CC BY
12
DOI: 10.15643/НЬаг№^-2022.2.2
Подтекст и интертекст в эссе П. Вайля «Писатель для читателей»
© Е. А. Власова1*, О. В. Богданова2
гРоссийская национальная библиотека Россия, 191069 г. Санкт-Петербург,улица Садовая, 18.
2Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена Россия, 191186 г. Санкт-Петербург, набережная реки Мойки, 48.
*Email: kealis@gmaiLcom
В статье предлагается анализ эссеистики одного из популярных представителей «третьей волны» русской эмиграции Петра Вайля, создавшего ряд литературных эссе, посвященных творчеству и личности А. Терца, И. Бродского, С. До-влатова и др. В работе показано, что интертекстуальные связи эссе Вайля формируют подтекстовые пласты его публицистики и генерируют парадоксальные ракурсы восприятия текста. В статье прослежено, как Вайль-критик осуществляет, кажется, объективный разбор творчества писателя, однако с неизменной долей субъективности демонстрирует двойственность оценок, аксиологическую нестабильность изображаемого. Критик играет с читателем, вуалируя истинную оценку героя-писателя, посредством интертекста погружая в подтекст антиномичную аксиологию. Проводимый в статье анализ показывает, что автор-эссеист на внешнем уровне оставался объективным наблюдателем, но на глубинном уровне текста умело скрывал свое истинное суждение о герое-художнике.
Ключевые слова: П. Вайль, эссе, подтекстовые стратегии, аксиология, тенденция.
Введение
В современном российском литературоведении интерес к публицистическому творчеству того или иного писателя, как правило, локален и узок, он проявляется эпизодически и не вбирает в себя емких обобщении. Между тем творчество Петра Ваиля (1949-2009), известного представителя «третьеи волны» русскои эмиграции, в последние десятилетия проживавшего в США и Западнои Европе и много публиковавшегося там, привлекает к себе внимание критиков и литературоведов, особенно возросшее после смерти публициста. Главную часть художественного наследия Петра Ваиля составляют интересные и своеобразные эссе о литературе и литераторах.
К настоящему моменту об эссеистике Петра Ваиля уже написаны ряд научно-критических работ, сложился пласт магистерских и диссертационных рецепции, осмысляющих роль литературного критика в создании цикла статеи о русских писателях-эмигрантах «третьеи волны» [1, 2, 9]. Внимание исследователеи привлекают различные аспекты литературнои деятельности Ваиля и прежде всего авторские жанры, особенности жанровых вариации и модификации, которые продуцировал Ваиль, обращаясь в своеи эссеистике к тои или инои персоналии [1, 2]. Так, Н. Баибатырова анализирует тематику и жанровые особенности публицистики Ваиля и справедливо выделяет «авторское начало» как ведущии признак эссеистиче-ского повествования [1, с. 27-31]. Исследователь подчеркивает, что Ваиль «выступает не
только как организатор текста, формальный автор информации, но и как непосредственное действующее лицо» [1, с. 27]. При этом однои из ведущих черт эссеистики Ваиля Баибатырова называет «излишнюю, порои шокирующую прямоту» [1, с. 28].
Деиствительно, именно эти черты - авторское присутствие и субъективная личност-ность, - на наш взгляд, и становятся приметами особенного стиля Ваиля, то есть заслуживают того, чтобы очертить целевую установку данного исследования - внимательнее присмотреться к характеру языковых реалии, к которым обращается эссеист.
Материалом для выявления особенностеи публицистического дискурса Петра Ваиля послужили литературные эссе, героем которых стал русскии писатель-эмигрант Сергеи Довла-тов - «Великии город, окраина империи» (1994), «Писатель для читателя» (2003), «Из жизни новых американцев» (2006) и др. Исследование опирается на приемы комплексного филологического анализа и вбирает в себя стратегии структурного и поэтологического подходов в интерпретации текста. Особое внимание уделяется стилевым особенностям письма Ваиля, тонкои работе эссеиста с русским словом и его полисемиеи.
Смысловая дихотомия эссе о Сергее Довлатове
Среди героев публицистики Петра Ваиля имя Сергея Довлатова самое частотное, а сам он -наиболее любимыи персонаж эссеистики Ваиля. Ваиль писал о Довлатове: «...был он рядом в течение двенадцати лет, с самого приезда и первого знакомства... Он был рядом все эти годы.» [5, с. 278]. Вероятно, поэтому публицистика Ваиля о Довлатове носит весьма личност-ныи и отчетливо субъективныи характер. И, как ни парадоксально, обретает характер далеко не всегда дружескии.
Утверждение подобного рода может показаться странным, ведь сам Ваиль называл Довлатова другом: «.не могу сказать, что мы были с Иосифом [Бродским] друзьями. <...> Вот с Довлатовым мы дружили.» [6, с. 79]. Между тем публицистика Ваиля о Довлатове пронизана ощутимым подтекстом, вбирает в себя больше субъективных интенции (недосказанностеи и двусмысленностеи), чем статья о любом другом литераторе.
При внимательном чтении можно заметить, что языковая стихия «довлатовских» статеи Ваиля отчетливо эксплицирует особый характер воссоздания «феномена Довлатова» [8, с. 134], обнаруживает тенденцию дихотомичных сужении критика о друге-прозаике.
В этом плане интертекстуальные пласты «довлатовскои» публицистики Ваиля позволяют отчетливее квалифицировать истинныи смысл высказанных критиком сентенции, его намеренно субъективных и двусоставных (или двусмысленных) суждении.
Аксиологические ракурсы эссе «Писатель для читателя»
Статья Петра Ваиля «Писатель для читателя» была написана в 2003 г. как предисловие к книге Сергея Довлатова «Ремесло» [12]. Название статьи «Писатель для читателя» словно бы задает ракурс «демократической» направленности прозы Довлатова, ориентированнои прежде всего на реципиента-читателя. И в традициях демотически ориентированнои русскои литературы Ваиль, кажется, предлагает высоко положительную оценку. Однако любая похвала, которую высказывает критик, оборачивается своеи противоположностью и легко прочитывается как хула (или разоблачение).
Уже первые строки статьи Ваиля включают в себя слова-маркеры, которые вызывают сомнение в прямой аксиологичности критико-эссеистического текста, но наводят на мысль о сознательно вводимом в наррацию непрямом подтексте: «Высота преданнои читательскои
любви к Сергею Довлатову достигнута удивительно быстро, если вспомнить краткость его присутствия на общедоступнои литературнои поверхности... Миновали разные стадии признания. Вслед за первоначальным настороженным, потом острым интересом прошумел до-влатовскии бум - этот характерный русскии любовный захлеб. Прошла влюбленность - заключен брак, когда уже не разобрать, где любовь, а где привычка...» [8, с. 134].
Каждая фраза Ваиля двусоставна и, как следствие, двусмысленна:
«...достигнута удивительно быстро...» Разве? Достаточно вспомнить о начале творческого пути Довлатова и эмиграции. Далеко не быстро.
«...краткость его присутствия на общедоступнои литературнои поверхности.» Речь идет о жизни писателя или о его творчестве?
«...характерный русский любовный захлеб...» Каждое слово этои фразы - вместе и в отдельности - таит в себе иронию.
Антитетичные пары «влюбленность - брак», «любовь - привычка» в итоговую (то есть сильную) позицию ставят «брак» и «привычку», понятия, маркированные на самом примитивном уровне бытового осознания.
Потому следующее за тем определение - «Признанный народный любимец» [8, с. 134] -прочитывается в явно ироническои тональности, с ощутимои долеи насмешки и высокомерия. Интертекстема «народныи любимец» (особенно на фоне имен Толстого и Достоевского) воспринимается в шутливом ракурсе, граничащем с развенчанием.
По словам Ваиля, если «в нашеи литературе масштабы „великого писателя" определены Толстым, Достоевским - инои размах, иные бездны», то у Довлатова «другое счастливое место: он - писатель для читателеи» [8, с. 134]. Антитетичная логика рассуждения, основанная на определениях-маркерах иной, другой, эксплицирует утверждение: Довлатов - не «великии писатель».
Затекстово рядом с Толстым и Достоевским оказывается и имя Гоголя. Интертекстуальные строки из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» переиначены Ваилем и отнесены к Довлатову: «...редкий критик долетит до середины полноценного разбора - пугливо поворачивает к привычнои апологетике.» [8, с. 135]. В гоголевскои интертекстеме вновь актуализируется антитеза: «полноценный разбор» противопоставлен «апологетике», акцентируя отчетливое указание на то, что «полноценному разбору» проза Довлатова никогда не подвергалась.
В подобном контексте риторика вопросов: «Почему? Откуда такая любовь?» [8, с. 134] -звучит как вопрос Ваиля к самому себе: почему? И в качестве ответа подтекстово актуализируется слово «потрафило» (= повезло [8, с. 135]).
В свою очередь в создаваемом предисловии-статье Ваиль словно бы намеревается предпринять (наконец) «полноценный разбор» литературного наследия Довлатова и, согласно ин-тертекстуальнои гоголевскои метафоре, рассчитывает «долететь» далее, чем до середины.
Однои из первых характеристик прозаического стиля Довлатова критик избирает «меру»: «Его [Довлатова] проза. в меру проста, чтобы не испытывать затруднении, и в меру изысканна, чтобы переживать удовольствие от понимания. Мерный повествовательный голос, доверительный тон, живои диалог, внятный язык.» [8, с. 135].
С однои стороны, Ваиль как будто бы точно указывает на стилистические особенности рассказов Довлатова (в меру проста и в меру изысканна), однако с другои - настоичиво акцентирует «меру» таланта писателя, каждую из использованных лексем-понятии ставя в такои контекст, когда многозначное слово «мера» обнаруживает смысловую - снижающую - полисемию. Доминирует не столько номинатив мера, сколько оценочное обстоятельство в меру.
«И - лаконичность: краткость фразы, скупость приемов, малость формы. Эту малость Довлатов в зрелые годы переживал как ущербность, идя даже наухищрения: составлял повести из рассказов, иногда сшивая их между собои белыми нитками курсива» [8, с. 135].
Уже только перечислительныи ряд однородных членов - квалификационных имен существительных - создает представление об ущербности прозы писателя: краткость, скупость, малость. А фразеологическии оборот «шито белыми нитками», с традиционно зафиксирован-нои в нем сниженнои семантикои [15, с. 45], не оставляет сомнения в характере эксплуатируемых Ваилем лексических единиц и тенденциозном намерении не удариться в «апологетику».
Кажется, сближающая Довлатова с Чеховым сентенция: «Малая форма верно служит общеупотребительности» [8, с. 135] - на самом деле применительно к современному прозаику эксплицирует оттенок уничижительности, ибо «общеупотребительность» для творчества, как известно, малопродуктивна и бесперспективна.
Знаменательно и маркированное понятие «комплекс/комплексовать». По словам Ваиля, у Довлатова «отчетливыи» «комплекс отсутствия большои формы» [8, с. 135]. И эта оценка дополняет субъективно-аксиологические интенции (= тенденции) критика-друга. Заметим, вскоре лексема «комплекс» будет приложима и к читателю: «такои читательскии комплекс» [8, с. 136]. Лексическая оценочная омонимия захватывает обе сферы: и зону писателя, и зону читателя.
Аксиологически «говорящим» оказывается и использованное Ваилем образное сравнение прозы Довлатова с «растворимым кофе»: «Его проза деиственна и растворима без осадка, как баночныи кофе» [8, с. 136].
Внешне эссеист использует как будто бы позитивное сопоставление. Но на глубинном уровне оно, несомненно, оказывается снижающим (прежде всего для самого эстета-филолога и знатока-гурмана, каковым обнаружил себя один из авторов «Русскои кухни в изгнании» [11]). Использование эпитета «баночный» кофе (вместо растворимым) сродни популярному разговорно-обывательскому русскому обороту «кофе из ведра». Характерологические интенции используемои Ваилем номинации нескрываемы и неприкрыты.
Ваиль словно бы намеренно/случаино - и явно оценочно - сравнивает прозу Довлатова с масскультом («Он доступен, как масскульт» [8, с. 136]). После эксплуатации дефиниции «мас-скульт» критик тут же (словно бы) уточняет маркированное понятие и уверенно включает в ряды масскульта знаковые имена: «.каким были театр Шекспира, музыка Моцарта, романы Дюма, рассказы О. Генри.» [8, с. 136]. Отнесение Шекспира и Моцарта к «масскульту», скорее, экстравагантность, чем суждение, заслуживающее внимания, но, по словам критика, «все дело в уровне» [8, с. 136]. Появление лексемы уровень вновь ставит под сомнение «уровень» (или «меру») Довлатова, переоценить которого после ряда «говорящих» характеристик Ваиля весьма затруднительно.
Тип героя «довлатовского» эссе
Предпринятыи Ваилем «полноценныи разбор» «феномена Довлатова» осуществляется критиком последовательно и по-своему профессионально, едва ли не согласно логике литературоведения. Так, в зоне внимания исследователя с категориальнои необходимостью оказывается рефлексия по поводу типа героя довлатовскои прозы.
Ваиль умело и грамотно воссоздает литературныи контекст типологии довлатовских пер-сонажеи и погружает их в систему «маленьких людеи» русскои классическои литературы.
В интертекстуальном контексте «маленьких героев» Гоголя и Чехова (например, Акакия Акакиевича Башмачкина из «Шинели» или Ивана Червякова из «Смерти чиновника») оказываются и персонажи рассказов современного писателя. Заметим, типология, репрезентированная Ваилем, не радикальна - эта проблема всерьез обсуждалась в ряде научных работ, в том числе в известнои монографии И. Н. Сухих «Сергеи Довлатов: время, место, судьба» [14]. Однако Ваиль идет дальше. В отличие от авторитетного литературоведа-довлатоведа критик «невидимые миру слезы» [8, с. 136] «маленького человека» классическои литературы трансформирует во «внезапные, стилистически и психологически неожиданные, всхлипы его [Довла-това] персонажеи: мол, кто я, зачем я, куда иду?» [8, с. 136]. «Вечные» и «проклятые» вопросы русскои классики «адаптированы» Ваилем к современности и дефинированы как «всхлипы», стилистически и психологически немотивированные, не оставляющие сомнения в направленности критическои аксиологии автора «полноценного разбора».
На фоне выше приведенных двузначных оценок творчества современного прозаика упоминание Ваилем любимои книги Довлатова звучит в стилистике насмешки: «Довлатов хотел, чтобы и его читали с таким же комком в горле, которыи он ощущал, когда доходил до своего любимого места в самои своеи любимои русскои книге, „Капитанскои дочке", - до слов Пугачева: „Кто смеет обижать сироту?"» [8, с. 136-137]. Формальное построение суждения показательно: «.хотел, чтобы и его читали с таким же комком в горле, которыи.» Ранее не прошед-шии сравнения с Толстым и Достоевским, теперь Довлатов не выдерживает сопоставления с Пушкиным.
Образ автора в эссе Вайля
Компенсируя недостаточность «полноценного разбора» текстов Довлатова, Ваиль-кри-тик литературоведчески последовательно (вслед за образом героя) обращается к репрезентации образа автора, к стилевои манере нарратора, к творческои индивидуальности писателя-рассказчика.
По мысли исследователя, «довлатовскииязык неуязвим для времени и моды.» [8, с. 137]. Представляется, что в оценке критика звучит позитивное начало. Между тем симптоматично, в чем критик находит тому объяснение. На взгляд Ваиля, язык довлатовскои прозы «незатеи-лив без поисков особои индивидуальности» [8, с. 137], «Довлатов выиграл, не поддавшись искушениям создать собственный стиль.» [8, с. 137]. То есть отсутствие «особой индивидуальности» и «собственного стиля» возводится Ваилем в разряд квалификационных принципов, определяющих «немудреную» [8, с. 137] популярность рассказов писателя. Высказанное суждение, по понятным причинам, по краинеи мере спорно, чему свидетельством могут служить научные диссертации (кандидатские и докторские, литературоведческие и лингвистические), рассматривающие вопросы своеобразия стиля писателя, успешно атрибутирующие его особенные - довлатовские - черты [3, 4, 10, 13]. В этом плане достаточно вспомнить всего одну черту довлатовского стиля - особенную манеру художника писать все слова во фразе-предложении без повторения начальных букв (специалисты не раз подчеркивали особыи мелодичный строи довлатовского предложения).
Обращает на себя внимание констатация Ваилем внутренних, личностных мотивов «отказа» Довлатова от «собственного стиля» и «особои индивидуальности» - по Ваилю, это «нутряное, животное чувство языка» [8, с. 137]. Примечательными вновь оказываются «говорящие» эпитеты, использованные Ваилем, - «нутряное, животное...» На первый взгляд кажется,
что критик намерен связать это утверждение со стремлением Довлатова писать на простом и понятном «русском литературном языке» [8, с. 137]. Однако коннотативное значение избранных Ваилем определении вновь заставляет усомниться в точности метафоры, переключает внимание на двоиственность эмоционального контента выразительных характерологических эпитетов («животное чувство.»).
Факт и его эссеистическое осмысление
Наконец, в актуализации «феномена Довлатова» важное место в эссе-статье Ваиля занимает биография писателя, точнее - актуальная для литературоведения проблема связи биографии прозаика с его творчеством. Ваиль последователен в выборе аспектов литературоведческого анализа предпринимаемого им «полноценного разбора» - его внимание к биографи-ческои составляющеи творчества писателя воспринимается обоснованно закономерным.
Прежде всего Ваиль констатирует факт: «.интерес к личности автора [Довлатова] остается.» [8, с. 138]. Однако тут же уточняет: «.в этом отношении биография Довлатова безнадежно бесплодна.» [8, с. 138]. Ваиль мастерски выходит из парадоксальнои ситуации противоречащих друг другу контр-фактов и находит объяснение своему противосуждению: бесплодна «не потому что жизнь его малоинтересна и уж не потому что герметична. Как раз наоборот: он сам уже все рассказал до мельчаиших подробностеи.» [8, с. 138]. Ваиль умело балансирует на грани допустимого, смещается от «плюса» к «минусу», посредством сугубои субъективности демонстрируя видимость объективной репрезентации личности и творчества писателя.
В итоге «самое удивительное в феномене Довлатова» [8, с. 138], в представлении Ваиля, заключается в следующем: «Дело не в самом Довлатове, не в его прозе, не в характере его дарования, не в авторском образе. Дело в русскои читательскои традиции, которая освоила и присвоила Довлатова, домыслив за него то, чего этои традиции не хватило в довлатовских буквах и словах. А домыслив, преданно и искренне полюбила: как свое» [8, с. 138].
Заключительный вывод друга-критика парадоксален: «Дело не в самом Довлатове.», дело «не в его прозе.», «не в характере его дарования», даже «не в авторском образе» (Ваиль последовательно указал на те составляющие, которые инспектировал в статье). Главное, по Ваилю, - «русская читательская традиция». Мастером у Ваиля в итоге оказывается не Довла-тов, а читатель (точнее: читательскии «комплекс», о котором критик рассуждал выше), экс-проприировавшии писателя, занявшии его место и обеспечившии популярность прозаику-художнику. Настоичивое повторение отрицания «не» в финале статьи психологически репрезентативно - многократность эксплуатации отрицательных частиц «не» выдает истинную оценку Ваилем таланта (меры и уровня таланта) прозаика Довлатова, его «(полно-)ценности» и значения как художника.
Складывается назоиливое (признаем, не-научное) впечатление, что Ваиль мстит Довла-тову за некие прежние обиды («обидно быть комическим персонажем» [7, с. 279]), в том числе за те, о которых он упоминает в статье «Из жизни новых американцев» (2006), когда Довлатов «выставлял» соратника по радио «Свобода» «законченным дебилом» [7, с. 130]), за былую давнюю «вражду» [7, с. 278], упомянутую в статье «Великии город, окраина империи» (1994), которая (как свидетельствуют текст и подтекст) не была изжита «друзьями» (друзьями-врагами?), во всяком случае одним из них. «Ревнивое отношение» [7, с. 129] Ваиля к герою «разбора» очевидно.
В итоге можно сделать вывод: отдельные - единичные - двусмысленные оценки творчества и личности Довлатова, обнаруженные в статье Ваиля, могли бы показаться случаиностью, неточностями, могли бы оказаться в тексте «по недосмотру» автора. Однако строиная система двусмысленностеи, которые последовательно реализованы квалифицированным критиком посредством «богатого и могучего» русского языка на основе полисемии, омонимии, лексиче-скои вариативности языковых проявлении, заставляют предположить, что Ваиль сознательно играл в тексте со словом, порождая дуалистичность восприятия его оценок, эксплицируя намеренную дихотомию его субъективнои критическои аксиологии. Суммарность и сгущенность языковых стратегии, которые актуализировал Ваиль, демонстрируют сознательность двузначнои (подтекстово неоднозначнои) оценки, которая была осознанно (на наш взгляд) сформирована его текстом.
Некогда Ваиль писал о манере жизненного поведения Довлатова: «Не надо переоценивать: во всем ощущался оттенок ироническои игры. Но не надо и недооценивать: игра воспринималась серьезно.» [7, с. 125]. В данном случае игровои ход, эксплуатированный критиком в статье «Писатель для читателя», может быть удостоен тои же реакции: «не надо. недооценивать.» Интертекстуальныш пласт ваилевских языковых игр позволяет судить, насколько игра с «феноменом Довлатова» может быть «воспринята серьезно.»
Выводы
Таким образом, интертекстуальные пласты статьи-эссе Ваиля «Писатель для читателя» обнаруживают парадоксальные аксиологические ракурсы критическои наррации, осуществ-леннои критиком-другом ради «полноценного разбора» творчества Сергея Довлатова. Игра с лексическими, синтаксическими, стилевыми возможностями русского слова позволяет автору статьи мастерски «разоблачить» талант современного прозаика, внешне (на речевом уровне) оставаясь безупречно объективным, кажется, весьма точно воспроизводящим особенности манеры писателя. Другое дело, что «уровень полемики» [7, с. 126] такого рода смущает и заставляет усомниться в «дружескою» объективности критика. Подтекст ваилевскои статьи выводит исследование уже не к литературоведческим практикам, но к этико-психологическим.
Исследование выполнено при поддержке гранта Российского научного фонда № 22-28-01671, https://rscf.ru/project/22-28-01671/; Русская христианская гуманитарная академия.
Литература
1. Байбатырова Н. М. Авторские жанры публицистики П. Вайля и А. Гениса // Вестник Новосибирского ГУ. Сер. История, филология. 2012. Т. 11. №11. С. 27-31.
2. Байбатырова Н. М. Жанр эссе в публицистике русского зарубежья второй половины XX века // Проблемы науки. 2012. №12(12). С. 272-273.
3. Бирюкова О. А. Семантико-прагматические функции и стилистические возможности частиц в художественном тексте: на материале прозы С. Довлатова: автореф. ... канд. филол. наук. Владивосток, 2007. 20 с.
4. Букирева Т. А. Аспекты языковой игры: аномальность и парадоксальность языковой личности С. Довлатова: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Краснодар, 2000. 18 с.
5. Вайль П. В поисках Бродского // Свобода - точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе. М.: Астрель, 2012. С. 73-83.
6. Вайль П. Великий город, окраина империи // Свобода - точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе. М.: Астрель, 2012. С. 271-285.
7. Вайль П. Из жизни новых американцев // Свобода - точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе. М.: Астрель, 2012. С. 124-133.
8. Вайль П. Писатель для читателя // Свобода - точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе. М.: Астрель, 2012. С. 134-139.
9. Власова Е. А. Интертекстуальные пласты эссеистики Петра Вайля. СПб.: Алетейя, 2022. 56 с.
10. Власова Ю. Е. Жанровое своеобразие прозы С. Довлатова: автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2001. 24 с.
11. Генис А., Вайль П. Русская кухня в изгнании. М.: Пик, 1990. 176 с.
12. Довлатов С. Ремесло. СПб.: Азбука-классика, 2003. 157 с.
13. Матвеева И. В. Культурный и образный мир языка писателя: на материале произведений Сергея Довлатова: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Орел, 2004. 26 с.
14. Сухих И. Н. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб.: Культ-информ-пресс, 1996. 379 с.
15. Фразеологический словарь современного русского литературного языка: в 2 т. / Под ред. А. Н. Тихонова. М.: Флинта, 2004. Т. 1. 832 с.
Поступила в редакцию 16.02.2022 г.
DOI: 10.15643/libartrus-2022.2.2
Subtext and intertext in P. Vail's essay "A writer for readers" © E. A. Vlasova1*, O. V. Bogdanova2
1 Russian National Library 18 Sadovaya Street, 191069 Saint Petersburg, Russia.
2A. I. Herzen Russian State Pedagogical University 48 Moika River Embankment, 191186 Saint Petersburg, Russia.
*Email: kealis@gmail.com
The article offers an analysis of the essayistics of one of the popular representatives of the "third wave" of Russian emigration, Pyotr Vail, who created a number of literary essays devoted to the work and personality of A. Terts, I. Brodsky, S. Dovlatov, etc. The authors of the paper show that the intertextual connections of Weil's essay form the subtext layers of his journalism and generate paradoxical perspectives of the perception of the text. The authors trace how the Weil critic carries out, it seems, an objective analysis of the writer's work, but with an invariable degree of subjectivity demonstrates the duality of assessments, the axiological instability of the depicted. The critic plays with the reader, veiling the true assessment of the hero-writer, by means of intertext immersing antinomic axiology into the subtext. The analysis carried out in the article shows that the author-essayist remained an objective observer at the external level, but at the deep level of the text skillfully concealed his true judgment about the hero-artist. Indeed, it is precisely these features - the author's presence and subjective personality - that, in our opinion, become signs of Vail's special style, that is, they deserve to outline the purpose of this study - to take a closer look at the nature of the linguistic realities to which the essayist refers. Playing with the lexical, syntactic, stylistic possibilities of the Russian word allows the author to "expose" masterfully the talent of a modern prose writer, outwardly (at the speech level) remaining flawlessly objective, it seems, reproducing very accurately the features of the writer's manner.
Keywords: P. Vail, essays, subtext strategies, axiology, tendency.
Acknowledgments. The study was supported by a grant from the Russian Science Foundation № 22-28-01671, https://rscf.ru/en/project/22-28-01671/; Russian Christian Academy for the Humanities.
Published in Russian. Do not hesitate to contact us at edit@libartrus.com if you need translation of the article.
Please, cite the article: Vlasova E. A., Bogdanova O. V. Subtext and intertext in P. Vail's essay "A writer for readers" // Liberal Arts in Russia. 2022. Vol. 11. No. 2. Pp. 103-112.
References
1. Baibatyrova N. M. Vestnik Novosibirskogo GU. Ser. Istoriya, filologiya. 2012. Vol. 11. No. 11. Pp. 27-31.
2. Baibatyrova N. M. Problemy nauki. 2012. No. 12(12). Pp. 272-273.
3. Biryukova O. A. Semantiko-pragmaticheskie funktsii i stilisticheskie vozmozhnosti chastits v khudozhestven-nom tekste: na materiale prozy S. Dovlatova: avtoref. ... kand. filol. nauk. Vladivostok, 2007.
4. Bukireva T. A. Aspekty yazykovoi igry: anomal'nost' i paradoksal'nost' yazykovoi lichnosti S. Dovlatova: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Krasnodar, 2000.
5. Vail P. Svoboda - tochka ot-scheta. O zhizni, iskusstve i o sebe. Moscow: Astrel', 2012. Pp. 73-83.
6. Vail P. Svoboda - tochka ot-scheta. O zhizni, iskusstve i o sebe. Moscow: Astrel', 2012. Pp. 271-285.
7. Vail' P. Svoboda - tochka ot-scheta. O zhizni, iskusstve i o sebe. Moscow: Astrel', 2012. Pp. 124-133.
8. Vail' P. Svoboda - tochka ot-scheta. O zhizni, iskusstve i o sebe. Moscow: Astrel', 2012. Pp. 134-139.
9. Vlasova E. A. Intertekstual'nye plasty esseistiki Petra Vailya [Intertextual layers of Pyotr Vail's essays]. Saint Petersburg: Aleteiya, 2022.
10. Vlasova Yu. E. Zhanrovoe svoeobrazie prozy S. Dovlatova: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Moscow, 2001.
11. Genis A., Vail P. Russkaya kukhnya v izgnanii [Russian cuisine in exile]. Moscow: Pik, 1990.
12. Dovlatov S. Remeslo [Craft]. Saint Petersburg: Azbuka-klassika, 2003.
13. Matveeva I. V. Kul'turnyi i obraznyi mir yazyka pisatelya: na materiale proizvedenii Sergeya Dovlatova: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. Orel, 2004.
14. Sukhikh I. N. Sergei Dovlatov: vremya, mesto, sud'ba [Sergei Dovlatov: time, place, fate]. Saint Petersburg: Kul't-inform-press, 1996.
15. Frazeologicheskii slovar' sovremennogo russkogo literaturnogo yazyka: v 2 t. [Phraseological dictionary of the modern Russian literary language: in 2 vol.]. Ed. A. N. Tikhonova. Moscow: Flinta, 2004. Vol. 1.
Received 16.02.2022.
