CC BY
73
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2019. № 3
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ О.А. Власова*
ПЕРСПЕКТИВИЗМ В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX ВЕКА: РАЗВИТИЕ САМОСОЗНАНИЯ И ПРОБЛЕМАТИКА «ПЕРВОГО» И «ТРЕТЬЕГО» ЛИЦА**
В статье осмысляется развитие историко-философского самосознания в XX в. Предлагается авторский подход, в рамках которого этот процесс оценивается как формирование перспективизма в контексте проблематики первого и третьего лица. Особенности историко-философской рефлексии сопоставляются с таковыми в нейронауках. На примере идей М. Фуко, Ж. Делёза, Р. Рорти, Дж. Пассмора развивается авторская интерпретация историко-философских дискуссий второй половины XX в. во французской и англо-американской философии. Уточняются особенности позиции первого и третьего лица в историко-философском исследовании.
Ключевые слова: история философии, историки философии, самосознание, нейронауки, перспективизм, первое лицо, третье лицо.
O.A. V l a s o v a. Perspectivism in the history of philosophy of the XX century: development of self-consciousness and the problems of «first» and «third» person
The paper discusses the development of self-consciousness in the XX-th century. The author qualified this process as the formation of perspectivism, in the context of the problems of the first and third person. The specify of historical and philosophical reflection are compared with those in the neirosciences. The paper develops the author's interpretation of the French and Anglo-American historical and philosophical discussions in the second half of the XX Century on the example of the ideas of M. Foucault, J. Deleuze, R. Rorty, J. Passmore, specifies the position of the first and third person in the historical and philosophical study.
* Власова Ольга Александровна — доктор философских наук, доцент, профессор кафедры истории философии Института философии Санкт-Петербургского государственного университета (199034, Менделеевская линия, д. 5, г. Санкт-Петербург, Россия), тел. +7 (812) 328-94-21, доб.: 1841; e-mail: [email protected]
** Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда (проект № 17-18-01440 «Антропологическое измерение истории философии» по гранту Российского научного фонда).
Keywords: history of philosophy, historians of philosophy, self-consciousness, observer, neurosciences, quantum theory, narratology, perspectivism, first person, third person.
Науки о человеке последних лет все больше и больше задумываются о сознании. Всплеск развития медицинского знания, в частности череда открытий нейронаук, привлекает внимание к нашему самосознанию и позволяет даже заговорить о разных перспективах его исследования. Эти дискуссии выражаются в возрастании тенденций перспективизма, которые налицо и в историко-философских дискуссиях последних пятидесяти лет.
История философии долго шла к выработке перспективистского ракурса. В конце XIX — начале XX в. она отходит от классической трактовки истории философии как процесса объективистской работы с текстами великих философов и сосредоточивает свое внимание на самом историке философии. Этот рубеж отмечает рождение историко-философского самосознания. Герменевтическая история философии начинает понимать свое собственное предназначение как творческую работу не по воссозданию, а по интерпретации текстов. Историк философии как интерпретатор понимается как точно такой же творец, сродни написавшему текст философу прошлого.
История философии становится более авторской, более свободной, она задается целями смелой интерпретации и возвращения современникам ушедших эпох. Переосмысляется Средневековье и Новое время, новым звучанием наполняется античная философия. В канве авторской истории философии наиболее актуальным становится вопрос о соотношении объективности и субъективности, а также исторического и непреходящего. В этой ситуации рождения философского самосознания и проблематизируется характер историко-философского перспективизма.
Науки о сознании в истории философии
Проблема выбора точки зрения отнюдь не нова. В грамматике, или нарратологии, с конца XIX — начала XX в. этот выбор обозначается как выбор нарративной формы, перспективы, точки зрения или фокализации: первого (я), второго (он, ты) или третьего (они) лица1. Предпочитая одну из этих форм, мы не только по-разному строим предложение, но и можем говорить о разных вещах: со стороны или изнутри: нарративная форма первого лица, в отличие от двух других,
1 Последние годы, на волне развития философии сознания, эти дискуссии вновь оживились [Д. Барышникова, 2013; В. Тюпа, 2002].
отмечает включенную позицию, последние обозначают положение стороннего наблюдателя [В. Шмид, 2003, с. 62-80].
Указанные грамматические игры последние годы стали формой обозначения проблем в исследовании сознания [В.В. Васильев, 2009]. Известный исследователь Дэвид Чалмерс в своих работах артикулирует дилемму наук о сознании как дилемму перспектив первого и третьего лица, сводя к ней дуализм разума и мозга, субъективного и объективного [Д. Чалмерс, 2013; D. Chalmers, 2010]2. Исследование в перспективе третьего лица, на его взгляд, является классическим естественно-научным исследованием сознания как объекта, однако оно приводит к оформлению ряда абстракций, например, «убеждение», «желание», «рациональность», «понимание», «ощущение», осмысление внутреннего содержания которых невозможно без исследования перспективы первого лица, поскольку предполагает включенность. Работа в перспективе первого лица, по Чалмерсу, напротив, исходит из позиции актора, но возможна только по отношению к собственному сознанию и требует проработки проблемы объективности. Ее сложно довести до уровня научной и проверяемой системы, но именно она приоткрывает завесу той тайны, которой для исследований в перспективе третьего лица является сознание. Отсутствие прямого доступа к сознанию — основная проблема перспективы первого лица.
Д. Чалмерс доказывает, что разница перспектив означает разницу языков описания, но не разницу объектов, и что две перспективы не только не противоположны, но могут дополнять друг друга. Трудность в том, что понятия, которые используются в исследовании («сознание», «бессознательное», «мозг» и проч.), часто отсылают как к первому, так и к третьему лицу, благодаря чему происходит подмена. Разграничение перспектив помогает, стало быть, лучшему продвижению исследований, поскольку способствует осознанию особенностей и ограничений авторского подхода.
В дискуссии о перспективизме в исследованиях сознания вот уже несколько лет включены многие известные теоретики со стороны как естественных наук, так и философии (Д. Чалмерс, Т. Метцингер, Д. Захави, Д. Деннет, Л.Р. Бейкер, Ч. Лармор, С. Шумейкер и др.). В этих спорах налицо несколько моментов, которые многое могут дать истории философии.
Во-первых, вопрос о перспективизме воспринимается самими спорщиками как «вызов натурализму» [L.R. Baker, 2013; J. Ganeri, 2012]: перспектива первого лица и попытка ввести в нейронауки
2 См. также некоторые неопубликованные тексты, где эта проблема обсуждается более конкретно [D. Chalmers, 1989; Idem., 1990].
интроспективный пласт, на взгляд постороннего человека, подрывает сами основания объективного научного исследования сознания, однако игнорирование этой стороны вопроса также оказывается невозможным.
Во-вторых, в обсуждении перспективизма с философской стороны чаще всего привлекаются идеи феноменологии и аналитической философии, которые становятся концептуальным полем для разработки новой теории лиц [D. Zahavi, 2007]. Феноменологи и аналитические философы в этой связи переживают возрождение интереса к собственным исследованиям, лишний раз подтверждая влиятельность своих доктрин и их необходимость на современном этапе развития нейронауки.
В-третьих, признается, что значимым для разработки теории перспективизма является разделение между опытом себя и осознанием этого опыта, непосредственным сознанием и самосознанием, концепцией себя, т.е. между перцептивным и концептуальным взглядом на сознание [T. Metzinger, 2003; S. Shoemaker, 1996; L.R. Baker, 2013, p. 209; R. Duus, 2017, p. 11-113]. Таким образом, совмещаются феноменология и аналитическая философия, а также сама философия и естественно-научная позиция нейронаук, так уходит противопоставление и формируется общее поле дискуссий.
В перспективистских спорах истории философии много общего с нейронауками. Можно даже сказать, что они разделяют одну и ту же судьбу. В развитии философии истории философии наиболее значимыми оказываются две концептуальные традиции: во-первых, традиция философии духа, трансформировавшаяся затем в философию жизни, потом привлеченную феноменологией и экзистенциальной философией, а во-вторых, традиция аналитической философии. Два этих поля оказываются проводниками дискуссий философии истории философии.
В попытке сведения перспектив и обмена мнениями поле философии истории философии выбирает вопрос об истории и личности. В самой истории философии это вопрос одновременного многообразия историко-философских доктрин и непреходящности философской истины (как у Марсилиана Геру), в философии истории философии, на уровне методологии, это вопрос возможности единой истории философии и зависимости историко-философской интерпретации (перевода) от его актора.
Неклассическая история философии XX в., как показывает траектория ее развития, пытается уйти от общих объективистских схем и обратиться к лицам и их опыту. Важной дискуссией не только истории философии, но и философии в целом становится дискуссия о субъекте, обсуждение проблематики субъективности. Со стороны
истории философии это еще и обращение к вопросу о том, возможна ли и каким образом история философии после «смерти автора», без направляющего историю субъекта. В этом отношении перспективизм оказывается наиболее продуктивен.
История философии о перспективе
«первого» и «третьего» лица
Представители французской и англо-американской традиции последнего полувека ведут историко-философские дискуссии именно в плоскости перспективизма. Все они ставят вопрос о том, какое лицо оказывается видящим и говорящим в истории и, в частности, в истории философии.
Для французов, в зависимости от исходной направленности поисков, этот вопрос либо преломляется сквозь проблему социальных практик меморации, либо ставится в исключительно индивидуальной плоскости3. Однако независимо от этого, активным действующим лицом оказывается сам историк философии. Что делает Жиль Делёз в своих историко-философских штудиях, когда зачинает, по собственному признанию, монстров, даже если он сам подчеркивает, что получившийся портрет философа далеко отстоит от его фотокопии? Разумеется, он и не старается сохранить перспективу первого лица, для него история философии не ставит такой задачи. По его убеждению, историко-философское повествование есть повествование историка философии, его перспектива, а отнюдь не того великого персонажа, о котором он стремится высказаться. Это не обращение к традиции, сложившейся в веках, а собственный выбор историка философии4. «История философии не должна повторять то, что сказал какой-либо философ; она должна говорить о том, что он неизбежно подразумевал то, о чем он не говорил, но что, однако, присутствовало в том, что он говорил» [Ж. Делёз, 2004, с. 177], — подчеркивает Делёз. Именно поэтому история философии и оказывается самой философией: поскольку только лишь опираясь на мысль прошлого, историк философии говорит и видит в настоящем, оставаясь в современности и становясь философом.
Говорящими, но при этом уж очень молчаливыми оказываются и персонажи Фуко. Его Платон и Сократ, его Аристотель и средневековые мыслители, Ницше, Маркс и Фрейд становятся уж очень непохожими на самих себя. И происходит это от того, что, несмотря
3 Об истоках и современности французской истории философии см: [А.А. Кротов, 2016; Он же, 2017].
4 Об отличии истории философии Делёза от общепринятой модели истории философии см.: [/. SeUars, 2007].
на то что они вроде и говорят на своем языке и выражают свои мысли, оказываются окутаны такой сетью социального и исторического, что она сквозь века трансформирует их собственный дискурс. «Согласно представлениям Фуко... нельзя воссоздать ход мысли исторического деятеля, но можно установить, что он говорил в той мере, в какой его слова были включены в коммеморативные формы» [П. Хаттон, 2004, с. 42], — пишет П. Хаттон. Слова философов становятся совсем не их словами, а их взгляд на собственную современность оборачивается иногда современностью нашей, точнее, современностью Фуко. Подобная историко-философская перспектива несколько сложнее. Однако по-прежнему актуальным остается вопрос, подобный тому, который по отношению к сознанию формулирует Дэн Захави: по отношению к кому мы говорим о сознании и мышлении, ведь, обращаясь к ментальным явлениям (одним из разновидностей которых и является философская рефлексия), мы сразу же должны ставить вопрос о том, для кого они представляются, а также о том, как перспектива первого лица дополняется перспективой второго и третьего [П Zahavi, 2007, р. 67, 75].
М. Фуко определяет то, чем он занимается, как «историю мысли», в последние годы жизни разводя этот метод с методом так называемой истории идей5. Он связывает свой подход с исследованиями особенностей меморации в социальном контексте, в практиках, в дискурсах, а историю идей — с изучением систем представлений (оформленных в понятиях), менталитетов. Ключевые слова для Фуко не «представления» и «мировоззрения», а «практики», не «понятия», а «проблематизации», и последние как раз связаны с работой мысли. Он не только пытается обратиться к истории извне как к развитию систем представлений, изменению менталитета, эволюции взглядов, но и стремится связать ее с индивидуальной практикой заботы-о-себе, правдивой речи, разумеется, включенных в социальные дискурсивные системы. Не ограничиваясь объективным историческим взглядом, он вводит в свои штудии пространство индивидуального не как поле приватного, а как полярное поле развертывания социальных практик. Историко-философский перспективизм выстраивается у него в том же измерении.
Фуко, в последние годы жизни так полюбивший Америку, обращает нас к важным дискуссиям, которые протекают, главным образом, на англо-американской сцене, — дискуссиям в треугольнике «история идей — интеллектуальная история — история философии». Спор интеллектуальной истории с историей идей, не только фило-
5 Подробное исследование этого вопроса проводит проф. Джеймс Шмидт в статье, опубликованной в его блоге (см.: [/. Schmidt, 2014]).
софские, но и исторические дискуссии в этой области есть попытка очертить поле истории философии с двух позиций: с позиции творящей и осмысляющей ее личности (интеллектуальная история) и с позиции приращения проблем, концептов и идей (история идей). В любом случае оказывается, что это другая история философии, пытающаяся освободиться от представления об объективности историко-философского процесса и его констатации.
Основные дискуссионные точки при каждой из полярностей («интеллектуальная история — история философии» и «история философии — история идей») несколько разнятся, но при этом очерчивают единую линию. Одни из важнейших вопросов первой полярности очень прост и в чем-то наивен: «кто главный?», и он отражает проблематизацию полноты картины: какое из проблемных полей (история идей или история философии) охватывает большее пространство, что является частным, а что общим.
В своем классическом варианте, в частности для Лавджоя, история идей подчиняет себе историю философии. В своем каноническом тексте он подчеркивает: «Под историей идей я подразумеваю нечто и более специфическое и менее узкое, чем история философии» [А. Лав-джой, 2001, с. 9]: историк философии при этом представляет частные аспекты развития систем идей или блоков мысли. В этом контексте Морис Мандельбаум в своей очень известной статье ставит вопрос о функции историка философии и о соотношении монистической и плюралистической перспективы, помещая историю философии на сторону плюрализма в противоположность монизму истории идей. Говоря о том, что историк философии должен «понять, проанализировать и обрисовать» [M. Mandelbaum, 1965, p. 66] философскую традицию, Мандельбаум подчеркивает тот факт, что история философии представляет нам частную перспективу специалиста, совокупность частных перспектив мыслителей прошлого и в целом смягчает историю идей, занимая промежуточное положение между историей идей и интеллектуальной историей. Продолжая, можно сказать, что она сводит взгляд всезнающего свидетеля развития концептов и субъективированные картины деятелей прошлого и настоящего. Перспектива истории философии в таком случае оказывается на пересечении линий первого и третьего лица.
Стремясь обогатить сухую и объективную историю, Дональд Келли настаивает на том, что без обращения к истории философии она становится лишь исследованием окаменелостей мышления, а должна быть по цели — историей, по форме — литературой, по направленности — историей философии. Историко-философский пласт истории идей придает ей контекст и глубину [D.R. Kelly, 1996, p. 37]. К тому же самому выводу, только с противоположной перспекти-
вы, приходит Сара Хаттон, которая в своей статье показывает, что без истории идей история философии превращается лишь в сухое штудирование текстов, контекстуальность она обретает, обогащаясь методами истории идей. Последняя помогает истории философии работать в горизонте настоящего, не оставляя прошлое в прошлом как окаменелость, а по-новому раскрывая его в свете проблем современности [S. Hatton, 2014, p. 926].
Вопрос о соотношении истории философии с историей идей и интеллектуальной историей переходит в спор об анахронизме в истории философии, обращая нас к проблеме жанрового своеобразия, которая активно обсуждается в рамках англо-американской традиции [И.Д. Джохадзе, 2012]. Однако что имеют в виду, к примеру, Р. Рорти и Дж. Пассмор, когда говорят о жанровой вариативности истории философии?
Четыре жанра истории философии Рорти объединяются вокруг двух перспектив: доксография, историческая реконструкция и история духа объединяются вокруг перспективы третьего лица, и Рорти, разумеется, не симпатизирует (в каждом случае в разной степени) всем трем вариантам.
В случае доксографии и исторической интерпретации мы, скорее всего, имеем дело с попыткой сохранения перспективы первого лица. Они отличаются не особенностями перспективы, а полнотой сюжета: доксография документирует «диалоги», обычные высказывания и мнения, довольствуясь разрозненными фрагментами, историческая реконструкция же пытается воссоздать целостную картину на фоне. Закономерно предположить, что историческая реконструкция редко будет ограничиваться простыми стратегиями поиска и, скорее всего, будет выстраивать не простую внутреннюю, а множественную перспективу, где первое и третье лица будут постоянно сменять друг друга.
История духа дает пример исследования со стороны стороннего наблюдателя, который отделяет подлинные проблемы от неподлинных, выстраивает линию развития дисциплины. Рорти следующим образом описывает эту специфику: «.. .в наши дни Geisteshistoriker решает судьбу дисциплины, определяет судьбу философа, а не наоборот. Он делает это, подбирая исторических персонажей и типизируя их, слагая драматические рассказы о том, как мы пришли к философским вопросам, которые считаем фундаментальными. Сочинения авторов, которых выделил Geisteshistoriker, образуют канон, включаются в список литературы, обязательной для прочтения всяким, кто ищет самоутверждения в философии» [Р. Рорти, 2017, с. 76].
Сложнее обстоит дело с самыми любимыми Рорти жанрами: конструктивной реконструкцией и интеллектуальной историей.
В описании их особенностей он сознательно постулирует сочетание перспектив: с одной стороны, афиширует «конструктивность», т.е. внешнюю перспективу, а с другой стороны, говорит, что в этой конструктивной работе историка философии нам и открывается голос философии прошлого.
Для Рорти, чем успешнее историк философии развивает собственную перспективу первого лица, тем более молчаливо прошлое, и суть методологической дилеммы истории философии как раз и состоит в том, чтобы выбрать, кто будет «видеть» и кто будет «говорить». Идеал для него, разумеется, — речь историка философии, видеть же может как историк философии, так и временами умолкающее прошлое.
Этой же традиции следует и Джон Пассмор в обсуждении трех жанров: полемического, культурного и объяснительного. Попытка сохранить перспективу первого лица отмечает лишь вторая (культурная) разновидность истории философии. Сам Пассмор настаивает на необходимости совмещения перспектив: как историк философии он должен обращаться к вечному проблемному круговороту, сохраняя его ядро, однако как философ он должен оставаться человеком своего времени, формулируя гипотезы в контексте современности. Проблема для него — средоточие двух встречных перспектив: философов прошлого и современных мыслителей. «Проблемный подход, как я считаю, единственный способен пролить свет на внутреннее развитие философии... История философии призвана напоминать философу о его проблемах» [/. Ра$$тоге, 1965, р. 30, 31], — таков вывод Пассмора.
Отчетливо заметно, что дискуссии о методологии истории философии последние десятилетия перемещаются в область перспективы. История философии, если мы говорим о ней в ее антропологическом измерении как о практике и самосознании историка философии, показывает нам те же трудности, что и философия сознания, и это не удивительно: пространство работы историка философии — поле мышления.
Вопрос перспективы для истории философии — вопрос оптики. Что мы видим, когда говорим о прошлом, как мы видим и какими инструментами пользуется наш «историко-философский глаз», какой образ получается на выходе, чем отличаются наши образы — закономерно, что постановка всех этих вопросов предполагала сначала осознание историком философии своей активной позиции, а уже затем всех средств конструктивной обработки, точек фиксации образа прошлого. Следующий этап — использование всех открывшихся в самосознании возможностей, и этот этап должен помочь истории философии показать свою уникальность и самостоятельность вопреки общепринятому мнению о ее вторичности по отношению к философии как таковой.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Барышникова Д. Когнитивный поворот в постклассической наррато-логии // Новое литературное обозрение. 2013. № 1 (119).
Васильев В.В. Трудная проблема сознания. М., 2009.
Делёз Ж. Переговоры, 1972-1990 / Пер. В.Ю. Быстрова. СПб., 2004 (De-leuze J. Pouparlers (1972-1990). P., 1990).
Джохадзе И.Д. Ричард Рорти как историк философии // История философии. 2012. № 17. С. 3-24.
Кротов А.А. У истоков историко-философских исследований во Франции // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7. Философия. 2016. № 1. С. 21-34.
Кротов А.А. Методология современных историко-философских исследований во Франции // Вопросы философии. 2017. № 6. С. 52-62.
Лавджой А. Великая цепь бытия: История идеи / Пер. В. Софронова-Антимони. М., 2001 (Lovejoy A. The Great chain of being: A study of the history of an idea. Harvard, 1936).
Рорти Р. Историография философии: четыре жанра / Пер. И. Джохадзе. М., 2017 (Rorty R. The historiography of philosophy: four genres // Philosophy in history / Ed. R. Rorty, J.B. Schneewind, Q. Skinner. Cambridge, 1984. P. 49-76).
Тюпа В. Очерк современной нарратологии // Критика и семиотика. 2002. Вып. 5. С. 5-31.
Успенский Б. Поэтика композиции. М., 1970.
Хаттон П.Х. История как искусство памяти / Пер. В.Ю. Быстрова. СПб., 2004 (Hutton H. History as an art of memory. Hanover, N.H., 1993).
Чалмерс Д. Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории / Пер. В.В. Васильева. М., 2013 (Chalmers D. The Conscious mind: In search of a fundamental theory. Oxford, 1996).
Шмид В. Нарратология. М., 2003.
Baker L.R. Naturalism and the first-person perspective. N.Y., 2013.
Chalmers D. The first-person and third-person views. 1989 // URL: http:// consc.net/notes/first-third.html
Chalmers D. Consciousness and cognition. 1990 // URL: http://consc.net/ papers/c-and-c.html
Chalmers D. The character of consciousness. Oxford, 2010.
Duus R. Personhood and first-personal experience // Journal of Theoretical and Philosophical Psychology. 2017. Vol. 37. N 2. P. 109-127.
Ganeri J. The self: Naturalism, consciousness, and the first-person stance. Oxford, 2012.
Hatton S. Intellectual history and the history of philosophy // History of European Ideas. 2014. Vol. 40. N 7. P. 925-937.
Kelly D.R. What is happening to the history of ideas? // Intellectual News. 1996. Vol. 1. N 1. P. 36-50.
Mandelbaum M. The history of ideas, intellectual history and the history of philosophy // History and theory. Vol. 5: The historiography of the history of philosophy. 1965. P. 33-66.
Metzinger T. Being no one: The self-model theory of subjectivity. Cambridge, MA, 2003.
Passmore J. The idea of a history of philosophy // History and theory. 1965. Vol. 5. P. 1-32.
Schmidt J. On Michel Foucault's distinction between the "History of ideas" and the "History of thought" // URL: https://persistentenlightenment.com/2014/06/23/ history_of_thought/
Sellars J. Gilles Deleuze and the history of philosophy // British Journal for the History of Philosophy. 2007. Vol. 15. P. 551-560.
Shoemaker S. The first-person perspective and other essays. Cambridge, 1996.
Zahavi D. Subjectivity and the first-person perspective // The Southern Journal of Philosophy. 2007. Vol. XLV. P. 66-84.
