CC BY
384
Альтернативы советской модели экономики*
ЛАТОВ ЮРИЙ ВАЛЕРЬЕВИЧ
д-р соц. наук, канд. экон.наук, доцент, ведущий научный сотрудник научного центра Академии управления
МВД России
E-mail: [email protected]
аннотация
В 1917-1991 гг. в России осуществлялась альтернативная модернизация, которая пыталась решить те же проблемы, перед которыми стоят все страны догоняющего развития, но принципиально другими - внерыночными - методами. Административно-командная система смогла результативно, хотя и с низкой эффективностью, завершить к 1960-м гг. индустриализацию экономики, однако она принципиально не могла осуществить постиндустриальные преобразования. Интересно отметить, что две из трех бифуркаций советской эпохи связаны в определенной степени с деятельностью Ф. Д. Рузвельта.
ключевые слова: институциональная экономическая история, российская цивилизация, административно-командная система, власть-собственность, институциональная конкуренция, рентоискательство.
Alternatives to the soviet economic model
LATOV YURIY VALERYEVICH
PhD in Sosial Science, Candidat of Science in Economics, Assistant Professor, Leading Researcher of the Scientific Center of The Academy of Management of the Interior Ministry of Russia
abstract
In 1917-1991 years in Russia an alternative modernization was carried out, aimed to solve the same problems faced by all countries of catch-up development, but by fundamentally different methods, non-market ones. Administrative-command system had effectively, albeit with low efficiency, completed industrialization of the economy by the 1960s., but has been fundamentally unable to implement post-industrial transformation. It is interesting to note that two of the three bifurcations of the Soviet era are related to some extent to the activities of F.D. Roosevelt. Keywords: institutional economic history, Russian civilization, administrative-command system, power-ownership, institutional competition, rent searching.
Социально-экономическое развитие Советской России загадало историкам-экономистам загадку, которая не скоро будет разгадана. Точнее говоря, речь должна идти о серии загадок: почему большевики смогли победить? Как в СССР умудрялись сочетать потребительскую бедность «простых советских людей» с их социальным энтузиазмом? Как страна с крайне низкими стимулами к саморазвитию смогла возглавить «космическую гонку»? Почему советский строй рухнул?.. В самом общем виде главная «рос-
сийская тайна» сводится к вопросу: выиграла ли в целом Россия от советского режима или проиграла? Хотя точный и абсолютно уверенный ответ на этот вопрос вряд ли удастся в ближайшее время получить, можно наметить подходы к нему — разобрать, каковы были альтернативы советскому строю, а также каковы были его сильные и слабые стороны в «моменты истины».
На наш взгляд, в социально-экономической истории советского общества, если исключить периоды его генезиса и распада, можно выделить
* При подготовке данного раздела использовались некоторые материалы профессора факультета экономики Хьюстонского университета (США) Пола Грегори, полученные во время совместной научно-методической работы.
три наиболее важные точки бифуркации, когда общество находилось на развилке1. Это — период Великого перелома (1928-1933 гг.), период Второй мировой войны (1939-1945 гг.), а также период хрущевских и косыгинских реформ (1957-1968 гг.). В каждый из этих периодов в явной или неявной форме конкурировали друг с другом разные «правила игры», разные институциональные модели национального развития.
1. Большой толчок
Нэп стал по существу первым в мировой истории опытом смешанной экономики — соединения в условиях мирного времени частного предпринимательства и активного государственного регулирования. Сельское хозяйство оставалось в руках крестьян, торговля продуктами возобновилась, а существенная часть промышленности, не относящаяся к «командным высотам», была денационализирована. Около 3/4 промышленности оставались национализированными, включая топливную, металлургическую, военную промышленность; под полным государственным контролем остались транспорт, банковский сектор и международная торговля.
В период нэпа восстановительный экономический рост был стремителен. Как в промышленности, так и в сельском хозяйстве к 1928 г. оказались достигнуты результаты, в основном превышающие довоенные показатели. Однако несмотря на выдающийся прогресс советское правительство через 7 лет после провозглашения нэпа отказалось от него в пользу радикально иной социально-экономической политики.
Часто утверждают, что отказ от нэпа произошел в период очевидного пика успеха этой политики. Но на самом деле объективные успехи нэпа не следует переоценивать.
Прежде всего, нэп так и не получил идеологического обоснования как эффективной стратегии социалистического строительства. Очень большое число большевиков рассматривали нэп как угрозу сущности коммунизма. По их мнению, Ленин вынужденно предпринял «шаг назад», и теперь, после достижения политической и экономической стабильности, настало время делать «два шага вперед».
1 О бифуркациях социально-экономической истории России в ХХ в. см., например, [1].
Нэп был ущербен, поскольку закреплял расщепление страны на «полусоциалистический» город и «антикоммунистическую» деревню, где жило большинство населения страны. Советская деревня оставалась отчужденной от коммунистической идеологии: по состоянию на 1 октября 1928 г. из 1,4 млн членов и кандидатов в члены ВКП (б) только 198 тыс. классифицировались как крестьяне или сельскохозяйственные рабочие, хотя крестьяне составляли большинство населения. В секретных отчетах ВЧК — ОГПУ [2] ясно обозначалось крестьянское неприятие советской власти, которая по-прежнему воспринималась чаще всего как меньшее зло.
Самое главное, нэп был успешен в обеспечении восстановительного роста, однако существовали большие сомнения в том, сможет ли он обеспечить объективно необходимый качественный скачок в социально-экономическом развитии. Критики нэпа утверждали, что к концу 1920-х гг. экономический подъем достиг своего предела в отсутствие значительных новых инвестиций. Основной капитал в тяжелой промышленности в 1924 г. оценивался на 23% ниже своего максимального показателя 1917 г., капитал был устаревшим и нуждался в замене. Военная индустрия оставалась слабой, что крайне беспокоило партийное руководство, не без оснований опасавшееся повторения иностранной интервенции. Во второй половине 1920-х гг. начались трудности и в сфере государственных хлебозаготовок. Эти события стали началом конца нэпа.
Социально-экономическая история СССР рассматривается обычно как противоборство субъективистского коммунистического доктринерства и объективных жизненных реалий. Но не следует преувеличивать «вину» марксизма в достижениях и провалах советской системы, хотя бы по той причине, что советская экономика оказалась перед лицом таких задач, о которых основоположники марксизма заведомо ничего не писали. Ведь К. Маркс был убежден, что коммунистическая революция произойдет в высокоразвитых странах. Фактически же РКП (б) захватила власть в «сред-неслабой» стране, которая даже не завершила первичной индустриализации.
В 1920-е гг. партийное руководство СССР объективно решало проблемы не столько «коммунистического строительства», сколько догоняющего развития, — те проблемы, которые приняли всемирные масштабы в 1950-1960-е гг.,
< 64
ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ ПОРТАЛ
Таблица 1
Аналогии между подходами к проблеме «первоначального социалистического накопления» в СССР 1920-х гг. и парадигмами экономической теории развития 1950-2000-х гг.
Характеристики парадигм Кейнсианский подход Неоклассический подход Традиционно-институциональный подход Неоинституциональный подход Леворадикальный подход
Разработчики парадигмы Х. Чинери, 1960-е гг. У.А. Льюис, 1960-е гг. Г. Мюрдаль, 1960-е гг. Э. де Сото, 1980-е гг. А. Эммануэль, 1960-е гг.
Главная проблема модернизации Нехватка финансовых (инвестиционных) ресурсов Нехватка трудовых ресурсов в современном секторе Низкое качество управления и трудовых ресурсов Слабая защита прав собственности, рентоискательство вместо конкуренции Тормозящее влияние капиталистической системы
Метод решения главной проблемы Внешние займы на мировом финансовом рынке Перелив рабочей силы из традиционного сектора в современный сектор Формирование «нового человека» - повышение уровня жизни наиболее бедных слоев населения Защита прав собственности предпринимателей Самодостаточное национальное экономическое развитие
Близкие подходы к «первоначальному социалистическому накоплению» «Линия Красина»: предоставление концессий, наращивание экспорта «Линия Троцкого» (концепция Е. А. Преображенского): госзакупки зерна по заниженным ценам «Линия Бухарина»: призывы крестьян к «обогащению», пропаганда культурной революции и «врастания крестьянина в социализм» Некоторые идеи «позднего» Ленина (о «строе цивилизованных кооператоров») «Линия Сталина» во время «холодной войны»
Препятствия реализации в СССР 1920-1930-х гг. Экономическая блокада со стороны развитых стран Необходимость преодолеть сопротивление крестьянства Нацеленность на быстрые успехи, в то время как формирование «нового человека» происходит медленно Массовый правовой нигилизм, негативное отношение к предпринимательству Слабое развитие многих отраслей промышленности
после появления массы «новорожденных» государств стран «третьего мира». Поэтому для понимания институционального выбора СССР, очень надолго определившего пути развития страны, полезно сопоставить развитие нашей страны с парадигмами экономической теории развития (economics of development) [3].
Из идей пяти основных парадигм экономики развития в Советской России 1920-х гг. высказывались и хотя бы частично применялись в той или иной форме абсолютно все (табл. 1). Поскольку эти парадигмы в значительной степени дополняют друг друга, нэп можно трактовать как своеобразную институциональную конкуренцию — нащупывание оптимального пути развития. Но к концу 1920-х пришлось выбирать, на какую из парадигм делать основную ставку. В результате в 19281929 гг. произошел отказ от нэпа — отказ от развития смешанной экономики в пользу институтов командной экономики.
Если взглянуть на Великий Перелом с точки зрения проблем экономики развития, то он во многом теряет уникальность и предстает как своеобразная смесь неоклассического
и традиционно-институционального подходов к решению задач догоняющего национального развития. Такой выбор, скорее всего, был неизбежен. Ведь для «большого толчка» при помощи крупных внешних займов не было политических условий: как гласит известный анекдот, советским дипломатам при обсуждении возможностей кредитов откровенно заявили, что после отказа от оплаты царского внешнего долга Советская Россия может рассчитывать только на «Капитал» Карла Маркса. До возможности самодостаточного развития «социалистический лагерь» дорастет только в 1950-е гг. А идея защиты прав собственности предприимчивых людей слишком противоречила (и до сих пор противоречит) национальному менталитету. Поэтому выбирать приходилось не столько набор инструментов модернизации, сколько методы их применения.
Предвосхищая идеи неоклассиков, партийное руководство организовало перелив ресурсов из традиционного сельского хозяйства в современную промышленность. Как и предлагали позже традиционные институционалисты, в советской социальной политике 1930-х гг. обращалось
внимание на улучшение жизни самых бедных слоев города и деревни. Спецификой советского догоняющего развития стало активное применение насилия и правил «игры с нулевой суммой»: чтобы поднять индустрию, была «ограблена» деревня; чтобы добиться поддержки бедных, государство уничтожало «как класс» более состоятельные слои. Соотношение издержек и выгод советского догоняющего развития в результате оказалось не слишком эффективным.
В основу Великого Перелома легла стратегия по накоплению капитала, предложенная еще в середине 1920-х гг. «левыми уклонистами»-троцки-стами (прежде всего, Е. А. Преображенским) [4; 5]. Они утверждали, что индустриализация требует, чтобы рабочая сила перетекала из деревни в город, где промышленные рабочие будут потреблять сельскохозяйственные излишки. Такое перераспределение могло осуществиться только в том случае, если крестьяне стали бы меньше потреблять (упал бы их уровень жизни), чтобы растущие города могли потреблять больше. Соответственно, Е. А. Преображенский предложил ввести государственную монополию на зерно, которая установила бы низкую закупочную цену (чтобы понизить доходы крестьян), перепродажу зерна по высоким розничным ценам и использование торговой прибыли для финансирования промышленных инвестиций. Преображенский предложил масштабное перемещение доходов из сельского хозяйства в промышленность, но не мог объяснить, с какой стати крестьяне станут продавать государству зерно по искусственно заниженным ценам. Партийное руководство смогло разрубить этот гордиев узел — оно ввело в модель Преображенского принудительную коллективизацию как метод обеспечения продаж сельхозтоваров по низкой цене.
Незамедлительным следствием коллективизации стало падение в 1929-1933 гг. сельскохозяйственного производства. Это падение было особенно серьезным для животноводческого сектора, так как крестьяне противились приказу перевести свой скот в недавно организованные колхозы и предпочитали его забивать, чтобы «на прощание» вволю наесться. Есть несколько оценок урожаев зерна в СССР в 1928-1940 гг. в гипотетических условиях «долгого нэпа». Сравнение разных контрфактических (ретропрогнозных) оценок с данными реальной истории показывает, что, начиная с 19311932 гг., фактический сбор был более чем на 10% ниже, чем в любой контрфактической модели. Это
доказывает, что принудительная коллективизация оказала сильное тормозящее влияние на сбор зерновых [6]. Хотя урожай зерна в годы коллективизации был относительно стабильным, продажи зерна государству в 1929-1933 гг. резко выросли — частично за счет резкого падения количества скота, на корм которому была бы направлена часть зерна, продаваемого государству.
Разработанная современными историками-экономистами Л. Бородкиным и Л. Свищевым ре-тропрогнозная модель развития социальной дифференциации советских крестьян при сохранении нэпа показала [7], что Великий Перелом прервал начавшийся еще в годы Гражданской войны процесс массового осереднячивания деревни. При таком сценарии за 1924-1940 гг. посевы возросли бы примерно на 64-70%, а поголовье скота — на 41-50%. В реальной истории Великий Перелом привел к сильному спаду аграрного производства; поголовье скота, например, было восстановлено только в 1950-е гг.
Насильственная коллективизация вызвала едва ли не войну деревни против Советской власти. Отчеты советских спецслужб насчитывают около 13 тыс. крестьянских протестных выступлений с участием сотен тысяч крестьян только в 1929 г. [8]. Повторению массовых антисоветских восстаний, как в 1920-1921 гг., препятствовало главным образом отсутствие у крестьян оружия.
Принудительное изъятие зерна у колхозников стало причиной катастрофического голода в ряде аграрных регионов страны, который достиг своего пика в 1932-1933 гг. [9] Количество умерших и степень вины партийного руководства за этот «голодомор» остаются предметом острых дискуссий (в том числе с политическим оттенком) и в наши дни: наиболее объективной считается оценка в 7 млн человек, из которых 3-4 млн пришлось на Украину и 1-2 млн на Казахстан. «Голо-домор» подтверждает концепцию А. Сена, что голодовки, как правило, связаны не с недостатком продуктов, а с институциональными «провалами». Урожаи 1932-1933 гг. не были особенно низкими, но крестьяне, насильственно загнанные в колхозы, не стремились выращивать и собирать больше, чем им нужно было самим для пропитания, полагая, что государство будет вынуждено смириться с сокращением хлебозаготовок. Именно таким образом крестьяне действовали в 1920 г., не желая тратить силы на выращивание продуктов, которые продотряды заберут почти даром. Но в 1930-е гг.
Таблица 2
структурные изменения в советской экономике 1930-х гг.
Показатели 1928 г. 1933 г. 1937 г. 1940 г.
Изменения в промышленности
Доля тяжелой промышленности во всей промышленности: • по чистой продукции (в ценах 1928 г.) • по рабочей силе 31 28 51 43 63 -
Доля легкой промышленности во всей промышленности: • по чистой продукции (в ценах 1928 г.) • по рабочей силе 68 71 47 56 36 -
Изменения в экономике в целом
Доля в чистом национальном продукте (в ценах 1957 г.) • сельское хозяйство • промышленность • сфера услуг 49 29 23 - 31 45 24 29 45 26
Доля в занятости • сельское хозяйство • промышленность • сфера услуг 71 18 12 - - 51 29 20
Изменения в структуре ВНП по расходам (в ценах 1937 г.)
Доля потребления домохозяйств 80 - 53 49
Доля коммунальных услуг 5 - 11 10
Доля расходов на управление и оборону 3 - 26 21
Доля валовых капитальных инвестиций 13 - 26 19
Составлено по: [15, р. 28-29, 36; 16, р. 342-360; 17, р. 217, 237].
партийное руководство оказалось более упорным и безжалостным — угроза голодной смерти не рассматривалась как повод для снижения обязательных хлебозаготовок.
Коллективизация инициировала большой приток рабочей силы на промышленные стройки, которая была хотя и малоквалифицированной, но зато дешевой или даже абсолютно бесплатной. С одной стороны, раскулачивание дало первый массовый приток бесплатной рабочей силы в ГУЛАГ. По состоянию на 1 января 1933 г. лагеря содержали 334 тыс. заключенных, еще 1142 тыс. проживали в специальных поселениях. Большинство из них были именно жертвами коллективизации [10; 11]. С другой стороны, загнанные в колхозы крестьяне начали стремиться уйти из голодающей деревни в город. Чтобы предотвратить обезлю-дивание агросферы, правительство при помощи паспортной системы создало «новое крепостное право», прикрепляющее колхозников к их рабочему месту: в 1932 г. была введена система прописки и внутренних паспортов, которые крестьянам не выдавались.
Когда к концу 1930-х гг. советская командно-административная система полностью качественно сформировалась, возникшая система поразительно напоминала идеальную модель азиатского способа производства с типичными для него полным господством государственной власти-собственности, «тотальным контролем» и «тотальным подчинением» (К.-А. Виттфогель [12]). Однако эта система оказалась если не эффективной, то, по крайней мере, достаточно эффектной (табл. 2): ресурсы были перераспределены от деревни к городу, а уровень инвестиций вырос более чем вдвое. Поскольку «большой толчок» (big push) стал свершившимся фактом [13, с. 192], экономический рост СССР оказался очень быстрым: в 1929-1938 гг. в среднем ежегодный прирост среднедушевого ВВП составлял 4,9% [14, с. 263]. Контраст между советским экономическим ростом после 1928 г. и Великой депрессией 1929-1933 г. в развитых капиталистических странах воспринимался как очень веское доказательство преимуществ социалистического развития и коммунистической идеологии. Не исключено, что «новый курс» Ф. Д. Рузвельта,
провозглашенный в 1933 г., стал своего рода «капиталистическим ответом» на «социалистический вызов».
До сих пор продолжаются дискуссии, в какой степени насильственная коллективизация была вызвана необходимостью решать экономические проблемы ускоренной индустриализации, а в какой — стремлением партийного руководства к политической победе над крестьянством.
Начиная с 1960-х гг. зарубежные экономисты-советологи начали подвергать сомнению официальную советскую версию о кризисе хлебозаготовок из-за их «бойкотирования» злодейскими «кулаками». Как и во время продразверстки, в конце 1920-х гг. кризис хлебозаготовок существовал только по отношению к поставкам государству и не распространялся на весь сельскохозяйственный рынок. Он был вызван политикой государства в отношении цен, а не мифическими намерениями уничтожить советскую власть [18]. В частности, в 1928/29 сельскохозяйственном году государственные цены были вдвое ниже, чем цены на частных рынках. Поэтому вполне понятно, почему крестьяне продавали зерно частным торговцам, а не государству. После 1926/27 года закупочные цены государства даже не покрывали средних издержек [19], и многие крестьяне предпочитали самолично сжигать зерно, чем перепродавать его государству. Насильственная коллективизация, проведенная партийным руководством во главе с И. В. Сталиным, создала институт принудительного изъятия у деревни прибавочного и даже части необходимого продукта.
«Выдавливание» ресурсов из деревни являлось, скорее всего, неизбежным выбором. Однако сама насильственная коллективизация была во многом результатом скорее конкретных решений «шаг за шагом», чем некоего заранее составленного стратегического плана. Партийное руководство СССР в принципе понимало неизбежные издержки насильственной коллективизации, поэтому решение о ее проведении принималось нелегко. Даже некоторые большевистские лидеры прямо высказывались, что если бы крестьяне были готовы поставить государству зерно по заниженным ценам, то коллективизация не была бы необходимой. Именно так говорил А. Микоян в июне 1929 г.: «...Я убежден, что в отсутствие проблем с зерном вопрос о сильных коллективных хозяйствах. не был бы поставлен сегодня в таком масштабе и с такой силой. и если бы зерно имелось в изобилии,
то настолько серьезного вопроса об организации колхозов и совхозов на сегодняшний день также не стояло бы»2.
Вопрос в том, могли ли советские крестьяне согласиться поставлять зерно по заниженным ценам в обмен на сохранение самостоятельности своих хозяйств. Опыт стран Восточной Европы (например, Польши и Югославии) второй половины 1940-1950-х гг. показывает, что коммунистический политический режим в принципе может отказаться от принудительной коллективизации сельского хозяйства. Однако в этих странах не было и особой необходимости «грабить» деревню ради подъема городской экономики, поскольку они могли опереться на помощь СССР.
До сих пор никто из экономистов-историков не разработал доказательного ретропрогноза, как Советская Россия смогла бы осуществить ускоренную индустриализацию без «ограбления» деревни. Есть, правда, интересное ретропрогнозное исследование британского экономиста-историка Р. Ал-лена: по его оценке, развитие институтов централизованного планирования и неограниченного кредитования («мягких бюджетных ограничений») действительно сильно способствовало промышленному экономическому росту в СССР, а вот варварская политика насильственной коллективизации дала лишь относительно небольшую добавку выпуска промышленной продукции [20; 21]. Однако парадоксальные выводы Р. Аллена подвергают критике [22], они пока не получили широкого признания. Поэтому вопрос о реальности альтернатив Великому Перелому остается открытым.
2. Большая война
Поскольку «сталинский курс» идеологически оправдывался, прежде всего, необходимостью готовиться к отражению внешней агрессии, Вторая мировая война должна была либо оправдать советский путь социально-экономического развития, либо «приговорить» его к уничтожению. Участие СССР в Великой Отечественной войне продемонстрировало, хотя и со многими оговорками, жизнеспособность советской модели.
Вторая мировая война во мно-гих отношениях была неизбежным продолжением/«доигрыванием» Первой мировой (в обеих войнах главной страной-агрессором была
2 Это заявление А. Микояна было опубликовано в «Правде» 27 июня 1929 г. [23].
Таблица 3
военные бюджеты стран-участниц второй мировой войны, в % национального дохода
Страны 1939 г. 1940 г. 1941 г. 1942 г. 1943 г. 1944 г.
В текущих ценах, страны «новой Антанты»
США 1 2 11 31 42 42
Великобритания 15 44 53 52 55 53
СССР
В текущих ценах, страны Тройственного пакта
Германия 23 40 52 64 70
Италия 8 12 23 22 21
Япония 22 22 27 33 43 76
В постоянных ценах, страны «новой Антанты»
США 1 2 11 32 43 45
Великобритания
СССР 17 28 61 61 53
В постоянных ценах, страны Тройственного пакта
Германия 23 40 52 63 70
Италия
Япония
Источник: [24].
Германия, воевавшая одновременно на два фронта), однако она имела принципиально иное содержание. Инициаторы Первой мировой имели приблизительно одинаковые национальные модели экономики и руководствовались схожими националистическими идеологемами. Если бы в Первой мировой победу одержали центральные державы, а не Антанта, это не привело бы к резкому изменению социально-экономических институтов. Напротив, Вторая мировая была противостоянием двух военных блоков, но трех качественно различных идеологий — либерально-этатистской (Франция, Великобритания, США), национал-социалистической (Германия, Италия, отчасти Япония) и советской (СССР). Рыночная экономика могла сохраниться только при победе либерального этатизма (опирающегося на идеи кейнсианства), поскольку обе другие идеологии были построены в той или иной степени на отрицании рынка, на замене институтов частной собственности институтами власти-собственности.
В ходе Второй мировой существовала значительная вероятность полной победы гитлеровской
Германии и ее союзников в Западной Европе (возможно, даже в Евразии). Это привело бы, вероятно, к временной ликвидации в этом регионе рыночного хозяйства и к регенерации отношений власти-собственности. В рамках такого сценария не была исключена и ядерная война между США и германо-японским блоком, которая могла завершиться превращением ряда регионов Европы и Азии в выжженную пустыню.
Как во время Первой, так и во время Второй мировой войны слабейшим звеном в цепи стран, воевавших против Германии и ее союзников, оставалась относительно слаборазвитая Россия. Во время Первой мировой войны Германия смогла в 1918 г. «выбить из игры» Россию и «чуть-чуть» не добилась перелома, но все равно через несколько месяцев проиграла войну. Во Второй мировой аналогичный сценарий — поражение СССР — был бы фатально равнозначен победе фашистского блока в Европе. Однако советские реформы 1930-х гг., при всех их недостатках, смогли предотвратить этот трагический исход.
Силы гитлеровской Германии и сталинского СССР были приблизительно одинаковы по валовым экономическим показателям (по размерам ВВП и промышленного производства), однако Советский Союз оставался значительно беднее с точки зрения средних доходов на душу населении. Этот недостаток усугублялся разрушительными военными и территориальными потерями в 1941-1942 гг., когда Советский Союз за короткий период времени потерял огромные территории и тем самым примерно 1/3 экономического потенциала. Однако Советский Союз все же смог собрать многочисленную армию и обеспечить ее снабжение.
Доказательством высокой результативности советского социально-экономического строя стала, в частности, широкомасштабная эвакуация, когда с июля по ноябрь 1941 г. 1523 крупнейших промышленных предприятия и 6 млн человек были переброшены на восток. Это событие уникально в мировой социально-экономической истории: ни одна страна даже не пыталась осуществить что-то подобное (в условиях рыночного хозяйства массовая эвакуация частных предприятий вообще практически невозможна).
Для понимания экономических причин победы антигитлеровской коалиции необходимо обратить внимание на фискальную мобилизацию — на уровень военных расходов в национальном доходе. Макроэкономические характеристики военных бюджетов стран-участниц Второй мировой представлены в табл. 3. Они показывают, что Советский Союз тратил во время Отечественной войны на военные расходы до 3/5 своего национального дохода — такой высокий показатель характерен для гораздо более богатых стран. Германия и Япония достигли аналогичных результатов лишь в конце войны, накануне поражения, когда они напрягали буквально все силы.
Наиболее важную роль в возникновении этого «русского экономического чуда» сыграла, по мнению современных западных историков-экономистов, победа режима Сталина в разрушительной борьбе за коллективизацию. Она обеспечила государственный контроль над продовольствием в военное время и не позволяла крестьянам уклониться от обеспечения военных нужд. В результате советская экономика, хотя и несла непропорционально тяжелое экономическое бремя во время Второй мировой войны, выдержала нагрузку и обеспечила победу над фашизмом. Жестокие
реформы И. В. Сталина дали положительный эффект [14, с. 210], хотя возможно (но не очевидно), что аналогичного эффекта удалось бы добиться и при помощи меньших жертв.
В то же время нельзя забывать, что построенная в 1930-е гг. советская версия «восточного деспотизма» не только способствовала, но и существенно препятствовала Великой победе.
Прежде всего, предвоенный режим систематического насилия существенно снизил желание «граждан Страны Советов» воевать за этот режим. С негативным отношением к сталинскому режиму справедливо связывают массовые сдачи в плен в 1941 г. и широкое распространение различных форм коллаборационизма — вплоть до добровольного желания воевать против режима Сталина в РОА или иных национальных подразделениях вермахта. Объективно Отечественная война имела (особенно на начальной фазе) некоторые черты Второй Гражданской (можно вспомнить, в частности, феномен так называемой «Локотской республики» на Брянщине и бандеровское движение на Украине). Однако война фашистской Германии с СССР не стала «освобождением России от коммунистов», поскольку немецкие захватчики не предлагали и не собирались предлагать покоренным сколько-нибудь привлекательную социально-экономическую альтернативу. Гитлер планировал «освободить» Россию не только от коммунистов, но и от населения как такового, чтобы сделать ее колонией Германии. Реальная экономическая политика фашистов на оккупированных территориях в 1941-1944 гг. отличалась от сталинского режима скорее в худшую сторону, чем в лучшую [25]. У крестьян насильственно реквизировали продовольствие, совершенно не заботясь об организации воспроизводства. Многих людей насильственно угоняли работать в Германию, где русских гастарбайтеров использовали фактически как рабов. Возрождение предпринимательства на оккупированных территориях преследовало чисто прагматические цели, стимулируя спекуляцию. Поэтому после немецкой оккупации реставрация сталинского режима воспринималась как благо (либо, по крайней мере, как существенно меньшее зло).
Главный социально-экономический недостаток «военного социализма» времен Отечественной войны связан с тем, что построенные в 1930-е гг. предприятия могли производить военную технику
(как и любые другие товары), хотя и многочисленную, но невысокого качества3 и не всех видов. К тому же в условиях жесткой централизации принятия решений и жестоких наказаний за невыполнение приказов качество управления нередко было неэффективным и даже катастрофическим [26]. В результате армия была обречена долгое время вести войну «не умением, а числом», с огромными неоправданными потерями, хотя по мере накопления опыта их количество снижалось.
Существенную роль в материальном обеспечении советской победы сыграли поставки западными союзниками дефицитных военных материалов по ленд-лизу, значение которых до сих пор остается предметом дискуссий. Дело в том, что хотя их объем в целом был относительно невелик — по официальным советским оценкам, лишь 4% всех военных поставок, современный исследователь Н. В. Бутенина сделала вывод, что удельный вес поставок по ленд-лизу в общем объеме промышленного производства составил несколько большую величину — 7% [28]. По некоторым же видам военных материалов (грузовые автомобили, алюминий, взрывчатка) эти поставки играли ключевую роль.
Необходимо учитывать, что многие процессы (в том числе военные) требуют использования многих ресурсов с низким уровнем субституции (возможности замены одного ресурса другим). Армия может быть многочисленной и отважной, но терпеть поражение, «оттого что в кузнице не было гвоздя». Довоенные пятилетки смогли «закрыть» многие «провалы» российской военной промышленности, но все же отнюдь не все. В частности, узким местом оставалась авиация. По оценкам Б. В. Соколова, СССР получил от союзников за всю войну алюминий, необходимый для авиастроения, в размере 125% национальной выплавки [29]. С учетом крупномасштабных поставок самолетов по ленд-лизу, можно сказать, что советская военная авиация времен Отечественной войны примерно на % была результатом западной помощи. Поэтому СССР должен быть благодарен правительству Ф. Д. Рузвельта, которое смогло в 1941 г.
3 Сошлемся на оценку современным российским историком М. Барятинским ситуации в танкостроении: «Погоня за количеством, неизбежная в условиях войны, не умением, а числом, привела к ужасающему снижению качества выпускаемых танков. Прекрасные (в идеале) тактико-технические характеристики «тридцатьчетверки» на деле оказались дутыми» [27]. Следует лишь уточнить, что «война числом» есть скорее неизбежное следствие низкого качества военной продукции, чем причина.
убедить американскую общественность в необходимости помогать «безбожным коммунистам», хотя фашистская Германия не представляла явной и непосредственной угрозы Соединенным Штатам.
Наиболее критическим моментом Отечественной войны (и Второй мировой в целом) была вторая половина 1941 г., когда советская армия терпела поражения, фашисты оккупировали крупные промышленные и сельскохозяйственные районы СССР, а правительство Сталина тайно искало возможность заключить перемирие с Гитлером, отдав ему захваченные земли. Если бы такой сепаратный мир был заключен, то этот «второй Брестский мир» мог иметь для России гораздо более разрушительные последствия, чем Брестский мир 1918 г. Однако точка бифуркации 1941 г., когда военное поражение СССР в войне с гитлеровской Германией и неизбежная вследствие этого национальная катастрофа были вполне возможны, является чисто политической. Во время Отечественной войны у советской командной экономики не было никакой реальной альтернативы. Поэтому Отечественная война хотя и имела некоторые черты Второй Гражданской, однако в целом являлась именно защитой Отечества, а не поиском новых «правил игры».
Удар Второй мировой войны по советской экономике оказался колоссальным. Погибли примерно 27 млн человек — более 12% населения на 1940 г. Если же учитывать также умерших от ранений в послевоенные годы, а также тех советских людей, которые попали во время войны в Германию и не захотели вернуться в СССР, то цифры потерь вырастут до примерно 30 млн, что составляет уже более 15% населения страны. Уровень производства в конце войны был примерно на 20% меньше, чем до нее, не считая примерно 30% уничтоженного основного капитала. Официальные советские заявления гласили, что потери войны составили «две пятилетки» без учета человеческих жертв. Западные экономисты-историки, оценивая советские экономические потери в результате войны, тоже отмечают, что они равнялись, а возможно и превосходили все то, что удалось получить в результате индустриализации 1930-х гг. Впрочем, энтузиазм победителей и репарации с Восточной Германии позволили провести возрождение советской экономики относительно быстро, основные производственные фонды были восстановлены уже к 1950 г. [13, с. 195].
Война принесла огромные потери советскому народу, но одновременно огромный выигрыш
советскому режиму, который получил возможность оправдывать победой над сильным врагом все довоенные решения и «перегибы». Немедленное начало «холодной войны» после окончания Второй мировой позволяло и в дальнейшем активно применять командные методы, оправдываясь необходимостью «защиты социалистического Отечества» и «оказания братской интернациональной помощи жертвам империализма» (например, Северной Корее). Поэтому послевоенное восстановление советской экономики прошло в целом в атмосфере примирения народа с властью. Исключением стали недавно присоединенные Прибалтика, Западная Украина и Западная Белоруссия, где сталинский режим во многих отношениях проигрывал тому, что было раньше, и где поэтому вооруженное сопротивление националистов продолжалось до начала 1950-х гг.
3. Большой застой
С 1950-х гг. развитие советской экономики в течение трети века происходило в рамках относительно стабильной системы «правил игры», лишь некоторые из которых существенно изменялись. Решая проблемы догоняющего развития, партийное руководство СССР попало в зависимость от предшествующего развития: на рубеже 1920-1930-х гг. был выбран «пакет» институтов, которые являлись относительно результативными (хотя и малоэффективными) в среднесрочной перспективе, однако в долгосрочной перспективе загоняли советское общество в тупик. Чтобы разорвать эту зависимость от предшествующего советского развития, в 1991 г. пришлось отказаться от советской системы как таковой.
Однако в принципе «рыночный поворот» можно было с меньшими издержками осуществить значительно раньше, еще в 1950-1960-е гг. Как известно, в КНР демонтаж командной экономики под руководством китайской компартии начался с конца 1970-х гг., почти сразу после смерти Мао Цзедуна. У СССР тоже был шанс после отстранения в 1953 г. от власти последователей И. В. Сталина (как в Китае — после устранения в 1976 г. «банды четырех») начать качественное изменение «правил игры». Начало бифуркационной ситуации положил Н. Хрущев, который встал у власти вскоре после смерти И. В. Сталина и инициировал десталинизацию, развенчав «культ личности» (сначала в закрытом выступлении на XX съезде КПСС в 1956 г., а потом и публично на XXII съезде КПСС
в 1962 г.). Сразу после смерти И. В. Сталина начался частичный демонтаж «подсистемы страха», как назвал ее Г. Х. Попов [30], массовые репрессии были заменены «точечными» акциями, экономика ГУЛАГа резко сократилась вследствие массовой реабилитации, применение откровенно принудительных мер ушло в прошлое.
Историография развития советской экономики демонстрирует странный парадокс. Есть огромное количество публикаций по поводу событий сталинской эпохи (своего рода «весны советской экономики»). Есть много работ о финальном горбачевском периоде («осени»). А вот о зените советского строя («лете советской экономики») фундаментальных работ почти нет (одно из немногих исключений [31]), преобладают публицистика и мемуарная литература. Понятно, почему это не очень интересно убежденным противникам советской модели, которые всю историю СССР считают сплошной ошибкой. Но и те авторы, кто выступает за возрождение «настоящего социализма», тоже не проявляют большого интереса к периоду 1957-1968 гг. Возможно, это связано с тем, что современные защитники советского строя любят искать «происки агентов империализма», а в том, что в зените советской истории был упущен судьбоносный шанс на развитие, этих «агентов» никак не обвинишь.
Развилка «оттепели» длилась довольно долго, фактический отказ от реальных реформ произошел только после «пражской весны» 1968 г.
Вторая половина 1950-х — первая половина 1960-х гг. оказались своеобразным «золотым веком» советской экономики. В хрущевский и ран-небрежневский периоды экономика СССР демонстрировала очень бурный (в том числе и по международным стандартам) экономический рост, который повторить никогда впоследствии не удалось. На пике экономического роста Хрущев уверенно заявлял, что СССР перегонит США гораздо раньше конца века, и даже, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» (на XXII съезде КПСС). Первенство СССР в освоении космоса служило в период от полета Юрия Гагарина (1961 г.) до «прилунения» Нила Армстронга (1969 г.) весомым доказательством преимуществ советской экономики. Во время Карибского кризиса 1962 г. СССР в очередной раз показал, что советская армия оснащена по современным стандартам, поэтому последующее снижение накала «холодной войны» воспринималось
не как поражение, а как добрая воля советского руководства.
Н. С. Хрущев (как и его «инкарнация» в лице М. С. Горбачева) оставил очень неоднозначный след в социально-экономической истории СССР — как увлеченный, но не слишком умелый реформатор, который обуреваем стремлением к реформам, но не имеет системного плана реформ. Именно при Хрущеве вновь, после 30-летнего перерыва, стало возможным открытое обсуждение недостатков советской социально-экономической системы и возможности усиления в ней «хозрасчетных начал» (фактически — рыночных институтов). Застрельщиком дискуссии стал в 1962 г. харьковский экономист Е. Либерман, опубликовавший в «Правде» статью «План, прибыль, премия». Эта публикация ознаменовала собой официальное разрешение партийного руководства обсуждать темы «планового фетишизма» и необходимости повышать личную заинтересованность работников. Если при сталинском режиме использование зарубежного опыта априори осуждалось, то при хрущевском режиме ссылки на позитивный опыт Запада (вспомним хотя бы кукурузную кампанию, спровоцированную впечатлениями Н. С. Хрущева от визита в США) стали вполне легитимными. Попытки совершенствования советской системы путем заимствования «лучших» элементов капитализма породили надежды на постепенную конвергенцию командной и рыночной экономик.
Впрочем, надежды на благотворность хрущевских реформ были очень неустойчивыми. Расстрел рабочих в Новочеркасске в 1962 г., которые протестовали против снижения ставок оплаты, убедительно показал, что хрущевский режим категорически отвергает «революцию снизу». «Революция сверху» тоже не задалась: реформу 1957 г. пришлось отменить, «рязанское чудо» подозрительно напоминало коллективизацию «любой ценой».
Когда Н. С. Хрущева свергли в 1963 г. в результате внутрипартийного заговора, участники которого заклеймили бывшего Генерального секретаря КПСС как безрассудного волюнтариста, то первоначально казалось, что новые руководители СССР дадут попыткам реформирования «второе дыхание». В сентябре 1965 г. Председатель Совета Министров СССР А. Н. Косыгин объявил об официальной государственной реформе. Главными идеями этой реформы, концепцию которой разработал Е. Либерман, были хозрасчетные
«3 С»: — самоокупаемость, самофинансирование и самоуправление. В результате реформы ожидалось создание такой экономической системы, в которой директора госпредприятий смогли бы получить доступ к управлению некоторыми экономическими «рычагами» — прибылью, премиями, большей свободой инвестирования и т. д.
Основным направлением косыгинской реформы стало снижение количества плановых показателей для предприятий, а также, что особенно важно,— замена показателей валового выпуска как главного индикатора успешности деятельности госпредприятий показателями «реализованного выпуска» (продаж). Многочисленные показатели использования рабочей силы заменялись одним — размером фонда заработной платы, что предполагало возможность менеджмента самостоятельно определять численность работников. Директор предприятия теперь должен был отчитываться лишь по 8 плановым показателям, в то время как раньше их количество варьировалось от 20 до 30. Предполагалось оставлять предприятиям больше прибыли для поощрительных выплат и инвестиций (1/5 инвестиционных расходов должна была определяться самими предприятиями).
Косыгинские реформы могли стать для экономики СССР тем, чем стали для экономики КНР реформы Дэн Сяо-пина, путем к постепенному формированию смешанной экономики при сохранении власти коммунистической партии. Не случайно китайскому реформатору приписывают высказывание, что если бы косыгинские реформы удались, то Китай снова бы учился у СССР.
Однако уже через несколько лет после введения реформы некоторые внесенные в нее изменения выхолостили ее общий пафос. В частности, был вновь установлен жесткий контроль над фондом поощрительных выплат работникам предприятий, заменивший более гибкую систему, предполагавшуюся в реформе. Министерства снова получили возможность контролировать условия накопления и расходования этих фондов. В результате экономическая реформа оказалась по сути аннулирована.
Введение в 1968 г. войск стран Варшавского договора в Чехословакию, где тоже пытались начать «мягкий» демонтаж командно-административной системы, стало знаковым событием прекращения «конвергенционных» реформ вообще и «либер-манизации» экономики в частности. Некоторые руководители государственных предприятий,
Таблица 4
Сравнение показателей среднегодового прироста советской экономики 1950-1980-х гг.
Показатели 1955-1965 1966-1970 1971-1975 1976-1980 1981-1983 1984-1987
ВНП 5,4 5,2 3,7 2,7 2,3 1,6
Промышленность 7,5 6,3 5,9 3,4 1,5 2,1
Сельское хозяйство 3,5 3,5 -2,3 0,3 4,2 0,8
Сфера услуг 4,0 4,2 3,4 2,8 2,1 -
Потребление 4,7 5,3 3,6 2,6 1,7 2,4
Инвестиции 9,1 6,0 5,4 4,3 4,2 3,0
Источники: [32; 33].
Таблица 5
Альтернативные модели развития экономики СССР периода «оттепели»
Характеристики моделей Самодостаточная командная экономика Смешанная экономика Командная экономика как часть капиталистической мировой экономики
Ресурсы экономического развития Государственное планирование и контроль Активизация личных материальных интересов работников Природная рента, получаемая за счет экспорта энергоресурсов (нефти и газа)
Акторы, выступающие за данную модель Часть экономистов (сторонники ТОФЭ) Часть политической и хозяйственной элиты, часть экономистов («рыночники») Большинство политической и хозяйственной элиты
Возможности извлечения бюрократической ренты Низкие Средние Высокие
Опасные тенденции развития Рост социального напряжения в обществе Демонтаж партийной власти Рост зависимости национальной экономики от мирового рынка
которые слишком увлеклись идеями хозрасчета и допустили неизбежные нарушения «хозяйственной дисциплины», были обвинены в экономических преступлениях (наиболее известным примером является судьба умершего в тюрьме И. Н. Худенко, директора совхоза «Акчи»). А. Н. Косыгин продолжал до 1980 г. возглавлять Совет Министров СССР, но в частной беседе уже в 1971 г. с горечью признал, что «все работы остановлены, а реформы попали в руки людей, которые их вообще не хотят». К сожалению, среди советской политической элиты 1960-х гг. не оказалось никого, похожего на великих политиков-реформаторов ХХ века, таких как Ф. Д. Рузвельт в США или Дэн Сяо-пин в КНР.
Фактическая отмена косыгинской реформы привела к тому, что в последнее 20-летие своего существования советская экономика функционировала в режиме экономического роста без экономического развития (экстенсивного роста). Этот
период называют «застоем», что, строго говоря, не вполне верно — экономический рост до 1980-х хотя и происходил по «затухающей кривой», но все же примерно соответствовал норме развитых стран (табл. 4). СССР 1970-х был во многих аспектах похож на Россию 2000-х: политическая элита и «простые советские люди», напуганные «не очень» удачными реформами предшествующих десятилетий, сознательно стремились избегать любых существенных изменений «правил игры». В результате стихийно сформировался институт участия СССР в капиталистической мировой системе в качестве «сырьевого придатка» (экспорт энергоресурсов в обмен на импорт потребительских товаров).
Брежневский режим, отказавшись от качественных реформ, заменил их имитацией изменений. С середины 1970-х гг. едва ли не каждый год объявлялась новая экономическая «реформа» или «эксперимент», призванные решить
экономические проблемы СССР, не меняя рамочных «правил игры». Главным результатом этих «реформ застоя» стала потеря авторитета высшего партийного руководства, которое вырождалось в геронтократию.
Есть множество исследований причин свертывания нэпа, но причины свертывания косы-гинской реформы еще ждут фундаментальных исследований. Примитивное объяснение этого свертывания недоброжелательством Л. И. Брежнева столь же убедительно, как и объяснение Великого перелома злодействами И. В. Сталина. Более убедительные объяснения (см., например, [34]) делают акцент на объективные факторы — на развитие различных форм рентоискательства.
Рентоискательством в современной экономической теории называют поиск дохода методами, исключающими конкуренцию. В СССР 1970-х гг. рентоискательская деятельность была связана с активной разработкой нефтегазовых месторождений (извлечением природной ренты) и с ростом привилегий государственной бюрократии (извлечением бюрократической ренты).
Свертывание косыгинских реформ можно рассматривать прежде всего как яркий пример «ресурсного проклятия»: для стран с высоким уровнем отчуждения элиты от граждан наличие полезных ископаемых, легко реализуемых на мировом рынке, становится не стимулом, а тормозом развития. Рост настороженности брежневского режима к про-рыночным инновациям почти совпал с «нефтяным шоком» 1973 г. Резкий рост мировых цен на нефть и газ в сочетании с началом активной разработки месторождений Западной Сибири (прежде всего, Самотлора, где «большую нефть» начали добывать с 1968 г.) позволил советскому правительству получать от экспорта энергоресурсов очень высокие доходы. За счет природной ренты удавалось решать продовольственные проблемы: импорт зерна стал очень важным элементом продуктообеспечения, поскольку советская деревня, из которой в 1930-1950-е гг. активно выкачивали ресурсы, деградировала и превратилась в «черную дыру», поглощавшую дотации и льготы без существенного результата.
Таким образом, третий бифуркационный период стал столкновением трех вариантов социально-экономических «правил игры» (табл. 5) — моделей самодостаточной командной экономики (пост-сталинский курс), смешанной экономики (курс ко-сыгинских реформ) и командной экономики как
«сырьевого придатка» капиталистической мир-экономики (курс «застойного» брежневского режима). Победу третьего курса можно объяснить своеобразным «предпочтением ликвидности», то есть предпочтением тактических (среднесрочных) выгод стратегическим (долгосрочным) преимуществам.
Срок относительного благополучия позднесо-ветской экономики совпал со сроком извлечения высокой природной ренты. Когда в середине 1980-х гг. мировые цены на энергоресурсы существенно упали, а западносибирские месторождения начали истощаться, необходимость реформирования «реального социализма» снова встала на повестку дня. Либерализация экономики при М. С. Горбачеве сначала пошла по пути косыгинских реформ (развитие хозрасчета), однако стремительное нарастание экономических и политических трудностей быстро привело к отказу от «реального социализма» как такового. «Поезд», упущенный в конце 1960-х гг., догнать так и не удалось.
Завершая обзор бифуркаций институционального развития советской экономики, можно сделать нетривиальный вывод об их сравнительном значении. Переход от нэпа к Великому перелому был, скорее всего, объективно неизбежен, поскольку альтернативные варианты индустриализации казались и, видимо, объективно являлись менее выполнимыми. События Отечественной войны являются чисто политической бифуркацией: захватчики априори не собирались предлагать покоренным сколько-нибудь привлекательную социально-экономическую альтернативу, поэтому Великая победа — во всех отношениях выигрышный вариант развития. И только развилка «оттепели» привела к выбору проигрышного (в стратегическом отношении) варианта развития, к «проеданию» ресурсов. Похоже, главная ошибка, совершенная советскими коммунистами в экономике, была сделана не в 1929 г., а в 1968 г.
Литература
1. Гайдар Е. Т., Чубайс А. Б. Развилки новейшей истории России. М.: ОГИ, 2011.
2. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД/ под ред. А. Береловича, Б. Данилова. Т. 2. 1922-1929. М.: РОССПЭН, 2000.
3. Нуреев Р. М. Экономика развития: модели становления рыночной экономики: учебник. М.: Норма, 2008.
4. Эрлих А. Дискуссия об индустриализации в СССР (1924-1928). М.: Дело АНХ, 2010.
5. Spulber N. Soviet Strategy for Economic Growth. Bloomington: Indiana University Press, 1964.
6. Хантер Г., Ширмер Я. Аграрная политика необольшевиков и альтернатива // Отечественная история. 1995. № 6.
7. Бородкин Л. И., Свищев М. А. Ретропрогно-зирование социальной динамики доколхоз-ного крестьянства: использование имитационно-альтернативных моделей // Россия и США на рубеже XIX — XX вв. Математические методы в исторических исследованиях. М.: Наука, 1992. С. 348-365.
8. Хлевнюк О. Политбюро: Механизмы политической власти в 30-е годы. М.: РОССПЭН, 1996. C. 17-19.
9. Дэвис Р., Уиткрофт С. Годы голода. Сельское хозяйство СССР, 1931-1933. М.: РОССПЭН, 2011.
10. ГУЛАГ: Экономика принудительного труда/ Под ред. Л. И. Бородкина, П. Грегори, О. В. Хлевнюка. М.: РОССПЭН, 2005.
11. Khlevnyuk О. The Economy of the Gulag // Behind the Facade of Stalin's Command Economy. Ed. by P. Gregory. Hoover Institution Press, 2001. P. 11-130.
12. Wittfogel K. — A. Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power. New Haven, 1957.
13. Аллен Р. Глобальная экономическая история. Краткое введение. М.: Издательство Института Гайдара, 2013.
14. Кембриджская экономическая история Европы нового и новейшего времени. М.: Издательство Института Гайдара, 2013. Т. 2.
15. Gregory P. R. Socialist and Non-Socialist Industrialization Patterns. N.Y.: Praeger, 1970.
16. Kuznets S. A Comparative Appraisal // Economic Trends in the Soviet Union. Ed. by A. Bergson and S. Kuznets. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1963
17. Bergson A. Real Soviet National Income and Product Since 1928. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1961.
18. Gregory Р., Mokhtari М. State Grain Purchases, Relative Prices and the Soviet Grain Procurement Crisis // Explorations in Economic History. 1993. Vol. 30. P. 182-194.
19. Merl S. Der Agrarmarkt und die Neue Ökonomische Politik. Oldenbourg: Munich, 1981. S. 137-139.
20. Allen R. C. Capital Accumulation, the Soft Budget Constraint and Soviet Industrialization // UBC Department of Economics Discussion Paper. 1997. November (http://www.arts. ubc.ca/econ/dp9720.pdf).
21. Allen R. C. Farm to Factory: a Reinterpretation of the Soviet Industrial Revolution. Princeton: Princeton University Press, 2003.
22. Эллман М. (2007) Советская индустриализация: выдающийся успех? (О книге Р. Алле-на «От фермы к фабрике: реинтерпретация советской промышленной революции») // Экономическая история. Обозрение. Вып. 13. М.: Издательство Московского университета (http://www.hist.msu.ru/Labs/Ecohist/OB13/ ellman.pdf).
23. Davies R. W. The Socialist Offence: The Collectivization of Agriculture. 1929-1930. Harvard University Press, 1989. P. 120.
24. Gatrell P., Harrison M. The Russian and Soviet Economy in Two World Wars // Economic History Review. 1993. Vol. 46. P. 425-452.
25. Ковалев Б. Н. Повседневная жизнь населения России в период нацистской оккупации. М.: Молодая гвардия, 2011.
26. Зефиров М. В., Дегтев Д. М. Все для фронта? Как на самом деле ковалась победа. М.: АСТ, 2009.
27. Барятинский М. Т-34 в бою. Легенды и факты. М.: Эксмо, 2008.
28. Бутенина Н. В. Ленд-лиз: сделка века. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2004. C. 183.
29. Соколов Б. В. Правда о Великой Отечественной войне: Сборник статей). СПб.: Алетейя, 1989. C. 47.
30. Попов Г. Х. (1987) С точки зрения экономиста // Наука и жизнь. 1987. № 4.
31. Шестаков В. А. Социально-экономическая политика советского государства в 50-е — середине 60-х годов. М.: Наука, 2006.
32. Handbook of Economic Statistics. Washington, D.C.: Directorate of Intelligence, 1983 and 1988 editions.
33. U. S. Congress, Joint Economic Committee, USSR: Measures of Economic Growth and Development, 1950-1980. Washington, D.C.: U. S. Government Printing Office, 1982.
34. Попов В. Закат плановой экономики // Эксперт. 2009. № 1.
