CC BY
110УДК 82-31
ПЕТЕРБУРГСКИЙ МИФ В РАССКАЗАХ Е. ЗАМЯТИНА 1920-Х ГОДОВ
Толоконникова Светлана Юрьевна,
кандидат филологических наук, доцент, научный сотрудник Лаборатории фольклора и этнографии, Борисоглебский филиал Воронежского государственного университета (Борисоглебск РФ), e-mail: toloksvetlana@yandex.ru
В европейской философии и культуре конца XIX - начала XX веков возникает явление неомифологизма. В своем творчестве Е. Замятин также обращается к неомифологическим традициям русского серебряного века. Главной целью нашей статьи стало исследование того, как неомифологизм повлиял на творчество Е. Замятина, на его произведения о Петербурге эпохи революции и гражданской войны. Для исследования мы выбрали рассказы Е. Замятина «Дракон», «Мамай», «Пещера» и «Наводнение». При анализе текстов мы использовали интертекстуальный, мифопоэтический, семиотический методы. В статье делается вывод о том, что на Е. Замятина повлияли А.С. Пушкин, Ф.М. Достоевский, А.А. Блок, А. Белый, Н. С. Гумилев, А.И. Куприн. В рассказах Е. Замятина конца 10-х -начала 20-х годов продолжает формироваться миф о Петербурге - петербургский текст. Образ города связан с темами тумана, дракона, холода, смерти, неба, земли, огня. Петербург Е. Замятина - это смерть, из которой рождается жизнь.
© С. Ю. Толоконникова, 2019
94
_№ 3, 2019, вопросы русской литературы
Это хаос, который и поглощает космос, и содержит в себе космос. Это эсхатология и космогония, которые неразрывно связаны. Когда Петербург становится Петроградом, то остаются только бездна, хаос, небытие.
Ключевые слова: Е. Замятин, рассказы, Петербург, Петроград, миф, неомифологизм, неомифологическая традиция.
Несмотря на то, что литературный текст с течением времени выделился из мифологического контекста, он не освободился окончательно от мифологического подтекста, который в различные периоды литературного процесса более или менее актуализировался. Течение же европейской философской мысли конца XIX - начала ХХ в. отмечено тенденциями уже собственно неомифологизма. «Возникая на фоне реалистической традиции и позитивистского миросозерцания, оно [акцентированное обращение к мифологии -С.Т.] всегда так или иначе (чаще полемически) соотносится с этой традицией. Первоначально философской основой «неомифологических» поисков в искусстве были иррационализм, интуитивизм, отчасти - релятивизм и (особенно в России) пантеизм.
Впоследствии «неомифологические» структуры и обряды могли становиться языком для любых, в том числе и содержательно противоположных интуитивизму, художественных текстов» [6, с. 6162] - пишут Ю.М. Лотман, З.Г. Минц и Е.М. Мелетинский. С нео-мифологизмом рубежа веков связано, прежде всего, искусство модернизма. Именно в этом новом искусстве роль мифа, по словам Е.М. Мелетинского [7, с. 317], стала структурирующей, сам же миф превратился в «дешифрующий код» [8, с. 95-94] для конкретного текста. Главной целью нашей статьи стало исследование того, как неомифологическая традиция отразилась в творчестве Е. Замятина, каким образом она проявляется в замятинских рассказах о Петербурге времени революции и гражданской войны.
З.Г. Минц, Ю.М. Лотманом и Е.М. Мелетинским были сформулированы основные особенности неомифологизма, характерного для литературных текстов XX века [6, с. 61-65]. Перечислим их.
1. Акцентированное использование мифологических тем, мотивов, образов и пр.
2. Стремление к созданию синтетических и даже синкретических текстов (ритмическая проза, метрическая проза, роман (драма, цикл, поэма и т.д.) - миф, «Симфонии» А. Белого и др.).
3. Мифологическая стилизация, вариации на мифологическую тему, сюжет и т.д. («Прометей» Вяч. Иванова, «Меланиппа-фило-соф» и «Фамира-кифарэд» И. Анненского и др.).
4. Создание новых мифов по принципу (по модели) традиционных («Журавль», «Внучка Малуши», «Маркиза Дэзес» В. Хлебникова).
5. Неомифологическая ирония.
6. Использование мифа в качестве «языка-интерпретатора истории и современности».
Ссылаясь на работы Е.М. Мелетинского и З.Г. Минц, О. Тилкес говорит о гетерогенности мифологических мотивов, встречающихся в произведениях модернистов [9, с. 135]. Она проистекала и из своеобразного мифологического универсализма деятелей культуры этого периода (в особенности, конечно, символистов, стремившихся синтезировать, унифицировать мифологические темы, мотивы, образы, традиции), и из их культурного универсализма вообще, и из тесной связи неомифологических воззрений с воззрениями философскими [6, с. 62].
Для него характерны:
• использование мифологических тем, мотивов и образов;
• сочетание мировой мифологии, мифов классического искусства и новой социальной (послереволюционной) мифологии;
• неомифологическая ирония и т.д.
Мифологические подтексты в произведениях Е. Замятина обнаруживают прямое влияние деятелей культуры серебряного века -как модернистов (А. Блока, А. Белого, Н. Гумилева), так и близких к реалистической традиции (например, А. Куприна).
В рассказах Замятина конца 10-х - начала 20-х годов часто актуализируется миф о Петербурге. Здесь прослеживается несомненное влияние петербургского текста, прежде всего, А.С. Пушкина («Медный всадник») и Ф.М. Достоевского. Это - д миф о городе катастрофичном, гибельном, атакуемом стихиями (Невой), давящем на человека и его психику. В.Н. Топоров пишет: «<...> при-
зрачный миражный Петербург («фантастический вымысел», «сонная греза»), и его (или о нем) текст, своего рода «греза о грезе», тем не менее принадлежат к числу тех сверхнасыщенных реальностей, которые немыслимы без стоящего за ними целого и, следовательно, уже неотделимы от мифа и всей сферы символического» [10, с. 259]. Классический миф о Петербурге был интерпретирован русскими писателями конца XIX - начала XX века (прежде всего -символистами), и эта интерпретация легла в основу петербургского текста Замятина.
В конце XIX - начале XX веков Петербург в литературе изображается как туманный город. Эта характеристика разными авторами развивается по-разному. Например, у Куприна это «черный туман». В его одноименном рассказе Петербург тонет «<...> во мгле, которая, точно обвисшее брюхо черной змеи, спускалась в коридор улицы и затаилась и замерла, нависнув, как будто приготовилась кого-то схватить»; «<...> там черный туман на улицах и в сердцах и в головах у людей», он «съедает» [5, с. 320-321] людей, и, таким образом, является знаком и орудием смерти.
Для А. Белого Петербург также прежде всего город тумана. Но его туман - доказательство инфернальности Петербурга, того, что это не город, а просто «мозговая игра», морок. Петербург Белого проницает «промозглый, зеленоватый туман», а туман «спускает» «с неба на землю Исакий, конный памятник Императору Николаю» [3, с. 16, 17, 18], николаевского гренадера, рождая их из небытия, бреда воспаленного мозга, попросту говоря - безумия.
Петербургские рассказы Замятина продолжают традицию изображения города туманов. Его Петербург - это «бредовый, туманный мир» [4, с. 156] («Дракон»). Он есть, и его нет. Как и Петербург Белого, Петербург Замятина существует где-то вне привычных времени и пространства, в ином измерении. Оно может быть выражено по-разному. В «Драконе» это неизвестный, небывалый мир. Оттуда, из потустороннего, инфернального Петербурга, приходят в человеческий мир люди-драконы. Они похожи на маски А. Белого из романов «Котик Летаев» и «Крещеный китаец» (Рупрехта, отца, Цетта, профессоров, профессорской квартиры). «Есть существа загадочно-странные, <.. > оборотни, надевшие личину. <.. > Их
глаза скользят бездонными далями и змеятся улыбкой их уста. Их лица - надетые маски. <.. > Из-под личины видимого зияет невидимое»; «кто-то с той стороны: пришел к маске; и - поглядел через маску», - говорит А. Белый [2, с. 23]. Шинель, картуз, сапоги драконов Е. Замятина прикрывают пустоту. «И дыра в тумане: рот» [4, с. 156].
В рассказе «Мамай» Петербург находится на пересечении времен - Петра Петровича Мамая 1917 года, Мамая «1300 какого-то года» [4, с. 164] и времени творения (Будды). Город здесь сравнивается с плывущими кораблями: «По вечерам и по ночам - домов в Петербурге больше нет: есть шестиэтажные каменные корабли. Одиноким шестиэтажным миром несется корабль по каменным волнам среди других одиноких шестиэтажных миров; огнями бесчисленных кают сверкает корабль в разбунтовавшийся каменный океан улиц» [4, с. 157]. Эта метафора также связана с традицией А. Белого (роман «Петербург»), который ассоциирует город с кораблем, Летучим Голландцем, шпили - с мачтами, городской пейзаж -с морскими просторами [3, с. 17, 20 71].
Отметим, что и у Белого, и у Замятина петербургские корабли связаны с ночью, туманом, призрачностью. У обоих авторов вне-временность, выдуманность Петербурга подчеркивается тем, что город оказывается еще и средоточием внекультурности: это пересечение Востока и Запада, но на деле - не Восток и не Запад, а Ничто. Енфраншиш-Шишнарфнэ Александра Ивановича Дудкина из романа Белого «Петербург» является одновременно и «образом» террориста-провокатора Липпанченко, и маской восточного лица на стене, за которой - пустота, такая же, как в мире драконов Замятина. В «Мамае» на «белых полотняных облаках» настенного коврика покоится госпожа Мамай, «всеобъемлющая, многогрудая, буд-доподобная» [4, с. 162], а Петербург становится Петроградом. Именно он оказывается неизвестным пространством вне времени, где существуют «воины из какого-то неизвестного племени», «валь-терскоттовские роб-рои», Будда, Мамай 1300-го года, «человеческие жертвоприношения» [4, с. 163, 164].
В рассказе «Пещера» также нет Петербурга там, где он должен быть. «Между скал, где века назад был Петербург, ночами
бродил серохоботый мамонт. И завернутые в шкуры, в пальто, в одеяла, в лохмотья - пещерные люди отступали из пещеры в пещеру» [4, с. 167]. И в «Пещере» этот город - место смерти, небытия, инферно. Вместо тумана ветер раздувает в нем «белую снежную пыль» [4, с. 166].
Итак, рассказы «Дракон», «Мамай» и «Пещера», написанные в 1918 (первый) и 1920 (второй и третий) годах, представляют собой развитие петербургского текста в традициях русской литературы. Но Замятин привносит в этот текст и новые, оригинальные черты. Историко-литературный миф, прямо и непосредственно, с помощью конкретных мифологем почти не связанный с мировой мифологической и религиозной культурами (если не считать старообрядческого поверья о том, что Петербург - город, покинутый Xристом, тогда как Москва - город его пристанища, рождения или воскресения [10, с. 322-323]), соотносится у него с традиционной мифологической моделью. Возникающие в рассказах оппозиции жизнь-смерть, тепло-холод, свет-мрак, вечность-время и т.д. приобретают глобальное мифологическое значение вследствие включения в текст мифологем и архетипов. В «Драконе» это архетип огнедышащего змея, символа смерти в западной и жизни - в восточной мифологических традициях. Особенно интересно то, что образ дракона сочетается в рассказе с образом трамвая, который несется «в неизвестное, вон из человеческого мира» [4, с. 157].
В 1920 году Н. Гумилев использует такое же сочетание в рамках петербургского текста в стихотворении «Заблудившийся трамвай». В обоих случаях трамвай-дракон (черный крылатый змей) связан со смертью, с холодом, «бездной времен», разрушением, то есть с хаосом. Но в замятинском рассказе мифологический образ дракона амбивалентен: этот «проводник в Царствие Небесное» [4, с. 157] оживляет своим теплым дыханием замерзшего воробья и, значит, связан и с жизнью, теплом, восстановлением гармонии -космоса. Дракон Замятина существует как бы на границе жизни и смерти, мира бредового и мира человеческого.
В «Мамае» появляется мифологема Будды, с которым ассоциируется «многогрудая» госпожа Мамай. Но это не традиционный Будда - мужское божество, связанное с идеей творения, вечного
существования. Это - хтоническая богиня-мать, не только творящая («сегодня она кончила сотворение мира» [4, с. 158]), но и разрушающая. Она внушает страх мужу - Петру Петровичу Мамаю, требует «человеческих жертвоприношений» [4, с. 162].
Мифологизация примитивной, в чем-то смешной бытовой ситуации стала традиционной для русского неомифологизма благодаря творчеству А. Белого и общему стилю эпохи серебряного века, когда, по словам того же Белого «<...> мы, посетители выставок и концертов, в наших шутках эксплуатировали и Беклина, и Штука, и Грига; и говорили: «Этот приват-доцент фавн» [1, с. 18-19]. Неомифологическая ирония Е. Замятина имеет то же происхождение. Забавность ситуации не делает ее мифологическую подоплеку несерьезной. Страх Петра Петровича перед супругой сродни страху человека, которого приносят в жертву многогрудой богине Кали -одной из ипостасей матери мира Деви (недаром в рассказе появляется именно такое соответствие - «всеобъемлющая, многогрудая, буддоподобная» госпожа Мамай). И хотя рассказ заканчивается всего лишь смертью мыши, это прежде всего смерть вообще, и к тому же - убийство: «И мечом кровожадно Мамай пригвоздил врага. Арбуз: одну секунду туго - корка, потом легко - мякоть, и стоп: квадратик паркета, конец» [4, с. 164].
В рассказе «Пещера» также торжествует бездушный языческий бог - «коротконогий, ржаво-рыжий, приземистый, жадный пещерный бог: чугунная печка» [4, с. 167]. Он охраняет жизнь и требует в жертву дрова. Но эти дрова оборачиваются двойным человеческим жертвоприношением. Мартин Мартиныч приносит в жертву себя самое (кража дров для него хуже собственной смерти) и отдает приготовленный для себя яд той, для которой и жил, и духовно умер. Потеряв Машу, он вторично умирает духовно. При этом, что самое ужасное и неестественное, его тело продолжает жить там, где, по мифологической традиции, жизни нет, - в хаосе, вне времени, «мамонтейшим мамонтом» [4, с. 174].
В.Н. Топоров определяет петербургский текст как амбивалентный: «Петербург - бездна, «иное» царство, смерть, но Петербург и то место, где национальное самосознание и самопознание достигло
того предела, за которым открываются новые горизонты жизни» [10, с. 260]. «Сверхнасыщенные реальности» миражного Петербурга «<...> выступают как поле, где разыгрывается основная тема жизни и смерти и формируются идеи преодоления смерти, пути к обновлению и вечной жизни» [10, с. 259]. Петербургский миф в «Драконе» Замятина, развиваясь, делает поворот в сторону жизни (пусть это и жизнь воробья), которая рождается от теплого дыхания дракона. Торжество жизни, бытия противоречит традиции петербургского текста в серебряном веке. В «Мамае» это противоречие снимается, т.к. торжествует смерть (пусть и мыши). В «Пещере» смерть становится всеобъемлющей, превращается в смерть мира, хаос, небытие.
Петербургский миф в рассказах Замятина 20-х годов совершает в своем развитии виток: мозговая игра Белого создает город Петербург - туманный, инфернальный, выдуманный, но пригодный для того, чтобы играть роль маски на лице бездны; стать полем рождения новой жизни, полем жизненного круговорота. Вспомним рассказ Замятина «Наводнение», в котором, помимо календарной мифологии, мифологии неба и земли как вечно рождающей пары, актуализируется подчеркнуто хтонический ритуал человеческого жертвоприношения, после которого только и возможно рождение новой жизни. Софья забеременела после того, как убила Ганьку, расчленила и закопала ее тело в землю Смоленского поля: «Живот был круглый, это была земля. В земле, глубоко, никому не видная, лежала Ганька, и в земле, никому не видные, рылись белыми корешками зерна» [4, с. 276].
Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод о том, что Петербург Замятина - это смерть, порождающая жизнь, это хаос, поглощающий космос, но и таящий в себе зерна космоса; это эсхатология с последующей космогонией. Замятинский же Петроград в конечном счете - это торжество бездны, хаоса, небытия. В своих последующих работах мы планируем рассмотреть, как в творчестве Е. Замятина реализуются другие темы и образы, связанные с неомифологической традицией, характерной для русской литературы.
вопросы русской литературы, 2019, № 3_
Список использованных источников
1. Белый, А. Начало века / А. Белый. - М.: Художественная литература, 1990. - 687 с.
2. Белый, А. Основы моего мировоззрения / А. Белый; вступ. ст., примеч. Л. А. Сугай // Литературное обозрение. - 1995. -№ 4/5. - С. 10-38.
3. Белый, А. Петербург / А. Белый // Белый А. Сочинения: в 2 т.: т. 2. - М.: Художественная литература, 1990.
4. Замятин, Е.И. Избранные произведения / Е.И. Замятин; сост., вступ. статья, коммент. Е.Б. Скороспеловой. - М.: Сов. Россия, 1990. -544 с.
5. Куприн, А. И. Черный туман / А. И. Куприн // Куприн А. И. Собрание сочинений: в 9 т.: т. 3. - М.: Правда, 1964. - С. 298-321.
6. Лотман, Ю. М. Литература и мифы / Ю. М. Лотман, З. Г. Минц, Е. М. Мелетинский // Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. - М.: Сов. энциклопедия, 1992. - Т. 2. - С. 58-65.
7. Мелетинский, Е. М. Поэтика мифа / Е. М. Мелетинский. -М.: Наука, 1976.
8. Минц, З. Г. О некоторых «неомифологических текстах» в творчестве русских символистов / З. Г. Минц // Творчество А. А. Блока и русская культура XX века: Блоковский сборник. Ш. - Тарту, 1979. -(Уч. зап. Тартуского гос. ун-та; Вып. 459). - С. 76-120.
9. Тилкес, О. Православные реминисценции в Четвертой симфонии А. Белого / О. Тилкес // Литературное обозрение. - 1995. -№ 4/5. - С. 135-143.
10. Топоров, В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное / В. Н. Топоров. - М.: Изд-кая группа «Прогресс» - «Культура», 1995.
THE MYTH ABOUT ST. PETERSBURG IN STORIES BY E. ZAMYATIN OF THE 20TH YEARS
Tolokonnikova Svetlana Yuryevna,
Candidate of Philology, Associate Professor, Research Fellow, Laboratory of Folklore and Ethnography, Borisoglebsky Branch
_№ 3, 2019, вопросы русской литературы
of Voronezh State University (Borisoglebsk, Russian Federation), e-mail: toloksvetlana@yandex. ru
In the European philosophy and the culture of the end of XIX -the beginnings of the XX centuries there is a neomythologism phenomenon. In the creativity E. Zamyatin also addresses neomythological traditions of the Russian silver age. The research of how the neomythologism influenced E. Zamyatin's creativity, his works about St. Petersburg of an era of revolution and civil war became a main goal of our article. For a research we chose stories by E. Zamyatin «Dragon», «Mamay», «Cave» and «Flood». In the analysis of texts we used intertextual, mythopoetic, semiotics methods. In article the conclusion that E. Zamyatin was influenced by A.S. Pushkin, F.M. Dostoyevsky, A.A. Blok, A. Bely, N.S. Gumilev, A.I Kuprin is drawn. In stories by E. Zamyatin of the end of the 10th -the beginnings of the 20th years the myth about St. Petersburg - the St. Petersburg text continues to be formed. The image of the city is connected with subjects of fog, a dragon, cold, death, the sky, earth, fire. St. Petersburg E. Zamyatina is death from which life is born. It is chaos which absorbs space, and comprises space. It is eschatology and a cosmogony which are inseparably linked. When St. Petersburg becomes Petrograd, there are only a chasm, chaos, a non-existence.
Keywords: E. Zamyatin, stories, St. Petersburg, Petrograd, myth, neomythologism, neomythological tradition
References
1. Belyy, A. Nachalo veka [Beginning of the Century] / A. Belyy. -M.: Khudozhestvennaya literatura, 1990. - 687 p.
2. Belyy, A. Osnovy moyego mirovozzreniya [Fundamentals of my worldview] / A. Belyy; vstup. st., primech. L. A. Sugay // Literaturnoye obozreniye. - 1995. - № 4/5. - P. 10-38.
3. Belyy, A. Peterburg [Petersburg] / A. Belyy // Belyy A. Sochineniya: v 2 t.: t. 2. - M.: Khudozhestvennaya literatura, 1990.
4. Zamyatin, Ye.I. Izbrannyye proizvedeniya [Selected Works] / Ye.I. Zamyatin; sost., vstup. stat'ya, komment. Ye.B. Skorospelovoy. - M.: Sov. Rossiya, 1990. - 544 p.
5. Kuprin, A. I. Chemyy tuman [Black fog] / A. I. Kuprin // Kuprin A. I. Sobraniye sochineniy: v 9 t.: t. 3. - M.: Pravda, 1964. - P. 298-321.
6. Lotman, Yu. M. Literatura i mify [Literature and myths] / Yu. M. Lotman, Z. G. Mints, Ye. M. Meletinskiy // Mify narodov mira: entsiklopediya: v 2 t. - M.: Sov. entsiklopediya, 1992. - T. 2. - P. 58-65.
7. Meletinskiy, Ye. M. Poetika mifa [The Poetics of Myth] / Ye. M. Meletinskiy - M.: Nauka, 1976.
8. Mints, Z. G. O nekotorykh "neomifologicheskikh tekstakh" v tvorchestve russkikh simvolistov [About some "neomythological texts" in the work of Russian symbolists] / Z. G. Mints // Tvorchestvo A. A. Bloka i russkaya kul'tura XX veka: Blokovskiy sbornik. Ш. - Tartu, 1979. - (Uch. zap. Tartuskogo gos. un-ta; Vyp. 459). - P. 76-120.
9. Tilkes, O. Pravoslavnyye reministsentsii v Chetvertoy simfonii A. Belogo [Orthodox reminiscences in the Fourth Symphony by A. Bely] / O. Tilkes // Literaturnoye obozreniye. - 1995. - № 4/5. - P. 135-143.
10. Toporov, V. N. Mif. Ritual. Simvol. Obraz: Issledovaniya v oblasti mifopoeticheskogo: Izbrannoye [Myth. Ritual. Symbol. Image: Research in the field of mythopoetic: Selected] / V. N. Toporov. - M.: Izd-kaya gruppa «Progress» - «Kul'tura», 1995.
