CC BY
12
DOI: 10Л5643/НЬаг1г^-2022.1.4
Петр Вайль «В поисках Бродского» (интертекстуальный дискурс)
© О. В. Богданова1*, Е. А. Власова2
1Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена Россия, 191186 г. Санкт-Петербург, набережная реки Мойки, 48.
2Российская национальная библиотека Россия, 191069 г. Санкт-Петербург,улица Садовая, 18.
*ЕтаП: olgabogdanova03@mail.ru
В статье рассматриваются интертекстуальные стратегии Петра Вайля в эссе «В поисках Бродского» (2008) и осмысляются особенности эссеистического дискурса известного публициста-эмигранта. В работе показано, что даль «свободного эссе», жанровая природа которого предполагает высокую степень субъективности и мозаичности, в тексте Вайля серьезно теснится принципами фактологии и фактографии, стремлением точно зафиксировать дату, адрес, время года, привести историческую справку, включить в текст сведения из путеводителя по Венеции. Как показано в ходе анализа, использование Вай-лем приемов экскурсионно-туристического обзора позволяет эссеисту компенсировать недостаток непосредственных сведений об Иосифе Бродском, но подменить их увлекательными (и отвлекающими) историями, например, о рождении блюда под названием «Карпаччо» или о роскошном приеме во дворце венецианского дожа. Гарантом объективности сообщаемых фактов о знакомстве Вайля с Бродским становится личность самого рассказчика, который любую историю о поэте неизменно сопровождает ремарками «и я тоже...», «я также...», которые словно привязывают сведения к реальности, прочно и надежно скрепляют их с действительностью. Интертекстуальный пласт эссе Вайля в значительной мере пронизан цитацией, которая, в первую очередь, ориентирована на поэзию Бродского, но не в меньшей степени - и на туристический путеводитель, условно разрабатываемый и предлагаемый Вайлем маршрут «Бродский в Венеции». Жанровые доминанты оказываются сильно смещенными в эссе Вайлем, по сути, подменяя специфику эссеистического субъективного дискурса стратегиями фактуальной публицистики.
Ключевые слова: П. Вайль, И. Бродский, эссеистика, жанрово-композиционные особенности, приемы документализации, фактография, интертекстуальный план.
Интертекстуальный дискурс применительно к публицистике рассматривается исследователями крайне редко [4-7]. Как правило, литературный диалог предполагает коммуникацию прежде всего между текстами художественными, главным образом широко известными, хрестоматииными, «прецедентными» (Ю. Н. Караулов [8]), глубоко проникшими в «коллективное (под)сознание» и ментально закрепленными. Между тем, по словам И. В. Арнольд, «интертекст может отличаться от включающего текста по жанру» [1, с. 264], а практика научных наблюдении демонстрирует, что публицистика довольно последовательно экспроприирует интертекстуальные стратегии различных родовых модификации, использует потенциальную энергию иножанрового «первичного» текста. Рецептивный уровень публицистики, особенно публицистики художественнои, литературной, предполагает апелляцию к интертекстемам
беллетристики как к средству активации содержательного потенциала «нехудожественного» текста. Иными словами, современная публицистика, наряду с художественной прозой, может оказаться полноценным объектом интертекстуальнои аналитики.
В этом плане публицистика Петра Ваиля, известного литературного критика и эссеиста, эмигранта, предоставляет богатыи материал, особенно интересный тем, что субъектами лич-ностнои рефлексии Ваиля в целом ряде его эссе становились именно литераторы, русские писатели-эмигранты, среди которых Абрам Терц, Сергеи Довлатов, Иосиф Бродскии и др.
Один из самых емких сборников публицистики П. Ваиля «Свобода - точка отсчета», помимо эссе о С. Довлатове, А. Терце, С. Гандлевском, Б. Ахмадуллинои, В. Голышеве и других литераторах, включает ряд эссе, посвященных только Иосифу Бродскому, - «В поисках Бродского», «Как поэты спасли мир», «Покрои языка», «О скуке и смелости», «Последняя книга Бродского», «Державный снегирь на похоронах Жукова», «Пятая годовщина», «Август в январе», «Журнал в Америке». Композиционное расположение (в самом начале главы о писателях) и количественный состав статеи о Бродском (9) свидетельствуют о значимости имени и личности поэта для Ваиля-эссеиста. Бродскии составляет самую внушительную часть литературных воспоминании-размышлении, которые занимают публициста.
Интертекстуальныи потенциал эссе Ваиля о Бродском формируется изначально - уже только избранием в качестве субъекта повествования поэта, личности выдающеися, признан-нои в литературном сообществе. Написанные в разные годы (преимущественно уже после смерти Бродского, исключение составляет только интервью «Журнал в Америке»), ряд публицистических зарисовок Ваиля о поэте открывает эссе с символическим названием «В поисках Бродского» (не случаино это название впоследствии было использовано и другими авторами-публицистами, например, Ю. Лепским [9]). Ваиль занимается «поисками»-«разысканиями» Бродского, оказавшегося к моменту создания эссе - 2008-и год - уже вне пределов земного существования.
Жанр литературного эссе a priori предполагает повествование свободнои формы и композиции, актуализацию нарративнои образности, афористичность мышления, подвижность вводимых ассоциации [11, с. 477].
Личность Бродского, гениального поэта, неординарного стихотворца, «интертекстуальная» сама по себе, в силу непосредственнои связи с литературои продуцирует интертекстуальныи контекст эссе.
Классическая форма эссе допускает возможность формировать повествование о другом через собственное я - именно так и начинается рассказ-воспоминание Ваиля: о Бродском через себя. «История нашего знакомства с Иосифом Бродским начинается в декабре 1977 года. Я в это время жил в Риме...» [2, с. 73]. Намерение подчеркнуть, выделить «малость» я в сравнении со значительностью его приводит эссеиста к избранию разговорнои и иронизированнои манеры повествования, к чередованию забавных эпизодов, в которых оказывался герои-рас-сказчик, особенно в непривычнои и новои для него атмосфере «забугорья», в частности, в Венеции. Рассказ о себе в экспозиционных абзацах густо пронизан разговорнои лексикои, сни-женно окрашеннои и намеренно акцентированной «короче говоря», «так вот», «халява», «девица», «шляясь», «изрядно выпили» и др.
В тои же огрубленно разговорнои стилистике Ваилем воссоздается и эпизод первои встречи с Бродским. «В один из днеи моего счастливого пребывания здесь, в кулуарах бьен-нале, я увидел, что какои-то человек пытается проити, а служитель его не пускает» [2, с. 74].
«Мое счастливое пребывание» противопоставлено «кулуарам бьеналле», респектабельный я -«какому-то человеку», неудачная попытка проити - «мы со служителем договорились». Несколько позже повествователь прибегнет к стратегии оправдания: «Стихи его я, разумеется, знал, но откуда ж мог знать, как он выглядит!» [2, с. 74]. Примечательно, что, эксплицируя первое впечатление на лексическом уровне, на внеязыковом Ваиль «без слов» обнаруживает «несоответствие», которое бросилось ему в глаза - между величием уже известного к тому времени поэта и его непримечательным внешним видом («какои-то»). Первоначально избранный иронико-насмешливый характер наррации кардинально меняется на патетически торжественный: «А примерно через день Бродскии читал свои стихи в [однои] из аудитории бьен-нале. Я впервые слушал его неподражаемое литургическое пение стихов...» [2, с. 74].
В рамках эссе Ваиль-публицист, Ваиль-критик избирает тактику «неитральности» и «объективности» в изображении Бродского - он практически избегает выражения субъективнои точки зрения, купирует эмоциональность и стремится быть объективным «сторонним наблюдателем». Между тем личностная компонента дает о себе знать: повествователь не может не признать гениальное превосходство поэта и человека Бродского. Личные амбиции автора (субъективные переживания, допускаемые жанром эссе) насыщают текст, эксплицируя желание нарратора хоть в чем-то быть не хуже, а то и лучше героя повествования.
Начиная повествование о том или ином эпизоде из жизни Бродского (напр., «Он жил тогда в „Лондре" - отеле на главнои набережнои Венеции» [2, с. 74]), Ваиль последовательно и обязательно приводит историческую справку о месте, помещает самого Бродского в контекст гео-графическои координаты.
«Там неподалеку знаменитый „Харрис-бар", где бывала куча знаменитостей в частности Хемингуэи, а вот теперь и Бродскии» [2, с. 74] - сообщает Ваиль. Не ограничиваясь этим, следом автор приводит мини-историю о коктеиле «Беллини», «фирменном изобретении „Харрис-бара"» [2, с. 74], а далее воспроизводит предание о появлении итальянского мясного блюда под названием «Карпаччо», созданного хозяином «Харрис-бара» специально для некои знаме-нитои актрисы, приехавшеи на Венецианскии кинофестиваль [2, с. 74-75]. Информационно-экскурсионный блок, занимающии значительный объем текста, кажется, нужен повествователю, чтобы воссоздать атмосферу пребывания в Венеции Бродского: «Не исключено, что в Рождество 1977 года Бродскии, очень любившии мясо в любых видах, и Сюзан Зонтаг ели карпаччо здесь, в „Харрис-баре"» [2, с. 75]. Но одновременно этот ход эксплицирует и характерную особенность наррации - демонстрацию осведомленности и компетентности автора, высказывающего предположение о визите Бродского в Венецию («Не исключено...»), но компенсирующего недостаток сведении, т.е. собственный домысел, достоверной информациеи из путеводителя.
Ваиль фактически беллетризирует публицистическую наррацию, усиливает ее художественно-интертекстуальный эффект: модель поведения героев из диахронического пласта ал-люзиино связывается с пластом синхроническим, характер отношении персонажеи из прошлого проецируется на настоящее, литературные реминисценции находят отражение в эссеи-стическои реальности. Появление знаковых и значимых - знакомых - имен (= интертекстем) усиливает эффект подлинности: писатель Хемингуэи, скульптор Беллини, художник Карпаччо (профессиональная принадлежность последнего выделена Ваилем [2, с. 75]) оказываются рядом с Бродским, по-своему гарантируя правдивость рассказа о поэте.
Мини-рассказы о «подлинном» Бродском в Венеции обеспечиваются у Ваиля размышлениями преимущественно ресторанно-гастрономического толка. Помимо «Харрис-бара»,
повествователь вспоминает еще о трех ресторанных адресах, «любимых» [2, с. 76] Бродским: «...ресторанчик „Локанда Монтин"... Это в пяти минутах от дома 923» [2, с. 76]. Далее: «...еще один [адрес] - траттория „Алла Риветта" - неподалеку от Сан-Марко, где подают чикетти - маленькие бутербродики, которые Иосиф обожал» [2, с. 76]. А последнии адрес, по словам автора-рассказчика, «понравился лично мне [ему] больше других - харчевня „Маскарон", неподалеку от церкви Санта Мария Формоза. Там на простых деревянных столах бумажные скатерти, с потолка свисают лампочки на плетеных проводах, а в меню всего три-четыре блюда. Не хочешь -не ешь. Зато если захочешь - не пожалеешь. Иосифу нравилась эта непритязательность и отсутствие помпы, мне тоже» [2, с. 76-77].
Жанр эссе не только допускает, но и подразумевает высокии уровень стилевои субъективности: автор потому и избирает жанр эссе, чтобы открыто выразить собственную точку зрения. Однако, как уже было отмечено, Ваиль стремится создать иллюзию подлинности (в том числе за счет собственного присутствия), в результате в ряде случаев повествование о Бродском обретает характер повествования о себе (о себе рядом с Бродским).
Так, история посещения Бродским в Венеции вдовы поэта Эзры Паунда, скрипачки Ольгои Радж, самим Ваилем манифестируется как желание рассказать об истории создания эссе «Набережная Неисцелимых»: «Я говорю об этом визите только потому, что благодаря ему возникло это легендарное название знаменитого эссе Иосифа - Fondamenta degli 1псигаЫН» [2, с. 75]. И деиствительно, автор-повествователь инспектирует источники, вводит в текст фрагменты разговоров-интервью с жителями Венеции, привлекает историческии материал, чтобы доказать, что набережная с таким названием существует («С этои набережнои связана одна загадка. Многие считают, что ее не существует» [2, с. 75]). Между тем кульминационная точка истории с названием набережнои и, как следствие, с названием эссе Бродского оказывается сориентирована Ваилем прежде всего на самого себя, на собственную причастность к появлению названия известного эссе Бродского.
Прямое обращение к читателю, звательная форма глагола, используемая автором, привлекают внимание к главному: «Знаете, в Нью-Иорке он [Бродскии] дал мне почитать это эссе в рукописи - по-англииски. Заглавие же было по-итальянски: Fondamenta degli 1псигаЫН. В разговоре Бродскии сказал: по-русски будет „Набережная Неизлечимых". (Это потому, что в этом месте когда-то существовал госпиталь, где содержались неизлечимые сифилитики.) Я тогда сказал, что „неисцелимых" звучит лучше „неизлечимых". Он тут же согласился: да, так лучше. <...> У меня хранится экземпляр этои книги с дарственнои надписью: „От неисцелимого Иосифа"» [2, с. 76].
Стремление создать достоверный портрет Бродского и придать эффект подлинности подкрепляется в эссе Ваиля использованием «бродских» цитат. Цитация на интертекстуальном уровне множит и усиливает «объем» присутствия Бродского в тексте, поддерживает броскую ауру повествования. При этом претекстом Ваилю служат как цитаты из Бродского, так и его суждения, источники письменные и вербальные.
Воспроизводя сведения о первом визите Бродского в Венецию зимои 1973 г., Ваиль приводит цитатное свидетельство: «Об этом у него есть свидетельство в „Набережнои Неисцелимых"» [2, с. 77] - и обращается к цитате из эссе Бродского: «Мы высадились на пристани Accademia, попав в плен твердои топографии и соответствующего морального кодекса. После недолгих блуждании по узким переулкам меня доставили в вестибюль отдававшего монастырем пансиона, поцеловали в щеку - скорее как Минотавра, мне показалось, чем как доблестного
героя, - и пожелали спокоинои ночи... Пару минут я разглядывал мебель, потом завалился спать» [2, с. 77].
Ваиль интертекстуален как в плане обращения к цитатному материалу «из Бродского», так и в связи с его рефлексиеи на приводимые «свидетельства». Эссеист-публицист (вероятно, невольно) использует модель суждения, которое много раньше выказал Я. Гордин применительно к архангельскои деревне, в которои Бродскии в середине 1960-х гг. отбывал ссылку. По словам друга Бродского, деревне Норинскои очень повезло: с именем Бродского она вошла в историю [3, с. 11-143]. Именно эту формулу - повезло - использует и Ваиль. Говоря об Асса-demia, публицист произносит - «этому пансиону очень повезло...» [2, с. 77]. Чуть позже, переходя к рассказу об отеле «Лондра» на набережнои Скьявони, Ваиль вновь прибегает к тои же формулировке - «Так же повезло отелю „Лондра".» [2, с. 77]. «Литературоведческий» психоанализ позволяет предположить, что и о себе Ваиль мог бы сказать - ему тоже повезло общаться с Бродским. Хотя вербализации этои синтагмы у Ваиля нет.
Обращает на себя внимание, что если Ваиль точно воспроизводит около-бродские факты и сведения (имена, даты, цифры, номера домов, названия улиц и ресторанов, в т.ч. исторические реалии), то далее констатации услышанных слов Бродского, как правило, не идет. Публицист приводит суждения Бродского, но уходит от их интерпретации.
Так, в ходе описания ситуации знакомства с Бродским Ваиль передает слова поэта-эмигранта: «Бродскии сказал тогда, что русскому человеку лучше жить если не в России, то в Америке. Потом я много раз вспоминал эти его слова. Вероятно, он имел в виду и многонациональ-ность, и масштаб территории, то, что было похоже на СССР...» [2, с. 74]. Если в этом случае он позволяет себе высказать лаконичное предположение («вероятно»), то в другои ситуации реакция-рефлексия практически отсутствует: «Посмотрите напоследок через пролив на сосед-нии остров Джудекку. Это, пожалуи, единственное место в Венеции, которое напоминает Неву. Может быть, поэтому оно было дорого ему <Бродскому>. Не знаю, он ничего не говорил об этом» [2, с. 77].
Подобную сдержанность Ваиль демонстрирует и в описании раиона Кастелло. По словам рассказчика, Бродскому «такие рабочие рыбацкие кварталы Венеции чем-то напомина<ли> любимую им Малую Охту в Питере» [2, с. 78]. Характерно признание нарратора: «Не знаю, он ничего не говорил об этом.» - предлагаемые Ваилем сопоставления остаются в эмбриональном состоянии.
В отличие от Я. Гордина или Л. Лосева, ленинградцев-петербуржцев, в течение многих лет друживших с Бродским и хорошо знающих ленинградско-петербургские перспективы, рижанин Ваиль не решается посягнуть на психологические глубины личности Бродского, на его скрытые внутренние ассоциации (в том числе петербургские). Эссеистическии дискурс, с присущим ему «исключительным субъективным мнением» [11, с. 477], ослабляется, привнося в эссе черты дневника или мемуарных заметок. Ваиль, склонньш к экскурсионно-туристиче-скои точности (не случаино его эссе «В поисках Бродского» было переведено в кинематогра-фическии видеоряд), осторожно генерирует предположение, сопоставление-параллель, кажется, «разгадку», однако не допускает вымысла и домысла и оставляет предположение в свернутом виде.
Я-свидетельство Ваиля трансформирует субъективную интенцию в объективную, я автора (наряду с календарем и точными датами) встраивается в ряд фактографических аргументов, утверждающих и подтверждающих правдивость разыскании о Бродском. Сообщение
Вайля: «В 93-м я останавливался здесь <Accademia> и послал Бродскому открытку из этого пансиона...» [2, с. 77] - столь же фактографично, как календарная дата или упоминание имени Байрона или Хемингуэя.
Более того, даже стихотворные цитаты Бродского Ваиль сопровождает историческими экскурсами. Рядом за цитатои из стихотворения «Сан-Пьетро»: ...Электричество
продолжает в полдень гореть в таверне. Плитняк мостовои отливает желтои жаренои рыбои...
За сигаретами вышедшии постоялец возвращается через десять минут к себе по пробуравленному в тумане его же туловищем туннелю... [2, с. 78] - публицист размещает цитату из путеводителя: «...древнии собор Сан-Пьетро с покосив-шеися колокольнеи... с половины пятнадцатого до начала девятнадцатого века он, а не Сан-Марко, был кафедральным собором города» [2, с. 78]. Интертекстуальными претекстами Ваиля деиствительно, согласно И. В. Арнольд, становятся «отличающиеся. по жанру» [1, с. 264] источники. «Свободное» (по природе своеи) эссе склоняется в сторону хронологии и топографии, трансформируется в биографические заметки, в которых я-автора оттеняет я-ге-роя, даже более - растушевывает его. На первый план выдвигается личность рассказчика - см. реплику Ваиля: «.я, честно говоря, тут ближе к нему. Как и во многом другом» [2, с. 79]. «В поисках Бродского» оборачивается «поисками себя» и своего места (неподалеку от Бродского).
Подчеркнутое и подчеркиваемое сближение автора и героя заставляет предположить внутреннее родство эссеистических персонажеи, порождает впечатление общения героев «на ты». Между тем точность нарративнои стратегии Ваиля обнаруживает иное: герои общались «на вы», приятелями или друзьями не были. «Нет, не могу сказать, что мы были с Иосифом друзьями» [2, с. 79]. Подобно тому как повествователь обращается к Бродскому «во мн. ч.»: «.к кому вы относитесь как к старшему?» [2, с. 79], так и Бродскии в обращении к Ваилю использует уважительно-дистанцирующее местоимение: «.вы что, хотите сказать, что знаете даты жизни Альбана Берга?» [2, с. 80]. Констатация вы-формы примечательна не только сама по себе (как знак дистанции между героями), но и в плане расширения интертекстуального поля эссе. Если в ответе на вопрос о «старших» появляется имя друга Бродского - литературного критика Льва Лосева (заметим, автора книги в серии «ЖЗЛ» «Иосиф Бродскии» [10]), то в истории с датами жизни Альбана Берга возникает музыкальный background, маркирующии атмосферу в семье Бродских. (Заметим, что и в данном случае Ваиль выступает буквалистом: он не просто описывает внешность жены Бродского Марии Соццани, но и вводит в текст «избыточный» рассказ об ее отце, «высокопоставленном управляющем в компании „Пирелли"» [2, с. 80]). Точность знания о другом замещает точность представлении о первом, документальный потенциал эссе прирастает.
Как и в ряде случаев, Ваиль историю о Бродском соотносит с собои: «победа» в одном случае (о датах жизни Альбане Берга) порождает рассказ о торжестве в другом. Эпизод о Берге Ваиль распространяет и дополняет другим: Бродскии «не любил, если кто-то о чем-то знал больше. Однажды мы поспорили о Чарли Паркере. Бродскии утверждал, что Паркер играл на
тенор-саксофоне, но я-то знал точно, что на альте. Короче, поспорили на бутылку хорошего вина. Через некоторое время я принес ему доказательства, но бутылку хрен получил. Понятное дело, он не проигрыша пожалел: вообще был очень щедрым и широким человеком, обожал делать подарки, и не просто, а именно дорогие подарки. Но ту историю он как-то замотал: не любил проигрывать» [2, с. 80].
Ваиль-повествователь выводит себя в образе героя великодушного («Понятное дело, он не проигрыша пожалел.»), однако формы наррации (речи автора-персонажа) демонстрируют меру торжества, которое испытывает рассказчик. Использование противительного союза но, местоименного постфикса -то, инверсивная конструкция («ноя-то знал точно.») демонстрируют нескрываемую радость еще однои победы над «феноменально образованным и осведомленным человеком» [2, с. 80]. Оборот «не чета мне» [2, с. 80] в смысле «я ему-Бродскому не чета» в контексте приведеннои ситуации (приведенных ситуации) прочитывается с дополнительным смыслом: «не чета», «но я-то.»
Согласно хронологическому принципу, композиционно опосредующему повествование, последним местом «встречи» повествователя с Бродским оказывается остров Сан-Микеле. Рассказ Ваиля о похоронах (перезахоронении) Бродского по-прежнему пронизан фактографией «28 января 1996 года» [2, с. 82], «вечер в июне 97-го» [2, с. 83], «через два дня» [2, с. 83], «в тех апартаментах, где жил когда-то Баирон» [2, с. 83] и др. Именная интертекстема «Баирон» появляется неожиданно и граничит с диссонансом, она уточняет туристическо-экскурсион-ную реалию (нарративная стратегия, своиственная Ваилю: «Вот что известно точно.», «Вон видите.», «А вот и еще одна достопримечательность.» и др.), но тем самым одновременно разрушает возникающую в тексте тональность прощания-расставания.
В рассказе о выборе места захоронения Бродского Ваиль выводит на первыи план соображения прагматические («Место для захоронения Иосифа выбрала Мария», «как раз на полпути между Россиеи, родиной, и Америкои, давшеи ему приют, когда родина прогнала» [2, с. 82]). При этом интертекстуально-путеводительскии ракурс вновь оказывается эксплуатированным. Ваиль сообщает, что Бродскии похоронен неподалеку от Дягилева и Стравинского, невдалеке от Паунда.
В ходе заключительных размышлении Ваиль в третии раз (после упоминания набереж-нои Джудекки // Невы и раиона Кастелло // Малои Охты) вводит в повествование элемент «петербургского текста». Венеция оказывается, по мысли рассказчика, самым любимым городом поэта: «.он дейтвительно любил этот город. Больше всех городов на земле» [2, с. 82]. Жанр эссе, предполагающии независимость мнения автора, обретает долю личностности Ваиля: «У меня на этот счет есть свое соображение.» [2, с. 82]. Однако заключительные суждения рассказчика спорны: Ваиль-непетербуржец упускает «кровную» связь между южнои и севернои Венециями, а Ваиль-эмигрант ставит «независимость» и «свободу» (напомнив об эпизоде, когда ленинградскии подросток «нашел в себе силы встать из-за парты в восьмом классе и навсегда уити из школы» [2, с. 82]), в качестве определяющих составляющих личности поэта. И то, и другое суждения чрезмерно прямолинеины и категоричны, а желание обозначить свою роль рядом с Бродским (вновь) ослабляет потенциал финальных строк. «У Иосифа тут замечательное соседство, через ограду - Дягилев, Стравинскии. На табличке с указателями направления к их могилам я тогда от руки написал фломастером и имя Бродского. Эту надпись все время подновляют приходящие к его могиле» [2, с. 82]. Последнее замечание, озвученное через 12 лет после смерти поэта (эссе написано в 2008-м), эксплицирует
элемент самолюбования. Формируется впечатление, что через десяток лет после похорон имя поэта все еще не размещено на указателях и не значится в путеводителях. Вайль-рассказчик предстает оппозиционером («фломастером.», «от руки.»), а его деяние - «я написал.» - почти фрондистским.
Описание памятника на могиле Бродского по-прежнему фактографично. «.надгробие сделал хорошии знакомый Иосифа еще по Нью-Йорку, художник Володя Радунский, они жили по соседству, их дети играли вместе (сейчас Володя живет в Риме). Получилось скромное, изящное, в античном стиле надгробие с короткои надписью на лицевои стороне на русском и англииском: „Иосиф Бродскии Joseph Brodsky 24 мая 1940 г. - 28 января 1996 г." Правда, на об-ратнои стороне есть еще одна надпись по латыни - цитата из его любимого Проперция: Letum non omnia finit -со смертью все не кончается» [2, с. 83]. Обилие стороннеи информации в одном абзаце показательно.
В итоге эссе Ваиля «В поисках Бродского» насыщается фрагментами экскурсии по тем местам Венеции, где бывал (мог бывать) Бродскии. Даль «свободного эссе» подменяется главкои путеводителя «Бродскии в Венеции», эссеистическая личностность и эмоциональность репрезентируются только последнеи фразои о «чистом, розовом от здешних черепичных крыш воздухе» [2, с. 83]. Однако если у Бродского «чистыи осеннее-зимнии, розовыи от черепичных кровель местный воздух» пахнет «освобождением клеток от времени» («С натуры»), то у Ваиля -«запахом мерзлых водорослеи» и «тысячью прикосновении» [2, с. 83].
Таким образом, завершая разговор об эссеистическом дискурсе Ваиля, можно отметить, что он с несомненностью пронизан интертекстуальными аллюзиями, которые формируются прежде всего самим субъектом повествования - поэтом Бродским. Ваиля интересует личность Бродского, но акцент сделан на творческих составляющих поэта и отчасти эссеиста Бродского («Набережная Неисцелимых»), автор стремится выделить «литературные» ситуации (толчок к созданию того или иного стихотворения, корректировка названия эссе «Набережная Неизлечимых» и др.), приводит обширные поэтические цитаты из Бродского. То есть литературный ракурс эссе устоичив и выразителен.
Между тем эссе Ваиля отличает тенденция к фактографии, которая обеспечивается обращением к точнои датировке (времени, места, события), к географическои и топонимическои адресности («в пяти минутах.», «близ собора.», «неподалеку от раиона...»), к называнию тои или инои локации (пансионат «Accademia», бар «Харрис» (Харрис-бар), харчевня «Маскарон», гостиница «Лондре», коктеиль «Беллини» и др.), к историческои параллели (Баирон, Хемингуэи, Паунд, Дягилев, Стравинскии, Галич, Лосев и др.). Документированию повествования служат обширные цитаты как из Бродского, так и из венецианских путеводителеи. Как было сказано выше, цитация из Бродского нередко сопровождается Ваилем привязкои к карте Венеции (поэзия размещается на координатнои сетке).
Наконец, самым серьезным гарантом достоверности повествования Ваиля становится сам Ваиль - его присутствие рядом с Бродским, его осведомленность об истоках возникновения каких-либо литературных текстов. И, несомненно, высшим критерием правдивости эссеисти-ческого повествования оказывается собственно авторское (само)чувствование: «и я тоже.», неизменное (видимое или скрытое) сравнение «я и он». Даже пребывание в том же отеле, в котором некогда останавливался Бродскии, служит для Ваиля гарантом взаимосвязи «он и я».
В целом сдержанная субъективность наррации вытесняется у Ваиля объективностью экс-курсоводческои практики. Завершающая фраза эссе: «Вы хотели бы встретиться с Бродским?
Извольте. Он здесь. Сделаите только шаг» [2, с. 83] - театрально приглашает к пешеходнои прогулке по местам Бродского в Венеции, тем самым смещая жанровые доминанты литературного эссе в сторону туристического путеводителя. Эссеистическии дискурс субъективированного размышления смещается в сторону объективирующих тенденции традиционнои публицистики.
Литература
1. Арнольд И. В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. М.: Либроком, 448 с.
2. Вайль П. Свобода - точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе. М.: Астрель-Согр^, 2012. 701 с.
3. Гордин Я. Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: о судьбе Иосифа Бродского. М.: Время, 2010. 256 с.
4. Жданова А. В. Использование литературных реминисценций в публицистическом тексте // Вестник Волжского ун-та им. В. Н. Татищева. 2013. Т. 2. №4. С. 5-13.
5. Жданова А. В. Особенности проявления интертекстуальности в публицистическом тексте // Ученые записки Казанского университета. Сер. Гуманитарные науки. 2015. Т. 157. №4. С. 72-85.
6. Жданова А. В. Специфика использования интертекста в очерке В. Гроссмана «Июль 1943 года» // Пушкинские чтения-2013. Художественные стратегии классической и новой литературы. Жанр, автор, текст / Под ред. В. Н. Скворцова. СПб.: Изд-во ЛГУ им. А. С. Пушкина, 2013. С. 263-269.
7. Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе: сб. докладов МНК (Магнитогорск, 1214 ноября 2003 г.) / Сост. О. С. Климова. Магнитогорск: Изд-во МаГУ, 2003. 700 с.
8. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М.: Изд-во ЛКИ, 2007. 260 с.
9. Лепский Ю. М. В поисках Бродского: книжка-маршрут. М.: Российская газета, 2010. 192 с.
10. Лосев Л. Иосиф Бродский: опыт литературной биографии. М.: Молодая гвардия, 2010. 446 с.
11. Словарь литературоведческих терминов / Сост. Л. И. Тимофеев, С. В. Туров. М.: Просвещение, 1974. 509 с.
Поступила в редакцию 08.02.2021 г.
DOI: 10.15643/libartrus-2022.1.4
Peter Weil "In Search of Brodsky" (intertextual discourse) © O. V. Bogdanova1*, E. A. Vlasova2
1A. I. Herzen Russian State Pedagogical University 48 Moika River Embankment, 191186 Saint Petersburg, Russia.
2Russian National Library 18 Sadovaya Street, 191069 Saint Petersburg, Russia.
*Email: olgabogdanova03@mail.ru
The authors of the article study the intertextual strategies of Peter Weil in the essay "In Search of Brodsky" (2008) and comprehends the features of the essayistic discourse of the famous expatriate publicist. The authors show that the distance of the "free essay", the genre nature of which implies a high degree of subjectivity and mosaic, in Weil's text is seriously cramped by the principles of factology and factography, the desire to accurately fix the date, address, time of year, to provide historical information, to include information from a guide to Venice in the text. As shown in the course of the analysis, Weil's use of the techniques of an excursion and tourist review allows the essayist to compensate for the lack of direct information about Joseph Brodsky, but to replace them with fascinating (and distracting) stories, for example, about the birth of a dish called "Carpaccio" or about a luxurious reception in the palace of the Doge of Venice. The personality of the narrator himself becomes the guarantor of the objectivity of the reported facts about Weil's acquaintance with Brodsky, who invariably accompanies any story about the poet with remarks "and I too...", "I also ...", which seem to bind the information to reality, firmly and securely fasten them together. The intertextual layer of Weil's essay is largely permeated with a quotation, which, first of all, is focused on Brodsky's poetry, but no less on the tourist guide, the route "Brodsky in Venice" conditionally developed and proposed by Weil. Genre dominants turn out to be strongly displaced in the essay by Weil, essentially replacing the specifics of essayistic subjective discourse with strategies of factual journalism.
Keywords: P. Weil, I. Brodsky, essayistics, genre-compositional features, documentalization techniques, factography, intertextual plan.
Published in Russian. Do not hesitate to contact us at edit@libartrus.com if you need translation of the article.
Please, cite the article: Bogdanova O. V., Vlasova E. A. Peter Weil "In Search of Brodsky" (intertextual discourse) / / Liberal Arts in Russia. 2022. Vol. 11. No. 1. Pp. 47-57.
References
1. Arnold I. V. Semantika. Stilistika. Intertekstual'nost' [Semantics. Stylistics. Intertextuality]. Moscow: Librokom,.
2. Weil P. Svoboda - tochka ot-scheta. O zhizni, iskusstve i o sebe [Freedom is the starting point. On life, art and myself]. Moscow: Astrel'-Corpus, 2012.
3. Gordin Ya. Rytsar' i smert', ili Zhizn' kak zamysel: o sud'be Iosifa Brodskogo [Knight and death, or Life as a plan: about the fate of Joseph Brodsky]. Moscow: Vremya, 2010.
4. Zhdanova A. V. Vestnik Volzhskogo un-ta im. V. N. Tatishcheva. 2013. Vol. 2. No. 4. Pp. 5-13.
5. Zhdanova A. V. Uchenye zapiski Kazanskogo universiteta. Ser. Gumanitarnye nauki. 2015. Vol. 157. No. 4. Pp. 72-85.
6. Zhdanova A. V. Pushkinskie chteniya-2013. Khudozhestvennye strategii klassicheskoi i novoi literatury. Zhanr, avtor, tekst. Ed. V. N. Skvortsova. Saint Petersburg: Izd-vo LGU im. A. S. Pushkina, 2013. Pp. 263-269.
7. Intertekst v khudozhestvennom i publitsisticheskom diskurse: sb. dokladov MNK (Magnitogorsk, 12-14 noy-abrya 2003 g.). Comp. O. S. Klimova. Magnitogorsk: Izd-vo MaGU, 2003.
8. Karaulov Yu. N. Russkiiyazyk iyazykovaya lichnost' [Russian language and linguistic personality]. Moscow: Izd-vo LKI, 2007.
9. Lepskii Yu. M. Vpoiskakh Brodskogo: knizhka-marshrut [In search of Brodsky: route-book]. Moscow: Rossiiskaya gazeta, 2010.
10. Losev L. Iosif Brodskii: opyt literaturnoi biografii [Joseph Brodsky: literary biography]. Moscow: Molodaya gvar-diya, 2010.
11. Slovar' literaturovedcheskikh terminov [Dictionary of philological terms]. Comp. L. I. Timofeev, S. V. Turov. Moscow: Prosveshchenie, 1974.
Received 08.02.2021.
