CC BY
31
УДК 81'255.2 А. П. Люсый
кандидат культурологии, ст. научный сотрудник Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д. С. Лихачева; e-mail: [email protected]
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОД НА РУССКИЙ ЯЗЫК ЭССЕ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА «ХОРОШИЕ ПИСАТЕЛИ И ХОРОШИЕ ЧИТАТЕЛИ» В СВЕТЕ «НАШЕСТВИЯ КАЧЕСТВ»
В статье анализируется работа над первым переводом эссе Владимира Набокова «Хорошие писатели и хорошие читатели» на русский язык с английского, с него в России (тогда еще СССР) официально началась переводная набоковиана, занявшая свое важное место в «нашествии качеств», приходе на российскую почву новых смыслов. Из этого впоследствии родилась получившая известность среди переводоведов книга автора «Нашествие качеств: Россия как автоперевод». В статье также представлена структура и особенности текущей переводческой деятельности в России на материале перевода на русский язык массовой, научной, философской литературы.
Ключевые слова: ментальность; переводоведение; инициация; колонизация; нормализация; переводческая империя.
Lusy A. P.
Candidate of Cultural Studies (PhD); Senior Research Fellow, the Russian Scientific Research Institute for Cultural and Natural Heritage named after D. S. Likhachev; e-mail: [email protected]
THE FIRST TRANSLATION INTO RUSSIAN OF THE ESSAY
BY VLADIMIR NABOKOV GOOD WRITERS AND GOOD READERS IN THE LIGHT OF "INVASION OF QUALITIES"
The article tells about the work on the first translation of the essay Good Writers and Good Readers by Vladimir Nabokov from English into Russian, that originated Nabokoviana, translation of works by Nabokov, in Russia (the then USSR), which took its essential place in "invasion of qualities", i. e. in arrival of new meanings on the Russian soil. Based on this, later there appeared a book called Invasion of Qualities: Russia as Autotranslation by the author of the article, that gained popularity among the researchers of translation. The article also deals with the structure and features of the present-day translation activity in Russia, based on translations of popular, scientific, and philosophical literature into Russian.
Key words: mentalities; translation studies; initiation; colonization; normalization; translation empire.
Автор хочет начать статью, излагая одну крымскую историю. В 1994 г. автор участвовал во II Боспорском форуме современной культуры, который проходил в Керчи, на стыке территорий, морей, ментальностей. Относительно ментальностей приведем такой пример. «Пучина» - так всегда называли распространенные на Керченском полуострове и на территории самой Керчи грязевые вулканы, что предполагает реальную опасность. «Блевака» - по абсолютно противоположному номинативному признаку, исходя из периодических вскипания и исторжения, называли в народе такой же феномен с другой стороны Керченского пролива, на Тамани. По окончании экскурсии на грязевые вулканы в ходе форума автор оказался рядом с самым знаменитым его участником, писателем Василием Аксеновым.
Беседуя о разных необязательных вещах, мы значительно отстали от общей группы и шли по безлюдному берегу моря. Появилось ощущение абсолютной пустыни. Но вот показалась двигавшаяся навстречу фигура человека. Вскоре можно было рассмотреть бородатого мужчину в болтающейся штормовке, возможно археолога. Рядом с ним бежала небольшая собака с длинными ушами.
- Похож на моего спаниеля, - произнес Василий Павлович, глядя на пса, и когда мы поравнялись со случайным прохожим, повторил: «Знаете, у меня была точно такая же собака!».
- Я знаю, - невозмутимо ответил незнакомец. - Ее звали Ушик.
- Откуда вы это знаете? - остановился в недоумении Аксенов.
- Я читал ваш роман «В поисках грустного бэби».
И сраженному своей популярностью писателю не осталось ничего другого, как пожать руку неожиданному и столь внимательному при всей внешней невозмутимости читателю.
Мы не раз потом описывали эту имевшую для нас характер инициации встречу. В данном случае она интересна почти буквальным воплощением пророчества Владимира Набокова, предсказанного им в эссе «Хорошие писатели и хорошие читатели». Набоков писал:
Материальность этого мира может быть достаточно реальной (насколько простирается реальность), но существует вовсе не как признанная всецелостность: это хаос, и этому хаосу автор говорит "Иди!", позволяя миру мерцать и растворяться. Он теперь воссоздан в самых своих атомах, а не только в очевидных и поверхностных частях. Писатель первый человек, кто создал его карту и назвал естественные составляющие его объекты. Те ягоды там съедобны. Это пятнистое существо, что пронеслось через мою тропу, могло бы быть приручено.
Озеро между деревьями называется Опаловым озером, или более артистично, Помойным озером. Тот туман гора - и эта гора должна быть покорена. Художник-мастер взбирается по склону без тропок, и на вершине, на ветреном краю, кого, вы думаете, он встретит? Запыхавшегося и счастливого читателя, и там они вдруг обнимутся и будут связаны навеки, если книжка останется навеки [9].
Да простит читатель за возможные шероховатости перевода -переводчик - ваш покорный слуга, первый переводчик этого эссе на русский язык. Мы переводили этот текст для сдачи кандидатского минимума по русскому языку с помощью преподавателя С. В. Па-скарь и параллельно послали его в еженедельник «Книжное обозрение», где оно было быстро опубликовано. Эту публикацию заметил известный, помимо всего прочего, библиофил С. И. Бэлза и включил во втрое издание антологии «Человек читающий: Homo legens» [13]. Это стало возможным на волне того, что мы назвали «нашествие качеств», в котором переводческая деятельность разных уровней оказалась основной движущей силой. Зафиксируем основные особенности и проблемы данного состояния.
При всей общей скромности оплаты большинства интеллектуальных занятий в современной России, переводческая деятельность востребована в большей степени, чем любой вид сочинительства. Особенно это касается научной сферы, где авторы часто должны изыскивать средства для оплаты своего издания, будь то монография или статья в сборнике. Но и в изящной словесности издатели гораздо лучше воспринимают переводы, чем так называемые оригинальные произведения.
- Вот если бы вы принесли нам перевод, - сказали достаточно известной, проявившей себя в разных жанрах писательнице, возвращая рукопись ее любовного романа. Она так и поступила, придумала себе восточное имя, поставила пояснение «перевод с турецкого», и книгу быстро издали большим тиражом, в твердом переплете, с вызывающе-красочной эротичностью оформления. Ничто не помешало таким же образом издать и следующий роман. Никаких взрывов страстей, скандалов, дуэлей в духе Черубины де Габриак в ходе этой сугубо рыночной мистификации не последовало.
Обратимся к содержательным смыслам слова «перевод», в русском языке имеющего гораздо больше значений, (в том числе и противоположных), чем в любом другом.
- Кого это переводят? - так спрашивали в позапрошлом веке в Орловской губернии, если была необходимость уточнить, по какому из покойников звонили церковные колокола (кого перезванивали).
В «Толковом словаре» Владимира Даля интересующий нас смысл возникает не сразу, а после объяснения, что значит - «Долг переведен с лица на имение» («Не тот вор, что крадет, а тот вор, что переводит»), «Перевести щей» (налить лишку), «Переводить вести» (наушничать, откуда «переводчивая гостья»), «Переводить обмот» (пропускать обороты веревки по одному, не ослабляя всего обмота). В строительном деле различались потолочные и половые «переводины» (балки), а также «переводки» в печах, что лингвистически намекает на важность перевода в нашем понимании для общей культурной конструкции. Слово имело не только пространственное и социальное («переводные крестьяне»), но и временное измерение: «Не переводя ни часу», т. е. немедленно. «Переводитель» же - это не только тот, который перемещал кого-то или что-то с места на место, но и истреблявший клопов, крыс и мышей. С одной стороны, «Коли тут житья нет, так жди перевода на тот свет», с другой - «У нас невестам нет переводу». В конечном счете, при всей своей амбивалентности слово это, основные значения которого сводятся к полному уничтожению чего-либо или переходу в иное качество, чревато превратиться в особую и вечно актуальную культурологическую категорию, приобретающую в российских условиях поистине библейский смысл перевода народа через пустыню варягами, первосвятителями, «немцами», большевиками и «рыночниками» (в той или иной степени производящими саму эту пустыню, в частности невиданным переводом бумаги). Но имело оно и вполне конкретный оптимистический завет: «Переводчиково, переводческое дело - передавать все речи ясно и верно» [3, с. 39].
Ни каждая культура, ни всякий народ в своем духовном развитии поднимаются до уровня философского выражения своего бытия в мире, и ни всякий национальный язык оказывается способным на выполнение этой задачи. Из этого не следует вывод о сравнительной культурной неполноценности или неразвитости тех или иных народов, имеющих различные духовные и гуманистические потенциалы своих культур. Лежащие в глубине их оснований ценностные матрицы определяют траектории и границы культурных эволюций. В совокупности человечество реализует глобальный культуротворческий
проект, но каждой его части предназначено в нем решить свою собственную задачу.
Создание своего философского языка в его столкновении с иными имело в России свою драматическую историю. Корни противостояния «западников» и «славянофилов» (равно как и затем «физиков» и «лириков») уходят в лингвистический спор «шишковистов» и «карамзинистов» еще на стыке XVIII и XIX вв.
М. Фуко в знаменитой книге «Слова и вещи» воодушевлялся пафосом классических философов XVI-XVII вв., стремящихся построить всеобщее «исчисление», с тем, чтобы на основе последнего можно было бы создать ряд комбинаций, сложенных в «картину» сознания, исходящую из определенного числа составляющих элементов [12, с. 113]. Он также стремился определить «правила построения» особых «языковых полей», которые в определенный исторический период приобретают способность формирующей функции, участвуют в составлении конкретных речевых практик. Наиболее адекватный данному пафос «исчисления» можно усмотреть в творчестве «полузабытого, но гениального», по выражению Ю. Лотмана [7, с. 305], поэта и одного из первых переводчиков и поэтических интерпретаторов английской поэзии С. С. Боброва (ок. 1763-1810). Знаменательны буквальные совпадения выражений с вышеприведенными из поэмы «Таврида» (1798). «Но можно ль тьмы цветов исчислить», - риторически вопрошал он, занимаясь словесным исчислением природы и истории, с горделивой скромностью подводя итоги этого исчисления:
Я пробежал, хотя небрежно, Под Херсониским небом поле Явлений, не воспетых Россом...
Содержание слова поле с сопутствующим эпистемиологическим стремлением «открыть всю сродность чрез перо», перекликаясь с «языковым полем» М. Фуко, приближается по смыслу к ключевому для науки XX в. понятию поля.
О сколь тиха заря дней юных! В сем утреннем сумраке зрим Предметы токмо в половину, -Но нужная внутри Дражимость Уже приемлет царство в сердце...
Слово «дражимость» (замененное при втором издании поэмы под названием «Херсонида» в 1804 г. на более плоскую, отвечающую духу Просвещенческой науки «раздражимость») наглядно свидетельствует о потенциальной возможности рождения уже тогда и метафизики, и эстетики «русского поля», альтернативных классическому философскому исчислению и письму, единому и универсальному, которое, по словам Р. Барта, «забыло о трепетной энергии отдельных слов ради их линейной упорядоченности, когда даже самый мельчайший элемент оказался продуктом отбора, т. е. решительного устранения всех потенциальных возможностей языка». Далее Р. Барт делает глобальный семиотический вывод о процессах культурной глобализации-дезинфекции того периода и неизбежных драматических потерях в ходе него, отразившейся, в частности, и в победе «карамзинистов» над «шишковистами»: «Политическая авторитарность, догматическая власть Разума и единство классического языка - вот три различных проявления одной и той же исторической силы» [1, с. 335].
Выражающий эту силу «карамзинист» А. Пушкин говорил, что у нас, к сожалению, нет метафизического языка, и «хорошо бы нашей прозе галльскую ясность и прозрачность приобресть». В письме к брату Льву он называл себя «министром иностранных дел» на Российском Парнасе [11, с. 98]. Подразумевался не только весьма широкий круг чтения (в уцелевшей части его библиотеки книги на 14 языках), но и активное внедрение мировой литературы в отечественное сознание с помощью переводов и разного рода подражаний европейским образцам, т. е. организацию своего рода правильных литературных «дипломатических отношений», с регулярным обменом издательских «посольств».
Профессиональное философствование в России возникло во второй половине XIX столетия, когда русский язык был уже вполне способен выразить самые тонкие нюансы философской диалектики и адекватно передать философскую мысль, представленную в языке любого другого культурного народа. Об этом свидетельствует как бурная философская деятельность на рубеже Х1Х-ХХ вв., так и переводы классической философской литературы, например «Критики чистого разума» Канта М. И. Владиславлева и Н. О. Лосского, или же классических текстов буддизма Ф. И. Щербатского, ницшеанский и более поздний фрейдистский переводческие бумы.
Не все сейчас знают, что страной читателей Россия (при всей малограмотности значительной части населения) стала не в советский период своей истории. Уже в первые годы ХХ в. по числу издаваемых книг Россия вышла на второе (после Германии) место в мире, а к началу Первой мировой войны - на первое. В 1913 г. появилось 36 000 названий книг (для сравнения: в 1993 г., восемьдесят лет спустя - 11 000). За десятилетие 1907-1917 гг. в России вышло свыше четверти миллиона (280 000) названий. В среднем издавалось 77 новых книг в день (точных данных о месте переводной продукции автор в открытых источниках, увы, не обнаружил). Не может быть сомнений в том, что эта статистика отражает мощный интеллектуальный взлет, прямо связанный с новым конституционным строем в России после 17 октября 1905 г.
Советский Союз, как известно, был великой переводческой империей. Крупнейшие поэты в смутные времена запретов и идеологических подозрений по поводу их слова имели возможность «переводить дух», созидая шедевры переводческого искусства, открывая русского Шекспира, Гёте или Шота Руставели (переселяясь в ментальную «глухую провинцию у моря»).
Страна лидировала в мире по количеству выпускаемых переводов. Правда, три четверти их были переводами внутренними - на языки народов СССР. На их волне в 1970-1980 гг. журнал «Дружба народов» вел долгую дискуссию под управлением Л. Аннинского о переводческом мастерстве, суть которой сводилась к необходимости авторской смерти в переводе (а не просто «смерти автора», как у М. Фуко и Р. Барта). Дискуссионные разногласия сводились к смыслам этой «смерти» - во имя ли максимальной верности оригиналу, или с правом создания нового адекватного произведения на другом языке. «Внутренний» переводческий бум сопровождался явным дефицитом зарубежной литературы. Этот дефицит не могло удовлетворить даже существование крупнейшего в мире издательства «Прогресс» с более чем тысячей сотрудников (по этому количественному признаку попавшее в Книгу рекордов Гиннеса), переводного по своему направлению, но предназначенного в большей степени не столько для открытия мира стране, сколько идеологизированному переоткрытию (или навязыванию) страны миру. В 1981 г. было принято решение разделить этого гиганта на собственно «Прогресс», специализировавшийся на выпуске общественно-политической
литературы, и «Радугу», порадовавшую читателя многими новинками западной художественной литературы в знаменитой фирменной серии «Мастера современной прозы». Однако вся до- и пост- (вне-, анти-) марксистская философия, как пояснила переводчик М. Фуко Н. Автономова на одной из дискуссий Никитского клуба на тему: «Россия в глобальном контексте», могла транслироваться только в рамках марксистской системы понятий [10]. Марксистский язык изощрялся в гибкости и умел многое под пером умелого ритора. Но многие направления западной гуманитарной мысли и философии, хорошо стартовавшие в России в начале XX в. (психоанализ, феноменология), не могли быть в нем проработаны, и потому между 1930 и 1990 гг. фактически отсутствовали на советской интеллектуальной сцене.
Начало 1990-х гг. принесло большое количество переводов массовой, исторической, политической, философской литературы. В 1992 г. было переведено 4 872 названия (327 % к 1989 г.). Из них 91 % по названиям и 96,5 %о по тиражу составляли переводы литературы стран дальнего зарубежья. По данным Российской Книжной палаты, к 1997-1998 гг. общее количество переводов еще немного увеличилось и стабилизировалось - около 5 200 ежегодно из общего количества названий в 45 000-46 000. 80 0% всех переводов выполняется с английского; затем в порядке убывания французский, немецкий, польский, итальянский, древнегреческий, японский и китайский языки. Художественной литературы было переведено в 1997 г. 3 262 названия (35,9 % от всего выпуска художественной литературы).
В 1998 г. впервые обозначилась тенденция к падению удельного веса переводной беллетристики - 3 185 названий, соответственно, 33,9 %. Однако соотношение жанров внутри переводного сектора книжного рынка остается неизменным - 90 % составляет массовая литература, прежде всего любовный роман и фантастика. Оставшиеся десять процентов поровну поделены между перепечатками классики прошлых эпох, переизданиями ранее выполненных переводов классики XX в. и, наконец, новыми переводами серьезной западной литературы прошлого и настоящего. В каждой серии выходит от двух до восьми изданий в месяц, средний тираж книжки в мягкой обложке - 40-50 тыс. экземпляров, в твердой - 10-20 тыс. Самые дешевые - книги любовного жанра. Издание считается коммерчески
неудачным, если издательство не распродает тираж в течение месяца. Оптовики на постоянной книжной ярмарке в «Олимпийском» предлагают ежемесячно до 1 200 названий каждого жанра.
Переводчики коммерческой литературы составляют самую низкооплачиваемую часть своей профессии, получая 10-12 долларов за лист (24 машинописных страницы). Нередко от них требуется переписывать роман: сокращать до стандартного объема в 150 страниц малого формата, иногда «сдобрить» роман сексуальными сценами, при этом в любом случае избегая стилевых изысков. И. Кабанова отмечает обратную зависимость между качеством переводов в какой-то серии и спросом на нее [6].
За счет чего «осталось на плаву» издательство «Радуга»? Как поделилась опытом с автором этих строк его главный редактор К. Атарова, массовый читатель завоевывается здесь с помощью переводных серий «Любовный роман», «Любовь прекрасной дамы», «Искушение». За их счет после пятилетнего перерыва удалось восстановить фирменную серию «Мастера современной прозы». На новом уровне издается поэтическая «билингва». Издание шекспировского «Гамлета» включает не только два ставших классическими перевода Б. Пастернака и М. Лозинского, но и два забытых дореволюционных - Н. Полевого и К. Р. А знаменитый монолог «Быть или не быть?» в приложении дан практически во всех известных переводах, начиная с А. Сумарокова. В последнее время появились издания, ориентированные на переводчика, - «Зарубежная поэзия» в переводах В. Брюсова, Б. Пастернака и др.
Таким образом, структура книгоиздания в России все больше приближается к сложившейся на Западе, где массовой литературе принадлежит основное место на прилавках. Однако свидетельствует ли столь внушительная победа массовой беллетристики о нормализации жизни в России - что тут возобладал здравый смысл и простые человеческие интересы и утверждается открытое общество? Одно дело - прилавки, другое - респектабельные издания. Отдельные образчики массовой литературы могут фигурировать в академических исследованиях по социологии литературы, но ни одно уважающее себя издание, регулярно обозревающее книжные новинки, подобно «Нью-Йорк ревью оф букс» или «Лондон ревью оф букс», не рецензирует массовую литературу, будь он самим Стивеном Кингом, сколько бы месяцев ни держался в списках бестселлеров.
У массовой литературы на Западе свой ареал обитания, и хранители культуры, не игнорируя ее полностью, проводят границу между результатами отчетов о продажах книжных магазинов и эстетической значимостью. Об отсутствии четкой иерархии культурных ценностей свидетельствует как политика государства, при установлении разорительных налогов или льгот не делающая качественных различий для издательской продукции, так и позиция профессиональной прессы. Последняя рассчитана на мелких оптовиков, библиотекарей, издателей, она не отражает интересы ни рядового, ни «продвинутого» читателя. Эволюция ведущих книжных еженедельника «Книжное обозрение» и «Ех ЫЬпэ - НГ» свидетельствует, скорее, о размывании такой начавшейся было складываться иерархии.
Что в итоге принесли переводы западной массовой литературы российскому читателю? Западная массовая литература в России - та же массовая литература, что и на Западе, или в процессе ее экспорта ее параметры меняются, как, возможно, и сам смысл понятия? Потребление продукции массовой культуры отражает как потребность в социализации молодых людей, вступающих в жизнь, так и мощную потребность в ресоциализации людей всех поколений, лишившихся идентификации в результате социально-экономических трансформаций последних десятилетий.
Ее функция, по Л. Гудкову, - через фикциональную игру воображения внести новые актуальные представления о ценностях современного модернизированного общества (индивидуалистической этике, включая трудовую мораль и достиженческие мотивы, гедонистические ценности), являвшихся откровениями для аскетически-уравнительного общества, ханжеского в силу своей хронической бедности [2]. Отсюда такой интерес к формам, облегчающим психологическую колонизацию душевного мира, в том числе и к эротике как основе нерепрессивной социальности и порядка, принятие литературных образцов толерантности (этнической, национальной), терпимости к социальному неравенству, идеологическому безразличию или «инаковости», т. е. быстрое усвоение новых типов и горизонтов социальности. Массовая, в основной массе переводная, литература, важнейшая составляющая которой заключается в трансляции фоновых значений другой повседневности, другого мира, - оказывает огромное воздействие на культуру повседневности, в том числе и на рафинирование потребления, ритуалы социальности, основанные
на культивации непосредственности, комфорта, домашности, отказе от коллективного миссионерства и коллективных ценностей. Ее дух в целом отвечает общему направлению наиболее значительных изменений постсоветского общества.
Вероятно, главный результат всего этого заключается в том, что и наши литераторы в итоге научились самовыражаться в коммерческих жанрах. Обратимся к приводимым Л. Гудковым показателям переведенных книг художественной литературы или детской книги: в 1991 г. он составлял 41 %, в 1992 г. - 59 %, в 1993 г. - 63 %, затем начался спад - 47 % (1994), 39 % (1996) и, наконец, в 1998 г. - примерно 30 %. Та коммерческая литература, которая выпускается в последние годы, начинает заменять переводной коммерческий роман начала 1990-х гг. Конференции по творчеству Марининой проходят в Париже. Таким образом, этот сектор рынка оказывается занятым автохтонным сочинительством, издатели которого, в свою очередь, делают акцент на отечественную полиграфию, что позволит несколько подтянуть наши предприятия, направить финансовые потоки в отечественную индустрию. По общественным же и социальным наукам удельный вес переводов продолжает расти - от 20 % в 1991 г. до 36 % в 1998 г. Но былого массированного книжного обмена, который происходил между Россией и Западом в 1990-е гг., мы уже наблюдать не сможем. То есть былой «Прогресс» неповторим, как легендарная Вавилонская башня.
Но так ли поразительны приводимые Л. Гудковым цифры, что среди книг, которые переводятся в разделах общественных наук, 5-7 % составляют переиздания старых философов и мыслителей (Кант, Эпикур, Маккиавели, Гоббс, Дюркгейм, Вебер) или исследователей, основные труды которых вышли в первой половине ХХ в. -Мосса, Парсонса, Хайдеггера, некоторые работы Гуссерля, труды психоаналитиков и пр., а еще 1-2 % - это проверенные авторитетные учебные курсы по социологии, социальной психологии, хрестоматии и прочая продукция, которую назовешь не проблемной литературой, т. е. реакцией на те или иные события и вызовы времени, а, скорее, классическими и непроблемными свидетельствами прежних интеллектуальных усилий? Десять процентов на восстановление утраченного контекста - не так уж и плохо для любознательного читателя.
«Иначе говоря, характер переводческой работы во всех областях гуманитарного знания свидетельствует о подавлении
самостоятельного интеллектуального процесса, скорее - об адаптации чужого опыта к массовым запросам (что само по себе представляет очень важный цивилизационный процесс аккультурации культурной провинции), нежели об инновационном и критическом осмыслении современности. Российская культурная и интеллектуальная элита оказывается не способной ... ни рационализировать проблемы собственной истории ... ни усвоить опыт развития и трансформации других обществ», - этот вывод Л. Гудкова, пожалуй, справедлив, но недостаточно конкретен. Статистика не всегда дает объективную картину. Порой одна книга может иметь качественное значение сотен и даже тысяч томов, более важными могут оказаться не цифры, а единичные (точечные) интерпретации. «Информационное обеспечение сделок затруднено по той причине, что в единой цифре нам явлена комбинация сразу двух разнородных оценок, пишет А. Долгин в книге "Прагматика культуры". - Если бы законы "сложения" были раз и навсегда заданными, то можно было бы произвести операцию обратной развертки и воссоздать информативную дифференциальную картину, т. е. выделить вещественную и символическую компоненты цены. Увы, это невозможно, ведь между товаром и духом нет устойчивой корреляции, их вклад может быть разным и оцениваться в каждом новом случае будет по-разному» [4, с. 134].
Иногда встречающийся такой особый вид межкультурной коммуникации, как автоперевод, выполненный писателем-билингвом, позволяет значительно упростить модель, исключив из нее как проблему понимания оригинала, так и проблему языковой компетенции переводчика. В этом случае проще разобраться в том, за счет чего полноценная коммуникация не состоялась. В заключение остается еще раз отметить превращение былой переводческой империи (СССР) сначала в объект перевода в широком смысле, затем в автоперевод [8].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика. - М. : Радуга, 1983. -С. 306-349.
2. Гудков Л. Русский неотрадиционализм и сопротивление переменам // Отечественные записки. - 2002. - № 3. - С. 87-101.
3. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. - Т. 3. -2-е изд. - СПб.-М. : Изд. книгопродавца-типографа М. О. Вольфа, 1882. - 555 с.
4. Долгин А. Прагматика культуры. - М. : Фонд научных исследований «Прагматика культуры», 2002. - 168 с.
5. Звеерде Еверт ван дер. Нормализация ситуации философии в России // Ускользающий контекст. Русская философия в постсоветских условиях: материалы конференции, Бремен, 25-27 июня 1998 г. - М., 2002. -С. 147-160.
6. Кабанова И. Сладостный плен: переводная массовая литература в России в 1997-1998 гг. // Волга. - 1999. - № 10. - С. 98-115.
7. Лотман Ю. М. Между вечностью и пустотой (Из наблюдений над поэтикой сборника И. Бродского «Урания») // Избр. статьи: в 3 т. -Т. 3. - Таллинн: Александра, 1993. - С. 294-307.
8. Люсый А.П. Нашествие качеств: Россия как автоперевод. - М. : Товарищество научных изданий КМК, 2008. - 521 с.
9. Набоков В. В. Хорошие писатели и хорошие читатели // Лекции по зарубежной литературе / пер. с англ. А. Люсого, С. Паскарь // Книжное обозрение. - 1989. - № 3. - С. 23-29.
10. Никитский клуб // Цикл публичных дискуссий «Россия в глобальном контексте». - Вып. 1: «Восприятие современной России за рубежом» -[Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.nikitskyclub.ru/ article.php?idpublication=4&idissue=4
11. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10 т. - Т. 10. - Л. : Наука, 1977-1979. -711 с.
12. Фуко М. Слова и вещи. - М. : Прогресс, 1977. - 488 с.
13. Человек читающий: Homo legens: Писатели о роли книги в жизни человека и общества: сб. / сост. и авт. предисл. С. И. Бэлза. - 2-е изд. -М. : Прогресс, 1989. - 717 с.
