CC BY
47
44
УДК 14:80:159.9
Л. А. Звездин
Подход к пониманию философской деконструкции как практики смысловой фиксации
В статье рассматривается подход к пониманию философской деконструкции как практики по извлечению и фиксации смысла в отношении текстовой среды. Автором отмечены метафизические аспекты вычеркивания, связанные с влиянием метафоричности текстовой содержательности. В результате фиксируется смещение статусности смысла к трансцендентности, признаки которой заключены в тексте.
The article discusses understanding of philosophical deconstruction as practice of extracting and fixation of sense in a text medium. The author highlights metaphysical aspects of cancellation related to textual metaphorical meaning and noting a shift of the sense status to transcendence, the signs of which are present in the text.
Ключевые слова: вычёркивание, деконструкция, смысл, иносказательность, контекст, трансцендентность, герменевтика.
Key words: cancellation, deconstruction, sense, allegory, context, transcendence, hermeneutics.
По мотивам Дерридарианских размышлений в настоящей статье рассматривается, в частности, значимость «вычерка»* 1 в тексте письма. Вычёркивание представляет собой нечто, наследующее определённо иную природу, нежели другие знаки пунктуации. Более того, вычерк подразумевает некоторую повышенную силу семиотической влиятельности, которая окружающие означающие ставит в зависимость от себя; очевидно даже, что это начертание, обладая как бы отрешённой от окружающей его текстовой массы самостоятельностью, требует присутствия письма, образно говоря, как пищи. Вычерк, возникнув в тексте, приковывает к этому фрагменту всё внимание воспринимающего, строя перспективу текста от себя: вычерк разом развоплощает текст, которым он обретает присутствие, канву.
Отметим, что, на наш взгляд, особенностью методологии анализа текстов постмодерна является удерживание определённой границы в толковании анализируемых изложений, т. е. дистанцирование от потенциальной возможности нетрадиционно провокативного влияния материала в целях сохранения научной обоснованности дискурса. Но
© Звездин Л. А., 2015
1 Приведём пример: вычерк. Есть ли здесь слово или нет?
45
при этом также требуется сохранять достаточную дистанцию и от безусловной зависимости от привычных доказательных форм для избегания заведомо обусловливающего влияния авторитета существующих традиций и парадигм. Указанная особенность продиктована, в частности, взаимозависимостью свойств как объекта, так и самой среды исследования, в результате чего отмечается необходимость решения задачи текстуального описания признаков текстуальной же трансцендентности.
Результат графического вычёркивания части текста обеспечивает обозначение одновременности присутствия двух различающихся текстов - нетронутого и отмеченного вычерком. Сам же вычерк не содержателен, не прочитывается, но вынуждает читателя замыкаться на месте его появления, запуская процедуру сравнения двух одновременно присутствующих текстов. Отличаются они не только посредством умозрительного семантического сравнения, а и в целом.
Введём и будем подразумевать в настоящих рассуждениях триединую связку понятий - «понимание-истолкование-деконструкция», к полноценному обяснению каждой из ипостасей которой причастны Дильтей, Гадамер и Деррида соответственно. Дильтей обозначил выход в жизнь, Г адамер - в историю, Деррида - в текст. Здесь «выход» содержит в себе концентрированную форму рефлексии.
Итак, отныне мы пребываем внутри текста (по Деррида -«в-нутри»). Поскольку текст, составляющий мир, в данном случае как бы из себя самого подвергается изучению, то совершенно не годится в качестве метода использовать только его непосредственное (информативное, художественное, локутивное, перлокутивное, иллокутивное) прочтение, что может составлять только практический и, конечно же, имманентный способ извлечения содержательности. Вскрытие мно-гоуровневости организации смыслового содержания текста не подводит к решению вопроса о его метафизических аспектах.
В отношении к тексту в целом Деррида замечает, что в нём помещены «два текста, две руки, два взгляда, два слушания. Вместе и одновременно раздельно» [4, с. 69]. Первый текст - явный - обнаруживается непосредственно, в нём прямо обозначено содержание, он формально строго логичен. Но в этом же тексте выявляются признаки некоего другого, хотя в то же время и того же. Характерно, что оба этих текста интегрировать невозможно, поскольку в своём симбиозе они и составляют как бы источник отличия. Чтобы быть обнаруживаемым, для первого текста полагается иметь второй. Иными словами, два текста читаемы только один по отношению к другому. Такая «смещённая похожесть» делает каждый из них различимым един-
46
ством друг друга. Тем самым, по Деррида, строится «трансгрессия» текста в текст второй, скрытый. Данное свойство обусловливает непреодолимую двузначность содержательности текста, поскольку для этого имеются также только двузначно-содержательные слова. Но за счёт этого существует возможность проявить ранее скрытый второй текст как симулякр исходного. В работах лингвистического направления к данному аспекту применяют термин «интертекстуальность» (Ю. Кристева) [7, с. 308].
Деконструкция своей природой принадлежит тексту, в котором она призвана выявлять внутреннюю противоречивость скрытых, «спящих», «остаточных смыслов», чьё наличие обусловлено влиянием взаимоотношений этноцентризма исторической традиции дискурса, бессознательных языковых предустановок эпохи и ближайшего исторического опыта. Результатом деконструкции, по Деррида, должно быть выявление неких иных внутренних смысловых организаций, которые на самом деле и хотел вложить автор.
«Деконструкция заключается не в переходе от одной концепции к другой, но в перевороте и смещении концептуального порядка, а также неконцептуального порядка, по отношению к которому концепт себя артикулирует» [6].
Таким образом, мы видим, что необходимы искусственные сбои в отлаженных механизмах реализации языковых конструкций, которые оживляют нередуцируемую сложность и уникальность этих конструкций.
Работа Деррида «Вокруг вавилонских башен» представляет собой пример деконструкционного истолкования. Следует упомянуть о концепте языкового договора переводчика, «согласия языков», что сулит обретение не истинностного языка, адекватного «какому-то внешнему содержанию», а «истинного» языка, где истина отсылает «только к самой себе» [3]. Процедура перевода, конечно, в своей сущности деконструкционна и может служить делу герменевтики. Перевод так или иначе извлекает в тексте «ядро» искомого «плода», балансируя на стыке ещё различимых из точки перевода метафорических сред.
Религиозная трактовка Деррида перевода-деконструкции такова: «закон, наложенный именем Бога, который тем же махом и предписывает, и запрещает вам перевод, вам показывая и от вас утаивая его пределы» [3]. Великая сила тайны зовёт в свои недосягаемые владения, при этом безнадёжно укрывая их. Вавилонское разделение языков есть в этом смысле не что иное, как деконструкция, разрушение «всевозможных оборотов любого рода». «Во-в-не смысл» - отсут-
47
ствующий смысл по принципу «вне некой буквальности», т. е. смысл сам по себе. Он у Деррида именуется даже «священным». То есть потоки языка и божественное откровение в этой точке совпадают. Смысл вне сообщаемого события не существует. Такая буквальность языка есть то, что, по Деррида, можно называть пророчеством. Буквальный, чистый язык, который предстоит отыскать в хитросплетениях деконструкции, и есть «истина».
Вернёмся к вычерку: «... знак вычерка - это единственная вещь, которая не поддается называнию и ускользает от вопроса, учреждающего философию как таковую: “Что это есть?..”» [5, с. 134]. Рассмотрим два высказывания Витгенштейна:
«Мои Пропозиции для того, кто понял меня, в конце концов, истолковываются как усвоение их бессмысленности, - когда он с их помощью - через них - над ними взберется за их пределы. (Он будет должен, так сказать, отбросить лестницу после того, как взберётся по ней наверх). Он должен преодолеть эти Пропозиции, тогда он увидит Мир правильно» [9, с. 218] и «О чем нельзя говорить, о том должно умолкнуть» [9, с. 219].
О чём здесь сказано автором? Мы толкуем следующим образом: он как бы утверждает, что всё изложенное им до этого есть правильная, исключительно логичная конструкция, которая, как воду, не удерживает смысл; для фиксации смысла необходимо вычеркнуть («преодолеть», «отбросить лестницу») наличный текст, оставив тем самым за вычеркнутым главное.
Лосев говорит нам о способе выявления смысла в таком же ключе:
«Смысл вещи есть, таким образом, сама же вещь, но только взятая в тождестве сама с собой, а поскольку отождествлять можно только то, что различно, то смысл вещи есть сама же вещь, но взятая в то же самое время и в различии с самой собой» [8, с. 103].
Иными словами, полагаем, что вычерк имеет прямое отношение к смыслу, поскольку служит делу саморазличения. Отметим, что вычёркивание возможно только в случае текста, обладающего иносказательностью. Иносказательностью будем считать неустранимую внутреннюю метафоричность текста. Иносказательность связана с невозможностью точности, с конечностью, полноценностью смысловой высказанности, т. е. подразумевает остаточную недосказанность.
Неопозитивистская концепция, основанная на законах истинности, исключающих по своему замыслу всякую иносказательность, по-своему, конечно, определяет положение смысла. Смысл-как-предназначение - таким представляется основополагающий характер смысла как фактуализации событий и их ожиданий. Неопозитивизм
48
оперирует не вещами, а словами, вверяя категорию смысла стихии текста, не вещественного мира. Вспомним Фреге:
«Значением собственного имени является сам предмет, который мы обозначаем этим именем; представление, которое мы при этом имеем, полностью субъективно; между ними лежит смысл, который хотя и не столь субъективен, как представление, но все-таки не является и самим предметом» [10].
Смысл не есть предмет, но то, что он являет. Характерно, что, по Фреге, смысл неразрывно связан с восприятием, поскольку для его выявления подразумевается некое субъективное представление. Представление затем обязано отлиться в факты, как подразумевается Витгенштейном: «Мир есть совокупность фактов, но не вещей»1 [9, с. 20]. Предметность и даже событийность вытеснены фактичностью, протоколированием, формализованной летописью происшествий.
Уклоняясь от критики неопозитивизма, равно как и «демагогического злоупотребления языком» [10], отметим всё же, что выход из «языковости» языка под предлогом очищения второго от вредных для науки примесей представляется наивным, по крайней мере, для самого же Витгенштейна: «Бывает, конечно, нечто невысказываемое. Оно себя само обнаруживает; это мистично» [9, с. 217]. Трудно судить, насколько то, что «мистично», способно проявляться («себя само обнаруживать») в «бессмысленных предложениях», но их «преодоление» всё же позволяет если не «правильно увидеть мир», то, по крайней мере, увидеть мир таким, каким мы его ещё не видели и не имели возможность видеть, а к этому следует стремиться1 2.
В поисках смысла мы отпускаем «бестелесного двойника» [1, с. 27], непостижимым образом размножаем вербальные сущности. Событие, ознаменованное этим, приобретает статус состояния сверхбытия, являясь событием события. «Световодозвуконепроницаемость» [1, с. 46] смысла осуществляется в зазоре между содержанием события и его безусловной фактичностью.
Поэтому иносказательность неизбежна, неустранима. Это замечательно выразил Л. Кэролл в «Алисе в стране чудес», доведя феномен иносказательности текста до совершенства абсурда. В таком случае
1 «Die Welt ist die Gesamtheit der Tatsachen, nicht der Dinge»: именно так выглядит это предложение на языке первоисточника. «Das Ding» - слово среднего рода, во множественном числе может переводиться как вещи, предметы, дела, события, обстоятельства. Но в [9] для перевода употребляется именно слово «вещи», что для обыденного
языка может означать «случаи».
2
«Однако, отказавшись “идти дальше” учителя, не окажемся ли мы среди тех, кто просто до него не дорос?» [5, с. 180].
49
смысл ищется как недосягаемая, но искомая буквальность, однако всегда тонущая в метафоре. Ницше критиковал рационализм Сократа, тем самым легитимизируя всегда и всюду присутствующую иносказательность текста, апологетом которой у него выступает Заратустра, употребляющий свой сверхъязык, язык будущего «сверхчеловека». Но язык есть живая среда и он, постоянно метафоризируясь сам в себе, поневоле оказывается всегда наблюдаемым, не принимающим сторонних вмешательств и установлений.
Развивая мысль Деррида [5], приходим к выводу, что членораздельность в своём пределе стремится выродиться в фактор кодопо-следовательности1, информативность которой пропорциональна только длительности с элементом псевдохаотичной вариативности.
«Стало быть, по Уорбертону, именно из соображений экономии беглая или демотическая иероглифика встала на место собственно иероглифического, или священного, письма. Философия - вот имя того, что ускоряет это движение: изменения из соображений экономии приводят к десакрализации означающего, к его укорачиванию и стушевыванию в пользу означаемого...» [5, с. 473].
Действительно, оптимизация и деэстетизация отличительных свойств означающих преобразует материю письма в лаконичную матрицу набора символов: «Такое стирание означающего постепенно приводит к возникновению алфавита» [5, с. 474]. Влияние социальноэкономических факторов отражается в форме бухгалтеризации алфавита, экономии и математизации письма: «именно история знаний, история философии, увеличивая объемы текстов, приводит к формализации, к сокращенной записи, к алгебре» [5, с. 474].
Язык живой и настоящий пребывает между тем, чтобы не утонуть в пучине безотчётно недовысказанной иносказательности, и тем, чтобы не иссохнуть в рядах числовой комбинаторики, т. е. «.между абсолютной пиктографией, удваивающей целостность естественно-сущего в процессе безудержного потребления означающих, и абсолютно формальной графией, сводящей почти на нет затрату означающих» [5, с. 474]. Воспринимающее сознание, следуя этим движениям, силится обезличиться при восприятии «алгебраической депоэтизирующей формализации», но при этом расцвести в осмыслении при включении своего мифопоэтического представления.
Отметим, что, трактуя Руссо, Деррида показывает, что совершенствующаяся членораздельность языка продиктована потребностями в ущерб страстям, а результатом подобного развития и стало формирование общества. Как в настоящем постиндустриальном обществе, так
1 То есть в категорию бесстрастного информационного кодообмена, «чистого» мышления.
50
и в предшествующие эпохи в массовом сознании углубление членораздельности языка может заменяться его полусознательной экономией при использовании ограниченного перечня наиболее употребимых в микросообществах шаблонных выражений и интонационных клише. Таким способом иносказательность изживается вследствие общепризнанности лингвистических наборов подобных диалектов; язык в таком случае превращается из метафорического в синтетически-фигуральный 1. Конечно, мода, эпоха оказывают влияние на движение языка-клише. При этом можно отметить, что общество из стадии социума взаимопомощи, который, по Руссо-Деррида, породил членораздельный язык, переходит в стадию социума эгоцентризма. Антропоцентризм, опираясь на достижения социо- и этноцентризма, всё более утверждается в правах эгоцентризма. Изученное этническое вычёркивает этническое действительное. Инструмент психоанализа, по-делёзовски, невольно оказывается в действии: «вспоминайте, воссоздайте воспоминание, чтобы не повторять» [2, с. 29]. Индивид в таком сообществе рассматривает окружающих как объекты для собственной самореализации, не испытывая практически никакого этнокультурного воздействия со стороны общества. Извлечённый смысл вычеркнутого обретает архивный статус, отбрасывается. И в этом случае социолингвистику невольно начинают изучать с точки зрения подходов психолингвистики.
Одной из основных особенностей постструктурализма отметим направленность на выведение из текста его «сказательной», внешней информирующей, коммуникативной характеристики в целях фиксации эстетической ценности. В этом заключается как бы предельное состояние герменевтики, очищающее текст от многозначности трактовок и в итоге вообще от какого-либо интерпретированного значения, информативной глубины. Тем самым герменевтика должна исключить всё (даже сообщаемое), кроме энергейного компонента как чистого результата синтеза «характера языка», по Гумбольдту. Именно характер языка, а не конкретного текста, может и должен быть вскрыт в любом тексте. И деконструкция как непризнанное Дерридой порождение герменевтики могла бы разделить текст на среды - комбинаторную логику чисел и музыку невматических потоков страсти (Руссо).
«Итак, деконструкция с необходимостью осуществляется изнутри; она структурно (т. е. без расчленения на отдельные элементы и атомы) заимствует у прежней структуры все стратегические и экономические средства ниспровержения и увлекается своей работой до самозабвения» [5, с. 141].
1 Ярчайший пример
Эллочка из «Двенадцати стульев» И. Ильфа и Е. Петрова.
51
Необходимо также отметить, что «когда мы говорим о вычеркивании понятий, мы имеем в виду нанесение меток, опознавательных значков в местах будущих размышлений» [5, с. 187]. Вычерк укрепляет полезность возможности обратной перспективы прочтения.
Можно говорить о буквализации контекста, вычерчивании фактичности как сущности со-бытия. В этом случае ещё принимается та или иная содержательность контекста, но уже становится невозможным спорить о самом его существовании. Контекст наряду с подтекстом и учреждаются, и проявляются вычерком. Точнее, вычерком зарождается новая фигуральность контекста, которая предстоит уже у границы буквальности; не взамен предыдущего, а из его недр и с перерождением. Контекст несёт в себе признак natura naturans для natu-ra naturata текста.
Если мы говорим о целостности языкового потока, частный случай которого представляет собой текст, то что мы могли бы сказать, например, о качественных особенностях контекста? Насколько соотносятся вычерк отдельно взятого слова и вычерк, например, синтагмы или сверхфразового единства? Чтение текста как способ проникновения к подножию смысла есть, иными словами, вычёркивание прочитанного.
«Вычеркнутое трансцендентальное означаемое в его наличии стирается, оставаясь доступным прочтению, разрушается, выявляя само понятие знака. Это “последнее письмо”, огранивающее онто-теологию, метафизику наличия и логоцентризм, выступает одновременно и как “первописьмо”» [5, с. 140].
Текст, подготовленный к чтению, своим предназначением призывает к его вычёркиванию-прочтению. Не истиранию, а накладыванию отпечатка своего возвращения в лоно целостности бытия через событие, причастность. Прочтённый текст подобно энтелехии возвращается в целое, оставляя после себя некий след. Таким образом, про-чтённый-вычеркнутый текст своим статусом манифестирует возвращение к целостности, временно отнятой своей представленностью к чтению, позволяющей аккумулировать сюжетный выплеск, восполнив потребности страсти явлением представления.
Список литературы
1. Делёз Ж. Логика смысла. Фуко М. Д 29 Theatrnm philosophicum / пер. с фр. - М.: Раритет; Екатеринбург: Деловая кн., 1998.
2. Делёз Ж. Различие и повторение. - Петрополис, 1998.
3. Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен // [Электронный ресурс]. - URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Derr/vokr_vav.php.
52
4. Деррида Ж. Жизнеописание, мировоззрение, цитаты: За 60 минут. -СПб.: Невский проспект; Вектор, 2007. - 175 с.
5. Деррида Ж. О грамматологии / пер. с фр. и вступ. ст. Н. Автономовой -М.: Ad Marginem, 2000.
6. Деррида Ж. Подпись-событие-контекст // [Электронный ресурс]. - URL: http://www.nsu.ru/education/virtual/discourse1_7.htm
7. История философии: энцикл. / А.А. Грицанов, Т.Г. Румянцева, М.А. Мо-жейко. - Минск: Книжный Дом, 2002.
8. Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. - 2-е изд., испр. - М.: Искусство, 1995.
9. Людвиг Витгенштейн. Избранные работы / пер. с нем. и англ. В. Руднева. - М.: Издат. дом «Территория будущего», 2005. - 440 с.
10. Фреге Г. Смысл и значение // [Электронный ресурс]. - URL: http://fanread.ru/book/9096994/?page= 1.
