CC BY
45
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2015. № 2
Ю.А. Дымант,
аспирант, преподаватель кафедры теории перевода и межкультурной коммуникации факультета романо-германской филологии Воронежского государственного университета; e-mail: [email protected]
ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ ПЕРВИЧНОГО И ВТОРИЧНОГО ТЕКСТОВ В АВТОПЕРЕВОДЕ
В статье рассматривается проблема соотношения свойств первичности и вто-ричности в тексте художественного перевода. В качестве одного из определяющих предлагается фактор личности переводчика, сочетающий в себе герменевтический и прагматический аспекты. На примере автопереводов В.В. Набокова продемонстрировано, что именно прагматический аспект оказывает решающее влияние на соотношение первичного и вторичного текстов в автопереводе. Автоперевод, в данном случае, предлагается рассматривать не как перевод в традиционном понимании, а как доработку оригинала, его исправленную и дополненную версию.
Ключевые слова: перевод, первичные и вторичные тексты, автоперевод, фактор личности переводчика, прагматический фактор, лингвокультурная адаптация.
Yulia A. Dymant,
Postgraduate Student, Lecturer at the Department of Translation Theory and Intercultural Communication, the Department of Romance and Germanic Philology, Voronezh State University, Russia; e-mail: [email protected]
DEFINING PROPORTIONS OF PRIMARY AND SECONDARY TEXT FEATURES IN SELF-TRANSLATION
The article reviews the problem of proportions of primary and secondary features in the text of literary translation. One of the key factors influencing this proportion is the translator's personality. The factor includes both hermeneutic and pragmatic levels. Studying self-translations by Vladimir Nabokov demonstrates that the pragmatic factor determines the proportion of primary and secondary features in the text of self-translation. The author concludes that self-translation is not pure translation but rather a review and further edition of the original.
Key words: translation, primary and secondary texts, self-translation, pragmatic factor, cultural adaptation, translator's personality factor.
В теории и практике перевода сложилось устойчивое представление о переводе как особом виде вторичного текста: он создаётся после оригинала, на его основе и предназначен для адекватной передачи как его содержания, так и структурно-стилистических особенностей. Тем не менее в последнее время исследователи уже не рассматривают абсолютную вторичность текста перевода по отношению к оригиналу как непреложный факт. Вторичность, безус-
ловно, является одним из неотъемлемых свойств перевода, однако всё большую актуальность приобретает вопрос о её степени, о соотношении вторичности и первичности в тексте перевода и тех факторах, которыми оно определяется [Нестерова, 2005; Bassnett, 2002].
Одним из таких факторов, и довольно значительных, безусловно, является личность самого переводчика, выступающего как в роли читателя, получателя оригинала, так и в роли автора, создателя вторичного текста. Следовательно, данную проблему можно рассматривать как в герменевтическом, так и в прагматическом аспекте.
В плане герменевтики основная проблема заключается в наличии у исходного текста множества вариантов интерпретации. Безусловно, речь здесь будет идти в основном о текстах художественных и публицистических. Автор исходного текста ориентируется на определённого читателя, представителя одной с ним культуры. При этом огромное влияние на оригинал оказывает внеязыковая действительность, общая в данном случае для отправителя и получателя. Являясь, в первую очередь, получателем исходного текста, переводчик должен как можно более полно понять оригинал, заложенные автором идеи, эмоции, те цели, которые он перед собой ставил, увидеть не только сказанное напрямую, но и подразумеваемое. Так, Н.К. Гарбовский придерживается мнения о том, что способность переводчика расшифровать то, что зашифровано автором в тексте оригинала, влияет на переводческий выбор. Исследователь выделяет три сферы, в которых «простирается выбор переводчика»: сфера реального (описываемые в тексте предметы реальной действительности), идеального (представления автора текста о значениях этих предметов, его впечатления, эмоции) и знакового (речевые формы, выбранные для изображения идеального). Причём самое главное — понять идеальное, то есть передать замысел автора, его видение описываемого [Гарбовский, 2004, с. 283]. В то же время, согласно идеям деконструктивизма, любое прочтение текста сопровождается смысловым сдвигом, а перевод представляет собой череду осмыслений текста. Переводчик выступает в роли активного интерпретатора и вкладывает в текст собственные смыслы. В свете же идеи о диктате языка, высказанной Р. Бартом, переводчик обязан (в идеале) увидеть не только подразумеваемое автором, но и смыслы, заложенные в текст самим языком, обусловленные культурой и формировавшиеся на всём протяжении истории данного языка.
В связи с упомянутыми проблемами нам представляется интересной ситуация автоперевода, которая, казалось бы, исключает воздействие субъективного фактора переводчика-посредника не только в герменевтическом, но и в прагматическом плане, и, сле-
довательно, такому переводу должно отдаваться предпочтение. Однако, с другой стороны, отмечается, что довольно часто автор, приступая к переводу, понимает, что не может создать «такой же» текст на другом языке, и вносит определённые изменения, которые могут быть обусловлены как языковыми и культурными различиями, так и чисто субъективными факторами. Так, например, известный учёный К. Леви-Стросс в предисловии к французскому сборнику своих статей писал о трудностях, с которыми столкнулся при их переводе с английского: «В ходе работы я сам был поражен тем, насколько различны стиль и порядок изложения в статьях на том или другом языке. <...> Это различие, разумеется, отчасти объясняется социологическими причинами: при обращении к французскому или англосаксонскому читателю изменяется как образ мышления, так и манера изложения мыслей» [Леви-Стросс, 2001, с. 5—6]. Таким образом, даже если проблема понимания авторского замысла автоперевод не затрагивает, оригинал всё же претерпевает определённые изменения, обусловленные прагматическим фактором. При этом у автора, самостоятельно выполняющего перевод, свободы гораздо больше, чем у «обычного» переводчика, так как этот «обычный» переводчик должен придерживаться определённых норм и правил, и перевод, разительно отличающийся от оригинала, будет подвергнут жёсткой критике.
Соответственно, встаёт проблема оценки такого перевода, определения его статуса. Не всегда понятно, как относиться к такому тексту: как ко вторичному, зависящему от оригинала, или же как ко вполне самостоятельному, который существует и развивается независимо от исходного текста, хотя, безусловно, и обязан ему своим появлением. Проблемными в отношении автоперевода остаются следующие вопросы: являются ли оба текста самостоятельными произведениями? Являются ли они законченными произведениями? Можно ли назвать автоперевод отдельным типом текста? Может ли каждый вариант принадлежать системе какого-либо одного языка и культуры? Как соотносятся оригинал и перевод? [Grutman, 2009].
Ответы на эти вопросы мы попытались найти, проанализировав результаты автопереводческой деятельности русско-американского писателя В.В. Набокова и, в частности, сопоставив три варианта его автобиографии: изначальную версию «Conclusive Evidence: A Memoir», изданную в 1951 г. в Америке, её перевод на русский язык со значительными дополнениями, получивший название «Другие берега» и вышедший в 1954 г., а также опубликованную ещё через 13 лет дополненную и исправленную английскую версию уже под названием «Speak, Memory: An Autobiography Revisited».
Стоит сразу же отметить, что большинство своих произведений Набоков переводил сам (как с английского на русский, так и с русского на английский). При этом автор не раз отмечал в предисловиях к своим работам, что в процессе перевода заново создавал текст, открывая новые грани, находя более удачные выражения и избавляясь от ненужного. Так, к примеру, в предисловии к «Другим берегам» Набоков пишет, что «основой и отчасти подлинником этой книги послужило ее американское издание, т.е. «Conclusive Evidence» [Набоков, 2004, с. 6]. Однако, приступив к работе, Набоков понял, что точный перевод невозможен, многое придётся менять и переделывать, так как, с одной стороны, в английском тексте много лишнего, а с другой — некоторые моменты требуют пояснения для русского читателя.
Проведённый сопоставительный анализ показал, что каждая последующая версия автобиографии подвергалась писателем порой весьма значительной доработке и/или переработке. Условно все несовпадения и расхождения между тремя версиями книги мы разделили на следующие группы (в зависимости от того, какими факторами они обусловлены):
1) несовпадения, обусловленные временной дистанцией (что выражается в изменении содержания, фактической информации);
2) несовпадения, обусловленные прагматикой и связанной с ней ориентацией на разную читательскую аудиторию, необходимостью лингвокультурной адаптации;
3) несовпадения на структурном и стилистическом уровнях текста, обусловленные субъективным фактором, включающим личность переводчика, в том числе языковую (на уровне текста это проявляется как большая/меньшая образность; наличие экспрессивного синтаксиса; авторские отступления; цитаты и аллюзии ссылки на другие варианты книги).
К первой группе относятся, пожалуй, наиболее очевидно проявляющиеся расхождения — расхождения на содержательном уровне. Причём это могут быть как единичные изменения, например, имени и возраста героя или даты и места действия, так и довольно объёмные дополнения. Сам Набоков в предисловии к переработанной английской версии «Speak, Memory» отмечает, что дополнил фактическую составляющую и исправил ошибки и неточности, допущенные в первоначальной версии в связи с тем, что не было возможности проверить имеющуюся информацию и приходилось полагаться только на собственную память [Набоков, 1989]. Интересно, что из русского варианта автор исключает одну из глав (глава 11), объясняя это тем, что подробно развил её тему в романе «Дар» и не видит смысла повторяться.
Именно в последнюю версию («Speak, Memory») внесено наибольшее количество изменений, которые заключаются в более подробном описании некоторых событий и исправлении информации, содержащейся в предыдущих версиях. Так, например, рассказывая о деревенском учителе, в более ранних версиях Набоков упоминает, что после революции тот был расстрелян. Впоследствии Набоков, судя по всему, узнал подробнее о судьбе своего воспитателя и внёс в «Speak, Memory» соответствующие изменения: учителю удалось эмигрировать. Интересно также, что русская версия получается у Набокова более личной и выразительной: так, например, писатель вспоминает своих тёток, которые не принимали либеральных идей и называли учителя «красным». Очевидно, что данный комментарий рассчитан исключительно на русского читателя.
Conclusive evidence
Другие берега
Speak, Memory
A fiery revolutionary (later, under Lenin's regime, to be executed with other non-Com-inuiiisl radicals, members of the Social-Revolutionary Party), he would gesture vehemently on our country rambles and speak of humanity and freedom and the badness of warfare (здесь и далее выделено мной. — Ю.Д.) [Набоков, 2004, с. 26].
Он был, как говорили мои тётки, шипением своего ужаса, как кипятком, ошпаривая человека, «красный»; мой отец его вытащил из какой-то политической истории (а потом, при Ленине, его по слухам расстреляли за эсэрство) [Набоков, 2004, с. 27].
Under Lenin's regime, when all non-Communist radicals were ruthlessly persecuted, Zhernosekov was sent to a hard-labor camp but managed to escape abroad, and died in Narva in 1939 [Nabokov, 1989, p. 14].
Помимо уточнения информации, ещё одной причиной несовпадений в текстах является временная дистанция. В частности, это касается суждений и эмоций автора, претерпевающих изменения в связи с меняющейся действительностью. Так, например, рассказывая о судьбе одного из знакомых отца, генерала Куропаткина, и её причудливых проявлениях в собственной жизни, Набоков упоминает случай, когда уже после революции они, направляясь в Крым, случайно столкнулись с генералом:
Whether or not old Kuropatkin, in his rustic disguise, managed to evade Soviet imprisonment is immaterial [Набоков, 2004, с. 22].
Дело не в том, удалось ли или нет опростившемуся Куропаткину избежать советского конца (энциклопедия молчит, будто набрав крови в рот) [Набоков, 2004, с. 23].
I hope old Kuropatkin, in his rustic disguise, managed to evade Soviet imprisonment, but that is not the point [Nabokov, 1989, p. 14].
Если в первых двух версиях дальнейшая судьба генерала не слишком волнует автора, то в последней он всё же выражает на-
дежду на то, что тому удалось спастись. При этом в «Других Берегах» появляется ещё и комментарий с игрой слов, построенной на русской поговорке «молчит, будто воды в рот набрал», — только с учётом трагизма ситуации и исторических событий у Набокова вместо воды кровь.
Вторую группу составляют несовпадения, обусловленные прагматикой и необходимостью адаптировать текст под носителей разных культур. Автор вносит изменения в текст в зависимости от ориентации на англоязычную или русскую аудиторию, добавляя комментарии или опуская некоторые моменты. Например, в англоязычных версиях Набоков довольно часто сопоставляет ступени американского образования и русского (дореволюционного периода). Так, поясняя американским читателям, что такое русская гимназия, он указывает на то, что она примерно соответствует последним классам школы и началу обучения в колледже (corresponding to a combination of American «high school» and «junior college») (здесь и далее курсив мой. — Ю.Д.). Такое сравнение вводится автором с целью помочь американским читателям составить более ясное представление о том, какого рода учебным заведением являлась гимназия в царской России. Ещё один пример сопоставления систем образования касается уже Тенишевского училища, в котором учился сам автор. Он рассказывает о том, что обучение в училище длилось 16 семестров и сопоставимо с последними шестью классами школы и первыми двумя курсами колледжа. Писатель также подчёркивает прогрессивность этого учебного заведения, основанного в 1898 г. и ставшего одним из самых известных в Петербурге.
В некоторых случаях Набоков прибегает к генерализации, опуская некоторые подробности и заменяя их на более общие описания. Так, если в английских версиях, упоминается, к примеру, британский детский журнал the Boy's Own Paper, то в русской версии название журнала опускается, так как вряд ли о чём-то скажет русскому читателю (а в одном из детских моих английских журналов мне попалась статейка про феноменального индуса). То же самое происходит и с другим английским названием: для Pears' Soap в русском варианте Набоков даёт описательный перевод — дегтярное лондонское мыло. Интересно, что некоторые английские реалии писатель передаёт комбинированным способом, сочетая в переводе транскрипцию или даже фразу на английском с собственным внутритекстовым комментарием: «За брекфастом яркий паточный сироп, golden syrup, наматывался блестящими кольцами на ложку, а оттуда сползал змеей на деревенским маслом намазанный русский чёрный хлеб». При этом в данном случае усиливается к тому же и русская культурная составляющая: деревенское масло и русский
чёрный хлеб, в отличие от нейтрального Russian bread-and-butter, передают ностальгическое настроение самого писателя и, по всей вероятности, должны вызывать сходные чувства у русскоязычных читателей.
Ещё один пример культурологического комментария — описание в русском варианте традиции на рождество вешать у изголовья кровати носок для подарков: По английскому обычаю, гувернантка привязывала к нашим кроваткам в рождественскую ночь, пока мы спали, по чулку, набитому подарками, а будила нас по случаю праздника сама мать и, деля радость не только с детьми, но и с памятью собственного детства, наслаждалась нашими восторгами при шуршащем развертывании всяких волшебных мелочей от Пето. Столь подробное описание самого обычая, а также авторский комментарий, указывающий на то, что это именно английский обычай, рассчитаны, безусловно, на русского читателя и в английских версиях отсутствуют.
Культурными особенностями объясняется и различие в передаче имён собственных. Так, если в английских версиях Набоков называет всех по фамилиям (в частности, гувернанток и воспитателей), то в русской, где это возможно, по имени и отчеству. Например, Miss Clayton становится в переводной версии Викторией Артуровной, а своего дядю Набоков в «Conclusive Evidence» и «Speak, Memory» называет так же, как его называли друзья французы и итальянцы, а также родные, говорившие с ним по-французски, — Ruka, сокращенно от Рукавишников, в то время как в русском варианте книги указано его полное имя — Василий Иванович.
Порой в русской версии Набоков прибегает к явной русификации, особенно если речь идёт о каких-либо реалиях. Так, например, в английском варианте он пишет «having to depend on the torpid trot of dejected izvozchik [cab] horses to get him to his pupils», транскрибируя русское слово извозчик и поясняя его в скобках, в то время как в русском варианте появляется другое название: «он всецело зависел от несчастных, шлепающих рысцой в нек».
В ряде случаев наблюдаются отличия между соответствующими фрагментами текстов в плане использования культурно-специфических, порой даже просторечных (русская версия) и нейтральных (английская версия) лексических средств: вместо belt — кушак извозчика; cigarette — папироска собственной набивки; Бог весть в какие ранние годы; кабы зорче тогда гляделось мне в них и т.д.
Помимо комментариев к английским реалиям в русском тексте встречаются также и, наоборот, комментарии к русским реалиям в английском тексте. Так, в одной из глав Набоков описывает случай, когда его отец сразу же покинул кафе, заметив за одним из
столиков японских офицеров. В «Других берегах» писатель лишь замечает, что шёл 1904 г., и этого пояснения уже должно быть достаточно для русского читателя (по крайней мере, современника автора), чтобы понять причину такого поступка. В то же время в английских версиях Набоков сопровождает данный эпизод комментарием о том, что в 1904 г. шла русско-японская война, из чего англоязычные читатели могут сделать вывод, что отец Набокова не желал находиться в одном помещении с офицерами вражеской армии.
На примере того, как переводит Набоков реалии и поясняет читателям те ли иные культурные особенности, легко можно убедиться, что и здесь он остаётся верен своему принципу буквального перевода, заключающемуся в стремлении максимально передать смысл каждого слова и связанные с ним ассоциации. Сам писатель говорил: «Прежде всего, "буквальный перевод" предполагает следование не только прямому смыслу слова или предложения, но и смыслу подразумеваемого, это семантически точная интерпретация, не обязательно лексическая (относящаяся к передаче значения слова, взятого вне контекста) или структурная (следующая грамматическому порядку слов в тексте). Другими словами, перевод может быть и часто бывает лексическим и структурным, но буквальным он станет лишь при точном воспроизведении контекста, когда переданы тончайшие нюансы и интонации текста оригинала» [Набоков, 1998, с. 555]. Зачастую это приводит к тому, что автор вынужден дополнять текст обширным комментарием.
Интересен пример своего рода игры, описываемой Набоковым. В конце каждого занятия автор просил учителя английского рассказать ему один и тот же лимерик. При этом в соответствии с содержанием четверостишия учитель в конце сильно сжимал руку мальчика. И если в английской версии приводится, конечно же, само четверостишие, то в русской Набоков, во-первых, объясняет читателю, что такое лимерик, во-вторых, в описательной форме приводит его содержание, объясняя суть игры, и лишь после этого — перефразированное русское четверостишие.
Usually at the end of the lesson a certain limerick was asked for and granted, the point of the performance being that the word «screamed» in it was to be involuntarily enacted by myself every time Mr. Burness gave a formidable squeeze to my hand, which he held in his beefy paw as he recited the lines:
Перед самым его уходом я выпрашивал у него любимую пытку. Держа в своем похожем на окорок кулаке мою небольшую руку, он говорил лимерик (нечто вроде пятистрочной частушки весьма строгой формы) о lady from Russia, которая кричала, screamed, когда её сдавливали, crushed her, и прелесть была в том,
Usually at the end of the lesson a certain limerick was asked for and granted, the point of the performance being that the word «screamed» in it was to be involuntarily enacted by oneself every time Mr. Burness gave a formidable squeeze to the hand he held in his beefy paw as he recited the lines:
There was a young lady from Russia Who [squeeze] whenever you'd crush her. She [squeeze] and she [squeeze]...
by which time the pain would have become so excruciating that we never got any farther [Набоков, 2004, с. 118,120].
что при повторении слова «screamed» Бэрнес всё крепче и крепче сжимал мне руку, так что я никогда не выдерживал лимерика до конца.
Вот перефразировка по-русски:
Есть странная дама из Кракова: орёт от пожатия всякого, орёт наперед и все время орёт — но орёт не всегда одинаково [Набоков, 2004, с. 119, 121].
There was a young lady from Russia
Who (squeeze) whenever you'd crush her She (squeeze) and she (squeeze)...
by which time the pain would have become so excruciating that we never got any farther [Nabokov, 1989, p. 40].
Таким образом, путём к экспликации Набоков передаёт и форму, и содержание, включая в перевод собственные рассуждения мета-языкового характера.
Ещё один очень интересный пример, который является наглядной демонстрацией переводческого метода Владимира Набокова, — варианты названия черёмухи в разных версиях книги. В «Conclu-sive Evidence» писатель выбирает более общее английское название mahaleb, в «Других берегах» добавляется аллюзия на русского поэта (с характерной авторской оценкой) — это уже «безумного Батюшкова млечная черёмуха», а в последней версии «Speak, Memory» сначала даётся транскрипция cheryomuha, после чего Набоков приводит различные варианты на английском со ссылкой на свой перевод романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин», в комментарии к которому он подробно объясняет значение слова и связанные с ним в русской культуре ассоциации, тем самым обосновывая своё переводческое решение при выборе соответствия на английском.
Then, in June again, when the fragrant mahaleb was in foamy bloom... [Набоков, 2004, с. 80]
И опять в июне, на восхитительном севере, когда весело цвела имени безумного Батюшкова млечная черемуха... [Набоков, 2004, с. 81]
Then, in June again, when the fragrant cheryomuha (racemose old-world bird cherry or simply «racemosa» as I have baptized it in my work on «Onegin») was in foamy bloom. [Nabokov, 1989, p. 30]
Что касается последней группы несовпадений (на стилистическом и структурном уровнях), то сюда относятся примеры того, что Набоков, как уже отмечалось ранее, нередко добавляет русскому тексту экспрессивности с помощью ярких эпитетов или опять же личных комментариев и замечаний. Так, упоминая то время, когда он жил в Берлине и вынужден был зарабатывать на жизнь репетиторством, Набоков выражает куда более яркие и определённо отрицательные эмоции в русской версии, в отличие от нейтральной английской:
Это было всего лишь свойственное восьмилетнему возрасту чувство, возобновление которого едва ли предвидишь в зрелые лета; однако мне пришлось испытать нечто очень похожее спустя четверть века, когда в чужом, ненавистном Берлине, будучи сам вынужден преподавать английский язык, я, бывало, сидел у себя и ждал одного особенно упрямого и бездарного ученика, который с каменной неизбежностью наконец появлялся (и необыкновенно аккуратно складывал пальто на добротной подкладке, этаким пакетом на стуле), несмотря на все баррикады, которые я мысленно строил поперек его длинного и трудного пути [Набоков, 2004, с. 115].
Здесь, как мы видим, Набоков не скрывает своих эмоций, называя город чужим и ненавистным, а ученика особенно бездарным, в то время как в английских версиях проявляет большую сдержанность (<...> in my furnished rooms in Berlin, I awaited a certain stone-faced pupil, who would always turn up despite the obstacles I mentally piled in his way).
В русской версии Набоков не просто нейтрально описывает происходящее, он хочет, чтобы читатель сам увидел и услышал, буквально почувствовал всё, о чём он ему рассказывает.
Presently the valet would come to drop the blue voluminous blinds and draw the flowered window draperies [Набоков, 2004, с. 116].
Приходил камердинер, звучно включал электричество, неслышно опускал пышно синие шторы, с перестуком колец затягивал цветные гардины и уходил [Набоков, 2004, с. 117].
Presently the valet would come to drop the blue voluminous blinds and draw the flowered window draperies [Nabokov, 1989, p. 39].
Объяснить это, как нам кажется, можно влиянием фактора личности писателя-переводчика, его происхождения и воспитания, а также отношения к обоим языкам, о чём красноречиво свидетельствуют его же слова: «Моя голова говорит по-английски, сердце — по-русски, а ухо предпочитает французский» [Иир://паЬокоуапёко. narod.ru/biography.html].
Возвращаясь к вопросу о соотношении первичного и вторичного текстов в автопереводе, поставленному в начале этой статьи, хотелось бы прежде вспомнить сказанное самим В.В. Набоковым в теоретической статье «Искусство перевода» о том, каким должен быть идеальный переводчик художественной литературы: во-первых, он должен быть единомышленником автора и обладать равным автору оригинала литературным талантом; во-вторых, он должен быть необычайно образован, прекрасно разбираться в обеих культурах, досконально изучить авторский стиль и используемые им художественные методы; и наконец, переводчик должен уметь подстраиваться под автора, полностью перевоплощаться, воспроизво-
дить его манеру речи и поведения [Набоков, 2001]. В случае автоперевода выполняются все три условия, ведь автор и переводчик — одно лицо. Но каков же результат? Можно ли говорить об идеальном переводе? И можно ли в подобном случае говорить о переводе вообще? На наш взгляд, определённая доля вторичности по отношению к первой версии, конечно, присуща двум последующим, однако количество изменений и дополнений, обусловленных временной дистанцией и культурными различиями, настолько велико, что, пожалуй, это позволяет говорить уже не о переводе в традиционном понимании, а скорее о доработке и дополнении единого произведения. Таким образом, мы предлагаем рассматривать все три версии Набокова как единый текст, созданный на разных языках, что позволило автору задействовать самые разные способы и возможности языкового выражения. Возможно, именно такой перевод имел в виду Вальтер Беньямин, когда писал, что «вырастая в переводе, оригинал как бы поднимается в более высокую, более чистую атмосферу», представляющую собой тот «чистый язык», который переводчик высвобождает в процессе перевода, соединяя два «земных» языка [Беньямин, 2012, с. 260].
Список литературы
Барт Р. Семиотика. Поэтика [Электрон. ресурс] / Ролан Барт. — Режим доступа: http://royallib.ru/read/rolan_bart/semiotika_poetika_izbrannie_ raboti.htmi#0
Bart R. Semiotika. Pojetika [Semiotics. Poetics], URL: http://royallib.ru/read/
rolan_bart/semiotika_poetika_izbrannie_raboti.html#0 (in Russian). Беньямин В. Учение о подобии. Медиаэстетические произведения / В. Беньямин. Сб. статей (Серия: «Современные гуманитарные исследования», Кн. 1). М.: РГГУ, 2012. 288 с. Be'jamin W. Uchenie o podobii. Mediajesteticheskie proizvedenija [Doctrine of the Similar. Media-aesthetic writings], Sb. statej (Serija: «Sovremennye gu-manitarnye issledovanija», Kn. 1), M.: RGGU, 2012, 288 s. (in Russian). Владимир Набоков: биография [Электрон. ресурс] / Режим доступа: http://
nabokovandko.narod.ru/biography. html Vladimir Nabokov: biografija [Biography of Vladimir Nabokov], URL: http://
nabokovandko.narod.ru/biography.html (in Russian) Гарбовский Н.К. Теория перевода. М.: Изд -во Моск. ун-та, 2004. 544 с. Garbovskij N.K. Teorija perevoda [Translation Theory], M.: Izdatelstvo Mos-
kovskogo Universiteta, 2004. 544 s. (in Russian). Леви-Стросс К. Структурная антропология / Пер. с фр. Вяч. Вс. Иванова.
М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. 512 с. Levi-Strauss C. Strukturnaja antropologija [Structural Anthropology], Per. s franz.
Vjach. Vs. Ivanova, M.: Izd-vo EKSMO-Press, 2001. 512 s. (in Russian). Набоков В.В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» / Пер. с англ. СПб.: Искусство-СПБ; Набоковский фонд, 1998. 928 с.
Nabokov V.V. Kommentarij k romanu A.S. Pushkina «Evgenij Onegin». Perevod s anglijskogo [Eugene Onegin:A Novel in Verse: Commentary], SPb.: Iskus-stvo-SPB; Nabokovskij fond, 1998. 928 s. (in Russian).
Набоков В.В. Лекции по русской литературе / Пер. с англ. [Электрон. ресурс]. М.: Издательство Независимая Газета, 2001. Режим доступа: http:// zagumyonnov. nm.ru/nabok.htm
Nabokov V.V. Lekcii po russkoj literature, Per. s angl [Lectures on the Russian Literature], M.: Izdatel'stvo Nezavisimaja Gazeta, 2001, URL: http:// zagumyonnov.nm.ru/nabok.htm (in Russian).
Набоков В. Другие берега: Мемуары. М.: Захаров, 2004. 448 с.
Nabokov V. Drugie berega: Memuary [Other Shores: A Memoir], M.: Zaharov,
2004. 448 s. (in Russian).
Нестерова Н.М. Вторичность как онтологическое свойство перевода: Дисс. ... докт. филол. наук: 10.02.19. Пермь, 2005. 368 с.
Nesterova N.M. Vtorichnost' kak ontologicheskoe svojstvo perevoda [Translation as an ontologically secondary text]: Diss. ... dokt. filol. nauk: 10.02.19, Perm,
2005. 368 s. (in Russian).
Bassnett, Susan. Translation Studies (New Accents) [Электрон. ресурс]. Rout-ledge, 3 edition, 2002. Режим доступа: http://www.translationindustry.ir/ Uploads/Pdf/Translation_Studies,_3rd_Ed_-_Bassnett,_Susan_(Rout-ledge).pdf
Grutman, Rainier. Self — translation // Mona Baker & Gabriela Saldanha (eds.), Routledge Encyclopedia of Translation Studies, London & New York: Rout-ledge, 2009. P. 257-260.
Nabokov V. Speak, Memory: an Autobiography Revisited. New York, Random House, Inc., 1989.
