CC BY
81
Вестник Челябинского государственного университета. 2016. № 4 (386). Филологические науки. Вып. 100. С. 61-64.
УДК 82-31
ББК 83.3 (2 РосРус), 87 8
В. Б. Катаев
ПИСАТЕЛЬ, ФИЛОЛОГ, ЧЕЛОВЕК (ОБ А. П. ЧУДАКОВЕ)
Статья посвящена многообразию интересов и творческих проявлений Александра Павловича Чудакова — филолога и писателя, автора романа-идиллии «Ложится мгла на старые ступени...». Обнаруживаются переклички и соответствия между образом автора романа и личностью Чуда-кова-человека, между принципами и любимыми идеями его научных работ и принципами и приемами, которые он реализует в построении своего романа.
Ключевые слова: художественное произведение, написанное филологом; семейная сага; видение вещей и духовных феноменов; словесные ряды; художественный мир Чехова.
Чем более отдаляется от нас дата ухода из жизни в 2005 году Александра Павловича Чудакова, тем яснее осознаешь размеры этой утраты, масштабы личности ушедшего от нас человека и ученого.
Можно сказать о Чудакове, что это был прекрасный филолог, филолог Божьей милостью. В наши дни, когда филология дробится на бесконечное множество дисциплин и представители разных ее ветвей говорят на разных языках, - Чудаков, как немногие, владел полнотой знаний и языковеда, и литературоведа, напоминая всей своей деятельностью о единстве нашей науки, продолжая традиции ее корифеев от Потебни до Виноградова.
Но не только в науке о слове оставил глубокий след Александр Павлович Чудаков. Талант исследователя языка соединился в нем с талантом писателя, творящего на этом языке, раскрывающего новые возможности родного языка. Его книга, роман-идиллия «Ложится мгла на старые ступени» [1], стала новым, для многих неожиданным открытием неизвестных граней его таланта.
Собственно, для тех, кто близко соприкасался с ним по жизни, по совместной работе, неожиданными могли стать размах, масштаб этой последней крупной вещи Чудакова, но не сам факт ее написания.
Художественное произведение в стихах или в прозе, сочиняемое филологом, - явление, требующее особого отношения и рассмотрения. Один теоретик литературы высказался в том смысле, что литературоведу в его творческом багаже пристало иметь в лучшем случае лишь стихи в школьную стенгазету, -в дальнейшем ему пристала только рефлексия по поводу художественных текстов других. К
счастью, мы знаем множество опровержений подобного мнения - художественная проза любимых Александром Павловичем Тынянова, Шкловского приходят на ум прежде всего. Герой его романа - alter ego автора, - узнаем мы, «всё время что-то кропает в стихах и прозе» [1, с. 412]. А для тех, кто получал от Александра Павловича его книги, всегда со стихотворными обращениями, всегда далекими от стандарта стихотворных посвящений, или бывал на конференциях с его участием, неизменно завершавшихся его остроумными разборками в стихах прозвучавших на конференции докладов, - для тех художественный, в частности, стихотворный потенциал Александра Павловича обещал всё новые свершения.
И вот этот потенциал получил такую мощную реализацию - роман-идиллию. И мы, читатели, имеем право говорить о художественном мире романа Чудакова, как он говорил о художественных мирах от Пушкина до Чехова. Роман-идиллия - эта семейная сага, этот роман воспитания, этот слепок жизни в целую эпоху в истории страны - адресован широкому читателю, и он получил заслуженное признание и обычных читателей, и собратьев по перу. (На первых порах А. П. испытывал даже чувство удивления от успеха своего произведения. После встречи с читателями романа в Воронеже он делился этим чувством: никогда прежде, говорил он, я не мог и ожидать, что на встречу со мной придет столько самого разнообразного народа.)
Меня как читателя, знакомого с предыдущими книгами Чудакова, научными монографиями «Поэтика Чехова» (1971) [3], «Мир Чехова, Возникновение и утверждение» (1986) [2], «Слово - вещь - мир. От Пушкина до Толстого. Очерки поэтики русских классиков»
(1992) [4] заинтересовало то, что для обычного читателя этого романа неважно или просто неизвестно. Я говорю об удивительных перекличках и соответствиях, которые обнаруживаются между образом автора романа и личностью Чудакова-человека, между принципами и любимыми идеями его научных работ и принципами и приемами, которые он реализует в построении своего романа.
Мир писателя, — пишет он во Введении ко 2-й книге, - «это оригинальное и неповторимое видение вещей и духовных феноменов, запечатленное словесно» [2. С. 3].
Каким видится мир романа «Ложится мгла на старые ступени», что составляет его строительные конструкции на всем протяжении, с начала до конца?
Рассказывается об уникальной семье: дед -выпускник духовной семинарии и агроном, бабушка - воспитанница института благородных девиц, отец - преподаватель истории и член партии, мать - учительница химии. Дед - безусловный авторитет, учитель, наставник автора, который пишет о себе то в 3-м, то в 1-м лице. Место действия - городок в Северном Казахстане Чебачинск (т. е. Щучинск), оазис природный и духовный, в памяти героя-автора своего рода Афины, с учителями-ссыльными и жителями-ссыльными. И время действия - вырастание во время войны и в послевоенные годы вплоть до лет обучения героя в Московском университете, то есть 40-50-е годы XX столетия.
Дед «учил читать, копать, пилить, видеть растение, облако, слышать птицу и слово». При этом он хотел, чтобы внук не «поддался советскому вранью». - «Дед, я не поддался!» [1.С. 504] - клятвенно заверяет внук. Этот идеологический подтекст, в духе политкорректно-сти 90-х годов, время от времени выходит на поверхность текста. И всё-таки отличие построения романа Чудакова не в идеологии.
«В этой стране, чтобы выжить, все должны были уметь делать всё» [1. С. 121], - говорится в романе. Все умели делать всё в семье, в которой вырастает герой. И автор романа умеет показать это всё — в поразительном многообразии, с неподдельной осведомленностью и в мельчайших подробностях, с точным называнием вещей.
«Угол [сруба, избы] всегда рубили в обло с остатком - в лапу считалось недолговечно. <.. > Кровля делалась безгвоздой - доски упирались в долбленые полубревна-желоба и пригнетались тяжелым бревном-охлупнем» [1. С. 56].
Или о запрягании коня:
«Хомут в своем рабочем положении, то есть клещевиной вниз, не налезает на конскую голову. Его надо перевернуть и, надев, уже на шее, перевернуть обратно, после чего клещевину можно стягивать супонью» [1. С. 100]. Это автор мальчиком наблюдал, но с ранних лет во многих работах участвовал сам.
Вот о рытье ямы, канавы, погреба:
«Яма — это наука. Тяжелей всего — первый вкоп. Потом надо сделать узкую выдолбку <.. .> не мельче, чем на две трети штыка. <.. .> С каждой проходкой лопата идет легче» [1. С. 147]. Кстати, в копании земли и герой романа, и, насколько я знаю, автор, А. П. Чудаков находили наслажденье: «копал всю жизнь» и, в отличие от друзей и единомышленников, любил такие сугубо советские мероприятия, как «эти субботники, воскресники, любил накартошку, работу на овощебазе. <...> Меня никто не принуждал. Я воспринимал это как праздник» [Там же].
И сколько в романе на всем его протяжении таких описаний — профессиональных, с точными названиями и терминами!
Описание того, как правильно выбирать дерево, чтобы наколоть лучину.
И того, как правильно, чтобы не угореть, топить печь - целая наука.
И как делать компост из куриного помета — это из уроков деда.
Как шинковать капусту, обжаривать лук, чтобы он приобрел золотистый цвет, и что делать, чтобы такой цвет оказался у бульона; когда в холодную, а когда в горячую воду класть мясо; как вырезать плавники у рыб, как красить яйца луковым отваром, получая полдюжины оттенков, - это из уроков бабушки.
Описания предметного, вещного мира непременно соседствуют, переплетаются с экскурсами в историю, давнюю и разворачивающуюся на глазах.
Рассказанная дядькой технология золочения куполов на храмах ведет к рассказу о взрывании храма Христа Спасителя.
Ссыльный ленинградец-теплотехник профессор Розенкампф, который проектировал печи муфельные, стеклоплавильные, ваграночные, находит в Чебачинске признание как эксперт по кладке печек в домах местных жителей.
Ссыльный кондитер Федерау посвящает мальчика в тонкости изготовления тортов, сапожник дядя Дема - в секреты сапожного дела, стекольщик Кожека — в тайны стекла.
И на страницах романа вырастают особые словесные ряды: та или иная вещь, предмет,
Писатель, филолог, человек (об А. П. Чудакове)
63
то или иное дело, занятие предстают через словесные гнезда, с ними связанные, со всеми оттенками и подробностями значений. Словесные ряды предстают, например, в перечислениях трав: «перелески из кривульника, на полянах зверобой, душица, болиголов, щитовник, сныть, конский щавель, целые поляны медвян-ки, от ее аромата кружилась голова» [1. С. 248].
Но та же обстоятельность и полнота охвата материала, скажем, и на страницах, рассказывающих о песнях, певшихся в семье или услышанных в вагонах, у костров (автор говорит о «чувстве недопетости хором»), песнях военных, гражданской войны, дореволюционных, революционных, бурлацких, разбойничьих, шахтерских, каторжных, жестоких романсах...
Здесь надо назвать одного из ближайших предшественников Чудакова-писателя.
В начале 1980-х годов Александр Павлович издал со своим предисловием книгу старого литератора Евгения Платоновича Иванова «Меткое московское слово» (1982). «Эта книга, - писал Чудаков,- о языке и быте людей самых различных профессий старой Москвы: цирюльников и парикмахеров, извозчиков и портных, сапожников и трактирных половых, банщиков и ресторанных официантов, «ловцов пернатых» и гробовщиков. <...> Автора интересует всё - внешний вид его героев, их одежда, их еда, жилье, условия их труда, сам процесс работы, заработок, образ мышления. И главное - их живая речь» [4. С. 263].
Можно сказать, что в своем романе Чудаков, подобно Иванову, уловил, собрал «этот летучий словесный материал, содержащий в себе огромные речевые богатства» [Там же].
И именно об этой, наиглавнейшей для автора стороне его творения он говорит в романе: «Мир не имел невербального существования, вещи не обладали предметной телесностью - они рисовались буквами, но это была не молчаливая бук-венность - они звучали целостностью слова. И не одного - всплывала их вереница, весь синонимический ряд. Тяпка, сапка, цапка. Отделаться не удавалось, слова звенели в голове, он повторял и повторял их, пробуя на вкус; одни оказывались близки, другие враждебны, как прицепившийся репей» [1.С. 406]. «Я не видел человека, - говорит герою его товарищ, - который бы так по уши был погружен в слово» [1. С. 404].
Врожденное чувство слова («проклятие слова», как тоже сказано в романе) накладывалось в герое (alter ego автора) на некоторые, также уникальные свойства его личности - у него
«детская фотографическая память соединяется с почти патологическим интересом ко всякому знанию. <...> В его голове задерживались все стихотворные подписи Маршака в "Правде", почти наизусть он помнил "Гадательные советы г-жи Ленорман", биографию Ворошилова, календарь колхозника, "Памятку кормящей матери". <.. .> Надо ль избавляться от этих мириад строк и стихов, которые толпятся в голове и непрошенно всплывают по всякому поводу и без всякого повода...» [1. С. 265-267].
Отсюда феноменальная насыщенность романа рядами сведений и историй из самых разных сфер естественной и общественной жизни, из услышанного и прочитанного. С ними соседствуют размышления автора на особенно тревожащие его темы.
Он, с присущей ему «манией наилучшего предметоустройства мира» (усвоил это у деда), думает о том, «как заставить русский народ не запакощивать лик Земли», о том, что «нужна защита психики современного человека от стремительно растущей агрессии вещей, красок, от слишком быстро меняющегося мира» [1. С. 380]. И эти, затрагивающие самые насущные вопросы современного бытия размышления соседствуют с вроде бы случайно набежавшими ассоциациями, воспоминаниями о предметном, вещном мире детства.
И тут можно вспомнить то, как виделся Чу-дакову художественный мир его любимого Чехова, о чем он писал в своей первой книге.
«Случайностный способ у Чехова универсален. <...> Предметный мир чеховской художественной системы предстает перед читателем в его случайностной целостности. <...> Творчество Чехова дало картину мира адогматическую и неиерархическую, не освобожденную от побочного и случайного, равно учитывающую все стороны человеческого бытия, — картину мира в его новой сложности» [3. С. 168, 187,282].
Идея случайностного принципа, господствующего на всех уровнях художественного мира Чехова, стала, пожалуй, самой яркой и вызывающей в концепции его первой книги. Она не просто вызвала многочисленные отклики - от некритического усвоения до неприятия. В статье главного на тот момент по его служебному положению чеховеда, директора института, в котором Чудаков работал, идеи неканонического понимания Чехова были приравнены чуть ли не к национальной измене. Но от любимой идеи Чудаков не отказался и в дальнейшем: «Вопрос о случайностном - цен-
тральный в искусстве Чехова. <...> Чеховская равнораспределенность внимания между всеми явлениями жизни...» [2. С. 364, 365].
Несколько лет спустя, когда Чудаков написал в журнал «Вопросы литературы» доброжелательную рецензию на книгу об интерпретации прозы Чехова, тот же всемогущий на тот момент деятель распорядился изъять текст статьи из уже сверстанной книжки журнала. Эта так и не опубликованная работа Чудакова хранится у меня.
Александр Павлович Чудаков успел написать и опубликовать удивительно много. Не-
оспоримым авторитетом и всеобщей любовью он пользовался в содружестве чеховедов. Начиная с его первой книги, «Поэтики Чехова», он стал пролагателем новых путей, каждой новой своей работой подтверждая, что «Чехов неисчерпаем». Его книги вызывали бессильный гнев литературных консерваторов и получали благодарное признание в разных уголках земного шара. Пути, им проложенные, навсегда останутся в науке о Чехове. Я услышал от коллеги из Китая: «Пока будут читать Чехова, будут читать и Чудакова, и всех вас...».
Список литературы
1. Чудаков, А.П. Ложится мгла на старые ступени. Роман-идиллия / А. П. Чудаков. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. - 512 с.
2. Чудаков, А. П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение / А. П. Чудаков. - М.: Советский писатель, 1986. - 384 с.
3. Чудаков, А. П. Поэтика Чехова / А. П. Чудаков. - М.: Наука, 1971.-291 с.
4. Чудаков, А. П. Слово - вещь - мир. От Пушкина до Толстого / А. П. Чудаков. - М.: Современный писатель, 1992. - 320 с.
Сведения об авторе
Катаев Владимир Борисович - доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой истории русской литературы Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.
kataev2003@yandex.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University. 2016. No. 4 (386). Philology Sciences. Issue 100. Pp. 61-64.
WRITER, PHILOLOGIST, MAN (ABOUT A P. CHUDAKOV)
V. B. Kataev
Moscow State University, kataev2003@yandex.ru
The article concerns rich varieties of interests and creative realizations of Aleksander Chudakov - philologist and writer, author of novel-idyll "The gloom is lying on old steps..." There are full harmony and correspondence between the image of the novel's author and his personality, between the principles and favorite ideas of his scientific works and the principles and techniques realized in his novel construction.
Keywords: artwork, written by philologist; family saga; vision of things and spiritual phenomena; Chekhov's artistic world.
References
1. Chudakov A. P. Lozhitsya mgla na starye stupeni. Roman-idilliya [The gloom is lying on old steps. The novel-idyll]. Moscow, 2001. 512 p. (In Russ.).
2. Chudakov A. P. Mir Chekhova: Vozniknovenie i utverzhdenie [Chekhov's peace: Appearance and the assertion]. Moscow, 1986. 384 p. (In Russ.).
3. Chudakov A. P. Poetika Chekhova [Chekhov's poetics]. Moscow, 1971. 291 p. (In Russ.).
4. Chudakov A. P. Slovo - veshch' - mir. Ot Pushkina do Tolstogo [Word - thing - peace. From Pushkin to Tolstoy]. Moscow, 1992. 320 p. (In Russ.).
