Научная статья на тему 'Первая иранская «Новая волна» (1969-1974)'

Первая иранская «Новая волна» (1969-1974) Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

CC BY
408
106
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Первая иранская «Новая волна» (1969-1974)»

Н.Г. Лоскутова

ПЕРВАЯ ИРАНСКАЯ «НОВАЯ ВОЛНА» (1969-1974)

Иранское кино 1990-х годов уже признано одним из самых ярких феноменов культуры Ближнего Востока ХХ века. Кинематография Ирана, выйдя в середине 1980-х годов после временной изоляции за пределы страны, поразила мировую кинокритику своей оригинальной проблематикой, ненапыщенным призывом к гуманизму и человечности, образностью пластического языка, своеобразным подходом к отражению социальных проблем. Однако для иранского кинематографа это было уже «второе рождение» -впервые мировая общественность «открыла» для себя иранский кинематограф в 1971 году, когда иранский фильм «Корова» (1969) Д. Мехрджуи был контрабандой привезен на Венецианский кинофестиваль.

Только что - после майских событий 1968 года - схлынула французская «новая волна», ее эстафету подхватили молодые кинематографисты Швеции и Германии, начало 1970-х годов было ознаменовано целым рядом успехов авторского кино. На этом фоне демонстрация никому не известного иранского фильма, без титров, стала настоящим шоком. Казалось бы, искушенный зритель не увидел ничего особенно нового - и материал (трагическое положение простого народа), и стилистика (воссоздание быта и жизни рядовых людей с документальной достоверностью), и жанр (эпическая драма) -хорошо знакомы по фильмам итальянских неореалистов, по шедеврам советского немого кинематографа 1920-х годов. Однако для критиков и киноведов было очевидно, что они имеют дело не с эпигонством, не с повторением, а с обогащением и развитием традиции, сыгравшей огромную роль в развитии мирового кинематографа и как будто захлебнувшейся после ухода с арены Де Сики, Дзаваттини и Де Сантиса.

«Корова» засвидетельствовала существование иранской кинематографической «новой волны» - направления, которое даже для специалистов-киноведов возникло каким-то чудом из ничего. Не случайно в «Истории киноискусства» Ж. Садуля, вышедшей в Париже в 1955 году, нет ни одной строчки об иранском кинематографе, хотя первый историк мирового кино никак не был апологетом Голливуда и всячески стремился выйти за рамки европейского кинематографа. Та же самая картина наблюдается в четырехтомной «Истории киноискусства» Ежи Теплица.

Ни Садуль, ни Теплиц не виноваты: фактически история иранского кино открывается фильмами поколения режиссеров-интеллектуалов, пришедших в кинематограф в середине 1960-х годов и поставивших своей целью изображение подлинной жизни в Иране эпохи Мохаммада Резы Пехлеви. Тогда к кинематографу обратились видные театральные и литературные деятели Ирана - такие, как Бахрам Байзай, Амир Надери, Аббас Киаростами, Реза Аламзадех, Ибрауим Голестан, Фарох Фарокзад, Масуд Кимиаи, Со-храб Шахид и Дариуш Мехрджуи.

В 1969 году, когда деятели искусства начали выступления за новый подход к национальной проблематике, Д. Мехрджуи завершил ключевой фильм нового периода - ту самую эпическую драму «Корова».

Картина рассказывает трагическую историю сельского жителя Хассана. Самая важная фигура в нищем и жалком селении, он каждое утро ведет свое сокровище - корову -в поле, где животное может найти хоть немного высохшей на солнце травы. Именно корове Хассан обязан своим особым положением - ни у кого другого в деревне нет никакой живности. В его семье нет детей, и, может быть, его трепетное отношение к корове объясняет неосознанная потребность дарить заботу: он моет животное, устраивает корове из сена постель, играет с ней. Его беспокоит только то, что бандиты из соседней деревни Булури могут украсть животное - как украли овцу его соседа. Однажды, когда он отправляется на заработки и строго наказывает жене следить за коровой, животное неожиданно умирает.

Когда Хассан возвращается, ему говорят, что корова убежала и ее обязательно найдут. Атмосфера фильма настолько убедительна, быт и человеческие типы настолько достоверны, что зритель принимает как естественный и неизбежный исход ситуации безумие героя: Хассан начинает жевать сено, не выходит из хлева, спит на травяной

Искусствознание

подстилке для коровы и, наконец, полностью ощущает себя своей любимицей.

Удивительно, что об этом потрясающем своей документальной достоверностью и образной метафоричностью фильме практически не вспоминали в 90-е годы, в период «высокой моды» на иранское кино. Только в 2004 году онем вспомнили и выпустили на DVD.

Сегодня необходимо восстановить справедливость: именно Д. Мехрджуи в фильме «Корова» впервые обратился к теме двойного «отчуждения» человека - от общества и от собственного разума. Впоследствии к этой теме обращались режиссеры «новой эры» М. Махмальбаф («Брак блаженного», 1988), А. Киаростами («Вкус вишни», 1997), Дж. Панахи («Багровое золото», 2003).

Безумие Хассана представлено следствием непреодолимого кризиса бытия. Хасан узнает членов семьи и односельчан, но просто не желает возвращаться «в люди». Философское образование Д. Мехрджуи, возможно, подтолкнуло его к своеобразной трактовке одноименного рассказа Г. Х. Саеди, на основе которого был написан сценарий фильма. Режиссер подчеркивает, что процесс деградации человеческой личности начался в деревне задолго до безумия Хассана и связан с нечеловеческими условиями бытия, с первобытным бытом, так и не изменившимся за века. В самом начале фильма, на глазах у стариков и маленьких детей, сын одного из героев, молодой человек лет восемнадцати, издевается над местным юродивым. Подростки следуют его примеру. Старейшины винят во всем город - «он понабрался всякой чепухи оттуда», но очевидно, что город тут не при чем - чудовищный примитивизм существования, отсутствие работы, перспектив и каких-либо надежд делают человека покорным рабом обстоятельств и постепенно ведут к деградации личности. Корова стала для Хассана неким фетишем, смыслом существования. Ее потеря делает жизнь бессмысленной.

Хотя съемки фильма финансировались Министерством культуры, «Корова» была запрещена шахской цензурой из-за изображения нищеты, примитивности условий жизни крестьян в сельском Иране. Она была выпущена на экран только в 1970 году, через год после завершения, с новой датировкой происходящих событий - на 50 лет ранее. Цензурный запрет на изображение отсталости Ирана в кино был связан с тем, что европейски образованный шах Пехлеви, стремившийся как можно скорее поставить Иран на путь развития капитализма, старался скрыть от мировой интеллектуальной элиты реальность иранской глубинки, где всё ещё господствовали родовые обычаи и патриархальные феодальные порядки.

Успех в Венеции нельзя объяснить одной лишь попыткой жюри ликвидировать еще одно белое пятно на кинематографической карте мира или желанием противопоставить традиционной продукции Голливуда социальный кинематограф «третьего мира». «Корова» и на самом деле значительное произведение, которое как будто ничем не связано с европейской традицией. Однако в своем интервью режиссер подчеркивал огромное влияние, которое оказали на него неореализм и фильмы С.Эйзенштейна, а также немые шедевры Д.У. Гриффита. При этом он не скрывал, что это влияние касается не столько формы, сколько социальной направленности кинематографа, его диалога с массовым зрителем. При желании, можно найти кинематографические ассоциации с шедевром Де Сики «Похитители велосипедов» (корова для Хасана значит то же самое, что и велосипед для Антонио Риччи), с монтажом Эйзенштейна (выразительный финал) и поэтикой неореализма (подбор типажей, драматическая роль массы, аналогичная роли хора в греческой трагедии - как у Де Сантиса в «Нет мира под оливами»), но все же этот фильм поражает прежде всего своим материалом, жестокой достоверностью атмосферы действия, фотографической точностью деталей и быта иранской деревни, а также - пара-доксальнымсочетанием эстетики «перенесения» с обобщенностью притчи, натурализма деталей - с их символикой. Наконец, при утомляющей зрителя замедленности повествовательного ритма, клочковатости монтажа эпизодов, как будто снятых ручной камерой, и подчеркиваемой «невыразительности» изобразительного решения, драматическая структура и язык фильма оригинальны и экспрессивны.

Окрашенная в трагические тона история владельца исчезнувшей коровы могла бы показаться типичной восточной мелодрамой, погружение Хассана в безумие было бы нетрудно объяснить экзальтированным национальным характером, если бы эта история не развивалась на фоне эволюции массового героя - жителей деревни, которые уже пережили подобные драмы, утратили надежду на лучшие времена, защиту властей и

справедливость и как будто навсегда смирились со своим нищенским существованием. Однако по ходу фильма крестьяне не только живо реагируют на происходящее, но и приходят на помощь главному герою. Помочь они бессильны, решение самого решительного и просвещенного из них - Эсмаила (отвезти Хассана в город, к врачам) иллюзорно, но это первый шаг от примирения со злом к действию, к протесту, и поэтому отъезд Эсмаила из деревни в финале оказывается тем самым знаменательным итогом, к которому не смогли придти ни остальные жители деревни, ни несчастный Хассан, безумие которого выглядит закономерным итогом пассивного подчинения и покорности ситуации. Этот важный момент подчеркивает и сам Медржхуи в своей пресс-конференции: «Самым важным для меня было заставить задуматься: "А можно ли так жить дальше вообще, неужели невозможно сделать ничего, чтобы изменить эту жизнь?"» [1]. В итоге, и безумие Хассана, и солидарность жителей деревни, приходящих ему на помощь и бросающихся защищать свои дома от грабителей, и уход Эсмаила в город оказываются связанными между собой этапами пробуждения сознания, прологом к, казалось бы, невозможным переменам, которые в недалеком будущем перевернут жизнь шахского Ирана. Нетрудно понять, почему эта картина оказалась под запретом - речь в ней велась не столько о первобытной нищете и униженности человека, сколько о неизбежности бунта.

Фильмы Д. Мехрджуи, поставленные до исламской революции 1979 года, доказывают, что появление «нового иранского кино» в 1990-х годах оказалось возможным благодаря соединению традиционного иранского видения мира и европейской кинематографической традиции, которую молодые иранские кинематографисты переосмыслили и поставили на службу «собственному» искусству. Уже тогда иранский кинематограф обратился к национальной проблематике и к поискам соответствующей изобразительной формы.

Примечание

1. «COW», Iranian Movies, 2004 [Электронный ресурс]. - 1 электрон. опт. диск (DVD-ROM).

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.