CC BY
17
поэтическая функция первых литературных текстов1
н. в. ПОКАТИЛОВА
poetic function of the first LITERARY texts
N. V. POKATILOVA
В статье рассматривается проблема возникновения поэтической функции в первых опубликованных текстах якутской литературы начала ХХ века. Анализ корпуса первых журнальных публикаций А. Е. Кулаковского проводится в аспекте выявления в них поэтического начала и затрагивает проблему текстообразующей модели в ранней литературе. Именно доминирование поэтической функции в первых стихотворных текстах зарождающейся литературы позволило им отличаться как от господствовавшей тогда традиции устных фольклорных текстов, так и от текстов письменной (книжной) культуры и воздействовать на читателя своей эстетической значимостью.
The research article studies the problem of poetic function genesis in the first published Yakut literature works of early 20th century. The analysis of A.E. Kulakovsky'sset of magazine publications is conducted in the facet of determination of their poetic principles and touches upon the problem of the text-generative model in early literature. In particular domination of poetic function in the first poetictexts of the fledgling literature has let them be discernible both from the then reigning oral tradition and the written tradition and appeal to reader with aesthetic value.
Ключевые слова: поэтический язык, поэтическая функция, поэтическое слово, текстообразующая модель, устная традиция, письменная традиция, эстетическая значимость.
Keywords: poetic diction, poetic function, poetic word, text generative model, oral tradition, written tradition, aesthetic value.
Первые журнальные публикации А. Е. Кулаковского как целостность. Первые публикации А. Е. Кулаковского (1908, 1913, 1923 гг.) имеют исключительное значение в его становлении как первого якутского поэта. Во-первых, до выхода первого издания сочинений поэта 1924-1925 гг они являлись журнальными и порой единственными вариантами его произведений. Во-вторых, для раннелитературной ситуации факт публикации имел особое значение как письменное закрепление текста и авторства, что в условиях преобладания устной традиции приобретало определенный культурный статус.
Произведения А. Е. Кулаковского оказывались в поле влияния как письменного и устного типов трансляции, так и промежуточного между ними - своего рода «рукописного». Независимо от времени публикации их не только исполняли на манер устного текста («песен»), но и переписывали в составе многочисленных рукописных сборников, «песенников», тетрадей. Период зарождения литературы в начале ХХ века отличался двойственностью функционирования текстов: (а) в рамках письменной традиции - в составе рукописных «списков», тетрадей, «песенников», и (б) в пределах устной традиции, как случаи «ухода в фольклор». Все это позволяет соотнести рассматриваемый период с понятием «устной литературы» [3: 238; 5: 220].
1 Статья выполнена в рамках гранта РГНФ-Основной конкурс по проекту № 12-04-00122, а -проведение научных исследований.
Есть даже косвенные свидетельства того, что именно первые публикации Кулаков-ского стимулировали широкое распространение его текстов в списках, причем не только в составе рукописных песенников, но и в качестве самостоятельных текстовых единиц. Более того, вслед за первыми публикациями (в промежуток между 1913 и 1921 годами) появляются и первые переводы текстов Кулаковского на русский язык (к тому времени иногда еще не опубликованных) [1]. Тем самым тексты поэта почти сразу были включены в традицию двуязычного бытования.
Вместе с тем журнальные варианты произведений первого поэта никогда специально не рассматривались в качестве отдельного корпуса и даже не публиковались в полном объеме, в лучшем случае приводились в составе примечаний от редакторов в разных изданиях поэта [4: 286-288, 290-293]. Автономность выделения этого корпуса текстов и его тщательного анализа обусловлена тем, что он символизирует собой вполне определенный и значимый этап в творческой эволюции Кулаковского-поэта.
Между тем первые публикации произведений А. Е. Кулаковского предстают как целостность определенного порядка,потому что с самого начала они подчеркнули стремительность появления Поэта, продемонстрировали собственно литературный характер его текстов. Выявление в этой связи поэтических качеств первых опубликованных текстов А.Е. Кулаковского представляется актуальным.
Первый опубликованный текст литературной традиции. Кулаковский-поэт заявил о себе первой публикацией поэмы «Клятва (андагар) Абаасы» (газета «Якутская жизнь». 1908. № 19). Исследователи творчества поэта воспринимали этот текст только в качестве перевода [6: 3]. На самом же деле это не совсем так. Первая поэма А. Е. Кулаковского является примером того, что наиболее продуктивными для зарождающейся литературы становятся моменты пересечения «своей» и «чужой» традиций.
В авторском указании на прототип произведения имеются две, казалось бы, незначительные оговорки, существенно проясняющие ракурс в его построении и восприятии. Автором подчеркивается, что это «вольный перевод» и что это перевод только «Клятвы Демона». Последняя оговорка существенна тем, что акцентируется вполне определенная сюжетная линия в тексте оригинала. Тем самым изначально отмечается избирательность «перевода» и расставляются акценты, позволяющие представить то направление, в котором будет предпринято переосмысление исходного текста. Уже названием этого произведения создается устойчивый фон для его восприятия. С одной стороны, это ориентация на «читателя», знающего жанр андагар (ритуальной клятвы) и связанные с ним представления и ассоциации в якутской словесности. С другой стороны, то, что такое сакрализованное слово, как андагар, вкладывается в уста демонического существа - абаасы - порождает «сгущение смыслов» в тексте. Одна плоскость сакральных представлений, связанных в устной традиции с жанром андагара, накладывается на другую, не менее плотную по своей насыщенности ассоциаций, возникающих вокруг слова «абаасы».
Сила воздействия уже первого опубликованного произведения Кулаковского не в последнюю очередь определялась глубиной воздействия на читателя. Читателем Кулаковского потенциально мог быть и человек, знающий устную традицию, и интеллигент, свободно ориентирующийся в русской литературе. Именно поэтому автор отказывается от какого-либо изложения исходного текста - последний был хорошо известен читающей публике. Исходной становится писательская установка на то, как организовано поэтическое высказывание на своем языке, своего рода поэтическая рефлексия по поводу «чужого» текста - лермонтовского сюжета. Несравненно важнее оказывается при этом
задача создания «своего» поэтического языка. В результате новаторство Кулаковского проявилось, с одной стороны, в компоновке материала сюжетного прототипа, в подчеркивании тех моментов, которые значимы для текста, включенного в свою систему создаваемых текстов, а с другой - в создании «своего», индивидуального поэтического языка. В некоторых моментах это был «язык», ориентированный на устное восприятие текста. Именно поэтому в нем проглядывают иногда черты устного слова.
Индивидуальность авторской манеры в «Клятве Абаасы» настолько отчетливо выражена, что здесь почти ничего не остается от текста источника. Сохраняется только имя героини - Тамара, имя «Демон» перекодируется сообразно автохтонным представлениям о демоне своей культуры - Абаасы, что находит выражение и в названии произведения. Абаасы у Кулаковского не индивидуализирован, как Демон у Лермонтова: слово абааЫг может заменяться синонимичными: бии ба5адьы («дьявол»; стилистически сниженное обращение к абаасы); адьарайа (букв.: «перевернутый [демон]»; «представитель Нижнего [перевернутого] мира»); уодэнуола (букв.: «сын дьявола»; «порождение дьявола»); са^шрбамкэрэШт («хищник»; аналогия с ястребом или коршуном, настигающим добычу).
В тексте Кулаковского намеренно опускаются все дополнительные сюжетные линии, отличающие лермонтовский оригинал. Коллизия переложения упрощается до противопоставления только двух начал: демонического и человеческого. Сюжетная трактовка оригинала сводится лишь к одной линии, и то перекодированной в систему ценностных представлений «своей» традиции: это клятва-андагар и нарушение «данного слова».
Произведение состоит из основной - «клятвенной» - (стихотворной) части и обрамляющего ее вольного (прозаического) пересказа поэмы Лермонтова «Демон».
В противовес сюжетному «упрощению» всё внимание сосредотачивается на стилевой обработке контаминированного сюжета. Доминирующим в ней становится тип построения авторского слова. Заметим, что это слово охватывает только прозаическую часть произведения (представляющего собой пересказ фабулы лермонтовской поэмы) и обрамляет с двух сторон собственно «клятву» (андагар). Прозаический пересказ, описывающий контекст «клятвы» и выводящий за ее жанровые пределы, безусловно, выполняет основную композиционную функцию в создании архитектоники целого произведения. Однако его роль не ограничивается только этим. Саморазвертывание повествовательного, авторского слова оказывается не менее значимым. Дело в том, что «пересказ», конструируемый как чье-то слово (как слово вообще), в конечном счете приобретает форму ярко выраженной индивидуальной и в то же время стилистически «высокой» речи. За ней стоит индивидуальная манера автора-повествователя, допускающего в своем слове некоторый момент оценочного отношения к героям: достаточно в этом плане сравнить эпитеты по отношению к Абаасы и Тамаре. Однако эта оценоч-ность глубоко индивидуализирована, но не как субъективная позиция повествователя, она коренится не столько в полярной расстановке персонажей, сколько в построении всего текста. Тип авторского слова в этом произведении значим не сам по себе, а как начало, конструирующее все повествование.
Между тем, несмотря на отдельные случаи снижения образа героя (Абаасы), в целом повествование строится как стилистически «высокое», так как за ним в самой традиции, в ее вербальной организации стоит вполне определенный мифологический контекст. Более того, именно в слове и словом рассказчика создается объемность повествования, охватывающего пространственные передвижения вверх-вниз, временной охват событий прошлого и настоящего. Отсюда особая структурирующая роль глаголов
движения, выражающих в этом тексте разноплановую пространственную перспективу. Развернутая в слове система сравнений также приобретает «глагольный» характер («растворился [в земле] словно роса»; «взметнулся ввысь подобно высокой мысли»; «ринулся вниз[падая], как коршун на добычу» и др.). Повествовательное слово оказывается неисчерпаемым в стилистическом плане. Новые семантические повороты традиционных формул, неожиданные ракурсы, создаваемые различными формами поэтической речи, создают сложный, орнаментированный «язык» повествователя, создаваемый преимущественно различными формами глагола. Здесь по-своему действует закон компенсации поэтических средств, обусловленный «единством и теснотой стихового ряда» и ведущий к выделению единого лексического тона, [7: 86]: при схематичности сюжета индивидуальное начало в его реализации создается стилевым единством и одновременно многообразием авторского слова. Однако это разнообразие отнюдь не создает какой-либо избыточности синонимии или тавтологии. У Кулаковского каждое слово значимо в организации сюжетной последовательности повествования. При всей своей семантической насыщенности оно предельно выдержано стилистически, как «высокое» слово.
Первая опубликованная поэма А. Е. Кулаковского представляла собой сложный синтез разнородных составляющих, среди которых следует указать на его смешанную, про-зопоэтическую форму. Здесь впервые в якутской литературе появляется ритмизованная проза литературного происхождения, хотя и возникшая не без влияния андагара, жанра ритуальной клятвы, традиционно «прозаического», но высокого стиля речений со множеством повторов и разновидностей синтаксического параллелизма. Тем самым собственно «клятвенная» часть возвращается к речевым формам, типологически близким к ритмически насыщенной «прозе» культовых речений, хотя исследователями воспринимается как стихотворная.
На наш взгляд, собственно «клятвенная» часть произведения строится как своеобразный синтез стиха и прозы, представляя собой «прозопоэтическую» форму. По своей ритмической природе она близка к ритмизованной прозе культовых речений, хотя при этом имеет сложно орнаментированный аллитерационный рисунок. Истоки описанной «прозопоэтической» структуры следует видеть в ориентации поэта на такую особенность жанра андагара, как его «нестихотворность» и структурное построение в соответствии с синтаксическим параллелизмом строк. Вполне возможно, что ритмическая структура этого жанра восходит к древнейшей «прозопоэтической» форме пра-тюркского происхождения [2: 651].
Единственным в этом произведении не метрическим параметром, не позволяющим строке «превратиться» в стих, остается длина строки. Аллитерация здесь местами становится избыточной, полностью отсутствует графическое членение по словоразделу внутри чрезвычайно длинных (по количеству слогов) строк. Тем не менее в структурном отношении конец каждой строки отмечен, а строка в целом полностью подчинена ритмико-синтаксическому параллелизму, организующему весь текст. Синтаксический параллелизм «удлиненных» строк каждый раз ритмически перебивается рефренно повторяющимся словом «клянусь». Этот рефрен на фоне длинных строк выглядит усеченной структурой, выполняя отчасти функцию композиционного перебоя ритма.
Это произведение относится к числу оригинальных экспериментов Кулаковского. В одном тексте сведены воедино почти все инновации метрического плана, причем, на нестихотворной основе. Произведение Кулаковского предстает как первый и существенный опыт осознания ритмических принципов традиции в целом, причем как «стихотворных», так и «прозаических».
Первое появившееся в печати произведение Кулаковского - «Клятва Абаасы» (1908) - обозначило, таким образом, резкость перехода от фольклорного типа текста к литературному. Индивидуальная повествовательная манера А. Е. Кулаковского в этом произведении характеризуется продуманностью построения и стилистической насыщенностью «высокого» слова как в прозаической, так и в стихотворной части текста, что в целом определяет особую степень эстетической завершенности, которая отличает авторское произведение от текстов устной традиции.
Литературный текст как переосмысление устной традиции. Следующее из опубликованных произведений Кулаковского - «Проклятый до рождения» (газета «Якутская жизнь». 1908. № 21) - привлекало внимание читателя необычностью своего названия. Произнесение проклятия (кырыса) по отношению к неродившемуся ребенку, положенное в сюжетную основу текста, было невозможным с точки зрения традиционной культуры, ее этикетных норм. Тем самым текст Кулаковского уже подразумевал читателя, воспитанного на традиционной устной словесности, знающего саму внетекстовую ситуацию исполнения жанра.
Противоречие, содержащееся в названии, стилистически усиливается началом текста, построенным в традиции эпического зачина олонхо, причем полностью сохранены эпические формулы. Однако высокопарный формульный стиль неожиданно обрывается «прозаизированной» фразой («Спали [они]. Пока спали...» Утуйасыппыттар // Олсыт-тахтарына...//), которая переводит весь текст в план обыденной речи. По ходу повествования выясняется, что весь предшествующий высокий стиль относится к вполне «прозаической» сцене разговора супругов, мечтающих о том, каким у них будет еще не родившийся ребенок. В тексте - налицо игра различными стилистическими планами.
Далее текст строится как повествование от первого лица: рассказ развертывается как несобственно-прямая речь сначала родителей ребенка, а потом и самого рассказчика, оказывающегося этим самым ребенком; следовательно, как выясняется, повествователь рассказывает о себе и о своей предопределенной судьбе. Самоирония героя уравновешивает всю предшествующую пародийную линию, создавая баланс между пародийным осмыслением традиционного (в том числе эпического) начала текста и его комическим завершением. При этом в финальной фразе героя, завершающей весь текст, используется характерный для песен прием непосредственного обращения к публике: «Друзья!» («До5оттоор!»).
Таким образом, новаторство этого произведения заключается в обыгрывании повествовательных масок героев, в переходах между различными типами повествования, умело конструируемыми автором. Впервые был создан текст, в котором переосмыслялся арсенал поэтических средств традиции. Традиционная ситуация кырыса (проклятия) включалась в заведомо чуждый ему контекст, что вместе с тем не вело к антиэтикетной ситуации, так как сама ситуация моделировалась только на уровне слова. Даже алгыс-ные формулы заклинаний, вполне традиционно оформленные, обрастают несвойственным алгысу-благопожеланию дополнительным смыслом, иногда противоречащим его положительной направленности. В результате возникает новый, нетрадиционный контекст. Конкретная адресованность пародии, ее направленность на самого себя, исключает пародийность по отношению ко всей традиции в целом. Автор неоднократно возвращался к этому тексту (1908, 1913, 1925). При этом текст всецело был направлен на переосмысление жанровых, стилистических и формульных составляющих традиции.
Если в первом опубликованном произведении («Клятва Абаасы») новаторские тенденции были связаны с авторским повествованием, конструируемым как индивидуаль-
но созданный текст, то «Проклятый до рождения» дополнял его, свидетельствуя о тех возможностях, которые проявлялись в умении автора литературно переосмыслить автохтонную устную традицию.
Повествовательные возможности литературного текста. Еще одно из опубликованных произведений Кулаковского - «Большая огнедышащая лодка» (журнал «Голос якута». 1913. № 1), так называлась первая редакция стихотворения «Пароход» (1913). Оно относится к числу текстов, созданных поэтом одновременно с самой известной поэмой «Сон шамана» (1910), а поэтому стилистически и содержательно примыкает к тому кругу текстов, которые находились под ее непосредственным влиянием. В связи с этим в нем наиболее показателен именно тип авторского повествования. В компоновке материала стилистически вполне традиционного произведения расставляются акценты, позволяющие подчеркнуть особый ракурс повествования - введение субъективно выраженной точки зрения рассказчика, являющегося одновременно героем произведения. Здесь впервые (в отличие от предыдущего опубликованного текста поэта) литературное произведение как бы отрывается от традиционно песенной структурообразующей основы. Обыгрывание стилистических планов «высокого» и «низкого» сменяется созданием особого, стилистически нейтрального (по сравнению с фольклором) языка. Описание того, как путник сел на чудо техники - пароход, и связанных с этим впечатлений рассказчика, перерастает исходную фабульную основу текста. Однако повествование становится более широким и непредсказуемым по сравнению традиционным, фольклорным. Индивидуальная сюжетная последовательность в конечном счете не вмещается в исходные фабульные рамки и перерастает в повествование рассказчика о себе, о своих субъективных переживаниях, хотя и изложенных порой формульным языком.
Многозначность повествовательного плана, сложность переходов от одного стилистического пласта к другому, формирующееся ярко выраженное индивидуальное начало требовало письменного закрепления. Только в письменном тексте, позволяющем воссоздать и в полной мере представить индивидуальную сюжетную логику автора, возникает возможность отражения и сохранения его индивидуальных усилий.
К вопросу о текстообразующей модели первых литературных текстов. Принципиальное отличие произведений А. Е. Кулаковского от текстов автохтонной устной и рукописной (письменной) традиций в том, что в новом типе словесности, какой предстает ранняя литература, начинает формироваться принципиально иное отношение к поэтическому слову и поэтическому языку вообще. Первые опубликованные произведения А. Е. Кулаковского - это не текстовые манифестации традиции, а совершенно иной, литературный, тип текстообразования, связанный с преобладанием поэтической функции [8]. Его основополагающими принципами в данном случае становятся: отчужденность автора от создаваемого им текста; условность поэтического языка в целом и поэтических средств и приемов его создания; полигенетичность создаваемых произведений, генезис которых не связан только с устной традицией и в случае заимствования - речь может идти только об отдельных исходных элементах, большей частью кардинально переработанных.
Если в устной традиции обладание поэтическим словом подразумевало его «знание», владение им преимущественно как поэтической формой, что и расценивалось как проявление поэтического мастерства, то в зарождающейся литературе формировалось такое отношение к поэтическому слову, при котором ощутимее становилась его условность. В определенной степени «отчужденность» слова от автора, пользующегося этим словом, предопределяла дистанцию между «текстом» и «автором». Степень дистанци-
рованности автора от создаваемого им текста не в последнюю очередь определялась тем, какой, «языковой» (в широком смысле), материал положен в основу текста. Автор не был ограничен в своих возможностях, он мог использовать элементы поэтического слова и «своей», и «чужой» традиции. В случае заимствования сюжетной схемы произведения возрастала степень свободы автора в варьировании текста-источника («Клятва Абаасы»).
Осознание условности литературного приема зачастую приводит к взаимной ориентации текстов друг на друга, что приходит на смену соотнесенности текста (как варианта) с инвариантным целым традиции. В этом случае понятие корпуса текстов данного поэта, объединенных индивидуальной авторской манерой, становится определяющим для формирующейся литературной системы.
Закономерности собственно литературной эволюции текстов многое предопределяют в новой системе координат. Характерно, что переосмысление иноязычного материала идет в том же русле и почти по тому же принципу, что и осмысление автохтонной традиции. Тем самым ранняя литература принципиально не дифференцирует, какой текст был для нее исходным: автохтонный или заимствованный. Показательно, что в случаях автохтонного происхождения текста его генезис выглядит иногда совершенно запутанным, хотя опора на традицию в целом бесспорна и особенно сильно ощущается в самом тексте. Зачастую иноязычный источник оказывается лишь поводом, толчком для создания произведения с новым, оригинальным содержанием. Большей частью имеют место произведения, обладающие полигенетичностью как в жанрово-повество-вательном, так и в стиховом плане.
Новый тип поэтического слова, который можно назвать «словом изображенным», становится определяющим как для организации пространственно-временного континуума текста, так и для построения в целом авторского повествования. Принципы его создания были литературными в своей основе. Литературное слово в этом произведении включало в себя слово и героя, и автора-повествователя. Более того, обе разновидности слова включаются в систему авторского повествования таким образом, что в известной степени предопределяют тот образ автора, который уже начал складываться в индивидуальной поэтике Кулаковского.
Следует выделить еще один ракурс «литературности» первых публикаций зарождающейся традиции текстов - это парадигматический аспект их восприятия и функционирования. Опубликованные в печати начала ХХ века тексты поэта демонстрировали тот эффект, который произвели его произведения на читателя того времени. Если говорить о читательском восприятии, то переход от устной традиции к литературной представлялся как стремительный, почти моментальный скачок. Чем большим оказывался разрыв создаваемого литературного текста с предшествующей традицией, известной читателю, тем ощутимее был этот скачок. Первый поэт не мог не учитывать того, что существовавшая до него традиция текстов была исключительно устной и ориентирована на устный тип восприятия. Предшествующая поэтическая традиция была устной, «адресат» (читатель) первых литературных текстов был «воспитан» только на устной традиции, поэтому ранняя литература даже при использовании иноязычных источников оперировала поэтическим языком своей традиции. Первые опубликованные произведения Кулаковского были литературными по самой природе текста, но в то же время по языку и коммуникативной направленности все еще были ориентированы на устный тип восприятия. Именно этим объясняется колоссальный читательский успех поэта, когда его тексты читали «вслух», неоднократно воспроизводили со сцены на манер «исполне-
ния» устного текста. Эта же особенность относится и к форме бытования текстов поэта, когда они распространялись в письменном виде (в составе рукописных песенников и тетрадей) или курсировали в рамках самой устной традиции (случаи «ухода» в фольклор), правда, с полной утерей авторства и индивидуальной последовательности текста.
Значение Кулаковского-поэта в том, что он впервые в ранней якутской литературе придал самостоятельный статус поэтической форме как таковой. Реальный переворот в национальной словесности был связан с эстетическим воздействием его произведений, сознательным акцентированием в них поэтической функции.
Литература
1. Архив Якутского научного центра Сибирского отделения РАН. Ф. 4. Оп. 1. Ед.хр. 105.
2. Жирмунский В.М. О тюркском народном стихе: некоторые проблемы теории // Тюркский героический эпос. Л.: Наука, 1974.
3. Куделин А. Б. Аравийская словесность VI-VШ вв.: Опыт рассмотрения в фоль-клорно-мифологическом контексте // Фольклор и мифология Востока. М.: Наследие, 1999. С. 236-257.
4. Кулаковский А. Е. Ырыа-ХЛоон. Стихотворения, поэмы. Якутск: Якутское книжное изд-во, 1978.
5. Неклюдов С. Ю. Новотворчество в эпической традиции // Поэтика средневековых литератур Востока. Традиция и творческая индивидуальность. М.: Наследие, 1994. С. 220-245.
6. Очерк истории якутской советской литературы / сост. Г. У Эргис, Н. П. Канаев, Г. М. Васильев. М., 1955.
7. Тынянов Ю. Н. Проблема стихотворного языка // Литературный факт. М.: Высшая школа, 1993.
8. Якобсон Р. О. Лингвистика и поэтика // Структурализм «за» и «против». М.: Прогресс, 1975.
