CC BY
25
ность руководства своей страны к наращиванию связей с Россией, которую в Алжире рассматривают как одного из приоритетных партнеров. Объективным результатом потепления в отношениях между Россией и Алжиром, наметившегося в последние годы, стал официальный визит президента Алжира А.Бутефлики в Россию в апреле 2001 г. В ходе своего пребывания в России А.Бутефлика неоднократно заявлял о желании алжирского руководства наращивать связи с Россией на долговременной основе, опираясь при этом на накопленный опыт сотрудничества в различных областях. Он выражал уверенность, что конструктивный вклад Алжира в международные дела будет возрастать, а роль России как одного из влиятельных полюсов многополярного мира неуклонно укрепляться.
Важным итогом визита А.Бутефлики в Россию стало подписание совместной Декларации о стратегическом партнерстве между Россией и Алжиром. Речь идет об укреплении и развитии сотрудничества между двумя государствами в политической, торговоэкономической, военной, научной и культурной областях. Подписание Декларации было подтверждением готовности сторон вывести отношения между ними на более высокий уровень, отвечающий потребностям нынешнего этапа развития обеих стран и задаче укрепления взаимодействия участников мирового сообщества.
Как представляется, руководство независимого Алжира будет и в обозримом будущем проводить на международной арене внешнеполитический курс, основанный на сбалансированных отношениях со всеми странами мира.
“Азия и Африка сегодня”, М., 2003 г., № 4, с. 21—25.
Владимир Френкель,
эссеист
(Израиль)
ПОД ТЕНЬЮ ИСЛАМА
Ислам заставляет о себе говорить — чего он, собственно, и добивался. Разумеется, не только этого, но и этого тоже. Но вот странность: говорящие изо всех, сил стараются доказать, что на самом-то деле вовсе не об исламе речь, что настоящий ислам вовсе тут и ни при чем, т.е. та причина, из-за которой сейчас столько говорят об исламе,
— а это, конечно, международный террор, — вовсе к исламу и не име-
ет отношения. А что тот ислам, которым клянутся террористы, — какой-то ненастоящий, неправильный ислам, вовсе даже и не ислам. Доходит до анекдота. В № 5 журнала “Знамя” за 2002 г. можно прочесть стихотворение Новеллы Матвеевой об исламе, т.е. именно об этом: дескать, ясно “даже ослам”, что ислам террористов — “давно не ислам”, и т.д. в том же духе, именно с такой вот запомнившейся мне рифмой “ослам — ислам”. Наивная поэтесса даже не подозревает, что именно эта ее поэтическая находка подлинному мусульманину покажется невероятно оскорбительной, независимо от содержания стихотворения.
Но сами стихи, увы, плохонькие — истеричные какие-то, слабые и к тому же — безнравственные. Именно так, и вот почему. Новелла Матвеева так озабочена репутацией ислама, т.е. тем, чтобы на него не “повесили” терроризм, что у нее и слова не находится сочувствия жертвам этого “давно-неислама”. Жаль, была когда-то хорошим поэтом.
Из этого почти анекдота так ясно видно, к чему приводит неумеренное желание наших либералов, чтобы все во что бы то ни стало были “хорошими”. К “либеральной” истерике и нежеланию рассмотреть вопрос по существу.
А вот и другой анекдот, с которого, собственно, я и хотел начать: наделавшее столько шуму высказывание премьер-министра Италии Сильвио Берлускони, что европейская культура, по его мнению, выше исламской. Анекдот, собственно, не само высказывание. В конце концов, человек так думает, имеет он право на собственное мнение, или свобода слова в Европе уже отменена? Анекдот — реакция “либеральной общественности” на это высказывание. Боже, что тут началось! И в самом деле, какое страшное попрание политкорректности, непогрешимой, как марксизм, идеи, что все культуры равны! Вот если бы Берлускони обругал европейскую или американскую культуру, или, еще лучше, вслед иным европейским политикам и нобелевским лауреатам в очередной раз назвал бы Израиль нацистским государством, то это было бы вполне политкорректно. Что ж, все давно усвоили, что политкорректность — улица с односторонним движением.
Если же серьезно, то ничего ужасного Берлускони не сказал, кроме того, что европейская культура для него ближе. Однако защита исламской культуры последовала немедленно, и, разумеется, со сто-
роны европейцев. Вот с этой защиты и начнем, и попробуем разобраться по существу.
Собственно говоря, я не собираюсь вступать в полемику, с кем-то спорить, а тем более — утверждать абсолютные истины. Я хотел бы всего лишь задать несколько недоуменных вопросов, и если я и предлагаю ответы на некоторые из них, то сознаю, что могут быть и другие ответы. Главное — задать вопрос, ведь именно с нежелания задавать неудобные вопросы начинается современное лицемерие. И отсюда же
— нежелание называть вещи своими именами, в этом и состоит основной грех того, что сейчас обозначают словом “политкорректность”. Между прочим, Советский Союз был чемпионом политкорректности: именно там никогда и ничего не называли своим именем, была целая система эвфемизмов, а некоторые слова вообще были почти под запретом: например, “еврей”, “права человека”, “милосердие”...
Итак, вернемся к исламу. Есть в его истории две загадки. Никто ведь, собственно, и не спорит, что был в истории ислама период великой культуры, что Европа в это же время была дикой и невежественной, забывшей античное наследие, что именно с Востока в Европу пришло поначалу то, что Европа забыла: философия Аристотеля, хотя бы в переводах с арабского! Но вот первая загадка: откуда эта великая культура взялась, вернее, почему она так быстро возникла? В самом деле: ислам появился в Аравии в середине VII в., затем буквально за время одного поколения завоевал (не в духовном, а в буквальном смысле) огромную территорию, а уже в VIII, по крайней мере точно, что в IX в. на этих пространствах явилась великая культура на арабском языке. И это при том, что создатели ислама — арабы — были невежественными кочевыми племенами Аравийского полуострова. Согласимся, что случай в истории неординарный.
Но за этим следует и вторая загадка: куда эта культура потом исчезла? Вслед за взлетом последовал столь же внезапный и быстрый спад: еще XII в. — расцвет исламской культуры, а в XIV она уже находится в ужасающем и окончательном упадке. Конечно, тут можно назвать причины: Крестовые походы, экономический упадок исламского мира вследствие великих географических открытий и перемещения торговых путей с азиатской суши на море, победа в самом исламском мире фундаменталистских, ваххабитских тенденций над культурным суфийским энциклопедизмом. Но: Крестовые походы закончились поражением европейцев; экономический упадок вовсе
не обязательно предполагает культурный (заметим в скобках, что уже тогда экономика исламских стран была не самостоятельной, а паразитической: за счет монопольного контроля над торговыми путями и вымогательства; кончилась монополия, кончилась и экономика; то же и сейчас — с нефтью); что же касается третьей причины, то она сама нуждается в объяснении — почему в исламском мире в конце концов возобладали фанатичные, антикультурные тенденции?
Между тем загадка может быть разрешена, если мы бросим взгляд на историческую карту. Ислам завоевал в УІІ—УІІІ вв. Сирию, Месопотамию, частично Малую Азию, Ливан, Палестину, Египет, Северную Африку. Чуть позже — Персию, Среднюю Азию, север и восток Индии. Но это же области, ареалы древних культур! В первом случае — это эллинизм, причем Сирия, Малая Азия, Египет — в большей степени колыбель эллинизма, чем сама Греция, а тем более
— Рим, с его очевидной культурной вторичностью. Во втором — если включить еще Месопотамию — это еще более древняя зороастрий-ская, персидская культура. Ни та, ни другая культуры тогда еще не умерли. Эллинизм продолжал жить под покровом христианства, и даже не под покровом — это уже был симбиоз — христианский эллинизм, впоследствии и составивший основу собственно христианской культуры, но уже в Европе, не на Востоке, не под исламом.
Что же произошло под покровом ислама, а лучше бы сказать — под тенью ислама? Местная культура, вынужденная подчиниться завоевателям, принять их язык и даже часто религию, все равно жила своей жизнью, своими духовными интересами. Не могли воинственные и невежественные захватчики-мусульмане ни прочесть, ни тем более понять Аристотеля. Ясно, что это могли лишь местные уроженцы, наследники эллинизма, выучившие арабский, а часто и принявшие ислам. То, что мы называем великой арабской или вообще мусульманской культурой — на самом деле тот же эллинизм либо персидская культура, последний всплеск этих великих культур. Хорошо известно, какую громадную роль сыграли в первый же век исламского завоевания ученые, врачи, богословы, философы, поэты — в основном христиане или “новые мусульмане” — в становлении и формировании так называемой “арабской” культуры.
Но — остановят меня, — что же в этом дурного и тем более уникального? Разве не то же произошло и в Европе? Ведь и там завоевавшие Римскую империю варвары в конце концов приняли и античную культуру, и христианство, и принципы римского права и госу-
дарственности. Сходство, действительно, есть, но это лишь внешнее сходство. Если первая загадка — почему так быстро возникла ислам -ская культура? — допустим, разрешена: мы имеем дело с продолжавшей существовать и воспринятой завоевателями “старой” культурой, эллинистической либо персидской, то остается вторая: почему эта культура так быстро рухнула? Ведь в Европе этого не произошло! Наоборот, впереди было Возрождение, великая христианская европейская культура, “священные камни Европы”, почитаемые даже теми, кто эту Европу не любил. В чем же дело?
Прежде всего бросается в глаза различие: варвары восприняли христианство у побежденного Рима — арабы навязали ислам побежденным. Казалось бы, не все ли равно, откуда пришла религия, но все же не все равно, по крайней мере психологически: варвары признавали, что не к ним первым пришла Благая весть, что способствовало все же некоторому смирению, арабы считали себя носителями истинного богопознания — а уже это одно служило основой гордыни. Но дело не только в этом.
Дело в том, какая религия была воспринята. Дело в том, что сохранив до поры культуру завоеванных народов, ислам оказался не в состоянии оплодотворить эту культуру, чтобы создать на ее основе иную, с иной духовностью — как это сделало христианство с тем же эллинизмом. На землях же ислама эллинизм, после последнего всплеска, умер, и остался один только ислам. Тем самым доказав свою бесплодность. А чтобы понять, почему это произошло, надо обратиться к основам самого ислама, что мы сейчас и сделаем.
Общеизвестно, что ислам возник в VII в. в Аравии. Начало исламского летосчисления — бегство основателя ислама Мухаммада из Мекки в Ятриб (Медину), где и была основана первая исламская община — умма. Собственно, умма — название всего исламского мира, общины, некоего нового народа Божьего, объединенного единой верой и служением Богу. Как видим, здесь ислам не отличается от иудаизма и христианства, в основе которых тоже лежит идея народа Божьего (Израиля, Нового Израиля — Церкви). Общеизвестно и то, что на формирование исламского вероучения повлияли обе старшие религии: иудаизм и христианство. Менее известно другое: на ислам повлияли не столько иудаизм и христианство в ортодоксальном варианте, сколько их ереси. Либо такие черты этих религий (в основном — христианства), которые вовсе не лежали в их основе, а возникли ис-
торически, и которые им вовсе не обязательно присущи, но для ислама стали одной из основ. В дальнейшем мы увидим это.
Надо отметить и то, что Мухаммад и его последователи имели довольно смутное представление о Священном Писании иудаизма и христианства, знали его в основном в апокрифических пересказах. Это отразилось в священной книге мусульман — Коране, что отмечают все его исследователи. Коран и вообще более поэтическое произведение, чем Откровение или религиозное учение, он совсем не привязан ни к какой-либо предшествовавшей религиозной традиции (как христианство к ветхозаветному иудаизму), ни к философскому учению. Это уже позже мусульманское юридическое учение возникнет на основе господствовавшего в сирийских христианских школах римского права, а догматика ислама испытает воздействие философии Аристотеля — впрочем, подобным образом возникнет и вообще вся “исламская” культура, о чем уже было сказано. Но в Коране и в ранних хадисах (изречениях Пророка) отразился еще первоначальный ислам, и там-то наличествуют очевидные и порой анекдотические расхождения с каноническим текстом Писания. Так, акеда (жертвоприношение Авраамом Исаака) происходит не с Исааком, а с Измаилом, а сестра Моисея Мириам отождествляется с Девой Марией!
Но Мухаммад, как истинный араб, тут же уверовал в собственные фантазии, поэтому действительное Священное Писание объявил искаженным, а свое — истинным. Уже в этом — различие с христианством, которое, при страшной вражде с иудаизмом, унаследовало ветхозаветное Священное Писание неизменным. И отсюда же начало складываться отношение ислама к “людям Писания” — евреям и христианам, так много определившее в психологии самих мусульман.
Но для начала обозначим основные положения мусульманской веры. Ибо это, конечно, прежде всего именно вера:
— в единого Бога; отвержение идолов;
— в священную миссию Мухаммада как последнего пророка;
— в то, что верные (мусульмане) должны служить Богу;
— в предопределение;
— в загробную жизнь;
— в воздаяние на том свете за добрые и злые дела;
— в воскресение мертвых и Страшный суд.
При этом мусульманский закон, т.е. обязанности мусульманина, прост и несложен В него включаются:
— ежедневная пятикратная молитва;
— взнос в пользу бедных;
— пост в месяц Рамадан;
— паломничество в Мекку;
— джихад: утверждение веры и ее насильственное распространение.
Здесь не место анализировать в целом исламское вероучение — этому посвящены тома исследований. Заметим лишь то, что при очевидном сходстве и с иудаизмом, и с христианством ислам в своей основе производит впечатление очень обедненного, упрощенного вероучения. Это, между прочим, один из постоянных признаков сектантства. В исламе все четко и определенно, и мусульманин служит Богу, не раздумывая, так же усердно и верно, как Мухаммад служил вдове Хадидже, будучи сначала ее приказчиком, а потом мужем. Конечно, в своем историческом пути ислам стал обрастать правом, философией, обычаями, но это уже либо влияние эллинистической или персидской культуры, либо местных обычаев: даже обрезание и многоженство — дань арабским обычаям. Ислам как-то приземлен, это скорее инструкция, солдатский устав, чем религиозное учение: там нет божественной неопределенности, тайны, что подвигает верующего идти по пути длиною в жизнь. Именно пути-то в исламе и нет. Если верующий иудей, служа Богу посредством выполнения заветов Торы, выполнения божественного Закона, должен всю жизнь изучать этот Закон, находя там все новые грани и толкования, если христианин, пусть и освобожденный от выполнения большинства заповедей изощренного иудейского Закона, прошедший святое крещение в жизнь вечную, должен потом всю жизнь дорастать до этого божественного залога вечной жизни в своей душе, никогда не смея сказать, что все, он уже свят, уже победил (см.: Житие Игнатия Богоносца), ибо это будет гордыня, если буддист всю жизнь идет по ступеням совершенства вслед за Совершенным (Буддой), т.е. если во всех мировых религиях верующий всю жизнь дорастает до собственной веры, то мусульманином можно стать сразу и окончательно. И это не случайно.
В мусульманском вероучении нет одного очень важного догмата, который присутствует в иудаизме и христианстве. Бог, конечно, — творец вселенной и человека и в исламе, но не сказано, что Бог сотворил человека по Своему образу и подобию. Предвижу скептические возражения: ну можно ли придавать такое значение богословским тонкостям! Но история религий показывает, что за словесными, каза-
лось бы, расхождениями может стоять целое мировоззрение, формирующее человеческое сознание. Именно так обстоит дело и в этом случае.
“По образу и подобию” означает, что Бог вложил в человека при сотворении часть Своего собственного существа, Своих свойств
— в отличие от любого другого Своего творения. Одним из главных этих свойств является свобода. В том числе, конечно, свобода грешить, но и свобода к покаянию. И к милосердию. И главная свобода
— любви. К Богу и ближнему — в этом, по словам Христа, “весь Закон и пророки”. Разумеется, в истории христианских народов мы можем встретить более чем достаточно примеров угнетения человека и попрания его достоинства. Но тем не менее, в христианстве человек никогда не забывал, что он не только инструмент, орудие — общества, государства (пусть даже “христианского”), самой Церкви, что в нем есть нечто неуничтожимое, от Бога, несводимое к земным ценностям и, значит, неподвластное им.
Так вот — в исламе ничего этого нет. Человек, если он не сотворен “по образу и подобию Божию”, является именно инструментом, пусть даже в руках Бога. Вот почему в исламском вероучении нет ни слова о любви, милосердии, покаянии. Зачем это все инструменту?
Нет, я не идеализирую христианскую историю. Христиане достаточно нагрешили за многие ее века. И как собственно христиане вспомним об инквизиции, религиозных войнах, погромах, крестовых походах... И в качестве бывших “христианских” государств и народов: коммунизм, нацизм. Но христианский мир знает и покаяние. Германия покаялась в геноциде евреев. Папа Римский просит прощения у евреев, у восточных христиан за насилие и преследования. Но кто и когда слышал хоть слово покаяния со стороны исламского мира? Разве им не в чем каяться? Разве исламское нашествие не уничтожило целый христианский мир Востока, Северной Африки, Балкан? В самые мрачные времена находились христиане — клирики и миряне, — осуждавшие то, что следовало осудить. Но кто и когда осудил нынешний разгул исламского террора — нет, не по-английски, а на чистом арабском языке? Давно ведь известно, что исламские политические и религиозные деятели говорят по-английски совсем не то, что по-арабски, т.е. своему народу. И после этого нас хотят убедить, что исламский террор — это “давно не ислам”, или что в исламском мире была великая культура и поэтому, опять-таки, исламский террор —
вовсе не ислам. Великая культура была, это бесспорно. Но в ней ли дело и о ней ли надо говорить? Опыт показывает, что великая культура, увы, не всегда бывает препятствием для великих злодеяний. Вспомним любителей классической музыки — комендантов нацистских лагерей смерти. В начале “перестройки” бытовала весьма ядовитая острота, охлаждавшая, между прочим, интеллигентскую эйфорию: “Если людоед начинает пользоваться ножом и вилкой, то это прогресс?”. Не о культуре надо говорить, а о той веками сложившейся психологии, которая была заложена в самом начале исламской религии и истории. Вернемся же опять к началу.
Мы оставили Мухаммада, когда он сумел основать в Медине общество верных, т.е. мусульман, — это общество называется умма. Создается это общество не на племенной, а на религиозной основе, что, бесспорно, было шагом вперед для кочевых языческих арабских племен, но в целом для Востока и Средиземноморья ни единобожие и отвержение идолопоклонства, ни понятие “народа Божьего”, образованного не на племенной, а на религиозной основе и призванного служить Богу, все это не было новым, поскольку весь этот регион к VII в. уже был христианским. Новым в исламе было другое.
С самого начала новую религию отличало то, чего не было в основе, подчеркиваю, в основе других мировых религий, — ее принципиальная агрессивность. Джихад — одна из основных заповедей ислама, если не самая основная. Верно то, что в самом начале своей деятельности Мухаммад придавал этому слову духовный характер, на что теперь часто ссылаются защитники ислама и сами мусульмане (когда они говорят по-английски), — мол, джихад — это не обязательно война. Но очень скоро сам Пророк нового учения начал именно войну, причем придал ей религиозный характер: мусульмане захватывали оазисы и земли, принадлежавшие арабским либо еврейским кланам, их обитателей либо обращали в ислам, либо, если они не хотели принимать новую религию, убивали или изгоняли. При этом Коран лицемерно утверждает, что ислам нельзя навязывать силой, но под этим запрещением мусульмане разумеют именно такой добровольный выбор: или принятие ислама, или смерть либо изгнание. Потом появилась еще одна возможность, но о ней ниже.
Дальнейшее известно: мусульмане невероятно быстро завоевали громадные территории, принадлежавшие Римской (Восточной и Западной) и Персидской империям и силой исламизировали большинство их населения. Несомненно, это завоевание облегчалось тем,
что коренное (негреческое — в Византии) население этих империй страдало от гнета Византии и персидских Сасанидов, что многочисленные отделившиеся Церкви (монофизитские, несторианские), не говоря уже о евреях, были рады избавиться от ненавистных греков, и потому видели в мусульманах избавителей. Еще и поэтому на ислам повлияли именно христианские ереси. Очень скоро все эти люди узнают цену своим “освободителям”, но будет уже поздно.
Но тут я слышу гневные возражения: а разве христиане не считают свою религию единственно истинной? Разве не насаждали они ее огнем и мечом? Не преследовали иноверцев и инакомыслящих в собственной среде? Чем же они отличаются от мусульман? Что ж, все это правда. И что считают свою религию единственно истинной — в этом христиане, действительно, ничем от мусульман не отличаются. Но вот что касается “священной войны” и нетерпимости, дело обстоит сложнее. Повторяю, я не идеализирую христианскую историю и не ищу оправданий насилию и войнам. Хотя можно было бы и отметить, что, например, Крестовые походы были ответом на исламскую агрессию — джихад, причем ответом даже не на завоевание Востока, тоже, собственно, христианских земель, с этим европейцы уже примирились, а ответом на агрессию уже в самой Европе. Само понятие “священной войны” христиане заимствовали именно у мусульман. Но дело не в этом. Дело в том, что в основе самого христианства нет ни священной войны, ни вообще насилия как такового. В течение трех первых веков, с самого своего Божественного Основателя и Его учеников христианство утверждалось как религия мучеников за веру, а не воинов и завоевателей. В отличие от ислама. И дело здесь не в превратностях истории, а в самой сути этих религий. Христианство может существовать и без меча — ислам этого не может, это против его природы.
Какова же эта природа? То, что будет здесь сказано, лежит в самой основе ислама и не может поэтому быть отнесено на счет исторических обстоятельств, как в христианстве. Никогда в исламе не было и не могло быть мучеников и проповедников, утверждающих свою веру ценой своей жизни и прощающих гонителей и молящихся за них. В исламе мученик — шахид — это тот, кто убил наибольшее количество “неверных” ценой самоубийства (причем убитые им невиновные люди не считаются мучениками, они же просто собаки, с точки зрения ислама). Никогда, даже в самые мрачные века христианской истории, христианские священнослужители не обещали рай за
убийство и самоубийство. Даже когда допускали необходимость войны. И если крестоносцы получали отпущение грехов от Папы, то именно потому, что оно им все же было необходимо, несмотря на богоугодную цель самих Крестовых походов. Пролитая кровь есть в любом случае грех, это в христианском учении неизменно и неотменимо и выражается, например, в том, что проливший кровь не может стать священником, не может совершать евхаристию, бескровную жертву, а если он уже священник, то лишается возможности служить. Даже если он пролил кровь при самозащите или защите другого человека. Не так в исламе.
Исламские принципы защиты и распространения веры можно изложить примерно так. Ислам — истинное и последнее откровение Бога, изложенное в Коране и принесенное людям посредством пророка Мухаммада. Все, что расходится с Кораном, не является истинным. Пророками ислама признаются патриархи и пророки Ветхого Завета, а также Иисус и Дева Мария. Но еврейское и христианское Писания искажены и поэтому не истинны. Окончательное откровение только в Коране. Все люди рождаются мусульманами, и только потом родители совращают их в ложные учения. Поэтому вся земля должна принадлежать мусульманам, а иноверцы владеют ею незаконно. Поэтому долг каждого мусульманина — участвовать в джихаде, священной войне с неверными, до полной победы ислама во всем мире. Джихад не обязательно означает военные действия, но это в том случае, если неверные сами, добровольно покоряются исламу. Джихад не означает и непрерывной войны — в случае необходимости могут быть мирные переговоры с неверными и мир с ними, но с одним условием — мир может быть только временным, а не вечным.
Вся земля делится на дар уль-ислам — земля ислама, т.е. находящаяся под властью ислама, где исполняются исламские законы, и дар уль-харб, земля войны, т.е. земля, исламом еще не завоеванная, но которую надо завоевать.
Земля, завоеванная исламом, принадлежит всем мусульманам и образует священную империю, никакая часть которой никак не может быть отдана неверным, и тем более недопустимо образование на какой-либо части этой земли государства неверных.
На последнем стоит остановиться. Сама идея священной империи, несомненно, заимствована исламом у Византии. Но здесь — снова! — мы видим различие между исламом и христианством. Для христианства священная империя есть исторический соблазн, воз-
никший при обращении римского императора Константина, который, согласно точному замечанию прот. Александра Шмемана (см.: “Исторический путь православия”, гл. 3), обратился не просто как человек Константин, а именно как император, и Церковь с этим обращением получила идею священной империи, теократического государства. Но в самом Евангелии нет ни слова ни о какой священной империи, христианство основано на Благой вести о спасении, а не на вести о строительстве земной империи, пусть и христианской. Христианство, Церковь могут прекрасно существовать и без священной империи. А вот в исламе идея священной империи — один из краеугольных камней веры, эта идея для ислама изначальна. Христианство устраняет разрыв человека с Богом, восстанавливает человека в его изначальной сущности — как образ и подобие Божие. Империя, государственная власть (необходимость которой христианство не отрицает) существует лишь как подсобное орудие для устроения земных дел. Для ислама же священная империя — цель, ибо ислам ничего не знает ни об образе и подобии Божием в человеке, ни о необходимости искупления греха, ни о самом грехе и покаянии. Человек в исламе — лишь орудие в руках Бога, не знающего любви и милосердия, и задача человека — устроение земной империи по божественным законам. Так что даже и без Византии ислам неминуемо пришел бы к идее священной империи.
Конечно, в реальности исламская священная империя, как политическое образование, продержалась недолго и распалась на несколько халифатов, чтобы уже никогда не соединиться в единое политическое целое. Но мусульман это не слишком смутило и не смущает, хотя мечту о едином халифате они все же не совсем оставили. Но главное другое — пусть не как единое политическое целое, но как единое пространство ислама эта империя — дар уль-ислам — все же существует, и поэтому для мусульман представляется невероятным кощунством и мировой катастрофой образование на этой исламской земле (а, как мы знаем, любая земля, завоеванная исламом, есть навечно земля ислама) какого-либо неисламского государства. Вот над этим следовало бы задуматься наивным людям (впрочем, наивным ли в действительности?), надеющимся на то, что если Израиль пойдет на “уступки”, то тут и настанет мир. Настанет. Но на время. До следующих требований “уступок”. Потому что, по учению ислама, нему-сульмане на земле ислама имеют право жить только под покровительством и властью мусульман.
Туг самое время рассмотреть вопрос — а что же случилось с не-мусульманами на землях, завоеванных исламом?
Есть в европейском научном мире, как и просто в обществе, распространенное заблуждение. Дескать, в отличие от религиозной нетерпимости средневековой Европы, на мусульманском Востоке все было иначе. Иноверцы, т.е. иудеи и христиане, жили под защитой исламского закона относительно спокойно, могли исповедовать свою веру, даже занимали высокие посты в исламских государствах. Конечно, бывали эксцессы, но это скорее исключение. Что же касается турецкой резни армян и террора и ненависти против Израиля, то это вызвано современными политическими причинами. Кроме того, Израиль сам во всем виноват.
Здесь не место искать причины странной любви к исламу в современной Европе. Тут и доведенное до мазохизма чувство “вины” перед “третьим миром” вообще, и очередное интеллектуальное увлечение европейской интеллигенции, после коммунизма, фрейдизма, восточных учений... Во всяком случае, странно, с каким негодованием встречается любое мнение об исламе и о положении немусульман в исламских странах, отличное от вышеприведенного и ему противоречащее. Например, так в свое время встретили исследование Бат-Йеор “Зимми. Евреи и христиане под властью ислама” (Bat Yeor. The Dhimmi. Jews and Christian under Islam, London and Toronto: Associated University Presses, 1985). Эта книга была одним из ценных источников данной работы. Бат-Йеор — псевдоним ученого-востоковеда, родом из Египта, живущей сейчас в Европе.
Книга опирается на подлинные документы и свидетельства и опровергает сложившуюся вышеприведенную точку зрения.
Это верно, что средневековая Европа веротерпимостью не отличалась. Верно и то, что в исламском мире было разработано целое законодательство, посвященное положению иноверцев: иудеев и христиан, и в рамках этого закона их запрещалось убивать, преследовать и насильно обращать в ислам. Вопрос в том, что это был за закон и — главное — на какой идее он основывался. Чтобы это понять, придется снова отступить назад во времени, к истокам ислама.
Как мы знаем, распространение ислама с самого начала было насильственным. Именно этим ислам отличается от других мировых религий, которые по крайней мере на первых порах приобретали последователей при помощи слова проповедника, а не меча завоевателя. Мусульмане, как мы выше указывали, завоевывая Аравийский полу-
остров, обращали в ислам арабские и еврейские кланы, а несогласных либо убивали, либо изгоняли. Это и был первоначальный джихад. Но когда джихад вышел за пределы Аравии, проблема усложнилась. Хотя на новоприобретенных пространствах значительная часть населения, ненавидевшая византийское господство, — это были ариане, моно-физиты, несториане, евреи, — приветствовала завоевателей-
мусульман как освободителей, а иные, особенно из ариан, и в самом мусульманском учении видели нечто близкое собственной вере (не забудем, что ислам признает Иисуса как одного из пророков, но не как Бога, что близко арианскому учению), далеко не все были готовы стать правоверными мусульманами. Таких людей уже были миллионы, и с этим приходилось считаться. Тогда и был разработан правовой статус иноверцев в исламском мире — зимми.
Собственно говоря, этот статус был сформулирован уже на первых порах, в Аравии, впервые — во время захвата оазиса Хайбар, в 140 км к западу от Медины, который обрабатывался евреями. “Мухаммад разрешил евреям продолжать обрабатывать свой оазис, но с тем условием, что они будут отдавать захватчикам половину своего урожая; Мухаммад же сохранял за собой право разорвать соглашение и изгнать их, когда ему заблагорассудится” (Бат-Йеор, Зимми). Так был заключен первый неравноправный договор, что предусматривал налоги (земельный — харадж, и подушный — джизья), которые должны были платить покоренные иноверцы захватчикам -мусульманам в обмен на то, что завоеватели оставят их в живых и не прогонят — до тех пор, пока сами захотят. Этот договор был распространен на все еврейские и христианские кланы Аравии, но впоследствии евреи и христиане с Аравийского полуострова все же были изгнаны (не забудем, что мусульмане могут разорвать этот договор когда захотят!), и им до сих пор запрещено там жить и даже находиться.
Договор называется по-арабски зимма, что означает — покровительство, а те, кто находится под этим покровительством, — зимми. При завоевании мусульманами огромных пространств вне Аравии детали этого договора уточнялись и разрабатывались, а также было определено, кто может стать зимми. Ими не могли стать урожденные арабы — их выбор был либо принятие ислама, либо смерть; не могли стать и язычники — с тем же выбором. Зимми могли стать только те, кто признавал единого Бога, так называемые “народы Писания”, к которым причислялись евреи, христиане, позже еще самаритяне и зороастрийцы.
Зимми могли исповедовать свою веру, их запрещалось убивать и насильственно обращать в ислам. Все это, однако, не означает “веротерпимости”, которую так хотели бы увидеть в исламе иные европейские “гуманисты”. Да, “неверных” зимми “терпели”, но и только. Зимми ни в чем не были равны с мусульманами, и это неравенство неустанно и издевательски подчеркивалось законодательным образом. Если запрещение зимми носить оружие, заниматься теми или иными профессиями, занимать определенные должности, обращать в свою веру еще можно объяснить прагматическими соображениями — нежеланием завоевателей утратить свое господствующее положение, если высокий налог вполне объясним экономически, то чем объяснить множество мелочно-издевательских запрещений, вроде того, что зимми могут ездить только на ослах и должны спешиваться при виде мусульманина, что они должны обходить мусульманина слева, что, стоя перед мусульманином, зимми должен был говорить потупив глаза и только тогда, когда это ему разрешалось, и т.д, и т п , перечислять можно страницами. Это именно в исламском мире впервые была придумана для иноверцев особая унизительная одежда (например, для женщин — туфли разного цвета) и особый знак на этой одежде. Издевательской изобретательности мусульман в отношении зимми не было конца, и все это было не самодурством местных властей, а законодательно закрепленным статусом, частью исламского закона. Местные власти, наоборот, иногда и смягчали своей волей эту дискриминацию — разумеется, не без выгоды для себя, в отношении “полезных” евреев и христиан, — но всегда тем самым вызывая негодование ревнителей ислама. Не забудем, что зимми были абсолютно бесправны перед любым произволом мусульманина, поскольку в судах их свидетельство против мусульманина не принималось. Не забудем, что сама по себе зимма, т.е. договор о покровительстве, считался действительным только до того момента, пока зимми его выполняли, т.е. беспрекословно платили налоги и мирились со своим униженным и неравноправным положением. Как только, по понятиям мусульманина, зимми не выполняли договор, аннулировалось и “покровительство”, и тогда зимми можно было безнаказанно грабить и убивать. Во второй половине XIX в. по всей Османской империи прокатились христианские, в основном, погромы — почему? А потому, что, во-первых, греки и славяне на Балканах начали борьбу за освобождение, т.е. на землях дар уль-ислам, а это уже было нарушением зимма, а во-вторых, в самой Османской империи, под давлением Ев-
ропы, султан был вынужден издавать указы, уравнивающие христиан в правах с мусульманами, — и это немедленно вызвало погромы, ведь если зимми осмеливаются равняться с мусульманами, пусть даже по указу султана, все равно это нарушение зимма, а значит, их можно убивать!
Оговорюсь. Разумеется, и в средневековой Европе была дискриминация иноверцев, в основном евреев, были изгнания и погромы. Не утаим, что иные из дискриминационных законов мусульмане заимствовали именно из византийского права, действовавшего на завоеванных территориях, только теперь эта дискриминация коснулась уже самих христиан. Но все же тут есть разница. В так называемых Апостольских правилах, раннем христианском юридическом кодексе, все, направленное против иноверцев, будь то язычники или евреи, носит охранительный характер и продиктовано опасениями “порчи” чистоты христианской веры. Антиеврейское законодательство в странах Западной Европы, позже и России, носит хаотичный, бессистемный характер, продиктовано иногда церковной, иногда экономической политикой, но всегда именно политикой. Я не оправдываю дискриминацию как таковую. Я только хочу подчеркнуть, что в христианских странах она имела скорее политические причины, но не была глубоко укоренена в самом христианском учении. Отсюда и ее бессистемность и непоследовательность. Когда в Европе евреи получили равноправие, это тоже вызвало всплеск антисемитизма, но, в отличие от исламского мира, не религиозного, не христианского, а расового, языческого. Церковь в конце концов, пусть и без особой радости, но примирилась и с отделением от государства, и со свободой вероисповедания, и с равноправием евреев. Что доказывает: она может обойтись без империи, без религиозной монополии, без дискриминации иноверцев, потому что христианство в своей основе всего этого не содержит и в этом не нуждается.
А вот ислам не может жить без самоутверждения, без земного господства, без ежеминутного подчеркивания этого господства и собственного превосходства. Начавшись с завоевания, убийств и подчинения иноверцев, ислам дальше уже просто нуждался в этих презираемых париях, ибо только в ежеминутном их унижении, которое стало ему уже необходимо как наркотик, ислам находил новое и новое подтверждение того, на чем и был изначально основан — человеческой гордыни! Тем и объясняется невероятная изощренность и разработанность дискриминации зимми. Именно эта разработанность
системы дискриминации и создала в Европе ложное убеждение о “веротерпимости” исламского мира. В средневековой Европе не знали, что делать с иноверцами — в исламском мире это хорошо знали. В основе здесь лежали не только и не столько политические или экономические причины, ведь ими не объяснить изощренности издевательств, причины — психологические, коренящиеся в психологии ислама.
Понимаем ли мы, что это означает? Нацистский Третий рейх существовал всего 12 лет, но все же целое поколение немецкой молодежи успело пропитаться ядом идеи расового превосходства, и пришлось это поколение перевоспитывать. Ну, а если сотни лет, поколение за поколением проникнуты сознанием, что немусульмане — почти не люди, что их равноправие — преступление перед исламом, что возникновение немусульманского государства на “земле ислама” — “катастрофа, которой нет примера в человеческой истории” (слова Насера о Палестине, цит. по книге Бат-Йеор, Зимми), — понимаем ли мы, что это означает, какой мир нам противостоит? И мы все еще удивляемся чудовищной жестокости и бессмысленности терактов и пытаемся найти им объяснение с точки зрения нашей логики?
“Именно универсальная стратегия джихада придает локальному арабо-израильскому конфликту его всемирный характер. (...) Терроризм, первоначально направленный против Израиля и поддерживавшийся СССР, левыми и местными неонацистскими группировками, в конце концов превратился в сеть, опутавшую весь мир, приносящую смерть и страдания ни в чем не повинным людям. Таким образом, в западных странах развились фанатичный терроризм, шантаж, гангстеризм, присущие идеологии джихада и направленные против дар уль-харб” (Бат-Йеор, Зимми).
Я уже слышу возражения и даже негодование “гуманистов” против моей, как я полагаю, они скажут, “демонизации” ислама, который, как они уверены, просто одна из мировых религий и в этом качестве вовсе не отвечает за своих изуверов. Я предвидел эти возражения и теперь постараюсь их сам сформулировать — как и мои ответы на них.
1. Террор порожден вовсе не исламом, а бедностью исламских масс и их отчаянием — от той же бедности, а также от “невыносимой” израильской оккупации, добавят наиболее гуманные из “гуманистов”. Последнее, между прочим, верно, но не в том смысле, который имеют в виду “гуманисты”. Арабы вполне терпимо отно-
сились к турецкой власти, куда менее гуманной, чем израильская, но зато последняя — власть зимми, неверных, что для истинного мусульманина действительно невыносимо — психологически, как бы ни была гуманна эта власть, ибо собака-зимми не может властвовать над мусульманином.
Что же касается бедности, то в мире, увы, много бедных и даже нищих: в Африке, Индии и даже в Европе. Однако они почему-то не похищают и не взрывают людей, как делают миллиардеры бен Ладен и Арафат, очевидно, в отчаянии от своей нищеты. Исламские страны, те, что богаты нефтью, вовсе не бедны, и если бы они свои нефтяные деньги тратили не на финансирование террора, а на благо своих народов, то у них не было бы бедных и отчаявшихся людей. Современный терроризм — очень и очень дорогая вещь, стоит громадных денег, и искать его корни в бедности просто нелепо.
2. Разве на свете существует только исламский террор? А латиноамериканские террористы, а ирландские, баскские, корсиканские, европейские ультралевые, японские левые, да и сторонники изуверской секты “Аум-Синрикё”, да разве перечислишь всю свору “борцов за свободу”? А начался террор вообще в России в XIX в., закончившись Гулагом. А нацизм — разве не в христианской Европе возник, как, впрочем, и коммунизм? А резавшие друг друга в Африке хуту и тутси? Почему же только об исламе речь?
Все верно. Террор, кровавые конфликты, изуверство и жестокость бывают не только в исламском мире. Тем не менее в неисламском мире все это может быть, а может и не быть. Но почему везде, всегда, где ислам соприкасается с неисламом, от Африки, Балкан, до Филиппин и Индонезии, непременно бывает не только конфликт, а конфликт совершенно безнадежный, ввиду абсолютного нежелания исламской стороны принять хоть какой-то компромисс?
Но еще важнее другое. Изуверы и террористы всех мастей непременно должны сочинить свою собственную “освободительную” идеологию, свою шигалевщину, ибо только это открывает им возможность проливать кровь “по совести”, не считая это за преступление, что, как говорит герой Достоевского, страшнее, чем если бы убивать разрешал закон. Либо вовсе освобождаются от химеры, именуемой совестью, — но идеология им для этого нужна непременно, причем рано или поздно эта идеология обнаруживает свою антихристианскую сущность. А вот исламскому террористу для его террора вполне достаточно ислама, не какого-то изуверского, а классического
ислама, ибо еще ни один исламский теолог террор не осудил. Вот над этим следовало бы задуматься.
3. Нельзя по кучке террористов судить о целом народе, тем более — о великой религии, у которой миллиард приверженцев.
Террористов, допустим, не кучка, и вышли они из этого самого народа, из этой религии, ни от того, ни от другой не отреклись, и народ от них не отрекся, и не осудил, и теологи их религии не осудили их деятельность. Но посмотрим, действительно, на сам народ. После знаковой уже даты 11 сентября на экраны мировых телекомпаний попали любопытные кадры: буйное веселье арабских, исламских толп в Палестине, да и не только там — в Европе и даже в Америке. Попали — и тут же исчезли, словно по чьему-то приказу (впрочем, почему “словно” — действительно по приказу: одних журналистов припугнули, другим приказали убрать “неполиткорректные” кадры; а сказкам о “независимой” и “объективной” западной журналистике я давно не верю). Но веселье действительно было: именно по случаю страшной гибели тысяч ни в чем не повинных людей. И такое было не один раз: веселье с раздачей “конфет счастья” (именно так и называется) происходит при каждом “удачном” теракте, т.е. при теракте с большим количеством жертв. Так вот, это — не народ? Ведь этим нелюдям никто не приказывал веселиться, особенно 11 сентября, — Арафату эти кадры были страшно невыгодны, то-то он позаботился их убрать, а веселье прекратить уже на следующий день.
Я не могу себе представить такого веселья в самой даже отсталой, самой убогой, но все же христианской стране. Или буддийской, индуистской, конфуцианской, какой угодно, даже коммунистической. В самых темных душах есть какой-то предел, его же не прейде-ши. Есть сознание абсолютной непристойности некоторых вещей. Здесь этот предел перейден. Здесь уже что-то за пределами человечества вообще. Для такого чудовищного веселья нужно быть абсолютно уверенным, что человеческая жизнь не значит и не стоит ничего. Уверенность эту может дать только вера. Только — такая вера.
4. Это столкновение культур (цивилизаций), вот что это такое.
Лукавое утверждение. Потому что тем самым как бы уравниваются вещи, которых уравнивать нельзя. Мол, есть наша культура, есть их культура, одна не хуже другой (по логике постмодернизма), просто они не понимают друг друга и потому обречены на конфликт.
Похоже, теория Хантингтона становится любимой игрушкой западных интеллектуалов. Как раньше были марксизм, нацизм,
фрейдизм, маоизм, “теология освобождения”... Главное, найти какую-либо теорию, которой можно все объяснить и потом ни о чем не думать.
Разумеется, столкновения культур бывают. Но ведь и классовая борьба реально существует, и прибавочная стоимость — все это Маркс не выдумал. Другое дело, что нельзя этим объяснять все на свете: классовой борьбой или столкновением культур. Потому что в реальной истории культуры и сталкиваются, и влияют друг на друга, и даже соединяются. А то и все вместе. Например, эллинская и библейская культуры чудовищно враждовали, и тем не менее как-то нужны были друг другу, пока не нашли почти неправдоподобный синтез в христианстве. А возможен и другой вариант: культуры плохо друг друга понимают, но все же не враждуют. Например, понять буддийскую, вообще дальневосточную культуру европейцу трудно, почти невозможно (ислам по своим корням куда ближе!). Как и им — нас. Тем не менее не буддисты же занимаются террором.
Нет, объяснять оглашенную агрессивность ислама конфликтом культур — значит уходить от вопроса и не видеть очевидного: эта агрессивность в природе самого ислама. Следовало бы говорить в этом случае не о конфликте культур, а об агрессии антикультуры, деструктивной силы против пусть грешной, но человеческой цивилизации. Не Хантингтона здесь бы следовало поминать, а “Войну миров” Уэллса или (что вернее) “Войну с саламандрами” Чапека.
5. Ислам негодует против бездуховности нашей торгашеской, потребительской, развращенной цивилизации. (Сами исламисты очень любят поговорить на эту тему.) Пусть их протест принимает дикие формы, но в чем-то они правы, и над этим следует задуматься.
Никогда не мог понять, о чем, собственно, идет речь, когда произносят слово “бездуховность”. Обычно так честят Соединенные Штаты — бездуховная, мол, страна, забывая хотя бы о том, что в “бездуховной” стране не могла бы возникнуть великая литература.
Но сначала два слова о “развращенном” и “потребительском” современном европейском мире. Разумеется, что есть, то есть. Но я убежден, что все это “есть” и в мире ислама, причем в гораздо большей мере. Ибо нет ничего более чувственного и сладострастного, чем классическая культура “Востока”. Причем в исламе эта чувственность не обуздывается аскезой, как в христианстве, или законом, как в иудаизме, или самоограничением, как в восточных религиях (индуизме, даосизме, конфуцианстве, буддизме). В Евангелии сказано, что грех
исходит из души человека, начинаясь с дурных помыслов. Поэтому тот, кто смотрит на чужую жену с вожделением, уже грешит. Но что сказать о религии, об обществе, которые предписывают женщине сидеть взаперти, закрывать лицо и вообще не разговаривать с чужими? Это может быть только реакцией на культ чувственности, царящий в исламе. Людям с чистыми помыслами не нужны такие ухищрения, чтобы не соблазниться самим и не ввести в соблазн других.
Помним ли мы, что именно “Восток” (т.е. исламский Восток) всегда был источником и примером избыточной роскоши и всяческих извращений, причем там это считалось нормой.
А вот теперь можно сказать и о “бездуховности”. Нет, ислам, конечно, не бездуховен. Но грех, исходящий из души человека, есть явление безусловно духовное. Христианство — не гностическая религия, которая всегда противопоставляет дух (добро) материи и плоти (зло). По христианскому учению и плоть может быть святой, и дух — духом злобы. И война в душе человека идет не между “духовностью” и “бездуховностью”, а между Духом Святым, Духом Божиим — и духом сатанинской злобы, который есть прежде всего — гордыня.
Так что же можно сказать о религии, которая хоть и является великой, но основа которой — гордыня, укрепившееся в веках невероятное высокомерие? Что сказать о религии, которая есть поклонение великому и могучему духу, но где нет места любви и милосердию, а есть только гордость и самоутверждение? Апостол Иоанн учит различать духов, от Бога ли они. Нет, ислам не бездуховен. Но какого он духа — задумывались ли мы над этим?
Я хотел бы, чтобы меня правильно поняли. Я вовсе не хочу сказать, что все мусульмане без исключения сатанисты, что вся исламская история есть торжество гордыни и небытия. (Хотя не забываемое мною зрелище чудовищной пляски на крови может навести именно на подобные мысли.) Разумеется, и мусульмане — дети Божии, созданные по Его образу и подобию, и они нуждаются в спасении, а Христос умер и за них. Разумеется, и им, просто как людям, может быть не чуждо и милосердие, и покаяние. Ведь и у язычников, по слову апостола Павла, закон был записан в сердцах. Разумеется, и в истории стран ислама есть (была) и высокая культура, и духовные взлеты — в философии, в поэзии... Все это так.
Но речь-то не об этом. Речь о том, что сам ислам, как духовный феномен, накладывает свой отпечаток, свою тень, и противостоять этой тени очень и очень трудно, почти невозможно. Эта тень сделала
бесплодной унаследованную исламским миром высокую эллинистическую культуру, в то время как христианство преобразовало ту же культуру, и на ее основе выросли новые. Эта тень погрузила в стагнацию и исторический тупик целый громадный регион, откуда ислам -ский мир ищет выход через агрессию и безумную жестокость. Не “столкновение культур” происходит сейчас, повторим еще раз, а оборона культурных миров от антикультуры, антижизни, от духа злобы сатанинской. В конце концов, первыми жертвами этого духа являются сами мусульмане, завороженные, зомбированные горделивым чувством собственного превосходства над “неверными”.
Если присмотреться поближе к исламскому миру, то возникает мысль: а религия ли вообще ислам? Ведь собственно как система религиозных взглядов ислам очень прост, почти примитивен. Быть мусульманином легко, не то, что иудеем, христианином, буддистом! Я говорю, конечно, о подлинных, а не формальных верующих. Ибо главное в исламе другое: сознание собственного превосходства и еще
— доведенная до предела круговая порука. Особенно — в джихаде. Исламский мир построен как сицилийская мафия, если допустить анахронизм, по тем же законам.
Странное бывает ощущение, что в исламе воплотились именно те беспочвенные обвинения, которые христианский мир веками предъявлял евреям. Сознание собственной исключительности? — на этом основан ислам. Международное могущество, прежде всего финансовое, — теперь оно имеется, основанное на нефтяном богатстве. Всемирная диаспора — теперь тоже есть, причем везде, где мусульмане создают большие общины (в основном в Европе), они не желают считаться с местным образом жизни, зато агрессивно утверждают свой. Стремление к мировому господству? — они сами открыто говорят, что весь мир будет исламским. И опять-таки, на этом основан ислам: ведь все страны, не входящие в исламский мир, — это дар ал-харб, земля войны, которая должна быть завоевана исламом. Наконец, наиболее щекотливая тема — кровавые ритуальные жертвоприношения. Но разве практика шахидов — самоубийц, убивающих своей смертью мирных людей, не имеет религиозного, ритуального значения и оформления? Разве исламские террористы не убивают именно детей иноверцев с особой жестокостью и удовольствием? Тема непростая, но подумать об этом стоит.
Убийство и агрессия стали бытом и религией исламистов, встречая лишь поддержку и одобрение в широких массах мусульман.
И это не случайно: по учению ислама, если неверные выходят из повиновения, то убийство их позволено и даже предписано.
Можно ли этому положить предел? История показывает, что можно. Нужно только покончить с утопической идеей, что с исламом надо “договориться”. По учению ислама, договор с неверными возможен, но только временный, пока ислам не накопит силы, а потом можно его нарушить. Нет, тут нужны иные методы.
Задумывались ли мы над тем, что, собственно, с точки зрения ислама, современные Испания и Португалия, а также Балканские страны являются такими же “незаконными образованиями”, как и Израиль, потому что тоже основаны на земле, однажды завоеванной исламом (дар ал-ислам)? Так почему же нет Организации освобождения Испании? А потому нет, что через десять лет после всем известного изгнания евреев из Испании произошло почему-то забытое изгнание мусульман из Испании, теми же испанскими монархами, Фердинандом и Изабеллой, и на тех же условиях: принятие крещения, если хочешь остаться. Да, трансфер, да, негуманно. К счастью, тогда не было международных правозащитных организаций, и монархи действовали, просто исходя из интересов своей страны. А вот если бы этого негуманного акта не было, то в Испании сейчас была бы Босния или Косово, если не Палестина. Потому что там, где остается или образуется большой мусульманский анклав и мусульмане чувствуют свою силу и безнаказанность, они немедленно переходят в наступление Так и случилось на Балканах и в Палестине, но так не случилось в Испании, с потерей которой исламский мир, скрепя сердце, примирился.
Это — один способ остановить исламскую агрессию: сделать ситуацию необратимой. Но есть и другой, более гуманный. Его продемонстрировала в свое время Россия. В России существовали большие мусульманские анклавы, и не только на Кавказе, но и в Поволжье, и в уральских степях. Вообще-то случай был уникальный: больше ни в одной стране мусульмане не были национальным меньшинством под немусульманской властью — для мусульман это вообще немыслимо и невыносимо. А в России это было, и мусульмане с этим примирились! Почему?
А потому, что в России не играли тогда в гуманистические игры, и мусульмане хорошо знали, что жить они в России могут лишь в качестве подданных Русского Царя, причем лояльных подданных. Только крепость русского самодержавия заставила российских му-
сульман жить как обычные люди, торговать мылом и пасти овец, а не изображать из себя воинов Аллаха. Не все это поняли сразу, но им объяснили. А вот когда самодержавие рухнуло, тогда и начался беспрерывный исламский джихад, если не считать перерыва на коммунистическое псевдосамодержавие, при котором, однако, мусульмане снова превратились в мирных чабанов. А когда рухнул и коммунизм (вполне заслуженно), опять началась исламская вооруженная “демократия” с чеченской раковой опухолью. Надеюсь, нынешняя российская власть сумеет справиться и с тем, и с другим. Это второй способ сдержать перманентную агрессию ислама. А третьего — нет. Только сильная власть (и ни в коем случае не исламская) может доказать и показать инфицированным безумием “джихада” исламистам, что можно и должно жить как нормальные люди среди нормальных людей. Цивилизованному миру это пора понять. С коммунизмом ему повезло — тот рухнул сам, но с исламом так не повезет.
Я бы назвал исламский мир “группой риска”, говоря современным языком. Мусульмане могут и должны быть нормальными людьми, только надо всегда помнить, что те, кто живет под тенью ислама, в любой момент могут превратиться и в безумцев, готовых уничтожить и себя, и нас. И надо быть готовыми погасить этот огонь безумия в любой момент и любой ценой.
Статья поступила в редакцию от автора из Израиля.
* * *
О СТАТЬЕ В.ФРЕНКЕЛЯ
Пафос борьбы с исламскими экстремистами, которым исполнена статья В.Френкеля, — борьбы законной и праведной, — к сожалению, ослепляет автора, обрушивающего несправедливые нападки на ислам как таковой. Отвергая с порога мысль о том, что ислам, которым руководствуются террористы, это “неправильный ислам”, он видит источник зла в самом исламе, а отнюдь не в его искажениях.
По Френкелю, ислам — это однозначно агрессивная религия, превращающая человека в орудие божественных замыслов, а по сути ни во что его не ставящая. Якобы такие вещи, как любовь и милосердие, исламу чужды и непонятны. Но это далеко не так: напомню, что
главное определение Бога в устах мусульман есть “Всемилостивый”. Примечательно, что в глазах основоположника мусульманской веры именно любовь является тем основанием, которое сближает ислам с христианством: “...Самые близкие п о л ю б в и (разрядка моя. — Ю.К.) к уверовавшим (т.е. мусульманам) те, которые говорили “Мы
— христиане!”” (Коран, Сура “Трапеза”, 85).
Джихад, на котором делает акцент автор статьи, в понятиях мусульманства — “ малый джихад”. “Большой джихад” — тот, что каждый мусульманин обязан вести с дьяволом в самом себе. Неточно определение шахида: “В исламе мученик — шахид — это тот, кто убил наибольшее количество “неверных” ценой самоубийства” (с. 7). А вот что, согласно Сунне, говорит об этом сам Мухаммад: “Самый драгоценный для моей уммы мученик тот, кто восстает против тиранического властителя, пытается наставить его на путь добра и принимает от него смерть”1. Об убийстве кого бы то ни было здесь и речи не идет.
Необъективны суждения Френкеля об отношениях между исламом и культурой. “То, что мы называем великой арабской или вообще мусульманской культурой — на самом деле тот же эллинизм либо персидская культура, последний всплеск этих великих культур” (с. 3), которые ислам в конечном счете загубил. Это не так: монотеистический ислам, будучи в духовном смысле выше языческих культур
— эллинистической и персидской, — “подтянул” их до себя и создал качественно новую культуру.
А суждение о том, что “ислам как-то приземлен, это скорее инструкция, солдатский устав, чем религиозное учение: там нет божественной неопределенности, тайны, что подвигает верующего идти по пути длиною в жизнь” (с. 5), может быть отнесено, и то с некоторой натяжкой, к ваххабизму, но никак не к исламу в целом.
Вместе с тем в определенной степени верно, что в исламе заложена “боязнь творчества” (с. 3—5). Но разве та же “боязнь творчества” не заложена в христианстве? И разве на преодоление ее не ушли века? И самое главное: кто решится утверждать, что результат — если иметь в виду промежуточный, так сказать, результат, то, что мы имеем на сегодня, — оказался однозначно позитивным? Достаточно на-
1 Цит. по: The Many Faces of Islam | Ed. by N.Red wan. Gainesville (Fl.), 2GGG, p.
255.
помнить об угрозе глобальной экологической катастрофы или гибели человечества от ОМУ.
Сам Френкель признает, что современный европейский мир является “развращенным” и “потребительским”. Но тут же пишет, что “все это “есть” и в мире ислама, причем в гораздо большей мере. Ибо нет ничего более чувственного и сладострастного, чем классическая культура “Востока”” (с. 14). Но зачем путать ислам с “культурой “Востока””? В южных широтах, где в основном располагается “Восток”, чувственность острее — таков закон природы; но тем более тугую узду налагает на нее ислам, который никак нельзя упрекнуть в недостатке аскетизма.
В целом, на мой взгляд, следует исходить из того, что современный воинствующий исламизм есть грубое искажение ислама, хотя нельзя отрицать, что в искажениях получили развитие некоторые стороны ислама — прежде всего, это “упрямство”, с каким мусульмане стремятся утвердить власть полумесяца на земле (для сравнения: христианство допускает, что верующие останутся “малым стадом” в этом мире, каковой есть “юдоль скорби”).
Юрий Каграманов, публицист (Москва).
Андрей Зубов, доктор исторических наук РЕЛИГИОЗНЫЙ ФУНДАМЕНТАЛИЗМ КАК МИРОВАЯ ТЕНДЕНЦИЯ XXI ВЕКА
О религиозном фундаментализме заговорили после событий в Абадане в феврале 1978 г. и особенно после исламской революции в Иране (9—11 февраля 1979 г.). Но тогда это был — “ исламский, шиитский фундаментализм”. После событий 11 сентября 2001 г. мир обнаружил с полной ясностью феномен шахидизма, характерный для всего ислама, как для суннитской, так и для шиитской версий. И, наконец, подготовка и осуществление свержения режима Саддама Хусейна в Ираке в марте 2003 г. англо-американской военной коалицией обратили внимание мира на “христианский фундаментализм” президента Буша и его администрации. Политический и политологический “бомонд”, списавший в XIX и, тем более, в XX в. религию со счетов мотивов политического процесса и сохранявший за ней, в лучшем случае, роль “дополнительного к национализму мотива поли-
