CC BY
91
ПОЭТИЧЕСКИЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ САИДА ГАБИЕВА
®2010 Джумагулова К.Б.
Дагестанский государственный педагогический университет
Статья посвящена особенностям поэтического языка Саида Габиева -лакского поэта, публициста, мыслителя начала XX века. Анализ трех его стихотворений: «Памяти Жуковского», «Дума», «К морю» - позволяет говорить об интертекстуальности - звучании «чужого слова» как системном элементе в авторском тексте. О стилизации как выражении эстетического намерения автора можно говорить при прочтении его стихотворений «Дума», «К морю», в которых угадываются пушкинские и лермонтовские реминисценции, что позволяет говорить о сознательной диалогической реакции поэта на предшественников.
The article deals with the particularities of Said Gabiev’s (Lak poet, publicist, thinker of the beginning of the 20th century) poetical language. The analysis of his three poems: "To the memory of Zhukovsky", "Thought", "Seaward" allows speaking of the intertextuality, i.e. the sounding of "someone else’s word" as his own in the author's text. We also can speak of the stylization as the expression of the author’s aesthetic intention when reading his poems "Thought", "Seaward", where Pushkin’s and Lermontov’s reminescenses are guessed. It allows speaking of the poet’s conscious dialogic reaction for the predecessors.
Ключевые слова: поэтика, стилизация, интертекст, интерпретация, метафора, параллелизм.
Keywords: poetics, stylization, intertext, interpretation, metaphore, parallelism.
Сегодня о Габиеве-историке, мыслителе, публицисте известно гораздо больше, чем о Габиеве-поэте и писателе. Между тем, его историко-публицис-тическое наследие
вторично по отношению к поэтическому творчеству. Саид Габиев, будучи гимназистом, заявил о себе прежде всего как талантливый и самобытный поэт. Во вступительной статье к книге «С. Габиев. Избранные труды» профессор В. Г. Гаджиев пишет: «В Ставропольской гимназии Саид в течение ряда лет изучал латинский и греческий языки, курс древней истории, в подлинниках читал Гомера, Цезаря, Тита Ливия. Здесь же трудолюбивый юноша с завидным увлечением изучал русскую литературу. Под влиянием всего этого у Саида рано пробудилась тяга к литературному творчеству. Он
начал писать стихи. Его друзья и однокашники признали поэтический дар и охотно его слушали. Со временем он начал читать свои стихи на общих вечерах и торжествах гимназии. Стихотворение,
посвященное В. А. Жуковскому, например, он читал на торжественном собрании,
посвященном пятидесятилетию со дня смерти поэта» [2. С. 16].
Писатель и литературовед Наталья Капиева назвала Саида Габиева «автором одной книги»: «В историю родной литературы Саид Габиев вошел как автор книги стихов «Звуки лакской чунгури», изданной в 1927 году. Маленькая тоненькая книжечка в розоватой обложке, с простенькими до наивности (как в букварях) рисунками. Посвящение гласило: «Я этот сборник стихов
составил в память моего отца. Он научил меня с детских лет служить притесненным, неимущим и обездоленным» [4. С. 100].
Собранные в этом сборнике стихи -результат размышлений поэта над угнетенным положением родины. Этим сборником «в лакскую литературу пришел знаток и поклонник мировой классической литературы - не только восточной, но и русской, и европейской» [3. С. 208].
Безусловно, в ранней поэзии Саида Габиева угадывается сильное влияние любимых поэтов: В.
Жуковского, А. Пушкина, М. Лермонтова, К. Хетагурова, но это естественное явление в творчестве всех начинающих. Между тем, при всей подражательности стихи
Габиева имеют собственное идейное ядро - боль за родной народ и стремление найти выход из рабской зависимости Империи; поэт пишет о героическом прошлом Дагестана. Уже в первом стихотворении «Памяти Жуковского» чувствуется скорее не подражательность, а интерпретация важных тем,
поднимаемых русским поэтом и получивших развитие в дальнейшем у Пушкина и Лермонтова. Такая интерпретация в наше время
получила название
интертекстуальности - звучания «чужого слова» как системного элемента в авторском тексте. Прежде всего это проявляется в заглавии. В этом плане характерно прямое указание на авторство привлекаемого «текста», затем -заимствование элементов
поэтической речи - строфики, ритмики, техники рифмовки,
характерной лексики,
словосочетаний, образов,
синтаксических приемов и т.д. Это явление распространено и хорошо изучено. Поэтому мы ограничимся лишь примерами системных
перекличек у Габиева с русскими поэтами - Жуковским, Лермонтовым и Пушкиным. В этом смысле особенно интересны
комбинированные наслоения
отдельных элементов поэтики авторов в конкретном стихотворном
тексте, а также «веерная»
эстетическая актуализация вновь созданного текста. Например, в стихотворении «Памяти Жуковского» (1902) присутствуют те или иные отзвуки произведений русского поэта (например, сравнение с бореем). Встречается в поэзии Габиева и такое явление, как перепев -
разновекторный по своим интенциям способ оглядки на чужое слово, направленный на обычное
подражание классическому образцу (например, перепев стихотворений Пушкина «К морю», «К Чаадаеву»). Стилизация - одна из самых тонких форм ориентации автора на «чужое» слово, также присутствует в поэзии Габиева. Сюда можно отнести его ориентацию на песенно-
фольклорные элементы («На мотив Кольцова», «Подмастерье»,
«Нищий»). Также о стилизации как выражении эстетического намерения автора можно говорить при прочтении стихотворений «Дума», «К морю», в которых угадываются пушкинские и лермонтовские реминисценции, что позволяет говорить и о сознательной диалогической реакции поэта на предшественника. Она у Габиева двоякая по типу акцентирования: подчеркнутая, внешне выраженная и в то же время приглушенная, скрытая, но, тем не менее, вполне ощутимая читателем. Имплицитные заимствования, естественно, менее доступны для непосредственного восприятия, порой достаточно субъективны в плане их герменевтического истолкования, «дешифровки» текста. Они соотносятся с первоисточником опосредованно, через
промежуточные звенья, имеющие параллельные и комбинированные генетические корни. При этом «цитируемое» поэтом может приобретать редуцированный вид, становиться знаком не только обычного литературного
заимствования, но и большого культурного «текста». Например, часто встречающиеся в габиевской поэзии образы борея, сокола, бури, моря являются сквозными символами, перешедшими из
прошлой в настоящую эпоху. Здесь речь идет о безотчетном использовании одним поэтом выразительных средств другого, например, ритмики, рифми, лексики.
Стихотворение «Памяти
Жуковского» правомерно можно считать поэтическим дебютом Габиева. В ритмике стихотворения угадывается манера самого Жуковского, рифма перекрестная, не всегда полная, чувствуется, что молодому автору еще не хватает поэтического лексикона и что он опирается больше на ритм, чем на рифму. Стихотворение состоит из девяти строф и написано в форме посвящения:
Прошло полвека, как тебя Не стало, наш поэт родной.
Как ты, и жизнь, и мир любя, Дышал поэзией святой.
Хвала тебе, наш гений славный, Хвала поэзии твоей.
Твой стих чарующе священный Звучит доныне, как борей
[1. С.
244].
Уже первые строфы указывают на подражание любимому поэту: «хвала», «борей», «чарующе священный» - слова явно заимствованные, но их идейное наполнение у Габиева свое. Он, родившийся на чужбине и знавший, почему его семья там оказалась, сумел разглядеть в Жуковском не только певца «природы и неба», но и того, кто
Учил ломать преград громаду, Любить и верить средь цепей. Можно сказать, что этим стихотворением было определено политическое кредо Саида Габиева, его ненависть к «цепям» и стремление освободиться от них.
Наталья Капиева в книге «По тропам времени» вспоминает:
«- Кому вы подражали в юности? У кого учились? - задала я однажды вопрос.
- Из русских классических поэтов увлекался Некрасовым, Тютчевым, Жуковским, - ответил он. - А Лермонтова любил так же, как и украинского кобзаря Шевченко -борца за человеческую долю... Был поклонником Гете, Шиллера, Саади и
Гафиза, Виктора Гюго и Ибсена. Каждый из них оставлял в моей душе и сознании глубокий след. Однако я никого из них не копировал. Тысячелетняя история нашего
маленького народа больше всего волновала меня... Рассказы отца, весьма грамотного в смысле
арабской культуры и гордого
десятками поколений предков -воителей за свободу родного края, тоже вкладывали в мою душу весьма многое» [4].
В поэтическом сборнике «Звуки лакской чунгури» ярко выражено влияние Лермонтова. Есть у Габиева датированное 1906 годом стихотворение «Дума». Вот оно в дословном переводе автора:
«О, если б я был птицей небесной, пролетевшей сейчас надо мной!
О, как бы я хотел стать соколом, что так легко парит в поднебесье!
Я полетел бы к родным горам туда, где вершины покрыты цветами;
К развалинам, чьи стены поросли мхом,
К скалистым склонам, что почти разрушились...
Щит, висящий здесь, на старой стене, покрыт толстым слоем пыли.
Я ударил бы по нему крылами и смахнул бы с него эту пыль.
По струнам лакской чунгури я бы крылами ударил,
Разбудил бы ее спящий голос.
Я бы вслушался чутко, чтоб понять, о чем говорят ее струны.
Я терпеливо ждал бы, пока проснутся герои...».
Да это же лермонтовское «Желание»:
Зачем я не птица, не ворон степной,
Пролетевший сейчас надо мной? Зачем не могу в небесах я парить И одну лишь свободу любить?
На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля,
Где в замке пустом, на туманных горах,
Их забвенный покоится прах.
На древней стене их наследственный щит
И заржавленный меч их висит.
Я стал бы летать над мечом и щитом
И смахнул бы я пыль с них крылом...
Лермонтовская мысль выражена и завершена у Габиева по-своему, но в общем-то стихи его - «Из Лермонтова» (как некогда сам Лермонтов писал: «Из Андрея
Шенье», «Из Гете»), Габиев был первым у лакцев переводчиком Лермонтова» [4. С. 105-109].
Действительно, Габиеву удалось не только перенести, но и расширить их этническим образом чунгура. Рассмотрим символику этих стихотворений.
У Лермонтова три ключевых образа: ворон, щит и меч. Образ ворона в европейской литературе имеет двойственную символику: как предвестник войны-битвы и как
стервятник, питающийся телами погибших на войне. Лермонтов в своем стихотворении использует первый символ - его ворон
предвестник великой битвы,
пробуждающий воинов. Вороном полетел бы поэт, чтобы пробудить «забвенный прах предков» и «смахнуть пыль с забытых меча и щита» - символов былой доблести. Меч Лермонтова - это знак нападения, следовательно, меч и щит - это нападение и защита. У Габиева тоже три ключевых образа, но они отличаются от лермонтовских как на подтекстуальном, так и контекстуальном уровнях: вместо
ворона - сокол, вместо меча -чунгури, и только щит присутствует у обоих. На уровне контекста сюжеты схожи - оба поэта сокрушаются о былой доблести, о том, что запылилось оружие, и нет уже героев, которые готовы идти на борьбу, но на уровне подтекста стихотворения значительно
разнятся. Прежде всего, следует обратить внимание на образы символических птиц. Ворон и сокол радикально противоположные
символы. Если ворон предвещает войну, а затем пользуется ее плачевными результатами, то сокол сам по себе - воин, символ бесстрашия в бою. Сокол предпочитает умереть, но остаться
свободным. Кроме того, ворон -житель равнины и буквально поля боя, а сокол - житель заснеженных гор. Далее у Габиева вместо традиционного меча выступает чунгури - национальный
музыкальный инструмент
дагестанских горцев. Ашуг, воспевая подвиги прошлых времен, сопровождал свои песни игрой на чунгуре, вдохновляя нынешних героев на их подвиги. Традиция эта известна и почитаема не только на Кавказе. Два классических примера можно привести из мировой культуры: Орфей из древнегреческой мифологии, вдохновляющий
аргонавтов и Боян из «Слова о полку Игореве», воспевающий доблесть Руси. Безусловно, Габиеву известны эти мировые сюжеты, но он, глубоко изучивший также и историю лаков, прекрасно знает, что такое песня ашуга перед решающей битвой, и поэтому ему важнее не меч как карающая сила, а воинственный дух, навеянный песней. Таким образом, «Дума» Габиева посвящена не силе оружия, а силе слова, в какой бы то ни было войне. И действительно, на своем дальнейшем политическом поприще, в своих статьях Габиев придерживался именно этого мнения, он был уверен, что словом можно избежать кровопролития.
Еще в одном стихотворении
Габиева «К морю» используются пушкинские образы (имеющем пушкинское название):
Прощайте, волны голубые, Прощайте, зыбь и гладь морей, Лечу в поля свои родные,
Волнуясь тихо, как борей.
А вы несете вольно волн
громады,
Летите, мчитесь на простор,
Не встретят вас печаль,
преграды,
Не встретит вас унылый взор. Спешите в глубь пучины моря,
Где жизнь, как наша, не кипит,
Как будто бури и не зная, Блаженный штиль всегда стоит. Вы, звуки арфы звонкострунной,
И гимны скорбные мои,
Летите птицею привольной,
По глади вод, друзья мои. Рассейте скорбь мою повсюду, Сгоните прочь дерзаний яд,
Будите грозно волн громаду И слейтесь с песнями наяд.
О море, море! Сколько дум Таятся в рокоте твоем?
То гладь и зыбь, то бурный шум...
[1. С.
254].
Пушкин завершает свое послание к морю обращением к волнам, а Габиев начинает стихотворение обращением к ним. Пушкин в порыве потрясения перед стихией гиперболизирует образ моря в океан (в тексте стихотворения меняется род, вместо среднего (море) появляется мужской (океан), чтобы сказать о Наполеоне и Байроне. Гипербола Габиева трансформирует волну в море. Но смысловая символика обоих стихотворений одинакова: оба поэта преклоняются перед стихией, олицетворяют ее со свободой. Океан, море, волны для обоих поэтов - это одновременно и некий порог, за которым что-то новое, и порыв, как стремление к неизведанному.
Актуализация «чужой речи» в поэтических произведениях Габиева помогает выработать эффективную стратегию анализа его поэтики. Диалог с «чужим словом» (Жуковского, Лермонтова, Пушкина) как элемент интертекстуальности выражается и в использовании Саидом Габиевым одинаковых поэтических приемов. Прежде всего, это психологический параллелизм как образное сравнение. Тяга к параллелям и сравнениям,очевидно, связана с природой поэтического видения, с присущим Габиеву чувством мира. Основанием для сравнений в его стихах обычно является включенность
сравниваемых вещей в некоторый целостный мир, некое единство, в пределах которого вещи
приобретают общие черты и могут сравниваться. Таким единством может быть определенный участок внешнего мира, единство внутреннего состояния поэта, бросающее свой свет на окружающие предметы, единство чувственного восприятия или эмоционального впечатления,
единство лирического события (то, что происходит здесь и теперь). Сравнения, особенно характерные для поэтического языка раннего Пушкина, удачно реализует и дагестанский поэт. Действительность его лирического мира преображается под воздействием сильного чувства, и ее разрозненные части интегрируются в единый поэтический мир, элементы которого становятся подобными друг другу. У Габиева сравнение-параллель прослеживается между волнами и звуками арфы (своеобразные волны звука), а струны арфы со струнами сердца. У Пушкина - образное сравнение море-океан-волна
являются параллелью образов Наполеона и Байрона: один «там угасал», другой «был, о море, твой певец». Таким образом, за художественным параллелизмом всегда стоит образная метафора, которая функционирует в художественных текстах, где и реализует свои креативно-образные потенции. Метафора в данных поэтических примерах не художественное украшение, а органическое выражение способа мышления и познания авторов. Метафора здесь предстает как узел, связывающий язык с мышлением и культурой обоих поэтов.
Поэтическому тексту присуще усвоение одной и той же реалии: в нем сосуществует прямое и метафорическое значение: волна-море-стихия-пучина-арфа. Двойственность номинации
определяет и двойственный характер смысловых связей, которые исходят то от прямого значения, то от метафоры; а это удваивает в конечном счете смысловую глубину поэтического текста.
Сравнения и сопоставления, образующие форму фразового параллелизма, могут в
динамическом течении речи слиться с основным словесным рядом и превратиться в метафоры. Это явление характерно для стиля С. Габиева. Поэт не замыкает двучленный параллелизм
поэтической метафорой, в которую переносятся некоторые образы и
отношения умолченного члена параллели, а как бы растворяют один словесный ряд в другой, который сначала вбирает в себя смысловые отражения первого, но затем освобождается от них или, по крайней мере, ослабляет их. В стихотворении «К морю» словесный ряд, обращенный к волнам, морю и ветру органично сплетается с образами арфы и птицы. Очевидно, что это метафорический
параллелизм, потому что и в первый и второй члены являются аллегорическими символами,
ведущими к созданию единого образа вольнолюбия: общее в них -это стремительность.
Легко заметить, что
преобладающий у Габиева тип сравнений - сравнения природы с миром человека - часто включены в метафорический контекст и играют такую же роль, как и метафоры, оживляющие и одухотворяющие природу. В сравнениях мир природы и мир человека разведены и сопоставлены - это позволяет выразить идею соответствия и согласованности двух миров. Языковая игра в поэтическом языке Габиева - путь к преодолению языковых штампов, один из способов преобразования общеязыковой семантики. При этом всегда возникает неожиданный образ.
Примечания
Аналогичный прием применяется и в сравнениях. В предмете сравнения рождается индивидуальный
метафорический образ:
«На чем отолью душу свою, Мечтами о лучшем охваченную, Подобно узким ущельям, Охваченным густо туманом?».
В этом четверостишии мы видим образную параллель-сравнение «душа-ущелье», охваченную
«мечтами - туманами», при этом метафора усиливается эпитетом «густо» и возникает целостный семантически насыщенный образ с глубокой смысловой перспективой.
Таким образом, своеобразие и специфичность формы отражения действительности в лирике Габиева состоит в том, что она создается не столько воспроизведением
действительности, сколько
отношением к ней поэта. «Символику революции Габиев воплощал в близких и дорогих горцам образах родной природы - рассвета, утренней звезды, горных потоков, тающих льдов и рассеивающихся туманов. Это метафорический строй, свойственный всей дагестанской революционной поэзии. Но в его поэзии - полное обновление мысли. Энергия, сжатость, строгость. Никакой цветистости! Он звал народ на борьбу, и его поэтический язык - простая, ясная речь трибуна» [5. С. 100].
1. Габиев С. И. Избранные труды. Махачкала, 2001. 2. Гаджиев В. Г. Предисловие // Избранные труды. Махачкала, 2001. 3. Джидалаев Н. С. Тенденции функционального развития языков в дореволюционном Дагестане. Махачкала, 2004. 4. Капиева Н. По тропам времени. О писателях Дагестана. М., 1982. 5. Капиева Н. Скрещение дорог // Двенадцать писем Саида Габиева. Махачкала : Дагкнигоиздат, 1990. 6. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 1. М., 1962.
Статья поступила в редакцию 15.04.2010 г.
