CC BY
30
О. А. Остапчук (Москва)
Планирование корпуса как часть украинского языкового строительства в 1920-1930-е годы
В статье с использованием материала (около)научных и публицистических работ 1920-1930-х гг. освещаются методы директивного вмешательства в развитие украинского литературного языка. Особое внимание уделяется регулированию языковых процессов в сфере орфографии и терминологии, а также на уровне грамматики. Проводится сопоставительный анализ планирования корпуса в 1920-е и 1930-е гг. Ключевые слова: языковая политика, национальная политика, планирование корпуса, языковая норма, украинский литературный язык, орфография, грамматика, терминология.
Ставшее уже традиционным в социолингвистике выделение этапов языковой политики, связанных, с одной стороны, с планированием статуса языка и формированием представлений о его высоком престиже в коммуникативном сообществе, а с другой - планированием корпуса и выработкой инструментов кодификации, имеет смысл только в тех языковых ситуациях, которые развиваются поступательно, эволюционным путем. Украинская языковая ситуация представляет собой в этом смысле особый случай. В XIX в. - в эпоху славянского национального возрождения - внешние условия функционирования языка были крайне неблагоприятными для его коммуникативной эмансипации как в Российской империи, так и в Австро-Венгрии, а разорванность коммуникативного пространства и неоднородность не только устного диалектного (регионального), но и письменного узуса существенно тормозили процесс развития его литературной формы, единой для всего национального про-странства1. Условия для полноценного развития единого для всех украинских земель литературного стандарта сформировались только после 1917 г., когда после создания (квази)национального государства (государств) проблема статуса языка была решена директивно
Работа выполнена при поддержке РГНФ в рамках коллективного научно-исследовательского проекта 16-01-00395 «Исторический опыт национальной и культурной политики Российской империи и Советского Союза в отношении Украины и ее населения».
на официальном уровне, что позволило существенно расширить сферу его функционирования, ранее ограниченную преимущественно художественной и культурно-просветительской областью. Дальнейшее развитие литературного украинского языка, ставшего по-настоящему полифункциональным к началу 1920-х гг., сопровождалось качественным скачком, отмеченным во всех сферах кодификации. Аналогичные процессы происходили в этот период и в белорусском языке2, впрочем, при этом они были полностью подчинены задачам советского национального строительства, созданию культур, «национальных по форме, пролетарских, социалистических по духу»3. Предельная зависимость процессов в языковой сфере от колебаний политического курса в общегосударственном масштабе предопределила последующие неоднозначные оценки этого периода в истории развития украинского и других национальных языков республик СССР. Для истории украинского (и белорусского) литературного языка не менее существенным оказывается вопрос о целесообразности отнесения периода 1920-х гг. к современному литературному языку, поскольку по сути именно в это время происходили процессы нормирования, начатые еще в XIX в.
Привлечение к реализации культурно-языковых проектов ярких представителей национальной интеллигенции, имевших необходимый для проведения реформ в языковой (и культурной) сфере научный авторитет, на начальном этапе обеспечило успех начинаний и масштабность предлагаемых проектов по кодификации украинского литературного языка. Стремительность преобразований в языковой сфере полностью соответствовала духу кардинальных социальных перемен, а необходимым условием стала институционализация усилий по языковому реформированию. Так, к середине 1920-х гг. в рамках Всеукраинской академии наук (ВУАН) действовали уже как минимум четыре специализированных институции, отвечавших за развитие и нормирование различных областей украинского языка: Институт украинского научного языка, Комиссия для составления исторического словаря, Комиссия для составления словаря живого украинского языка, Комиссия нормативной грамматики украинского языка. Во главу угла ставился, таким образом, сущностный вопрос: какой именно язык будет обеспечивать культурные потребности украинской социалистической нации? «Целью языковой политики - как в плоскости планирования статуса, так и корпуса -призван быть язык, который как таковой признается достаточным, правильным и красивым и - что существенно - "нашим", который
по необходимости очищается от мусора»4. В условиях украинского диалектного (регионального) многообразия и незавершенности процесса унификации литературной нормы выбор языкового «идеала» был особенно труден и сопряжен с решением целого ряда вопросов культурной ориентации: кодификаторам предстояло определить, какие элементы внутриязыковой структуры признаются «нашими», а какие таковыми являться не могут.
Расширение функций украинского литературного языка и повышение его статуса в 1920-е гг. сделало особенно насущной проблему создания единой надрегиональной нормы в сфере орфографии, которая до начала XX в. имела весьма существенные культурно-региональные отличия, оформившиеся как две традиции: надднепрян-скую и галицийскую. Реформы орфографии и графики в 1920-1930-е гг. затронули огромные языковые массивы в масштабах всего СССР и предполагали как упрощение орфографии (в случае с русским языком), так и создание письменности для ранее бесписьменных языков, а также изменение графики для целого ряда языков (причем выбор нередко делался в пользу латиницы), что хорошо иллюстрирует общий революционный характер осуществленных преобразований в этой сфере5. Орфографическую проблему в украинском случае призвана была решить созданная при Народном комиссариате образования 23 июля 1925 г. Государственная комиссия по упорядочению украинской орфографии. В общей сложности на ее рассмотрение было представлено 60 проектов (больше половины - 37 - поступили из Галиции, остававшейся под властью Польши), использованы были также «Найголовнiшi правила украшського правопису» (ВУАН, 1919-1920, утверждены Народным комиссаром образования в 1921 г.). В результате был издан сводный проект «Украшський правопис» (Харшв, 1926), а его обсуждение завершилось в 1927 г. созывом в Харькове Всеукраинской конференции по вопросу упорядочения орфографии. Конференцию можно считать беспрецедентной не только по продолжительности (она длилась 10 дней с 26 мая по 6 июня) и по составу участников (75 представителей от разных регионов, среди них видные ученые и культурные деятели Западной и Восточной Украины), но и по важности обсуждаемых проблем и уровню демократичности дискуссии (так, например, 20 человек из собравшихся поддержали предложение по переводу украинской письменности на латиницу). «Украшський правопис» после бурного обсуждения на конференции и дополнительной доработки Президиумом комиссии (в ее состав входили А. Приходько, А. Крымский, О. Синявский, С. Пилипенко)
был утвержден наркомом образования Н. А. Скрипником в сентябре 1928 г.6 Спустя некоторое время в мае 1929 г. «Правопис» был одобрен на заседании Научного общества им. Шевченко во Львове, что знаменовало важный этап в создании единой украинской нормы7.
Работы по реформированию и унификации украинской орфографии наглядно продемонстрировала важную отличительную особенность советской языковой политики: стремление не только активно влиять на статусные параметры функционирования языка, но и контролировать внутреннюю структуру языка, а новое звучание приобрел в контексте плановой экономики и сам термин «планирование корпуса». Как верно заметил С. Н. Запрудский, на начальном этапе национализации директивные методы управления специализированными институциями, отвечавшими за развитие литературного языка (в частности, белорусского), приветствовались представителями местной культурной и научной элиты, поскольку полностью отвечали их представлениям о языковом идеале и позволяли реализовать довольно смелые идеи и проекты8. Период «украинизации» середины 1920-х гг. стал для украинских ученых временем экспериментов в языковой сфере, которые принесли ощутимые результаты, в том числе в деле расширения словарного состава, создания научной терминологии и ее апробирования.
Терминологическая работа была сосредоточена в Институте украинского научного языка, созданном еще в 1921 г. в рамках историко-филологического отделения Всеукраинской академии наук (ее первым президентом был В. И. Вернадский). Главной задачей института стала подготовка и издание отраслевых словарей научной терминологии. Своеобразный словарный бум ознаменовался изданием двух украинско-русских, четырех русско-украинских, а также нескольких десятков терминологических словарей9, по разным подсчетам от 49 до 8310. Все они за небольшим исключением издавались с 1920 г. в ДВУ (Державне видавництво Украши) - государственном издательстве, призванном сосредочить всю цензурную деятельность в одних руках. Словари оформлялись как тома серии «Материалы украинской естественнонаучной терминологии и номенклатуры», основанной еще в 1918 г.11 Все они сопровождались грифом «проект», призванным показать принципиальную открытость терминотворче-ства, готовность кодификаторов ориентироваться на живую практику и критику, которая, кстати, не заставляла себя ждать. Стоит отметить, что почти все словари были переводными, подавляющее большинство - русско-украинскими (например, геологический, химиче-
ский, технической терминологии, педагогический, делового языка, экономический, строительный, музыкальный и др.). Однако создавались и многоязычные издания с привлечением языков, авторитетных в конкретной области: так, был издан украинско-русско-немецко-французский математический (1925), латинско-украинский анатомический (1925), украинско-русско-немецко-французско-английский зоологический (первые два тома, 3-й том латинско-украинский, 1927), латинско-украинско-русско-немецкий ботанический (1928) словари. Примечательно, что в это время формулируется также идея создания толкового (одноязычного) терминологического словаря12, впрочем так и не реализованная. Одновременно создаются пособия по украинской грамматике для школ, в том числе при участии видных украинских лингвистов того времени (О. Курило, О. Синявского и др.): только за 1925-1928 гг. их было издано более 6013.
Важно отметить, что словарная работа в Институте украинского научного языка основывалась на качественно новых принципах тер-минообразования. Так, директор Института Г. Холодный утверждал: « Мы должны в наибольшей мере приблизить наш язык к пониманию народных масс, а для этого взять максимум из народной языковой сокровищницы, применить народные названия к научным понятиями и вернуть народу»14. Пуристский по своей сути призыв освободить язык от ненужных «чужих» слов получал сугубо народническую аргументацию: заимствования, по этой логике, затрудняли усвоение научных понятий народными массами. Предполагалось проводить сбор терминологического материала как в ходе специальных терминологических экспедиций с использованием собственной сети корреспондентов, так и на основе изучения забытых лексикографических материалов. Стремление учитывать предшествующий опыт терминотворчества сочетался с призывом к учету живой практики, и - в полном соответствии с демократическим духом времени - широкой общественной критики15.
Период развития украинской терминологии до начала 1930-х гг. традиционно признается пуристским, а деятельность украинских ученых того времени рассматривается в рамках «этнографизма», в том числе с выделением «крайнего» (А. Крымский, О. Курило, Е. Тимченко, И. Огиенко, С. Смеречинский, В. Симович и др.) и «умеренного» его крыльев (О. Синявский, Н. Сулима, Н. Наконечный)16. Этнографизм украинского терминотворчества, однако, в этот период был тесно связан с общим стремлением к демократизации языка.
Так, одна из ведущих представительниц этнографической школы в украинском языкознании того времени, О. Курило (позже репресиро-ванная, как и многие ее коллеги), призывая при создании собственной терминологии учитывать европейский опыт, особо отмечает функциональные отличия русского и украинского литературного языков, первый из которых, по ее мнению, «отличается от народного языка, в нем мы не чувствуем своеобразия, живости русского народного высказывания»17. Отсюда призыв к украинской интеллигенции не копировать логику развития русского литературного языка: «.. Чем больше украинская интеллигенция хочет быть полезна народу, освободить его из власти тьмы, поднять его культурный уровень, тем больше она должна использовать украинский народный язык, она должна учиться у народа высказываться его мыслями, его психологией языка научной правды»18. Призыв использовать в научном языке имеющиеся в народной речи фразеологические и другие обороты «вместо того, чтобы ковать новые, искусственные»19, сочетался с убежденностью в том, что «литературный язык должен быть живым» и тесно связанным с народным узусом (именно она впервые вводит в этот термин в украинский научный оборот в латинском написании usus). В свою очередь, ориентация на лексический материал из украинской (народнической) литературы XIX в. (Марко Вовчок, Кулиш и др.) и этнографических записей, по ее мнению, не отменяет, а требует дополнительной оценки распространенности конкретного
языкового факта. Убежденность в том, что «выучить язык можно
^ ^ 20 " только из широкой языковой практики»20, присутствует в той или
иной форме и во многих других узкоспециальных и популярных
лингвистических работах 1920-х гг.
Вслед за С. Н. Запрудским выделяем два четких периода в развитии украинского литературного языка: 1920-е и 1930-е гг. Если 1920-е гг. - это время смелого эксперимента в самых разных сферах
языка, то 1930-е - эпоха запретов и нормирования, доведенного до
21
крайности21.
Однако представление о том, кто именно является «идеальным» носителем того самого народного языка и выразителем народного узуса, кардинально меняется в начале 1930-х, что, по верному замечанию С. Н. Запрудского, было тесно связано с формулированием И. Сталиным тезиса об усилении классовой борьбы на очередном съезде ВКП(б) и пересмотром позиции партийного руководства в отношении крестьянства22. Волюнтаризм и директивность, присущие языковой политике и в 1920-е гг., с начала нового десятилетия
приобретает неприкрыто репрессивный характер, а нормирование становится запретительно-ограничительным и касается не только лексики, но и грамматики, синтаксиса, внутренней структуры языка. Пересмотр норм в соответствии с новыми установками в языковой и национальной политике начался, как и в предшествующий период, со сферы орфографии. Так, «Постановление Народного комиссара образования УССР» от 5 сентября 1933 г. про «Украинский право-пис», подписанное наркомом В. П. Затонским, провозглашало необходимость ликвидации «националистических» орфографических норм, закрепленных орфографическим сводом 1928 г., как направленных на «искусственный отрыв украинского языка от того языка, на котором говорят многомиллионные массы украинских рабочих и крестьян»23. Квалификация грамматических правил и норм склонения (например, иностранных слов или географичеких названий), закрепленных в орфографии 1928 г. как «националистически-кур -кульских», «буржуазных» становится общим местом в разоблачительных документах начала 1930-х гг. Так, возглавивший новую орфографическую комиссию А. А. Хвыля во вступлении к новому проекту правописания прямо утверждает, что орфография 1928 г.
24
«тормозила изучение грамоты широкими трудящимися массами»24, а пропагандируемые ею «мертвые консервативные нормы. искажают современный украинский язык, живой язык практики трудящихся масс Украины»25. Классовые оценки языковых явлений являются неизменной составляющей риторики того времени как в центре, так и на местах26.
Поиск «вредителей» на «языковом фронте» незамедлительно принес свои плоды: на волне громкого сфабрикованного процесса СВУ (Союз визволення Украши) репрессиям подверглись многие из тех, кто начинал реформы украинского языка в 1920-е гг.: Г. Холодный, О. Курило, С. Ефремов, Е. Тимченко и многие другие, а переоценка и пересмотр недавно установленных норм затронула как лексическую, так и грамматическую систему языка. Наиболее ярко проявилась смена вектора языковой политики в словарной работе. Так, в новых выпусках 2-го тома Русско-украинского словаря был кардинально пересмотрен русский словник, из него устранялись «специфические дворянско-помещичьи и церковные элементы русского языка, которые были свойственны ему при капиталистическом общественно-экономическом строе, а в эпоху пролетарской революции вышли или выходят из употребления в живой беседе и литературном творчестве», а цитатный материал был отредактирован с це-
лью «не допустить вредных буржуазных и националистических тенденций... сделать из него полезный инструмент для строительства украинской пролетарской культуры»27. Очевидно, что изменилось само представление о современном украинском языке; отныне он понимается как язык, который «проявляется в живой речи городских и сельских рабочих и трудовой интеллигенции, в документах государственных, партийных и профессиональных учреждений, в прессе, в художественной литературе и научных произведениях». Открыто постулируется в словарной работе критический подход к наследию украинского дореволюционного языка (литературы), звучат призывы отбросить «всё устаревшее» как лишний балласт, «враждебный, явно вредный для развития и нормирования литературного языка украинского пролетариата». Эта установка реализуется в практической сфере, в частности в сознательной замене цитат из украинской литературы XIX в. примерами из украинской советской прессы и пролетарских писателей того времени.
Наиболее ощутимый удар был нанесен по созданной за прошедшее десятилетие научной терминологии: был прекращен выпуск терминологических словарей, взамен в 1933-1935 гг. были изданы 5 отраслевых бюллетеней, пересматривающих лексику в разных сферах научной деятельности: математический, медицинский, ботанический, физический, производственный, целый ряд школьных. Представление об объемах произведенной правки дает статистика, приведенная, в частности, во введении к «Виробничому термшолопчному бюлетеню» (Кшв, 1935), где отмечалось, что «Словник виробничо! термшологй» (Харшв, 1931) «содержал приблизительно 40-50 % слов (гнезд), которые нужно было переделать и исправить, чтобы уничтожить в нем вредительскую производственную терминологию». Выявленные в физическом словаре «малоизвестные или совсем неизвестные трудящимся массам» полонизмы, введенные вместо слов, «созвучных с русским», квалифицировались не иначе как «смыкание с польским фашизмом»28.
Особое место занимает в (около)политических дисскусиях на языковые темы статья А. А. Хвыли, наркома образования, о вредительстве на языковом фронте, опубликованная в главном республиканском журнале «Бшьшовик Украши» в 1933 г., а вскоре выпущенная отдельным изданием рекордным тиражом в 100 тыс. экз. В ней можно легко проследить все те ключевые элементы языковой идеологии, которые стали толчком для пересмотра литературной нормы после 1930-х гг. Обвинения, сформулированные в адрес «украинской
контрреволюции», проводившей «вредительскую работу на языковом фронте», звучали как приговор, в вину вменялось стремление «воспитывать массы в кулаческо-петлюровском духе, воспитывать их в ненависти к социалистической родине, в любви к казаческой романтике, гетмащине и т.д.»29. Выстраивание новой концепции исторического прошлого означало в практической языковой сфере исключение архаизмов из числа возможных источников пополнения лексического состава и средств верификации узуальности грамматических структур.
Провозглашенный поворот в сфере нормирования был связан с резким падением роли собственных (внутри)языковых ресурсов, в том числе из других языковых страт (например, диалектов или разговорной речи) при расширении лексического репертуара. Именно у А. А. Хвыли отчетливо прозвучало ключевое для периода 1930-х гг. обвинение в адрес создателей украинской терминологии в том, что они «общие в украинском языке с русским языком термины ликвидировали, придумывая искусственные так называемые украинские самобытные слова, которые никакого распространения среди широких многомиллионных рабочих и колхозных масс не имели и не имеют»30. Объектом критики становится сама методика сбора лексического материала - заметим, совершенно революционная. Неслучайно появляется в статье прямая ссылка на допрос С. А. Ефремова, проходившего по делу СВУ: «В частности, предполагалось установить непосредственные связи с селом, собирать там терминологический материал и выискивать для этого кадры корреспондентов, была идея. придать терминам преимущественно украинский вид, заменяя общеупотребительные термины специально выдуманными»31. В современной диалектологии и социолингвистике опросники являются одним из проверенных инструментов полевой работы, в соответствии с подобной логикой сотрудникам Института украинского научного языка предлагалось не давать своим корреспондентам готовый термин, а «повернуть дело так, чтобы слушатель сам его привел или выдумал»32. Однако для А. А. Хвыли примеры из инструкции по организации терминологической работы являются лишь средством
33
дискредитации и самой методики, и ее авторов и исполнителей33.
Тезис об искусственном характере украинской литературной нормы34 довольно часто звучит в полемической литературе того времени, являясь лишним сигналом незавершенности процесса коммуникативной эмансипации языка, показателем недостаточности его престижа в коммуникативном пространстве. У А. А. Хвыли и
его единомышленников он конкретизируется благодаря сознательному отбору из синонимических рядов, предложенных кодификаторами 1920-х гг. к обсуждению в «проектах» словарей, наиболее «одиозных», с точки зрения критиков, новообразований, апеллирующих к разговорной стихии (как в случаях: курсив - письмгвка, экскаватор - копалка, штепсель - притичка); сознательно использующих форманты, ранее непродуктивные в украинском словообразовании (как в примерах: кинофабрика - ктарня, автозавод - автомобгляр-ня, электрическая станция - електровня) или открытые пуризмы с яркой внутренней формой (буфер - вгдпружник; атом - недтка; нефтяной фонтан - нафтограй, нафтомет). Сознательное утрирование самой методики пополнения словарного состава с опорой на внутриязыковые ресурсы приводит к появлению в работах того времени лексикографических фантомов анекдотического содержания типа «розчетрка» (якобы предлагавшегося вместо парасолька 'зонтик'), не зафиксированных ни в каких словарях и научных или популярных работах, которые тем не менее на долгие годы стали эффективным способом дискредитации языкотворчества 1920-х гг.35
Объектом критики в статье А. А. Хвыли - что особенно важно -становятся не только общие принципы словарной и в целом языковой работы, но и совершенно конкретные грамматические формы и орфографические правила. Принцип директивности и избирательности, таким образом, был впервые распространен на внутреннюю структуру языка. Так, например, в статье критикуется предложенная С. Смеречинским трактовка семантики безличных конструкций с формами на -но, -то, не позволяющая употреблять в ее рамках глагол-связку и заполнять позицию субъекта-производителя действия. Однако из научной области полемика быстро переходит в сферу чисто политическую: по мнению высокопоставленного критика, такие «обороты в украинском языке» возвращают нас «ко временам князя Игоря, польских королей и Ивана Котляревского», отрывая тем самым от «языкового материала, который мы имеем сейчас в широких народных массах»36. За призывами «вытравить буржуазно-националистическое оформление украинских словарей»37 последовало распоряжение о прекращении издания терминологических словарей с целью «закрепить техническую терминологию, унифицировав ее с терминологией, существующей во всем Советском Союзе»38. Пересмотр конкретных орфографических норм (в частности, касавшихся склонения и оформления заимствований) сопровождался изъятием из алфавита буквы X и заменой иллюстративного материала как в ор-
фографическом кодексе, так и в словарях39. Ревизия представлений о языковом образце, призывы к замене форм и лексем, закрепленных в прецедентных текстах дореволюционного периода, подкреплялась прямой установкой: «Мы уничтожаем не украинскую культуру, а украинскую буржуазную культуру. Мы делаем это для того, чтобы еще более ускоренными темпами развернуть строительство украинской пролетарской культуры»40.
Вслед за выступлением А. А. Хвыли последовали конкретные резолюции Народного комиссариата образования по результатам проверки состояния дел «на языковом фронте». Помимо конкретных указаний относительно устранения из словарей перечисленных списком «искусственно созданных» лексем и «вытащенного из архива лексического хлама, неизвестного. живому украинскому языку», а также «народно-хуторских локализмов»41 критика обрушилась на методику сбора материала (как раз живого, разговорного, связанного с узусом), охарактеризованную как «вызов старых баб и дедов из зажиточного и обязательно неграмотного крестьянства на словообразовательные опыты». Вывод был неутешительным: вся лексикографическая продукция бывшего Института научного языка (терминологические словари), бывшей Комиссии Словаря живого языка при ВУАН (Русско-украинский общеязыковой словарь), бывшей Комиссии Исторического словаря (Исторический словарь), и даже Института языкознания была признана несовместимой «со взглядами пролетариата», отражающей «идеологию враждебных советской стране классов»42, что фактически означало прекращение кодификаторской работы названных институций. «Словари с такой. терминологией представляют в руках классового врага воинственное орудие борьбы с социалистическим строительством на языковом фронте»43, следовательно, их издание следовало остановить, а уже изданные отредактировать. Помимо словарей жесткой критике подверглась и учебная литература: школьные учебники, в том числе «Початкова грамати-ка украшсько! мови» О. Курило, пособия для вузов «Нариси юторй укра!нсько! мови» П. Бузука, «Курс юторп укра!нсько! мови. Вступ i фонетика» Е. Тимченко, «Норми украшсько! лггературно! мови» О. Синявского.
Новые методологические принципы сразу же воплощались в жизнь, а масштабные чистки в рядах специалистов по языкознанию уменьшили не только количество лексикографов, но и снизили качество словарной продукции. Это хорошо видно при сопоставлении, например, «Росшсько -укра!нського словника» под ред. А. Крымского и
С. Ефремова (за период с 1924 по 1933 г. успел выйти до буквы «П») и призванного его заменить «Русско-украинского словаря» С. Василь-ковского и Е. Рудницого (1937). В первом из них был собран богатый лексикографический материал, который, по замыслу, должен был отразить полифункциональность создаваемого литературного стандарта и включал новые примеры, зафиксировавшие отход от старого «этнографического (этнографо-народнического)» иллюстрирования. Во втором же был не только существенно сокращен объем лексики за счет изъятия «классово враждебных слов» и уменьшения числа синонимов, причем специфическая украинская лексика в синонимических рядах перемещалась на периферию, будучи снабженной ограничительными стилистическими пометами, но и устранена большая часть фразеологии; исчезли также ссылки на источники, вместо них появились искусственные примеры словоупотребления.
Для нашей темы особенно важно отметить, что отдельная резолюция НКО (Народного комиссариата образования) была посвящена сугубо грамматическим вопросам: директивно утверждалась возможность употребления творительного падежа со значением субъекта в безличных конструкциях с -но, -то; допустимость пассивных конструкций (типа книжка друкуеться), подчеркивалась распространенность действительных причастий типа гснуючий, пануючий, меншовикуючий, которые в работах 1920-х гг. выводились за рамки украинской нормы. В резолюции прямо заявлялось: «Грамматическое оформление языка (синтаксическая структура, фразеология), как и все стороны функционирования языка в стране пролетарской диктатуры и строящегося социализма, должно быть подчинено классовым интересам пролетариата, отвечать исторической миссии пролетариата в создании новой социалистической культуры»44.
Критика наркома образования А. А. Хвыли и официальные постановления получили свое подкрепление в целом ряде специальных работ соответствующего содержания и тональности, разоблачавших «проявления националистического вредительства» в конкретных сферах языка. Так, во 2-м номере главного лингвистического журнала «Мовознавство» за 1934 г. рубрика «Хроника Научно-исследовательского Института языкознания» повествует о 34 заседаниях института, в рамках которых была произведена, в частности, переоценка конкретных словообразовательных моделей, кодифицированных в работах языковедов 1920-х гг. (напр., процессуальные существительные на -ка, типа розробка, существительные со значением действу на -ування/-овання)45. Лексическое бюро Института отчи-
тывалось о результатах проделанной на местах словарной работы: «Кардинально изменив на основе указаний науки Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина принципы лексических исследований», пришлось проверить «социально-политическое лицо корреспондента, очистив сеть информантов от всяких националистов, классово враждебных элементов»46.
Смена вектора в нормировании языка продемонстрировала, среди прочего, существенную транформацию представлений о языковом идеале. Явно проявлявшееся в лексикографических и в целом в лингвистических работах 1920-х гг. внимание к народной (преимущественно сельской) речи, к классической литературе в 1930-е гг. квалифицировалось как «проявление классовой враждебности националистически-бюрократического языкознания», а сама литература XIX в. - как «заигрывание с языком зажиточного, кулаческого крестьянства»: так писал Г. А. Сабалдир в журнале «Мовознавство» (1934), разбирая работу С. Смеречинского «Нариси з украшсько! синтакси в зв'язку з фразеолопею та стилютикою»47. Критический разбор завершался требованием уничтожить работу как «одно из самых явственных националистических произведений в украинском языкознании. где так четко и воинственно сформулированы идеи украинского фашизма в языкознании». В качестве оснований для столь серьезных обвинений указывался, среди прочего, отказ С. Смеречинского признавать возможность употребления творительного падежа для обозначения действующего лица в конструкциях с формами -но, -то, а также нормативность отглагольных существительных на -ння, -ття. Не менее серьезно звучали также обвинения в сознательной архаизации языка: «Мы имеем дело с целой завершенной националистической системой, которая своими корнями тянется в 19 в. . мы имеем дело с врагом вооруженным, который пролистал не одну тысячу страниц этнографических памятников и вообще разных литературных источников»48.
Вполне логичной в этом контексте видится деятелям 1930-х гг. переориентация нормирования на современный узус, что предполагало особый учет цитатного материала из украинской советской прессы, партийных документов и т. п. Так, П. П. Горецкий в своей хорошо продуманной лингвистической статье, снабженной, впрочем, всеми необходимыми цитатами из выступления А. А. Хвыли, созданной на основе доклада на заседании Секции современного украинского литературного языка в октябре 1933 г., прямо призывает для проверки употребимости слов обращаться к украинским совет-
ским изданиям «Правда Украины», «Коммунист»49. Приводимые из политически корректных источников языковые факты, по его мнению, призваны были развенчать утверждения о «несвойственности» языку отдельных форм и конструкций.
В этой связи особый интерес представляет судьба переводов классиков марксизма-ленинизма как текстов, имевших особый статус в советской идеологии, способных самостоятельно выполнять роль языкового образца. Так, как отмечал С. Н. Запрудский, именно распространенность в белорусском переводе «Манифеста коммунистической партии» специфических форм существительных типа комунисты способствовала закреплению их в норме50. Редактором полного собрания сочинений В. И. Ленина на украинском языке стал бывший в то время наркомом юстиции и одновременно генпрокурором Н. А. Скрипник, уделявший особое внимание подбору переводчиков и качеству редакторов. В 1928 г. тиражом в 5000 экз. вышел из печати первый том, к 1929 г. было готово уже второе его издание (в соответствии с новой орфографией), в 1930 г. увидели свет еще три тома, а за 1931-1932 - пятнадцать следующих. Однако после того, как в рамках политического процесса «Союза освобождения Украины» (1930) был арестован научный консультант Г. Голоскевич и переводчик Г. Г. Холодный, прозвучало обвинение в том, что перевод ленинских работ осуществлен с националистических позиций51. Было заявлено, что «переводчики проводили курс на оторванность украинского языка, на искусственное его ограничение, курс на язык немецких и польских фашистов», против них выдвинули также конкретные лингвистические обвинения, в частности в предпочтении слов: так, по мнению критиков наруга было бы уместнее, чем зне-вага, погубив - чем занапастив52. Признавался недопустимым сам принцип перевода, когда для передачи русских слов выбирались не совпадающие с русским, а специфические украинские соответствия: ср. свобода, воля, раскол - розлом53.
Таким образом, анализ официальных документов Народного комиссариата образования и работ лингвистов 1930-х гг. позволяет выявить основые направления планирования корпуса. Все они связаны с изменением представлений о языковом идеале и набором источников для пополнения словарного состава украинского литературного языка. Особо выделяется здесь тезис о благотворности влияния русского языка на украинский, о необходимости формирования общего лексического фонда языков народов СССР, требование широкого использования интернационализмов. Объектом пристально-
го внимания становится фактически каждая из сфер терминологии, а для формирования терминов устанавливаются строгие ограничения относительно возможного источника54.
Любопытно, что пуристская в своей основе тенденция к тер-минообразованию на основе национальных элементов проявлялась и гораздо позже, в 1970- е гг. Так, предметом острой критики стал «Украинско-русский словарь сахарной промышленности», изданный в 1976 г. Рецензенты утверждали, что «авторы ввели целый ряд ненужных терминов, воспользовавшись пометой «не рекомендуется употреблять (нрк). Это слова типа вШрогон, а не вентилятор, лапан, а не уловлюван, рура, а не труба, смок, а не насос. <.> Авторы не учли, что терминологические словари создаются не только для филологов, но и для отраслевых специалистов, которые могут не заметить или не понять пометы нрк и употребить подобные слова в отраслевой литературе»55. «Реабилитация» терминов и форм, признанных нормативными в 1920-е гг., произошла уже после 1991 г. Так, известный украинский лексиколог А. А. Стишов приводит в своей работе о современном языке СМИ около 600 «актуализованных» лексем56. Среди них особое место занимают пуризмы, созданные на пике национального языкотворчества - в 1920-е гг. (лексемы типа вШсъковик, ср. военний, свтлина, ср. фотографгя, летовище, ср. аеродром).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 О специфике формирования украинского литературного языка с учетом его диалектной неоднородности см.: Гриценко П. Е. Некоторые замечания о диалектной основе украинского литературного языка // РЫ1ок^1а Б1ау1са: к 70-летию академика Н. И. Толстого. М., 1993. С. 284-294.
2 Подробнее см.: Запрудст С. М. Беларускае мовазнауства 1 развщцё беларускай лггаратурнай мовы: 1920-1930 гады. Мшск, 2013.
3 Тезис И. Сталина о специфике эпохи развернутого строительства национальных культур, сформулированный в докладе на XVI съезде ВКП(б) (1934), кочует из документа в документ, становясь своеобразным лейтмотивом языковой политики. См., в частности: Укра!н-ська мова у XX стор1чч1: ютор1я лшгвоциду. Документи 1 матер1али / За ред. Л. Масенко; уп. Л. Масенко, В. Кубайчук, О. Демська-Кульчицька. Ки!в, 2005 (далее - УМ). С. 40, 43. Здесь и далее для иллюстрации процессов, происходивших в языковой сфере, мы используем документы,
опубликованные в сборнике, под редакцией известного украинского социолингвиста проф. Л. Т. Масенко, перевод цитат наш.
4 «Celem polityki j^zykowej - zarowno na plaszczyznie planowania satusu, jak i korpusu ma bye j^zyk, ktory sam przez si§ jest uznawany za wla-sciwy, prawidwoly i pi^kny i co istotne - „nasz", zostal on - z koniecznosci okrojony z odpadkow» (Czerwinski M. Estetyka narodowa i jej wrogowie -czyli o j^zykach literackich w tak zwanej ponowoczesnosci // Socjoligwisty-ka. 21. Krakow, 2007. S. 10).
5 Об этом подробнее см: Миллер А. И., Остапчук О. А. Латиница и кириллица в украинском национальном дискурсе и языковой политике империй // Славяноведение. 2006. № 5. С. 25-48.
6 Постанова (подпись: М. Скрипник) // УМ. С. 105-106 (воспроизводится по: Укра1нський правопис. Харшв, 1929. С. 3).
7 Об орфографическом аспекте формирования единой украинской нормы подробно пишет В. В. Нимчук: Шмчук В. В. Проблеми укра-1нського правопису XX - початку XXI ст. Ки1в, 2002. С. 10-12.
8 Запрудск С. М. Беларускае мовазнауства ... С. 113.
9 Шевельов Ю. Украшська мова в першш половиш двадцятого столття (1900-1941). Стан i статус. Чершвщ, 1998. С. 158.
10 Масенко Л. Т. Доба укршшзаци 20-х роыв. Концепщя мов-но-культурно! полггики Миколи Скрипника // Масенко Л. Т. Мова i сус-шльство. Постколошальний вимiр. Ки!в, 2004. С. 22.
11 Работа эта велась в крайне тяжелых бытовых условиях, о чем упоминает Г. Холодный, позже возглавивший Институт украинского научного языка: «Зима 20-21 года была особенно тяжелой. Борьба за существование отнимала временами все силы. Из Киева люди бежали в села, где был хлеб. Потеряв многих активных работников еще раньше, Терминологическая комиссия была теперь обескровлена. Работа во многих подкомиссиях остановилась, так как не было людей. Морально поддержанная доброжелательным отношением к своей работе тогдашнего Наркома Образования Г. Гринько, Комиссия бессильна была перед голодом, холодом и даже темнотой: в отчете Зоологической и Математической подкомиссий за февраль 21 года читаем, что работа в Зоологической подкомиссии продолжается "с большими трудностями", а в Математической остановилась вовсе из-за отсутствия света» (Холодний Г. До юторп оргашзацп термшо-лопчно! справи на Укра!ш // Вюник 1УНМ. Вип. 1. 1928. С. 20).
12 Там же. С. 9-20.
13 ШевельовЮ. Украшська мова в першш половиш.... С. 156-157.
14 Холодний Г. Стан та перспективи науково! роботи шституту укра!нсько! науково! мови (доповвдь Керiвника 1УНМ Гр. Холодного
Рад1 Академй 5 листопада 1928 р.) // УМ. С. 92. (воспроизводится по: Ки!в, 1928. С. 11-12)
15 Там же. С. 93.
16 Шевельов Ю. Укра!нська мова в першш половиш...
17 Курило О. Уваги до сучасно! укра!нсько! литературно! мови: вступне слово // УМ. С. 95 (воспроизводится по: Курило О. Уваги до сучасно! укра!нсько! лггературно! мови: Вид. 3-те. Ки!в, 1925. С. 1-8; переиздано: Ки!в, 2004. С. 11-17).
18 Там же. С. 96.
19 Там же. С. 98.
20 Синявський О. Найголовшш1 правила укра!нсько! мови: перед-мова // УМ. С. 101 (воспроизводится по: Синявський О. Найголовшш1 правила укра!нсько! мови (за новим правописом). Харшв, 1929).
21 Подробный анализ основных направлений ревизии белорусских норм в 1930-е гг. см.: Запрудск С. М. Беларускае мовазнауства. С. 218-226.
22 Там же. С. 243.
23 Постанова Народного комюара Осв1ти УРСР в1д 5-го вересня 1933 р. про «Укра!нський правопис» // УМ. С. 108 (воспроизводится по: Укра!нський правопис. Харшв, 1933. С. 3).
24 [Хвиля А.] До видання нового укра!нського правопису // УМ. С. 109 (воспроизводится по: Укра!нський правопис. Харшв, 1933. С. 5-6).
25 Там же. С. 110.
26 Аксенова Е. П. Из истории советской славистики в 1930-е годы // Советское славяноведение. 1991. № 5. С. 82-91.
27 Пюляслово до 2-го й 3-го випусшв II тома росшсько-укра!н-ського словника // УМ. С. 111 (воспроизводится по: Росшсько-укра!н-ський словник. Ки!в, 1932. С. 1052-1054).
28 Калиновин М., Дргнов Д. Л1кв1дувати нацюналютичне шшдниц-тво в радянськш ф1зичнш термшологп // УМ. С. 234-249 (воспроизводится по: Ф1зичний термшолопчний бюлетень. УАН. 1нститут мовоз-навства. № 4. Ки!в, 1935. С. 3-19).
29 Хвиля А. Викоршити, знищити нацюналютичне коршня на мовному фронт1 // УМ. С. 114 (воспроизводится по: Бшьшовик Укра!ни. 1933. № 7-8. С. 42-56).
30 Там же. С. 114.
31 Там же. С. 116.
32 Там же. С. 117.
33 «Як звуть електричну лямпу: лямпа, банька, пухирець чи може ще як?»; «Як би назвали антену: той др1т, що хапае, ловить хвил1, чи
ловичка, або перехоплювач, чи ще як? Приймач чи шдслухувач? «Рупор чи говорило, голосник, голосномовник, чи може ще яке слово?»: там же. С. 117.
34 Как, впрочем, и целого ряда других славянских литературных языков, например белорусского: Запрудск С. М. Беларускае мо-вазнауства. С. 38.
35 О подобном примере в белорусском языке - разтапырка - см.: там же. С. 39. Здесь же, по-видимому, следует искать корни появления анекдотов, предлагающих мнимые переводы, лишь внешне следующие логике языкотворчества и на самом деле служащие средством иронии: например, Чахлик Невмирущий - якобы украинское соответствие для Кощея Бессмертного.
36 Хвиля А. Викоршити, знищити. // УМ. С. 121.
37 Там же. С. 122.
38 Там же. С. 130.
39 Там же. С. 131.
40 Там же. С. 131-132.
41 Резолющя Ком1си НКО для перев1рки роботи на мовному фрон-т1 в питаннях термшологй // УМ. С. 144 (воспроизводится по: Хвиля А. Знищити коршня укра!нського нацюнал1зму на мовному фронта Хар-ыв, 1933. С. 119-124).
42 Там же. С. 145.
43 Там же. С. 146.
44 Резолющя Ком1си НКО для перев1рки роботи на мовному фрон-т1 в справ1 граматичнш // УМ. С. 151 (воспроизводится по: Хвиля А. Знищити коршня... С. 119-124).
45 Хрошка НД1М (Науково-дослвдного шституту мовознавства) 1933-1934 // УМ. С. 161 (воспроизводится по: Мовознавство. 1934. № 2. С. 139-145).
46 Там же. С. 162.
47 Сабалдир Г. Проти буржуазного нацюнал1зму 1 фальсифжацп (С. Смеречинський. Нариси з укра!нсько! синтакси в зв'язку з фразеоло-пею та стилютикою. Радянська школа, 1932) // УМ. С. 201-219 (воспроизводится по: Мовознавство. 1934. № 1. С. 53-56).
48 Василевський С. Добити ворога // УМ. С. 180 (воспроизводится по: Мовознавство. 1934. № 1. С. 23-36).
49 Горецький П. Нацюналютичш перекручення в питаннях укра-!нського словотвору // УМ. С. 182-200 (воспроизводится по: Мовознавство. 1934. № 1).
50 Запрудскг С. М. Беларускае мовазнауства. С. 154, 320-321.
51 Канцелярук Б. I. Як украшсьы переклади творiв В. I. Ленша стали «нацюналютичними». Ки!в, 1990. (Товариство Знания. Серiя 2. Свь тогляд. № 12). С. 21.
52 Каганович Н. А. Нацюналютичш перекручення в украшських перекладах творiв Леиiиа // Мовознавство. 1935. № 3-4.
53 Канцелярук Б. I. Як украшсьш переклади... С. 4.
54 Дргнов Д., Сабалдир П. Проти иацiоиалiзму в математичшй тер-мшологп // УМ. С. 219-234 (воспроизводится по: Математичний термь нолопчний бюлетень. Виправлення до математичного словника. Ч. 1, 2, 3. ВУАН. 1нститут мовознавства. № 2. Кшв, 1934. С. 5-22)
55 Склад i структура термшолопчно! лексики украшсько! мови / Богуцкая М. Ф., Крыжановская А. В., Марченко В. С., Панько Т. И., Си-моненко Л. А. Ки!в, 1984. С. 14, 374-380.
56 Стишов О. А. Украшська лексика кшця XX столггтя (на матерь алi засобiв масово! iиформацil). Ки!в, 2003. С. 374-380.
O. A. Ostapchuk
Corpus planning as a part of Ukrainian national language building in the
1920-1930s
The article is based on the matherial of (para)sceintific and publicis-tic works from 1920-1930s and devoted to the analysis of methods of official influence on the literary Ukrainian. Special attention is paid to the regulating language prescriptions in the field of orthography and terminology, also on the grammar level. The article includes also comparative analysis of corpus planning in the 1920th and 1930th.
Keywords: language politics, national politics, corpus planning, linguisic norm, literary Urkainian, orthography, grammatics, terminology.
