CC BY
41
Heyse P. Andrea Delfin. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http: // gutenberg. spiegel.de
Schroder R. 1967: Novelle und Novellentheorie in der fruhen Biedermeierzeit, Heidelberg. Tieck L. 1830: Schriften: in XI Bd. Bd. XI. Berlin.
Wiese B.v. 1975: «Mozart auf der Reise nach Prag». Darmstadt.
NOVELLA MODERNIZATION IN GERMAN LITERATURE OF THE 19th c.
Ye. R. Ivanova, I. V. Vyatschenko
This article deals with the analysis of novella genre development in German literature of the 19th century. Modernization of the genre correlates with the main literary trends of the time, namely with romanticism, biedermeier, and realism. The authors of this article determine aesthetic and theoretical dominant features of novella in the creative work of German writers.
Key words: German literature, novella, genre, romanticism, biedermeier, realism.
© 2011
Д. Н. Жаткин, Т. А. Яшина
ПОЭЗИЯ ТОМАСА МУРА В ПЕРЕВОДАХ А. А. КУРСИНСКОГО
И В. Я. БРЮСОВА*
В статье осуществлен подробный целостный анализ десяти переводов лирических произведений ирландского поэта Томаса Мура, выполненных А. А. Курсинским и вошедших в его поэтический сборник «Полутени. Лирические стихотворения за 1894 и 1895 гг.». Характеризуются особенности восприятия этого сборника В. Я. Брюсовым, который, отмечая у А. А. Курсинского склонность к «безжалостному подражанию» К. Д. Бальмонту, с принятием как его «внешности», так и «самой сущности его поэзии», предложил собственные интерпретации двух стихотворений Томаса Мура из числа ранее переведенных
А. А. Курсинским. В рамках сопоставительного анализа выполненных А. А. Курсинским
Жаткин Дмитрий Николаевич — доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой перевода и переводоведения Пензенской государственной технологической академии. E-mail: [email protected]
Яшина Татьяна Анатольевна — кандидат филологических наук, доцент кафедры перевода и переводоведения Пензенской государственной технологической академии. E-mail: yashina_tanya@ mail.ru
* Статья подготовлена по проекту 2010-1.2.2-303-016/7 «Проведение поисковых научно-исследовательских работ по направлению «Филологические науки и искусствоведение», выполняемому в рамках мероприятия 1.2.2 «Проведение научных исследований группами под руководством кандидатов наук» направления 1 «Стимулирование закрепления молодежи в сфере науки, образования и высоких технологий» ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы (госконтракт 14.740.11.0572 от 05.10.2010).
и В. Я. Брюсовым переводов из Томаса Мура авторами статьи формируются представления об особенностях восприятия русскими переводчиками идей, образов, художественных деталей, характеризующих оригинальные тексты ирландского поэта-предшественника.
Ключевые слова: Томас Мур, ирландская поэзия, поэтический перевод, межкультур-ная коммуникация, традиция, реминисценция, художественная деталь, компаративистика.
Увлечение русских поэтов-переводчиков творчеством известного ирландского поэта Томаса Мура, пик популярности которого в России пришелся на 1820-1830-е гг., нашло свое отражение как в литературном творчестве, так и в музыкальном и театральном искусстве, что невозможно не учитывать при создании максимально полной картины восприятия наследия творчества ирландского барда в России, его значения для русской культуры. На рубеже XIX-XX вв. интерес русской литературы к художественным достоинствам произведений ирландского поэта, борца за свободу своего народа, вспыхнул с новой силой, будучи вызванным и усилением романтических тенденций в противовес натурализму творчества многих авторов-современников, и свободолюбивым стремлением к изменению устоев миропорядка, и характерной элегической тональностью поэтических текстов, отражавшей одновременно разочарование в жизни, проникновенный лиризм и примиренность со свершившимся.
Несмотря на настойчивое внимание поэтов рубежа XIX-XX вв. к ориентальным мотивам, русских переводчиков привлекали преимущественно поэтические циклы Мура «Irish Melodies» («Ирландские мелодии») и «National Airs» («Национальные песни»), тогда как «восточная повесть» «Lalla Rock» «Лалла Рук», пользовавшаяся большим успехом в период «золотого века» русской поэзии, заинтересовала лишь молодого И. А. Бунина, обратившегося к переводу фрагмента из четвертой вставной поэмы «Лалла Рук», впервые опубликованному под названием «Долина Кашмира. Из сказки «Солнце гарема» в № 2 «Звезды» за 1891 г.1 и (с исправлениями) в сборнике «Стихотворения. 1887-1891 гг.» (Орел, 1891)2; данный перевод оказался последней попыткой русской классической литературы воспроизвести для отечественного читателя фрагмент ирландского произведения.
Вместе с тем «Лалла Рук» оказалась привлекательной для русской музыкальной культуры. Вслед за композитором А. Н. Серовым, поместившим в своей статье «Спонтини и его музыка»3 подробный разбор постановки Гаспаро Спонтини, осуществленной для знаменитого берлинского праздника 1821 г.4, к произведению Томаса Мура обратился А. Г. Рубинштейн, создавший оперу «Фераморз», работа над которой велась более двадцати лет. Опера соперничала на московской и петербургской сценах с произведениями западноевропейских композиторов, созданными на сюжет или мотивы «Лаллы Рук» — ораторией РШумана «Рай и Пери», произведениями Г.Берлиоза. Поставленная в Петербурге на сцене Мариинского театра в 1898 г., уже после смерти А. Г. Рубинштейна, опера «Фераморс» получила объективную оценку в критической статье Ц. А. Кюи, который, помимо
1 Бунин 1891, 32.
2 Там же, 63-64.
3 Серов 1, 1892, 86-122.
4 См. подробнее: Жаткин Яшина 2006, 167-171; 2009, 165-170; Васина 2007, 36-41.
подробного разбора сюжета оперы, писал: «В целом «Фераморс» — произведение неглубокое, сильного впечатления оно не производит, музыка его довольна поверхностна <...> но в нем немало приятной музыки, которая слушается легко и не без удовольствия»5. Далее в той же статье упоминалось о конкурсе кантат для оркестра на тему о «Рае и Пери» (вторая часть «Лалла Рук»), организованном в 1900 г. в Петербурге для молодых композиторов, среди которых был ученик Н. А. Римского-Корсакова В.Золотарев, впоследствии вспоминавший о том, что предложенный конкурсантам сюжет «Рая и Пери» «был совершенно оторван от жизни», включал «самодельные стихи <...> сделанные инспектором консерватории В. М. Самусем»6; впрочем, все это, по наблюдению В.Золотарева, не помешало молодым участникам конкурса «в величайшем упоении приняться за сочинение кантаты»7.
Наряду с появлением новых произведений русских и зарубежных композиторов на мотивы «Лалла Рук», распространявшихся в российской музыкальной среде, осуществлялось и создание оригинальных интерпретаций отдельных текстов из лирических циклов Томаса Мура русскими поэтами-переводчиками. Причем были созданы как свободные переводы-подражания, вольно трактующие идейно-художественное содержание подлинника, так и «реалистические» переводы, стремившиеся к максимально точному воспроизведению духа и формы ирландского подлинника. Многие переводчики следовали за теоретическими выводами П. И. Вейнберга, выдвигавшего на первый план «тождественность впечатления»8, производимого подлинником и оригиналом; это было тем более актуально, что русская литература, заняв одно из главных мест в общеевропейском литературном процессе, требовала достоверности и добросовестности в переводе, способном передать достоинства и недостатки оригиналов, сохранить национально-исторические, специфические черты подлинника и передать, главным образом, внутреннее содержание и только во вторую очередь — форму произведения.
Особую роль в истории русского художественного перевода сыграли В. Я. Брюсов и А. А. Блок. Характеризуя В. Я. Брюсова, М. Л. Лозинский сопоставлял его с «многоопытным Одиссеем», чей талант и пытливый ум позволил «посетить <.> все побережья мировой литературы»9. Во многом благодаря Брюсову, наследнику и продолжателю демократической традиции в русской переводческой мысли конца XIX — начала XX в., выступавшему за максимальную близость к подлиннику и тщательное воссоздание словесной и ритмико-синтаксической структуры переводимых произведений, а также провозглашавшему недопустимость разрушения внешней поэтической формы и строфического строя, и произошел расцвет русского поэтического перевода на рубеже двух столетий. Среди авторов, к творчеству которых обращался В. Я. Брюсов, был и Томас Мур, привлекший также внимание другого поэта-символиста, в ту пору молодого, начинающего лирика А. А. Курсинского, уже успевшего стать заметной фигурой в символистском движении. А. А. Курсинский был университетским другом
5 Кюи 1952, 488-492.
6 Золотарев 1957, 189.
7 Там же, 191.
8 Левин 1985, 278.
9 Лозинский 1, 1959, 391.
В. Я. Брюсова, учителем Михаила Толстого — одного из сыновей великого русского писателя Л. Н. Толстого, постоянно общался с Д. С. Мережковским, И. А. Буниным, жившим в Москве Георгом Бахманом и особенно с К. Д. Бальмонтом.
Брюсов, отличавшийся сдержанностью оценок как собственных поэтических переводов, так и переводов современников (например, он так отозвался о своем переводе «Оды к Наполеону» Дж.-Г.Байрона: «По моему крайнему разумению, перевод только что «сносен» <...> Избранный мною размер не передает ритма подлинника, много сильного, в английском вкусе сложного, — опущено или грубо упрощено. Утешает меня только то, что общий тон оды, кажется, передан верно»10), был вместе с тем очень резок в оценке деятельности Курсинского-пере-водчика, размышлял в письмах к П. П. Перцову о склонности Курсинского к «безжалостному подражанию» К. Д. Бальмонту, с принятием как его «внешности» («блистательной отделки стиха, щеголянья рифмами, ритмом, созвучиями»), так и «самой сущности его поэзии»11.
В 1896 г. в Москве под названием «Полутени» увидел свет сборник лирических стихотворений А. А. Курсинского за 1894-1895 гг., состоявший из двух частей, первая из которых включала оригинальные стихотворения поэта, а вторая — десять переводов отдельных текстов из лирических циклов Томаса Мура «Irish Melodies», «National Ат» и «Ballads, Songs, Miscellaneous poems» («Баллады, песни, разные стихотворения»). В предисловии ко второму разделу книги русский поэт-переводчик писал: «Летом 1894 г., изучая английский романтизм, я, между прочим, занимался переводом поэм и лирических стихотворений Томаса Мура. Некоторые из переведенных мною вещей я нашел возможным приложить к моему сборнику.»12.
Несмотря на то, что В. Я. Брюсов питал товарищеские чувства к А. А. Кур -синскому, он довольно сурово отозвался о «Полутенях» в письме П. П. Перцову в январе 1896 года: «Как вы нашли «Полутени»? Я не очень-то ими доволен.»13; процитировав несколько удачных мест, которые «довольно близки к тексту»14, Брюсов указал не только на их схожесть с подлинником, но и на многочисленные неточности, использование неудачных грамматических конструкций, словесных образов.
Первым во второй части сборника «Полутени» опубликован перевод стихотворения «To-day, dearest! Is ours.» («День текущий — день наш, дорогая»), относящийся к муровскому циклу «Ballads, Songs, Miscellaneous Poems». Курсинский сохраняет при переводе данного стихотворения обращение лирического героя к возлюбленной с просьбой не терять драгоценные минуты счастья, но опускает при этом наречие образа действия «carelessly» («неосторожно»), ср.: «To-day, dearest! is ours; / Why should Love carelessly lose it?»15 [День сегодняшний, дорогая, наш; / Зачем нам так неосторожно терять любовь?] — «День текущий — день наш, дорогая! / Для любви ты его не теряй»16. Далее переводчик, отклоняясь от
10 Соколов 1, 1959, 379.
11 Брюсов 1927, 78.
12 Курсинский 1896, 41.
13 Брюсов 1927, 61.
14 Там же.
15 Мур 1986, 334.
16 Курсинский 1896, 43.
оригинала, опускает рассуждение о светлых и темных сторонах жизни, обращение к «слабым смертным» («weak mortals») и тем самым призывает людей самим стать творцами собственной судьбы: «This life shines or lowers / Just as we, weak mortals, use it»17 [Жизнь то ярко светит нам, то погружает нас во тьму / Лишь потому, что мы, слабые смертные, так относимся к ней] — «Лишь прекрасное в жизни сбирая, / Ты прекрасную жизнь создавай»18 .
Переводчик опускает значимые для оригинала рассуждения о скоротечности радости и счастья («Joy»), аллегорический образ «шипов сожаленья» («thorns of Sorrow»), однако все же сохраняет четкую параллель между быстрым увяданием цветов и скоротечностью минут счастья: «’T is time enough, when its flowers decay, / To think of the thorns of Sorrow / And Joy, if left on the stem to-day, / May wither before to-morrow»19 [Времени достаточно, когда увянут цветы,/ Подумать о шипах сожаления/ А счастье, если оно осталось на стебле сегодня,/ Может увять до завтра] — «Будет время, цвести перестанут / Розы счастья, шипы не кольнут, / Может, завтра восторги увянут, / Что сегодня так пышно цветут»20. Интерпретация Курсинским стихотворения «To-day, dearest! Is ours.» отличается изощренностью использования поэтических тропов («мятежная страсть», «дары красоты»), а также инверсивных конструкций («грудь молодая», «Время седое»), благодаря которым удается создать неповторимый облик самого перевода, отличный от облика оригинала; финальным штрихом становится параллель между утратой даров красоты и потерей любви, вполне обоснованная, поскольку и первое, и второе нередко оказываются навсегда потерянными с течением времени: «Но украдкой Время седое / Отнимает дары красоты. / Может, завтра, забыв про былое, / Разлюблю — или я, или ты»21.
Перевод стихотворения «Oh, come to me when daylight sets.» из цикла «National Airs», опубликованный в сборнике «Полутени», достаточно близок к подлиннику, в особенности в интерпретации припева. Русский переводчик использует необычное обращение к любимой женщине «О, жизнь моя!» вместо муровского «Sweet» («Моя сладкая»), ср.: «Oh, come to me when daylight sets; / Sweet! then come to me, / When smoothly go our gondolets / O’er the moonlight sea»22 [О, приди ко мне на закате; / Моя сладкая, приди ко мне, / Когда мы медленно поплывем на наших гондолах / Под лунным светом] — «О, жизнь моя! Чуть день умрет, / Спеши, спеши ко мне, / Помчимся мы по глади вод / В гондоле при луне»23. Отдельные отклонения перевода от оригинала связаны с пропуском названий музыкальных инструментов «mandolins» («мандолины»), «lutes» («лютни»): «When Mirth’s awake, and Love begins, / Beneath that glancing ray, / With sound of lutes and mandolins, / To steal young hearts away»24 [Когда пробуждается радость и начинается любовь, / Под тем сияющим лучом, / Со звуками лютни и мандолины, / Крадут молодые сердца] — «Когда в сиянии огней / Проснется сладкий шум, /
17 Мур 1986, 334.
18 Курсинский 1896, 43.
19 Мур 1986, 334.
20 Курсинский 1896, 43.
21 Там же, 43.
22 Мур 1986, 250.
23 Курсинский 1896, 44.
24 Мур 1986, 250.
Струна любви звучит нежней / И дремлет гордый ум»25; вместе с тем сохранено упоминание о баркароле — песне венецианского гондольера.
Поэтизм муровского произведения не только не ослабляется, но и, напротив, усиливается в переводе посредством использования новых экспрессивных эпитетов — «гордый ум», «сладкий шум», «прозрачная тьма». Но при этом отдельные фрагменты, в частности, четвертый и пятый катрены оригинала, переведены крайне вольно, например, опущено сравнение часа любви со «sweet» («сладкими») влюбленными, а внимание сфокусировано на стремлении «поймать» преходящие эмоции, насладиться ими: «Oh, then’s the hour for those who love, / Sweet, like thee and me; / When all’s so calm below, above, / In Heaven and o’er the sea»26 [Когда наступает час для тех, кто любит, / Такой же сладкий, как ты и я; / Когда все спокойно на земле и на небе, / На небесах и над морем] — «Когда вкусят стихии сон, — / Настанет час любви; / Для нас с тобою создан он, / Лови его, лови»27. В пятом катрене Курсинский опускает образ «эха» («Echo»), разносившего сладкие напевы женщин, исполнявших баркаролы («maiden’s sing sweet barcarolles»), ср.: «When maiden’s sing sweet barcarolles, / And Echo sings again / So sweet, that all with ears and souls / Should love and listen then»28 [Когда звучат сладкие напевы женщин, исполняющих баркаролы, / И эхо вторит им снова / Так сладко, что наши уши и души / Будут любить и слушать их] — «Тогда разносятся с гондол / Среди прозрачной тьмы / Напевы страстных баркарол: / Внимать им станем мы»29.
А. А. Курсинским был также осуществлен и опубликован в авторском сборнике перевод стихотворения «No — leave my heart to rest.» из цикла «National airs», который характеризуется вольностью и лаконизмом при воссоздании мыслей и рассуждений лирического героя. Так, например, переводчик использует глагол с отрицанием «не чаруй» вместо «leave my heart to rest» («оставь мое сердце в покое»); обстоятельство времени «на склоне дряхлых дней» подменяет собой придаточное предложение оригинала «When youth, and love, and hope, have past away» («Когда ушли любовь, надежда и молодость»). И хотя Курсинский опускает муровское сравнение опустошенного сердца с «бедным листом» («poor leaf»), однако другие словосочетания с эпитетами («потускневшие цветы», «угасшая красота») позволяют ему воссоздать образ уставшего от страстей лирического героя: «No — leave my heart to rest, rest it may, / When youth, and love, and hope, have past away. / Couldst thou, when summer hours are fled, / To some poor leaf that’s fallen and dead, / Bring back the hue it woe, the scent it shed?»30 [Нет — оставь мое сердце в покое, если это возможно, / Когда ушли любовь, надежда и молодость. / Сможешь ли ты, когда пройдет лето, / Вернуть опавшему и мертвому цветку / Его аромат и цвет после гибели?] — «О, не чаруй! Любовь в груди моей / Ты не зажжешь на склоне дряхлых дней! / В осенний день вернешь ли ты / На потускневшие цветы / Всю прелесть их угасшей красоты?»31.
25 Курсинский 1S96, 44.
26 Мур 19S6, 250.
27 Курсинский 1S96, 44.
2S Мур 19S6, 250.
29 Курсинский 1S96, 45.
30 Мур 19S6, 302.
31 Курсинский 1S96, 46.
Во втором семистишии переводного текста придаточное времени «when life was bright» («когда жизнь была ярка») заменено поэтически возвышенным «дни силы и страстей», опущен созданный английским поэтом образ моряка, чей барк затерялся в море, да и сам барк (большое парусное судно с прямыми парусами на всех мачтах, кроме кормовой (бизань-мачты), несущей косое парусное вооружение) внезапно предстает «бедным челном»: «Oh, had I meet thee then, when life was bright, / Thy smile might still have fed its tranquil light; / But now thou comest like sunny skies, / Too late to cheer the seaman’s eyes, / When wrecked and lost his bark before him lies! »32 [О, если бы я встретил тебя тогда, когда жизнь была ярка, / Когда твоя улыбка могла спокойна ласкать меня; / Но теперь ты, как проблеск в небе, / Слишком поздно появился и обрадовал глаз моряка, / Когда его барк сломан и затерян в море!] — «Встреть я тебя в дни силы и страстей, / Наполнить жизнь я б мог красой твоей. / Но ты, как луч, отрады полн, / Взошла над пеной бурных волн, / Когда уж вал разбил мой бедный челн»33.
В «Полутенях» увидело свет и стихотворение «В вечерний час слабеет светоч дня.» — интерпретация Курсинским одного из самых известных произведений цикла «Irish Melodies» «How dear to me the hour, when daylight dies.», ранее уже привлекавшего внимание М. П. Вронченко, В. И. Любича-Романовича, В. С. Лихачева, Д. Е. Мина. Посвящая свою интерпретацию К. Д. Бальмонту, переводчик признавал испытанное им закономерное влияние многочисленных бальмонтов-ских переводов из английской поэзии, появлявшихся в печати в конце XIX в. Если стихотворение Мура представляет собой обращение к некогда любимой женщине, пронизано чувством ностальгии по прежним светлым мгновениям жизни и воспоминаниями об утраченном счастье («How dear to me the hour when daylight dies, / And sunbeams melt along the silent sea, / For then sweet dreams of other days arise, / And memory breathes her vesper sigh to thee»34 [Как дорог мне час, когда умирает дневной свет / И солнечные лучи тают на поверхности спокойного моря, / Тогда возникают сладкие грезы о прежних днях, / И память уносит звон вечернего колокола к тебе]), то перевод Курсинского исполнен тоски и печали по ушедших дням беззаботной юности, университетским друзьям, предчувствием скорой разлуки: «В вечерний час слабеет светоч дня / И нежный луч ласкает гладь морскую — / Сны лучших дней баюкают меня, / И о тебе я плачу и тоскую»35.
Русская интерпретация муровской «мелодии» «How dear to me the hour, when daylight dies.» звучит более трагично, нежели английский оригинал, что обусловлено, прежде всего, выбором лексических средств, таких, например, как глаголы «скорбить», «плакать», «тосковать», синтагмы «грань заката», «чертог Забвения»; повторение существительного «чертог» в последних стихах перевода позволяет судить о состоянии эмоциональной напряженности лирического героя, глубине его переживаний: «И я скорблю, зачем бы я не мог / За светом дня пройти за грань заката, / Где стал средь волн сияющий чертог, / Чертог Забвения, откуда нет возврата»36. Томаса Мура переполняют более светлые чувства и приятные
32 Мур 1986, 302, 304.
33 Курсинский 1896, 46.
34 Мур 1986, 58.
35 Курсинский 1896, 47.
36 Там же 1896, 47.
воспоминания, английский поэт добивается создания настроения приподнятости, торжественности, употребляя эпитеты «smooth wave» («нежная волна»), «burn-ing west» («пылающий запад»), «golden path» («золотистая дорожка»), метафору «bright isle of rest» («пылающий остров отдыха»): «And, as I watch the line of light, that plays / Along the smooth wave toward the burning west, / I long to tread that golden path of rays, / And think’t would lead to some bright isle of rest»37 [И когда я смотрю на линию света, которая играет / На нежной волне по направлению к пылающему закату, / Я бы долго шагал по дороге из золотых лучей / И думал, что она приведет к пылающему острову отдыха].
При переводе стихотворения Томаса Мура «How oft, When Watching Stars ( Savoyard Air)» из цикла «National Airs» Курсинский заново переосмыслил описание природы, придав ему некоторую самостоятельность, совершенно чуждую оригиналу, где природа — только эмоциональный фон, соотносящийся с переживаниями лирического героя: «Often, when the watching stars grow pale, / And round me sleeps the moonlight scene, / To hear a flute through yonder vale / I from my casement lean»38 [Часто, когда наблюдаю за бледнеющими звездами / И вокруг меня все спит под лунным светом, / Я слышу флейту вон там в долине, / Сидя у оконной створки] — «Когда бледнеет звезд мерцанье, / В долине мрачно и темно, — / Далеких струн во тьме бряцанье / Летит в мое окно»39. Благодаря появлению отсутствующих в оригинале образов, тропов и фигур речи (например, «призыв унылый», «могучей силой», «язык страстей»), а также использованию двух восклицаний в конструкции «Иду! — далеко до рассвета!» переводчику удаелось передать все нетерпение лирического героя, спешащего взять в руки лютню и заиграть музыку любви: «The quick my own light lute I seek, / And strike the chords with loudest swell; / And tho’ they naught to others speak, / He knows their language well. / «I come, my love!» each note then seems to say, / “I come, my love! — thine, thine till break of day”»40 [И я быстро отыскиваю мою легкую лютню, / Она знает язык любви хорошо. / «Иду, моя любовь!» — кажется, говорит каждая нота, / «Иду, моя любовь! — ваш, ваш я до наступления дня»] — «И я, поймав призыв унылый, / Спешу снять лютню со стены — / Иная песнь с могучей силой / Звучит средь тишины. / И слышит он, как каждый звук ответа / Поет “Иду! — далеко до рассвета!”»41.
Стихотворение «Oh! Doubt me not.» из цикла «Irish Melodies» было переведено с незначительными, но весьма характерными для Курсинского отклонениями от английского оригинала. Уже в первом катрене лексемы «Folly» («Безумие»), «Reason» («Здравый смысл»), характеризовавшиеся элементом одушевления, были заменены обычными абстрактными существительными — «заблуждение» и «ум», ср.: «Oh! Doubt me not — the season / Is o’er, when Folly made me rove, / And now the vestal, Reason, / Shall watch the fire awaked by love»)42 [О! Нет, сомневайся, но только не во мне, время, / Когда было безумие, прошло, / И теперь мудрый здравый смысл / Будет стеречь огонь, вспыхнувший от любви] — «Не вернется
37 Мур 19S6, 5S.
3S Там же, 292.
39 Курсинский 1S96, 4S.
40 Мур 19S6, 292, 294.
41 Курсинский 1S96, 49.
42 Мур 19S6, 126.
юность вновь, / Заблуждений нет в помине, / Стережет мою любовь / Ум недремлющий отныне»43. Вслед за автором английского оригинала Курсинский говорит о любви, сравнивая раннюю любовь с «пустоцветом», а зрелую — с «плодом»: «Altho’ this heart was early blown, / And fairest hands disturbed the tree, / They only shook some blossoms down, / Its fruit has all been kept for thee»44 [Хотя это сердце рано начало волноваться / И самые нежные руки тревожили дерево, / Но они только оборвали цветы, / Его плоды остались нетронутыми для тебя] — «Пусть мне сердце с юных лет / Бурно страсти волновали, — / Плод ты снимешь без печали: / Ведь оборван — пустоцвет»45. Наконец, посредством возвышенной лексики, поэтизмов, использования оригинальных эпитетов («блаженство», «очарованье», «росистый сад», «бальзам душистый» и др.) Курсинскому удалось во многом усилить звучание английского текста, придать ему особую экспрессивность: «And tho’ my lute no longer / May sing of Passion’s argent spell, / Yet trust me, all the stronger / I feel the bliss I do not tell»46 [И хотя моя лютня уж больше / Не в силах петь голосом страсти, / Ты можешь доверять мне, так как я еще сильнее / Чувствую радость, о которой не могу сказать] — «Пусть любви очарованье / Петь не в силах голос мой — / Дольше пить зато с тобой / Я блаженство в состоянье»47.
Под названием «Сон юной любви» Курсинский опубликовал первый русский перевод стихотворения «Love’s Young Dream» цикла «Irish Melodies», который, являясь скорее вольной интерпретацией, сохранил характерную интонацию напевности и ритм муровской «мелодии». В этом немалую роль сыграли повторения параллельных конструкций и деления простых предложений на ритмические отрезки, в полной мере передававшие дух и форму оригинала, ср.: «Oh! the days are gone, when Beauty bright / My heart’s chain wove; / When my dream of life, from morn till night, / Was love, still love. / New hope may bloom, / And days may come, / Of milder, calmer beam»48 [О! Ушли те дни, когда яркая красота / Сплела цепь вокруг моего сердца; / Когда мечтой всей моей жизни, с утра до вечера, / Была любовь и есть любовь. / Новая надежда может расцвести, / Дни могут прийти, / Когда солнца луч будет светит мягче и нежнее] — «Угасших дней вернутся ли мечты, / Вернутся ль вновь / И радость мук, и цепи красоты, / И ты, любовь? / Склон тихих дней / Иных лучей / Сияньем озарен»49. Для сохранения ритма оригинала Курсинский использует анафору и эпифору, посредством которых одна мысль отчетливо отделяется от другой, как бы символизируя краткость и неуловимость минут любви и счастья: «But there’s nothing half so sweet in life / As love’s young dream; / No, nothing half so sweet in life / As love’s young dream»50 [Но нет ничего слаще в жизни, / Чем юная любовь; / Нет, нет ничего слаще в жизни, / Чем юная любовь] — «Но где тот луч, чей яркий блеск затмит, / Любовь, твой сон? / О нет! ничто на свете не затмит, / Любовь, твой сон»51.
43 Курсинский 1896, 50.
44 Мур 1986, 126.
45 Курсинский 1896, 50.
46 Мур 1986, 126.
47 Курсинский 1896, 51.
48 Мур 1986, 90.
49 Курсинский 1896, 52.
50 Мур 1986, 90.
51 Курсинский 1896, 52.
Некоторые образы, созданные английским поэтом, получили в интерпретации Курсинского новое звучание: так, метафорическое выражение «heart’s chain» («цепь вокруг сердца») соотносится у русского переводчика с «цепями красоты», а употребляемая в переносном значении синтагма «new hope» («новая надежда») — с сияньем «иных лучей». Автор перевода также во многом усиливает смысловую нагрузку отдельных образов муровской «мелодии», придает им оттенки звучания: «the wise» («мудрец») превращается в «сухого мудреца», «light that ne’re can shine again» («свет, который никогда не засияет снова») — в луч, горящий «средь тьмы и пустоты». Используемые Курсинским поэтические обороты «крылатый сон утра», «ласки грез», повторения фразеологизма «жизни склон» также усиливают звучание текста, подчеркивают невозможность возвращения юных лет и первой любви: «В былые дни любимые черты, / Забыть ли вас? / Ваш луч горит средь тьмы и пустоты / В полночный час. / Вы ласки грез, / Дыханье роз, / Крылатый утра сон. / Вы яркий свет, что впредь не озарит / Нам жизни склон, / Увы, ваш свет уж впредь не озарит / Нам жизни склон»52.
Курсинский также обратился к интерпретации стихотворения Томаса Мура «‘Tis the Last Rose of Summer» из цикла «Irish Melodies», которое с 1820-х гг. неизменно привлекало к себе внимание русских переводчиков — М.Васильевой, И. П. Крешева, А.М-нова и др. В своем переводе «Последняя роза» он в точности сохранил формальные особенности оригинала (его размер, метр, строфическую структуру, ср.: «’T is the last rose of summer / Left blooming alone; / All her lovely companions / Are faded and gone; / No flower of her kindred, / No rose-bud is nigh, / To reflect back her blushers, / Or give sigh for sigh»53 [Это последняя роза лета / Осталась цвести одиноко; / Все ее милые подруги / Завяли; / Ни одного цветка, похожего на нее, / Ни одного бутона, / Чтобы отразить ее румянец, / И с кем повздыхать] — «Цветет одиноко / Последняя Роза, / Подруги погибли / Под гнетом мороза, / А свежих бутонов / Вокруг не видать, / Чтоб ими гордиться / И с ними вздыхать»54. Интерпретатор создал новые, необычные поэтические образы, в основном благодаря использованию эпитета «свежий бутон», поэтического оборота «ожерелье любви», синтагм «под гнетом мороза», «томиться в бессилье», фразеологизма «братская могила», поэтически возвышенных слов и выражений «усыпать листвой ложе», «вкусить покой», придавших описанию, в конечном итоге, особую торжественность и эмоциональную напряженность: «Так что ж на стебле ты / Томишься в бессилье, / Засни с ними вместе / В их братской могиле; / Я нежно усыплю / Твоею листвой / То ложе, где с ними / Ты вкусишь покой»55.
Особый интерес в свете откликов В. Я. Брюсова на книгу А. А. Курсинского представляет для нас сопоставление переводов двух стихотворений Томаса Мура («Joys of Youth, How Fleeting! (Portuguesse Air)» из цикла «National Airs» и «Wake up, Sweet Melody.» из цикла «Ballads, Songs, Miscellaneous poems»), выполненных в 1894 г. сначала Курсинским, а затем Брюсовым. В отличие от А. А. Кур -синского, считавшего, что произведения Мура «представляют более нежели
52 Курсинский 1S96, 53.
53 Мур 19S6, 116.
54 Курсинский 1S96, 56.
55 Там же, 57.
историко-литературный интерес»56, Брюсов был убежден, что «Мур поэт вовсе неинтересный»57, а потому можно смело говорить, что брюсовское обращение к двум переводам из Мура было вызвано неприятием «Полутеней» Курсинского, в которых муровские «мелодии» были воссозданы во всей прихотливости их музыкального построения, а также желанием вступить в своеобразное поэтическое состязание с современником.
Сопоставляя интерпретации Курсинским и Брюсовым стихотворения «Wake up, Sweet Melody.», отметим, что переводчики приближенно к оригиналу переводят припев ирландской «мелодии», сохраняя интонацию напевности и ритм подлинника, однако Курсинский по-новому переосмысливает происхождение звуков «музыки любви» («note of music»), вкладывая в них божественную силу, ср.: «Then wake up, sweet melody! / Now is the hour / When young and loving hearts / Feel most thy power»58 [Проснись, сладкая мелодия! / Час настал, / Когда молодые и любящие сердца / Чувствуют твою силу] — «Проснись, о мелодия! / В неге луны / Властью всесильною / Звуки полны»59 — «Где ж ты, мелодия! / Час наступил, / Ночью всего сильней / Мощь твоих сил»60. Курсинский опускает сопоставление силы звучания музыки любви («note of music») днем и ночью, значимое для муровского оригинала («One note of music, by moonlight soft ray — / Oh, ‘t is worth thousands heard coldly by day»61 [Один звук музыки под нежными лучами любви / Стоит тысячи звуков, звучащих так холодно днем] — «Арфа в сиянье сребристых лучей / Сердце затронет теплей и нежней»62), однако сохраняет эмоциональный накал подлинника, мастерски используя поэтизмы, высокую лексику, тропы и фигуры речи («мрак ночи», «сребристые лучи», «нега», «льет песнь», «дыхание роз» и др.) для передачи атмосферы загадочности любовных переживаний в ночи.
В интерпретации Брюсова, представляющейся нам более близкой к оригинальному стихотворению, также можно усмотреть ряд содержательных особенностей. Так, например, переводчик опускает вопрос-обращение к соловью, знатоку мелодии любви, вводя упоминание о «сладкозвучной» птице в ответную реплику: «Ask the fond nightingale, / When his sweet flower / Loves most to hear his song, / In her green bower? / Oh, he will tell thee, thro’ summer nights long, / Fondest she lends her whole soul to his song»63 [Спроси у соловья: / Когда его сладкий цветок / Сильнее любит слушать его песни / В зеленом саду? / И он ответит: длинной летней ночью, / Когда она отдаст всю свою душу за его песнь] — «Спросим, в который час / Роза сильней / Песней пленяется / В спальне своей. / Летнею ночью (в ответ соловей) / Песни и близки и сладостны ей»64. Брюсов также указывает иное место, где героиня пленяется песней («in her green bower» («в зеленом саду») — «в спальне своей»), говорит о «мерцаньи ночном», тогда как в оригинале упомянут «нежный
56 Курсинский 1896, , 41.
57 Брюсов 1927, 61.
58 Мур 1986, 336.
59 Курсинский 1896, 54.
60 Цит. по первой публ.: Алексеев 1982, 785.
61 Мур 1986, 336.
62 Курсинский 1896, 54.
63 Мур 1986, 336.
64 Цит. по: Алексеев 1982, 785.
луч любви» («moonlight’s soft ray»); все это, однако, не снижает поэтических достоинств оригинальной брюсовской интерпретации.
Обращаясь к переводу стихотворения «Joys of Youth, How Fleeting!», и Брюсов, и Курсинский употребляют параллельные номинативные конструкции, создавая в припеве лирической мелодии интонацию напряженности и некий динамизм, символизирующий быстрое ускользание минут счастья и любви: «Hearts beating, / At meeting; / Tears starting, / At parting»65 [Сердца бьются / При встрече; / Слезы льются, / При расставании] — «И радость / Свиданья, / И горечь / Прощанья»66 — «И речи / При встрече, / И муки / Разлуки»67. В интерпретации Курсинского точно переданы мысли и рассуждения поэта о быстротечности юных лет, неуловимости кратких мгновений радости, наконец, благодаря употреблению эпитетов «невинная греза», «радужный сон», «родные сердца», «искренний привет» создана неповторимая атмосфера светлой грусти по давно минувшим дням юности; восклицание лирического героя в концовке перевода ярко передает чувства, выраженные английским поэтом: «Oh, sweet youth, how lost on some! / To some, how bright and fleeting!»68 [О, сладкая юность, как ты трагична для одних! / Для других — как ярка и быстротечна!»] — «О, юность! Зачем для одних так блестящ твой расцвет, / Другим — полон мук и страданья?»69.
При переводе стихотворения Мура «Joys of Youth, How Fleeting!» Брюсов сохраняет лишь общее описание свиданий при луне, полностью трансформируя образы, возникающие в ночном саду: «Whisperings, heard by wakeful maids, / To whom the night-stars guide us; / Stolen walks thro’ moonlight shades, / With those we love beside us»70 [Шепот, услышанный не спящими девушками, / Которым светят ночные звезды, / Прогулки украдкой под лунным светом / С теми, кого украдкой любим] — «Шепот, звезд далеких взгляд / И рядом взгляд смущенный; / В час свиданья сонный сад, / Луною озаренный»71. Используя эпитеты «чужой», «незнакомый», «сладкий» для сопоставления жизни на чужбине и пребывания на родине, Брюсов несколько изменил смысловую нагрузку оригинальных стихов: «Wander-ings far away from home, / With life all new before us; / Greetings warm, when home we come, / From hearts whose prayers watched o’er us»72 [Прогулки вдалеке от дома, / Жизнь столь новая для нас; / Теплая встреча, когда мы домой возвращаемся, / От сердец, молящихся за нас и наблюдающих за нами] — «Жизнь вдали от дорогих / В стране чужой и незнакомой, / Возвращенья сладкий миг, / Родной привет родного дома»73. В финале произведения мысль о противоречиях в восприятии юности, которая для одних трагична, а для других — ярка и быстротечна, заменена размышлением о влиянии ощущений юности на всю последующую жизнь человека: «Дни скользят, и счастье в них — / В них юности былые звуки»74.
65 Мур 1986, 268.
66 Курсинский 1896, 58.
67 Брюсов 1977, 224.
68 Мур 1986, 268.
69 Курсинский 1896, 59.
70 Мур 1986, 268.
71 Брюсов 1977, 224.
72 Мур 1986, 268.
73 Брюсов 1977, 224.
74 Там же.
Таким образом, темы любви, дружбы, быстротечности жизни, столь ярко раскрывшиеся в поэтических произведениях талантливого ирландского поэта Томаса Мура, не ускользнули от внимания русских поэтов-переводчиков конца XIX — начала XX в., среди которых в данном случае особенно выделялся А. А. Курсинский, нашедший в муровской поэзии ценный материал для философских размышлений, мастерски сохранивший особенности ритма и мелодики оригинальных произведений. В. Я. Брюсов, заинтересовавшись Муром благодаря интерпретациям А. А. Курсинского, предложил свое видение муровских произведений, по-новому интерпретировал отдельные мысли и образы поэта-предшественника.
ЛИТЕРАТУРА
Алексеев М. П. 1982: Русско-английские литературные связи (XVIII — первая половина XIX века). М.
Брюсов В. Я. 1927: Письма к П. П. Перцову. 1892-1896 (К истории раннего символизма). М.
Брюсов В. Я. 1977: Торжественный привет. Стихи зарубежных поэтов в переводе Валерия Брюсова. М.
Б-н И. <Бунин И. А.> 1891: Долина Кашмира. Из сказки «Солнце гарема» // Звезда. 2, 32.
Бунин И. А. 1891: Долина Кашмира. Из сказки «Солнце гарема» // Бунин И. А. Стихотворения. 1887-1891. Орел, 63-64.
Васина В. А. 2007: Томас Мур в творческом восприятии В. А. Жуковского: дис. ... канд. филол. наук. Томск.
Жаткин Д. Н., Яшина Т. А. 2006: В. А. Жуковский как переводчик произведений То -маса Мура // Интеграция образования. 3, 167-171.
Жаткин Д. Н., Яшина Т. А. 2009: Поэма Томаса Мура «Лалла Рук» в русских переводах 1820-х годов (на материале переводов Н. А. Бестужева, Л.Ж., К. П. Б. и анонимных интерпретаторов) // Вестник Поморского университета. Серия Гуманитарные и социальные науки. 10, 165-170.
Золотарев В. А. 1957: Воспоминания о моих великих учителях, друзьях и товарищах. Автобиографический очерк. М.
Курсинский А. А. 1896: Полутени. Лирические стихотворения за 1894 и 1895 гг. М.
Кюи Ц. А. 1952: «Фераморс» Рубинштейна // Кюи Ц. А. Избранные статьи. Л., 488492.
Левин Ю.Д. 1985: Русские переводчики XIX века и развитие художественного перевода. Л.
Лозинский М. Л. 1959: Валерий Брюсов и его перевод «Давида Сасунского» // Мастерство перевода. 1, 387-394.
Мур Т. 1986: Избранное: [на англ. и рус. яз.]. М.
Серов А. Н. 1892: Спонтини и его музыка // Серов А. Н. Критические статьи: в 4 т. Т. 1., 86-122.
Соколов И. 1959: В. Я. Брюсов как переводчик (из писем поэта) // Мастерство перевода. 1, 371-388.
THE POETRY OF THOMAS MOORE TRANSLATED BY A.A. KURSINSKY
AND V. Y. BRYUSOV
D. N. Zhatkin, T. A. Yashina
The article deals with a comprehensive analysis of ten translations of lyric compositions of the Irish poet Thomas Moore that were done by A.A. Kursinsky. These translations were included into his collection of verses “Polutyeny (penumbra). Lyric poems of 1894-1895”. The article presents Bryusov’s perception of typical peculiarities of this poetic collection. Bryusov, noting Kursinsky’s tendency to slavish imitation of Bal’mont together with the outer form and the very essence of his poetry, offers his own translations of Thomas Moore’s poems. Comparative analysis of Kursinsky’s and Bryusov’s translations of Thomas Moore’s poetry makes it possible to form an idea about characteristics of Russian translators’ perception of ideas, images, and artistic details peculiar to the original texts of Thomas Moore.
Key words: Thomas Moore, Irish poetry, poetic translation, crosscultural communication, tradition, reminiscence, artistic detail, comparative analysis.
© 2011
Д. Н. Жаткин, А. А. Рябова
«СКАЗАНИЕ О СТАРОМ МОРЕХОДЕ» С. Т. КОЛЬРИДЖА В ПЕРЕВОДЧЕСКИХ ИНТЕРПРЕТАЦИЯХ Ф. Б. МИЛЛЕРА,
Н. Л. ПУШКАРЕВА, А. А. КОРИНФСКОГО И Н. С. ГУМИЛЕВА (СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ)*
В статье впервые осуществлен сопоставительный анализ переводов знаменитой поэмы С. Т. Кольриджа «Сказание о старом мореходе» («The Rime of the Ancient Mariner», 1797-1798), осуществленных во второй половине XIX — начале XX в. Ф. Б. Миллером (1857), Н. Л. Пушкаревым (1878), А. А. Коринфским (1897) и Н. С. Гумилевым (1919). Авторы статьи приходят к выводу, что, несмотря на наличие у каждого из переводчиков своих причин обращения к произведению С. Т. Кольриджа (начиная с провозглашения необходимости искупления греха страданием и заканчивая стремлением показать бесконеч-
Жаткин Дмитрий Николаевич — доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой перевода и переводоведения Пензенской государственной технологической академии. E-mail: [email protected]
Рябова Анна Анатольевна — кандидат филологических наук, доцент кафедры перевода и переводоведения Пензенской государственной технологической академии. E-mail: [email protected]
* Статья подготовлена по проекту НК-583(3)п «Проведение поисковых научно-исследовательских работ по направлению «Филологические науки и искусствоведение», выполняемому в рамках мероприятия 1.2.1 «Проведение научных исследований группами под руководством докторов наук» направления 1 «Стимулирование закрепления молодежи в сфере науки, образования и высоких технологий» ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы (госконтракт П379 от 07.05.2010).
