CC BY
50
УДК 821.161.1
ПОЭТИКА «КАРТИНКИ» В «ДНЕВНИКЕ ПИСАТЕЛЯ» Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО
© А. В. Денисова
Санкт-Петербургский университет Министерства внутренних дел Российской Федерации Россия, 198206 г. Санкт-Петербург, ул. Летчика Пилютова, 1.
Тел./факс: +7 (812) 744 70 24.
Email: avdenisova@mail.ru
Анализируется «картинка» как «малый жанр» в публицистических произведениях Ф. М. Достоевского 1870-х гг. Особое внимание уделяется «Дневнику писателя», в котором «картинка» предстает как повествовательный структурный элемент произведения, включающийся в публицистическую ткань «Дневника писателя». Исследуется взаимодействие «картинки» как «малого жанра» с другими жанровыми образованиями, входящими в состав «Дневника писателя».
Ключевые слова: «Дневник писателя», «картинка», «малый жанр», повествовательный структурный элемент.
В письмах и сочинениях Ф. М. Достоевского лексема «картинка» употребляется довольно часто и в нескольких значениях. Предваряя анализ, приведем определение из словаря Даля: «Картина, картинка - 1. живописное изображение, особенно в красках; 2. устное или письменное живое и яркое изображение; 3. прекрасный вид природы» [1].
«Картинка» в значении «прекрасный вид природы» встречается в письме Ф. М. Достоевского к жене от 23 марта (4 апреля) 1868 г. из Bains-Saxon: «Эта забота - что будет с тобою? Вевей городок еще меньше Женевы. Правда, местоположение -картинка, и климат прелестный, но ведь ничего-то нет более, кроме, может быть, библиотеки. Правда, в шести верстах, не более - Vernex-Montreux, там музыка, воксал, гуляния и проч. - но все-таки опять уединение до осени! Скучно тебе будет, моему ангелу, и вот чего я боюсь!» [2].
Лексема «картина/картинка» в значении «произведение живописи в красках» употребляется в статье Достоевского «Выставка в Академии Художеств за 1860-1861 год» [2, т. 19, с. 151-168]. Однако в контексте характеристики произведений живописи в лексеме возникает приращение смысла, поскольку писатель включает ее в собственную интерпретацию произведений, сопровождая сравнениями, употребляя лирические и метафорические эпитеты. Так, характеризуя работу Черкасского «Духовное завещание», Достоевский пишет: «В "Духовном завещании" все фигуры поставлены рядом и все движутся в левую от зрителя сторону, ни дать ни взять стройный кордебалет. С правой стороны стоит какой-то оборванный пилигрим, грязное существо, вроде московского Ивана Яковлевича; он обращен влево от зрителя, к умирающей. Она, героиня, лежит на постели и только что подписала или собирается подписать духовное завещание. Рука ее протянута влево, к перу. Левее, за кроватью, стоит что-то вроде приживалки, обращаясь влево, к племяннику с гнусно-плутоватым и веселым лицом. Он тоже обращается влево, к подь-
ячему, еще более гнусно-плутоватого вида, а тот зачем-то еще протягивает руку влево, кажется к дверям. Очень веселенькая картинка, несмотря на то, что бледность умирающей передана очень верно» (курсивные выделения в цитатах принадлежат цитируемым авторам, полужирные - автору статьи. - А. Д.) [2, т. 19, с. 160].
В этом описании «движение фигур» сравнивается со «стройным кордебалетом», «оборванный пилигрим» поясняется приложением «грязное существо» и сравнивается с «московским Иваном Яковлевичем». У племянника - «гнусно-плутоватое и веселое лицо», а подьячий обладает «гнусно-плутоватым видом».
Название картины «Духовное завещание» и трагическое ее содержание, которое подчеркивается деталью «бледность умирающей», явно диссонирует с итоговым авторским определением происходящего - «веселенькая картинка». Но это противоречие (духовное завещание, бледность умирающей - веселенькая картинка) передает сущность сцены, как ее понимал Достоевский, и тех персонажей, их взаимоотношений, которые поражают автора. Это уже конкретные образы, которые можно не только представить в качестве живописной картины, но и прочувствовать их житейскую, бытовую обусловленность.
Часто лексема «картинка» («картинки») встречается во многих текстах Достоевского как обозначение некоего «преддверия жанра», как предвосхищение будущих жанровых интенций, которые должны воплотить задуманное, как определение типа материала, находящегося в работе. Думается, что именно на этом этапе и происходило возникновение художественного смысла, оформлявшегося далее с учетом разных жаровых традиций.
2 октября 1873 г. Достоевский, редактировавший журнал «Гражданин», пишет В. П. Мещерскому письмо по поводу публикации «маленькой статейки одного офицера»: «Всего 200 строк. Это не рассказ даже, но всего только картинка и как кар-
тинка только - она очень бы могла быть помещена в этом № "Гражданина", ибо верно и, кроме того, такие рассказики читаются с удовольствием, не отрываясь. Бытовая сторона богатых повес офицеров, кажется, схвачена верно» [2, т. 29i, с. 305]. Достоевский просит Мещерского оценить верность описываемого.
Материал, о котором идет речь, называется «Картинки из офицерской жизни», их первая часть под названием «Денег достал!» была опубликована 8 октября в №41 «Гражданина» с подписью «Х» [3]. Это описание одного дня повес-офицеров, которые прожигают жизнь в ресторанах и игорных домах Петербурга, занимают деньги, живут в долг, красуясь друг перед другом. В «картинке» есть небольшой сюжет, который в хронологическом отношении обнимает один день. В фабульном отношении это несколько встреч, расположенных в хронологической последовательности. У персонажей есть свои имена, в «картинке обозначены петербургские реалии». Есть даже и небольшая интрига, связанная с покупкой дорогого хлыста за 60 рублей: некий Хилов выбирает его в магазине Юнкера. Хлыст с золотой ручкой. Купив его, герой замечает друзьям, «как дешево это стоит». После совершения покупки, «выйдя из магазина, они направились по Невскому фланировать». В финале Хилов закладывает хлыст у ростовщика за 10 рублей, которые тут же и проигрывает. А после этого отправляется домой, грустно размышляя о том, что без денег служить в Петербурге нельзя - придется выходить в отставку или ... жениться на богатой.
Данный материал не имеет законченного характера. Видимо, в нем предполагалось несколько частей, поскольку в самом начале есть графическое обозначение первой части. Однако только она составляет все содержание «картинки». Незаконченность подчеркивается ее финалом: Хилов, рассуждая о перспективах выгодной женитьбы, представляет в мечтах некую барышню, деньги которой могли бы устранить все его материальные проблемы. Его размышления обрываются на полуслове: «.надо справиться. Повернее справиться! Если бы двести тысяч - тогда все долги и должишки.» Затем он обращается к извозчику, который его везет: «Гм, нутка, Федор, катай скорей, некогда! Право, некогда, я тебе серьезно, Федор, теперь говорю.» [3]. И все заканчивается музыкальной фразой из какой-то песенки, что напевает Хилов: «La donna e mobile. la-la-la - la-la-la!» [3].
Незаконченность, фрагментарность материала подчеркнута его названием - «Картинки из офицерской жизни». И, видимо, именно это имел в виду писатель в письме В. П. Мещерскому, выделяя слово «картинка» курсивом: «Это не рассказ даже, но всего только картинка» [2, т. 291, с. 305].
Для Достоевского данное жанровое определение является главным для содержания материала, который может заинтересовать читателя: «картин-
ка» как бытовое описание, включающее элементы жизненного приключения, «рассказик», из разряда тех, что всегда публика читает с удовольствием, -«бытовая сторона богатых повес».
Данный материал лишен и глубины содержания, и обобщения, нет у него и композиционной завершенности. При всем при этом «картинка» как зарисовка, как некая отправная точка размышления писателя о жизни уже появляется в поле зрения Достоевского.
В письме писателя к М. Погодину от 26 февраля 1873 г. слово «картинка» употребляется уже в ином значении, соотносимом с тем, что дает В. Даль: «устное или письменное живое и яркое изображение». Это письмо непосредственно перекликается с письмом от 21 февраля того же года. Речь идет о названии и публикации статьи Погодина «К характеристике Белинского. (Справка с объяснением)», которая была опубликована в №9 «Гражданина» за 1873 г. Словно подытоживая причины несвоевременного ответа, Достоевский пишет: «...а не ответил потому, что положение мое такое» [2, т. 291, с. 261]. И далее он рассказывает о положении дел в редакции и о себе самом.
В этом рассказе явно обнаруживаются два плана. Первый - фиксация внешних событий. Достоевского беспокоит отсутствие в редакции секретарей и сотрудников по библиографическому отделу. В этом же контексте упоминается Страхов: он «воротился из Крыма <.> я обрадовался (будет критика), а он вдруг серьезно заболел [2, т. 291, с. 262].
Более важным является второй план - внутренний, чью основу составляет переживание всех этих событий самим Достоевским. Ему необходимо лично говорить со всеми авторами статей, перечитывать их «(а это ужасно)», отнимать время от своих занятий, переправлять статьи, читать рухлядь газет. «А главная горечь моя - бездна тем, о которых хотелось бы самому писать» [2, т. 291, с. 262]. Достоевский обозначает проблемы, по которым хотелось бы высказаться. Среди них главная - «для чего и к журналу примкнул», мысль о сопоставлении социализма и христианства: «Это бы и хотелось мне провести в целом ряде статей, а между тем и не принимался.
С другой стороны, роятся в голове и слагаются в сердце образы повестей и романов. Задумываю их, записываю, каждый день прибавляю новые черты к записанному плану и тут же вижу, что все время мое занято журналом, что писать я уже не могу больше - и прихожу в раскаяние и в отчаяние» [2, т. 291, с. 262]. Подытоживая все, Достоевский пишет: «Ну вот для Вас краткая картинка моего бытия» [2, т. 291, с. 262].
Внутренний план строится на сопоставлении того, что есть, с тем, что хотелось бы. Текучка редакционных дел, которые требуют много времени, - и желание сосредоточенной писательской работы; стремление высказаться по самым важным вопро-
сам - и невозможность довести начатое до конца («...и вот бросаю начатое и поскорей, чтоб поспеть... пишу, чтоб поспеть в сутки.»). Именно это противопоставление составляет «нерв» «картинки», которая тяготеет уже не к бытовой зарисовке, а скорее, к очерку.
Думается, что очерковость является жанровой доминантой «Маленьких картинок», опубликованных уже в «Дневнике писателя» за 1873 г. В литературоведении отмечалось их промежуточное положение между «Петербургской летописью» и произведениями малой прозы «Дневника писателя» за 1876-1877 гг. [4].
Петербург с его архитектурой, погодой, жителями является главным персонажем «Маленьких картинок». «Лето, каникулы; пыль и жар, жар и пыль», когда «хочется воздуха, воли, свободы; но вместо воздуха и свободы бродишь один без цели по засыпанным песком и известкой улицам» [2, т. 21, с. 105] - это начало настраивает читателя на то, что описание увиденного и будет составлять содержание предлагаемого ему материала. Отчасти оно так и есть. «.в "зарисовках", "картинках", "сценах", созданных как отчет очевидца, Достоевский стремится выявить художественность, имманентную факту, образность, отличающуюся от "привычного" художественного образа» [5, с. 179].
В «Дневнике» он «начинает писать, как бы соревнуясь с фактом, принимая его фантастичность, но и продолжая ее от себя» [6, с. 125]. Писатель размышлял в письме к Н. Н. Страхову: «В каждом номере газет Вы встречаете отчет о самых действительных фактах и о самых мудреных. Для писателей наших они фантастичны; да они и не занимаются ими; а между тем они действительность, потому что они факты. Кто же будет их замечать, их разъяснять и записывать?» [2, т. 22, с. 169-170].
Содержание первой «картинки» составляет описание непривычно пустого летнего города, когда «все разъехались», когда «взрытая мостовая и перестраивающиеся дома», когда «все больше отделывают фасады со старого на новое, для шику, для характеристики» [2, т. 21, с. 106]. Это наводит на размышления о петербургской архитектуре «нашего времени», да и вообще «архитектуре всего Петербурга». Ее эклектичность и безликость распространяются и на весь период существования города: «.архитектура всего Петербурга чрезвычайно характеристична и оригинальна и всегда поражала меня, - именно тем, что выражает всю его бесхарактерность и безличность за все время существования» [2, т. 21, с. 106]. Эклектика города отражает заимствованность планов его развития: в зданиях «как по книге, прочтете все наплывы всех идей и идеек, правильно или внезапно залетавших к нам из Европы и постепенно нас одолевавших и полонивших» [2, т. 21, с. 107].
Во второй картинке перед нами петербургские сады, увеселительные заведения. И грустное чув-
ство возникает у автора от созерцания пьяного гуляющего рабочего люда: «Гуляки из рабочего люда <.. .> ходят по праздникам пьяные, иногда толпами, давят и натыкаются на людей - не от буянства, а так, потому что пьяному нельзя не натыкаться и не давить; сквернословят вслух, несмотря на целые толпы детей и женщин, мимо которых проходят, -не от нахальства, а так, потому что пьяному и нельзя иметь другого языка, кроме сквернословного» [2, т. 21, с. 107].
Третья «картинка» рисует совсем иных людей, гуляющих по Петербургу воскресным вечером. Она состоит из трех частей. Первая - это описание трезвого народа в противопоставление тем пьяным гулякам, о которых шла речь в предыдущей «картинке». Это народ «в общем», бабы, мужики, мещане, рабочий люд: «.на Невский они никогда не заходят, а так все больше прохаживаются около своих же домов или идут "прохладно", возвращаясь с семействами откудова-нибудь из гостей» [2, т. 21, с. 107]. Все они чинны, серьезны, разодеты по-праздничному хотя и в старые, но вычищенные вещи. Часто они с детьми, преимущественно с маленькими: «.детей тоже очень много в Петербурге, а еще говорят, что они в нем ужасно как мрут. Все эти дети, как я заметил, большею частью всегда почти маленькие, первого возраста, едва ходят или совсем еще не умеют ходить; не потому ли и так мало детей постарше, что не доживают и умирают?» [2, т. 21, с. 107].
Во второй части Достоевский описывает конкретного человека. Мастеровой с ребенком словно выхватывается автором из толпы. Он - часть ее, он такой же, как и многие другие, но подробно описывается его внешность, жесты, в чем начинает «просвечивать» его характер. Конкретизируется, какая именно одежда на мастеровом, и дается она в антиномических парах: праздничный наряд - но «из третьих рук с толкучего рынка»; сильно засалившийся воротник сюртука - но все вычищено по возможности; коленкоровая манишка и «галстух», шляпа цилиндр - но очень смятая. Указывается примерный возраст: лет тридцать - но испитое и нездоровое лицо.
Завершает описание выражение лица - «мрачно-угрюмое, задумчивое, жесткое, почти злое». Однако и оно имеет антиномию в конце описания: мастеровой нагибается, бережно поднимает ребенка на руки, а тот доверчиво обхватывает его за шею и чувствует себя на отцовских руках в полной безопасности. «Жесткое, почти злое лицо» - и отцовская нежность.
Мастеровой ведет за руку ребенка. Мальчик «лет двух с небольшим, очень слабенький, очень бледненький» - но одет в кафтанчик, в сапожках с красной оторочкой и с павлиньим перышком на шляпе» [2, т. 21, с. 111]. По тому, как одеты отец и сын, по тому, как ребенок доверчиво и крепко держится за отцовскую шею, можно предположить,
что их привязанность друг к другу объясняется не только отцовскими и сыновними чувствами, а чем-то еще.
Достоевский «додумывает» их судьбу. И это «додумывание» составляет третью часть «картинки». Он наделяет их биографией, и перед читателем проходит история их жизни. Смерть матери, и почему-то именно от чахотки, грустное вдовство мастерового, какая-то родственница, «вернее всего сестра покойницы», которая живет где-то на Выборгской, куда и ходили в гости мастеровой с ребенком. Воссоздание визита, который они, возможно, нанесли, чаепития, чинного прощания, «с соблюдением всех вежливостей и приличий». И наконец, предположение о том, что назавтра мастеровой снова отправится в свою мастерскую, а мальчик - к старушонке, которая за ним присматривает, в подвальном этаже, «где они нанимают каморку, а может быть, всего только угол».
Завершается третья «картинка» детской темой. Она противопоставлена мрачному и угрюмому Петербургу: «Мне кажется, это самый угрюмый город, какой только может быть на свете!» [2, т. 21, с. 111]. Дети «бледные, худосочные, малокровные, и какие у них угрюмые личики, особенно у тех, которые еще на руках; а те, которые уже ходят, -все с кривыми ножками и все на ходу сильно колыхаются из стороны в сторону» [2, т. 21, с. 111]. Этих детей согревает родительская любовь: «Но они любят своих бледных и худосочных детей» [2, т. 1, с. 111]. Трехлетняя девочка, бегущая к своей матери, «другая девочка на бойком перекрестке», отставшая от матери, испугавшаяся и заплакавшая... Но важнее оказывается то внимание, которое оказывают этим детям посторонние люди: «незнакомый прохожий мещанин с бородой» останавливает женщину, увлекшуюся разговором со своей приятельницей, замечает, что ребенок отстал, кричит, «испугаться может».
В конце автор замечает: «Пустые, самые пустые картинки, которые даже совестно вносить в дневник» [2, т. 21, с. 111]. Однако мы видим, как на наших глазах возникает художественный образ. Достоевский обращает на это внимание читателя: «Ну вот на этих-то (на трезвых прогуливающихся. - А. Д.) мне смотреть еще грустнее, чем на пьяных гуляк, и не то чтоб от сострадания к ним; вовсе нет и причины им сострадать; а так приходит в голову все какая-то странная мысль...» [2, т. 21, с. 110]. И «про мастерового с мальчиком мне пришло тогда в голову... [2, т. 21, с. 111]. И наконец, в финале рассказа, - «и вот ходишь - ходишь и все этакие пустые картинки и придумываешь для своего развлечения» [2, т. 21, с. 111].
Художественный образ появляется из мелочей «текущей действительности», из замеченных фактов, которые обладают обобщающим смыслом. «Картинки» - это часть уличной жизни, но они и ее художественное обобщение.
В. Л. Комарович писал о «принципе словесных сцеплений» в фельетонах Достоевского, когда темы в произведении «варьируются вместе с метафорическими значениями того слова, на которое опирается данная тема и при посредстве которого переходит в другую <...> Словесный образ все время тянет за собой в фельетон - по сходству или противоположности, - образы более сложные, -бытовые, литературные, социальные, исторические, - и их специфические оценки». Думается, что эти «сцепления» «работают» и в «Маленьких картинках», предваряя появление авторского «додумывания», являющегося начальным этапом типизации в «Дневнике писателя» 1873 г. [7, с. 101].
Заметим интересное совпадение с «Дневником» 1876 г. «Маленькие картинки» начинаются с описания петербургского лета, когда «все разъехались» из опустевшего и ставшего непривычным города, когда Невский проспект можно переходить свободно. Ассоциативно у автора возникает сопоставление с Петербургом зимним, когда при переходе улицы пешеход рискует попасть под экипаж. Средством ассоциативного переноса оказываются летние и зимние приметы: «взрытая мостовая и перестраивающиеся дома», жар, пыль - и зимний белый морозный туман. Интересно, что описание зимних улиц в «Маленьких картинках» во многом совпадает с тем, каким увидит улицу «Мальчик у Христа на елке».
Сравним: «Маленькие картинки»: «Зимой, за два, за три дня перед Рождеством, например, переходить особенно интересно: сильно рискуете, особенно если белый морозный туман с рассвета опустится на город, так что в трех шагах едва различаешь прохожего. <...> этот адский туман: слышны лишь топот и крики, а видно кругом лишь на сажень. И вот вдруг внезапно раздаются из тумана быстрые, частые, сильно приближающиеся твердые звуки <...> из тумана на расстоянии лишь одного шагу от вас вдруг вырезывается серая морда жарко дышащего рысака, бешено несущегося со скоростию железнодорожного курьерского поезда - пена на удилах, дуга на отлете, вожжи натянуты, а красивые сильные ноги с каждым взмахом быстро, ровно и твердо отмеривают по сажени. Один миг, отчаянный окрик кучера, и - все мелькнуло и пролетело из тумана в туман <...> все исчезло опять, как видение. Подлинно петербургское видение!» [2, т. 21, с. 105-106].
«Мальчик у Христа на елке»: «Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого <.> И какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все так толкаются <.> как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то!» [2, т. 22, с. 15].
Курсивом выделены текстуальные совпадения. Отметим, что эти описания календарно приурочены
к одному и тому же времени: «за два, за три дня перед Рождеством» - и «как раз накануне Рождества», в ужасный мороз, когда «белый морозный туман» опускается на город.
Эти тематические переклички и текстуальные совпадения у Достоевского не случайны: «картинки» формируют прозу «Дневника писателя», подготавливают сцепление публицистического и художественного материала - иными словами, «организуют» творческий процесс писателя.
Так, в записной тетради 1875-1876 гг. Достоевский, обдумывая августовский выпуск «Дневника», отмечает:
«Эмс. Картинки.
Спящая торговка булками.
Дети. Совещающиеся три девочки и мальчик. Девочка с сироткой.
Купающиеся дети.
Мальчик, идущий в школу. Громкий хохот детей. Дети грудные с няньками.
Танцующие дети русских на музыке. Разодетые дети.
Нищая старуха с резедой. Больная, опирающаяся об стену. Нищий прессованный с зубом и с узелком. Положили засушить в книгу, так что уже теперь ходит профиль, а не человек.
Служение в церкви.
Толкающиеся русские.
Немецкая честность, украла грош, на землянике. Кушанье чем дальше, тем хуже.
Соседка. Греческие дамы.
Картина Эмса перед закатом солнца.
Сквернейшие товары. Осматривающий их император Вильгельм.
Девушки у источников.
Толпа у источников» [2, т. 24, с. 232].
О желании описать Эмс Достоевский сообщает в письме А. Г. Достоевской от 18 (30) июля 1876 г.: «Думаю описать Эмс в "Дневнике"» [2, т. 292, с. 104].
В приведенном из записной тетради отрывке «картинки» обозначают некое зерно будущего материала, принцип описания, которое должно быть развернуто в дальнейшем. Оно требует уточнения, и поэтому Достоевский еще и еще раз, готовя августовский выпуск, обращается к наброскам, конкретизируя и уточняя их. Примечательно, что в записной тетради он, структурируя будущий материал, дает следующее название: «Глава 2-я. Эмс. Многоязычная толпа. Уединение» [2, т. 24, с. 235]. И далее, намечая содержание, записывает: «.Почтамт. Прислал письма. Какой бы русский чиновник. ... Описание Эмса. Скверные товары. Старуха и засушенный старик и все. Ключ. Девушки. Музы. Здешние работницы. Наши бы служанки ужаснулись» [2, т. 24, с. 235].
«Девушки у источников» станут персонажами маленькой картинки во второй главе «Немцы и труд. Непостижимые фокусы. Об остроумии» в «Дневнике писателя» за июль-август 1876 г. И не-
смотря на то, что материал не имеет специального подзаголовка «картинка», думается, есть все основания для того, чтобы его к «картинке» отнести. В этом фрагменте речь идет о девушках, которые служат у источников минеральных вод. Они подают отдыхающим стаканы с водой, знают отдыхающих наизусть, ни разу не ошибутся, прислуживают в отелях. Достоевский пишет об усвоенной ими «работы с самого раннего детства и, так сказать, победе над трудом».
Фрагмент имеет временн у ю организацию. Настоящее время: теперь, сейчас, непосредственные наблюдения за работой девушек. «Два самые общеупотребительные источника в Эмсе, несмотря на несколько других, - это Кренхен и Кессельбру-нен. Над источниками выстроен дом, и самые источники отгорожены от публики балюстрадой. За этой балюстрадой стоит несколько девушек, по три у каждого источника - приветливых, молодых и чисто одетых» [2, т. 24, с. 73]. Время прошедшее -как три года тому назад: «С самого первого моего приезда в Эмс, то есть еще третьего года, и с самого первого дня меня заинтересовало одно обстоятельство - и вот продолжает интересовать в каждый мой приезд» [2, т. 24, с. 73].
В описании источников используются расширительно-обобщающие формулы, которые вводятся с помощью местоимения «вы»: «Вы им подаете ваш стакан, и они тотчас же вам наливают воду <.> вас ни разу не задержат <.> Вы только один раз скажете ей, в первый раз по приезде: "вот мой стакан, мне столько-то унций кренхена и столько-то унций молока" - и она уже во весь месяц лечения ни разу не ошибется. Кроме того, она уже вас знает наизусть и различает в толпе <...> Она сама протягивает к вам стакан и знает, что из тысячи стаканов - вот этот ваш, а этот другого, помнит наизусть, сколько вам унций воды, сколько молока и сколько вам предписано выпить стаканов» [2, т. 24, с. 73-74].
Смысл этого обобщения заключается в том, что снимается точка зрения непосредственного наблюдателя и акцентируется повторяемость, типичность жеста, поступка. Возникает не только живописность, визуальность описываемого, но и фиксируется его характерность, постоянство, которые обусловлены не только функцией персонажа, но и чертами его характера: необыкновенная память, быстрота соображения, «привычка к работе, усвоение работы с самого раннего детства и, так сказать, победа над трудом» [2, т. 24, с. 74]. Повествование включает и точку зрения автора: «Очень может быть, что все это самая обыкновенная вещь и нет ничего удивительного, но для меня, вот уже третий год, это почти непостижимо, и я все еще смотрю на это, как на какой-то непостижимый фокус. И хоть и смешно всему удивляться, но эту
задачу я положительно не могу разрешить» [2, т. 24, с. 74].
Мотив труда связывает этот фрагмент с дальнейшим рассказом о служанке отеля. И здесь опять первоначальная характеристика конкретной девушки-труженицы («Живя месяц в отеле ... я просто дивился на служанку отеля») расширяется за счет переключения повествования как бы на точку зрения обывателя («Всякий-то позвонит, всякий-то требует, всем надо услужить, всем подать»), вводятся мотивы поведения хозяйки по отношению к девушке («хозяйка держит ее же и на побегушках по поручениям»), акцентируется повторяемость ее занятий («Каждую субботу надо вымыть во всем доме полы, каждый день убрать каждую комнату»), и дальнейшее ее определение («ложится спать эта девушка в половине двенадцатого ночи») относится уже не только к конкретной девушке в отеле, где останавливался автор, но и ко всем девушкам, которые выполняют такую работу.
Таким образом, первоначальный описательный план включает не только конкретную временную прикрепленность, но и расширяется до типологической характеристики, которая наполняет реальный факт общечеловеческим содержанием и является зерном возникающего художественного осмысления действительности. «Пустые, самые пустые картинки, которые даже совестно вносить в дневник», как об этом писал сам Достоевский в финале «Маленьких картинок» в «Дневнике» 1873 г., оказываются на самом деле мельчайшим строительным материалом его произведения, той основой, которая, возникая из непосредственных наблюдений, ведет к художественному осмыслению действительности в контексте нехудожественного произведения.
Обращает на себя внимание и композиционная завершенность материала. Она достигается за счет единства мотивной структуры. Главным оказывается мотив труда, который, появившись в начале (девушки-труженицы на водных источниках), и завершает фрагмент: «Но труд все-таки прельщает, труд установившийся, веками сложившийся, с обозначившимся методом и приемом, достающимися каждому чуть не со дня рождения, а потому каждый умеет подойти к своему делу и овладеть им вполне <...> Говорю это потому, что здесь все так работают, не одни служанки, а и хозяева их» [2, т. 24, с. 75]. Размышляя о труде, Достоевский далее
введет картинки-описания работы чиновника на почтамте и кондуктора в вагоне поезда.
Органично возникая из текущего материала, «картинки» могут вбирать в себя определенные жанровые традиции, вырастать в более обширные, подчас обособляющиеся повествовательные фрагменты «Дневника», обладающие своей структурой, образной системой, когда главным окажется прием «домысливания». Именно так, с нашей точки зрения, соотносятся в составе январского выпуска «Дневника» за 1876 г. фрагменты «Мальчик с ручкой» и «Мальчик у Христа на елке».
Думается, что определение «картинки» как жанра малой прозы [8] по отношению к «Дневнику писателя» не вполне правомерно. При такой трактовке «картинки» оказываются в одном ряду с «Кроткой», «Сном смешного человека», «Мальчиком у Христа на елке».
«Картинки» - это повествовательный структурный элемент «Дневника писателя», вырастающий из мельчайших жизненных наблюдений, включающийся в публицистическую ткань «Дневника писателя» и преодолевающий публицистичность в силу обобщающей глубины факта. Их художественность словно «прорастает» из мелочей «текущей действительности. Думается, правомерно говорить о том, что «картинки» открывают художественное в глубине публицистического текста.
ЛИТЕРАТУРА
1. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка в 4 т. СПб., 1863-1866. URL: http: //slovari.yandex.ru
2. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т.28.
3. Картинки из офицерской жизни // Гражданин. 1873. №41 URL: http://philolog.petrsu.ru/fmdost/grajd/grajdanin.html
4. Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник / Сост. Г. К. Щенников, Б. Н. Тихомиров. СПб: Пушкинский Дом, 2008. 470 с.
5. Евдокимова О. В. Проблема достоверности в русской литературе последней трети XIX века и «Дневник писателя» Ф. М. Достоевского // Достоевский: Материалы и исследования. Т. VIII. Л.: Наука, 1988. 320 с.
6. Палиевский П. В. Литература и теория. 2-е изд. М.: Современник, 1978. 288 с.
7. Комарович В. Л. Петербургские фельетоны Достоевского // Фельетоны 40-х годов. Л., 1930. С. 89-124.
8. Борисова В. В. Особенности анализа и интерпретации произведений малой прозы из «Дневника писателя»: полемические аспекты // Достоевский и современность: Мат-лы XXVII Международных Старорусских чтений 2012 года. Великий Новгород, 2013. С. 30-36.
Поступила в редакцию 10.07.2014 г.
ISSN 1998-4812
BecTHHK EamKHpcKoro yHHBepcHTeTa. 2014. T. 19. №4
1351
POETICS OF "PICTURE" IN "DIARY OF A WRITER" BY FYODOR DOSTOEVSKY
© A. V. Denisova
St. Petersburg State University Ministry of Internal Affairs of the Russian Federation 198206, St. Petersburg, ul. Pilyutova pilot, 1
Phone: +7 (812) 744 70 24.
Email: avdenisova@mail.ru
Genre and complexity of the synthetic nature of the "Diary of a Writer" by F. M. Dostoevsky can not be questioned for a long time. "Diary" originated at the intersection not only of different literary genres, but also different areas of literary art - fiction and journalism. The uniqueness of the "Diary of a Writer," lies in the fact that its organic unity is the result of the interaction of a variety of genre traditions, the very pair that creates a new genre semantics, and that it is only able to express the author's position. In modern science, the genre of "Diary of a Writer" is evaluated in different ways, but all researchers emphasize the uniqueness of Dosto-yevsky's work which is synthetic in nature, linked the journalistic and artistic beginning. With an abundance of research on the problem of the genre of "Diary of a Writer", the "mechanism" of genre connections within the work, which allows the artistic beginning to open in a journalistic text, remains unexplored. The study is relevant by the need to identify the particular use of Dostoevsky "small genres" for formation of "Diary of a Writer" integrity. The purpose of the research is the study of the "picture" as the narrative structural element of the work, which is based on the fact, but has a depth of artistry. The research material involved is "The chronicle of St. Petersburg", fragments of "A Writer's Diary" for 1873 and 1876 years, letters of Dostoevsky. The methods used were literary history, comparative and typological analysis. The study has revealed that the "picture" as a "small feature" of "Diary of a Writer", arising from direct observations leads to the artistic interpretation of reality in the context of non-artistic works.
Keywords: Diary of a Writer, small picture, small genre, narrative structure element.
REFERENCES
1 Dal' V. I. Tolkovyi slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka v 4 t. [Explanatory Dictionary of the Living Great Russian Language in 4 Volumes]. Saint Petersburg, 1863-1866. URL: http: //slovari.yandex.ru
2 Dostoevskii F. M. Poln. sobr. soch. v 30 t. [Complete Works in 30 Volumes] Leningrad: Nauka, 1972-1990. Vol. 28.
3 Kartinki iz ofitserskoi zhizni Grazhdanin. 1873. No. 41 URL: http://philolog.petrsu.ru/fmdost/grajd/grajdanin.html
4 Dostoevskii: Sochineniya, pis'ma, dokumenty: Slovar'-spravochnik [Dostoevsky: Essays, Letters, Documents. Dictionary-Handbook] / Cost. G. K. Shchennikov, B. N. Tikhomirov. Saint Petersburg: Pushkinskii Dom, 2008.
5 Evdokimova O. V. Dostoevskii: Materia-ly i issledovaniya. T. VIII. Leningrad: Nauka, 1988.
6 Palievskii P. V. Literatura i teoriya. [Literature and Theory] 2-e izd. Moscow: Sovremennik, 1978.
7 Komarovich V. L. Fel'etony 40-kh godov. L., 1930. Pp. 89-124.
8 Borisova V. V. Dostoevskii i sovremennost': Mat-ly XXVII Mezhdunarodnykh Starorusskikh chtenii 2012 goda. Velikii Novgorod, 2013. Pp. 30-36.
Received 10.07.2014.
