CC BY
797
Melo de M., Denizer C„ Gelb A., Tenev S. Circumstance and Choice: the Roie of Initial Conditions and Policies in Transition Economies. Preprint. // The World Bank International Finance Corporation, 1997. October.
Persson Т.. Tabellini G. Political Economics. Explaining Economic Policy. - Cambridge, Mass., The MIT Press. Ch.13. 2000.
Polterovich V. Civic Culture and Economic Transition in Russia. The paper presented on the 15-th Annual Congress of the European Economic Association (Bozen-Bolzano, 30-th August - 2-nd September 2000). Manuscript. 2000.
Polterovich V.M. Rent Seeking, Tax Policy and Economic Growth. / Working Paper # 2001/027. -Moscow, New Economic School, 2001.
Polterovich V., Popov V. Stages of Development and Economic Growth. Manuscript. 2003.
Popov V. Shock Therapy Versus Gradualism: The End Of The Debate (Explaining The Magnitude Of The Transformational Resession). Comparative Economic Studies, 2000. XLII. №1.
Roland G. Transition and Economics. Politics, Markets and Firms. - Cambridge, Mass.: MIT Press, 2000.
RodrikD. Understanding Economic Policy Reform // Journal of Economic Literature, 1996. Vol. XXXIV.
Stiglitz J.E. Capital Market Liberalization, Economic Growth, and Instability. // World Development, 2000. V.28. №6.
Stiglitz J.E. Globalization and its discontents. - New York: W.W. Norton&Company, 2003.
Willamson J. In Search of a Manual for Technopols. In: John Willamson, Editor. The Political Economy of Policy Reform. Institute for International Economics, Washington, DC., 1994.
Рукопись поступила в редакцию 14.02.2005 г.
ПЛАНОВАЯ ЭКОНОМИКА СССР: ОСОБЕННОСТИ, ЭВОЛЮЦИЯ, ПРИЧИНЫ КРАХА
Г.А. Явлинский
Автор анализирует неформальные институты злоупотреблений и коррупции и феномен так называемой «параллельной экономики», которые с течением времени набирали все большую силу внутри плановой экономики СССР. Показано, как эволюция параллельной экономики привела к краху плановой системы и советского государства. Приводятся доказательства того, что в постсоветский период указанные неформальные институты не только сохранились, но и полностью завладели ходом событий.
Экономическая система Советского Союза управлялась согласно социалистической теории плановой экономики в течение семидесяти четырех лет. Совместно с восточноевропейскими союзниками Советский Союз создал единственный общественный строй в истории, который бросил серьезный вызов экономическому превосходству системы, основанной на частном владении и денежном обмене. И хотя плановой экономике помогала существовать иная экономическая система, действовавшая изнутри и основывавшаяся на стимулах и подразумеваемых правах собственности, абсолютно чуждых официально декларируемым, формально узаконенная система прав собственности социалистического государства продолжала существовать вплоть до распада самого социалистического строя.
Сегодня уже не нужно доказывать, что централизованный контроль неэффективен (с точки зрения благосостояния обычного потребителя) по сравнению с децентрализирован-ной рыночной экономикой, во всяком случае,
при нынешнем состоянии технологического развития. Вместе с тем, относительная неэффективность институциональной системы не обязательно приводит к ее нестабильности, не говоря уже о распаде (North, 1990, р. 90-93).
Поэтому предметом нашего рассмотрения будет не столько относительная неэффективность плановой экономики по сравнению с рыночной, сколько вычленение тех элементов в системе стимулов, которые в конечном итоге привели к ее развалу. С этой точки зрения ключевыми являются вопросы существования неформальных институтов коррупции, злоупотреблений и так называемой «параллельной» экономики (или черного рынка), которые с течением времени набирали силу и масштабы внутри плановой экономики.
Можно возразить, что мы придаем этим факторам слишком большое значение, и что, несмотря на их большую роль и повсеместное распространение, они никогда не составляли то, что можно было бы назвать «сердцевиной» социалистической экономики, точно так же, как нельзя утверждать, что «сердцевину» рыночной экономики составляют не менее важные факты владения государством некоторой доли ресурсов или его вмешательство в экономические вопросы. Однако та степень, в которой «параллельная экономика» дополняла и проникала в «официальную», была гораздо выше, чем степень вмешательства любого государства в рыночную экономику даже в самых ярких случаях подобной «интервенции».
Хотя эта сторона экономической деятельности государства хорошо известна эмпирически, ее теоретическому значению, на наш взгляд, не уделялось должного внимания Между тем, фактически «параллельная» экономика не только пережила смерть коммунизма, но и расцвела при переходе к рыночной экономике. Какие бы другие факторы ни были в списке тех, что помогли распаду плановой экономики, злоупотребления, коррупция и «параллельная» экономика полностью завладели ходом событий после того, как рухнули последние бастионы ее официальных институтов и системы осуществления прав собс-
твенности. И, похоже, это очень важное обстоятельство ускользнуло от внимания планировщиков прямого перехода «от социализма к капитализму». Противоречия в структуре стимулов, внутренне присущих плановой экономике, и ее неформальные структуры на нижних уровнях управления напрямую связаны с важнейшими институциональными чертами современной переходной экономики.
ПРАВА СОБСТВЕННОСТИ В ПЛАНОВОЙ СИСТЕМЕ
Наблюдатель мог сделать вывод о том, что при системе «коллективной собственности» на средства производства происходит размыв прав собственности до таких пределов, когда осуществление этих прав становится крайне затруднительным (см., например, (Оеп^г, 1995, р. 50). Это, безусловно, справедливо в отношении поздних этапов существования плановой экономики, когда механизмы ее стимулов были уже в значительной степени уничтожены (и это справедливо в отношении современной переходной экономики). Однако, если взглянуть на ранние этапы плановой экономики, когда система еще работала в полную силу, то нам представится совсем иная картина. На самом деле, «коллективная собственность» означала собственность государства, которая была очень четко очерчена и нисколько еще не «размыта». И любой, кто пытался получить свой кусочек этой собственности без должного одобрения, подвергался очень суровому наказанию1.
1 Советский Союз, по-видимому, был единственным промышленно развитым государством, где сохранялась смертная казнь за некоторые экономические преступления. Статью, предусматривавшую смертную казнь за экономические преступления, отменили на короткое время во время хрущевской оттепели в конце 1950-х годов, но вскоре восстановили снова. В
Рассмотрим более подробно, как на деле осуществлялись эти права собственности. Частное владение средствами производства теоретически хорошо описано и всегда может быть реализовано путем продажи объекта владения2. Деньги в хрестоматийном понятии меры стоимости представляют собой единственный социальный институт, который делает эти права собственности осязаемыми и осуществляемыми. Защита и осуществление прав собственности в системе, основанной на частной инициативе, как правило, является делом «третьей стороны», т.е. государства, которое при необходимости использует принуждение для обеспечения выполнения декларированных институциональных правил игры.
В то же время ряд экономистов указывает на то, что субъекты экономической деятельности в преобладающем большинстве придерживаются конституционного порядка не из-за страха санкций. Кеннет Эрроу формулирует эту мысль следующим образом: «В конечном итоге... власть жизнеспособна до тех пор, пока на ней сходятся различные ожидания. Отдельный человек подчиняется власти, так как он ожидает, что и другие будут ей подчиняться» (Агго\у, 1974, р. 72). Иными словами, стратегия подчинения закону становится эволю-ционно стабильной стратегией (ЭСС) в условиях данной среды для данного населения.
Система коллективной собственность должна рассчитывать на применение репрессивных санкций в гораздо большей степени, чем конституционный порядок, основанный
1962-1963 г.г., в самый разгар более либеральной постсталинской политики, 163 человека были приговорены к смерти за экономические преступления. Эта статья в уголовном кодексе сохранялась вплоть до окончательного краха коммунистической системы.
2 Конечно, при этом сохраняется необходимость уплаты налогов, равно как и существуют иные зако-
нодательные ограничения. Должны быть также соблюдены и обязательства, принятые на себя по контрактам, так что в данном случае речь идет не более, чем об «остаточных правах осуществлять контроль».
на частной собственности. Дело в том, что при социализме мог быть только один субъект экономической деятельности, которому угрожала коалиция, намеренная приватизировать часть средств производства, - сама сторона, осуществляющая исполнение прав собственности, т.е. государство. Очевидно, что в этом случае мотивация использовать суровые санкции будет сильнее. Поскольку преобладающее число субъектов экономической деятельности остается равнодушным к исходу борьбы между государством и конкретной группой влияния, систему окажется гораздо сложнее сохранить без применения жестких судебных мер3.
Однако и в условиях коллективной собственности, осуществляемой тоталитарным государством, общее правило оставалось справедливым. Стабильность институциональной системе дает не столько угроза санкций, сколько негласно подразумеваемые отношения обмена. Механизм такого обмена создает тоталитарная партия: «Когда система функционирует эффективно... партия обеспечивает поддержание «негласного контракта» о вознаграждении за преданный труд, чтобы руководителям в правительстве, министерствах или в партийной иерархии не приходилось отступать от негласных обещаний, данных подчиненным. Таким образом, Коммунистическая партия занимает место осуществления прав собственности для решения проблемы взаимного доверия при обмене в отсутствие прав собственности, основанных на законе» (\Vintrobe, 1990, р. 866). Это приводит нас к еще одному, край-
3 Может показаться необходимо рассмотреть тот факт, что рациональные субъекты экономической деятельности могут понять, что успешная «приватизация» коллективной собственности отдельной группой влияния может снизить их уровень благосостояния. В то же время влияние этого обстоятельства косвенное, и если ощущение того, что третья сторона использует коллективную собственность в своих интересах, а не в интересах всего общества, достаточно сильно, то в действие вступает «теорема равнодушия», которая будет распространяться на всех разумных субъектов эко-
не важному, различию между частными правами собственности и правами собственности в тоталитарном государстве.
Институт тоталитарной партии в условиях плановой экономики и в самом деле можно считать в каком-то смысле эквивалентом института денег в рыночной экономике. Если мы будем использовать широко распространенное определение прав собственности как прав на остаточные права контроля, то можно утверждать, что право собственности, которое разрешается осуществлять отдельному члену общества по отношению к коллективизированным средствам производства, полностью определяется его или ее положением в иерархии Коммунистической партии. Однако здесь имеется и определенная трудность, связанная с тем, что эти права остаточного контроля полностью отделены от формального владения правами и, таким образом, их можно легко отчуждать. Одним из ключевых вопросов развития тоталитарной экономики была непрекращающаяся борьба между конечными владельцами (представителями высшей государственной власти) и членами номенклатурного класса профессиональных менеджеров, стремившихся к упрочению своего фактического владения собственностью. Когда развалился Советский Союз, эту битву в конечном итоге выиграла номенклатура, и ее победу я
номики. В качестве одного из последних примеров, подтверждающих это утверждение, можно привести вялую общественную реакцию в России на скандал в связи с разоблачением высокопоставленных государственных чиновников в растрате государственных средств. Единственной реакцией опрошенных нами обычных людей была озабоченность выплатой их собственных зарплат. Совершенно очевидно, что они не видят связи между расхищением государственных средств и задолженностью по выплате заработной платы. А это означает, что через 13 лет после введения «демократии и рыночных реформ» они продолжали пребывать в уверенности, что третья сторона в любом случае найдет возможность присвоить все деньги, на которые она может наложить руку.
охарактеризовал в ранней статье как экономическую суть революции 1991 г. в России (Yavlinsky et al., 1991).
В то же время при «эффективной» (в описанном выше смысле) тоталитарной экономике, какая была в Советском Союзе при правлении Сталина, положение номенклатурных управленцев было гораздо менее прочным, чем даже положение наемных менеджеров в капиталистической фирме.
Номенклатурная система отличалась от системы оплачиваемых менеджеров в рыночной экономике еще одним важным обстоятельством. В рыночной экономике, во всяком случае, теоретически, совершенные рынки капитала заставляют менеджеров действовать в интересах акционеров, а совершенные рынки рабочей силы гарантируют эффективным менеджерам конкурентное вознаграждение от владельцев предприятий. Таким образом, с помощью обезличенного рыночного механизма разрешается, или, во всяком случае, значительно смягчается, потенциальный конфликт интересов.
В номенклатурной системе не существует подобного обезличенного механизма разрешения конфликта интересов между владельцами и менеджерами предприятий. На раннем этапе этот конфликт решался просто за счет подавляющей власти диктатора, который не терпел ни малейшего неповиновения. Однако в длительной перспективе этот механизм не может выжить из-за нарастающих сложностей, связанных с управлением информационными потоками и усложнением по мере развития экономики процесса планирования. На более поздних этапах существования номенклатурная система нашла способ решать конфликт интересов между владельцами и менеджерами - за счет своеобразных переговоров между планирующими органами и менеджерами государственных предприятий. В процессе этих переговоров, проводившихся уже после определения плановых показателей, широкое распространение получили так называемые «корректировки» планов для отдельных предприятий. Отсюда следовало, что
оценка «эффективности» менеджера и получаемое им вознаграждение стали зависеть не от подлинной «эффективности» (в смысле выполнения плана), но от уровня «специальных отношений», которые конкретный менеджер мог установить с вышестоящим руководством. Отношения владелец-менеджер оказались разбиты на относительно независимые замкнутые группы, где не существовало общей меры для оценки деятельности. Это привело не только к естественному ухудшению общего состояния дел в экономике, но и, что еще важнее с точки изучения переходных процессов, - к уникальным в каждом конкретном случае отношениям между менеджером и государством, которые сохранились после падения коммунизма и представляют сегодня один из важнейших факторов, стоящих за фрагментацией экономики и укоренением старого и неэффективного руководства на многих предприятиях, якобы начавших работать, опираясь на новые рыночные стимулы.
ПРОБЛЕМЫ СТИМУЛОВ
Как уже упоминалось ранее, ни институциональная система, основанная на частной собственности, ни система, основанная на коллективном владении собственностью, реально не существовали в чистом, теоретическом виде. Осуществление частных прав собственности ограничено контрактом и законом, включающим общее право, воплощающее социальные нормы. Оно также ограничено политикой перераспределения доходов, проводимой государством. Осуществление коллективных прав собственности отдельными лицами, занимавшими положение в иерархии Коммунистической партии, было также ограничено, и не только потому, что права собственности имели временный характер. Например, считалось просто невозможным закрыть государственное предприятие и уволить всех рабочих, и ни один член иерархии Коммунисти-
ческой партии никогда бы не посмел принять такое решение.
Однако происходили и более серьезные срывы в осуществлении прав собственности, основанных на номенклатурной системе. Точно так же, как рыночная экономика не может не принимать во внимание наличие слабых и бедных и не может не принимать решительных шагов в направлении смешанной экономики, плановая экономика также не могла полностью отрицать необходимости индивидуальных стимулов. Таким образом, после непродолжительного эксперимента с «военным коммунизмом», в 1921 г. В.И. Ленин объявил новую экономическую политику (НЭП), которая привела к появлению небольших зон, где действовал частный контроль над средствами производства. Впоследствии этой политике дали обратный ход, и спустя несколько лет частный сектор в промышленном производстве и торговле был полностью уничтожен, а частный сектор в сельском хозяйстве был уничтожен в начале 1930-х годов. И все же остался один сектор, где даже коммунисты продолжали использовать деньги - сектор частного потребления.
Несмотря на всю ограниченность использования, денежная единица вступила в соревнование с положением отдельной личности в официальной иерархии в качестве законного средства предъявления прав на владение собственностью. Отношение между этими двумя различными шкалами оценки места конкретного человека в иерархии было сложным, но, возможно, не сложнее, чем похожее отношение между денежным богатством и политической властью в рыночной экономике. В обеих системах политическое влияние использовалось для увеличения денежного богатства, равно как в обеих системах денежное богатство использовалось для расширения политического влияния. Вместе с тем следует отметить, что при рыночной экономике и частной собственности деньги (будь они получены за счет использования политического влияния или другим образом) служат окончательным мерилом силы притязаний на права вла-
дения средствами производства. При плановой экономике и тоталитарном государстве эту функцию, как мы видели, выполняет положение человека в иерархии (будь оно получено за счет использования денег или другим образом). Большое количество собранных денег само по себе не давало их владельцу почти никаких дополнительных прав на реальное имущество и даже могло стать причиной неприятностей, если не было поддержано нужными связями в иерархии. Разница в природе остаточных прав контроля собственности имеет решающее значение. Целью тех, кто хотел увеличить свою долю притязаний на общественную собственность, было подняться выше по иерархической лестнице или завести тесное сотрудничество с кем-то, занимавшим на этой лестнице достаточно высокое положение. Так как деньги были необходимы для увеличения личного потребления, между коммунистическими боссами и теми субъектами экономики, которые смогли скопить большие денежные средства, развился естественный симбиоз. Связи были единственным важным достоянием, которое требовалось субъектам экономики как для обеспечения собственного потребления, так и для продвижения по карьерной лестнице, и эти связи часто «смазывались» как открытым подкупом, так и иными формами перевода денежных средств. Но до тех пор, пока фундамент прав собственности оставался отличным от экономики, основанной на частной собственности, не могло быть и речи о «конвергенции» двух систем. Возрастание роли политического влияния и перераспределения доходов в рыночной экономике и возрастание роли денег в плановой экономике не должны приводить нас к заблуждению относительно той фундаментальной разницы, при которой в конечном итоге расчет притязаний на собственность в этих двух системах производится в совершенно различных единицах измерения. В рыночной экономике политическое влияние и перераспределение доходов остаются средствами, используемыми для достижения конечной цели, - богатства, выраженного в денежной форме. В условиях пла-
новой экономики, напротив, деньги являются средством для достижения конечной цели -богатства, выраженного в форме положения в иерархии.
Наш следующий тезис можно вкратце сформулировать так. Тоталитарные власти в бывшем Советском Союзе стремились создать экономический механизм, который, с одной стороны, осуществлял бы технический прогресс и обеспечивал промышленный рост, а с другой стороны, гарантировал, что их неограниченному владению достоянием общества и властью не будет брошен вызов. В качестве средства достижения указанных целей была создана тщательно продуманная система планирования. Однако эта система могла функционировать «эффективно» (с точки зрения тоталитарного руководителя) только в том случае, если она была относительно проста и когда все субъекты экономики находились под постоянным жестким прессингом со стороны властей, часто включая практически неприкрытое рабство и всеобъемлющий смертельный страх, вызванный суровыми репрессиями. Одновременно с этим рабством и страхом насаждалась идеология, отрицающая частные стимулы к труду и требовавшая полного подчинения воли отдельной личности воле государства. Именно такой была советская система во времена правления Сталина. Крайне жесткая и бескомпромиссная тоталитарная система с одной стороны, и атмосфера энтузиазма в выполнении задач «социалистического строительства», с другой, - атмосфера, которая, однако, подпи-тывалась не только подлинным идейным воодушевлением, но и в значительной степени политическим террором. Все это позволяло плановой экономике показывать достаточно высокие результаты в индустриализации, экономическом росте и, прежде всего, строительстве мощной военной машины.
Исследования последнего времени, где проанализированы секретные документы Политбюро ЦК КПСС, ясно свидетельствуют о том, что концентрационные лагеря были не только средством репрессий против политических диссидентов, но и важными элемента-
ми экономического планирования. Количество рабской рабочей силы, искавшей золото на Магадане, рубившей лес в сибирской тайге, строившей дороги, железнодорожные пути, каналы и т.д., не только учитывалось в пятилетних и ежегодных планах, но и планировалось - по численности и объему производимой продукции. Считается, что примерно от десяти до одиннадцати миллионов человек (6-7% численности всего населения) постоянно содержались в рабочих лагерях, а так как из-за суровых условий труда и недоедания уровень смертности в лагерях был очень высок4, необходимо было находить новых «врагов народа» в постоянно планируемых количествах.
Даже помимо этих миллионов рабов, число которых постоянно и намеренно поддерживалось на одном уровне, Сталин владел и большей частью оставшейся рабочей силы. Например, крестьяне в колхозах не имели права передвижения за пределы своих деревень и часто работали всего лишь за обеспечение основными продуктами питания в натуральной форме. Даже свобода передвижения рабочих и инженеров в больших городах подвергались строгому ограничению в виде печально известного института прописки. Такие строгие ограничения на использование неотделимого производственного актива - собственной рабочей силы - показывают, как строго осуществлялось «общественное владение» всеми активами общества. Все неутвержденные государством сделки с ресурсами, сырьем, готовыми продуктами, полуфабрикатами, машинами и оборудованием, если они выплывали наружу, строго наказывались, включая смертную казнь.
4 Согласно свидетельствам бывших узников, на магаданских золотых приисках ежегодно умирала почти треть заключенных. Так как наименьший срок заключения составлял пять лет, это означает, что, по крайней мере теоретически, вероятность выживания для всех заключенных равнялась нулю. Магадана боялись из-за исключительно высокого уровня смертности. Но и в других местах заключении уровень смертности был высоким, хотя, возможно, и не настолько.
Возможность принудительно осуществлять сталинское владение экономикой и возможность функционирования такой экономики объясняется ее изначально малым масштабом (особенно в промышленном секторе) и безжалостностью полицейского государства. Сталинская модель управления промышленностью внедрялась в бывшем Советском Союзе на протяжении 1929-1932 гг. В то время в стране было всего лишь чуть больше 11000 крупных государственных промышленных предприятий, находившихся во всесоюзной юрисдикции, которые производили 67,1% всего промышленного производства страны (СССР в цифрах и фактах, 1925, с. 20-23). Количество действительно больших государственных предприятий (с числом занятых более 1000 человек) было гораздо меньше - всего лишь 1135 (там же, с. 57). Руководство ими вначале осуществляли всего четыре промышленных министерства (Народные комиссариаты, как их тогда называли). Для сравнения можно сказать, что в 1964 г., когда А.Н. Косыгин и Л.И. Брежнев приступили к промышленной реформе, общее число больших государственных предприятий в стране более чем удвоилось, и уже насчитывалось 3334 предприятия с числом занятых более 1000 человек; они производили 58,6% всей промышленной продукции страны. В частности, количество государственных предприятий с числом занятых более 10000 человек утроилось с 1933 по 1964 гг., а число предприятий с числом занятых от 5000 до 9999 увеличилось в четыре раза (там же). Руководство государственными предприятиями осуществляли более 20 промышленных министерств. В 1980-х годах, несмотря на многочисленные слияния в отчаянной попытке сохранить контроль над всеми экономическими единицами, в советской промышленности было уже более 45000 крупных предприятий и объединений, руководство которыми осуществляли более 50 отраслевых промышленных министерств. Рост размеров промышленного сектора и сложность системы управления промышленностью сопровождались расширением географии их размещения. Промышленный
сектор Советского Союза из старых промышленных регионов в Европейской части страны распространился на Урал (особенно в годы Великой Отечественной войны), а затем - в Сибирь, республики Средней Азии и на Дальний Восток. Естественно, этот процесс также в значительной степени затруднял эффективное экономическое планирование из Москвы.
Наличие безжалостного полицейского государства было вторым элементом, необходимым для «эффективного» функционирования плановой экономики. Правление Коммунистической партии в сталинские времена осуществлялось через хорошо продуманную систему контроля над руководством государственных предприятий (Berliner, 1957, chap. 13-16). Характерной чертой тех лет было влияние и повсеместное присутствие тайной полиции. Используя широко разветвленную сеть открытых и тайных агентов, НКВД имел возможность контролировать любую деятельность в каждом населенном пункте и на каждом промышленном предприятии. Кроме того, органы НКВД не зависели от промышленных или местных государственных властей и подчинялись непосредственно Сталину.
Существуют свидетельства, которые, на первый взгляд, противоречат нашему утверждению о том, что во времена Сталина контроль владельцев над средствами производства был практически полным. Например, в одном из самых авторитетных английских исследований советской экономической системы своего времени Берлинер (Berliner, 1957) рисует картину функционирования плановой экономики, в которой, даже во времена Сталина, руководство государственных предприятий, часто с молчаливой поддержки вышестоящего руководства, участвовало во всяческого рода деятельности, противоречившей очевидным желаниям владельцев, начиная от тайного накопления запасов и кончая незаконными обменными сделками. Берлинеру особенно нелегко понять, почему тайная полиция терпимо относилась к подобной деятельности. Значительную роль, по его мнению, могло сыграть «сознательное понимание того, что
слишком жесткое преследование незаконной деятельности руководителей предприятий сделало бы систему настолько жесткой, что производство оказалось бы заморожено, и выпуск продукции прекратился» (Ibid., р. 293).
Следует согласиться с этим утверждением. Терпимость по отношению к «незаконной деятельности своего наемного персонала» проистекала из стремления владельцев (высшего партийного руководства) смягчить наиболее отрицательные последствия своего неумения давать этому персоналу правильные инструкции.В свою очередь, сама эта проблема была вызвана чрезмерной концентрацией собственности в их руках.
Как указывал Демшетц (Demsetz, 1995) в более общем контексте, когда собственность оказывается чрезмерно концентрированной, горстка богатых людей вынуждена контролировать сразу множество крупных предприятий, и их возможность контролировать профессиональных управленцев этих предприятий ограничивается «компромиссом между их знаниями и временем, которое они могут уделить каждой фирме» (Ibid., р.45). В случае сталинского планирования подобное ограничение выражалось не столько в неспособности контролировать, сколько в неспособности определить плановые задания.
Если мы рассмотрим дилемму, перед которой стояли как Сталин, так и руководители его предприятий, то мы увидим разительное сходство с проблемой корпоративного управления в рыночной экономике, проанализированную Демшетцем (Ibid.). Прежде всего, Демшетц отмечает, что потребление с использованием служебного положения, скорее всего, не удалось бы полностью устранить, даже если бы владельцы имели полный контроль над управляющим персоналом. Все равно имело бы место заранее согласованное использование служебного положения в личных целях, которое следовало интерпретировать не как обман владельца, а «всего лишь как эффективную форму оплаты труда управленцев» (Ibid., р. 25).
В контексте сталинской плановой экономики незаконные действия, к которым влас-
ти относились терпимо, на самом деле являлись особого рода механизмом, позволявшим снижать подлинные затраты производства для главного владельца. Сколько-нибудь значительного злоупотребления служебным положением не было (потребление строго регулировалось положением лица в иерархии и практически не зависело от результатов производственной деятельности конкретного предприятия), но главному владельцу, вероятно, было дешевле оставить некоторое пространство для маневра руководителям предприятий, чем тратить средства на составление более реалистичных плановых показателей.
Аналогия с использованием служебного положения весьма важна. В случае, исследовавшемся Демшетцем, когда контроль со стороны собственника ослабевает, наблюдается тенденция к тому, что уровень использования служебного положения в личных целях начинает превосходить заранее установленный уровень и становится источником неэффективности. А в плановой экономике, как мы увидим далее, несовершенный контроль на ее поздних этапах привел к значительному расширению ранее весьма ограниченного пространства для маневра, и негласный механизм компенсации стал приводить к увеличению, а не к снижению стоимости планирования для главного владельца.
Учитывая, что в шкале предпочтений Сталина уважение прав человека и даже уважение к человеческой жизни стояли на последнем месте, Сталин создал самый «дешевый» механизм экономического планирования, который только можно представить: во-первых, назначение очень жестких, а иногда откровенно «бессмысленных» планов, которые держали субъектов экономической деятельности в постоянном трепете5. Во-вторых,
5 С начала 1930-х гг. Сталин, очевидно, установил шести-семи годовой цикл. Пик репрессий наступил в 1937-1938 гг., затем в 1944, и затем в 1950-1951. Этим пикам предшествовали периоды относительных «оттепелей»: в 1936 г. была принята новая, более демократическая Конституция, в 1941-1942 гг. режим оставался
молчаливое согласие закрывать глаза на мелкие нарушения, дававшее хоть какую-то возможность «дышать» и проблеск надежды. Наконец, широкомасштабные чистки, происходившие с удивительной периодичностью. Помимо психологического эффекта, чистки успешно перетасовывали иерархическую колоду, что не давало возможности сформировать стабильные иерархические структуры на нижних уровнях, которые могли бы приобрести слишком много власти.
В отсутствие рынков и стимулов высокого уровня, создаваемых рынками, единственным механизмом принудительного исполнения, на который могли рассчитывать планировщики, оставался постоянный смертельный страх, в котором держали всех субъектов экономической деятельности. Таким образом, неутомимая машина подавления была неотъемлемой частью механизма плановой экономики. А после смерти Сталина, когда постепенно исчез страх перед чистками, субъектам экономики и промежуточным контролирующим инстанциям не понадобилось много времени, чтобы обнаружить (и они обнаружили), что они могут выгодно взаимодействовать в управленческом бездействии не только для выполнения плана, но и для извлечения личной выгоды.
ЭВОЛЮЦИЯ ПЛАНОВОЙ ЭКОНОМИКИ
Возрастание сложности экономики, существенное смягчение политического давления и стремление к решению не только военных задач, но и повышения жизненного уров-
гораздо более гибким (причиной тому, без сомнения, также были первоначальные поражения в войне с Германией), а в 1947-1948 гг. оживилась дискуссия относительно необходимости изменения системы экономического планирования. Рост надежд народа, а затем безжалостное их сокрушение, по-видимому, всегда было частью политической стратегии Сталина.
ня, заставило руководителей, пришедших на смену Сталину, начать эксперименты и ввести элементы частных стимулов, которые могли бы дополнить плановую экономику.
Решение Н.С. Хрущева отменить наиболее экстремальные стороны сталинской социальной практики остается, на наш взгляд, одной из двух тем в истории плановой экономики (вторая - реформы М.С. Горбачева), которые заслуживают специального анализа историков. Возможно, Хрущев мог бы продолжить террор, во всяком случае, еще в течение какого-то времени (точно так же как Горбачев, наверное, еще мог бы править в течение многих лет по мере постепенного упадка Советского Союза). Для того чтобы не уходить слишком далеко в сторону от темы нашего главного обсуждения, ограничимся тем, что скажем: и Хрущев и Горбачев первоначально пришли к власти на очень ненадежной основе, и им было необходимо установить и отладить новый баланс интересов различных мощных групп внутри иерархии, от поддержки которых зависели их властное положение. Это могло быть одной из причин, почему они предпочли более либеральную и терпимую политику, нежели политика их предшественников, правлению которых никто не смел бросить вызов. Существовали и другие факторы6.
Помимо уменьшения террора, реформы Хрущева в экономической области сводились к предоставлению ограниченной автономии мес-
6 Оба великих «реформатора», Хрущев и Горбачев, по своему характеру, без сомнения, предпринимали попытки либерализовать политическую систему и систему планирования. В то же время, внимательное изучение политической истории реформ в послеста-линское время заставляет предположить, что тогдашние оппоненты Хрущева (например, Маленков, которого впоследствии заклеймили «сталинистом») также рассматривали возможность «оттепели», пока Хрущев не перехватил инициативу и не использовал ее для создания и упрочения своей власти. Это замечание никоим образом не уменьшает личного мужества, проявленного Хрущевым в политическом ниспровержении Стали-
тному руководству и руководителям государственных предприятий в принятии решений в области планирования. В течение ряда лет, предшествовавших приходу Хрущева к власти, система экономического планирования постоянно увеличивала степень детализации при формулировке планов в ответ на усложнение хозяйственных связей плановой экономики. К 1953 г. (году смерти Сталина) раздел экономического плана, посвященный распределению произведенной продукции и материалов, содержал вдвое больше конкретных показателей, чем в 1940 г. Эта тенденция была обращена вспять в 1954 г.: указом ЦК КПСС и Совета Министров СССР упразднялось большое число отделов в министерствах, а число плановых показателей в ежегодном плане сокращалось на 46%. Число производственных показателей, по которым госпредприятиям требовалось отчитываться перед государством и министерствами (эти показатели, хотя и не были формально связаны с планом, но служили средством централизованного контроля над деятельностью предприятий), было сокращено до одной трети от прежнего количества (Гладков, 1977-1980, е. 6, с. 286). Особенно важным с точки зрения нашего анализа был указ, повышавший роль государственных предприятий в верстке ежегодных планов (там же, с. 287). Нам представляется, что незамеченным остается решение о прекращении централизованного пересмотра норм труда (норм выработки) при
на. Горбачев, возможно, заслуживает больше добрых слов, так как нелегко представить себе личность в высших эшелонах власти того времени, которая могла в 1985 [-. занять высший пост и провести те преобразования, которые предпринял Горбачев. Но и он тоже в большей степени реагировал на внешний объективный ход событий, чем следовал своей внутренней логике. Среди тех событий можно вспомнить унизительное поражение в Афганистане, Чернобыльскую катастрофу, резкое падение мировых цен на нефть и очень жесткое противостояние Советскому Союзу со стороны администрации Рейгана как раз в то время, когда советская экономика не могла это выдержать.
сохранении директивного планирования фонда оплаты труда. Это противоречие, когда финансовые ресурсы предоставляются по произвольно рассчитанным нормам, явилось началом конца советской экономической системы. Произошло это в результате жесткого давления со стороны предприятий. После первых шагов по либерализации политической жизни Политбюро не видело возможности сохранить прежнюю ситуацию. Не помогало и ежегодное снижение цен, составляющее по существу принудительный пересмотр норм. В результате, отношения между планирующими органами и государственными предприятиями стали гораздо более индивидуализированными, что было одним из факторов, которые, в конечном счете, привели систему к ее логическому распаду.
Как указывал Берлинер (Berliner, 1957, р. 311), изменения были также внесены в систему материального снабжения предприятий, самым значительным из которых, пожалуй, был «указ об отмене закона 1941 г., который вводил уголовное преследование за незаконную продажу товаров и оборудования или обмен ими». Подобная замена уголовного преследования административным, как не преминул заметить Берлинер, «пустила глубокие корни в поведении руководителей предприятий». Как показало дальнейшее развитие событий, Берлинер оценил это изменение слишком оптимистично. Без «жестокого кнута» советские менеджеры быстро заменили цели главного владельца собственными.
Движение в сторону расширения автономии предприятий было временно приостановлено, когда в 1957 г. Хрущев приступил к иной реформе. В том году был издан указ, согласно которому упразднялись центральные министерства, и их полномочия передавались региональным Экономическим Советам (Совнархозам). Существовало широко распространенное мнение, что «в такой схеме отсутствовала экономическая логика» (Katz, 1972, р. 62), однако реформа привела к очень важному, хотя, возможно, и неожиданному результату.
При Сталине местные власти практически не имели никакого самостоятельного
влияния и были полностью подчинены центральному аппарату. Хрущевская децентрализация изменила такое положение к лучшему, несмотря на последующую отмену указа. Первоначально насчитывался 101 региональный совет. Позднее их число было снижено до 41 путем слияния. Возникла масса чрезвычайно могущественных групп влияния, разделенных по территориальному признаку, что нанесло первый реальный удар по ранее монопольной структуре контроля сверху вниз со стороны главного коммунистического владельца. Неудивительно, что эти местные группы влияния сохранили свои позиции в качестве основных игроков в последующем развитии и окончательном крушении плановой экономики.
Спустя несколько лет стали возникать новые группы влияния, после того как Брежнев и Косыгин сместили Хрущева, и принялись за новый этап послесталинских реформ. Основными элементами того, что получило название «реформы 1965 г.», помимо упразднения совнархозов и возврата к системе промышленных министерств, были полный пересмотр системы стимулов предприятий и реформа цен. Среди других изменений, которые представляются важными с точки зрения нашего анализа, было введение нового понятия «планирование от достигнутого» (см., например, (Katz, 1975). Эти шаги привели к созданию прочных и законных горизонтальных связей между предприятиями, связей, которые едва-едва допускались при сталинском механизме компенсации. Именно с этого времени плановая экономика стала в значительной степени следовать собственной логике развития. Не случайно, что именно с этого времени (с разрывом в несколько лет) обозначилась тенденция недовыполнения не только пятилетних, но и ежегодных планов. Более того, сами планы стали в значительной степени следовать реальному производству вместо того, чтобы пытаться сохранить высокий уровень экономического роста (Hewett, 1988, р. 50-78).
Первоначально было создано только 23 промышленных министерства (меньше, чем в
1955 г.), но они обладали удивительной способностью расти численно, и в последние годы правления Брежнева их число возросло почти до 100. Более важным, чем количественный рост, стало изменение их функциональной роли. Они уже не являлись простым средством передачи приказов сверху вниз до уровня предприятий и средством осуществления контроля за работой руководителей предприятий. Во все возрастающей степени они становились инструментом лоббирования интересов своих отраслей промышленности в высших эшелонах власти. В этом качестве промышленные министерства вместе с подчиненными им промышленными предприятиями превращались в мощные промышленные группы влияния, то есть в еще одну движущую силу распада и краха коммунистической системы.
Последующие попытки реформ заслуживают только краткого упоминания. Вне зависимости от намерений тех, кто разрабатывал и проводил в жизнь эти реформы, все они перехватывались группами влияния, рассматривавшими их как новую возможность увеличить свою независимость и влияние. Так, в 1973 г. промышленная реорганизация началась с попытки «уменьшения размеров административной иерархии в промышленности и повышения эффективности управления промышленными предприятиями из центра» (Не-\vett, 1988, р. 245). На самом деле, созданные всесоюзные промышленные объединения (ВПО), в подчинении которых находились предприятия одинакового профиля по всей стране, не заменили министерств, которые продолжали плодиться и процветать. Скорее, учреждение ВПО привело к созданию еще одного институционального уровня между министерствами и предприятиями - они стали еще одним инструментом лоббирования интересов промышленности. К началу 1980-х годов число ВПО стабилизировалось на уровне примерно 4200 промышленных и научно-про-мышленных объединений, которые выпускали около половины всей промышленной продукции в стране.
СМЕНА ВЛАСТИ И СИСТЕМНЫЙ РАСПАД
В результате «реформ» 1965, 1973 и последующих лет система планирования все более и более переворачивалась с ног на голову: задания для крупных предприятий, подчинявшихся всесоюзным органам, сначала составлялись плановые на самих предприятиях, затем они обсуждались на уровне производственных объединений и/или отделов министерств, затем обобщались на уровне министерств, и только после этого представлялись в Госплан СССР (Государственный комитет по планированию, являвшийся в данном случае последней инстанцией). Все это было полной противоположностью существовавшего ранее процесса назначения Госпланом норм, которые «спускались» сверху вниз для министерств и государственных предприятий. Промежуточные надзорные органы все более и более превращались в органы лоббирования интересов промышленности, вместо того чтобы продолжать следить за выполнением указаний из центра. Число плановых показателей, устанавливавшихся в натуральной форме, также заметно снизилось, и одним из хозяйственных приоритетов стала прибыльность (хозрасчет).
Поскольку цены продолжали фиксироваться, а основные параметры плана по-прежнему определялись Политбюро, эффективность экономики не повышалась. Тем не менее, как только руководство предприятий и номенклатура среднего звена получили большую степень контроля над планированием и денежными потоками государственных предприятий, а система контроля со стороны главного коммунистического владельца оказалась практически сломанной, более гибкие субъекты экономики немедленно обнаружили богатство новых возможностей, предлагаемых «параллельной» экономикой.
Распространение «параллельной» экономики внесло качественные изменения в саму систему, которая ранее относилась терпи-
мо только к тем элементам бюрократической «торговли», которые в принципе соответствовали ее целям. В новой, «реформированной», среде прямой обмен между государственными предприятиями и торговцами в системе черного рынка стал все больше определять эффективность владения активами, а относительное значение формального иерархического порядка стало снижаться. В «параллельной» экономике было необходимо использовать наличные деньги. Государственные предприятия стали нанимать или пользоваться услугами все большего количества людей, чьей единственной задачей было осуществлять посреднические функции между предприятием и параллельной экономикой, а также между параллельной экономикой и надзорными органами. На самом деле, реформы 1950-1970-х годов, так же, как и отмена террора (что очень важно), решительно изменили правила игры между главным коммунистическим владельцем, его надзорными органами и субъектами экономики. За возможность накопления богатства в параллельной экономике ухватились многие представители надзорных органов (номенклатура среднего звена), причем сделали они также быстро, как и «красные директоры». Стали возникать все более крупные коалиции субъектов экономики и представителей надзорных органов, объединявших свои усилия в том, как обмануть главного владельца, образуя единые криминальные структуры в масштабе целых отраслей и регионов, целью которых был увод экономических ресурсов в «тень», где они могли быть использованы для личного обогащения.
Многие свидетельства масштабов такой деятельности были обнародованы советской прессой - они стали предметом уголовных расследований в годы гласности и перестройки при последнем коммунистическом руководителе, президенте Горбачеве. Хотя не все сообщения, будоражившие общественное мнение в то время, оказались точными, но общая создававшаяся ими картина, была, несомненно, правильной. В конце 1970-х годов были раскрыты факты всеобщей организованной
коррупции в республиках Узбекистан, Казахстан, Таджикистан, в Туркмении, в трех закавказских республиках, в Молдавии, Краснодарской области, в Москве и в ряде других мест. В некоторых местах коррупция за взятки дошла до продажи номенклатурных постов.
Между таким развитием плановой экономики в Советском Союзе и приходом управленческого (корпоративного) капитализма на Западе можно провести аналогии (эта аналогия послужила основой для различных теорий конвергенции в 1960-х и 1970-х годах (см. например, (Оа1ЬгакЬ, 1978)). В обоих случаях из-за увеличения масштабов и сложности экономики формальные владельцы уже не могли самостоятельно выполнять функции управления и контроля. Однако здесь есть опасность зайти слишком далеко в такой аналогии, что и подвело сторонников теории конвергенции. Западное капиталистическое общество сумело приспособиться к новым изменениям, внеся важные качественные поправки в институты рыночной экономики, которые мы не будем здесь даже упоминать. В противоположность этому, процесс отделения формальной собственности от контроля над ней на поздних стадиях развития плановой экономики не нашел мирного институционального решения7. Высшее руководство в бывшем Советском Союзе было вынуждено настаивать на сохранении иерархического порядка как единственной законной формы владения активами, в то время как фактическая система в возрастающей степени управлялась на основе совершенно иных принципов. Попытки Горбачева ввести ограниченный частный сектор и отказ от террора только ускорили крах. И в самом деле, как только полицейское государство окончательно смягчило свою политику, и на арене
7 Исключением может оказаться Китай. Но, даже если это и так, то экономика Китая очень сильно отличается от высоко индустриализированной экономики бывшего Советского Союза, и это отличие сыграло решающую роль в тех успехах, которые достигнуты в Китае к настоящему времени.
появился законный частный сектор, достаточно было организовать частную фирму под эгидой государственного предприятия, чтобы получить полный контроль над его деятельностью. Деньги стали перетекать почти открыто, а масштаб и возможности параллельной экономики неизмеримо возросли. Неминуемым стало и столкновение между «параллельной» экономикой и иерархическим порядком. Это столкновение переросло в драматические события, которые буквально в несколько дней завершили крах советской системы.
Литература
Гладков И. История социалистической экономики в СССР. В 7-ми томах. - М.: Наука, 1977-1980.
СССР в цифрах. - М.: Политиздат, 1935.
СССР и зарубежные страны после Великой Октябрьской социалистической революции. - М.: Политиздат, 1970.
Arrow К. The Limits of Organization. - N.Y.: Norton, 1974.
Arrow K. Economic Transition:Speed and Scope. Unpublished, 1996.
Becker G. A Theory of Competition among Pressure Groups for Political Influence // Quarterly J. of Economics, 1983. Vol. 98. № 3. P. 371-400.
Berliner J. Factory and Manager in the USSR. - Cambridge: Harvard University Press, 1957.
Demsetz H. The Economics of the Business Firm. -Cambridge: Cambridge University Press, 1995.
Dixit A., Londregan J. Redistribute Politics and Economic Efficiency // American Political Science Review, 1995. Vol. 89. № 4. P. 856-866.
Galbraith J. The New Industrial State. 3d ed. - Boston: Houghton Mifflin, 1978.
Hewett A. Reforming the Soviet Economy. - Washington: Brookings Institution, 1988.
Katz A. The Politics of Economic Reform in the Soviet Union. -N.Y.: Praeger, 1972.
North D. Institutions, Institutional Change and Economic Performance. - Cambridge: Cambridge University Press, 1990.
Schumpeter J. Capitalism, Socialism, and Democracy. -L.: Unwin, 1987.
Sen A. Collective Choice and Social Welfare. - Amsterdam: North-Holland, 1970.
Wintrobe R. The Tinpot and the Totalitarian: An Economic Theory of Dictatorship // American Political Science Review, 1990. Vol. 84. №. 3. P. 849-872.
Wittman D. Why Democracies Produce Efficient Results // J. of Political Economy, 1989. Vol. 97. №. 6. P. 1395-1424.
Yavlinsky G., Braguinsky S. The inefficiency of Laissez-Faire in Russia: Hysteresis effects and the need for policy-led transformation // J. of Comparative Economics, 1994. vol. 19. P. 88-116.
Yavlinsky G. Laissez-Faire versus Policy-led Transformation: Lessons of the Economic Reforms in Russia. - Moscow: Epicenter, 1994.
Рукопись поступила в редакцию 21.12.2004 г.
