CC BY
27
работника высшего профессионального образования Российской Федерации. Немало времени он посвятил также различным видам экспертной деятельности.
Однако истинным призванием Анатолия Викторовича неизменно оставалась научноисследовательская работа, без которой он себя не мыслил. С редким мужеством продолжал заниматься ею даже в месяцы болезни. А.В. Ремнев запомнился как увлеченный, деятельный и очень доброжелательный человек, всегда открытый для серьезного профессионального разговора и теплого дружеского общения.
Он пользовался большим уважением российских и зарубежных коллег. Свидетельством авторитета историка среди земляков стало включение его в состав Общественной палаты Омской области.
Жизнь талантливого ученого оборвалась на 57-м году, в пору, когда он исключительно продуктивно и новаторски работал, был профессионально востребован и полон творческих замыслов.
Члены Общественной палаты Омской области
Общественная палата Омской области выражает чувство глубокого соболезнования коллективу исторического факультета Омского государственного университета имени Ф.М. Достоевского в связи с преждевременной кончиной учёного, доктора исторических наук, профессора, члена Общественной палаты Омской области Анатолия Викторовича Ремнева.
Анатолий Викторович умело сочетал профессиональную деятельность с общественной работой, являлся председателем комиссии по вопросам развития науки и образования Общественной палаты Омской области. Его отличали неизменные внимание и уважение к людям, честность и принципиальность в любом деле, настойчивость и твердая гражданская позиция.
Добрая память об Анатолии Викторовиче Ремневе навсегда сохранится в наших сердцах.
Н. Черкасская
студентка 2-го курса исторического факультета
Профессору
И вот звонок. «До вторника», - я слышу.
Вы вышли. Перемена - как всегда.
Холодный день, морозом город дышит.
Но кто же знал, что больше никогда?..
И Вы ушли январским утром тихим.
Во вторник. Я не верю до сих пор.
Мы думали, что Вас еще увидим,
Вы скажете «Продолжим разговор?»
И трель звонка, как будто перемена.
И тяжко так, что вымолвить нельзя.
Могло ли быть иначе? Да, наверно...
Но кто же знал, что больше никогда?..
Январь - март 2012
ПОДВИЖНИК СИБИРСКОЙ НАУКИ
Мне бы хотелось вспомнить Анатолия Викторовича в нескольких его ипостасях, в которых приходилось знать - как преподавателя, проректора по науке ОмГУ, ученого, редактора журнала и человека.
В первый раз я увидел Анатолия Викторовича на собеседовании осенью 1991 г., когда он исполнял обязанности замдекана факультета. Вопросы были простые и стандартные - чем занимался до вуза, участвовал ли в самодеятельности и т. д. Так деканат пытался определить наиболее активных из студентов для создания старостата первого курса. Позднее он вспоминал с гордостью, что перегородка в деканате исторического факультета выложена при его прямом участии. При этом он, смеясь, замечал, что студенты после недели напряженной работы, а делалось это по тогдашним традициям в бесплатном добровольно-принудительном порядке и в режиме субботников, уже начинали шарахаться от него и прятаться по аудиториям и коридорам второго корпуса, боясь попасться ему на глаза и получить в руки мастерок, носилки или ведро с песком.
Более подробное знакомство с ним состоялось на втором курсе, когда он читал лекции по истории России первой половины XIX в. Это было в первой половине 1990-х гг. - времени и переходном, и смутном во всех отношениях. Но уже тогда все особенности его преподавательского стиля вполне сложились и были предъявлены нам во всю мощь. Это были лекции мастера. Все наизусть, с легкими перемещениями вдоль аудитории, с негромкой, но очень четкой интонацией, мощной аналитикой и постоянной ссылкой на первоисточники. Многие моменты помнятся до сих пор. Особенно незабываемы были анализируемые эпизоды, связанные с войной 1812 г. Вторжение наполеоновской армии, отступление русских, Бородино, пожар Москвы, Ростопчин, Барклай и Кутузов, бегство завоевателя - все это в его изображении воистину представало очень легко, живо и интересно. Поразительны были оценка факторов победы русских и цитирование строк из отрывков 10-й главы «Евгения Онегина» А.С. Пушкина:
Гроза двенадцатого года Настала - кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?
Под остервенением народа он показал фактор партизанской войны, под Барклаем
- фактор армии, зима - фактор погодных условий и русский Бог - фактор религиозного воодушевления и национального самосознания. Подробно рассмотрев каждый из них, он остерегал от преувеличения роли партизанского движения и отмечал, что все-таки в этом «четырехугольнике» факторов важнейший - действия армии, и не будь побед и силы именно армии, России не помогли бы ни партизаны, ни зима, ни религиозно-национальное воодушевление. И есть какая-то страшная механика и закономерность в том, что эта цифра 12 теперь навсегда венчает его жизненный путь.
Очень интересны были его социальноисторические экскурсы в историю крестьянской семьи XIX в., размышления о границах поколений, насыщены и новы лекции о Кавказской войне. Прекрасно разбираясь в перипетиях государственного управления, живописуя русских императоров и высших чиновников, Анатолий Викторович не менее хорошо понимал и общественную жизнь России, очень эмоционально и живо характеризовал ее течения первой половины XIX в. Особенно помнятся его характеристики западников и славянофилов, А. Герцена, В. Белинского. Он досконально понимал дальнейшую эволюцию их взглядов и воздействие их на последующие поколения общественных деятелей. И здесь неизменно подыскивал эмоционально-поэтическое резюме характеру явления. Так, подводя итог спорам западников и славянофилов, он вспоминал слова Герцена: «И мы, как Янус (двуликий) или двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно». Тем самым достигался поразительный педагогический эффект: поэтически афористизированое явление накрепко заседало в память слушателя, сухой научный вывод, не теряя своей ценности и наполнения, вдруг начинал играть дополнительными эмоциональными смыслами. Это рождало эстетическое и культурное наслаждение, потрясало и красотой, и в то же время почти гениальной простотой исполнения.
Как педагог он был снисходителен к студентам и вполне довольствовался минимумом знаний для минимальной же оценки. На экзамене он подходил к каждому (по крайней мере так было на нашем курсе, брал билет и в двух словах характеризовал схему ответа). Если студент говорил мало, а Анатолий Викторович считал, что тот достоин большего, следовало несколько дополнительных вопросов, а дальше звучала знаменитая фраза «При всем уважении, не больше...(3 или 4)».
После сдачи экзамена мне не пришлось больше с ним общаться, и только спустя несколько лет, отправляясь уже в аспирантуре в командировку, удалось поговорить. Он
тогда уже был проректором по науке, но «своих» историков всегда встречал радушно в кабинете 3-го корпуса. Если он был на месте и не отвлечен телефоном или собеседником и видел, что посетитель его ждет, или приглашал в кабинет, или выходил сам. Выходя из кабинета в приемную, быстро справлялся о сути проблемы и немедленно ее решал, заодно шутливо комментируя или саму проблему, или ее обстоятельства. Так, подписывая мою командировку в Питер, шутил: «Хороший город Ленинград» или характеризовал начальство института, куда направляли: «Все они там немного циники, сразу спрашивают: “Что Вам от нас надо?”». Он был очень доступен, демократичен и тактичен, по-прежнему по-человечески обаятелен и в этой высокой должности.
В дальнейшем как с проректором мне приходилось сталкиваться с Анатолием Викторовичем уже будучи координатором большого проекта поддержки кафедр Института «Открытое общество» в 2000-2003 гг. Программа проекта была очень обширной и предполагала в том числе и приглашение ведущих профессоров из академических центров России, массу хлопот по организации встреч, лекций, форумов и круглых столов. Часть вопросов требовала экстренного решения, в том числе и буквально под его «честное слово» - машины, гостиницы, счета. Ко всему этому он относился всегда с пониманием и без раздражения, доверяя нам доведение в дальнейшем всех дел до своего логического и безупречного финансового конца. Он знал на своем личном опыте, как сложны и длительны бывают все бюрократические процедуры, сопровождающие организационную и научную деятельность в университете, и как не поспевают они за быстро текущей реальной жизнью, и был выше излишнего формализма.
Но при этом как настоящий бюрократ в хорошем смысле слова неоднократно повторял, что начальник всегда должен знать, где ему надо, а где не надо ставить свою подпись на документе, и все положенные подписи предпочитал ставить быстро и в срок. Придя в управленцы из науки, он и тогда, и в дальнейшем понимал опасность излишней бюрократизации научной деятельности и труда, по природе своей питающихся свободным творческим духом, поиском, не-формализованностью. Когда началось в конце 2000-х гг. министерское бюрократическое движение, связанное с определением «второй половины дня», головомойка с новыми стандартами и программами, он философски замечал, что «нет ничего страшнее, когда бюрократия начинает работать и носиться с новыми идеями. Ее существование еще терпимо, но активность - невыносима». Позднее в личных беседах он жаловался на то, как сполна хлебнул гостеприимства московских чиновников в мини-
стерстве. Они могли из-за ошибки в одной цифре в научном отчете Омского госуни-верситета отправить документ на 1000 страниц обратно в Омск и упивались тем, что с Дальнего Востока отчеты им возят военно-транспортными самолетами. Можно только догадываться, как приходилось ему напрягать всю силу своего интеллекта и человеческого обаяния в общении с министерскими клерками, чтобы сберечь бюджет ОмГУ от непредусмотренных расходов и сохранять достойный бюрократический имидж университета.
Во время совместной командировки в Москву в 2002 г. по проектам ИВИ РАН мне впервые пришлось пообщаться с Анатолием Викторовичем и в неформальной обстановке. Главное, что поразило в нем, - это человеческая простота и отсутствие снобизма, естественность. Он «без комплексов» мог помочь женщине-коллеге поднести чемодан или подать руку. В первую очередь он бежал в магазин игрушек покупать заказанный сыновьями набор «Лего», понимая, видимо, что потом времени будет немного и можно не успеть. В Москве его встречал какой-то знакомый на личной машине, и, зная его открытый характер и умение общаться и находить общие темы с любыми людьми, можно предположить, что таких знакомых в любом городе, который он почтил своим присутствием, всегда можно было найти. Сетуя на то, что у него нет родственников в столице, тем не менее, он отмечал, что знакомых там очень много, и иногда бывает крайне неудобно перед ними за то, что не может их посетить во время срочных дел. Отмечая кусающиеся цены московских гостиниц, тем не менее, был рад тому, что в «Измайлово» администраторы после каждого приезда звали его и обещали поселить в любые часы дня и ночи вне очереди.
Научный и интеллектуальный облик Анатолия Викторовича - это отдельная обширная тема. Опишу свои впечатления. Ему не жалко было поделиться ценной и интересной информацией, особенно если она ему самому доставляла интеллектуальное наслаждение, «ложилась в масть» концепции или совпадала с тем, о чем раньше сам догадывался на уровне интуиции. Там же, в московской гостинице, во время указанной совместной поездки цитировал наизусть дневник офицера, участвовавшего в наступлении русских войск в Маньчжурии, ярко демонстрировавший то, как формировалась имперская идеология в сознании военных. Видимо, эта щедрость была связана и с особым отношением к монополизму в науке, который А.В. Ремнев он считал вещью и естественной, и необходимой, подразумевая под этим то, что у каждого ученого должна быть своя тема, знать которую он обязан очень глубоко, причем настолько, что должна быть такая информация, которая из-
вестна ему одному. Анатолий Викторович понимал ошибочность ставки только на архивные источники, постоянно указывая, что архивы тоже формируются либо по случаю, либо совершенно субъективно («кто-то когда-то положил»). Но когда он добирался до библиотек и архивов, то работал, по его признанию, самозабвенно, до «изнеможения». Слава в науке (и в этом он был согласен с учителями), как он считал, приобретается только через многочасовое сидение в библиотеках и архивах.
Вообще, относительно самого исторического ремесла у Анатолия Викторовича было несколько афоризмов, которые он многократно повторял. Например, «Историки
должны быть счастливы, потому что занимаются любимым делом и еще получают за это деньги». Он удачно совмещал в своей научной деятельности глубину и академизм старой школы и прагматизм нового, постсоветского, времени. Он смог удержаться на очень узкой грани прагматизма и не впасть в цинизм и аморализм, хотя слегка подтрунивал над сообществом историков, пытающихся пройти по тонкой проволоке между правоверностью служения Клио и политикой грантовых фондов: «Историки обижаются, когда их “покупают”, но когда их “не покупают”, они страдают еще больше».
Его коробили мышиная возня и интриги вокруг должностей в академических институтах, которые он наблюдал во время своих командировок и сердито отмечал: «Они там занимаются не наукой, а черт-те чем». При этом всегда в своих наблюдениях и общении с людьми подмечал редкие интересные, в том числе и историографические, детали. Так, в Алма-Ате, общаясь со старожилами исторического факультета, он ненароком справлялся о Е.В. Тарле, жившем там, по их сведениям, в период ссылки в 1930-х гг. очень комфортно. Наблюдая за системой жизнеобеспечения новосибирского Академгородка, он определял те общественные иерархии, которые на это влияли (школы и больницы для детей академиков и профессуры и школы и больницы для детей рабочих).
Судьба счастливо свела нас и на поприще его редакторства в журнале «Вестник Омского университета». Сетуя на то, что Омск никак не может стать научным центром, равным Новосибирску или Томску, Анатолий Викторович, тем не менее, прикладывал максимум усилий для улучшения ситуации. По мере возможности он сам приглашал печататься в журнале ведущих специалистов не только России, но и Америки, Польши, Казахстана и др. Несколько раз с помощью издательства ОмГУ подавались документы в министерство на включение журнала в список ВАК, и, наконец, в начале 2010 г. это произошло. Это был очевидный большой общий успех, который всех обрадовал. Вхождение в список повысило статус
журнала, но, как признавался Анатолий Викторович, и степень давления на него как на главного редактора при этом значительно возросла. Анатолий Викторович был против того, чтобы журнал стал платным для авторов. Это была его четкая принципиальная позиция («Я сам никому не платил за публикации и не хочу, чтобы платили другие»), и публикации в журнале до сих пор бесплатны. И в руководстве журналом действовали принципы доверия и самостоятельности для рабочей группы журнала. Отлаженный механизм требовал минимального контроля и коррекции, главный редактор это хорошо понимал и именно так и действовал.
И, наконец, о его человеческих качествах. Анатолий Викторович был и останется в нашей памяти красивым человеком, внешне и внутренне, который очень любил жизнь, ценил ее, радовался любым шансам и возможностям, которые она предоставляла, и никогда не унывал. «Многие проблемы не решаются, их можно только минимизировать», - часто отмечал он. После возвращения из Японии он много делился своими впечатлениями, но особенно запомнилось его упоминание о посещении Диснейленда, в котором, по его собственным словам, он забыл обо всем на свете, радовался и веселился, как ребенок.
Есть какая-то тайная связь между объектом исследования и исследователем. Глубоко зная объект, ученый отчасти уподобляется ему. Так, любимый Анатолием Викторовичем XIX век, с его традициями и ценностями, отпечатался в его внешнем и внутреннем облике. Коллеги из «АЬ 1шрепо» в своем поминальном слове сравнивали его с капитаном Тушиным. Для меня он тоже всегда ассоциировался с той блестящей эпохой кавалергардов и гусар, и, казалось, что
- только разреши ему - он с легкостью надел бы мундир и, поблескивая аксельбантами и эполетами, с шашкой наголо поскакал бы
впереди строя гусар. И цветаевское «Генералам двенадцатого года» тоже так органично подходит его облику:
Вы, чьи широкие шинели Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели И голоса,
И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце оставляли след, -Очаровательные франты Минувших лет!
Одним ожесточеньем воли Вы брали сердце и скалу, -Цари на каждом бранном поле И на балу...
Вам все вершины были малы И мягок самый черствый хлеб,
О, молодые генералы Своих судеб!
Горька и безмерна потеря. Но я думаю, что Анатолий Викторович Ремнев, ступивший «на тропу лунного света», навсегда останется в нашей памяти. Утешением от утраты должна быть наша гордость, что не Питеру и не Москве, не Томску и не Новосибирску, а именно Омску досталось это человеческое и научное сокровище - Анатолий Викторович Ремнев. И именно эти университетские коридоры, аудитории, ставшие навсегда ему родными, чаще остальных слышали звуки его голоса и помнят его облик, а его мудрость и ученость теперь уже навсегда вписаны в славные страницы Омского университета и омской науки. Спасибо, Анатолий Викторович, что Вы были в нашей судьбе, согревали и будете всегда согревать ее светом своего таланта и человечности.
С.П. Бычков
