CC BY
30
Вестник Института экономики Российской академии наук
3/2017
О.Б. КОШОВЕЦ
кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института экономики Российской академии наук
ПОЧЕМУ ГОСПОДСТВУЮЩАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ПРОЗЕВАЛА КРИЗИС: О РОЛИ ОНТОЛОГИЧЕСКИХ БАРЬЕРОВ
В статье анализируется ряд интервью ведущих американских экономистов по проблемам кризиса 2007-2009 гг. с целью выявить, насколько теория помогает понять происходящее, как она описывает реальность и как увязывает основные теоретические положения с ключевыми событиями кризиса. Анализ позволяет понять, почему теория не способна объяснять кризисы. В статье показана ключевая роль онтологических барьеров.
Ключевые слова: ортодоксальная экономическая теория, онтологические структуры, экономическая политика, онтологические разрывы (зазоры), онтологические барьеры, слепые пятна.
JEL: D80, H10, 010, P10, Z18.
Лишь немногие экономисты видели приближение финансово-экономического кризиса 2007-2009 гг. Однако «неспособность предсказать его - наименьшая из проблем экономической науки, куда важнее то, что вся отрасль оказалась не в состоянии увидеть саму возможность катастрофических отказов рыночной экономики» [22]. Эти слова нобелевского лауреата П. Кругмана выдвинули резкие обвинения в адрес привилегий экономистов и стандартной (господствующей) экономической теории. Статья 2009 г. вызвала сильный резонанс в американском академическом сообществе и множество откликов самого разного свойства. Для целей нашего анализа большой интерес представляет серия интервью крупнейших представителей чикагской школы The New Yorker, данных в самом начале 2010 г.1 Развернувшаяся вокруг П. Кругмана полемика побудила независимых наблюдателей разо-
1 New Yorker опубликовал интервью с восемью ключевыми на сегодня фигурами современной «чикагской школы», среди них Ю. Фама, Г. Беккер, К. Мерфи, Р. Талер, Дж. Кохрейн, а также близкий к школе юрист Р. Познер. Подробнее см.: newyorker. com/online/blogs/johncassidy/chicago-interviews.
Вестник ИЭ РАН. №3. 2017 С.18-34
браться в происходящем и дать обвиненным П. Кругманом «ортодоксальным экономистам» возможность высказаться о том, почему экономическая наука пропустила кризис и как теория и ее ключевые положения соотносятся с реальностью.
Особый интерес этой дискуссии в том, что экономисты вынуждены конкретизировать свою теорию (содержащиеся в ней представления об экономике) применительно к реальности, поскольку им приходится обсуждать базисные положения теории (онтологию) не по поводу «экономики вообще», а в связи с конкретным событием - экономическим кризисом 2007-2009 гг. и его последствиями. Они вынуждены рассуждать о реальной группе событий, а не оперировать удобным эмпирическим или статистическим материалом. Мы можем наблюдать, насколько теория помогает им понять, что произошло, как она описывает реальность, как производится привязка основных положений теории к реальности.
Задавая чикагцам вопросы о кризисе, о том, насколько пострадал престиж чикагской школы, о гипотезе об эффективных рынках, о рациональных ожиданиях, скептически оценивая действия правительства в связи с кризисом, Дж. Кессиди (инициатор интервью), по сути, постоянно провоцировал своих собеседников выходить за пределы теории и созданной ею картины мира к осмыслению более богатой (сложной) действительности. Здесь привычные «приглаженные» схемы рассуждений начинали деформироваться или даже ломаться. Действительность развивается не так, как описано в теории - она просто «не знает», что существует теория.
Далее мы рассмотрим конкретные примеры из интервью чикагцев с целью выявления онтологических оснований их теоретических рассуждений, уделив при этом особое внимание тому, как производится привязка ключевых положений (допущений) теории к реальности. Это позволит выделить в их суждениях (теоретическом универсуме) такие онтологические структуры, как «ценностные конструкции», «онтологические зазоры (разрывы)» и «слепые пятна». Анализ позволит нам получить предметный ответ на вопрос, позволяет ли ортодоксальная экономическая теория (мейнстрим) объяснять и предсказывать кризисы и могут ли подобные экономические потрясения сдвинуть экономическую теорию в сторону построения дисциплины, более ориентированной на понимание реального мира.
Обратимся сначала к методологии и поясним, что имеется в виду под вышеперечисленными онтологическими структурами. Мы исходим из того, что онтологические структуры знания - результат действий коллективного научного субъекта. Часть таких структур создается, помимо усилий конкретного ученого, в рамках соответствующей предметной области, где они со временем объективируются в рамках
той или иной научной традиции, научной и образовательной практики. То есть речь идет об онтологизации теоретических конструктов, понятий и концептов [9].
Как правило, любой ученый нерефлексивно вводит онтологические структуры в начало своего рассуждения как систему исходных предположений, предпосылок или гипотез. Эти «готовые» структуры, выступающие средством построения нового фрагмента знания, являются частью наличной научной онтологии, на которую данный фрагмент знания опирается и которая неявно заимствуется из базовой научной традиции. При этом ученый, как правило, не задумывается над тем, как, где и в какой форме существуют объекты, обозначаемые понятиями теории, поскольку они необходимы ему лишь как условия развертывания его построений [3]. Однако в реальной практике (как, в частности, в интересующих нас интервью чикагцев) конкретный ученый вынужден почти постоянно выходить за рамки чистой теории и обнаруживать предметные определенности, ей противоречащие. Поясним.
Когда исследователь находится в рамках определенной онтологии, ее категориальные структуры заставляют его рассуждать определенным образом. Иначе говоря, онтология предопределяет познавательные ходы, совершаемые познающим субъектом, за пределы которых он выйти не может [4]. Например, у чикагцев это утверждение (онтоло-гизированная идеологема) о том, что «правительство не эффективно» («потому что несправедливо»), а рынок, напротив, всегда эффективен («потому что справедлив»). По сути, данное утверждение не имеет отношения ни к конкретному реальному правительству (например, администрации Б. Обамы), ни к конкретному рынку (к примеру, ипотечных закладных), а лишь к «рынку вообще» и «правительству вообще». Такие категориальные структуры к тому же являются цен-ностнъми, а потому и нормативными. Ценностные конструкции, как правило, образуют ядро онтологии, которой придерживается исследователь, так как они обеспечивают воспроизводство его собственной позиции [7].
Зададимся вопросом: а чем в реальном мире обусловливается экономическая политика? Разумеется, не экономическими теориями (они носят вторичный, обслуживающий характер), а интересами политика, задачами его воспроизводства себя как политика (необходимость переизбираться), которые требуют учета интереса определенных, наиболее значимых групп. Именно исходя из этого, политики совершают некоторые действия, которые наблюдателями характеризуются как экономическая политика, смысл которой затем может объясняться в рамках соответствующей экономической доктрины. Носители экономических теорий также могут отнестись к конкретным результатам
действий политика в экономической сфере. Этим отношением как раз и образуется зазор между тем, какова политика в действительности и как она представляется, интерпретируется в рамках теории.
Если, отвечая на вопрос об эффективности правительства, теоретик (разделяющий идеологему «правительство неэффективно») все-таки захочет оценить действия конкретного субъекта, скажем, администрации Б. Обамы или ФРС во время кризиса, ему придется выйти за рамки имеющейся онтологии и задаваемых ею ходов рассуждения. Поскольку познающему субъекту не хватает своих теоретических конструкций, чтобы описать или оценить действия ФРС по поддержке банков, он будет вынужден неявно вводить новые, чуждые для его теоретической реальности онтологические структуры. Следует отметить, что это не развитие имеющейся онтологии, а просто переход («перескок») в другую онтологию. При этом совершается сдвиг, «подмена», вынужденная переинтерпретация ключевых предпосылок теории путем введения новых онтологических конструкций, ведущая к замене исходной онтологии. Иными словами, мы будем иметь дело с «онтологическими разрывами» (или зазорами), то есть с переходами («перескоками») из одной онтологии в другую. В подобной ситуации теоретик либо будет объяснять имеющиеся теоретические конструкты, исходя из новой онтологии, либо будет вводить новые конструкты и под них новую интерпретацию.
Предположим, что в некоторой онтологии экономической теории нет политических субъектов и их интересов. Поэтому отвечая на вопрос о действиях конкретных субъектов, ученый перескакивает в другую онтологию, куда такой субъект включен. Подобные переходы из одной онтологии в другую происходят вне логических конструкций теории/модели (т.е. не фиксируются средствами логического анализа), а совершаются в семантике (то есть в разговоре). В рамках формальной логики, на которой обычно базируются модели, такой переход запрещен, иначе нарушается принцип непротиворечивости.
Если «онтологические зазоры» («перескоки») слишком велики, т. е. фрагменты, описываемые данными онтологическими структурами, слишком далеко отстоят друг от друга, то опосредующих переходов не видно. Во время таких перескоков рассуждающий пропускает целый фрагмент реальности (как несуществующий для него). Образуются как бы «слепые пятна». Поясним. В теории мейнстрима есть «модели роста» (основанные на предпосылке безостановочного роста), и, следовательно, возможно создать «модели падения (депрессии)». При этом, находясь в рамках одной модели (роста), нельзя сделать переход к другой (падения, кризиса), поскольку они построены логически, а логика запрещает противоречия. Поэтому в модели роста системного падения быть не может (но могут быть колебания роста - замедление, сни-
жение, временная остановка). Поэтому мы можем лишь перескакивать от одной модели к другой (связующее звено, «кризис», у нас «слепое пятно»), либо оставаться в одной из моделей, считая кризис колебаниями. «Слепое пятно» - это также то, что не существует в онтологии конкретной теории (иначе это ее разрушит), ибо всякая онтология обязательно предполагает наличие в ней как существующих, так и не существующих типов объектов [8]2.
Каждая онтология также предполагает определенные стандартизованные схемы объяснения (к примеру, «цены финансовых активов точно отражают всю имеющуюся информацию о фундаментальных экономических показателях»). Представим, что теоретику указывают на какой-то феномен в реальности (к примеру, «пузырь» на кредитном рынке), не включенный в его теорию («слепое пятно»). Поскольку у ученого нет объяснительных схем для этого феномена, он может либо отрицать сам этот феномен (так делает в интервью Ю. Фама), либо же пытается как-то проинтерпретировать его, зачастую прибегая к метафорическим описаниям (такой вариант мы можем найти у Р. Талера)3. Поэтому в речи «слепые пятна» в онтологии теории хорошо фиксируются по метафорам. Собственно, «пузырь» уже есть такая метафора для наблюдаемого в реальности явления, которое никак не отражено в теории мейнстрима, а потому нет соответствующего понятия. Если же теоретику не указать на эти феномены, он их и не увидит (в рамках своего теоретического универсума).
Обратимся теперь к конкретным примерам, т.е. к онтологическому анализу рассуждений чикагцев о кризисе 2007-2009 гг.4
Превосходство рынка, или ценностные конструкции
Несмотря на то что ортодоксальные воззрения чикагской школы находились под градом критики и раньше, финансовый кризис 20072009 гг. бросил вызов прежде всего именно этой школе, поскольку фундаментальной предпосылкой ее теории и одновременно идео-
2 Ср.: «Наши теории как инструменты анализа действуют подобно шорам... Сказать вежливее - это лучи света, которые высвечивают одни части объекта и оставляют во мраке другие» [18, p. 208].
3 Дж. Кессиди в интервью с Р. Талером спрашивает: «Я говорил с Ю. Фамой, и он утверждает, что не знает, что такое пузыри, ему даже этот термин не нравится». Р. Талер: «Я полагаю, мы знаем, что такое пузыри, но это не значит, что мы можем их предсказывать. Но у нас определенно есть система предупреждения о пузырях. Вы можете посмотреть на такие показатели, как соотношение цены и прибыли, а также соотношение цены и ренты. Они о многом говорили, и история, которую они, казалось, рассказывали, оказалась правдой» [31]. См. также [15].
4 Везде ниже по тексту выделения курсивом в цитатах из интервью мои. - О.К.
логемой является тезис об эффективности рынков, или о «саморегулирующемся рынке». Несмотря на это, в интервью мы видим упорное нежелание (с человеческой и институциональной точки зрения весьма понятное) ряда ортодоксальных представителей чикагской школы признавать на фоне кризиса факт неэффективности рынков. Так Ю. Фама по-прежнему убежден, что рынок достаточно эффективен на общем уровне, а если нет, то «обнаружить это невозможно» [15]. Схожего мнения придерживается и Г. Беккер, хотя и оговаривается, что не всегда «свободные рынки делают это хорошо» (потому что «они далеки от совершенства»). Однако, по его мнению, они могут быть лишь «не очень эффективными», но все же принципиально эффективны в сравнении с правительством [10]. Это сравнение с правительством обнаруживает изначально идеологический характер тезиса. В учебниках идея эффективности рынка не вводится в противопоставлении с неэффективностью правительства. Это просто априорное, не предполагающее доказательств утверждение. Однако при защите Бек-кер вынужден «вытащить хвост». В целом же, по его мнению, «рынки работают достаточно хорошо, но появились вещи, которые нельзя объяснить просто при помощи гипотезы об эффективности рынка» [10]. Здесь защита ценностного суждения уже обнаруживает «онтологический разрыв», поскольку Г. Беккер признает, что рынки не всегда хороши и есть феномены, которые невозможно объяснить этой гипотезой. Это указание на реальность. Одновременно этим тезисом, по сути, вводится идея локальности теории, т. е. разрушается ее былая претензия на универсальность
Кризис не поколебал уверенности большинства представителей чикагской школы в том, что государство (правительство, регуляторные органы), которое они часто напрямую квалифицируют как «правила, определяемые группой живущих в Вашингтоне людей», не эффективно. Приведем пример из интервью Г. Беккера. «Я всегда считал сутью чикагской экономической доктрины то, что свободные рынки хорошо выполняют свою работу. И студентов учил этому же. Свободные рынки далеки от совершенства, но правительства от него еще дальше. В некоторых случаях регулирование необходимо - я опять-таки не анархист. Но в целом правительства функционируют хуже рынков. Я не увидел ни одной причины пересмотреть эту позицию. Да, мы увидели еще один пример того, как свободные рынки не выполнили своих функций. Они сработали плохо. Но я не вижу подтверждений и тому, что правительство все делало правильно в преддверии или во время кризисных процессов» [10].
Реальные события заставляют Г. Беккера признать, что рынок не совершенен и даже может «сработать плохо». Но это никоим образом не меняет его уверенности, что правительство все делает хуже (заме-
тим, «правительство вообще», поскольку экономист не пытается указать нам здесь на конкретные проколы конкретного правительства).
Оба основания, за которые продолжают держаться чикагцы, -по факту, онтологизированные идеологемы. Так, отвечая на вопрос «чикагская картина мира до сих пор существует, та чикагская традиция, которая ратует за свободный рынок?», Дж. Кохрейн говорит следующее. «Многие из нас, как минимум, считают идею свободных рынков хорошей отправной точкой, поскольку она опирается на опыт многих столетий и мысли [многих поколений людей]. Вся наука в определенной степени консервативна. Обнаружив одну причудливую бабочку, вы же не скажете, что Дарвин все-таки был неправ. У нас есть проверенный веками опыт, который показывает, что рынки работают довольно хорошо, а вмешательство государства приводит к катастрофическим последствиям» [12]. Дж. Кей метко охарактеризовал подобные рассуждения как «дедукция вытеснила индукцию, а идеология заняла место наблюдений» [1, с. 13].
Превосходство экономистов, или «онтологические
зазоры»
На фоне непоколебимой уверенности представителей чикагской школы в том, что государство не эффективно, весьма примечателен очевидный зазор, который они демонстрируют в отношении к нормативным предписаниям своей теории и к реальной политике. Приведем пример из интервью Г. Беккера, а именно его ответ на вопрос о том, что чикагская школа не согласна с тем, что существуют банки, которые слишком велики, чтобы позволить им разориться («пусть разоряются»). «Тут возникает два вопроса. Что нам следует делать, и что мы будем делать на самом деле. Мы ведь вряд ли допустим, чтобы они разорились. Мы никогда не допускали, чтобы они разорялись. Второй вопрос: а стоит ли нам их спасать? Думаю, в этот кризис мы были вынуждены это сделать. Я не согласен, что во время нынешнего кризиса надо было просто позволить всем разориться. Да, экономика восстановилась бы. Но мне кажется, что тогда рецессия стала бы более серьезной» [10].
Это рассуждение весьма показательно. Оно опирается на разные и при этом очевидно конфликтующие онтологические конструкции, исходящие из основных предпосылок теории (государство неэффективно, имеется в виду «государство вообще») и из чувства реальности (я не согласен, что надо было позволить разориться). Экономика бы восстановилась (так гласит теория), но рецессия стала бы хуже (так подсказывает чувство реальности). Фактически здесь Г. Беккер неявно признает, что теория не просто имеет слабое отношение к реальности, но и не может ничем помочь. Чтобы сгладить этот неявный кон-
фликт, во-первых, вводятся новые субъекты («мы» - т.е. политики или иные ответственные лица), которых в теории нет. Во-вторых, приходится совмещать в своем рассуждении нормативную «картину мира» и реальность.
Другой пример онтологических зазоров при конкретизации теории на практике - переинтерпретация ключевых положений школы на основе введения новых онтологических конструкций. Вот как отвечает Дж. Кохрейн на вопрос, что он думает о гипотезе рациональных ожиданий (предполагающей, что экономические агенты обладают всей полнотой информации) в связи с кризисом. «Что такое рациональные ожидания? Вот есть утверждение, что всех людей все время водят за нос. В 1960-х годах люди говорили, что правительство может увеличить инфляцию, и это приведет к небольшому росту выпуска, потому что людей удастся одурачить. Люди подумают, что из-за инфляции им теперь больше платят за труд и, поверив в этот обман, станут работать усерднее. Ребята, придумавшие теорию рациональных ожиданий, говорили, что это может случиться раз или два, но рано или поздно люди поймут, что к чему. Принцип «нельзя обманывать всех и всегда» кажется мне весьма неплохим» [12].
Видимо, помимо скрытой аллюзии на известное высказывание А. Линкольна, Дж. Кохрейн также намекает здесь на ипотеку и то, что она была построена на обмане5. Но из чего он при этом исходит, по сути? «Люди рационально себя ведут» по факту означает, что они подчиняются экономическим закономерностям. Однако в стандартной экономической теории, наоборот, экономические закономерности возникают в результате рационального поведения людей (не одного, не группы, а всех - иначе, не возникает закономерность). То есть она порождается массовым поведением всех экономических агентов. То же видно и из интервью Г. Беккера, где он отвечает на вопрос, насколько ныне актуален принцип рациональности в экономике. «Думаю, по большей части актуален. Все зависит от того, что вы имеете в виду под рациональностью. Если вы придерживаетесь мнения, что потребители в целом реагируют на стимулы предсказуемым образом, то у вас будет неверное представление о мире, если только не уделить этому вопросу достаточного внимания... Другое направление - изучение многочисленных ошибок потребителей. Я думаю, никто не спорит, что потребители совершают ошибки. Но это совсем не отменяет представления, что, во-первых, потребители почти всегда выбирают именно то, что им нужно. И, во-вторых, - теперь мы возвращаемся к правительству -
5 Впрочем, экономист и сам чувствует некоторые «натяжки» в своем аргументе и в конечном счете соглашается, что все-таки «сама по себе гипотеза рациональных ожиданий - технический инструмент» [12].
Вестник ИЭ РАН. №3. 2017 | 25
С.18-34
обычно потребители принимают более удачные решения, чем те, что сделало бы за них правительство» [10].
Г. Беккер здесь вводит две онтологические конструкции. Сначала теоретическую - потребители рациональны, ибо их поведение и порождает ту реальность, в которой рынки эффективны (закономерность порождается массовым рациональным поведением потребителей). Затем он перескакивает в другую онтологическую конструкцию, по-видимому, опирающуюся на исследования поведения конкретных экономических агентов на конкретном рынке, которое показывает, что они совершают ошибки. Далее он делает возврат к исходной теоретической конструкции (вывод). В результате получается, что, согласно теории, агенты всегда принимают оптимальное наилучшее решение, но в реальности они совершают ошибки. Итого имеем - «потребитель почти всегда выбирает то, что нужно». В онтологии теории не заложено «почти»: или они ведут себя рационально, или они ошибаются. Но в данном случае «почти» означает, что «большая часть» ведет себя рационально. Потому что тогда образуется экономическая закономерность.
Обратимся к другим примерам. Вопрос к Ю. Фаме по поводу того, что «правительство должно было позволить банкам рухнуть»: «как вы думаете, почему правительство не отошло в сторону и не дало этому случиться? Действительно ли власти, как считают многие, были на крючке у Уолл-стрит?». Вот что отвечает известный экономист. «По сути, дело в том, что у многих в нынешнем правительстве есть огромное желание избежать рисков. Власти не хотят, чтобы их винили в плачевном исходе событий, и, чтобы избежать его, готовы сами поступать неправильно. Я думаю, Бернанке удалось выступить лучше других». И далее по поводу скептического отношения чикагской школы к правительству: «людям потребовалось немало времени, чтобы осознать, что политические лидеры - это всего лишь действующие в своих интересах индивиды, и что вмешательство государства в экономическую деятельность особенно опасно потому, что правительство по любому не может проиграть» [15].
Опять рассуждение строится путем перехода, т. е. из двух разных онтологических конструкций. Во-первых, из чувства реальности (не хотят, чтобы винили), а во-вторых, из сути теории («неправильно», относительно того, что гласит теория). При этом Ю. Фама четко понимает, что у политиков есть интересы. Но поскольку для него приоритетное (ценностное) значение имеет теория, то он конкретные политические интересы абстрагирует до «вмешательство государства неэффективно». Между тем, чтобы сделать такой переход следовало бы в каждом конкретном случае доказать, что политики, действуя в своих интересах, наносят экономике вред.
Суждение Дж. Кохрейна на эту же тему также обнаруживает «онтологический разрыв». Так, отвечая на вопрос: «вы полагаете то, что мы видели [кризис], - это результат несостоятельности правительства, а не провал рынка?», он признает, что рынок все-таки тоже был виноват. Это означат переход в другую онтологию, которая базируется на чувстве реальности. «Я думаю, это было сочетание факторов -несостоятельность и того, и другого. Правительство установило ряд нормативных требований. Банки очень быстро начали их обходить. Многие люди обращали недостаточно внимания на риск контрагента, поскольку считали, что об этом позаботится правительство» [12].
Как и в случае Ю. Фамы, теоретическая реальность имеет для Дж. Кохрейна больший приоритет, и конкретизация теории относительно кризиса приводит его к выводу: «из-за финансового кризиса в реальной экономике произошло много такого, чего не должно было бы происходить. Предприятия закрывались, люди теряли работу. Этого не должно был случиться. В известной степени, то же самое происходило в 1907, 1921, 1849 гг. Вы могли бы сказать, что мы сталкивались со всем этим раньше» [12]. Итак, получается, что мы сталкивались с этим и раньше, но теория так и не удосужилась создать инструменты анализа и предвидения таких явлений. И это вполне закономерно, потому что имеющиеся онтологические конструкции подсказывают нам, что так не должно быть. Это как раз случай «слепого пятна» в теории.
«Слепые пятна», или почему мы «ничего не будем менять»
Очевидно, что главной причиной, сделавшей экономическую теорию мейнстрима нечувствительной к кризисам и неспособной их предсказывать, является тот факт, что в ней начисто отсутствует сама идея возможности системного кризиса6. Следует заметить, что даже имеющиеся в арсенале экономической науки теории делового цикла не рассматривают кризис как таковой. Имеющиеся в них «спад», «понижение» видятся результатом колебаний или отклонений от равновесного состояния, т. е. считаются временным снижением деловой активности, обусловленным теми или иными причинами, почти всегда внешними. Такое видение вполне закономерно, поскольку в онтологии стандартной экономической теории отсутствует представление о развитии: любые изменения - это отклонения или несовершенства. При этом система остается неизменной (стремится к стабильности, «гоме-остазу»). Бескризисное состояние естественно и в некотором смысле вечно. Утверждения, что колебания вызваны чем-то внешним, выступают как «защитный слой» (в терминологии И. Лакатоша).
6 Вспоминаются известные слова из инаугурационной лекции Р. Лукаса в Американской экономической ассоциации в 2003 г.: «макроэкономика преуспела: проблема предотвращения депрессий решена» [25, р. 1].
По-видимому, это обусловлено тем, что одна из центральных категорий экономической теории - «равновесие» - априори предполагает построение онтологии, в рамках которой категориальные конструкции, делающие неизбежным «кризис», запрещены. Установка на поиск равновесия, т.е. стабильного, сбалансированного, идеального состояния системы, означает, что любая нестабильность, «напряжение» и дисбаланс попадают в «слепое пятно». Понятия «кризиса» в такой онтологической конструкции чужды - они будут выталкиваться или переинтерпретироваться.
Так, обсуждая причины кризиса, Ю. Фама настаивает на том, что рецессия началась еще до того, как в августе 2007 г. оказался парализован рынок второсортных облигаций. Тогда Дж. Кессиди задает ему вопрос: «что же привело к рецессии, если не финансовый кризис?» И получает ответ, что в теории нет такого явления как кризис, поэтому его нечем объяснить: «Вот тут экономическая теория всегда заходила в тупик. Мы не знаем, какова причина рецессий. Я не макроэкономист, так что меня это не особенно смущает. Мы никогда этого не знали. Споры о том, что спровоцировало Великую депрессию, продолжаются по сей день» [15].
Однако Дж. Кессиди продолжает настаивать и спрашивает Ю. Фаму о том, что же делать? «Если завтра вам позвонит президент и скажет, мне кажется, наши методы не работают. Что нам делать? Что вы ему ответите?». На это Ю. Фама фактически признает, что имеющаяся теория ничего предложить не может. Очевидно, потому что фрагмен-тирована, не имеет объемного видения экономики, не предусматривает системный кризис и поэтому не может породить убедительную теорию, а только множество разных гипотез, исходя из тех или иных внешних случайных причин. Так, он отвечает: «Когда финансовый кризис только начался, я вступил в эти дискуссии. А потом остановился и сказал себе - меня не устраивают мои собственные представления о том, как лучше всего действовать дальше. Лучше я посижу и послушаю других. И я выслушал всех экспертов - и местных, и остальных. Какое-то время спустя я пришел к выводу, что не знаю, как лучше поступать в нынешней ситуации, и не думаю, что они это знают. Не думаю, что существует хороший рецепт. Так что я забросил все это и вернулся к собственным исследованиям» [15].
Еще более жесткой позиции придерживается Р. Лукас: у экономики «не получается объяснять депрессии», «нет объективного базиса для предсказаний». И поскольку лично он никогда не занимался экономикой депрессий, поэтому он «ничего не будет менять в том, что делает, и не видит в этом ничего плохого»[28]7. Итак, кризисы не получается объ-
7 Этот пример взят из интервью Р. Познера, который говорит о позиции Р. Лукаса в ответ на вопрос, что извлекла для себя экономическая наука из того, что произошло.
яснять потому, что они в имеющейся теории просто не существуют. При этом совершенно естественно, что Р. Лукас ничего не будет менять, потому что это означает менять все, что воспроизводит его как ученого. К тому же для каждого ученого основания теории, которой он придерживается, не могут быть неистинными (ибо их истинность - одно из онтологических оснований). В итоге нельзя не согласиться с Р. Познером, который, размышляя над вопросом, что извлекла для себя экономическая наука из того, что произошло, заключает, что «есть вероятность, что экономисты ничему не научились». При этом он фактически апеллирует к институциональным и дисциплинарным причинам. «У профессоров есть пожизненные контракты. Они готовят многочисленных аспирантов, которым нужны PhD. У них есть техники, которыми они давно и хорошо владеют. Заставить их перестроить свои привычные методы - великое дело» [28]. Похожим образом ситуацию видит и один из основателей поведенческой экономики, работающий в Чикаго, Р. Талер. На вопросы, поможет ли финансовый кризис продвижению поведенческой экономики, так что она «станет доминирующей экономической теорией» и «приведет ли кризис к интеллектуальной революции в дисциплине», он отвечает: «прогресс в науке происходит лишь от одних похорон к другим похоронам. Никто не будет менять своего мнения... Быстрых перемен не следует ожидать, но новое поколение экономистов, возможно, будет более открыто к альтернативным моделям человеческого поведения (нежели рациональное) и будет меньше доверять идее о том, что рынки - совершенны» [31].
Наконец, и Г. Беккер в своем интервью также подтверждает - теория будет развиваться привычным путем. «Я думаю, что мы улучшим макромодели: некоторые из них были слишком упрощенными. В них были отражены существенные части экономики, но, я думаю, всем ясно, что фактически они не подготовили нас к борьбе с кризисом, особенно с финансовыми кризисами». Дж. Кессиди возражает: «эти модели были созданы не для борьбы с кризисами. Они и их создатели делали допущение, что кризисов не бывает, разве нет?» - «Да, некоторые из них. Некоторые действительно исключали финансовый сектор, считая деньги маловажным фактором. Я думаю, что вся эта тема просто оказалась ошибкой» [10].
Заключение: к реформе экономической теории
Эти рассуждения возвращают нас к поставленному в начале статьи вопросу о том, могут ли экономические потрясения, подобные кризису 2007-2010 гг., и тот факт, что экономисты не смогли его предвидеть, сдвинуть экономическую теорию в сторону построения дисциплины, более ориентированной на понимание реального мира?
Как мы видели, проблемы нечувствительности, «безразличия» экономической теории к реальности обусловлены прежде всего дисциплинарными и институциональными причинами, а также фактической невозможностью поменять онтологию. Р. Познер, объясняя причины того, почему экономисты ничему не научились, смотрит на суть проблем. К таковым, очевидно, относятся институциональная инертность, технический (инструментальный) характер знания и формируемая этим разновидность научного мышления, а также, добавим от себя, фрагментированность сложившегося корпуса теории и неразвитость (своеобразная примитивность и идеологизированность) онтологии. Дисциплинарным приоритетом стало развитие формы (математического инструментария и моделей), а не содержания [19]8. Формальные техники подчинили своим интересам онтологию, благодаря чему она отличается нереалистичностью, но зато именно за счет этого она совместима с математическим моделированием. Похоже, «создание механического искусственного мира, населенного взаимодействующими между собой роботами, которых обычно изучает экономика» [24, p. 5], является идеально подходящей для формального инструментария задачей.
Как отмечает М. Фукард, в результате специфики становления, формирования и развития дисциплины в ее современном виде экономическая теория понимается работающими в этой сфере специалистами как набор исследовательских инструментов и методов по производству знания о социальном мире [17]. Таким образом, экономическая теория как дисциплина, по сути, специально не связана (как ни парадоксально) с изучением экономической реальности9. Однако формальные техники для экономистов сверхценны [29, p. 5 и ch. 1], они позволяют экономистам видеть себя на вершине дисциплинарной иерархии [5] и твердо верить, что «экономическая теория - самая научная дисциплина среди всех социальных наук» [13].
Характерная в этом отношении позиция заявлена еще А. Маршаллом, фактическим создателем economics как дисциплины и автором первого авторитетного учебника «Принципы экономики» (Principles of Economics). Это название в контексте формирования эталона исследования и обучения можно перевести как «правила экономики», а в контексте идеалов естествознания, на которые математик А. Маршалл ориентировался, - как «законы экономики». В своей инаугурационной лекции 1885 г. он прямо декларирует, что «экономическая теория -
8 Современная экономическая теория фактически является конгломератом моделей и характеризуется не только засильем формализма [11], [14], [23], но и высокой степенью фрагментированности [16], [21].
9 Ср.: [29, p. 7].
это не совокупность конкретных истин, а мотор, предназначенный для того, чтобы открывать такие истины», ее роль подобна роли машинного оборудования на фабричном производстве [26, р. 18, 25.]. Между тем Р. Познер фактически отмечает реальные результаты такого подхода. По его мнению, кризис и спровоцированные им дискуссии в академической среде обнажили тот простой факт, что большая доля экономистов, занятых абстрактным формальным моделированием, «реально не представляет себе, как функционирует современная банковская система, как работают новые финансовые механизмы - обеспеченные долговые обязательства, СВОПы «кредит-дефолт» и т. п.» [28].
Между тем, по мнению Дж. Ходжсона, проблема экономических моделей не в доминировании формальной техники, а в неадекватности и недоразвитости интерпретативного контекста, в который они помещены: «техника может занять преобладающее положение по сравнению с содержательным анализом именно в том случае, когда пренебрегают интерпретативным контекстом» [6, с. 120].
Однако заинтересованы ли «модельеры» в создании и развитии интерпретативного контекста? В силу расстановки дисциплинарных и институциональных приоритетов - нет. Действительно, сам Дж. Ходжсон признает, что «серьезная интерпретация - это обсуждение генезиса, значения и методологического статуса ключевых понятий модели или ее приложений», а «подобная задача столь же трудоемка, сколь и формальная техника самой модели» [6, с. 121]. Добавим, что экономическое образование, нацеленное на преимущественное овладение прикладными математическими техниками, игнорирует содержательное изучение экономики (прежде всего фундаментальное изучение истории экономики и философии), а потому в принципе не способствует развитию этих навыков [20], [27], [30].
Вместе с тем, представляется, что развитие интерпретативного контекста вряд ли решит проблему соответствия моделей реальности. Подчеркнем, что эта проблема отнюдь не эпистемологическая, но прежде всего онтологическая. Осознает это Дж. Ходжсон или нет, однако, по сути, идея развития интерпретативного контекста нацелена не только на улучшение позиций модели в системе знания путем повышения ее репрезентативности, но и на преодоление изначально заложенных в ней ограниченных или нереалистичных предпосылок путем фактического изменения исходной онтологии. Иными словами, следует осознавать, что при создании интерпретации мы будем создавать и новую онтологию, т. е. в итоге мы будем иметь две различные онтологии - онтологию интерпретации и онтологию модели. Между тем эти две онтологии могут иметь частичное или даже полное несоответствие. Из чего по большей части будет исходить интерпретация? Очевидно, что не из исходных содержательных интуиций той
или иной модели, а из тех задач, которые поставит интерпретатор. В целом, если решать проблему соотношения моделей с экономической реальностью, переводя ее в плоскость взаимодействия теории со структурами интерпретации, это фактически означает замыкать ее на анализ отношений модели с теоретической реальностью, с имеющимися дискурсивными практиками.
В заключение вновь обратимся к поставленному вначале вопросу: мог ли кризис 2007-2009 гг. создать благоприятные условия для реформирования и ревитализации экономической теории, мог ли помочь обновить ее дисциплинарные приоритеты: от доминирования математической техники в сторону построения науки, более ориентированной на понимание реального мира и экономических отношений? Наше исследование позволяет заключить, что критика стандартной экономической теории (даже со стороны авторитетных политиков), указание на ее кризисное состояние и непригодность (даже в результате масштабного потрясения в экономике) постоянно обречены на неудачу - ее «пороки» укоренены в онтологии. Нельзя «разломать» сложившуюся эпистемологическую структуру, теоретический каркас и связанные с ним научные онтологии, не изменив способов обучения дисциплине и способов познания (т. е. методов, инструментов и техник) [2]. Можно лишь создать альтернативные дисциплины, а затем попытаться их институализировать. И первый шаг в этом направлении - реформирование системы обучения экономике 10.
ЛИТЕРАТУРА
1. Кей Дж. Карта не территория: о состоянии экономической науки // Вопросы экономики. 2012. №5.
2. Кошовец О.Б. Дисциплинарное воспроизводство экономического знания (эпистемологический, онтологический и социально-экономический аспекты). Препринт. М.: ИЭ РАН, 2010.
3. Кошовец О.Б., Фролов И.Э. Онтология и реальность: проблемы их соотношения в методологии экономической науки // Теоретическая экономика: онтологии и этика. М.: ИЭ РАН, 2013. С. 27-111.
10 Пока ключевой позитивный сдвиг, ставший результатом кризиса 2008-2009 гг., это четкое осознание необходимости реформы системы обучения экономике. В 2012 г. при поддержке Банка Англии была проведена масштабная конференция на эту тему. Одним из результатов конференции стало формирование рабочей группы с участием университетской профессуры и потенциальных работодателей с целью выработки рекомендаций по реформе обучения экономике студентов британских университетов.
4. Романов В.Н. Исповедь научного работника, или Утешение методологией // Три подхода к изучению культуры. М.: Изд-во Московского университета, 1997.
5. Фуркад М., Ольон Э., Альган Я. Превосходство экономистов // Вопросы экономики. 2015. № 7. С. 45-72.
6. Ходжсон Дж. О проблеме формализма в экономической теории // Вопросы экономики. 2006. № 3. С.112-124.
7. Чусов А.В. Четыре лекции о методе. М.: Макс-пресс, 2009.
8. Чусов А.В. Об изменении онтологии понимания пространства в Х1Х веке // Вестник МГУ. 2010. Сер. 7. Философия. № 4. С. 64-74.
9. Щедровицкий Г.П. Заметки об эпистемологических структурах онтологизации, объективации, реализации // Вопросы методологии. 1996. № 3-4.
10. Becker G. Interview with Gary Becker posted by John Cassidy // The New Yorker. 2010, January 14.
11. Blaug, M. Ugly Currents in Modern Economics // Policy Options. 1997. September. Р. 3-8.
12. Cochrane J.H. Interview with John Cochrane posted by John Cassidy // The New Yorker. 2010, January, 13.
13. Colander D. The making of an economist redux. // Journal of Economic Perspectives. 2005. Vol. 19. No. 1. Р. 175-198.
14. Dumenil G., Levy D. Should Economics be a «Hard» Science? // Is Economics Becoming a Hard Science? (eds. A. d'Autume, J. Cartelier) Edward Elgar, 1997. Р. 276-303.
15. Fama E. (Interview with Eugene Fama posted by John Cassidy // The New Yorker. 2010, January, 13.
16. Fine B. A Question of Economics: Is It Colonising the Social Sciences? // Economy and Society, 1999. Vol 28. №3.
17. Fourcade M.) Economists and Societies: Discipline and Profession in the United States, Britain, and France, 1890s to 1990s. Princeton: Princeton University Press, 2009.
18. Hicks J.R. Revolutions in economics // Method and appraisal in economics (ed. J.L. Spiro). Cambridge, 1976.
19. Hill R., Myatt T. The Economics Anti-Textbook: A Critical Thinker's Guide to Microeconomics. Zed Book, 2010.
20. Hodgson G.M. The Great Crash of 2008 and the Reform of Economics // Cambridge Journal of Economics. 2009. Vol. 33. Issue 6. Р. 1205-1221.
21. Klant J.J. The Nature of Economic Thought. Essays Economic Methodology Aldershot: Edward Elgar, 1994.
22. Krugman P. How Did Economists Get It So Wrong? // New York Times Magazine. 2009, September 2.
23. Lawson T. (Economics and Reality. L. Routledge, 1997.
24. Lucas R. On the Mechanics of Economic Development // Journal of Monetary Economics. 1988. Vol. 22. No 1.
25. Lucas R. Macroeconomic Priorities // The American Economic Review. 2003, March.
26. Marshall A. The Present Position of Economics. BiblioLife, 2008.
27. Mirowski P. The Great Mortification: Economists' Responses to the Crisis of 2007-(and counting) // The Hedgehog Review. 2010, Summer.
28. Posner R. Interview with Richard Posner posted by John Cassidy // The New Yorker. 2010, January 13.
29. Rodrik D. Economic Rules: The Rights and Wrongs of the Dismal Science. N.Y.: W.W. Norton, 2015.
30. Skidelsky R. Economists versus the Economy // Robert Skidelsky personal Website. 2016, 23 December.
31. Thaler R. Interview with Richard Thaler posted by John Cassidy // The New Yorker. 2010, January 21.
O.B. KOSHOVETS
PhD in philosophy, senior research fellow of the Institute of economics of the Russian academy of sciences, Moscow, Russia helzerr@yandex.ru
WHY THE DOMINATING ECONOMIC THEORY HAS MISSED CRISIS: ABOUT THE ROLE OF ONTOLOGICAL BARRIERS
The paper distinguishes an analysis of a number of an interview of the leading American economists on the problems of crisis of 2007-2009 with the purpose to reveal as far as the theory helps to understand the events as it describes reality and as it coordinates the basic theoretical provisions to key events of crisis. The analysis allows to understand why the theory isn't capable to explain crises. The key role of ontological barriers is shown as well. Keywords: orthodox economic theory, ontological structures, economic policy, ontological gaps, ontological barriers, blind spots. JEL: D80, H10, O10, P10, Z18.
