CC BY
66
ПОСТСОВЕТСКОЕ ПРОСТРАНСТВО: СОЦИАЛЬНЫЕ ДВИЖЕНИЯ
Маргарита ФАБРИКАНТ
По ту сторону национального государства: неявное
и
на общественное мнение в Беларуси и Украине1
Актуальность изучения бывших западных окраин Российской империи, а ныне — независимых национальных государств к западу от России, в свете последних событий не нуждается и еще долго не будет нуждаться в специальном обосновании. В западных странах, прежде всего — США, украинский кризис продемонстрировал недостаточное количество и, как следствие, недостаточный уровень специализации экспертов по России и Восточной Европе (резкое сокращение программ их подготовки, предпринятое сразу после окончания холодной войны, наконец-то было признано преждевременным). Нечто подобное наблюдалось и в России, которая не уделяла должного внимания бывшим западным советским республикам, что отнюдь не связано с приписываемым ей имперским презрением к бывшим окраинам. Такое положение дел может объясняться: а) потребностью россиян в переосмыслении, прежде всего, собственной истории в новой постсоветской ситуации и новых границах; б) закономерной ориентацией России на западные страны как эталон модернизации; в) а также повышенным интересом к странам Центральной Европы, успешно завершившим постсо-
1 Данное исследование проводилось при поддержке Программы Кар-неги, спонсируемой Корпорацией Карнеги в Нью-Йорке и организуемой Национальным советом евразийских и восточно-европейских исследований. Представленные в статье мнения принадлежат автору и не обязательно отражают позицию Корпорации Карнеги или Национального совета евразийских и восточно-европейских исследований. Часть материалов исследования была впервые представлена на конференции «Мобилизация и движения в Восточной Европе и Евразии» (Университет Ратгерса, 28.03.2014). Автор благодарит участников обсуждения за ценные замечания.
циалистический переход2. Кроме того, свою роль сыграло советское наследие официального интернационализма, не поощрявшего проявления интереса к истории союзных республик учеными из центра во избежание выявления между ними противоречий, особенно по истории местных националистических движений. Поэтому события второго Майдана в Украине не просто стали неожиданностью для большинства наблюдателей, но и производят впечатление чего-то исключительного, так как с трудом поддаются объяснению предшествующим ходом событий, даже постфактум. Кроме того, до сих пор сохраняется неопределенность относительно причин происходящего. И хотя влияние националистической идеологии на последние украинские события очевидно и признается фактически всеми, неясно, какую именно роль играет национализм, насколько широко он распространен в украинском обществе, в каких социальных слоях сконцентрирован и на что направлен. Количественные социологические опросы не могут дать однозначный ответ на вопрос о роли и уровне национализма в современном украинском обществе, поскольку правильная постановка вопроса невозможна без предварительного осознания того, что именно следует в данном случае понимать под «национализмом».
На наш взгляд, сложившееся к настоящему моменту положение украинского националистического движения не является ни неожи-
2 Way, L. Authoritarian state building and the sources of regime competitiveness in the fourth wave: the cases of Belarus, Moldova, Russia, and Ukraine. World Politics, 57(2), 231-261. 2005.
013101003101000131
данным, ни уникальным. Напротив, характер и специфика влияния украинского национализма остаются теми же, что и на всем протяжении постсоветской украинской истории. Аналогичная конфигурация смыслов и влияния прослеживается в стране, с которой в последнее время Украину сравнивают скорее для акцентирования контрастов, — Беларуси. Для противопоставления этих двух стран, которым в прошлом присваивалось общее клише «младших братьев» в воображаемой семье трех братских народов, оснований более чем достаточно. В то время как Украина, несмотря на отсутствие структурных экономических и политических реформ, лидирует среди постсоветских стран по количеству, по крайней мере, внешних изменений, Беларусь, напротив, представляется образцом устойчивости, неизменности положения, сложившегося вскоре после получения ею независимости. Политические партии, сделавшие основой своей программы националистическую идеологию, и, предположительно, культурно-просветительское националистическое движение в целом, потерпели поражение вскоре после краха Советского Союза, когда антисоветская риторика автоматически утратила актуальность1. С тех пор они занимают в массовом сознании маргинальную позицию (на грани простой осведомленности). По данным новейших социологических опросов, реакцией белорусского общественного мнения на украинские события стало более выраженное предпочтение евразийской интеграции как альтернативы европейской интеграции, — опять-таки в пику текущему положению вещей в Украине.
Однако за этими очевидными различиями националистических настроений в Украине и Беларуси скрывается сходство, которое становится заметным при сопоставлении постсоветских исторических реалий обеих стран с широко признанной моделью нациестроительства чешского историка Мирослава Хроха.
Хрох разработал свою модель для учета специфики так называемых «малых европейских народов», которые на всем протяжении 19-го века — эпохи классического национализма — не имели собственной государственности. По мнению Хроха, каждый из национализмов этого типа2 проходит три стадии развития. На
1 Подробнее об этом см. Фабрикант М.С. Национализм как средство воздействия на общественное мнение: случай Беларуси. Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. Т. 1. № 114. С. 20-28. 2003.
2 В географическом плане это не только Центральная и Восточная Ев-
ропа, но и, например, Скандинавия.
начальной стадии «А» в узком кругу ученых гуманитариев, или даже отдельными интеллектуалами, происходит «открытие» нации через наследие прошлого, прежде всего, через фольклор, в котором вдруг открываются глубины универсальной мудрости в сочетании с эстетическим своеобразием. На второй стадии «В» это «открытие» становится достоянием более широких образованных кругов — так называемых представителей свободных профессий. И благодаря более практически ориентированным интересам представителей этой социальной категории «открытию» придается форма социальных ожиданий, связанных с востребованностью модернизации. Таким образом выкристаллизовывается запрос на расширение национальной автономии. На третьей, завершающей, стадии «С» национально-освободительные идеи распространяются на все социальные слои населения, вследствие чего образуется и начинает функционировать массовое социальное движение, усилия которого в конечном счете приводят к образованию независимого национального государства3.
Помимо неявных и неочевидных концептуальных посылов, заключенных в модели Хроха (например, правомерно ли считать, что с образованием независимого национального государства нациестроительство завершается?), данная трехчастная схема неодинаково (или не совсем адекватно) описывает различные случаи нациогенеза. Последнее замечание в особенности справедливо для Украины и Беларуси. Попытки адаптировать исходную модель к историческим реалиям (так, для описания белорусского кейса сам Хрох предлагал версию прерванной стадии «А», а его критические последователи, напротив, приписывали некую четвертую стадию <Ю») оказались не в состоянии принять во внимание ряд ключевых особенностей украинского и белорусского националистических движений. События предполагаемой стадии «А» (активность этнографов, историков, краеведов) в Беларуси на всем протяжении 19-го века не столько приводили к открытию белорусской нации, сколько вписывались вначале в донациональную модель, унаследованную со времен Речи Посполитой, а затем, по мере адаптации к новым реалиям, — в разработанную уже в Российской империи консервативно-националистическую
3 Hroch, M. Social preconditions of national revival in Europe: a comparative analysis of the social composition of patriotic groups among the smaller European nations. Columbia University Press. 2000.
идеологию западноруссизма1. В Украине, где в то время, как и в период новейшей истории, националистическая активность была значительно более интенсивной, чем в Беларуси, первоначального обособления национально-культурного своеобразия не произошло по прямо противоположной причине. Вместо отделения периферии от центра потребовалось решить вопрос о престижном культурном наследии Киевской Руси. Его невозможно было отторгнуть в рамках ориентации (типичной для большинства догосударственных национа-лизмов) на исторический опыт прошлого вместо разделяемого образа будущего, равно как и принять наследие «матери русских земель», оставаясь в рамках антиимперского националистического проекта. Поэтому аналоги стадии «В» (популяризации националистических идей среди широких образованных слоев населения) в украинском и белорусском националистических проектах не являются плодами стадии «А». Скорее их определил дух времени и, как следствие, подражание центрально-европейским образцам, а также новой националистической легитимации самой Российской империи (особенно в последние десятилетия 19-го века).
Однако основное расхождение между белорусскими и украинскими реалиями, с одной стороны, и теоретической моделью Хроха, с другой, заключается в последствиях, которые вызвал крах советской системы и распад Советского Союза. Именно он, а не усилия массовых национально-освободительных движений, стал единственной причиной возникновения Украины и Беларуси как независимых национальных государств.
Таким образом, собственная активность как белорусских, так и украинских националистических активистов и внешне наблюдаемый прогресс в обретении самостоятельной государственности, вопреки модели Хроха, с трудом образуют явные причинно-следственные связи. Эти силы описываются различными траекториями, каждая согласно своей собственной логике.
Деятельность националистических активистов заключается преимущественно не в прямом влиянии на решение очевидных политических противоречий, а в неявном, опосредованном и, возможно, отсроченном, не всегда совпадающим с их изначальными намерениями, воздействии на общественное мнение. Рассмотрим, насколько данная постановка вопроса позволяет выявить неочевидные харак-
1 Суть этой идеи заключается в утверждении принадлежности белорусов и украинцев к триединому народу Великой России.
теристики белорусского и украинского националистических проектов.
Случай Беларуси: слишком мало национализма? Из всех постсоветских стран Беларусь представляет собой самый неудобный случай для западных социальных ученых — советологов и постсоветологов2, поскольку она в наибольшей степени отличается от центрально-европейского эталона — признанного успешным постсоциалистического перехода3. Большинство исследователей (даже теоретически компетентные участники событий) согласны с тем, что сочетание националистических и демократических направлений следует считать контингентным в логике центрально-европейских «бархатных революций» и последующих трансформаций, то есть обусловленным конкретными обстоятельствами, сложившимися на тот момент. Из этого стечения обстоятельств не может выводиться их трактовка о проявлении неких общих закономерностей (в том числе — утверждения о гипотетической связи между национализмом и демократией), не говоря уже об их причинно-следственной обусловленности4.
Тем не менее, в ходе изучения случая Беларуси у ряда исследователей возникло предположение о том, что отсутствие у критической массы населения воли к переменам, к радикальному разрыву с советским прошлым, обусловлено недостаточной консолидацией нации как носительницы коллективной воли (независимо от ее конкретной направленности). Далее это предположение перешло в неявный вывод о том, что недостаток активной национальной консолидации, в свою очередь, обусловлен недостатком национализма. При этом за исходный пункт в рассуждениях бралась несомненная и подтвержденная результатами республиканского референдума 1995 года низкая популярность националистического движения. Из чего делался вывод о том, что в ее основе лежала не-
2 Abdelal, R. Memories of nations and states: Institutional history and national identity in Post-Soviet Eurasia. Nationalities Papers, 30(3), 459484. 2002.
3 Модель успешного транзита предполагала последовательность демократических преобразований, готовность к которым эмоционально поддерживается националистическими идеалами единства, солидарности, самостоятельности и возрождения. Dawisha, K, & Parrott, B. (Eds.). Democratic changes and authoritarian reactions in Russia, Ukraine, Belarus and Moldova (Vol. 3). Cambridge University Press. 1997.
4 Такая посылка кажется тем более сомнительной, что вскоре после «бархатных революций» события, сопровождавшие распад Югославии, продемонстрировали, что в бывшем социалистическом лагере националистическое и демократическое движения могут прямо противостоять друг другу.
кая общая «неправильность» белорусской нации. Дальнейшие поиски были направлены на то, чтобы выявить не столько исторические корни этой неправильности, сколько ее конкретные проявления. Так, например, канадский украинист и белорусист Дэвид Марплз, которому недавно был запрещен въезд на территорию Беларуси, сравнивал актуальное состояние реализации белорусского национального проекта с теоретическим эталоном восточноевропейской нации и усматривал многочисленные несоответствия между ними. По его мнению, современная Беларусь является «денационализированным государством»1. Другой исследователь, Эндрю Уилсон, также изучающий одновременно Украину и Беларусь, прослеживает предположительную дефицитарность белорусского проекта нациестроительства во всей белорусской истории. Она представляется Уилсону серией фальстартов, когда новые формы государственности возникают в неудачное время и неизменно сопровождаются ошибками в выборе врагов и союзников2. При таком подходе постсоветское националистическое движение в Беларуси не только встраивается в ее общую предполагаемую специфику, но и рассматривается как закономерный и в целом предопределенный результат предшествующих обстоятельств.
Мы же на основании проведенного критического разбора теории Хроха предлагаем изменить саму постановку вопроса и рассматривать националистическое движение не как продукт, а как источник влияния.
К началу 1990-х гг. перед активистами националистического движения стояло множество значимых задач, требовавших быстрого решения, и мы можем предполагать (пока не доказано обратное), что на тот момент был доступен достаточно широкий выбор различных вариантов решения этих задач. Теперь встает вопрос о том, какие решения были приняты, почему именно они, а не другие, и почему в совокупности они привели к устойчивой непопулярности национализма в белорусском массовом сознании.
Официально признанный современный вузовский учебник по истории Беларуси, по которому студентам всех специальностей преподается непрофильный курс, содержит описание подъема националистического движения в конце 1980-х годов как движения конспира-
1 Marples, D. R. Belarus: a denationalized nation (Vol. 1). Taylor & Francis. 1999.
2 Wilson, A. Belarus: The Last European Dictatorship. Yale University
Press. 2011.
тивного3. Отмечается внезапный и, на первый взгляд, нескоординированный рост по всей БССР числа мелких кружков и «неформальных» сообществ. Первоначально эти локальные организации не только не пытались выйти за пределы своих населенных пунктов, но и не выходили за ими же самими обозначенные рамки культурно-просветительской деятельности. Вместе с тем, авторы этого учебника обращают внимание аудитории на дальнейшие события — как быстро и с какой готовностью эти многочисленные мелкие организации объединились в общее движение и заменили изучение литературы, искусства и фольклора политическими лозунгами национальной независимости. Казалось бы, здесь авторы — последовательные противники национализма — воспроизвели одно из ключевых положений теории Хроха — идею плавного перехода от увлечений отдельных интеллектуалов к массовому национально-освободительному движению. Что же в таком случае помешало дальнейшему развитию постсоветского белорусского нациестроительства?
Ответ на этот вопрос, предложенный самими белорусскими активистами «национального возрождения», исходит из проведенного ими разграничения между «сознательными» и «несознательными» белорусами, как нейтрального способа обозначения их целей. Следуя этой логике, все белорусы осознанно или неосознанно разделяют некую общую предзаданную белорус-скость. Предполагалось, что те, кто уже осознал ее смысл, должны помочь тем, кто еще не смог этого сделать. В свете современных знаний о национализме, эти благие намерения оказываются далекими от нейтральных. Прежде всего, идея неосознанной белорусскости предполагает определение национальной принадлежности, основанное на чем-то ином, нежели свободное индивидуальное самоопределение. В то же время, альтернативные критерии остаются непроясненными и тем самым фактически отданными на откуп привилегированному меньшинству «сознательных» белорусов. Далее, набор национально специфических качеств, демонстрация которых ожидается от каждого носителя бело-русскости, как и критерий национальной принадлежности, оказываются в представлении идеологов белорусского националистического возрождения неопределенными.
Не удивительно, что взятая на себя националистическими активистами обязанность
3 HoBiK, Я. К, & Марцуль, Г. С. Псторыя Беларуси у 2 ч. MiHCK, Ушверспэцкае. 2003.
усиления белорусскости (или, в их собственной терминологии, «возрождения национального самосознания») стала вызывать раздражение «несознательного» большинства, как право навязывать собственную волю другим, присвоенное непонятно на каких основаниях. На языке эпохи белорусскоязычный эквивалент слова «сознательный» — «свядомый» — приобрел смысл, отличный от нейтрального русскоязычного эквивалента. В массовом словоупотреблении это слово стало обозначать не столько белорусов, осознавших свою белорус-скость и ее роль, сколько фанатичных и ограниченных националистов, чей взгляд на мир искажен чрезмерной и односторонней вовлеченностью в решение национального вопроса. Естественно, белорусскоязычный эквивалент слова «сознательный» быстро приобрел негативные коннотации и с тех пор использовался в белорусском политическом дискурсе как средство дискредитации и отчуждения националистических активистов.
Сравнение между различными коннотациями слова «сознательный» и его белорус-скоязычного эквивалента позволяет пролить свет на существенное различие между белорусским националистическим движением конца 1980-х — начала 1990-х и эталоном национально-демократического движения. Оно позволяет объяснить, почему в белорусском националистическом проекте демократизация не могла быть заявлена как необходимая часть программы действий, а установление демократии не могло фигурировать в списке приоритетных задач. Противопоставление «сознательных» и «несознательных» восстановило ассоциативную нейтральность к последним десятилетиям советской истории, но в раннесоветский период оно, как и в постсоветской Беларуси, было далеким от нейтральности1.
Представители победившего рабочего класса могли считаться «сознательными» или «несознательными» в зависимости от осознания ими классового интереса и соответствия марксистскому идеалу «класса для себя»2. Разумеется, большевики оставляли за собой монополию на право определять содержание классового интереса и решать, кто представлял его в достаточной степени и должным образом.
Параллели между большевизмом и белорусским националистическим движением ста-
1 Halfin, I. From Darkness to Light: Class, Consciousness, and Salvation in Revolutionary Russia. University of Pittsburgh Press. 2000.
2 Kolonitskii, B. I. Antibourgeois Propaganda and Anti-" Burzhui" Consciousness in 1917. Russian Review, 183-196. 1994.
новятся еще более явными, если принять во внимание более широкий контекст. Для позд-несоветских белорусов националистическая версия высокой культуры должна была представляться почти такой же странной, лишенной связи с индивидуальным опытом, как и немецкая философия девятнадцатого века — для раннесоветского пролетария. Более того, как большевики, так и белорусские националисты рассматривали «несознательность» как переходное состояние, связанное с первоначальным незнанием подлинной природы вещей, легко преодолимое посредством направленных просветительских усилий.
Вместе с тем, два существенных различия объясняют, почему белорусские националисты смогли удерживать власть не семьдесят, а лишь несколько лет. Во-первых, большевики осознали необходимость организованной и стратегически последовательной пропаганды задолго до того, как захватили власть3. В отличие от материалистической диалектики, романтический национализм содержит представление о национальной сущности как чем-то ограниченном, т.е. требует лишь минимального однократного усилия для того, чтобы освободиться от «ложного сознания». Кроме того, национализм не содержит аналога образу классового врага, способному целенаправленно создать и поддерживать «ложное», то есть, ненационалистическое сознание. В представлении националистов, национальное сознание может быть подавлено и временно деактивировано, например, «неправильной» идентификацией с другой нацией (ассимилятором). Отсюда проистекает сама необходимость «возрождения», но оно (национальное сознание) не может быть уничтожено или модифицировано.
Во-вторых, в ситуации структурных экономических проблем и неясных перспектив их решения марксистский панэкономизм, при всей его идеологической специфике, выглядит более уместным, чем увлеченность белорусских националистов возрождением белорусского языка и культуры в сочетании с отсутствием выраженного интереса к экономической сфере, не говоря уже о внятной программе антикризисных мер4. Неспособность если не решить, то хотя бы выразить текущие проблемы, волновавшие население, и эффективно популяризировать
3 Rosenberg, W. G. (Ed.). Bolshevik visions: first phase of the cultural revolution in Soviet Russia (Vol. 1). University of Michigan Press. 1990.
4 Savchenko, A. Toward Capitalism or Away from Russia? Early Stage of Post-Soviet Economic Reforms in Belarus and the Baltics. American Journal of Economics and Sociology, 61(1), 233-257. 2002.
собственные взгляды вследствие выбранного типа национализма означала, что в дальнейшем белорусское националистическое движение не сможет опираться на массовую поддержку, — иначе говоря, что оно не сможет быть демократическим.
Данный вывод, сделанный на основании семантико-исторического анализа противопоставления «сознательных» и «несознательных» белорусов, указывает на то, что история национально-освободительных движений девятнадцатого века, отраженная в модели Хроха, не могла быть перенесена в конец двадцатого века. Предполагаемый потенциал этой истории (когда десятилетия спрессованы в годы), не может компенсировать неиспользованные в прошлом возможности. Каким бы привлекательным ни выглядел первоначальный идеализм белорусского националистического движения (и как бы он внешне не напоминал идеализм новых демократий), идея «национального возрождения», лишенная массовой поддержки, потребовала бы для своей реализации жестких авторитарных методов. Белорусское националистическое движение было для этого слишком слабым (даже на пике своего влияния — из-за отсутствия альтернатив в первые постсоветские годы). Что показала, например, неудачная попытка форсированной белорусизации среднего и высшего образования.
Анализ произошедшего указывает на то, что активисты белорусского националистического движения не ставили своей целью установление не только демократии, но и вообще какого-либо иного, предпочтительного для них, политического режима. Независимое белорусское государство появилось в свое время в параде суверенитетов и почти одновременно с консолидацией самого движения. Следовательно, ни обретение независимого национального государства, ни, тем более, воплощение какого-либо конкретного видения его возможностей не являлись целью белорусских националистов.
Таким образом, нельзя говорить, что активисты белорусского националистического движения потерпели поражение, не сумев создать образцовое европейское национальное государство. Они к этому никогда в действительности и не стремились.
Если собственное национальное государство (и установление своей власти в нем — классическая цель любого националистического движения) не соответствует белорусским реалиям, то что же являлось подлинной целью белорусских националистов? Ответ снова можно найти, об-
ратившись к выбору слов в риторике движения. Помимо «пробуждения» как наиболее ясно обозначенной цели, самоназвание националистического движения включает в себя еще одно обманчиво нейтральное слово — «возрождение». Не только само движение с гордостью называлось его последователями движением «белорусского национального возрождения», но и возникшая на его основе политическая партия получила название Белорусский народный фронт «Возрождение». По большому счету, движение стремилось сконструировать собственную версию «большого нарратива» национальной истории. Оно не собиралось устанавливать контроль над текущим положением вещей и реализовать свое видение будущего. Его задачи — возродить идеи прошлого, которые, как предполагалось, подавлялись. Неслучайно первая публичная презентация движения произошла, когда его лидер, профессиональный археолог, опубликовал результаты раскопок в урочище Куропаты под Минском, в котором были обнаружены массовые захоронения расстрелянных жертв сталинских репрессий1. Метафора «раскапывания» истории проявилась, с одной стороны, как воодушевление части историков, для которых само существование и многообразие белорусского исторического наследия явилось необходимым и достаточным обоснованием для любой националистической программы, а, с другой стороны, — как отстраненность большинства населения, которому «ископаемые» факты представлялись не имеющими отношения к текущим проблемам социальной жизни, требующим немедленного решения. Или, как выразился один из студентов минского вуза — участник наших исследований в 2005 году, «если бы сейчас в Мавзолее не Ленин, а Витовт лежал, что бы это изменило в моей жизни?».
На первый взгляд, это высказывание подтверждает тезис о дефицитарности, неполноценности белорусского националистического проекта. Однако при более внимательном прочтении оказываются далеко не очевидными те основания, по которым студент, обучающийся по сельскохозяйственной специальности, который и родился тогда, когда националистическая пропаганда находилась на волне популярности, проводит параллель между Витовтом и Лениным. Сам факт, что за несколько лет, пока националисты были во власти, несмотря на наличие легко доступных альтернативных
1 Goujon, A. "Genozid": A rallying cry in Belarus. A rhetoric analysis of some Belarusian nationalist texts 1. Journal of Genocide Research, 1(3), 353-366. 1999.
трактовок, удалось сконструировать исторический нарратив, сопоставимый по степени самоочевидности в глазах населения с советским, представляется весьма неожиданным. Детальный анализ современного белорусского исторического дискурса (в его различных формах, от профессиональной литературы и учебников до публичных обсуждений на популярных форумах) показывает, что содержание и структура белорусского исторического нарратива (как ключевых событий, так и основных действующих лиц) воспроизводят те «возрожденные» и «раскопанные» материалы, которые были предложены в начале 1990-х годов.
Фактически белорусское националистическое движение достигло своей подлинной, а не приписываемой цели, а именно: глубинному и долгосрочному влиянию на массовые представления белорусов о своей национальной истории. Насколько успешной была сама постановка цели и насколько она соответствовала интересам носителей общественного мнения — другой вопрос.
Случай Украины: слишком мало национализ-мов? Сравнение белорусского и украинского примеров нациестроительства выявляет огромное количество их характеристик и отличий. Территории обеих стран примерно в одни и те же исторические периоды принадлежали сначала мелким раннесредневековым княжествам, а затем — Великому княжеству Литовскому, которое впоследствии объединилось с Королевством Польским в Речь Посполитую. Обе страны во время Первой мировой войны, будучи под немецкой оккупацией, впервые в своей истории провозгласили национальную независимость — как Белорусская народная республика и Украинская народная республика1. Затем обе территории были поделены между новым советским государством (на востоке) и межвоенной Польшей, Второй Речью Посполитой (на западе). И вскоре после начала Второй мировой войны обе страны были объединены в границах, примерно совпадающих с современны-ми2. В составе Советского Союза Белоруссия и Украина считались «младшими сестрами» России и в целом, как и другие «национальности» игнорировались западными советологами3. Наконец, обе страны, возникнув из бывших совет-
1 Subtelny, O. Ukraine: a history. University of Toronto Press. 2009.
2 Reid, A. Borderland: A journey through the history of Ukraine. Basic Books. 2000.
3 Subtelny, O. American Sovietology's great blunder: The marginalization of the nationality issue. Nationalities Papers, 22(1), 141-155. 1994.
ских республик, погрузились в трудный поиск идентичности, признания и принадлежности.
Траектории этого поиска оказались резко различными. Современная Украина, в отличие от Беларуси, явно не испытывает недостатка в национализме. Уже в девятнадцатом веке украинское националистическое движение достигло такого уровня интенсивности и консолидации, который не сопоставим с белорусским. Именно украинский, а не белорусский, вопрос повлиял на развитие русского национализма в имперском центре4. Наконец, именно из Украины белорусские националисты заимствовали риторические приемы, как сделать свои идеи более привлекательными для населения (например, назвать магазин националистической литературы буквой алфавита, которой нет в русской версии кириллицы, но есть в украинской и, в подражательном варианте, в белорусской).
Направление заимствования устанавливается, словно по закону физики: национализм как будто перетекает из области его повышенной концентрации в область относительно недостаточной. Украинское националистическое движение начала 1990-х отличалось от белорусского не только более высокой степенью массовой поддержки, но и большей радикальностью или, по мнению ее сторонников, последовательностью своей идеологии5.
В отличие от белорусского, украинский постсоветский националистический проект мало чем напоминает романтическое движение за равноправие и дружбу всех наций, несвоевременное и устаревшее еще в середины девятнадцатого века. Вместо этого постсоветская Украина воссоздала типичный этнический национализм, ориентированный не только на метафорическое культурное, но и на (буквально) генетико-биологическое наследие этнонацио-нального единства. В то время как в Беларуси поиск этнических «корней» нации сводился к отдельным попыткам доказательства древности белорусского языка или дебатам о соотношении балтской и славянской «крови», украинские исследователи с докторскими степенями, профессора признанных научно-исследовательских учреждений в своих публикациях утверждали превосходство украинской нации как древнейшей в Европе6. Подобные исторические мифы
4 Miller, A. I. The Ukrainian question: the Russian Empire and nationalism in the nineteenth century. Central European University Press. 2003.
5 Mudde, C. Extreme right parties in Eastern Europe. Patterns of Prejudice, 34(1), 5-27. 2000.
6 BÎBHapm, M. M., & KanenvuHm, B. n. yKpaïHcbKa Ha^a: bhtokh, CTa-HOB^eHHA i cborogeHHa. HaBM. nociÔHUK. K.: O^aH, 158-170. 2003.
позднее анализировались исследователями, высмеивались политическими противниками, что не исключало их, хотя бы частичной, поддержки значительной частью населения, во многом благодаря распространенности этих идей в публичном дискурсе.
Более радикальные формы постсоветского украинского национализма вряд ли нуждаются в сколько-нибудь подробном разборе, поскольку и о печально известной партии «Свобода»1, как и о центре антисемитской пропаганды, замаскированном под академическим названием Межрегиональной академии публичного управления2, было достаточно много написано задолго до начала последних событий. Разновидность национализма, пропагандируемая подобными структурами, слишком легко узнаваема, чтобы оставить какое-либо пространство для разночтений, по крайней мере, если принимать в расчет сами организации, а не множественные последствия их действий и самого прецедента их существования в отдаленном будущем. Но не скрываются ли за этими явными проявлениями национализма менее очевидные и более умеренные формы украинского националистического движения? Можно ли утверждать, что они хуже просматриваются (в том числе и в имеющихся исследованиях), чем радикальные проявления украинского национализма, или они не существуют вовсе? Почему их проявления с трудом поддаются операцио-нализации: потому что умеренный украинский национализм, что бы под ним ни понималось, не представлен как организованное движение, или потому что он рассеян в массовом сознании в виде отдельных образцов понимания происходящего?
Отождествление украинского националистического движения с его радикальными проявлениями выглядит странным на фоне «выраженного внутреннего многообразия современной Украины» — тезиса, уже успевшего превратиться в идеологический трюизм3. Помимо множества локальных и региональных особенностей, помимо печально известного противопоставления между западной и восточной частями страны4, Украина остается государством, где конфигу-
1 Umland, A. Starting Post-Soviet Ukrainian right-wing extremism studies from scratch. Russian Politics and Law, 51(5), 3-10. 2013.
2 Rudling, P. A. Organized anti-semitism in contemporary Ukraine: Structure, influence and ideology. Canadian Slavonic Papers, 48(1-2), 81119. 2006.
3 Arel, D, & Khmelko, V. The Russian factor and territorial polarization in Ukraine. The Harriman Review, 9(1-2), 81-91. 1996.
4 Kubicek, P. Regional polarisation in Ukraine: Public opinion, voting and
legislative behaviour. Europe-Asia Studies, 52(2), 273-294. 2000.
рации власти постоянно меняются. Но здесь, в отличие от Беларуси, национальный вопрос остается не только легитимным, но и одним из наиболее частых предметов публичных дискуссий. Региональное многообразие, политическая турбулентность и открытость дискуссии должны были бы создать множество представлений о национальной истории и, в конечном счете, множество версий национализма.
Но, как ни странно, в действительности украинский национализм далек от предполагаемого плюрализма мнений. Проведенный с нашим участием сравнительный анализ репрезентаций позднесоветского периода в белорусских, молдавских, российских и украинских учебниках национальной истории5 неожиданно выявил почти полное согласие между украинскими историками. Во всех 48-и проанализированных школьных и университетских учебниках, опубликованных в различных регионах постсоветской Украины, авторы сходятся между собой по ключевым вопросам этого противоречивого периода, хотя их идеологические контексты различны. Напротив, в Беларуси даже идеологически близкие авторы зачастую по-разному структурировали повествование, отбирали различное содержание, давали разные оценки одним и тем же событиям. В украинском же публичном пространстве открытая дискуссия привела к гомогенизации, почти унификации представлений по ключевым вопросам недавней национальной истории. Она (дискуссия) ориентирована на возникновение независимого украинского государства. Этим украинская трактовка принципиально отличается от учебников трех остальных стран, включенных в исследование. И хотя это достижение не приписывается националистическому движению, его активисты фигурируют в повествовании как носители исторической правды, дальновидные и готовые к развитию событий, более того, в целом верно их понимающие.
Отношение украинского националистического движения к национальной истории раскрывает его основное отличие от белорусской трактовки истории. Анализ современного радикального украинского национализма выявил его многочисленные заимствования, полученные в ходе взаимодействия с украинской диаспорой, которая, в свою очередь, сохраняла преемственность с националистическими дея-
5 Fabrykant, M, Marchenko, A., and Tregubova, N. The game of time: reflecting varieties of soviet in post-Soviet nation-building via textbooks. A paper presented at the 41th World Congress of the International Institute of Sociology, Uppsala. 2013.
телями середины двадцатого века1. Украинские националистически настроенные историки, в отличие от белорусских, и не нуждались в том, чтобы восстановить, «возродить» национальную историю из забвения. В Украине к тому же не существовала проблема иррелевантности далекого исторического прошлого, которая стала одной из ключевых предпосылок белорусского националистического движения, по меньшей мере, его первоначальной непопулярности. Релевантное для решения национального вопроса прошлое в Украине, в отличие от Беларуси, относилось не к средневековому «золотому веку», и даже не к национально-освободительным восстаниям девятнадцатого века, а к событиям полувековой давности — Второй мировой войны и Голодомора. Такое недавнее прошлое виделось националистическим активистам как данность, предоставляющая мало свободного пространства для интерпретаций. Оно было слишком значимым, слишком горячим, чтобы не играть решающей роли в принятии решений о будущем. Среди продолжающейся полемики о том, как следует оценивать исторических персонажей (вроде Бандеры или Шухевича) потерялся, так и не возникнув, вопрос о том, на каком основании оценка прошлого, какая бы она ни была, должна играть решающую роль в решении текущих вопросов, в формировании образа будущего. В отличие от Беларуси, в Украине националистические активисты сформировали собственную версию прошлого, утвердив ее (пусть даже неявно) как единственно возможную. Основные опорные моменты понимания прошлого уже существовали к тому времени, когда националистическое движение возникло в своем современном виде. Движение находилось в зависимости от националистического мифа и черпало свою легитимность в унаследованном образе актуальности исторического прошлого. Стадии «А» и «С» (по теории Хроха) в Украине переплелись по мере того как герои прошлого, с одной стороны, превратились в мифологических персонажей, а с другой — были спроецированы в актуальную политическую повестку дня едва ли не наравне с ее современниками. Украинские националистические активисты, сохраняя верность прошлому, привнесли в постсоветские реалии ранний националистический образ национального восстания, они не пытались инструментально использовать «историю» в своих целях, далеких от ее первоначального содержания, в чем часто
1 Rudling, P. A. (2011). The OUN, the UPA and the Holocaust: A Study in the Manufacturing of Historical Myths. The Carl Beck Papers in Russian and East European Studies, (2107).
обвиняют националистов. Это было не постепенным «пробуждением» и «возрождением», как в случае Беларуси, а внезапным подъемом, вызванным осознанием своей национальной миссии. Именно эта форма представлений о достойном и правильном политическом действии, как показывают ключевые события в истории постсоветской Украины, является основным продуктом влияния националистического движения на общественное мнение. Хотя само содержание может быть различным, в том числе далеким от националистической повестки дня, форма внезапного озарения и национального подъема стала социально разделяемой и в силу ее эмоциональной привлекательности может остаться таковой надолго, какими бы ни были ее практические последствия.
Выводы. Сравнительный анализ националистических движений в Беларуси и Украине показывает, что модель Хроха остается полезным средством анализа, даже тогда, когда она не в состоянии отразить структуру и логику отдельного случая нациестроительства. Националистическое движение становится понятным не только благодаря тому, как оно следует обозначенным в модели стадиям, но и тому, в чем и как именно оно отклоняется от общей траектории. Линейная модель была бы правомерна, если бы националистические массовые движения были устремлены в будущее и свободны от прошлого. Однако именно националистическая идеология побуждает приписывать особую вневременную, вечно актуальную значимость отдельным событиям и периодам прошлого. Их выбор во многом определяет успех движения. Поэтому движениям, которые пытаются компенсировать относительно позднее (по европейским меркам) начало нациестроительства, не следует пытаться пройти весь путь прошлого, а, напротив, использовать как можно больше современных возможностей независимо от того, насколько они согласуются со стандартными схемами нациогенеза. При обращении к прошлому как недостаток, так и избыток его релевантности в массовых представлениях приводит к утрате непосредственного влияния националистического движения на принятие политических решений. Об этом свидетельствуют, соответственно, случаи Украины и Беларуси. Вместе с тем, как показывает опыт Украины, даже непрямое влияние националистического движения на общественное мнение может приводить к явным политическим последствиям, причем раньше, чем этого ожидают сами активисты.
