ПЕРВАЯ СЕРБСКАЯ ПИСАТЕЛЬНИЦА: ИЗ ИСТОРИИ ЖЕНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ НАЧАЛА XIX ВЕКА Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Первая сербская писательница: Из истории женской литературы начала XIX века

Илья Юрьевич Виницкий

Принстонский университет Принстон, США

The First Serbian Female Writer: From the History of Nineteenth-Century Women's Literature

Ilya Yu. Vinitsky

Princeton University Princeton, USA

Резюме

В конце XIX в. в сербский национальный литературный пантеон был введен романтический образ Евстахии Арсич (Еустахи]а АрсиЬ, 1776-1843) как первой сербской писательницы и философки нового времени. Этот образ основывается прежде всего на книге Арсич «Полезная размышлешя о че-тырехъ годишнихъ временехъ», вышедшей в Будиме в 1816 г. с указанием имени сочинительницы. Во второй половине XX в. жизни и творчеству Арсич были посвящены несколько научных статей и литературная биография. В последние годы этот образ привлек к себе внимание исследователей женской литературы в южно-славянских странах. Исследователи творчества Арсич указывают, что ее «Размышления» написаны под влиянием

* Автор выражает глубокую признательность М. Г. Альтшуллеру, Татьяне

Артемьевой, Маргарет Бэйсинждер, Адриану Вэннеру, Майклу Вахтелю, Дэвиду Куперу, Маркусу Левиту, Ирэне Лукшич, С. И. Николаеву и А. И. Рейтблату за ценные советы и замечания.

Цитирование: Виницкий И. Ю. Первая сербская писательница: Из истории женской литературы

начала XIX века // Slovene. 2019. Vol. 8, № 1. C. 284-327. Citation: Vinitsky I. Yu. (2019) The First Serbian Female Writer: From the History of Nineteenth-Century

Women's Literature. Slovene, Vol. 8, № 1, p. 284-327. DOI: 10.31168/2305-6754.2018.7.2.11

i v I fccliam^MI This is an open access article distributed under the Creative

2019 №1 1 1 Commons Attribution-NoDerivatives 4.0 International

западной предромантической (сентиментальной) литературы, освещают широкую проблематику на границе философии, этики, истории, естественных наук, анатомии, физики и религии и вводят в сербскую литературу жанр феминистического эссе. Стихотворения, вошедшие в «Размышления», печатаются в антологиях сербской литературы как оригинальные.

В настоящей статье показывается, что представления об оригинальности, европейской образованности, космополитизме, личном тоне, философском даре и поэтическом таланте Евстахии Арсич сильно преувеличены и что ее авторский образ является культурным конструктом, созданным на определенном этапе формирования сербской национальной литературы и востребованным и переосмысленным в более позднее время. В работе установлено, что «Полезная размышления» Арсич являются компиляцией статей, трактатов и стихотворений, опубликованных в российских журналах и сборниках конца 1780-х — начала 1810-х гг. Эти произведения (включая несколько сочинений Н. М. Карамзина) были перенесены в книгу c минимальными орфографическими и грамматическими изменениями (например, замена мужского рода оригинала на женский) и без указания на источники. Работа составителя «Размышлений» в целом свелась к тому, чтобы «христианизировать», «авторизовать», «национализировать» и «феминизировать» переведенные российскими авторами сентиментальные тексты. Предложенные в работе наблюдения и размышления не только устанавливают прямые источники «славяно-русской» книги «первой сербской писательницы» и описывают процесс усвоения и присвоения «чужого» как стадию национального и литературного самоутверждения «молодой» родственной культуры, но и дают материал для более общего — филологического и литературоведческого — исследования «славяно-русского» периода в истории сербской литературы в частности и «панславянского» предромантизма в целом. Случай Арсич представляет интерес и для сравнительного исследования формирования национальных авторских «пантеонов» и гендерной истории русской и других славянских литератур.

Ключевые слова

Евстахия Арсич, сербская литература, русский сентиментализм, Карамзин, проблема перевода, национализм, женская литература, «феминизация», мистификация

Abstract

At the end of the nineteenth century the Romantic image of Eustahija Arsic (1776-1843) was introduced to the Serbian national pantheon as the first Serbian woman writer and philosopher of the modern age. This image was based first and foremost on her book "Useful Thoughts on the Four Seasons" which appeared in Budim in 1816 under that author's name. In the second half of the twentieth century several scholarly studies and a biography were devoted to Arsic. More recently this image has attracted the attention of scholars of women's literature in South Slavic countries. These scholars note that her "Thoughts", while influenced by Western pre-romantic (sentimentalist) literature, illuminate a wide range of fields, including philosophy, ethics, history, natural science, anatomy, physics, and religion, while at the same time they introduce the genre of the "feminist essay" into Serbian literature. The poems that are included in "Thoughts" appear in anthologies of Serbian literature as original poems by Arsic.

The present essay shows that the ideas about the originality, European erudition, cosmopolitanism, personal tone, philosophical gifts and poetic talent are highly exaggerated, and that the image of this author is a cultural construct that was created at a certain stage of the formation of Serbian national literature and was reconceived at a later time. The essay establishes that Arsic's "Useful Thoughts" is a compilation of essays, tracts, and poetry that appeared in Russian journals from the late 1780s to the early 1810s. These works (including some by Nikolai Karamzin) were transferred into her book with minor orthographic and grammatical changes (e.g. masculine noun endings are changed to feminine ones) and without any indication of the source. The work of the compiler of "Thoughts" consisted solely in taking the sentimental texts of Russian male authors and attributing them to a pious female author. The essay does not simply give the direct sources of this "Slavono-Russian" book of "the first Serbian woman writer" and describe the process of adaptation of the "foreign" as a stage of the national and literary self-affirmation of the "younger" Slavic culture, but it also offers material for a more general (philological and literary-critical) study of the "Slavono-Russian" period in the history of Serbian literature in particular and "pan-Slavic" pre-romanticism more generally. The case of Arsic is likewise interesting for a comparative analysis of the formation of national literary "pantheons" and for a gender history of Russian and other Slavic literatures.

Keywords

Eustahija Arsic, Serbian Literature, Russian Sentimentalism, Nikolai Karamzin, Translation studies, nationalism, woman's writing, "feminisation", mystification

Любезне мое друге и сестре! купуйте книжице, пренумерирайтесе, уписуйте имена дражайша ваша, да се споминтмо, доклесмо живе здп, въ краткомъ времени жизни; а и када се къ Богу преселимо, наНиНе у кпигама имена наша потомцы наши, и споминятье, и видиНе дае и садешнша века нашегъ пола читателница было1.

Евстахия Арсич

Довольно вы играли мной, Теперь другими вы играйте, Меня пустите на покой.

Анонимный перевод стихов из «Жиль Блаза» А.-Р. Лесажа2

1. Портрет на чашке

В истории сербской литературы Евстахия Арсич [Еустахща АрсиЙ, 1776-1843] известна как просветительница, последовательница До-сифея Обрадовича, хозяйка одного из ранних сербских литературных салонов, поборница сербского женского образования в Австрии, меценатка и, наконец, первая со времен средневековой монахини Евфимии сербская писательница и даже протофеминистка, вполне оправдавшая «поре^еае [сравнение. — И. Б.] са Жорж Санд» [Koch 2007: 161; }овиЙе-виЙ 2014; Лош 2014]3.

1 «Любезные мои друзья и сестры! Купите книжицу, подпишитесь на нее, впишите туда дражайшие имена ваши, чтобы мы помнили их, пока мы еще здесь живы в краткое время сей жизни; а когда переселимся к Богу, наши потомки найдут в книгах наши имена, и вспомнят, и увидят, что и в нынешнем веке были читатели нашего (женского) пола» [Арсичь 1816: 14].

2 Цит. по: [Гуковский 1933: 382].

3 См. библиографию Арсич на посвященной ей странице на сайте «Кшиженство, теорща и исторща женске кшижевности на српском ]езику до 1915. године» (дата обращения: 01.06.2019), подготовленной Белградским университетом: http://knjizenstvo.etf.bg.ac.rs/sr/authors/eustahija-arsic. Здесь же дана краткая биографическая справка об Арсич: «Прва српска списателица после Jефимиjе и прва жена из Србще ш^а jе штампала своjа кшижевна дела. Родена jе у породици ЦинциЬ у Иригу, 14. марта 1776, а умрла у Араду 17. фебруара 1843. године. О шеном школовашу нема много података, али се зна да jе била образована. Читала jе Раjиhа, Доситеjа, Стс^ковиЬа, Кенгелца и Jулинца. Тек после удаjе за племиЬа Саву Арсиhа, дугогодишшег сенатора и градског начелника арадског почише да се бави кшижевним радом».

Репутация Арсич зиждется на двух книгах, написанных на так называемом славяно-сербском языке, использовавшемся сербской образованной элитой в Габсбургской империи до реформы литературного языка Вука Караджича4, и напечатанных гражданским шрифтом, — (1) короткой брошюре «СовЬтъ матернш предрагой обоего пола юности сербской и валахшской» (1814)5, включавшей программное обращение к «дражайшим читателям и читательницам рода моего» о пользе чтения6 и несколько хвалебных и утешительных стихотворений-песен, написанных от лица просвещенной женщины, и (2) 160-страничном томе дидактических философских, научных и поэтических текстов «Полезная размышлешя о четырехъ годишнихъ временехъ» (1816), поднесенном от ее имени в дар Сомборским православным подготовительным училищам «на просвзешченще зуности» [ГавриловиЙ 1970: 364-365].

«Первой писательницей сербской» Арсич назвал поэт Григорий Як-шич в «Песне», посвященной ей и ее мужу Савве Арсичу — «триде-сятьлетнему Гражданачалнику Старо-арадскому, и Предуготовниче-скихъ Училищъ Валахшскихъ многозаслуженному местному Директору» [Якшичъ 1815]7. В периодизации сербской литературы, предложенной Лазарем Боичем в том же 1815 г., имя Арсич значится первым в алфавитном списке представителей нового периода сербской литературы [Боичъ 1815: 25]. «Првой у народу свому писательки» посвятил в 1820 году Павле Берич свой перевод «Агатона» Виланда [БериЙ 1820]. В «Сербске летописи» за 1827 г. Георгий Магарашевич отмечал, что Арсич «у српско] литератури перва од свога нежнога пола изданием раз-лични по веЙо] части поетически д}ела внимание и почитанще себи добила»8. В 1833 г. писатель и переводчик Иоаким Вуич посвятил ей в благодарность за покровительство свое «Животоописание» и коротко

4 В периодизации сербского литературного языка, предложенной Б. Унбегауном, язык Арсич характерен для третьего, предреформенного, этапа, охватывающего 1780-е — 1800-е гг.: это язык «"славяно-сербский", близкий к русскому высокому "штилю"» [Толстой 1988: 100]. О «русской струе» и использовании русского языка в сербской литературе XVIII в. см.: [СкерлиЙ 1909: 194-221; Гудков 1977].

5 Эта маленькая книжка была посвящена женой арадского бургомистра Арсич просветителю Урошу Несторовичу — надзирателю народных «восточнаго несоединенаго Исповедания Училищ», в том числе и предуготовительного Староарадского. Арад — город в современной Румынии — стал в начале XIX в. одним из центров славяно-сербского просвещения [ПаниЙ 2015: 67— 69].

6 «Яко женскш полъ есть цветение на земли у вертограду Божш» [Арсичь 1814: 25].

7 Стихотворение было написано по радостному случаю произведения супругов в степень благородства «въ спомен щедро излиянныхъ Ими на отчественныя Музы милостей», случившегося 5-го декабря 1814 г., и подписано инициалами Г. Я[кшичъ].

8 «Летопис Матице српске» (1827), кш. 10, 18.

рассказал о печально сложившейся супружеской жизни своей благодетельницы [Вуичь 1833: 97-98]. Потом о ней на полвека забыли.

В конце XIX в. романтический образ Арсич как первой сербской писательницы нового времени был введен в национальный литературный пантеон Ильей Огняновичем и Данилой Живалевичем в статьях, опубликованных в журнале «Явор» [Огftановиh 1891; Живалевиh 1891]9. В этих и некоторых других работах была предпринята попытка реконструкции биографии Арсич, где подчеркивались мотивы несчастной судьбы писательницы, ее скорби по третьему мужу, объяснявшей, по мнению биографов, ее отказ от литературной деятельности, и ее легендарной красоте [Петровиh 1959: 63]. Во второй половине XX в. жизни и творчеству Арсич были посвящены несколько научных статей. В 2001 г. вышла ее «итоговая» биография, написанная Владимиром Ми-ланковым. В последние годы этот образ привлек к себе внимание исследователей женской литературы в южно-славянских странах и был растиражирован во множестве газетных и сетевых публикаций национально-патриотического характера.

Показательно, что заметное оживление общественного интереса к полулегендарной фигуре Арсич совпало с «чудесным» обнаружением ее портрета на фарфоровой чашке, случайно найденной одним из потомков ее первого мужа. Сообщивший об этом открытии автор (Ладислав Варга [Варга 2001]) даже представил себе картину, как юная красавица в своем роскошном салоне пьет чай из этой чашки работы известного австрийского мастера Бауэра, не предполагая, сколь ценным для потомков окажется ее образ два века спустя10. С тех пор этот портрет постоянно поме-

9 Любопытно, что в номерах «Явора» за тот же год печаталась драматическая поэма о первой женщине-поэте Сафо.

10 См. статью об Арсич в сербской Википедии: https://sr.wikipedia.org/wiki/ Евстахиjа_Арсиh (дата обращения: 01.06.2019).

щают в антологии и словари сербских писателей. Есть он, разумеется, и в сербской статье об Арсич в Wikipedia и ее английской версии. С публикацией этого сомнительного портрета мифологизация образа первой сербской писательницы получает свое логическое завершение.

Наиболее развернутую характеристику творчеству Арсич дает английская исследовательница и переводчица Селия Хоксворт (Celia Hawkes-worth) в книге, посвященной сербским и боснийским писательницам:

Вся ее деятельность как умудренной жизненным опытом женщины была вызвана желанием быть полезной и поучать современников с помощью своих практических советов в различных областях жизни и философских размышлений, которые она считала одинаково важными. Ее сочинения вдумчивы, красноречивы, серьезны и ясны. Они свидетельстивуют о ее впечатлительном уме и глубокой преданности своему делу в эпоху, когда участие сербской женщины в какой-либо литературной деятельности было почти неслыханным. Исследователь XX века Милан Богданович указывает на то, что интонация ее сочинений отличается от сочинений мужчин-современников и выдает специфически женское начало11 [Hawkesworth 2000: 93; здесь и далее перевод мой. — И. В.].

В настоящей статье речь пойдет о второй, гораздо более амбициозной, нежели «СовЬт матерний»12, книге Арсич, вышедшей в Будиме в 1816 г. с указанием имени сочинительницы. Ее полное название — «Полезная размышлешя о четырехъ годишнихъ временехъ, съ особеннымъ при-бавлешемъ о Трудолюбш человека, и оттуду происходящей всеобщей ползЬ, сочиненна и на свЬтъ издана Еустах1ею отъ Арсичь» [курсив мой. — И. В.].

2. Очаровательная энциклопедическая личность В 1891 г. «Полезным размышлениям» Арсич посвятил библиографическую заметку Д. Живалевич, отметивший европейскую образованность ее сочинительницы, знакомой со многими научными вопросами [Живалевип 1891: 141]. Исследователи творчества Арсич указывают, что ее «Размышления» написаны под влиянием западной предроман-тической (сентиментальной) литературы, освещают широкую проблематику на границе философии, этики, истории, естественных наук, анатомии, физики и религии и вводят в сербскую литературу жанр

11 [B]etrays a specifically feminine quality».

12 В целом эта книжка вписывается в ряд родительских наставлений юношеству, популярных как в церковно-славянской школьной традиции, так и в секулярной просвещенческой (ср. советы матерей и воспитательниц де Бомон, Жанлис и

т. д.). О риторических особенностях и идеологии этой книги см.: [|овиЙевиЙ 2014].

феминистического эссе («феминистеског есе]а») [Koch 2007: 28; Кох 2007: 161]. Автора «Размышлений» называют талантливой писательницей и поэтессой, подражавшей немецким, французским и английским сентименталистам. Одна из первых исследовательниц ее творчества предположила, что Арсич была еще и талантливой переводчицей, включившей в «Полезные размышления» свое вольное переложение «Времен года» Дж. Томсона, сделанное с «какого-то немецкого перевода» [ПетровиЙ 1959: 68]. Стихотворения, вошедшие в «Размышления», печатаются в антологиях сербской литературы как оригинальные [Ле-сковац 1953; МилославлевиЙ 2004; РадовановиЙ 1981]. В 2013 г., то есть почти через двести лет после первой публикации, тщанием общества румынских сербов книга Арсич была перепечатана в Темишоаре с предисловием, примечаниями и приложением известного нам портрета писательницы [АрсиЙ 2013].

В своей книге С. Хоксворт дает подробный обзор содержания «Полезных размышлений», который мы приведем полностью как отправную точку для наших собственных наблюдений и размышлений:

Предисловие предупреждает читателя об опасности оказаться во власти мнимостей и иллюзий и использует метафору театра для того, чтобы показать, как привлекателен, но обманчив и зачастую губителен для человека материальный мир. Автор призывает читателя изучать этот мир с осторожностью и полагаться на собственный разум и силу критического суждения, которые позволяют ясно видеть правду за обманчивой наружностью.

За предисловием следует гимн божественной славе, превосходящей все земные виды славы и подчеркивающей подчиненность человеческого разума, воспеваемого в книге, высшей власти Создателя.

В состав книги входят два длинных раздела-сочинения и многочисленные короткие статьи-фрагменты. Первое из длинных сочинений посвящено теме четырех возрастов человека — детству, юности, зрелости и старости [. . .]. В жизни любого человека есть время для беззаботного веселья, время для избавления от иллюзий, время для размышления и для того, чтобы поделиться с другими мудростью, накопленной в результате полезной и добродетельно прожитой жизни.

Второе длинное сочинение состоит из стихотворений на каждое время года, за которыми следуют аллегорические рассуждения в прозе, опять же посвященные четырем фазам человеческой жизни. Часть этих отрывков выражают, несмотря на некоторую неловкость языка изложения, достаточно сложные философские мысли.

Короткие фрагменты охватывают самый широкий круг вопросов: полезность философии для человеческого рода; простор для деятельности человека в обществе; любовь к Богу, отличающая человека от животного;

значение трудолюбия; важность воспитания в себе таких положительных чувствований, как умение довольствоваться малым и не становиться рабом страстей; представление о человеке как, в первую очередь, биологическом существе; воспитание разума путем учения, приближающего читателей к достижениям великих европейских народов; благотворное влияние природы; необходимость культивирования хорошей крови13 — интригующая смесь научного языка с философией и этикой; приуготовление себя к смерти без страха; тайная связь между всеми сторонами сложной человеческой личности; место человека между землей и небом и Театр жизни; образование как путь, помогающий людям сообща приблизить более просвещенное будущее, в прямом соответствии с волей Господа.

Книга завершается несколькими медитативными стихотворениями в форме молитв и гимнов, в которых автор обращается к мысли о смерти и прямому общению с Богом в безмолвии ночи, и все сочинение заключается последней прощальной молитвой [Hawkesworth 2000: 95-96; курсив мой. — И. В.].

Из этого детального обзора Хоксворт выводит образ замечательной сербской женщины периода национального возрождения:

Эта книга открывает нам замечательную личность, мудрую, рассудительную, хорошо начитанную, с огромной жаждой знаний и непреодолимым желанием поделиться этой стастью с соотечественниками. Тематический диапазон этой книги неизбежно условен в контексте идей Просвещения, которые она продвигает и, таким образом, является в известной степени анахроничным для времени появления книги. Между тем, в авторском контексте эта книга представляет собой яркий и убедительный документ, предлагавший своим читателям значительное разнообразие тем для ознакомления и размышления. Книга также впечатляет многообразием представленных в ней стилей и жанров: Арсич уверенно себя чувствует как в простом стихотворении, славящем природу, так и в мистическом гимне Богу и сложном рассуждении о биологии человека и морали [Hawkesworth 2000: 96; курсив мой. — И. В.].

Еще дальше в своей апологии Арсич идет польская исследовательница Магдалена Кох. По ее мнению, случай Евстахии Арсич представляет собой особый литературный феномен, выражающий страстное стремление славянской женщины к знанию и способность говорить и писать о нем на своем собственном, индивидуальном языке [Koch 2007: 32—33].

В самом деле, Арсич, владевшая, как указывают ее биографы, несколькими европейскими языками (в частности, немецким, английским, румынским, латинским, греческим и французским), следовала

«[T]he need to cultivate good blood».

13

в своем сочинении сентиментально-просветительской традиции второй половины XVIII в., и ее книга полезных размышлений была одной из первых философско-дидактических книг на славяно-сербском языке.

Но была ли она автором этого дидактико-метафизическо-лириче-ского сочинения? В предлагаемой статье мы покажем, что представления об оригинальности, европейской образованности, космополитизме, личном тоне, философском даре и поэтическом таланте Евстахии Ар-сич сильно преувеличены и что ее авторский образ, как мы полагаем, является культурным конструктом, созданным на определенном этапе формирования сербской национальной литературы и востребованным и переосмысленным в более позднее время.

Здесь необходимо оговориться. Мы не ставим под сомнение сложившееся представление об Арсич как хронологически первой сербской писательнице нового времени. Наша задача — историоризировать литературный образ сочинительницы «Полезных размышлений», декларированный на титульном листе ее книги. Иначе говоря, нас интересует, из чего (раздел 3), как (4-5), в каких условиях (6) и с какой целью (7-8) сделано главное сочинение Евстахии Арсич из Арада.

3. Материал и традиция

Начнем с того, что непосредственное влияние на Арсич оказала не немецкая (английская или французская), но русская литература XVIII в., с которой немногочисленная сербская образованная элита XVIII — начала XIX в. была хорошо знакома [Скерлиh 1909: 208-211]. Более того, как нам удалось установить, «Полезные размышления» Арсич (за исключением очень небольшого числа вставок, написанных на славяно-сербском языке, отличном от сербско-русского или даже чисто русского языка помещенных в этой книге текстов) являются компиляцией статей, трактатов и стихотворений, опубликованных в российских журналах и сборниках конца 1780-х — начала 1810-х гг. (большей частью без указания имен переводчиков, но с более или менее детальными указаниями на иностранное происхождение их текстов). Эти произведения были перенесены в книгу целиком или в сокращении и подвергнуты минимальному редактированию14:

14 Заметим, что шрифт «Полезных размышлений» Арсич идентичен шрифту, использовавшемуся в журнальных изданиях московской университетской типографии «Приятное и полезное препровождение времени», «Иппокрена» и др. [Шицгал 1974: 69].

Содержание «Размышлений»

Предслов1е (Благоразумии

читатели!)

Слава (1-4)

Четыри Возраста человека. I. Младенецъ. II. Юноша. III. Мужъ. IV. Старецъ (5-18)

Ф^осо<^а (18-20)

Человекъ в общенш живота (20-22)

Четыри времена годишня. Весна (23-35), Лето (36-53), Есень (54-70), Зима (71-81)

О трудолюбш (82-89)

(Человекъ одареный разумомъ, упражняющшся въ науках и художествахъ) (90-92)

Источники

Источник не установлен (какое-то церковно-славянское поучение, опубликованное в России в середине XVIII в.?).

Н. Д. Иванчин-Писарев. Истинная слава // Вестник Европы. 1814. Т. 75. С. 60-67

[И. Вердмюллер?]. Четыре возраста человеческие // Приятное и полезное препровождение времени. 1796. Ч.10. № 79. С. 401-410

Отрывки из философии [Вейсса] // Пантеон славных российских мужей. 1816. Ч.1. С. 63-64 (перевод 1807 года?)

[Н. М. Карамзин]. Человек в общении с Богом через религию. Из «Статей из Contemplation de la nature, Боннетова сочинения» // Детское чтение для сердца и разума. 1789. Т. 2. Ч. 19. 165-205

[Н. М. Карамзин]. Весна, Лето, Осень, Зима [прозаическое переложение «The Seasons» Дж. Томсона] // Детское чтение для сердца и разума. 1787. Ч. 9. С. 195-205. Ч. 10. С. 193-207. Ч. 11. С. 193-207. Ч. 12. С. 193-206.

[Н. М. Карамзин]. О Досуге. Сочинение Философа Гарве // Московский журнал. 1792. Ч. 6. 167-176.

[Н. М. Карамзин]. Человек, одаренный разумом, упражняющийся в науках и художествах. Из «Статей из Contemplation de la nature, Боннетова сочинения» // Детское чтение для сердца и разума. 1789. Т. 2. Ч. 19. С. 165-205.

15 В настоящей статье мы ограничимся лишь выявлением русских источников «сочинений» Арсич. Подробное сличение последних с русскими переводами и их оригиналами выходит за пределы поставленной нами в этой работе задачи.

О удоволствш(92-97)

(Человекъ разсматриваемый како существо телесно). Человекъ (98-100)

О Природе Человека (100-107)

Просвещеше Нацш и человеческаго рода (108-117)

Изъ согледашя Природы:

1. Невидимое кругообращеше.

2. Приуготовлеше сока нервъ.

3. Смерть. 4. О молчанш природы. 5. О уверенш всехъ народовъ о будущемъ. 6. Изъ жизни человека. 7. О определенш человека посмерти. 8. О будущихъ откровешяхъ. 9. Заключен1е (118-145)

Молитва отходя ко сну (145-146)

Нощныя размышлешя (146-145)

Гробъ (154-156)

[Н. М. Карамзин]. Годвин У. Нравственные опыты. Английского доктора Годвина. I. Об удовольствиях // Пантеон иностранной словесности. 1798. Кн. 3. С. 54-61.

[Н. М. Карамзин]. Человек, рассматриваемый как существо телесное. Из «Статей из Contemplation de la nature, Боннетова сочинения» // Детское чтение для сердца и разума. 1789. Т. 2. Ч. 19. С. 165-205.

[Н. М. Карамзин]. Homo Duplex: Внутренний человек двойствен. Бюффон // Пантеон иностранной словесности. 1798. Кн. 2. С. 54-69.

Просвещение наций и человеческого рода // Иппокрена, или Утехи любословия. 1799. Ч. 3. С. 33-40.

[Феофилакт Покровский]. Философические отрывки из созерцания природы // Иппокрена, или Утехи любословия. 1799 год. Ч. 1. С. 97-120, 145-150.

Митрополит Платон. Молитва отходя ко сну // Поучительные слова при Высочайшем Дворе. С.-Петербург, 1780. С. 229.

Нощныя размышления // Картина бытия помышлением созерцаемая, или умственное воззрение на драгоценность жизни. Перевод с Англинскаго языка. Москва, 1798. С. 12-21.

[Н. М. Карамзин], «Кладбище» [впервые опубл. в «Московском журнале» за 1792 г. под названием «Могила». Ч. 7. Кн. 2. С. 109-111].

Слово надъ гробное («Надежда и щастие сад мне опрощайте...») (156)

Тестаментъ (157-159)

[В. Теплов]. «Надежда, щастие, прощайте» [перевод дистиха из Греческой антологии (Ап1. Ра1. 9.49). Завершающие строки кн. 3 «Жиль Блаза» А.-Р. Лесажа (см. также четверостишие В. Подшивалова: [Добрицын 2008: 417])

Иоанн Златоуст. Из 3-й и 4-й бесед // Святаго отца нашего Иоанна Златоустаго архиепископа Константинопольскаго беседы на первую моисеову книгу Бытия переведенныя с Греческаго на Российский язык. Ч. ¡-II. С.-Петербург, 1766

В качестве иллюстрации приведем четыре (любимое число Арсич) взятых наугад фрагмента из ее книги и сравним их с русскими текстами-источниками:

1. Составъ, изъ коего вся отделешя въ теле челов'Ьчест'Ьмъ, происходятъ, есть кровь. Изъ нее отделяется, желчь, слына, семенная житкость и сокъ нервъ, весма достойны примечашя особито тыя премены, кои происходе съ последнимъ въ разныхъ перюдахъ жизни [Арсичь 1816: 121-122].

2. Милый и кротчайшш! колиюя примамляемые красоты его! онъ подобенъ Ангелу, сама любовь небесная всемогущею десницею образовала его. Чело его прекрасно као Май, чистая непорочная душа мяетъ въ голубине очш его. На лилейныхъ образахъ распускаются пупки ружицы, играетъ нежная брадица его; радосте разливается во тонкихъ жилахъ его; на руменыхъ устахъ покоятся прелестныя Грацш [Арсичь 1816: 5].

1. Составъ, изъ котораго все отделешя въ теле человеческомъ происходятъ, есть кровь: Изъ нее отделяется желчь, слюна, семенная жидкость и сокъ нервъ. Весьма достойны примечашя особливо те перемены, которыя происходятъ съ последнимъ въ разныхъ перюдахъ жизни [Иппокрена 1799: 102].

2. Милая крошечка, ах! сколь непринужденны красоты его! он подобенъ Ангелу. Сама любовь небесная всемогущею десницею своею образовала его. Чело его прекрасно, какъ Май. Чистая непорочная душа мяетъ уже в голубыхъ глазенкахъ его; на лилейныхъ щечкахъ распускаются алыя розы, и играетъ нежная улыбка; радость разливается въ васильковыхъ жилкахъ его; на алыхъ устахъ его покаятся прелестныя Грацш [Приятное и полезное... 1796: 401].

3. Безмолвiе, мрачность, величественная чета, о Вы, коихъ присутствiе укр'Ьпляетъ душу, и коихъ невидимая сила возставляетъ падшаго уныше человека, и утверждает его на собственномъ разум'Ь! способствуйте мн'Ь! [Арсичь 1816: 147].

4. Често жаркш югъ собираетъ силную непогоду и погубляетъ дЪлашя ц'Ьлаго года, сначала едва движутся верьхови древесъ и тихш шумъ чуесе среди колебающихся нива, когда в'Ьтаръ усилится, тогда вся атмосфера приходитъ въ волноваше и ужаснымъ рвенiемъ весь мiръ трепетати станетъ, тогда главе древесъ приклоняются до самаго корена ихъ, и покрываютъ землю зеленымъ листьемй [Арсичь 1816: 60].

3. Безмолвiе, мрачность, величественная чета, о вы! коихъ присутствiе укр'Ьпляетъ мою душу, и коихъ невидимая сила возставляетЬ падшаго въ уныше человека, и утверждаетъ его на собственномъ разум'Ь, способствуйте мн^! [Картина бытия 1789: 12].

4. Часто жаркой Югъ собираетъ сильную непогоду и погубляетъ работы Года. Сначала едва движутся верьхи деревъ, и тихой шумъ слышенъ среди колеблющихся нивъ. Когда же в'Ьтръ усиливается; когда вся атмосфера приходитъ вЪ волнеше и ужаснымъ ревомъ весь мiръ трепетать заставляетъ: тогда глава л'Ьсовъ преклоняется до самаго корня ихъ, и покрываетъ землю незрелыми листьями [Карамзин 1787а: 198].

Совершенно ясно, что перед нами не оригинальное произведение, а de facto сборник (или антология) «красот» русского нравоучительного сентиментализма (в основном московских журналов конца 1780-х — 1790-х гг.), составленный и «несколько осербленный» (выражение Н. И. Толстого [Толстой 1988: 216]) и архаизированный его благочестивой ценительницей. Принципом отбора заимствованных текстов, насколько мы можем судить, является их отношение к заглавной теме книги — размышления о четырех временах года и степенях жизни. Очевидна генетическая связь этого сборника не только с обычными для века Просвещения собраниями поучений, занимательных сведений, переводных «магазинов» (З. Орфелин, П. Стойшич) и «физико-теологических» размышлений, но и со старинной славянской традицией «вертоградов», церковношкольных сборников и тематических коллекций душеполезных размышлений, — традицией, «не исчезнувшей даже в XVIII веке на юге славянства и на Руси в среднем и нижнем течениях "века просвещения"» [Сперанский 1904: 566; Idem 1963: 101-102].

Конечно, уже сами по себе выбор и объединение заимствованных из чужой литературы текстов в одну книгу могут быть интерпретированы как творческий акт составителя, но удивляют масштаб этих практически дословных, «одноязычных», заимствований и лингвистическая неоднородность — вплоть до какофонии — книги в целом: церковно-

славяно-сербское вступление сменяется чуть осербленным русским книжным языком XVIII в., в состав некоторых русских текстов введены сербские (диалектные) интерполяции, замена отдельных русских слов, букв и грамматических форм на сербские проводится крайне непоследовательно. Добавим также, что в книге отсутствует какой-либо план, нет оглавления, стихотворные тексты написаны в разных версифика-ционных системах, есть большое число опечаток и незаконченные предложения. Создается ощущение, что «Полезные размышления» — в отличие от другого сочинения Арсич, «СовЬт матерний», — написаны на двух (или даже трех, если считать церковно-славянские вставки из Псалтири) языках и на скорую руку, и это торопливое «смешенье» трудно объяснить исключительно диглоссией сербской элиты и неустоявшимся (еще не состоявшимся) сербским литературным языком и еще не кодифицированной грамматикой того времени [Hawkesworth 2000: 96].

Единственное, что соединяет части этой книги, помимо общей (и то не для всех текстов) темы, — это указание на то, что все они «сочинены и на свет изданы» госпожою Евстахиею Арсич в венгерском Будиме в 1816 г.

Разумеется, заимствование сербским автором начала XIX в. русских литературных произведений является вполне рядовым явлением. Исследователь русско-сербских литературных связей П. А. Кулаков-ский писал, что

русская рукопись или печатная книга в общем сознании была также и сербскою, понятною и, так сказать, своею для тогдашнего просвещенного серба, а если при переписке или перепечатке производились в таком русском произведении некоторыя перемены в выражении, то оне были ничтожны и часто крайне непоследовательны.

Более того, «в общем сознании сербов готово было укрепиться убеждение, что язык русской письменности XVII и даже XVIII века есть именно тот литературный язык, которым должна пользоваться сербская письменность» [Кулаковский 1903: 1-2]16. Исследователи указывают, что в основе «сербской эксплицитной и имплицитной поэтики перевода XVIII в.», наиболее ярко представленной в творчестве Доси-фея, была классицистическая и просветительская «концепция перевода-адаптации» [Сибинович 1989: 36-37]17. В то же время историкам

16 Личные библиотеки образованных сербов вплоть до конца 1810-х гг. включали в основном церковно-славянские и русские книги. Русские священники постоянно приглашались сербскими дворянами и богатыми купцами в качестве учителей [Заболотский 1908; Скерлич 1909: 208-211]).

17 Первым сербским переводом из русской поэзии XVIII в. М. Сибинович называет перевод Дошеновича «Разговора с Анакреоном», автор которого, по мнению

литературы известны почти дословные «переводы» на славяно-сербский произведений русских поэтов XVIII в., причем без указания на авторство или с присвоением себе оного (ср. подобные «переводы» од Державина [Францев 1924: 60-61; Заболотский 1908: 282-283; Сибино-вич 1989: 37])18. Известны сербской образованной элите были и произведения Карамзина (правда, до сих пор считалось, что первые переводы из его сочинений появились на сербском языке значительно позже [Ву-летич 1976: 113-115]).

И все же случай Арсич, до сих пор не замеченный в литературе о сербско-русских литературных связях, представляется нам заслуживающим особого внимания. Речь, повторим, идет о 160-страничной книге, целиком составленной из почти не обработанных русских переводов европейских авторов XVIII в.19

Где могла познакомится жена арадского бургомистра с этими текстами? Московские сентиментальные журналы и альманахи, разумеется, могли находиться в личной библиотеке четы Арсич или в арадском школьном книгохранилище (имя Арсич часто встречается в списках субскрибентов первой трети XIX в. [Петрович 1959: 64-65])20. Русские книги и журналы можно было купить в новосадской книжной лавке, найти в библиотеке королевского Пештского университета или в книжных собраниях просвещенных сербов, тяготевших к русской культу-ре21. Вполне вероятно, что помощь в создании и публикации сборника

исследователя, стремится отойти от русского текста и изменяет смысл оригинала [Сибинович 1989: 30-31].

18 Сибинович утверждает, что переведенная и «присвоенная» Стаматовичем ода «На смерть князя Мещерского» (у сербского автора — «Плач на смерть преосвещенейшего Г. Иосифа Путиника, епископа темишварского и пр.») является не плагиатом, но поэтической переработкой, обусловленной стремлением переводчика «передать сербскому читателю с помощью церковнославянизмов высокий стиль произведения, выражающего печаль в связи с кончиной высокопоставленного лица» [Сибинович 1989: 37] и создать «новое, свое произведение» [Сибинович 1989: 38]. Такие переводы, по мнению исследователя, следует рассматривать в контексте острой «дискуссии вокруг славяно-сербского и русско-славянского литературных языков» [Сибинович 1989: 31-32].

19 Заметим, что сербский просветитель Йован Раич в своем собрании «избранных историй» «Цветник» (Будим, 1802) указывал, что это перевод немецкой книги Лссв!арМ1о1о£рса. Составитель близкого книге Арсич по жанру сборника «Должности человека» Петр Стойшич также указывал в заглавии, что его написанная на славяно-сербском языке книга «изъ разныхъ иностранныхъ изданш» собрана «и во едино тЬло» составлена (Будим, 1816). «Смешенье языков» в книге Арсич выделяет ее на фоне других книг того времени, написанных на славяно-сербском языке, включая ее собственную книгу «СовЬт матерний».

20 Теоретически можно допустить, что в ее распоряжении уже был какой-то готовый рукописный сборник (прототекст), привезенный из России или составленный в Сербии.

21 Между тем следует отметить, что указанных выше журналов нет в «Каталоге разних церковних, молитвених, исторических и школских сербских и славенских

Евстахии Арсич мог оказать кто-то из покровительствуемых ею и ее мужем знатоков и почитателей русской словесности, вроде упоминавшегося выше Г. Якшича, жившего в царствование Павла I в России и писавшего стихи как по славяно-сербски, так и по-русски22, или переводчика Павла Берича, впоследствии посвятившего Арсич свой перевод виландовского «Агатона»23. (Разноязычность и хаотичность сборника вполне может объясняться участием в его создании нескольких сотрудников-переписчиков.) Как бы то ни было, работа составителя «Размышлений» в целом свелась к тому, чтобы «христианизировать», «авторизовать», «национализировать» и «феминизировать» переведенные российскими авторами-мужчинами сентиментальные тексты.

4. Обароченный сентиментализм

Начнем с того, что Арсич последовательно архаизирует (славянизирует) язык русского сентиментализма и стремится избежать крайностей его идеологии в соответствии с религиозно-нравоучительной традицией, влиятельной в сербской литературе XVIII в. Можно сказать, что она переводит русскую сентиментальную прозу и поэзию назад, в досе-кулярную или полусекулярную барочную традицию24. В этом смысле заглавие и композиционный принцип книги Арсич (времена жизни-года) свидетельствуют не столько о непосредственном влиянии на нее просветительского сентиментализма, сколько о восприятии ею русской сентиментальной топики сквозь призму старой религиозно-аллегорической традиции изображения четырех «степеней» природы и жизни (о ее сербском изводе см.: [Thomson 2000: 262-263])25. С. И. Николаев любезно указал нам в этой связи на славянскую параллель к творчеству Арсич — барочные сочинения «первой» польской поэтессы XVIII в. Эльжбеты Дружбацкой (Elzbieta Druzbacka, ок. 1695-1765),

книг, которща наход^атда у г. Дам^ана Каулици] книгопродавца в Новом Саде» (Будим, 1804).

22 Известно, что Якшич изучал философию в Пеште и был хорошо знаком с просветительскими идеями. Состоял на русской военной службе и в 1801 г. получил от Павла I мальтийский орден. Хорошо знал русскую литературу конца XVIII в. В 1817 г. вернулся в Россию, где опубликовал несколько своих сочинений [Достян 1989: 16-23].

23 Немецкий путешественник по сербским землям О. фон Пирх приписал этот перевод Арсич (равно как и переводы «Задига» Вольтера и «Времен года» Томсона) [Pirch 1830: 166-169].

24 Обращение Арсич с «чужими» текстами ближе переводческой практике Симеона Полоцкого [Николаев 2004: 11-19], нежели переводам-переложениям Карамзина.

25 Барочный характер носит и Предисловие к книге Арсич, в котором «широкий свет» сравнивается с театральным позорищем. О сербской барочной традиции см.: [ПавиЙ 1970].

выпустившей в 1752 г. свой единственный сборник «духовных, панегирических, моральных и светских стихотворений», включавший «Ор18аше с21егесЬ с2^с1 гоки» (сборник был издан тщанием ее друга и патрона, назвавшем ее в предисловии «польской Сапфо» и «Сарматской музой») [ИашкезшогШ 2001: 18].

Приведем наиболее яркий, с нашей точки зрения, пример идеологической архаизации Арсич заимствованных источников (причем при их почти дословном цитировании в тексте книги!). В состав «Размышлений», как указано в названии книги, Арсич включила «особенное прибавление» «О Трудолюбии человека, и оттуда происходящей всеобщей пользе». Как мы установили, источник этого текста — карамзин-ский перевод из Гарве, датируемый 1792 г. и потом перепечатанный во всех изданиях «Пантеона иностранной словесности». Но в этот текст, заимствованный Арсич почти дословно, включены несколько принципиальных (если не сказать полемических) изменений.

Прежде всего, Арсич меняет слово «досуг» на слово «трудолюбие» в заглавии и во всем тексте фрагмента и таким образом переводит важную для карамзинского сентиментализма апологию вольному состоянию человека (условие «спокойной деятельности») в традиционное для жанра религиозно-педагогических поучений прославление трудолюбия как христианской добродетели:

Карамзин, «О досуге, сочинение философа Гарве. Досугъ есть нпчто святое»

Подъ досугомъ разумею я то состояше человека, въ которомъ ему свободно заниматься т,мъ, что для него пр!ятн,Ье ... Досугу противны два рода жизни: жизнь д,ловаго человека и разс,янная жизнь [Карамзин 1792а: 167].

Кто можетъ говорить о досуг,, не упомянувъ о сельской жизни и наукахъ? Нигд, досугъ такъ не прiятенъ, какъ въ деревн,; никакимъ предметомъ не можетъ онъ быть столь хорошо занятъ, какъ науками [Карамзин 1792а: 172].

Арсич, «О трудолюба»

Подъ трудолюбiемъ я разум,вамъ то состояше человека, въ коемъ ему свободно предузимати д,ло то, кое за н,га прiятнiе... Трудолюбш противни два рода жизни: жизнь д,лательнаго человека, и разс,яшя жизни [Арсич 1816: 82].

Кто можетъ говорити о трудолюбш, а не поминати всегда сельскую жизнь и науку? Ни гди трудолюбiе ше тако прiятно, као въ сел,; но никаковымъ предметомъ не можетъ онъ быти полезанъ и способанъ, као наукомъ просв,щеный [Арсич 1816: 87].

Отъ досуга весьма отлична праздностъ; мя последняя есть бездействiе, а досугъ есть внешняя возможность произвольной, самоизбранной, и следственно благороднейшей деятельности [Карамзин 1792а: 127].

Съ другой стороны уединеше и прилежное ученье скорее всего могутъ наскучить въ городскихъ стенахъ, даже и тому, кто безъ помощи другихъ людей умеетъ находить удовольствiе [Карамзин 1792а: 176].

Отъ трудолюбiя весма отлична празность, ленивацъ ничего самъ способанъ обрести, но аще что и наследитъ, твердостш, безъ добродетели и благодеяния хранитъ [Арсич 1816: 83].

Но прилежное учеше скоро можетъ украсити ю, и тако понравится ему и находитъ удоволствiя, и кроме градскихъ стенахъ, способныхъ и разумныхъ людей [Арсич 1816: 89].

Во-вторых, Арсич архаизирует карамзинский стиль и включает в русский текст вставку о добродетельной жизни, написанную на славяносербском языке. Наконец, в-третьих, условием деятельного счастья в сельском уединении Арсич называет, в отличие от Карамзина-Гарве, не искреннего друга, любящего науки и природу, а благочестивую жену, разделяющую любовь своего супруга к учению и природе (программный перевод Карамзина превращается таким образом в апологию добродетельной семейной жизни, характерную для религиозно-моралистической традиции):

Карамзин: И когда есть у него другъ, который подобно ему любитъ Природу и Науку; естьли обстоятельства позволяютъ ему еще делать благодеяния некоторымъ людямъ, и служить другимъ: тогда въ сельской жизни своей будетъ онъ совершенно деятеленъ, и насладится всемъ щасиемъ, которымъ человекъ, по ограниченной своей натуре, можетъ здесь наслаждаться [Карамзин 1792а: 176].

Арсич: а еще коему осмеивается щасие: имать ли супругу, любезнаго друга своего подобно ему, коя любитъ природу и науку; и когда обстоятельства дозволяют имъ, творити благодеяшя нищимъ, и добродетелш служити другимъ, тогда въ селской жизни своей будетъ онъ совершенно деятелен, и насладится всемъ щасиемъ, коимъ человекъ, по ограниченной своей натуре, можетъ зде наслаждатися [Арсич 1816: 89].

В свою очередь, полное отсутствие указаний на источники в книге Ар-сич свидетельствует об укорененности ее литературного сознания в старой книжной традиции, считавшей статус текста выше статуса автора [Левин 1995; Варда 2016]. Конечно, анонимные заимствования и так называемые литературные кражи были типичны или даже «пандемич-

ны» для светской словесности XVIII в. ^к 1998; Cимaнков 2015], но, в отличие от средневекового (точнее, бapочного и paнне-пpоcвещен-ческого) пpедcтaвления об aвтоpcтве, они в эту эпоху понимaлиcь кaк проблемные и не paз cтaновилиcь причиной литеpaтypных споров и cкaндaлов [Hиколaев 2004]. Пpимечaтельно, что к концу этого столетия в русской cентиментaльной тpaдиции тaкие зaимcтвовaния cтaли воcпpинимaтьcя кaк этически недопустимые. Taк, Кapaмзин оcyждaл «некоторых из нaших писцов, или пиcaтелей, или переводчиков» зa то, что они поcтyпaют «непростительнейшим обpaзом», обмaнывaя простодушную публику ш счет aвтоpcтвa публикуемых ими переводов: «Caмaя гpaждaнcкaя честность обязывaет нac не пpиcвaивaть себе ничего чужого, ни делaми, ни cловaми, ни молчанием» [Кapaмзин 1791: 218].

Очевидно, что Арсич былa кpaйне дaлекa от пpедcтaвлений об aв-торстве, которые в 1810-е гг. более или менее утвердились в литеpaтyp-ной тpaдиции, откyдa онa зaимcтвовaлa все тексты для своей книги. ^apbrn принцип ота пpименилa к новому мaтеpиaлy, yвенчaв получившийся том своим собственным именем26.

В этой связи веcьмa покaзaтельным является почти дословное ис-пользовaние Арсич переводов caмого Кapaмзинa (последний печaтaл их aнонимно, но угазь^л, откyдa они были взяты). Taк, в зaключитель-ную чacть «Faзмышлений» онa включaет стихотворный дталог «Гроб», который польcкaя иccледовaтельницa ее твоpчеcтвa, не знaвшaя о его источнике, нaзвaлa «средневековой моpaлиcтичеcкой сценой», paзы-гpывaющей пессимистическое и оптимистическое пpедcтaвления о смерти [Koch 2007: 31]. Ha caмом деле, это стихотворение Арсич является «несколько осербленным» переложением «Mогилы» («Клaдби-rn;a») Кapaмзинa (в свою очередь, вольного переложения стихотворения немецкого поэтa Л. Козетртеш (1758—1818) «Des Grabes Furchtbarkeit und Lieblichkeit...»).

Судя по всему, это былa пеpвaя пyбликaция произведения Кapaм-зинa в сербской литеpaтypе, и потому имеет смысл пpоцитиpовaть ее полностью en regard с русским оригишлом.

26 Одной из главных задач перевода в XVIII в. была разработка возможностей национального языка, способного выразить «мысль» и «чувство» подлинника [Левин 1995; Рак 1998; Rosslyn 2000] и даже соперничать с более престижным языком переводимого текста. Таким образом, перевод превращался в своего рода «seizure of power, more than anything else, any transfer of anything at all» [Lefevere, Bassnett 1990: 8]. Между тем, Арсич имеет дело с очень близким ей и ее окружению языком. Перед нами явно не соперничество переводчика с языком более «продвинутой» культуры, но своего рода культуртрегерское заимствование, вполне законное в ее литературной среде, но анахроничное в контексте «престижной» европейской (и русской) литературы 1810-х гг.

304 I

Гробъ (1816)

Первый Гласъ

Страшно во гробе хладной и темной! — Ветри дыхаютъ, гробы трясутся кости, рушется.

Другш Гласъ

Тихо во гробе, спящымъ спйоконо (sic!) Ветры дыхаютъ, прохладу даютъ, травки и цветки на гробу растутъ.

Первый

Мравы и червы, точетъ умершыхъ, Въ мудрыхъ главе жабе гнездятся красоту тела, змш щипаюте.

ДPУгiй

Крепокъ сонъ мертвыхъ, сладостенъ кротокъ;

Во гробе несть буры; нежшя птыци песни на гробе поютъ.

Первый

Тамо обытаютъ чернiе враны; Алчныя птице; хищше звери, Съ ревомъ копаютъ землю.

ДPУгiи,

Мали чверчекъ во траве зеленой, Со миломъ своюмъ дружиномъ тамо Отдыхаетъ, Голубъ спитъ на креспе умершыхъ.

Первый:

Запахъ со магломъ, густо мешася. пливаютъ тамо въ воздухе душномъ, древо безъ лшия кодъ главе стоитъ,

гЦру^^

Тамо строется во воздухе светломъ Пари благовонный любичици и любковъ босилка, цветкiи прекрасни муриса полнiи.

Первый

Путникъ боится мертвой юдоли; ужасъ и трепетъ чувствуя въ сердце, мимо гробiя спешите

Могила (1792)

Одинъ голосъ.

Страшно въ могиле, хладной и темной! — Ветры тамъ воютъ, гробы трясутся, Белыя кости стучатъ.

Другой голосъ.

Тихо въ могиле, мягкой, покойной. Ветры тамъ веютъ, спящимъ прохладно, Травки, цветочки растутъ.

Первой.

Червь кровоглавый точитъ умершихъ, Въ черепахъ желтыхъ жабы гнездятся, Змш въ кропиве шипятъ.

Второй.

Крепокъ сонъ мертвыхъ, сладостенъ, кротокъ;

Въ гробе нетъ бури; нежныя птички Песнь на могиле поютъ.

Первой.

Тамъ обитаютъ черные враны, Алчныя птицы; хищные звери Съ ревомъ копаютъ въ земле.

Второй.

Маленькой кроликъ въ травке зеленой Съ милой подружкой тамъ отдыхаетъ; Голубь на веточке спитъ.

Первой.

Сыростъ со мглою, густо мешаясь, Плаваютъ тамо въ воздухе душномъ; Древо безъ листьевъ стоитъ.

Второй.

Тамо струится въ воздухе светломъ Паръ благовонный синихъ фiялокъ, Белыхъ ясминовъ, лилей.

Первой.

Странникъ боится мертвой юдоли; ужасъ и трепетъ чувствуя въ сердце, Мимо кладбища спешитъ.

ДРУ"й

Путникъ возлагает, крестное зн и сматра обытель в,чнаго Mipa, тамо остается на в,ки [Арсичь 1816: 154-156].

Второй.

Странник усталый видитъ обитель В,чнаго мiра — посохъ бросая, Тамъ остается на в,къ [Карамзин 1792б: 109-111].

Хотя изменения, внесенные Арсич, являются незначительными (она скорее портит текст источника, нежели адаптирует его), несложно заметить, что «внутри» ее «Размышлений» это диалогическое стихотворение, принадлежащее кладбищенской поэзии XVIII в., включается в ряд лирических и нравоучительных медитаций о будущей участи человека и предваряет собой короткое стихотворение о «покое души», озаглавленное «Слово надъ гробное», и завершающий книгу прозаический «Тестаментъ», взятый из переведенных на русский бесед св. Иоанна Златоуста.

Иначе говоря, философия смерти, представленная в заимствованном из русской сентиментальной традиции стихотворении, оказывается составной частью гибридного барочно-просветительского образа благочестивой и мистически настроенной сербской писательницы, последовательно создаваемого в подписанной именем Арсич книге. Показательно, что разнородные литературные тексты, взятые ею из русских светских журналов, соединяются (сплетаются) друг с другом в ее сочинении с помощью стихов из Псалтири и заключительным словом «Полезных размышлений» является «Аминь» [Арсичь 1816: 159].

5. Натурфилософия Арсич

Что же представляет собой философия природы в книге Арсич, вызвавшая столь лестные оценки исследователей? Особый интерес здесь представляет самый длинный натурфилософический текст, включенный в «Размышления», — девять фрагментов о созерцании природы, истечении эфира из атмосферы, молчании натуры, будущих откровениях, кровообращении, «соке нервъ» и воздушных каналах, по которым созревшая душа человека переходит в вечность. Именно в этих физиоло-го-метафизических резиньяциях исследователи обнаруживают недю-жиный философский дар первой сербской писательницы («an intriguing mixture of scientific language with philosophy and ethics» [Hawkesworth 2000: 96]), ее энциклопедическую ученость, крайне редкую для сербской женщины того времени [Koch 2007: 32-33] и вообще уникальную для балканской культуры начала XIX в. [ПетровиЬ 1959: 69].

Как мы знаем, Арсич этот текст не сочиняла и не переводила, но практически дословно воспользовалась напечатанными в русском

журнале «Иппокрена» философскими фрагментами полунатуралистического-полумистического сочинения об «экономии природы, которая относится собственно к человеку, а особливо к его участи после сей жизни» [Приятное и полезное..., 1797: 189]. Эта публикация давно атрибутирована Феофилакту Покровскому — «философу горы Алаунской», тульскому учителю юного В. А. Жуковского и чувствительному собеседнику помещика-литератора А. П. Орлова, автора ультра-сентиментальных «Утех меланхолии»27. В очерке, посвященном Покровскому, H. C. Тихонравов предположил, что его сочинение представляет собой либо переложение «созерцания природы» Шарля Бонне, либо собственную вариацию «Алаунца» на натурфилософские темы [Тихонравов 1898: 35]. Татьяна Шшумова также связывает общие размышления Покровского о явлениях физического мира (кровообращение, движение тела под действием силы и т. п.) с трудами швейцарского естествоиспытателя решумова 2GG7: 27].

Между тем, как нам удалось установить, Покровский пользовался другим источником, имевшим мало общего с философией природы знаменитого ученого-натуралиста (не связан он и с влиятельной «Экономией природы» Карла Линнея). Ш самом деле тульский учитель и сочинитель перевел первую часть анонимной немецкой брошюры 1782 года «Die Öekonomie der Natur», озаглавленную «Über den Menschen und sein Schiksal nach dem Tode» (возможно, с французского перевода 1783 г.). Автором этого странного сочинения, представлявшего собой полемику с материализмом в целом и с «Système de la nature» Поля Гольбаха в частности [Curran 2G12: 181], был датский дипломат барон Анд-реас Петер фон Бернсторф (Andreas Peter von Bernstorff)28.

Вернемся к философическим рассуждениям Арсич. Мы видим, что ее книга является не только языковым, но и идеологическим коктейлем, в котором смешаны самые разные по своему происхождению ингредиенты. Популярный церковно-славянский сборник поучений о добродетели «Ифика Иерополитика», духовная поэзия Псалтири, беседы Иоанна Златоуста и молитва митрополита Платона, фрагменты из

27 Философские отрывки из созерцания природы // Иппокрена. 1799. Ч. I. 97-12G, 129-134, 146-15G. [Библиографическое описание было выше, может быть, здесь убрать?] Первая часть перевода Ф. Покровского, вышедшая ранее в «Приятном и полезном препровождении времени» (Иппокрена. 1797. Ч. 14-15), не привлекла внимания Арсич.

28 Эта книга была переведена на французский и английский языки и вызвала ряд едких критических откликов (см.: L'année littéraire [1783]. Vol. 4. P. 29G-315). Английский рецензент этой книги назвал ее «[A] strange whimsical rhapsody about nature and natural operations by an honest German, unacquainted with the most common facts» [The Critical Review 1791: 357]. Об атрибуции этой книги Бернсторфу см.: [Barbier 1822: 358; Nowitzki et al. 2G18: 421].

Бюффона и «Боннетова Созерцания природы» в переводе Карамзина, его же переложение томсоновских «Времен года», русские выдержки из философии «дамского писателя» Вейсса и юнговых ночных дум соединены в этой книге с мистической натурфилософией маргинального немецко-датского автора, переведенного на русский язык провинциальным учителем и философом-дилетантом.

Между тем, у этого смешения идей есть своя внутренняя логика или, точнее, задача. Новое (для молодой сербской литературы) вино Арсич разливает в старые мехи. Функция (натур)философских заимствований в ее книге заключается не столько в ознакомлении читателя с новейшими научными открытиями в физике, биологии, анатомии и проч., сколько в иллюстрации с помощью заимствованных примеров основных религиозных догматов и барочных аллегорий (мир как театр; возрасты или степени жизни-года-природы-бытия). Действительно, вся «научность» заключающего ее книгу трактата сводится к утешительному обращению сочинительницы к несчастным людям, «коих смутни часы поваждает меланколия с всемо следствиями» [Арсичь 1816 144]. Приведем это обращение en regard с его русским источником:

Арсич

(релтя) законъ есть превосходнейшая ут,шительница; она говоритъ о будущей жизни въ величественшхъ писашяхъ, изсл,дывающш духъ хот, тако узнати, фyзiческую возможность д,ла. Къ сему я толико способствова, колико могохъ, садъ схожду съ (театра) позорища, и одтаю своя испыташя изсл,дованш челов,комъ разумнымъ [Арсичь 1816 145].

Ф. Г. Покровский

Релипя есть превосходнейшая ут,шительница; она говоритъ о будущей жизни въ величественныхъ картинахъ. Изсл,дывающш духъ хочетъ также узнать физическую возможностъ д,ла. Къ сему я столько способствовалъ, сколько могъ. Теперь схожу съ театра и отдаю свои испыташя изсл,дованш людей разумныхъ [Иппокрена 1799: 150].

Еще одной — если не главной — функцией философических резиньяций в «Полезных размышлениях» является своеобразное повышение авторского статуса их сочинительницы, которая оказывается способной не хуже писателей-мужчин говорить на высокие метафизические темы в рамках все еще влиятельной в сербской литературе церковно-книжной культуры.

В то же время архаизирующее озвучивание Арсич чужого текста (вдвойне чужого — ведь она пользовалась русскими переводами английских, немецких и французских сочинений) не только свидетельствует об укорененности ее авторского сознания в старой книжной

традиции. Парадоксальным образом это цитирование представляет собой крайний случай показательного для предромантизма литературного усвоения (апроприации) заимствованного произведения, когда «чужое» начинает выражать и моделировать «свое», говорить о «собственных» мыслях и чувствах переводчика и учит читателя «правильно» выражать свои мысли и эмоции [Топоров 1981; Зорин 2016; Vinitsky 2015]. Причем, как показывает опыт Арсич, чем ближе язык оригинала к языку переводчика, тем, вероятно, легче и естественнее оказывается сам процесс вживания в «чужое» и выстраивание собственной литературной личности (мы бы назвали последний «эффектом Пьера Менара» — борхесовского героя, переложившего «Дон Кихота» с испанского на испанский с целью создания собственной авторской индивидуальности).

6. Партия сочинительницы

Рассмотрим образ создательницы «Размышлений» в актуальном для него историко-литературном контексте. Следует подчеркнуть, что литературная биография Арсич подозрительно коротка и, по сути дела, сводится к двум годам. В 1814 г. 38-летняя жена арадского градоначальника-просветителя и сторонница просвещенного Досифея публикует свою первую книгу, посвященную инспектору народных православных училищ в Пеште и Араде, только что представившему ее мужа к имперской награде. Потом она печатает вторую книгу и умолкает до конца своей долгой жизни. Первой сербской писательницей она названа была, как мы помним, в оде 1815 г., написанной по случаю получения супругами Арсич венгерского дворянства за просветительскую и благотворительную деятельность. После выхода второй книги Арсич ее имя включается в список новейших сербских сочинителей, составленный одним из покровительствуемых арадской четой авторов. Другой автор ее круга, посвятивший свой перевод из Виланда Арсич как «ревностной сей книги помощнице», ранее поднес, по ее поручению, 400 экземпляров «Полезных размышлений» в дар Сомборским подготовительным училищам [ГавриловиЬ 1970: 364-365].

После смерти Саввы Арсича (1824) выходит в свет только одна нравоучительная статья Евстахии (1829), также, по всей видимости, составленная из переводов и неизвестно когда написанная [Арсичъ 1829]29. Конечно, можно допустить, что ею были сочинены и какие-то

29 В состав этой дидактической статьи вошли 6 кратких притч и поученией: «Старацъ и три младийа» (несомненно, адаптация одноименной басни Лафонтена, популярной и в русской литературе XVIII в.: И. И. Дмитриев, Д. И. Хвостов), «Благоразумие», «Праведльивость», «Мужество», «Умереность», «Благопристойность», «Честность».

другие, не дошедшие до нас произведения30, но факт остается фактом: как писательница Арсич возникла и исчезла в период с 1814 по 1816 г., и ее скромная литературная деятельность тесно связана с начальным периодом в истории сербских и валахских православных школ в Австрии и пропагандой сербского мужского и женского образования последователями Досифея Обрадовича31.

Знаменательно, что обе книги Арсич появились в период активизации сербского книгоиздательства в Габсбургской империи, совпавший с окончанием наполеоновских войн, политикой австрийских властей в поддержку сербского народного просвещения и быстрым развитием второго сербского восстания против турок, поддержанного Российской империей и закончившегося признанием внутренней автономии османских сербов32. По нашим подсчетам, только с 1814 по 1816 г. в Будиме вышло около 50 книг гражданской печати на славяно-сербском языке, написанных в самых разных жанрах, причем заметную часть этих сочинений составляли переводы или переделки русских произведений и оды, посвященные сербскими авторами российскому царю — победителю Наполеона и освободителю Европы — и его австрийскому и прусскому союзникам [НоваковиЬ 1869: 94-106]33.

Восторженные (несомненно, навеянные русской поэзией XVIII в. — от Ломоносова до Карамзина) стихи о России — помощнице сербского народа и примере успешного решения стоящей перед сербами задачи национально-культурного становления — писал на славяно-русском (иногда почти не отличимом от русского) языке Григорий Якшич — автор оды в честь Арсич и ее мужа34:

30 Б. Панич предположил, что Евстафия была автором трогательной стихотворной эпитафии, выбитой на надгробии ее матери и мужа [ПаниЙ 2015: 72]. Сохранились письма и завещание Арсич, краткие воспоминания о ней современников и сведения о ее благотворительной деятельности в Араде [Idem 2014]. Биографические сведения об Арсич собраны в [Бугарски 2014; Idem 2016].

31 Хотя первую школу для сербских девочек повелела завести еще императрица Мария-Терезия в 1770-е гг. [ПавиЙ 1979: 77], историю систематического женского образования в Сербии обычно отсчитывают с 1840-х гг. [Dojcinovic, Pantelic 2014: 122].

32 Третья фаза, выделяемая Павичем в истории габсбургского просветительства славянских подданных империи [ПавиЙ 1979: 76-77].

33 Характерный пример такого сербско-русского творчества представляют собой стихи Г. Якшича, вышитые по канве державинской песни: «Громъ побЬды разгласися, / Да ликуетъ храбрый Русс, / Святый союзъ да хвалится, / Совокупно съ ними Пруссъ, / Славу Князей и союза / Да возвестить моя муза» [ЯкшиЙ 1814: 1].

34 Эпиграф к этой оде Якшич взял из патриотического стихотворения архимандрита Лукиана Мушицкого, посвященного сербскому литературному возрождению («Михаилу Вишковичу», 1811).

Грядетъ векъ златый и блистаетъ Парнасъ, приходомъ веселитъ; Отрадъ источникъ изливаетъ, Трудящымся славу делитъ.

Грядетъ, и волнами Дуная Къ Нептуну въ черный Понтъ бежитъ, Оттуду ж' гая весть новая

Ко хладному Норду* [сноска: Рогаа. — И. В.] спешитъ.

[...] Не музы л' кротки сему виною? Что Россiа уже цвететъ, Просвещенье есть причиною, Что знанiй светъ ныне блестетъ.

[...] В среде зависти, в среде гоненья — Созрелъ и у насъ наукъ плод, Как Досифеа была желанья, — Отверзаетъ темность нашъ Родъ.

[...] Въ дни наши узримъ векъ сатурнiй, Возникнетъ Греща и Римъ. На брезехъ Дуная Афини Увидимъ и 1ерусалимъ.

О том, что «Размышления» Арсич вписываются в контекст патриотической сербской литературы того времени, свидетельствует интерполяция, посвященная «многомудрому и милостивейшему» австрийскому императору, пекущемуся о народном просвещении и «преимуществах художников», и его отважному воинству, одно имя которого вызывает скрежет зубовный в роде Мохамедском. В эту вставку также включена апология душеполезного чтения и красот «славянского языка»:

[М]ожемо ли чувствовашя наша утаити отъ новина на нашемъ матернемъ езыку, изъ коихъ сва Царства, Цареве, места, и градове, сражешя, Полько-водце, наше Бранителе познаемо Чтешемъ нарави наше украшавамо, мысли обогащавамо, домостроенiемъ мудро управлямо, у трудолюбш прилежавамо, мысмо домохранителнице, као матице у кошницы [Арсичь 1816: 13].

Впрочем, едва ли и эту эмоционально-заряженную вставку (равно как и другие интерполяции на эту тему) можно назвать оригинальным (в современном смысле слова) творчеством Арсич. Перед нами не столько характерное для переводов XVIII в. «склонение» на национальные нравы или «подражание литературному авторитету с добавлением "от

себя"» [Николаев 2004: 6], сколько парафраз апологетических описаний мудрых жен, которые мы находим в церковно-славянской нравоучительной литературе и просветительских сочинениях Досифея.

Исследователи женской литературы в славянских странах [Blas 2014: 136; Francikova 2017: 10-11] обращают внимание на тот факт, что для формирования национальных культур первой трети XIX в. был характерен запрос на образ женщины-писательницы (некоторые феминистские критики видят в этом запросе своего рода wishful-thinking и форму контроля над женской субъективностью со стороны авторов-мужчин [Alexandrova 2014: 160-162])35. В отдельных случаях, как показал чешский ученый В. Мацура, этот культурный запрос приводил к созданию фиктивных писательниц, причем одним из способов такого мифотворчества было приписывание реальным женщинам (иногда уже отметившимся какими-либо сочинениями) произведений, написанных мужчинами от их имени36.

Не были ли амбициозные «Полезные размышления» мистификацией, созданной кем-то из патриотически настроенных арадских или пештских литераторов и опубликованной и распространяемой, с согласия самой Арсич, от ее имени? Иначе говоря, не является ли Арсич — реально существовавшая образованная женщина, сочинительница маленькой нравоучительной книжицы и добродетельная супруга арад-ского благотворителя и директора народных приготовительных училищ — такой полезной для общенационального дела литературной маской или, перефразируя выражение Ю. Н. Тынянова, «мнимой»37 (точнее, полумнимой) писательницей и философкой?

У нас нет материальных подтверждений этой исторически вполне правдоподобной гипотезе, но совершенно очевидно, что в театре современного мира (любимая барочная метафора Арсич) «имплицитный автор» (implied author) «Размышлений» играла «завещанную» Досифе-ем Обрадовичем роль благочестивой просвещенной жены-матери,

35 Так, молодой русский поэт Жуковский инициировал и контролировал переводческую деятельность своих родственниц Вельяминовых, а затем Протасовых [Vinitsky 2015: 58-60]. О значении переводов, сделанных женщинами в России XVIII в., см.: [Rosslyn 2000]. Сентименталистские истоки русской женской литературы рассматриваются в исследовании Урсулы Штолер Disrupted Idylls [Stohler 2016].

36 О чешских примерах см.: [Macura 1995: 110; Francikova 2017: 10-11]. В русской традиции одной из первых фиктивных сочинительниц была придуманная издателем «Журнала для милых» Анна Безнина, «урожденная кроатская княжна "Трубеска"» [Вацуро 2002: 400]; по всей видимости, полумистификациями являются литературные образы Елизаветы Кульман [Лосева 2012: 20] и Сарры Толстой.

37 «Меньше всего я способен отрицать значение мнимых величин в литературе. Поэтому вымышленные, отраженные поэты становятся реальностью» [Тынянов 1977: 538].

дарящей своими полезными и мудрыми словами достигших национально-культурной зрелости соотечественников и соотечественниц38. И в этом действе не является существенным то, что «исчадия нежнаго чувствования» имплицитной сочинительницы «Размышлений» частично или целиком взяты из разных русских журналов и сборников, — ведь это и есть ее заученная, присвоенная и отвечавшая ожиданиям ее преимущественно мужской аудитории литературная партия.

7. Феминизация как прием39

Собственно говоря, на сцену своего центонного сочинения «первая сербская писательница» выходит крайне редко. В ее книге всего несколько более или менее пространных интерполяций: обращение от лица женщины к читателям (см. эпиграф к этой статье), вставка о роли матери с полемической отсылкой к церковно-славянской «Ифике Иеро-политике» (в заимствованном у Карамзина переложении «Осени» Том-сона!), славословия сербским женщинам, родному языку и австрийскому императору (в одном случае Арсич заменила дифирамб Александру I на гимн его августейшему австрийскому союзнику Франциску I — «Избавителю Еуропе, и Освободителю кровопролит1я рода человЪче-скаго, кое двадесять лЪтъ невинно проливася» [Арсичь 1816: 3])40.

Помимо этих вставок, в книге используется небольшой набор приемов, создающих иллюзию присутствия и оригинальности его объявленной на титуле сочинительницы. Приведем несколько характерных примеров такой литературной «материализации» автора.

Исследователи отмечают, что описание каждого времени года в те-тралоге Арсич «Четыри времена годишня» открывается стихотворным зачином, предваряющим дальнейшее метафорическое, политическое или научное развитие соответствующей темы [Миланков 2001: 164;

38 В своих сочинениях Досифей постоянно обращался к теме женского образования и роли просвещенных женщин в свете — от Коринны, девицы Фивейской, состязавшейся в поэзии с Пиндаром, и мудрой Аспазии, которую Сократ называл своим учителем, до Елизаветы Английской и Екатерины Великой [ОбрадовиЙ 1807: 152]. Показательно, что саму Арсич прозвали «женски Досите]» [РадовановиЙ 2006: 30; Кох 2012: 32].

39 О феминизации литературы в сентименталистскую эпоху см.: [Vowels 1994].

В случае Арсич феминизация литературного текста не ведет к созданию языка и образа современной европейской чувствительной женщины. Целью этого приема является создание образа благочестивой просвещенной и патриотически настроенной жены.

40 Ср.: «[Ч]тешемъ всякш часъ одохновенш можесe услаждавати, у светковне дне, и дуге зимнЬ ноЙи, Церковж книге возводе сердца наша къ Богу, и ползуемое у Славенскому eзыку, книге Церковне духомъ святымъ чрезъ Писателе писане, духу Божш у человеку обитающу открываютъ премудрость, и волю къ заповЬдемъ Божшмъ» [Арсичь 1816: 14].

Koch 2007: 31; Hawkesworth 2000: 95]. Одна из «песен» этого тетрало-га, «Весна», была даже помещена в антологию старой сербской поэзии 2004 г. как оригинальное стихотворение [МилосавлевиЙ 2004]. Вот начало этого текста в книге Арсич:

Створителю тебе хвала буди на дарма,

Красна весна садь настае веселе свима, Гонитъ зиму жестокую къ северу,

Являются прiятная нама времена

Солнце жарко посылаетъ намъ лучи своя,

Жаромъ своимъ растопляетъ снежныя груды,

Превращаетъ ихъ въ солную воду, Горы зеленыя главы своя движутъ къ небесамъ Веселися о юносте весна настае!

Хвалу подай Сотворителю щедрому.

— Много пути еще возвращается зима, съ бурями своими доноситъ мразъ на блъдое ютро...

[Арсичь 1816: 23-24].

Несложно заметить, что в основе этих стихов, предваряющих прозаический текст, — первые предложения карамзинской «Весны» (как уже указывалось, вольное прозаическое переложение первой части поэмы Дж. Томсона «Времена года»), разбитые на стихотворные строки и (с некоторыми отклонениями) силлабически ритмизированные:

Наступаетъ весна и гонитъ къ северу жестокую зиму. Везде является прiятная перемена. Солнце возвышается, низпосылаетъ лучи свои на землю гораздо прямее, жаромъ своимъ растопляетъ снежныя громады и превращаетъ ихъ въ мутную воду, а горы воздымаютъ къ небесамъ зеленеющияся главы свои.

Часто еще возвращается зима съ бурями своими и налагаетъ цепи мраза на бледное утро... [Карамзин 1787б: 195].

Такими же псевдооригинальными стихами, выделенными, очевидно, с целью придания большей эмоциональности философским медитациям лирической героини, начинается и завершающая тетралог Арсич «Зима»:

Возлюбленная нужная сердца Юности,

Певала самь вамъ радости весенныя,

Веселое красно л,то и влажну есенъ,

Садъ восп,вамъ сердцамъ вашимъ грозную зиму, Посл,дную п,снь мою егда умолкну.

Сп,шитъ, сп,шитъ б,дна зима жизни моея.

Хладн,ютъ нервы моя, в,щаютъ конецъ,

Скоро, скоро смерть грозная Сразитъ мя косомъ, Не остаетъ отъ существа токмо хладный прахъ, Споменте мя со п,снми Любимцы музы, Се существо намъ певала прiятни п,сни,

Ту я жертву потребуемъ благодарности.

— Сп,шитъ, сп,шитъ мрачная зима, провождаема парами, облаками и бурею. Благословлю тебе мрачность, мн, сродственная!

[Арсичь 1816: 71-72].

Опять же, Арсич здесь не сочиняет, но варьирует и разбивает на стихотворные строки прозаический зачин «Зимы» Карамзина:

Сп,шитъ, сп,шитъ мрачная Зима, провождаемая парами, облаками и бурею. Благословляю тебя, мрачность, мн, сродственная! благословляю васъ, ужасы зимше, среди коихъ я родился! Въ часы радостнаго утра жизни моея, воспитываемый въ безпечномъ уединенш, радостно проб,галъ я области твои, о Зима! ступалъ по чистому сн,гу, им,я чистую душу; внималъ шуму в,тровъ, не заглушаемому шумомъ страстей, коихъ имена мн, едва известны были. Прiят-ное воспоминаше, извлекающее теперь слезы изъ глазъ моихъ! [...] Юныя сердца! я п,лъ вамъ радости Весеншя, веселiе Л,та и прiятную важность Осени: теперь воспою вамъ грозную Зиму, последнюю п,снь мою, и навсегда умолкну. Сп,шитъ, сп,шитъ Зима жизни моея: хладеющая кровь моя возв,-щаетъ ея приближенiе. Когда же грозная смерть сразитъ меня своею косою; когда въ семъ м!р,Ь отъ существа моего останется единый хладный прахъ: тогда, о любимцы Музы моея! тогда посетите могилу мою, омочите ее жаркою

слезою и скажите: певецъ, котораго кости здесь покоятся, воспевалъ намъ прiятныя песни. Вотъ единая жертва, которой требую отъ благодарности вашей! [Карамзин 1797в: 193].

Одним из самых характерных приемов Арсич является более или менее последовательная замена мужского рода оригинала на женский, с помощью которой создается иллюзия «личного» (здесь — женского) впечатления от меняющейся природы (напр., «певала» вместь «пелъ»).

Подобную феминизацию мы наблюдаем и в других «переводах» Арсич, включенных в ее «Размышления»:

Какъ вгачность можетъ принадлежать Како можетъ вечность принадлежати толь бренному существу? толь бренному существу, мне,

[Картина бытия 1798: 13]. неимеющей ни часа собственнаго?

[Арсичь 1816: 148].

Безразсудный! я обпщалъ себе Безрасудная! я обпщава себе

постоянныя удовольствiя на постояная удоволствiя на

пременчивомъ позорище мiра примечивомъ позорище мира

[Картина бытия 1798: 18]. [Арсичь 1816: 151].

(Позволим себе «в скобках» привести аналогию, наглядно иллюстрирующую гендерную апроприацию, используемую в книге Арсич. Представим, что пушкинские стихи «Я вас любил безмолвно, безнадежно, / То робостью, то ревностью томим; / Я вас любил так искренно, так нежно, / Как дай вам бог любимой быть другим» переложены были бы на родственный славянский язык так: «Любила вас безмолвно, безнадежно, / То робостью томима, то тоской; / Любила вас тако искренно, тако нежно, / Као дай вам Бог любимым быть другой». Причем прела-гатель этих строк не сослался бы на поэта П. и опубликовал их как свои собственные... )

Надо сказать, что феминизированные переложения Арсич действительно ввели в заблуждение ее немногочисленных исследователей. Так, заключительная строфа процитированных выше «стихов» Арсич о «Зиме» приводится в работах о ней как образец ее оригинального творчества — своего рода завет первой женщины-писательницы потомкам:

Спомените мjа со щесними, Лубимци музи, Ту jа жертву потребу]ем Благодарности

[ПетровиЬ 1959: 70].

Между тем, как мы видели, эта строфа представляет собой «оверси-фицированный» прозаический текст Карамзина: «[Т]огда, о любимцы

Музы моея! [. . .] скажите: пЬвецъ, котораго кости здЪсь покоятся, вос-пЬвалъ намъ пр1ятныя песни. Вотъ единая жертва, которой требую отъ благодарности вашей!» [Карамзин 1797в: 193].

Наконец, псевдооригинальным стихотворением оказывается, как мы полагаем, и публикуемое в нескольких антологиях сербской поэзии «Слово надъ гробное» Арсич, являющееся, по всей видимости, адаптацией русского переложения антологических стихов, завершающего третий том популярного в России романа А.-Р. Лесажа:

Надежда и щасие садъ мн, опрощайте достна со мною играли есте, одъ садъ играйте съ другими, покой души, вс,хъ даровъ есть, найлучшш

[Арсичь 1816: 156].

Ср. русскую версию этой эпитафии, использованную Г. Р. Державиным в качестве эпиграфа к одному из своих посланий:

Надежда, счастие прощайте. Довольно вы играли мной, Теперь другими вы играйте, Меня пустите на покой [Гуковский 1933: 382].

8. Лирическая героиня

«Казус Арсич» свидетельствует о том, что нельзя доверять без филологической проверки авторским репутациям, сложившимся в определенных исторических условиях, только потому, что они отвечают ожиданиям современников и убеждениям исследователей. В то же время, с историко-литературной точки зрения «жертву благодарности» потомков Евстахия Арсич, безусловно, заслуживает, но только не за приписываемые ей современными авторами оригинальность, европейскую энциклопедичность, космополитичность, философско-поэтический и переводческий талант. В конечном счете «Полезные размышления» являются не барочным «вертоградом», литературной кражей, мистификацией, центоном, «менаровским» палимпсестом (Борхес), трансплантацией [Лотман 1985], «фонетическим переводом» [Macura 1995; Cooper 2014] или адаптацией к сербским условиям русского нравоучительного сентиментализма конца 1790-х гг., но амбициозной (хотя и архаичной и механической) попыткой «скомпоновать» на основе

усвоенных и присвоенных текстов из русских журналов той эпохи эквивалент сербского литературного и духовно-философского языка, выражающего образцовые мысли и чувства ученой и благочестивой женщины-писательницы, появление которой предсказывал Досифей Обрадович. Если использовать современный термин, то можно сказать, что это был своего рода культурный проект, ставивший целью заполнить вакансию национальной поэтессы — европейски образованной патриотки, разделяющей жизнь, труды и убеждения своего супруга41. В самом деле, подобных рассмотренному нами случаев гораздо больше и вполне можно говорить об общем для зарождающихся национальных культур феномене искусственно созданной (как в приводившихся выше чешских и русских примерах) или мифологизированной (как в случае Арсич) писательницы.

Удался ли этот эксперимент? В исторической перспективе «Размышления» Арсич, как и другие произведения близких ей авторов, ориентировавшихся на книжный славяно-русский язык, оказались лебединой песней сербской литературной практики XVIII — начала XIX в. Реформа В. Караджича (ориентация сербского литературного языка на живой «простонародный») пресекла тесную связь сербской образованной элиты с русской литературой. Архаичная по своему языку, жанру и содержанию книга Арсич была совершенно забыта. И все же важная часть этого парадоксального сочинения убежала от тлена — полуфантомное имя его создательницы на титульном листе книги как знак новой «лирической героини», введенной Арсич (или ее сочувственниками и сотрудниками) в сербскую литературу. Впоследствии этот образ удачно вписался в традицию романтического национализма XIX в. (своего рода сербская мадам де Сталь) и оказался актуален для современных феминистских и гендерных исследований42.

41 В этом отношении русская литература XVIII в. представляла собой не только источник, но и образец — и в какой-то степени антитезу — для формирующейся сербской. Со второй половины XVIII в. русские женщины-литераторы активно участвовали в культурном процессе (от княгини. Дашковой и императрицы Екатерины до образованных провинциальных помещиц-литераторов; см.: [Владимиров 1892; Rosslyn 2000; Glagoleva 2003; Kelly 2002]). Каталог российских писательниц Руссова [1826] включает сведения о 97 авторах-женщинах. Венди Росслин насчитывает 120 переводчиц в XVIII — начале XIX в. [Rosslyn 2000: 33]. Между тем ни одна из русских писательниц и переводчиц XVIII в., насколько нам известно, не выдвигалась идеологами новой русской словесности на мифологическую роль первой национальной писательницы (причем хронологически первой русской писательницей назывались разные авторы — от «неизвестной поэтессы Петровского времени» [Позднеев 1971: 277-295] и царевен Натальи Алексеевны и Елизаветы Петровны до Е. А. Княжниной-Сумароковой и «Российской де Ля Сюз» Е. В. Херасковой [Владимиров 1892: 24-26]).

42 Заметим, что «первичная» мифологизация Арсич, относящаяся ко второй половине 1810-х гг., отличается по своему содержанию от последующих

Заключение

Тридцать лет тому назад академик Н. И. Толстой с сожалением отметил, что исследователями «не проделана важная работа: не приведена полностью литература на церковнославянском и "российском" языке, изданная в России, подвергнутая сербами редактированию или так называемым "переводам", и не произведен параллельный анализ языка оригиналов и переводов». Продолжительный «славяно-сербский» период, отмечает Толстой, — «очень любопытный сам по себе и важный также для понимания последующего крупного этапа истории сербской культуры — этапа национального возрождения», — до сих пор остается «малоизученным и односторонне освещенным» [Толстой 1988: 212].

Причину научной маргинализации этого периода Толстой видел в том, что филологи смотрели на «славяно-сербский» как на язык «"искусственный", чужой, мало что дающий для изучения подлинно сербской речи» [Толстой 1988: 212], в то время как литературоведы считали «славяно-сербскую» литературу привнесенной извне, «не имевшей глубоких национальных корней» и едва ли не лишенной художественной ценности. Толстой ссылается на мнение Й. Скерлича о том, что за небольшим исключением вся сербская литература того времени — «литература только по названию, из-за убожества, из-за недостатка чего-либо иного и лучшего; все это только первая подготовка и закладка фундамента для настоящей литературы, которая возникнет (придет) только в XIX веке» [Толстой 1988: 174].

Как нам представляется, предложенные в нашей работе наблюдения и размышления не только устанавливают прямые источники «славяно-русской» книги «первой сербской писательницы» и описывают процесс усвоения и присвоения «родственного-чужого» как стадию национального и литературного самоутверждения «молодой» культуры, но и дают материал для более общего — филологического и литературоведческого — исследования «славяно-русского» периода в истории сербской литературы в частности и «панславянского» предромантизма в целом. Случай Арсич, которая, как мы полагаем, весьма удивилась бы, если бы смогла прочитать, попивая чай из фарфоровой чашечки со своим портретом, то, что написано о ней в нынешнем веке, также может быть интересен и для сравнительного исследования формирования

романтической и феминистской версий. Собственно говоря, в своей ранней ипостаси Арсич была просто первой женщиной, писавшей по-сербски, необходимой патриотически настроенным сербским просветителям, приветствовавшим наступление «века сатурнего» на Балканах. В свою очередь, в романтической интерпретации ее образа акцент ставился на печальной судьбе образованной и одаренной сербской женщины. Наконец, феминистскую критику она привлекает как первый женский голос в сербской культуре нового времени.

национальных авторских «пантеонов» и гендерной истории русской и других славянских литератур.

Что же касается вопроса о том, является ли Арсич сербской Корин-ной (Сафо, Диотимой, де Сюз, Жанлис, де Сталь, Эльжбетой Друж-бацкой, Боженой Немцовой, Жорж Санд или Черубиной де Габриак), мы сознательно оставляем его решение на усмотрение просвещенных читателей и читательниц.

Библиография

Арсичъ 1814

Арсичъ Е., Совттъ матернгй предрагой обоего пола юности сербской и валахгйской, аки исчадiе нтжнаго чувствоватя, имже благо и щастiе отрасли рода своего обимаетъ сочинителница, Будим, 1814. -1816

Арсичь Е., Полезнаяразмышленгя о четырехъ годишнихъ временехъ, съ особеннымъ прибавленгемъ о Трудолюбги человека, и оттуду происходящей всеобщей ползе, сочиненна и на светъ издана Еустахиею отъ Арсичь, Будим, 1816. -1829

Арсичъ Е., Морална поученщ'а, Летопис Матице српске, 5, 19, 1829, 106-118. АрсиЬ 2013

АрсиЬ Е., Полезнаразмишлама, Бугарски С., превео, приредио и допунске текстове написао, Темишвар, 2013.

БериЬ 1820

БериЬ П., Виландовъ Агатонъ, Будимъ, 1820.

Боичъ 1815

Боичъ Л., Памятникъмужемъу славено-сербскомъ княжеству славнымъ, 1, Будим, 1815.

Бугарски, Степанов 2014

Бугарски С., Степанов Л., Бустахщ'а АрсиЬ поново ме^у нама, Арад кроз време: зборник радова са ме^ународног научног скупа Арад 13-14. септембра 2013. Темишвар, 2014, 105-112. Бугарски 2016

Бугарски С., Милан Ж., Лексикон срба кньижевника са данашнье територи]е Румуни/в 1705-2015, Темишвар, 2016. Варда 2016

Варда А., Литературная жизнь России XVIII — начала XIX века, Lodz, 2016. Варга 2001

Варга Л., Мозаикжитела Иришких, Нови Сад, 2001. Вацуро 2002

Вацуро В. Э., Готический роман в России, Москва, 2002. Владимиров 1892

Владимиров П. В., Первые русские писательницы. XVIII века и участие русской женщины, в развитии, Киев, 1892.

Вулетич 1976

Вулетич В., Н. М. Карамзин и литература сербского возрождения, Сравнительное изучение литератур: Сборник статей: К 80-летию акад. М. П. Алексеева. Ленинград, 1976, 108-116.

Вуичь 1833

Вуичъ I., Животоописание и чрезвичайна нтгова приключения, Карлштадт, 1833. ГавриловиЬ 1970

ГавриловиЬ С., Из преписке спрске кньижевнице Еустихщ'е АрсиЬ, Зборник матице спрске за кньижневност и ]език, 18, 1970, 363-366. Гудков 1977

Гудков В. П., Особенности воспроизведения русских текстов в «Славено-сербском Магазине» — первом сербском журнале, Вестник МГУ. Филология, 1, 1977, 57-69. Гуковский 1933

Гуковский Г. [А.], Литературное наследие Г. Р. Державина, Литературное наследство, 9/10, 1933, 369-396.

--2001

Гуковский Г. А., К вопросу о русском классицизме. (Состязания и переводы), Idem, Ранние работы по истории русской поэзии XVIII века, Москва, 2001, 265-269. Добрицын 2008

Добрицын А., Вечный жанр: западноевропейские истоки русской эпиграммы XVIII — начала XIX века, Bern, 2008. Доронина 1989

Доронина Р. Ф., Мушицкий и Державин, Русско-сербские литературные связи XVIII — начала XIX века, Москва, 1989, 145-160. Достян 1989

Достян И. С., Издание и распространение в России произведений сербских авторов (XVIII — начало XIX вв.), Русско-сербские литературные связи XVIII — начала XIX века. Москва, 1989, 8—24.

ЖивалевиЬ 1891

ЖивалевиЬ Д., Друга каига |евстахщ'е АрсиЬке, Jавор, 9, 1891, 141-142 Заболотский 1908

Заболотский П. А., Очерки русского влияния в славянских литературах нового времени. 1. Русская струя в литературе сербского возрождения, Варшава, 1908.

Зорин 2016

Зорин А. Л., Появление героя: из истории русской эмоциональной культуры, конца XVIII — начала XIX вв., Москва, 2016. Иппокрена 1799

Просвещение наций и человеческого рода, Иппокрена, или Утехилюбословия, 3, 1799, 33-40. |овиЬевиЬ 2014

|овиЬевиЬ Т., Глас из потиснутог наслега, Кмиженство, часопис за студне кюижевности, рода и културе, 4, 4, 2014, 91-111. Карамзин 1787а

[Карамзин Н. М.], Осень, Детское чтение для сердца и разума, 11, 1787, 193-207. --1787б

[Карамзин Н. М.], Весна, Детское чтение для сердца и разума, 9, 1787, 195-205. --1787в

[Карамзин Н. М.], Зима, Детское чтение для сердца и разума, 12, 1787, 193-206. --1791

Карамзин Н. М., О русских книгах, Московский журнал, 2, 1791, 322-325. --1792а

[Карамзин Н. М.], О Досуге. Сочинение Философа Гарве, Московский журнал, 6, 1792, 167-176.

-17926

[Карамзин Н. М.], Могила, Московский журнал, 7, 2, 1792, 109-111. Картина бытия 1798

Картина бытия помышлением созерцаемая, или умственное воззрение на драгоценность жизни. Перевод с Англинскаго языка, Москва, 1798. Кафанова1989

Кафанова О. Б., Библиография переводов Н.М. Карамзина (1782-1800 гг.), Итоги и проблемы изучения русской литературы XVIII века, 16, Ленинград, 1989, 319-337. Кох 2007

Кох М., Почеци женског феминистичког есе]а у српско] каижевности XIX века: Еустахщ'а АрсиЬ — Милица Сто]адиновиЬ Српкиаа — Драга Де]ановиЬ, Синхрони]ско и ди]ахрони]ско изучаваюе врстау српско] кюижевности: зборник, 1, Нови Сад, 2007, 157-169. -2012

Кох М., ...када сазремо као култура... Стваралаштво српскихсписателица на почетку 20. века (канон — жанр — род), |елена |овиЬ, прев., Београд, 2012.

Кулаковский 1903

Кулаковский П. А., Начало Русской школы у Србов: в XVIII веке: очерк из истории русского влияния на юго-славянские литературы, С.-Петербург, 1903.

Левин 1990

Левин Ю. Д., Восприятие английской литературы в России. Ленинград, 1990. -1995

Левин Ю. Д., отв. ред, История русской переводной художественной литературы: Древняя Русь. XVIII век, 1, С.-Петербург, 1995.

Левитт 2006

Левитт М., «Вечернее размышление о Божием величестве» и «Утреннее размышление о Божием величестве» Ломоносова: опыт определения теологического контекста, XVIII век, 24. С.-Петербург, 2006, 57-70. Лесковац 1953

Лесковац М., Антологи]а старее српске поезде, Нови Сад, 1953. -1959

Лесковац М., Ка познаваау Еустахщ'а АрсиЬ, Зборник матице спрске за кмижност и ]език, 6, 1959, 270. Лещиловская 1989

Лещиловская И. И., Досифей Обрадович и Россия, Русско-сербские литературные связи XVIII — начала XIX века, Москва, 1989.

Лосева 2012

Лосева О. В., Роберт и Клара Шуман:русские пути. К проблеме взаимодействия культур (автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора искусствоведения), Москва, 2012. Лотман 1985

Лотман Ю. М., «Езда в остров любви» Тредиаковского и функция переводной литературы в русской культуре первой половины XVIII века, Проблемы изучения культурного наследия, Москва, 1985, 222-230.

Лош 2014

Лош Т., «Еустахщ'а АрсиЬ — прво женско перо на славеносербском, Вечернье новости online (ЬИр://шшш.поуо81л.г8/вести/Н1е81у1е.505.Ы:т1:521070-Еустахщ'а-АрсиЬ-прво-женско-перо-на-славеносербском; дата обращения: 26.06.2019).

Миланков 2001

Миланков В., Еустахи/а пл. Арси% и н,ено доба, Нови Сад, 2001. МилосавлевиЙ 2004

МилосавлевиЙ П., Антологи]а српске поезде: средме доба, Београд, 2004. Нешумова 2007

Нешумова Т. Ф., Покровский Феофилакт Гаврилович, Русские писатели 1800-1917. Биографический словарь, 5, Москва, 2007, 26-28. Николаев 2000

Николаев С. И., Миколай Кохановский в обработке Симеона Полоцкого, Russica Romana, 7, 2000, 11-22. --2004

Николаев С. И., Оригинальность, подражание и плагиат в представлениях русских писателей XVIII века (очерк проблематики), XVIIIвек, 23, С.-Петербург, 2004, 3-19.

НоваковиЙ 1869

НоваковиЙ С., Српска библи]ографи]а за нови/у кмижевност 1741-1867, Биоград, 1869. ОбрадовиЙ 1807

ОбрадовиЙ Д., Собратеразныхъ нравоучителныхъ вещей в ползу и увеселете, Будим, 1807.

ОгаановиЙ 1891

ОгаановиЙ И., |евстахщ'а пл. АрсиЙка, ро^. ЦинциЙева, прва српска списателица, ]авор, 1891, 87-90.

ПавиЙ 1970

ПавиЙ М., Исторща српске кюижевности барокног доба: (XVII i XVIII век), Београд, 1970. --1979

ПавиЙ М., Истори/а српске кньижности класицизма и предромантизма. Класицизам, Београд, 1979.

--1991

ПавиЙ М., Предромантизам, Београд, 1991.

ПаниЙ 2014

ПаниЙ Б., Еустахщ'а АрсиЙ — трагови у времену [Eustahija Arsic — urme peste timp; Eustahija Arsic — Traces in Time], Темишварскизборник, 7, Нови Сад, 2014, 63-76. --2015

ПаниЙ Б., О стоседамдесето] годишаици смрти. СеЙанье на Еустахщ'у АрсиЙ, Банатски алманах, Темишвар, 2015, 66-74. Петров 1904

Петров Н. И., Исторический взгляд на взаимные отношения между сербами и русскими в образовании и литературе, Известия Отделениярусского языка и словесности, 9, 2, 1904, 227-255.

ПетровиЙ 1959

ПетровиЙ Т., Еустахщ'а АрсиЙ — прва српска списателица, Зборник матице спрске за кюижневност и ]език, 6-7, 1959, 62-72.

Позднеев 1971

Позднеев А. В., Неизвестная поэтесса Петровского времени, Русская литература на рубеже двух эпох, Москва, 1971, 277-307.

Приятное и полезное... 1796

Четыре возраста человеческие, Приятное и полезное препровождение времени, 10, 79, 1796, 401-410.

РадовановиЬ 1972

РадовановиЬ С., Поговор. Српске песникиме од Jефимиjе до данас. Антологи]а поезде. Београд, 1972. -1981

РадовановиЬ С., Српске песникимеXIX века, Београд, 1981. -2006

РадовановиЬ С., О знаменитим српкимама XIXвека, Zemun, 2006 Рак 1998

Рак В. Д., Русские периодические издания XVIII века: Источники. Состав. Приемы компиляции, С.-Петербург, 1998. Руссов 1826

Руссов С. В., Библиографический каталог Российским писательницам, С.-Петербург, 1826. Сибинович 1989

Сибинович М., Первые сербские переводы русской поэзии XVIII в., Русско-сербские литературные связи XVIII — начала XIX века, Москва, 1989, 25-42. Симанков 2015

Симанков В. И., Источники журнала «Детское чтение для сердца и разума» (17851789)», XVIIIвек, 28, Москва, С.-Петербург, 2015, 323-374.

СкерлиЬ 1909

СкерлиЬ J., Спрска кньижност у XVIII веку, Београд, 1909. Сперанский 1904

Сперанский М. Н., Переводные сборники изречений в славяно-русской письменности. Москва, 1904.

-1963

Сперанский М. Н., Рукописные сборники XVIII века: Материалы для истории русской литературы XVIII века, Москва, 1963.

Тихонравов 1898

Тихонравов Н. С., Сочинения, С.-Петербург, 3, 1898.

Толстой 1988

Толстой Н. И., История и структура славянских литературных языков, Москва, 1988. Топоров 1981

Топоров В. Н., «Сельское кладбище» Жуковского: К истокам русской поэзии, Russian Literature, 10, 1981, 207-282.

Тынянов 1977

Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино, Москва, 1977. Францев 1924

Францев В. А., Державин у славян. Из истории русско-славянских взаимоотношений в XIX столетии, Прага, 1924.

Шицгал 1974

Шицгал А. Г., Русский типографский шрифт. Москва, 1974. Якшичъ 1814

Якшичъ Г., Птснь побтдная на торжественный и всерадостный случай вхождетя союзническихъ войскъ подъ ихъ величествами Ыператоромъ Александромъ I всея Россш..., Будим, 1814. ЯкшиЬ 1815

Я[кшиЬ] Г., Птснь Ихъ Благородiямъ Господину Савви Арсичу [...] и Его супруги Г. Егстахш, яко до нынт первой Списателници Сербской, Будим, 1815.

324 I

Alexandrova 2014

Alexandrova N., A Queen of Many Kingdoms: The Autobiography of Rayna Knyagininya, Women Telling Nations, Amelia Sanz, Francesca Scott, Suzan van Dijk, eds., Amsterdam, New York, 2014, 151-67.

Barbier 1822

Barbier M., Dictionnaire des ouvrages Anonymes et Pseudonymes, 1, Paris, 1822 Blas 2014

Blas A. H. de, The Role of Bozena Nemcova in the Construction of Czech and Slovak Cultural Identity, Women Telling Nations, Amelia Sanz, Francesca Scott, Suzan van Dijk, eds., Amsterdam, New York, 2014, 135-149. The Critical Review 1791

The Critical Review, 1791, 3. Cooper 2014

Cooper D. L., Author-translator-forger: Translation and Mystification in Hanka's Prostonarodnt Srbska muza and Pushkin's Pesni zapadnych Slavjan, M. Hrdina, K. Piorecka, eds., Historicke fikce a mystifikace v ceske kulture 19. Stolett, Praha, 2014, 59-69.

Curran 2012

Curran M., Atheism, Religion and Enlightenment in Pre-revolutionary Europe, Woodbridge, 2012. Dojcinovic, Pantelic, 2014

Dojcinovic B., Pantelic I., Early Modern Women Intellectuals in 19th-Century Serbia: Milica Stojadinovic, Draga Dejanovic and Milica Tomic, Women Telling Nations, Amelia Sanz, Francesca Scott, Suzan van Dijk, eds., Amsterdam, New York, 2014, 121-133. Francikova 2017

Francikova D., Women as Essential Citizens in the Czech National Movement: The Making of the Modern Czech Community, Lanham, 2017. Glagoleva 2003

Glagoleva O., Imaginary World: Reading in the Everyday Life of Russian Provincial Noblewomen, 1750-1825, Women and Gender in 18th-century Russia, Wendy Rosslyn, ed., Ashgate, 2003, 129-146.

Hawkesworth 2000

Hawkesworth, C., Voices in the Shadows: Women and Verbal Art in Serbia and Bosnia, New York, 2000.

--2001

Hawkesworth, C., A History of Central European Women's Writing, New York, 2001. Kelly 2002

Kelly C., Sappho, Corinna, and Niobe: genres and personae in Russian women's writing, A history of women's writing in Russia, Cambridge, 2002. Koch 2007

Koch, M., ... kiedy dojrzejemy jako kultura... Tworczosc pisarek serbskich napoczqtku XX wieku (kanon - genre - gender), Wroclaw, 2007. Lefevere, Bassnett 1990

Lefevere A., Bassnett S., Translation, History, and Culture. London, New York, 1990. Macura 1995

Macura V., Znament zrodu: ceske narodnt obrozent jako kulturnt typ, Praha, 1995. Nowitzki et al. 2018

Nowitzki H.-P., Roth U., Stiening G., Johann Georg Heinrich Feder (1740-1821): Empirismus und Popularphilosophie zwischen Wolffund Kant, Berlin, Boston, 2018.

Pirch 1830

Pirch O. von, Reise in Serbien im Späatherbst 1829,1, Berlin, 1830. Rosslyn 2000

Rosslyn W., Feats of Agreeable Usefulness: Translations by Russian Women 1763-1825, Fichtenwalde, 2000. Thomson 2000

Thomson F. J., The Ages of Man in Slavonic translated and original Literature down to the Time of Peter the Great, Slavica Gandensia, 27, 2000, 247-277. Stohler 2016

Stohler U., Disrupted Idylls. Nature, Equality, and the Feminine in Sentimentalist Russian Women's Writing (Mariia Pospelova, Mariia Bolotnikova, and Anna Naumova), Frankfurt am Main, Berlin, Bern, Bruxelles, New York, Oxford, Wien, 2016. Vinitsky 2015

Vinitsky I., Vasily Zhukovsky's Romanticism and the Emotional History of Russia, Evanston, 2015. Vowels 1994

Vowels J., The "Feminisation" of Russian Literature: Women, Language and Literature in Eighteenth-Century Russia, Women Writers in Russian Literature, Clyman T. W., Diana Greene D., eds., Westport, London, 1994, 35-60.

References

Alexandrova N., A Queen of Many Kingdoms: The Autobiography of Rayna Knyagininya, Women Telling Nations, Amelia Sanz, Francesca Scott, Suzan van Dijk, eds., Amsterdam, New York, 2014, 151-67.

Arsic E., Polezna razmisljanja, Bugarski S., preveo, priredio i dopunske tekstove napisao, Temisvar, 2013.

Bias A. H. de, The Role of Bozena Nemcova in the Construction of Czech and Slovak Cultural Identity, Women Telling Nations, Amelia Sanz, Francesca Scott, Suzan van Dijk, eds., Amsterdam, New York, 2014, 135-149.

Bugarski S., Milan Z., Leksikon srba knjizevnika sa danasnje teritorije Rumunije 1705-2015, Temisvar, 2016.

Bugarski S., Stepanov Lj., Eustahija Arsic pono-vo medu nama, Arad kroz vreme: zbornik radova sa meSunarodnog naucnog skupa Arad 13-14. septembra 2013, Temisvar, 2014, 105-112.

Cooper D. L., Author-translator-forger: Translation and Mystification in Hanka's Prostonarodni Srbska muza and Pushkin's Pesni zapadnych Sla-vjan, M. Hrdina, K. Piorecka, eds., Historicke fikce a mystifikace v ceske kulture 19. Stoleti, Praha, 2014, 59-69.

Curran M., Atheism, Religion and Enlightenment in Pre-revolutionary Europe, Woodbridge, 2012.

Dobritsyn A., Vechnyi zhanr: zapadnoevropeiskie istoki russkoi epigrammy XVIII - nachala XIX veka, Bern, 2008.

Dojcinovic B., Pantelic I., Early Modern Women Intellectuals in 19th-Century Serbia: Milica Stojadi-

novic, Draga Dejanovic and Milica Tomic, Women Telling Nations, Amelia Sanz, Francesca Scott, Suzan van Dijk, eds., Amsterdam, New York, 2014, 121133.

Doronina R. F., Mushitskii i Derzhavin, Prilozi proucavanju rusko-srpskih knjizevnjih veza XVIII -pocetka XIX veka, Moscow, 1989, 145-160.

Dostian I. S., Izdanie i rasprostranenie v Rossii proizvedenii serbskikh avtorov (XVIII — nachalo XIX vv.) Prilozi proucavanju rusko-srpskih knjizev-njih veza XVIII - pocetka XIX veka, Moscow, 1989, 8—24.

Francikova D., Women as Essential Citizens in the Czech National Movement: The Making of the Modern Czech Community, Lanham, 2017.

Frantsev V.A., Derzhavin and the Slavs. On the History of Russian-Slavic Literary Relationships in the 19th Century, Prague, 1924.

Gavrilovic S., Iz prepiske sprske knjizevnice Eustihije Arsic, Zbornik matice sprske za knjiznevnost ijezik, 18, 1970, 363-366.

Glagoleva O., Imaginary World: Reading in the Everyday Life of Russian Provincial Noblewomen, 1750-1825, Women and Gender in 18th-century Russia, Wendy Rosslyn, ed., Ashgate, 2003, 129-146.

Gudkov V. P., Osobennosti vosproizvedeniia russkikh tekstov v «Slaveno-serbskom Magazine» — pervom serbskom zhurnale, Moscow State University Bulletin. Series 9. Philology, 1, 1977, 57-69.

Gukovsky G. A., Derzhavin's Literary Heritage. A Review Article, Literaturnoe nasledstvo, 9/10, 1933, 369-396.

Gukovsky G. A., Toward the Problem of Russian Classicism. Competitions and Translations. Rannie raboty po istorii russkoi poezii XVIII veka. Moscow, 2001, 265-269.

Hawkesworth C., A History of Central European Women's Writing, New York, 2001.

Hawkesworth C., Voices in the Shadows: Women and Verbal Art in Serbia and Bosnia, New York, 2000.

Jovicevic T., Glas iz potisnutog nasleda, Knjizen-stvo, casopis za studije knjizevnosti, roda i kulture, 4, 4, 2014, 91-111.

Kafanova O. B., Bibliografiia perevodov N. M. Ka-ramzina (1782-1800 gg.), Itogi iproblemy izucheniia russkoi literatury XVIII veka, 16, Leningrad, 1989, 319-337.

Kelly C., Sappho, Corinna, and Niobe: genres and personae in Russian women's writing, A history of women's writing in Russia, Cambridge, 2002.

Koch M.....kiedy dojrzejemy jako kultura... Tworczosc pisarek serbskich na poczqtku XX wieku (kanon

- genre - gender), Wroclaw, 2007.

Koch M., Poceci zenskog feministickog eseja u srpskoj knjizevnosti XIX veka: Eustahija Arsic — Milica Stojadinovic Srpkinja — Draga Dejanovic, Sinhronijsko i dijahronijsko izucavanje vrsta u srpskoj knjizevnosti: zbornik, 1, Novi Sad, 2007, 157-169.

Koch M.....kada sazremo kao kultura... Stvaralastvo

srpskih spisateljica na pocetku XX veka (kanon — zanr

— rod), Jelena Jovic, prev., Beograd, 2012.

Lefevere A., Bassnett S., Translation, History, and Culture. London, New York, 1990.

Leshchilovskaya I. I., Dosifei Obradovich i Rossiia, Priloziproucavanju rusko-srpskih knjizevnjih veza XVII - pocetka XIX veka, Moscow, 1989, 64-87.

Leskovac M., Antologija starije srpske poezije, Novi Sad, 1953.

Leskovac M., Ka poznavanju Eustahija Arsic, Zbornik Matice srpske za knjizevnost i jezik, 6, 1959, 270.

Levin Yu. D., ed., The History of Russian Translated Belle lettres: Ancient Russia. 18th century, St. Petersburg, 1995.

Levin Yu. D., Vospriiatie angliiskoi literatury v Rossii, Leningrad, 1990.

Levitt M., "Vechernee razmyshlenie o Bozhiem velichestve" i "Utrennee razmyshlenie o Bozhiem velichestve" Lomonosova: opyt opredeleniia teologicheskogo konteksta, XVIII vek, 24, St. Petersburg, 2006. 57-70.

Lotman Ju. M., "Riding in the Island of Love" by Trediakovsky and the Function of Translated Literature in the Russian Culture of the First Half of the 18th Century, Problemy izucheniia kul'turnogo naslediia, Moscow, 1985, 222-230.

Macura V., Znameni zrodu: ceské narodni obro-zeni jako kulturni typ, Praha, 1995.

Milankov V., Eustahija pl. Arsic i njeno doba, Novi Sad, 2001.

Milosavljevic P., Antologija srpskepoezije: srednje doba, Beograd, 2004.

Neshumova T. F., Pokrovskii Feofllakt Gavrilo-vich, Russkie pisateli 1800-1917. Biograficheskii slo-var', 5, Moscow, 2007, 26-28.

Nikolaev S. I., Mikolai Kokhanovskii v obrabotke Simeona Polotskogo, Russica Romana, 7, 2000, 11-22.

Nikolaev S. I., Original'nost', podrazhanie i plagiat v predstavleniiakh russkikh pisatelei XVIII veka (ocherk problematiki), XVIII vek, 23, St. Petersburg, 2004, 3-19.

Nowitzki H.-P., Roth U., Stiening G., Johann Georg Heinrich Feder (1740-1821): Empirismus und Popularphilosophie zwischen Wolff und Kant, Berlin, Boston, 2018.

Panic B., Eustahija Arsic — Traces in Time, Te-misvarski zbornik, 7, Novi Sad, 2014, 63-76.

Panic B., O stosedamdesetoj godisnjici smrti. Se-canje na Eustahiju Arsic, Banatski almanah, Temis-var, 2015, 66-74.

Pavic M., Istorija srpske knjizevnosti baroknog doba: (XVIIiXVIIIvek), Beograd, 1970.

Pavic M., Istorija srpske knjiznosti klasicizma i predromantizma. Klasicizam, Beograd, 1979.

Pavic M., Predromantizam, Beograd, 1991.

Petrovic T., Eustahija Arsic — prva srpska spisa-teljica, Zbornik Matice sprske za knjiznevnost i jezik, 6-7, 1959, 62-72.

Pozdneev A. V., An Unknown Poetess of Peter the Great's Era, Russian literature at the turn of two eras (17th - beginning of 18th centuries), Moscow, 1971, 277-307.

Radovanovic S., O znamenitim srpkinjama XIX veka, Zemun, 2006.

Radovanovic S., Pogovor. Srpskepesnikinje od Je-fimije do danas. Antologija poezije. Beograd, 1972.

Radovanovic S., Srpske pesnikinje XIX veka, Beo-grad, 1981.

Rak V. D., Russian Literary Collections and Periodicals of the Second Half of the 18th Century. Foreign Sources, Composition, Technique, Compilation, St. Petersburg, 1998.

Rosslyn W., Feats of Agreeable Usefulness: Translations by Russian Women 1763-1825, Fichtenwalde, 2000.

Shitsgal A. G., Russkii tipografskii shrift, Moscow, 1974.

Sibinovich M., Pervye serbskie perevody russkoi poezii XVIII v. Prilozi proucavanju rusko-srpskih knjizevnjih veza, Moscow, 1989, 25-42.

Simankov V. I., Istochniki zhurnala "Detskoe chtenie dlia serdtsa i razuma" (1785-1789), XVIII vek, 28, Moscow, St. Petersburg, 2015, 323-374.

Speranskiy M. N., Manuscript Collections of the 18th Century: Materials for the History of Russian Literature of the 18th Century, Moscow, 1963.

Stohler U., Disrupted Idylls. Nature, Equality, and the Feminine in Sentimentalist Russian Women's

Writing (Mariia Pospelova, Mariia Bolotnikova, and Anna Naumova), Frankfurt am Main, Berlin, Bern, Bruxelles, New York, Oxford, Wien, 2016.

Thomson F. J., The Ages of Man in Slavonic translated and original Literature down to the Time of Peter the Great, Slavica Gandensia, 27, 2000, 247-277.

Tolstoj N. I., Istoriia i struktura slavianskikh lite-raturnykh iazykov, Moscow, 1988.

Toporov V. N., "A Rural Cemetery" by Zhukov-sky: to the Origins of Russian Poetry, Russian Literature, 10, 1981, 207-282.

Tynyanov Yu. N., Poetics. History of Literature. Cinema, Moscow, 1977.

Varga L., Mozaik zitelja Iriskih, Novi Sad, 2001.

Vatsuro V. E., The Gothic Novel in Russia, Moscow, 2002.

Vinitsky I., Vasily Zhuhovshy's Romanticism and the Emotional History of Russia, Evanston, 2015.

Vowels J., The "Feminisation" of Russian Literature: Women, Language and Literature in Eighteenth-Century Russia, Women Writers in Russian Literature, Clyman T. W., Diana Greene D., eds., Westport, London, 1994, 35-60.

Vuletic V., N. M. Karamzin i literatura serbskogo vozrozhdeniia, Sravnitel'noe izuchenie literatur: Sbornik statei: K 80-letiiu akad. M. P. Alekseeva, Leningrad, 1976, 108-116.

Warda A., Literaturnaia zhizn' Rossii XVIII — na-chala XIX veka, Lodz, 2016.

Zorin A. L., The Appearance of the Hero: From the History of Russian Emotional Culture of the Late 18th - Early 19th Centuries, Moscow, 2016.

Ilya Vinitsky

Doctor of Sciences, Professor of Russian

Department of Slavic Languages and Literatures

Princeton University

241 East Pyne Building

Princeton, NJ 08544

USA

vinitsky@princeton.edu

Received September 14, 2018