенно фантастические масштабы. Хотя, согласно правительственным распоряжениям, Наркомпрод должен был собирать и затем распределять все хлебопродукты, фактически в руки советских органов власти попадало первоначально менее 1/3 собранного хлеба. «...Только наименьшая часть сельскохозяйственной продукции попадала в снабженческие органы государства, а большая доля уходила на подпольный рынок» (Вайсберг, 1925. С. 126), где цена в несколько раз превышала предписанный государством уровень.
Хлеб. млн. пудов
400 300 200 100
О -I--------,---------,-----------,
О 1918/19 1919/20 1920/21
Рис. 1. Хлебозаготовки Наркомпрода и закупки хлеба горожанами на «вольном» рынке Составлено по: (Дмитриенко, 1966. С. 228).
Большевистское руководство понимало неэффективность проводимой политики, но интерпретировало создавшуюся ситуацию в привычных для него терминах классовой борьбы. Можно вспомнить опубликованную в «Правде» в ноябре 1919 г. программную статью «Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата», где В. И. Ленин писал: «Вот тот крестьянин, который дал в 19181919 году голодным рабочим городов 40 миллионов пудов хлеба по твердым, государственным, ценам, в руки государственных органов, . вот этот крестьянин есть крестьянин трудящийся, полноправный товарищ социалиста-рабочего... А вот тот крестьянин, который продал из-под полы 40 миллионов пудов хлеба по цене вдесятеро более высокой, чем государственная, . надувая государство, . вот этот крестьянин есть спекулянт, союзник капиталиста, есть враг рабочего, есть эксплуататор» (Ленин. Т. 39. С. 278)7. В реальной жизни подобной четкой поляризации не было, крестьянин-трудящийся и крестьянин-спекулянт чаще всего оказывался одним и тем же лицом. Отдав за бесценок под дулом винтовок продотрядовцев часть своего урожая, другую — и большую — его часть крестьянин с выгодой продавал приезжавшим из города мешочникам.
Процесс «конкуренции» Наркомпрода и мешочников в борьбе за хлеб хорошо иллюстрируется статистическими данными о динамике хлебозаготовок и хлебозакупок в 1918-1921 гг. (см. рис. 1): в начальный период через Наркомпрод проходило менее 4 хлебопродуктов, и лишь к концу Гражданской войны большевикам удалось добиться контроля над % хлебопродуктов, что закономерно вызвало взрыв крестьянского недовольства.
Мешочниками становились как горожане, так и крестьяне из числа людей «пассионарного» склада характера: в этой профессии знание рыночной конъюнктуры необходимым образом сочеталось с недюжинной физической силой, умением постоять за себя и находить общий язык с кем угодно. Некоторая часть мешочников обеспечивала продуктами только себя и своих близких, но большинство рассматривало это занятие как профессию, приносящую прибыль. Именно мешочники стали той едва ли не единственной социальной группой, которая
7 В черновых заметках руководителя Советской России есть еще более заостренная формулировка: «Свободная торговля хлебом есть государственное преступление» (Ленин. Т. 39. С. 449).
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
выиграла от политики военного коммунизма, накопив первоначальный капитал для легального бизнеса в период НЭПа. Ликвидировав предпринимательский класс дореволюционной России, большевики, сами того не желая, создали новых предпринимателей, гораздо менее обремененных традициями «честного бизнеса».
«Мешочническая» модель экономики сформировала и определенную военнополитическую оппозицию официальной власти как красных, так и белых. Речь идет об «атаманщине», часто называемой зеленым движением, - массовом политическом бандитизме под лозунгами защиты крестьян от государственного насилия. Чаще всего атаманы ограничивались уничтожением красных продотрядов и белых фуражирских команд, но нередко им удавалось полностью подавить официальную власть и захватить контроль над обширной территорией. Ярким примером зеленой альтернативы является анархистская «Махновия» на юге Украины, просуществовавшая несколько месяцев в 1919 и 1920 гг.
Екатеринославская губерния, база махновского движения, была одной из наиболее рыночных в России (Шубин, 1998. С. 24). Естественно, что в условиях войны любая власть (и красная, и белая) рассматривала такой район как объект насильственных реквизиций. Наоборот, для самих крестьян наилучшим было бы отсутствие любой регулярной власти, мешавшей обогащаться на стихийном товарообмене с голодающим городом. Именно такой порядок и стремился обеспечить Нестор Махно, самый знаменитый атаман Гражданской войны, предлагавший рабочим налаживать добровольный прямой продуктообмен с крестьянами без опоры на какие-либо государственные структуры (Шубин, 1998. С. 110-113). Отмена продразверстки и свободная торговля были лозунгами и других зеленых атаманов, которым удавалось в 1920-1922 гг. на какой-то срок захватить власть в некоторых регионах, — например, Антонова в Тамбовской губернии и руководителей ЗападноСибирского восстания (см., например (Савченко, 2011)).
Анархистская модель самоуправляющейся и самоорганизующейся экономики объективно обеспечивала полную свободу рук владельцам товарных запасов хлеба и торговцам-перекупщикам. Поэтому Махно и другие атаманы зеленого движения имели в глазах крестьян-товаропроизводителей несомненные преимущества и перед красными, и перед белыми.
Конечно, в долгосрочном аспекте «зеленая альтернатива» (анархистский «рыночный социализм») была заведомо нежизнеспособна: в отсталой аграрной стране, экономика которой к тому же сильно разрушена в результате двух войн и двух революций, осуществить экономический рост можно только за счет активного перераспределения ресурсов сельского хозяйства на нужды промышленности. К тому же среди зеленых атаманов никто не смог стать политическим лидером национального уровня. Поэтому зеленое движение, пик которого пришелся на 19201921 гг., было обречено на поражение. Крестьянство оказалось вынуждено признать большевистский режим как second best (или, скорее, как меньшее зло).
Проблематичные успехи НЭПа. С самого начала провозглашения НЭПа у этой экономической политики был двойственный статус — то ли временная вынужденная мера, то ли долгосрочная стратегия. Даже В.И. Ленин в своих публичных выступлениях колебался в оценках. То он оправдывал НЭП перед лицом разгневанных членов партии «как временную передышку, как шаг назад, для того, чтобы сделать два шага вперёд». То заявлял, что «“военный коммунизм" был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой. Он был временной мерой» (Ленин. Т. 32. С. 321)8. В последние месяцы активной жизнедеятельности В.
8 В зарубежной советологической литературе высказывалось мнение (Roberts, 1974. Р. 36-41), что это высказывание не отражает реальной точки зрения Ленина, который на самом деле рассматривал военный коммунизм как, в сущности, правильное развитие, от которого пришлось отказаться в результате восстаний 1920-1921 гг. Робертс указывал, что те объяснения, которые использовал Ленин, чтобы оправдать отход от военного коммунизма с идеологической точки зрения, не были бы необходимыми, если бы военный коммунизм был бы просто временной мерой военного периода. Полемизируя с этим мнением, отметим, что в «Очередных задачах Советской власти» еще в апреле 1918 г. В. И. Ленин призывал не увлекаться экспроприациями, а перенести центр тяжести на организацию реального учета и контроля. Как в 1918 г., так и в 1921 г. было очень много таких коммунистов, которые видели сущность коммунистического строительства только в огосударствлении и которых В. И. Ленин пытался переубедить.
И. Ленин начал склоняться к «полной перемене точки зрения на социализм», однако его уход из жизни заставил политических лидеров Советской России самостоятельно выбирать путь развития страны. Колебания в понимании стратегии и тактики социально-экономического развития страны длились до Великого Перелома 19281929 гг.
НЭП стал по существу первым в мировой истории опытом смешанной экономики — соединения в условиях мирного времени частного предпринимательства и активного государственного регулирования. Сельское хозяйство оставалось в руках крестьян, существенная часть промышленности, не относящаяся к «командным высотам», была денационализирована. Около 3/4 промышленности оставались национализированными, включая топливную, металлургическую, военную промышленность; под полным государственным контролем остались транспорт, банковский сектор и международная торговля.
Хотя плановые учреждения предоставляли государственным производственным объединениям (трестам) «контрольные цифры», в целом
экономика НЭПа не была плановой. Ограниченное физическое планирование осуществлялось Комитетом государственных заказов, который размещал заказы через ВСНХ. Народный комиссариат финансов являлся более сильным учреждением
— не случайно современники говорили о «диктатуре Наркомфина». Центральный банк открылся вновь в 1921 г. и выпустил новую стабилизированную валюту, советский червонец, который стал последней российской конвертируемой валютой вплоть до 1990-х гг. В период НЭПа крестьяне имели право продавать свою продукцию нэпманам или государственным снабженческими организациям — три самые крупные из них («Центросоюз», «Хлебоцентр» и «Союзхлеб») возглавлялись А. Микояном, наркомом торговли. Политбюро устанавливало нормы по хлебозаготовкам для снабженческих кампаний (а не для крестьян) и очень тщательно следило за заготовками по отчетам снабженческих организаций и собственной сети информаторов.
В период НЭПа восстановительный экономический рост был стремителен. Как в промышленности, так и в сельском хозяйстве к 1928 г. оказались достигнуты результаты, в основном превышающие довоенные показатели (см. табл. 2). Однако, несмотря на выдающийся прогресс, советское правительство через 7 лет после провозглашения НЭПа отказалось от него в пользу радикально иной социальноэкономической политики.
Таблица2
Уровень выпуска СССР 1928 г. в процентах от выпуска 1913 г.
Экономические показатели Доля показателей 1928 г. от показателей 1913 г., %
Национальный доход
- в ценах 1913 г. 117
- в ценах 1926-1927 гг. 119
Промышленное производство
- в ценах 1913 г. 129
- в ценах 1926-1927 гг. 139-143
Сельскохозяйственное производство
в ценах 1926-1927 гг. 111
Производство отдельных продуктов
в натуральном выражении
- зерно 87
- чугун 79
- сталь 102
- уголь 122
- грузооборот 104
- электричество 203
Экспорт 38
Импорт 49
Составлено по: (Вайнштейн, 1B6B. С. 102; Davies, 1B??. Р. 63; Wheatcroft, 1B??. Р. 23; Wheatcroft, 1B?B; Bergson, 1B61. P. ?; Kaser, 1B6B. Р. 523-526).
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
Часто утверждают, что отказ от НЭПа произошел в период очевидного пика успеха этой политики. Но на самом деле успехи НЭПа не следует переоценивать.
Прежде всего, НЭП так и не получил идеологического обоснования как эффективной стратегии социалистического строительства. Очень большое число большевиков рассматривали НЭП как угрозу сущности коммунизма. По их мнению, Ленин предпринял «шаг назад», и теперь, после достижения политической и экономической стабильности, настало время делать «два шага вперед».
НЭП был ущербен, поскольку закреплял расщепление страны на «полу-социалистический» город и «антикоммунистическую» деревню, где жило большинство населения страны. В 1917 г. население Советской России составляло 163 млн., из которых 134 млн. жили в сельской местности, но только 494 крестьянина были членами коммунистической партии. Это отчуждение деревни от коммунистической идеологии сохранялось и в дальнейшем: по состоянию на 1 октября 1928 г. из 1,4 млн. членов и кандидатов в члены ВКП(б) только 198 тыс. классифицировались как крестьяне или сельскохозяйственные рабочие. Многие деревни никогда не видели ни одного коммуниста, кроме как случайно приехавшего чиновника. Секретные отчеты ВЧК-ОГПУ, в которых деревня изображалась бунтарской и враждебной, стали своеобразной призмой, сквозь которую партийное руководство СССР с недоверием смотрело на советскую деревню9. В этих секретных отчетах ясно обозначалось крестьянское неприятие Советской власти, которая по-прежнему воспринималась чаще всего как меньшее зло.
Самое главное, НЭП был успешен в обеспечении восстановительного роста, однако существовали большие сомнения в том, сможет ли он обеспечить объективно необходимый качественный скачок в социально-экономическом развитии.
Критики НЭПа утверждали, что к концу 1920-х гг. экономический подъем достиг своего предела в отсутствие значительных новых инвестиций. Основной капитал в тяжелой промышленности в 1924 г. оценивался на 23% ниже своего максимального показателя 1917 г., капитал был устаревшим и нуждался в замене. Военная индустрия оставалась слабой, что крайне беспокоило партийное руководство, не без оснований опасавшееся повторения иностранной интервенции.
Во второй половине 1920-х гг. начались проблемы и в сфере хлебозаготовок. Согласно официальной статистике, госзакупки хлеба упали с 10,6 млн. т в 1926/1927 г. до 10,1 млн. в 1927/1928, а затем до 9,35 млн. в 1928/1929 г. (Davies, 1989. P. 427); сокращение на 12% вынудило правительство СССР впервые за всю историю советского государства импортировать хлеб. Это был для Кремля тревожный сигнал, который обозначал кризис системы снабжения городской экономики продовольствием, а также уменьшение экспортных возможностей (как следствие — снижение средств на закупку за рубежом нового оборудования). Уже в октябре 1927 г. начали проводиться первые крупномасштабные чрезвычайные хлебозаготовки. Партийные работники и уполномоченные лица от «органов» были посланы в деревни; представители местной и региональной партийной власти лично назначены ответственными за заготовки; на дорогах выставлены дорожные контрольно-пропускные пункты; зерно, продаваемое на местных рынках, конфисковано; крестьяне арестовывались за поджог зерна и за частную торговлю зерном. Как и следовало ожидать, чрезвычайные меры, напоминавшие о военном коммунизме, не способствовали росту хлебозаготовок и вызвали недовольство крестьян. Эти события стали началом конца НЭПа.
Поиск модели развития. Социально-экономическая история СССР рассматривается обычно как противоборство субъективистского коммунистического доктринерства и объективных жизненных реалий. Но не следует преувеличивать «вину» марксизма в достижениях и провалах советской системы — хотя бы по той причине, что советская экономика оказалась перед лицом таких задач, о которых основоположники марксизма заведомо ничего не писали. Ведь К. Маркс был
9 См.: Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Под ред. А. Береловича, Б. Данилова. 2000. Т. 2. 1922-1929. М.: РОССПЭН.
убежден, что коммунистическая революция произойдет в высокоразвитых странах. Фактически же РКП(б) захватила власть в «среднеслабой» стране, которая даже не завершила первичной индустриализации.
В 1920-е гг. партийное руководство СССР объективно решало проблемы не столько «коммунистического строительства», сколько догоняющего развития, — те проблемы, которые приняли всемирные масштабы в 1950-1960-е гг., после появления массы «новорожденных» государств стран «третьего мира». Поэтому для понимания институционального выбора СССР, очень надолго определившего пути развития страны, полезно сопоставить развитие нашей страны с парадигмами экономической теории развития (economics of development) (см. табл. 3) (Нуреев, 2008).
Таблица 3
Аналогии между подходами к проблеме «первоначального социалистического накопления» в СССР 1920-х гг. и парадигмами экономической теории развития 19502000-х гг.
Характе- ристики парадигм Кейнсианский подход Неоклассический подход Традицион- но- институцио- нальный подход Неоинститу- циональный подход Леворади- кальный подход
Разработчики парадигмы Х. Чинери, 1960-е гг. У. А. Льюис, 1960-е гг. Г. Мюрдаль, 1960-е гг. Э. де Сото, 1980-е гг. А. Эммануэль, 1960-е гг.
Главная проблема модерниза- ции Нехватка финансовых (инвестицио нных) ресурсов Нехватка трудовых ресурсов в современном секторе Низкое качество управления и трудовых ресурсов Слабая защита прав собственности, рентоиска-тельство вместо конкуренции Тормозящее влияние капиталистической мир-системы
Метод решения главной проблемы Внешние займы на мировом финансовом рынке Перелив рабочей силы из традиционного сектора в современный сектор Формирование «нового человека» -повышение уровня жизни наиболее бедных слоев населения Защитаправ собственности предпринима- телей Самодостаточное национальное экономическое развитие
Близкие подходы к «первонача льному социалистическому накоплению» «Линия Красина»: предоставление концессий, наращивание экспорта «Линия Троцкого» (концеп цияЕ. А. Преображенского): госзакупки зерна по заниженным ценам «Линия Бухарина»: призывы крестьян к «обогащению» , пропаганда культурной революции и «врастания крестьянина в социализм» Некоторые идеи «позднего» Ленина (о «строе цивилизованных кооператоров») «Линия Сталина» во время «холодной войны»
Препятствия реализации в СССР 19201930-х гг. Экономическая блокада со стороны развитых стран Необходимость преодолеть сопротивление крестьянства Нацеленность на быстрые успехи, в то время как формирование «нового человека» происходит медленно Массовый правовой нигилизм, негативное отношение к пред-принимательс тву Слабое развитие многих отраслей промышленности
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
Из идей пяти основных парадигм экономики развития в Советской России 1920-х гг. высказывались и хотя бы частично применялись в той или иной форме абсолютно все. Поскольку эти парадигмы в значительной степени дополняют друг друга, НЭП можно трактовать как своеобразную институциональную конкуренцию — нащупывание оптимального пути развития. Но к концу 1920-х пришлось выбирать, на какую из парадигм делать основную ставку. В результате в 1928-1929 гг. произошел отказ от НЭПа — отказ от развития смешанной экономики в пользу институтов командной экономики.
Если взглянуть на Великий Перелом с точки зрения проблем экономики развития, то он во многом теряет уникальность и предстает как своеобразная смесь неоклассического и традиционно-институционального подходов к решению задач догоняющего национального развития. Такой выбор, скорее всего, был неизбежен. Ведь для «большого толчка» при помощи крупных внешних займов не было политических условий: как гласит известный анекдот, советским дипломатам при обсуждении возможностей кредитов откровенно заявили, что после отказа от оплаты царского внешнего долга Советская Россия может рассчитывать только на «Капитал» Карла Маркса. До возможности самодостаточного развития «социалистический лагерь» дорастет только в 1950-е гг. А идея защиты прав собственности предприимчивых людей слишком противоречила национальному менталитету. Поэтому выбирать приходилось не столько набор инструментов модернизации, сколько методы их применения.
Предвосхищая идеи неоклассиков, партийное руководство организовало перелив ресурсов из традиционного сельского хозяйства в современную промышленность. Как и предлагали позже традиционные институционалисты, в советской социальной политике 1930-х гг. обращалось внимание на улучшение жизни самых бедных слоев города и деревни. Спецификой советского догоняющего развития стало активное применение насилия и правил «игры с нулевой суммой»: чтобы поднять индустрию, была «ограблена» деревня; чтобы добиться поддержки бедных, государство уничтожало «как класс» более состоятельные слои. Соотношение издержек и выгод советского догоняющего развития в результате оказалось не слишком эффективным.
В основу Великого Перелома легла стратегия по накоплению капитала, предложенная еще в середине 1920-х гг. «левыми уклонистами»-троцкистами (прежде всего, Е. А. Преображенским) (Erlich, I960; Spulber, 1964). Троцкисты утверждали, что индустриализация требует, чтобы рабочая сила перетекала из деревни в город, где промышленные рабочие будут потреблять сельскохозяйственные излишки. Такое перераспределение могло осуществиться только в том случае, если крестьяне стали бы меньше потреблять (упал бы их уровень жизни), чтобы растущие города могли потреблять больше. Соответственно, Е. А. Преображенский предложил ввести государственную монополию на зерно, которая установила бы низкую закупочную цену (чтобы понизить доходы крестьян), перепродажу зерна по высоким розничным ценам и использование торговой прибыли для финансирования промышленных инвестиций. Преображенский предложил масштабное перемещение доходов из сельского хозяйства в промышленность, но не мог объяснить, с какой стати крестьяне станут продавать государству зерно по искусственно заниженным ценам. Партийное руководство смогло разрубить этот гордиев узел — оно ввело в модель Преображенского принудительную коллективизацию как метод обеспечения продаж сельхозтоваров по низкой цене.
Насильственная коллективизация как «выдавливание» ресурсов. В
мае 1928 г. И. В. Сталин заявил, что выпуск зерна превысил довоенный уровень, но объем продаж зерна составлял лишь половину довоенных показателей из-за «кулацкой стачки». Выводы высшего партийного руководства во главе со Сталиным оказались следующими: если крестьяне намеренно саботировали
функционирование системы, их следует насильственно подчинить советской власти.
Насильственная коллективизация была представлена как неизбежная реакция на крестьянский саботаж, призванная сохранить режим. Победа группы Сталина над «правыми уклонистами» (Бухарином и его сторонниками, которые выступали за продолжение стратегии НЭПа) позволила объявить весной 1929 г. масштабную программу по индустриализации и в конце 1929 г. — по форсированной коллективизации.
Незамедлительным следствием коллективизации стало падение в 1929-1933 гг. сельскохозяйственного производства. Это падение было особенно серьезным для животноводческого сектора, так как крестьяне противились приказу перевести свой скот в недавно организованные колхозы и предпочитали его забивать, чтобы «на прощание» вволю наесться. Есть несколько оценок урожаев зерна в СССР в 19281940 гг. в гипотетических условиях «долгого НЭПа». Сравнение разных контрфактических (ретропрогнозных) оценок с данными реальной истории показывает, что, начиная с 1931-1932 гг., фактический сбор был более чем на 10% ниже, чем в любой контрфактической модели. Это доказывает, что принудительная коллективизация оказала сильное тормозящее влияние на сбор зерновых (Хантер и Ширмер, 1995). Хотя урожай зерна в годы коллективизации был относительно стабильным, продажи зерна в 1929-1933 гг. резко выросли (см. рис. 2) — частично за счет резкого падения количества скота, на корм которому была бы направлена часть зерна, продаваемого государству.
Soviet Grain Production and Procurement
1929 1930 1931 1932 1933 1934 1935 1936 1937 1938
Year
Рис. 2. Производство зерна и государственные хлебозаготовки в СССР 1929-1938 гг.
Источник: (Gregory and Stuart, 2001. P. 77).
Табл. 3 опровергает советский миф о добровольной коллективизации. До 1929 г. лишь небольшое количество крестьянских хозяйств хотели присоединиться к колхозам, но к 1931 г. более половины крестьянских хозяйств вошли в колхозы. Вряд ли главным стимулом вступления в колхоз были экономические преимущества крупного агропроизводства. Хотя коллективизация проводилась под лозунгом модернизации сельского хозяйства, средний уровень производства продуктов на протяжении 1930-х гг. особо не изменилось: если в высокоурожайном 1937 г. удалось собрать зерна на треть больше, чем в начале коллективизации, то в 1938 г. урожай упал до прежнего уровня. Главным стимулом для массового вступления крестьян в колхоз был скорее кнут, чем пряник.
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
Таблица 3
Рост колхозного сектора, 1918-1938 гг.
Год Колхозы (тыс.) Хозяйств в колхозах (тыс.) Коллективизированные крестьянские хозяйства (%)
1918 1,6 16,4 0,1
1928 33,3 416,7 1,7
1929 57,0 1.007,7 3,9
1930 85,9 5.998,1 23,6
1931 211,1 12.033,2 52,7
1932 211,1 14.918,7 61,5
1935 245,4 17.334,9 83,2
1938 242,4 18.847,6 93,5
Источник: (Volin, 1970. P. 211).
Насильственная коллективизация вызвала едва ли не войну деревни против Советской власти. Отчеты советских спецслужб насчитывают около 13 тыс. крестьянских восстаний в 1929 г.; только в феврале было 736 массовых крестьянских демонстраций, в которых участвовали в общей сложности около четверти миллиона людей. В 1930 г. ОГПУ казнило более 20 тыс. крестьян (Хлевнюк, 1996. С. 17-19). Повторению массовых антисоветских восстаний, как в 1920-1921 гг., препятствовало главным образом отсутствие у крестьян оружия.
Руководство большевиков надеялось, что оно сможет найти союзников среди более бедных крестьян и настроить их против «богатых» кулаков. Партия более года обсуждала судьбу кулаков. Сталин представил свое решение в речи 27 декабря 1929 г.: «От политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества, как класса... Конечно, нельзя его [кулака] пускать в колхоз. Нельзя, так как он является заклятым врагом колхозного движения». Поскольку не было сформулировано никаких объективных критериев, кто же является кулаком, «заклятым врагом» можно было объявить практически любого зажиточного крестьянина (не только богатого, но и середняка), хотя бы иногда использовавшего наемный труд. Курс на исключение кулаков из советских колхозов и на их ликвидацию означал казнь, депортацию или, в лучшем случае, анонимную жизнь в городах тех «неблагонадежных» крестьян, которые не верили в коммунизм и в период НЭПа пытались самостоятельно избавиться от бедности. Выдвижение в колхозах на руководящие посты политически надежных выходцев из бедноты создавало надежную опору для советской власти в деревне.
Разработанная современными историками-экономистами Л. Бородкиным и Л. Свищевым ретропрогнозная модель развития социальной дифференциации советских крестьян при сохранении НЭПа показала (Бородкин и Свищев, 1992), что Великий Перелом прервал начавшийся еще в годы Гражданской войны процесс массового осереднячивания деревни. При таком сценарии за 1924-1940 гг. посевы возросли бы примерно на 64-70%, а поголовье скота — на 41-50%. В реальной истории Великий Перелом привел к сильному спаду аграрного производства; поголовье скота, например, было восстановлено только в 1950-е гг.
Принудительное изъятие зерна у колхозников стало причиной катастрофического голода в ряде аграрных регионов страны, который достиг своего пика в 1932-1933 гг. Количество умерших и степень вины партийного руководства за этот «голодомор» остаются предметом острых дискуссий (в т.ч. с политическим оттенком) и в наши дни: наиболее объективной считается оценка в 7 млн. человек, из которых 3-4 млн. пришлось на Украину и 1-2 млн. на Казахстан. «Голодомор» прекрасно подтверждает концепцию А. Сена, что голодовки, как правило, связаны не с недостатком продуктов, а с институциональными «провалами». Урожаи 19321933 гг. не были особенно низкими, но крестьяне, насильственно загнанные в колхозы, не стремились выращивать и собирать больше, чем им нужно было самим для пропитания, полагая, что государство будет вынуждено смириться с сокращением хлебозаготовок. Именно таким образом крестьяне действовали в 1920
г., не желая тратить силы на выращивание продуктов, которые продотряды заберут почти даром. Но в 1930-е гг. партийное руководство оказалось более упорным и безжалостным — угроза голодной смерти не рассматривалась как повод для снижения обязательных хлебозаготовок.
Коллективизация инициировала большой приток рабочей силы на промышленные стройки, которая была хотя и малоквалифицированной, но зато дешевой или даже абсолютно бесплатной. С одной стороны, раскулачивание дало первый массовый приток бесплатной рабочей силы в ГУЛАГ. По состоянию 1 января 1933 г. лагеря содержали 334 тыс. заключенных, еще 1.142 тыс. проживали в специальных поселениях. Большинство из них были именно жертвами коллективизации (Khlevnyuk, 2001. Р. 116)10. С другой стороны, загнанные в колхозы крестьяне начали стремиться уйти из голодающей деревни в города. Чтобы предотвратить обезлюдивание агросферы, правительство при помощи паспортной системы создало «новое крепостное право», прикрепляющее колхозников к их рабочему месту: в 1932 г. была введена система прописки и внутренних паспортов, которые крестьянам не выдавались.
Проблема альтернативы Великому Перелому. До сих пор продолжаются дискуссии, в какой степени насильственная коллективизация была вызвана необходимостью решать экономические проблемы, а в какой — стремлением партийного руководства к политической победе над крестьянством.
Начиная с 1960-х гг. экономисты стали подвергать сомнению официальную советскую версию о кризисе хлебозаготовок из-за их «бойкотирования» злодейскими «кулаками». Как и во время продразверстки, в конце 1920-х гг. кризис хлебозаготовок существовал только по отношению к поставкам государству и не распространялся на весь сельскохозяйственный рынок. Он был вызван политикой государства в отношении цен, а не мифическими намерениями уничтожить советскую власть (Gregory and Mokhtari, 1993).
Утверждения о крестьянском «саботаже» опровергаются, что государственные закупочные цены были заметно ниже рыночных цен. В частности, в 1928/1929 сельскохозяйственном году государственные цены были вдвое ниже, чем цены на частных рынках. Поэтому вполне понятно, почему крестьяне продавали зерно частым торговцам, а не государству. После 1926/1927 года закупочные цены государства даже не покрывали средних издержек (Merl, 1981. P. 137-139), и многие крестьяне предпочитали символично сжигать зерно, чем перепродавать его государству.
Рынлчигая ЦП ИЗ
Го СУ ЦАРС Т Р С Нив * цена
Государст Е: о: планируемые хлебозаготовки
Предлзжение
V Т
Добровольная продажа
количеств о зерна
Рис. 3. Модель предложения советскими крестьянами зерна при различном уровне цен
10 См.: ГУЛАГ: Экономика принудительного труда. / Под ред. Л. И. Бородкина, П. Грегори, О. В. Хлевнюка. 2005. М.: РОССПЭН.
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
Из рис. 3 видно, что государство было готово закупить OT единиц зерна по низкой государственной цене; однако государственным организациям по такой цене крестьяне добровольно поставили бы лишь OV единиц. Разница (VT) могла быть либо продана частным торговцам по цене выше государственной, либо пойти на корм скоту, могла быть съедена или даже сожжена, особенно если государственная цена зерна была ниже его себестоимости. Таким образом, рис. 3 говорит, что при недостаточно высокой цене государство может лишь силой обеспечить необходимый уровень хлебозаготовок. Насильственная коллективизация, проведенная партийным руководством во главе с И. В. Сталиным, создала институт, способный силой отбирать излишек у деревни. Рис. 2 показывает, что между 1929 и 1938 гг. хлебозаготовки неуклонно росли, несмотря на колебания урожая. Коллективизация действительно обеспечила полный государственный контроль над зерном.
«Выдавливание» ресурсов из деревни было, скорее всего, неизбежно. Однако сама насильственная коллективизация была во многом результатом скорее конкретных решений «шаг за шагом», чем некоего заранее составленного стратегического плана. Партийное руководство СССР в принципе понимало неизбежные издержки насильственной коллективизации, поэтому решение о ее проведении принималось нелегко.
Сам Е. А. Преображенский говорил: «Коллективизация — вот краеугольный камень [решения] проблемы. Предполагал ли я такую коллективизацию? Нет, не предполагал» (Erlich, 1960. P. 177). А американский экономист-советолог А. Эрлих прокомментировал это так: «Преображенский был достаточно осторожен, чтобы не добавить, что этого не предполагал и Сталин в самом разгаре дебатов по поводу индустриализации» (Erlich, 1960. P. 144). Даже некоторые большевистские лидеры прямо высказывались, что если бы крестьяне были готовы поставить государству зерно по заниженным ценам, то коллективизация не была бы необходимой. Именно так говорил А. Микоян в июне 1929 г.: «... Я убежден, что в отсутствие проблем с зерном вопрос о сильных коллективных хозяйствах. не был бы поставлен сегодня в таком масштабе и с такой силой. и если бы зерно имелось в изобилии, то настолько серьезного вопроса об организации колхозов и совхозов на сегодняшний день также не стояло бы»11.
Вопрос в том, могли ли советские крестьяне согласиться поставлять зерно по заниженным ценам в обмен на сохранение самостоятельности своих хозяйств? Опыт стран Восточной Европы (например, Польши и Югославии) второй половины 1940-х
— 1950-х гг. показывает, что коммунистический политический режим в принципе может отказаться от принудительной коллективизации сельского хозяйства. Однако в этих странах не было и особой необходимости «грабить» деревню ради подъема городской экономики, поскольку они могли опереться на помощь СССР.
Пока никто из экономистов-историков не разработал доказательного ретропрогноза, как Советская Россия смогла бы осуществить ускоренную индустриализацию без «ограбления» деревни12. Есть, правда, интересное ретропрогнозное исследование британского экономиста-историка Р. Алена: по его оценке, развитие институтов централизованного планирования и неограниченного кредитования действительно сильно способствовало промышленному экономическому росту в СССР, а вот варварская политика насильственной коллективизации дала лишь относительно небольшую добавку выпуска промышленной продукции (Allen, 1997; 2003). Однако его выводы подвергают критике (Эллман, 2007), они пока не получили широкого признания. Поэтому вопрос о реальной альтернативе Великому Перелому остается открытым.
Когда к концу 1930-х гг. советская командно-административная система полностью качественно сформировалась, то возникшая система поразительно
11 Это заявление Микояна было опубликовано в «Правде» за 27 июня 1929 г. (Davies, 1989. P. 120).
12 Есть, правда, интересное ретропрогнозное исследование канадского экономиста-историка Р. Аллена, выводы которого пока не получили широкого признания. По его оценке, развитие институтов централизованного планирования и неограниченного кредитования сильно способствовало промышленному экономическому росту в СССР, а вот варварская политика насильственной коллективизации дала лишь относительно небольшую добавку выпуска промышленной продукции (Allen, 1997).
напоминала идеальную модель азиатского способа производства с типичными для него полным господством государственной власти-собственности, «тотальным
контролем» и «тотальным подчинением» (К.-А. Виттфогель (Wittfogel, 1957)). Дальнейшее развитие советской экономики в течение полувека происходило в рамках относительно стабильной системы «правил игры», лишь некоторые из которых (например, постепенно демонтируемая «подсистема страха», как назвал ее Г. Х. Попов (Попов, 1987)) существенно изменялись. Решая проблемы догоняющего развития, партийное руководство выбрало «пакет» институтов, которые были относительно результативными (хотя и мало эффективными) в среднесрочной перспективе, однако в долгосрочной перспективе загоняли советское общество в тупик. Чтобы разорвать эту зависимость от предшествующего советского развития, в 1991 г. пришлось отказаться от советской системы как таковой.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Борисова Л. В. (2001). Военный коммунизм: насилие как элемент
хозяйственного механизма. М.: МОНФ.
Бородкин Л. И. и Свищев М. А. (1992). Ретропрогнозирование социальной динамики доколхозного крестьянства: использование иммитационно-
альтернативных моделей // Россия и США на рубеже Х1Х—ХХ вв. Математические методы в исторических исследованиях. М.: Наука, с. 348-365.
Бухарин Н. И. (1920). Экономика переходного периода. М.: Государственное издательство.
Бухарин Н. И. и Преображенский Е. А. (1919). Азбука коммунизма. М.: Государственное издательство.
Вайнштейн А. И. (1969). Народный доход России и СССР. М.: Наука.
Вайсберг Р. Е. (1925). Деньги и цены (Подпольный рынок в период «военного коммунизма»). М.: Издательство Госплана СССР.
Виноградов В. А. (1976). История социалистической экономики СССР. Т. 1. М.: Наука.
Грегори П. (2008). Политическая экономия сталинизма. 2-е изд. М.: РОССПЭН.
ГУЛАГ: Экономика принудительного труда. / Под ред. Л. И. Бородкина, П. Грегори и О. В. Хлевнюка. М.: РОССПЭН, 2005.
Давыдов А. Ю. (1994). Мешочничество и советская продовольственная диктатура. 1918-1922 годы // Вопросы истории, № 3, с. 41-54.
Девятый съезд РКП(б). Протоколы. М.: Госполитиздат, 1960.
Дмитриенко В. П. (1966). Некоторые итоги обобществления товарооборота в 1917-1920 гг. // Исторические записки, Т. 79. М.: Наука.
Дэй Р. Б. (2013). Троцкий и политика экономической изоляции. М.: Дело РАНХиГС.
Калягин А. В. (2006). Аграрная реформа П.Н. Врангеля (к вопросу отношения крестьянства) // Крым. Врангель. 1920 год. М.: Изд-во «Социальнополитическая МЫСЛЬ», с. 100-115. (http://samara.gup.ru/elsfspbgup/nauka/statji/
istor_st/kalyagin_av_st/kalyagin_agrarnaya_reforma_vrangelya.pdf).
Карпенко С. (1993). Врангель в Крыму: «левая политика правыми руками» // Свободная мысль, № 15, с. 110-116.
Кондратьев Н. Д. (1991). Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М.: Наука.
Кульминация «военного коммунизма» // Экономика и организация
промышленного производства, 1989, № 1.
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. 5-е изд.
Ноув А. (1989). О судьбах нэпа // Вопросы истории, № 8, с. 172-176.
Нуреев Р. М. (2008). Экономика развития. Экономика развития: модели становления рыночной экономики: учебник. М.: Норма.
Павлюченков С. А. (1997). Военный коммунизм в России: власть и массы. М.: Русское книгоиздательское товарищество.
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
Попов Г. Х. (1987). С точки зрения экономиста // Наука и жизнь, № 4. Савченко В. А. (2011). Атаманщина. Харьков: Фолио.
Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. / Под ред. А. Береловича, Б. Данилова. Т. 2. 1922-1929. М.: РОССПЭН, 2000.
Хантер Г. и Ширмер Я. (1995) Аграрная политика необольшевиков и альтернатива // Отечественная история, № 6.
Хлевнюк О. (1996). Политбюро: Механизмы политической власти в 30-е годы. М.: РОССПЭН.
Шубин А. (1998). Махно и махновское движение. М.: МИК.
Эллман М. (2007). Советская индустриализация: выдающийся успех? (О книге Р. Аллена «От фермы к фабрике: реинтерпритация советской промышленной революции») // Экономическая история. Обозрение. Вып. 13. М.: Издательство Московского университета. (http://www.hist.msu.ru/Labs/Ecohist/OB13/ellman.pdf).
Эрлих А. (2010). Дискуссия об индустриализации в СССР (1924-1928). М.: Дело АНХ.
Allen R. C. (1997). Capital Accumulation, the Soft Budget Constraint and Soviet Industrialization // UBC Department of Economics Discussion Paper. November. (http:// www.arts.ubc.ca/econ/dp9720.pdf).
Allen R. C. (2003). Farm to Factory: a Reinterpretation of the Soviet Industrial Revolution. Princeton: Princeton University Press.
Bergson A. (1961). The Real National Income of Soviet Russia Since 1928. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Davies R. W. (1977). Soviet Industrial Production, 1928-1937: The Rival Estimates // Centre for Russian and East European Studies Discussion Paper, no. 18. University of Birmingham.
Davies R. W. (1989). The Socialist Offence: The Collectivization of Agriculture. 1929-1930. Harvard University Press.
Erlich А. (1960). The Soviet Industrialization Debate, 1924-1928. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Gregory Р. and Mokhtari М. (1993). State Grain Purchases, Relative Prices and the Soviet Grain Procurement Crisis // Explorations in Economic History, vol. 30. pp. 182 -194.
Gregory P. and Stuart R. (2001). Russian and Soviet Economic Performance and Structure. Boston: Addison Wesley Longman, Inc.
Kaser M. (1969). А Volume Index of Soviet Foreign Trade // Soviet Studies, vol. 20, no. 4 (April).
Khlevnyuk О. (2001). The Economy of the Gulag // Behind the Facade of Stalin’s Command Economy. Ed. by P. Gregory. Hoover Institution Press, pp. 11-130.
Malle S. (1985). The Economic Organization of War Communism, 1918-1921. Cambridge: Cambridge University Press.
Merl S. (1981). Der Agrarmarkt und die Neue Okonomische Politik. Oldenbourg: Munich.
Nove A. (1969). An Economic History of the USSR. L., Penguin Press.
Nutter G. W. (1963). The Soviet Economy: Retrospect and Prospect // Political, Military and Economic Strategies in the Decade Ahead. Ed. by D. Abshire and R. V. Allen. N.Y.: Praeger.
Roberts Р. С. (1974). Alienation and the Soviet Economy. Albuquerque: University of New Mexico Press.
Spulber N. (1964). Soviet Strategy for Economic Growth. Bloomington: Indiana University Press.
Szamuely L. (1974). First Models of the Socialist Economic Systems. Budapest: Akademiai Kiado.
Volin L. (1970). A Century of Russian Agriculture. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Wittfogel K.-A. (1957). Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power.
New Haven.
Wheatcroft S. G. (1977). Grain Production Statistics in the USSR in the 1920s and 1930s // Centre for Russian and East European Studies Discussion Paper, no. 13. University of Birmingham.
Wheatcroft S. G. (1979). Soviet Agricultural Production, 1913-1940. Mimeographed.
REFERENCES
Borisov L. V. (2001). War communism: the violence as an element of the economic mechanism. M.: MPSF. (in Russian).
Borodkin L. I. and Svishchev M. A. (1992). Retroprediction of social dynamics pre -kolkhoz peasantry: the use of imitating-alternative models. Russia and the USA at the turn of the XIX-XX centuries. Mathematical methods in historical research. M.: Nauka, pp. 348-365. (in Russian).
Bukharin N. I. (1920). The transition economy. M.: State Publ. House. (in Russian).
Bukharin N. I. and Preobrazhensky E. A. (1919). ABC of Communism. M.: State Publ. House. (in Russian).
Weinstein A. I. (1969). The national income of Russia and the USSR. M.: Nauka. (in Russian).
Weisberg R. E. (1925). Money and prices (black market in a period of "war communism"). M.: Publ. House of the USSR State Planning Committee. (in Russian).
Vinogradov V. A. (1976). The history of the socialist economy of the USSR, vol. 1. M.: Nauka. (in Russian).
Gregory P. (2008). The political economy of Stalinism. 2nd ed . M.: ROSSPEN. (in Russian).
Gulag: Economy forced labor. / Ed. by L. I. Borodkin, P. Gregory, O. V. Khlevnyuk. M.: ROSSPEN, 2005. (in Russian).
Davydov A. Y. (1994). Private speculation and food Soviet dictatorship. 19181922. Questions of history, no. 3, pp. 41-54. (in Russian).
The Ninth Congress of the Russian Communist Party (Bolsheviks). Protocols . M. Gospolitizdat, 1960. (in Russian).
Dmitrienko V. P. (1966). Some results of the turnover socialization in the 19171920. Historical Records, vol 79. M.: Nauka. (in Russian).
Day R. B. (2013). Trotsky and the policy of economic isolation. M: Delo RANHiGS. (in Russian).
Kaliagin A. V. (2006). P. N. Wrangell’s Agrarian reform (to the question of the peasantry attitude). Crimea. Wrangell. 1920. M.: Publ. House "Social-political thought", pp. 100-115. (in Russian).
Karpenko S. (1993). Wrangell in the Crimea: "left-wing politics right hands". Free Thought, no. 15, pp. 110-116. (in Russian).
Kondratiev N. D. (1991). Breads market and its regulation during the war and the revolution. M.: Nauka. (in Russian).
The culmination of "war communism". Economics and organization of industrial production, 1989, no. 1. (in Russian).
Lenin V. I. Collected Works . 5th ed. (in Russian).
Nouv A. (1989). On the fate of the NEP. Questions of history, no. 8, pp. 172-176. (in Russian).
Nureev R. M. (2008). Development economics. Development economics: models of market economy: a textbook. M. Norma. (in Russian).
Pavlyuchenkov S. A. (1997). War Communism in Russia: the power and masses. M.: Russian book publishing association. (in Russian).
Popov G. H. (1987). From the point of view of an economist. Science and Life, no. 4. (in Russian).
Savchenko V. A. (2011). Ataman. Kharkiv: Folio. (in Russian).
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
Soviet village through the eyes of People's Commissariat of Internal Affairs. / Ed. by A. Berelovich, B. Danilov, vol. 2. 1922-1929. M.: ROSSPEN, 2000. (in Russian).
Hunter G. and Schirmer J. (1995). Neo-Bolsheviks agricultural policy and alternative. National History, no. 6. (in Russian).
Khlevnyuk O. (1996). Politburo: Mechanisms of political power in the 30s. M.: ROSSPEN. (in Russian).
Shubin A. (1998). Makhno and Makhno movement. M.: MIK. (in Russian).
Ellman M. (2007). Soviet industrialization: an outstanding success? (On the book "From farm to factory: reinterpretation of Soviet industrial revolution" by R. Allen). Economic History. Review, vol. 13. M.: Publ. House of MSU. (http://www.hist.msu.ru/ Labs/Ecohist/OB13/ellman.pdf). (in Russian).
Ehrlich A. (2010). The discussion about the industrialization of the USSR (19241928). M: Delo ANE. (in Russian).
Allen R. C. (1997). Capital Accumulation, the Soft Budget Constraint and Soviet Industrialization. UBC Department of Economics Discussion Paper. November. (http:// www.arts.ubc.ca/econ/dp9720.pdf).
Allen R. C. (2003). Farm to Factory: a Reinterpretation of the Soviet Industrial Revolution. Princeton: Princeton University Press.
Bergson A. (1961). The Real National Income of Soviet Russia Since 1928. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Davies R. W. (1977). Soviet Industrial Production, 1928-1937: The Rival Estimates. Centre for Russian and East European Studies Discussion Paper, no. 18. University of Birmingham.
Davies R. W. (1989). The Socialist Offence: The Collectivization of Agriculture. 1929-1930. Harvard University Press.
Erlich А. (1960). The Soviet Industrialization Debate, 1924-1928. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Gregory Р. and Mokhtari М. (1993). State Grain Purchases, Relative Prices and the Soviet Grain Procurement Crisis. Explorations in Economic History, vol. 30. pp. 182194.
Gregory P. and Stuart R. (2001). Russian and Soviet Economic Performance and Structure. Boston: Addison Wesley Longman, Inc.
Kaser M. (1969). А Volume Index of Soviet Foreign Trade. Soviet Studies, vol. 20, no. 4 (April).
Khlevnyuk О. (2001). The Economy of the Gulag. Behind the Facade of Stalin’s Command Economy. Ed. by P. Gregory. Hoover Institution Press, pp. 11-130.
Malle S. (1985). The Economic Organization of War Communism, 1918-1921. Cambridge: Cambridge University Press.
Merl S. (1981). Der Agrarmarkt und die Neue Okonomische Politik. Oldenbourg: Munich.
Nove A. (1969). An Economic History of the USSR. L., Penguin Press.
Nutter G. W. (1963). The Soviet Economy: Retrospect and Prospect. Political, Military and Economic Strategies in the Decade Ahead. Ed. by D. Abshire and R. V. Allen. N.Y.: Praeger.
Roberts Р. С. (1974). Alienation and the Soviet Economy. Albuquerque: University of New Mexico Press.
Spulber N. (1964). Soviet Strategy for Economic Growth. Bloomington: Indiana University Press.
Szamuely L. (1974). First Models of the Socialist Economic Systems. Budapest: Akademiai Kiado.
Volin L. (1970). A Century of Russian Agriculture. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Wittfogel K.-A. (1957). Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power. New Haven.
Wheatcroft S. G. (1977). Grain Production Statistics in the USSR in the 1920s
and 1930s. Centre for Russian and East European Studies Discussion Paper, no. 13. University of Birmingham.
Wheatcroft S. G. (1979). Soviet Agricultural Production, 1913-1940. Mimeographed.
JOURNAL OF ECONOMIC REGULATION (Вопросы регулирования экономики) • Том 4, №3. 2013
