CC BY
565
УДК 821.161.1
О. В. Сизых
ПОЭТИКА СОВРЕМЕННОГО РОССИЙСКОГО РАССКАЗА
Рассмотрены закономерности развития малой прозы на материале публикаций журналов «Новый мир», «Октябрь» 2009-2011 гг. и других ведущих периодических изданий, авторских сборников А. В. Иличевского, Л. Е. Улицкой. Исследование трансформации жанра рассказа, элементов его поэтики позволяет выявить особенности художественного осмысления действительности постмодернистами рубежного времени.
Ключевые слова: современная литература, малая проза, поэтика рассказа, рассказ, постмодернизм, художественная деталь, стихотворение в прозе, святочный рассказ, трансформация. O. V. Sizykh
O. V Sizykh
Poetics of modern Russian story
The article considers the laws of development of small prose on material of publications in magazines «New world», «October», 2009-2011 and other leading periodicals, composite books of A.V. Ilichevsky, L. E. Ulitskaya. The study of transformation of a genre of the story, elements of its poetics reveals the peculiarities of the artistic interpretation of reality of postmodernists landmark time.
Key words: the modern literature, small prose, story poetics, story, postmodernism, art detail, poem in prose, carol story, transformation.
Отсутствие временной паузы, необходимой для осознания эстетической и художественной ценности опытов постмодернистов 1990-2000-х гг., представляет, с одной стороны, сложность при исследовании современных произведений, с другой - актуальность и необходимость их изучения и оценки как явлений культурно-философского порядка, ориентированных на осмысление онтологических проблем. Несмотря на то что современная малая проза находится в стадии становления, за прошедшие два десятилетия представляется возможным выявить основные тенденции ее развития, особенности поэтики постмодернистского текста.
В сравнении с предшествующей классической литературой современный постмодернизм предлагает «другой» взгляд на быт, бытие, сознание человека, направленный на постижение пространственновременного существования индивида.
Художественные произведения конца ХХ-начала XXI вв. критики и литературоведы рассматривают как интертексты, гипертексты, культурные сверхтексты, характеризующиеся оригинальной
повествовательной стратегией их авторов. Задача построения особого типа текста (принципы цитаты, реминисценции, аллюзии, литературные ссылки) заключается не в изображении конкретного события, а в осмыслении глубинной сущности способов
СИЗЫХ Оксана Васильевна - к. филол. н., доцент кафедры русской и зарубежной литературы филологического факультета СВФУ.
E-mail [email protected]
человеческого бытия. Нарративные (повествовательные) стратегии писателей оказываются продуктивными для осмысления онтологических проблем.
В атмосфере существования множественных эстетических систем конца 1990-начала 2000-х гг. авторские определения жанров обусловлены изменением природы художественного текста. Гипертекстуальность нацеливает читателя на смысловые «перемещения» по тексту в пределах нескольких произведений конкретно взятого автора. Интертекстуальность предполагает отсылки к произведениям различных авторов внутри одного текста. Нарративная стратегия письма предлагает культурное «многоголосие» образов, мотивов в пределах одного произведения.
Многообразие авторских жанровых определений рассказа свидетельствует об изменении его жанровой природы, «расшатывании» признаков «готового» (классического) жанра. Определение жанра «рассказ» существенно варьируется в зависимости от интенций автора. Жанровый подзаголовок к рассказу выступает художественным комментарием к проблемам бытийного порядка, выполняя не функцию уточнения формы, а функцию нефакультативного рамочного компонента (наряду с заглавием).
Рассказ начала 2000-х гг. допускает возникновение жанровых начал, в частности стихотворного (А. В. Иличевский) и новеллистического (Л. Е. Улиц-кая, Л. С. Петрушевская). Нарушение границ прозы и «стиха» влечет за собой смысловую сложность, заключающуюся в повествовательной многоплановости, повышающей уровень концентрации смысла
художественного текста. Особая организация текста по принципу «обнажения конструкции», о которой писал Б. Э. Эйхенбаум [1], исследуя повествование О. Генри, отчетливо обнаруживает игровое начало, подчеркивая диалогическую природу произведения, требующую дешифровки.
В 2008 г. журнал «Октябрь» объявил о начале реализации проекта «Рассказ с ладонь», цель которого - привлечь внимание к малым жанрам литературной прозы и в определенной степени популяризовать художественное слово. Небольшие рассказы, опубликованные в журнале, отличаются особым словоупотреблением, образным рядом, нацеленным на постижение глобального смысла короткой авторской истории. Миниатюры Вяч. Харченко «Откуда пошла земля Русская», Д. Г. Новикова «Военный юрист Ваня», А. В. Иличевского «Дача», Е. Лапшиной «Кумайка», А. Снегирева «Не пугайтесь, девушка!..», И. Абузярова «Урок чтения» соответствуют ведущей для литературы конца ХХ века тенденции к мифологизации и мистификации действительности, приглашая читателя к так называемому перформансу, при котором публикация текста в рамках проекта, на наш взгляд, является символическим исполнением. Мотивировкой для подобного комментария является графическое изображение ладони на журнальной странице, в которую помещен текст.
В 2010 г. в журнале «Новый мир» метаморфозы малого жанра представлены работами А. Н. Гаврилова «Услышал я голос. Пять рассказов» [2]. В 2011 г. «Октябрь» знакомит читателя с художественными экспериментами постмодернистов, которые демонстрируют смену типа повествования и жанрового мышления: «Повесть в рассказах» В. А. Пьецуха [3], рассказы «Собачий вальс», «А-ля Рюсс», «Апрель» О. О. Павлова [4], рассказы «Псы», «Две дороги»
А. А. Карина [5], две истории от первого лица «Острое чувство субботы» И. Ф. Сахновского [6]. В том же году «Новый мир» публикует житейские истории Б. П. Екимова [7] и монолог у телевизора П. М. Ершова [8], для которых характерны драматические принципы построения текста, архитектоника драмы. Литературные произведения отличает многосоставность и сложность повествования. В конгломерате разнородных повествовательных блоков усматривается присутствие автора (система ремарок, цитат).
На фоне расцвета экспериментальной, альтернативной литературы успешно заявляет о себе художественная практика А. В. Иличевского. Теория познания действительности, спонтанное действие души человека представлены в сборнике рассказов «Ослиная челюсть» [9]. В небольших по объему произведениях неожиданно проявляется стихотвор-
ное начало, определяющее жанровое своеобразие прозаических миниатюр. Рассказы, входящие в книгу,
В. А. Губайловский определяет как «стихотворения в прозе», указывая, прежде всего, на «пунктирность письма» автора, его особое отношение к событию: «Очень многое недоговорено, пропущено, но в эти щели хлещет действительность, как вода в трюмы обреченного корабля... Кажется, Иличевский столько всего хочет сказать, что он бросает сюжет, не успев его расплавить до состояния прозы.» [10, с. 5].
Сюжет у А. В. Иличевского лишен классического действия. Умолчание автора о происшествии объясняется формированием ассоциативного ряда, который транслирует библейскую историю или является отсылкой к культурно-историческому событию. Образы «доброй жены Авраама», «царя Иосифа», Заратустры, «семикрылого серафима», «хрустального Города Бога» («На низах»), реки Леты («Городские фанты»), книги «Москва-Петушки» («О прокуроре и реке»), «ахающей толпы, как на казни Карла IV» («Арбузы и сыр») создают возможность для диалога с известными текстами и событиями. Сюжетная схема представляет собой набор цитат и формирует «новый текст» по законам интертекстуальности. Аллюзия как намек на историколитературный факт, реминисценция как воспроизведение структурной единицы известного источника кардинально преобразуют смысл рассказов. Для писателя важна узнаваемость образа и его деталей читателем.
Отсутствие фабульности текстов сборника «Ослиная челюсть» объясняется стремлением А. В. Или-чевского продемонстрировать неистребимое желание человека обрести смысл жизни, заключающийся в знании о себе самом и о мире: «Итак, я пытаюсь видеть. Нет: я вижу не сгустки темноты или света. это было бы слишком просто. Мне трудно это
сформулировать, и даже боюсь, что выразить это нельзя и не нужно, и вредно, но - я пытаюсь
видеть. И в этом усилии мои глаза - словно коробочки слов, источающие самый тонкий, летучий
запах» [9, с. 95]. Сюжетный пунктир и отсутствие фабульной конкретики порождают отстраненность персонажа от повествования о событиях, намечая «оптический эффект» - уникальную реакцию героя на окружающее. Персонаж становится фанатом зрения, т. е. незрения, позволяющего видеть мир
иначе. В небольших зарисовках писателя контуры мироощущения героя-рассказчика выявляют конфликтный контраст между зрением и слепотой с промежуточным состоянием «незрения» как дороги в инфернальное.
Журнальная подборка рассказов Н. Л. Ключарё-вой под общим названием «Деревянное солнце» (2009) напоминает стихотворения в прозе расстанов-
кой звучных акцентов: «У сгорбленных домов
- полусгнившие наличники, как истлевшие кружева. Мокнет на крыше резной петушок, скорбью склонились друг к другу лебеди над кособокой калиткой» [11, с. 89]. В авторском сборнике «Деревня дураков»
[12] рассказ «Деревянное солнце» входит в книгу под другим жанровым определением, будучи включенным в цикл очерков. Подобный ход может означать желание Н. Л. Ключаревой подчеркнуть реальность описанного и важность бытийных проблем, поставленных в рассказе годом ранее.
Разработка художниками слова жанра стихотворение в прозе как переходной формы характерна для различных исторических периодов, несмотря на узкое бытование. Обращение постмодернистов к данному экспериментальному жанру обеспечивает философскую уникальность авторской картины мира, основанной, прежде всего, на впечатлении.
Святочный (рождественский) рассказ, широко представленный в малой прозе Л. Е. Улицкой (сборники «Детство-49», «Люди нашего царя»), претерпевает радикальные изменения, наделяя чудесным обыденное. В рассказе «Приставная лестница» воссоздан знаковый московский фон - Пименовская церковь, напоминающая об истории возникновения и существования двух храмов «старого» и «нового», освященных во имя Пимена Великого. Авторская предрасположенность к диалогу о святынях старой Москвы углубляет реалистический план повествования, напоминая слова святого Пимена о главных правилах: бояться Бога, часто молиться и делать добро людям. В этом контексте бытовой случай, описанный в рассказе, «разрастается» под колокольный звон до бытийного масштаба. Москва оказывается городом, защищающим униженных и оскорбленных. Православная эстетика приспосабливается к страшным обстоятельствам жизни в подчеркнуто урбанистическом пространстве. Пименовская церковь как московская святыня является святыней России. Автор проводит мотив общечеловеческой добродетели, имеющий в тексте религиозную основу. Образ храма становится смысловым центром рассказа, являясь средоточием духовности. По-своему преодолевая жанровые условности, современный прозаик раздвигает границы христианского миропонимания, сопровождая явление человеку Бога не в облике Христа, а в его собственном образе. Элемент неповседневного, характерный для новеллистического повествования, присущ художественной практике Л. Е. Улицкой. Ее творческое кредо оказывается близким тезису И. В. Гете о «странном» («Разговоры немецких путешественников»). Мыслитель усмотрел в новелле обязательный признак «нового»: необыкновенная история должна быть «подана» художником как реально случившаяся.
В прозе Д. Е. Галковского, в частности миниатюре «Девятнадцатый век: Святочный рассказ № 13»
[13], действительность полемично переосмыслена в идеологическом и философском контексте с привлечением концептуальных структур православия.
«Необычность» современных рождественских и святочных историй в их смысловом векторе -преобразовании действительности через положения христианской аксиологии. По мысли И. Канта [14], человеческая нравственность, под которой он понимал свободу, противопоставлена природе. Антропологическое положение, сформулированное философом, постмодернисты 1990-2000-х гг. переформулировали. Речь идет о возможности соотнесения православной системы ценностей с системой, которая лишена христианских корней. В этом смысле постмодернисты, как и классики русской литературы, приходят к мысли о неизбежном вырождении человека, порвавшего со своими природными и религиозными основами. Авторский замысел - возрождение человека - реализуется писателями в жанре святочного (рождественского) рассказа, как идеальной формы, отсылающей к истокам православной культуры.
Насыщенность текстов малой прозы архетипи-ческими образами и сюжетами, вступающими в игровые отношения с исконными положениями культуры, отмечена во многих критических работах [15, 16] и др. Обращаясь к архетипическому образу, современные авторы частично перерабатывают его составляющие либо воспроизводят их с абсолютной точностью. Первообраз становится психологической проекцией души современного человека, не находящего своего места в заурядной реальности.
«Семейный случай» [17] - рассказ А. В. Геласимова, утверждающий мысль о неизбежности смерти, предъявляющей к жизни свои требования, строится на игре ассоциаций (смысловое ядро - архетип матери), вскрывающей глубинные связи между событиями в жизни персонажа. Воспоминания главного героя - Александра - в резко изменившейся обстановке из-за сообщения о смерти отца, воскрешают в памяти персонажа детский страх, приобретающий визуально-материальные очертания, и ненавистный запах семьи. Иррациональная игра автора с видениями, снами героя раскрывает драматические переживания взрослого человека, связанные с семейными тайнами, взаимоотношениями матери и отца. Мотив сумасшествия, который звучит на протяжении всего повествования, связан с процессом освоения автором сферы человеческого бытия. Архетипический мотив исчезновения матери, наличие которого мотивировано сюжетом, напоминает об амбивалентности образа матери и связанных с ним идеях возрождения и страха перед жизнью.
Наряду с каноническими образами и сюжетами современная литература исследует эпохальные исторические события. В этом случае мы сталкиваемся не столько с универсальными обобщениями, сколько со случаями их трансформации. Сюжет рассказа А. В. Кормашова «Хох Дойч» [18] складывается из относительно автономных единиц-мотивов, в которых воплощено восприятие войны 1941-1945 гг. деревенским парнем. Рассказ начинается с мотива непонимания происходящего: «Великая Отечественная война для красноармейца Андрю-хи Пчелкина началась на узком деревенском проселке, крадущемся по краю мелколесья вдоль неубранного ячменного поля, в стороне большого тракта, по которому дробными кровяными сгустками откатывались на восток разбитые части Красной армии» [18, с. 98-99]. Заметна изначальная принципиальная установка автора на нелепость, заключенную в «невоенных» деталях («узкий деревенский проселок», «неубранное ячменное поле», находящееся в стороне от тракта), количество которых нарастает по мере развития сюжета. Главный герой, будучи контуженным, видит войну по-своему. Она для него цепь непонятных событий, несущих смысл, совершенно противоположный ее традиционному восприятию. Мотив ложного героизма - детерминанта бессознательного поведения персонажа, основанного на крестьянском рефлексе «жить». Похороны умершего младшего политрука напоминают Пчелки-ну размеренную сельскую жизнь: похоронил его «со старанием... чуть было не охлопал холмик лопатой, как грядку... вспомнился огород за избой, мать, только прибежавшая с колхозного поля.» [18, с. 99]. С упорным постоянством героя преследуют воспоминания из мирной жизни, не выполняя функции противопоставления прошлого и настоящего, но отражая внутренний диссонанс человека, ненадолго восстанавливая его разум. Исходное состояние Пчелкина - привычка жить мирной жизнью - определяет его стороннее отношение к действительности, объясняя мотив механического движения в реальных обстоятельствах, чередующегося с мотивом абсурдной гибели человека. Герой не принимает бытия войны, ему чужды страх, отчаяние, он не стремится преодолеть смерть. Наивность, вздорность фразы «Хох Дойч!» развивает мотив абсурдной гибели, усиливающийся к концу повествования. Сознание человека отрицает чудовищное кровопролитие, вытесняя его фрагментарными воспоминаниями из сельского быта. Конфликт рассказа «Хох Дойч» раскрывает парадоксальное совпадение бытового с эпическим
- войной, в центре которой оказывается «блаженнень-кий» боец.
Своеобразное звучание темы Второй мировой войны получает в авторской подборке рассказов
А. Б. Березина «Амурские волны» [19], С. С. Говорухина «Ощущение родины» [20], в миниатюрах А. А. Назарова под общим заглавием «Перекати-поле» [21].
В русле нового типа духовной реакции на реальные события «героя нашего времени» находятся рассказы И. А. Фролова, уроженца Алдана, воевавшего в Афганистане. Цикл рассказов «Нежность, несовместимая с жизнью», включающий три истории из «Бортжурнала № 57-22-10» [22], отличают исключительная фактографичность и детализация, нацеленные на воссоздание и преобразование исторических событий, ставших для общества
обыденными явлениями, в конструкты словесного
искусства. И. А. Фролов художественно исследует ментальные особенности эпохи 1980-х гг.
В журнальной подборке рассказов Ю. В. Буйды «Врата Жунглей» [23] на авансцену произведений выдвигается жизненная форма поведения персонажа. Элементы мистического и чудесного в текстах
рассказов «Все эти кислоты и щелочи Господни», «Жизнь Митеньки Подлупаева», «Морвал и мономил», «Врата Жунглей», «Миссис Писсис», «Взлет и падение Кости Крейсера», «Прощание с Иосифом
Сталиным», «Фаня», «Дерево на склоне холма, верность привычкам, ночь» разоблачаются бездуховное существование человека. В произведении запе-чатлена культурно-историческая специфика российского менталитета. Натуралистические и физиологические подробности становятся универсальным средством обобщения мерзостей жизни.
Рассказ Н. В. Горлановой «Зеленая клякса» [24] построен на реалиях конференции славистов, находящейся в центре событийных сцеплений текста. Авторская характеристика героя рассказа, писателя Кости Белова, подана сквозь призму аналитического разбора его произведений, в которых изобилуют «непридуманные детали» («вертушки» играли в догонялки», «задний вертолет пикировал, набирал большую скорость и обгонял всех», «двери открыты, жара, и солдаты высовываются, машут друг другу, орут.»). Разговор с ярким представителем современной литературной эпохи Дмитрием Приговым, поданный Н. В. Горлановой естественно и непринужденно как ремарка к беседе, отражает характер деформации картины мира через «чужое слово». Автор словно показывает: чем меньше
расстояние между говорящими, тем масштабнее человеческая проблема. Ироническая интонация, возникающая при несовпадении мнений о «ящичках» в стене собора, обнаруженного во время прогулки славистов по ночному городу, подтверждает искажение истинных контуров мира.
«Рассказы из жизни» С. В. Василенко [25] отсылают читателя к известным именам: поэтам Б. А. Ахмадулиной, А. А. Вознесенскому, сценаристам
B. С. Фриду, Н. Б. Рязанцевой, режиссеру Андрону Кончаловскому и его младшему брату Никите Михалкову, Т. Фирсовой, драматургу Н. Н. Садур, представителю французской литературы Н. Саррот, писателю З. Б. Богуславской, В. С. Нарбиковой. Повествуя о собственных личных историях с удивительными людьми, автору удается передать атмосферу череды тех испытаний, через которые проходит художник. Очевидно, собственная позиция
C. В. Василенко, представленная в рассказах, позволяет ей оценить эстетический опыт общения с представителями культурного сообщества, оформленный не через нейтральное, а сугубо личностное, автобиографическое повествование.
Всеохватность авторского взгляда придает дебютному рассказу Д. Кудерина «Русский дзен: бесконечная остановка» [26] философскую глубину. Пространственная детализация то приближает к читателю, то отдаляет от него городской микрорайон с одинаковыми зданиями «многоэтажных ульев» на фоне лейтмотива падающего снега, задающего тексту бытийный дискурс. Рассказ перекликается с произведениями И. Н. Полянской 1990-х гг. «Снег идет тихо-тихо» и «Переход» [27], основное содержание которых составляет идея бренности человеческого существования, реализованная через избыточную детализацию, крупный план изображения ликов человека, напоминающий результат движения кинокамеры.
Наличие сценических элементов кинематографа в художественном тексте - влияние визуального вида искусства на современную литературу. Кинематографические элементы рассказов
Е. А. Шкловского «Царица Тамара», «Перевозчики», «Побег», «Туман, лошадь, траур.», «Точка Омега»
[28] являются знаками фрагментарности жизни, которая наполнена ощутимым символическим смыслом - идеей распада. Отметим, что тенденция создания современных киносценариев позиционирует авторскую идею через определенный визуальный образ, монтажные скрепы, соединяющие разнородные эпизоды. Сценарии Е. А. Козловского, Д. Е. Галковского («Друг Утят», 2002), В. Г. Сорокина, В. О. Пелевина («Группа продленного дня»), П. В. Санаева («Ретро для марсиан», 2005), Е. В. Гришковца («Сатисфакция», 2010), И. Андрея («Сны самурая», 2008) отражают актуальность «дробных», аналитических способов прочтения действительности. Структура текста с элементами кинематографического языка является полифонической. Художественные объекты становятся объектами философского размышления автора и читателя. Киноперсонажи, попадая в ситуацию целенаправленного общения, сконструированную автором, фиксируют определенные социальные парадигмы конкретного историчес-
кого отрезка. При этом особое значение имеет паралингвистическая система деталей: жестов,
мимики, экстерьера, интерьера, представленная крупным планом. Увеличенное изображение отобранных автором объектов, направленное на читательскую и зрительскую аудиторию, подобно психологическому внушению. Жанр киносценария позволяет писателю занять оппозицию по отношению к нормативным литературным построениям. Таким образом, кинематограф изменяет художественный язык, ставит проблему множественности точек зрения, актуализирует монтажную технику письма, теорию сюжета и фабулы литературного текста.
Неожиданный эстетический эффект рождается в рассказе В. С. Маканина «Ночь. Запятая. Ночь»
[29]. Кинематографическая установка текста рождается двоекратным повторением слова «ночь», которое начинает «играть», становясь формой, согласно которой человек существует в мире.
Философская проблема исторического развития человека определяет семантику онтологического концепта «жизнь» в малой прозе Л. Е. Улицкой и
В. А. Пьецуха. Один из последних сборников Л. Е. Улицкой «Люди нашего царя» открывается эпиграфом «Каких только людей нет у нашего царя!» [30, с. 5] и отражает взаимосвязь социальноисторического опыта народа с его самоидентификацией, чаще всего ущербного характера, несмотря на уникальность личности индивида. Моделирование действительности вызывает чувство тревоги и ощущение катастрофичности в бездушном мире цивилизации, сформировавшей соответствующую духовную атмосферу и надломленный тип сознания человека. Различая общие, особенные и единичные обстоятельства жизни, Л. Е. Улицкая расширяет интерпретационное поле концепта «судьба». Сюжет выступает контекстом, формирующим различные уровни концептуальной модели: пространство жизни, персонификация жизни и самоидентификация личности.
Экстатическая практика персонажей В. А. Пьецуха (сборник рассказов «Жизнь замечательных людей») и Л. Е. Улицкой (сборник рассказов «Люди нашего царя»), включающая в себя ситуации подмены, узнавания-неузнавания, переодевания (мотив карнавала), объясняет психический склад и мировоззрение народа, населяющего Россию с древних времен, систему его культурных канонов и ментальность. Онтологический концепт «жизнь», вбирающий в себя авторские конструкты (типы героя: «маленький человек», «сокровенный человек», «русак»), синтезирует индивидуально-историческое с бытийным.
Онто логическое миромоделирование В. А. Пьецуха и Л. Е. Улицкой становится ядром их философской концепции смысла жизни, объясняющей скрытую сущность бытия.
В поэтике современного рассказа оказывается высоким удельный вес деталей, функции которых разноплановы. Знаковые детали («чудотворная икона», «птица сирин», «крыжовник») наполняют рассказы мотивом травестирования действительности. Ироничное прочтение культурных образов отражает жизненные деформации современного человека.
Внимание современного рассказа к деталям, фрагменту, их обыгрывание [22, 27, 29] в сочетании с авторскими метафорами-размышлениями позволяет выявить высокий философский потенциал малого эпического жанра 2000-х гг., его метафизическую цель - исследовать формы бытия человека.
Широким оказывается спектр возможностей детали-метафоры Т. Н. Толстой, в творчестве которой язык предстает как бинарная система выразительных средств. Антинонимичность метафорической прозы Т. Н. Толстой, подчеркивающей многозначность и сложность конфигураций действительности, направлена на раскрытие кризиса общечеловеческих идеалов и передает ощущение зыбкости жизни и неустойчивости человека в мире. Ментальный план метафоры Т. Н. Толстой фиксирует противоречивость духа жизни. Деталь-метафора вскрывает неестественность жизненных пропорций в дилемме «личное и общественное», наличие жизненного схематизма, отражающего определенную социальную адаптацию индивида в замкнутом пространстве. Разрушительный метафорический импульс рассказов Т. Н. Толстой направлен на развенчание стиля и образа жизни традиционных типов героев (блаженных, юродивых, «маленького человека»).
Синтагматическое строение текста рассказов Т. Н. Толстой позволяет передать диапазон человеческой коммуникации, интегрирующей взаимоисключающие элементы: жизнь и смерть, смысл и абсурд, тень и свет. Модель мироздания, по Т. Н. Толстой, представляет собой жалкое подобие реальности. Соединение рационального и нелепого, прозаического и возвышенного, их органичную, неизбежно драматическую связь писатель передает с особым изыском - через метафорическую
деталь. Метафоризация действительности через репрезентативную подробность становится способом мировосприятия героев Т. Н. Толстой.
В современном российском рассказе предложены уникальные варианты культурной идентификации
человека новой России, отвечающие внутренней противоречивости жизни индивида, который либо включен в социальную систему, либо находится вне ее границ.
Тенденции развития современного рассказа связаны с кризисным моментом в истории культуры России и выражают ценностно-ориентированное
отношение писателя к духовности и феномену «жизнь». Онтологическое исследование хаотической действительности, представленное в малой прозе конца ХХ-начала XXI вв., выявляет социальнокультурные трансформации и деконструкции культурных концептов. Повышение смысловой значимости образа, мотива, сюжетных элементов позволяет говорить об идейно-эстетической динамике современного постмодернистского рассказа. В раздумьях писателей на первый план выдвигается утраченная культура и человек в своей жалкой попытке устремиться к «другому» миру.
Л и т е р а т у р а
1. Эйхенбаум Б. М. О. Теория. Критика. Полемика. -Л.: Прибой, 1927. - 304 с.
2. Гаврилов А. Н. Услышал я голос. Пять рассказов // Новый мир. - 2010. - № 5. - С. 84-88.
3. Пьецух В. А. Повесть в рассказах // Октябрь. - 2011. -№ 3. - С. 3-44.
4. Павлов О. О. Собачий вальс. А-ля Рюсс. Апрель: Три рассказа // Октябрь. - 2011. - № 3. - С. 130-137.
5. Карин А. А. Два рассказа // Октябрь. - 2011. - № 5. -С. 99-113.
6. Сахновский И. Ф. Острое чувство свободы: Две истории от первого лица // Октябрь. - 2011. - № 4. - С. 124-149.
7. Екимов Б. П. Глядя на солнце: Житейские истории // Новый мир. - 2011. - № 4. - С. 146-159.
8. Ершов П. М. Олдскульщик: Монолог у телевизора // Новый мир. - 2011. - № 7. - С. 62-102.
9. Иличевский А. В. Ослиная челюсть: 87 рассказов. -М.: АСТ: Астрель, 2008. - 222 с.
10. Губайловский В. А. Случай Иличевского // А.В. Иличевский. Ослиная челюсть: 87 рассказов. - М.: АСТ: Астрель, 2008. - 222 с.
11. Ключарева Н. Л. Деревянное солнце // Новый мир.
- 2009. - № 5. - с. 87-92.
12. Ключарева Н. Л. Деревня дураков. - М.: АСТ: Астрель, 2010. - 317 с.
13. Галковский Д. Е. Девятнадцатый век: Святочный рассказ № 13 // Новый мир. - 2004. - № 3. - С. 89-97.
14. Кант И. Критика практического разума. - Спб: Наука, 1995. - 528 с.
15. Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература 1950-1990-е годы. В 2-х тт. -М.: Академия, 2003. - 416 с., 688 с.
16. Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература. - М.: Флинта, 1999. - 608 с.
17. Геласимов А. В. Семейный случай // Октябрь. - 2010.
- № 8. - С. 75-79.
18. Кормашов А. В. Хох дойч // Новый мир. - 2010. - № 2.
- С. 97-105.
19. Березин А. Б. Амурские волны // Звезда. - 2009. - № 4.
- С. 97-125.
20. Говорухин С. С. Ощущение родины // Знамя. - 2009.
- № 8. - С. 124-130.
21. Назаров А. А. Перекати-поле // Знамя. - 2009. - № 11.
- С. 118-127.
22. Фролов И. А. Нежность, несовместимая с жизнью // Новый мир. - 2011. - № 8. - С. 90-95.
23. Буйда Ю. В. Врата Жунглей // Октябрь. - 2011. - № 9.
- С. 3-42.
24. Горланова Н. В. Зеленая клякса // Волга. - 2011. - № 3-4. - С. 48-52.
25. Василенко С. В. Рассказы из жизни // Новый мир. - 2011.
- № 7. - С. 108-126.
26. Кудерин Д. Русский дзен: бесконечная остановка. Молекула Пушкина // Волга. - 2011. - № 9-10. - С. 95-101.
27. Полянская И. Н. Снег идет тихо-тихо. Переход // Знамя. - 1994. - № 12. - С. 32-38.
28. Шкловский Е. А. Царица Тамара. Перевозчики: рассказы // Новый мир. - 2009. - № 8. - С. 8-27.
29. Маканин В. С. Ночь... Запятая... Ночь // Новый мир.
- 2010. - № 1. - С. 67-82.
30. Улицкая Л. Е. Люди нашего царя. - М.: Эксмо, 2005.
- 368 с.
