CC BY
54
УДК 1(09)
«ИГРЫ С ПРОШЛЫМ»: ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ФРАНЦУЗСКОЙ ФИЛОСОФИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX ВЕКА
О.А. Власова
Рассматриваются особенности историко-философской интерпретации во французской философии второй половины XX века. Анализируются историко-философские стратегии Ж. Делеза и М. Фуко, Э. Брейе и П. Адо, проводится их сравнительное исследование в контексте классической историко-философской традиции. Подчеркивается, что философия постструктурализма, выбирая в качестве ориентира вскрытие диспозитивов власти, обращается к прошлому как материалу для археологических исследований. Образ историка философии становится не просто образом исследователя, но образом человека, живущего устоями той философии, мышление которой он сохраняет и принимает в себя, а историко-философское возвращение становится одновременной внутренней и публичной речью, сразу этикой и политикой.
Ключевые слова: история философии, прошлое, настоящее, возрождение, разоблачение, этика.
Работа подготовлена в рамках проекта РФФИ (ОГОН) 15-33-01013 «Философская историография во французской философии второй половины XXвека».
С французской философией прошлого века связывают «радикальный разрыв» и «деконструкцию». Принято считать, что по отношению ко всему предшествующему философскому и культурному наследию она вела себя смело и бескомпромиссно, порывая, переосмысляя, отбрасывая, превосходя. Таковы, конечно же, были исходные лозунги, таково бытующее в исследовательской среде мнение, таков вообще модус рассмотрения этой традиции, которую чаще всего именуют постструктурализмом.
Всякая новая философия, как мы знаем и как мы видим, появляется из старой. Причем ее порождает не просто поступательное развитие, но попытка выпутаться из внутренних противоречий того мыслительного и культурного поля, детищем которого она является. И по отношению к постструктурализму сейчас, по прошествии времени, актуален вопрос: с чем мы имеем дело - с радикализацией стратегий или с радикальным фоном и радикальным языком, в которых артикулируются, в общем-то, традиционные вещи. Этот вопрос можно поставить в пространстве культуры, и там он может иметь свое решение, но сейчас он интересен нам в области истории философии. Иными словами: были ли постструктуралисты радикальными историками философии или разворачивали там вполне традиционные стратегии историко-философской интерпретации?
Разумеется, представленный ниже анализ не может, да и не задается целью охватить всю историю философии и все ее грани. Мы лишь попытаемся построить такой ракурс проблематизации, который бы не только позволил ответить на поставленный выше вопрос, но и осветил бы некоторые грани философской ситуации и нынешнего времени.
Радикализм и традиционность истории философии
История философии всегда предполагала гораздо больше, чем фиксируется в ее наименовании. Если начать с конца этого словосочетания, то она всегда была не только историей философии, но и кропотливым исследованием времени, в которое эта философия формируется и развивается, а также биографическим, психологическим исследованием в отношении тех философов, которые составляют традицию, поэтому она многое брала от истории и психологии, теории культур и истории общественной мысли.
История философии также всегда была не просто историей, точнее, она ею не была никогда. Объективная история как история событий хотя и составляла для нее фон, но никогда не была целью, да и не могла ею быть в силу другого предмета - многообразной мысли философа. Это отличие истории философии от истории особенно заостряется в XX веке, и мы еще не раз вспомним о нем ниже, говоря о различии между историей философии и историографией.
Закономерно, что в попытках отличить себя как от истории, так и от систематической философии, история философии всегда была несколько свободнее, чем традиционные разделы. Она никогда не ограничилась традицией и реконструкцией, хотя, возможно, иногда и пряталась под этими одеждами.
Уже Гегель, законодатель мод в этой области, подчеркивает созидательный творческий, индивидуальный характер истории философии. Для него история философии неизменно связана с самим представлением о философии, поэтому закономерно, что философы разных направлений, разных времен и установок будут слагать совершенно разную историю философии [1, с. 67]. Разумеется, Гегель не допускал значительных вариаций: поскольку предметом философии является истина, всякая философия (хотя и с разных позиций) есть учение об истине, история философии имеет основополагающие установки, поэтому можно построить универсальную историю философии, от более ранних, «наиболее скудных и абстрактных», с наименее определенной идеей, к более поздним, «более развитым, богатым и глубоким».
Гегель так же выражает общее для истории философии мнение о противопоставлении ее позитивным наукам: в истории философии невозможно появление новых фактов, как невозможно и приумножение концептов, их дополнение. На каждом витке мы видим, напротив, переосмысление целого, которое придает концептам новый характер связей [2, с. 77]. Казалось бы, такая схема истории философии не допускает никакой свободной интерпретации, однако именно указанные два положения - понимание индивидуальности философской системы и рассмотрение развития истории философии как трансформации целого - закладывают основание общей схемы истории философии на века, вплоть до самых современных и смелых историко-философских интерпретаций нашего времени.
Решающим шагом в изменении образа истории философии и ее подходов становится развитие тех направлений, которые можно охарактеризовать как философия жизни, или философская герменевтика. Именно они выдвигают на
первый план фигуру философа, и история философии становится, начиная с этого времени, историей философов, их поиска, их мысли, их связей друг с другом. История концептов, концептуальных утрат и обретений, конечно же, остается, но и она теперь не обходится без тех, кто их продуцировал.
В центре историко-философской герменевтики - жизнь мысли в ее связи с жизнью самого мыслителя. Живая мысль историка философии обращается к мысли ушедшего философа, воссоздавая ее (посредством собственных мыслительных операций) во всей целостности структурных связей. Изучение концептуального строя и прояснение динамики развития идей и служит рабочим методом такой структурной герменевтики. Акцентирование личностей философии прошлого не уйдет и из постструктуралистской истории философии. «История философии, - будет говорить Фуко в своих лекциях, - всегда организуется некой игрой индивидуального творчества и расположенностью истины пронизывать историю. История философии всегда размечается знаменитыми личностями; она всегда задействует определенный уровень, на котором единства обозначаются и могут обозначаться только именами собственными. <...> В сущности, история философии всегда задумывается как дисперсия индивидуальностей» [3, с. 50-51].
Вся герменевтическая история философии, и это очень важно в ее сравнении с постструктуралистской, построена на векторе преемственности и непрерывности. Историко-философская герменевтика восстанавливает связь времен и мыслителей и связана с возрождением, развитием продолжением мысли прошлого в мысли настоящего.
Новый взгляд, подаренный герменевтической традицией истории философии, выражается в ее пределах в рамках различия, которое она начинает проводить между собой и тем, что можно назвать объективистской историей философии, или историографией.
Историография при этом смотрит на историю философии как на историю фактов, событий, ушедших в прошлое учений. Время прошлого для нее -это время прошедшей философии, мертвое время умершей, ушедшей мысли [4]. Поэтому работа историка философии подобна здесь работе архивариуса, систематизатора-биолога или коллекционера жуков: живое здесь беспристрастно работает с мертвым, беспристрастно, поскольку ему уподобляется.
Набрасываясь на историографию и зачисляя в ее ряды некоторых своих великих предшественников (к примеру, Шпенглера и Ницше), Хайдеггер очерчивает ее рабочее пространство. Основная операция историографии - сравнение, т.е. сопоставлении эпох, культур и стилей. Поскольку сравнение предполагает посредничество, в историографии, во-первых, постепенно оформляется эталонный образ как образ «некоего классического», а во-вторых, посредством обобщения сравнения как описание различия, как динамика смены особенностей оформляется смысл истории.
Так историография конституирует смысл ушедшей истории: на вымышленных операциях сопоставления, различения и слияния формируется некая целостность, целостностью с ее внутренним смыслом не являющаяся. Всякая
попытка перехода от сравнения к обобщению открывает лишь намысленный при сравнении, искусственный смысл. «Одно дело, - говорит Хайдеггер, - историографически (historish) сообразовывать прошедшее с тем или иным настоящим, и другое - мыслить исторически (geschichtlish), то есть постигать Бывшее как уже бывшее Будущее (das Kommende). Все сугубо историографические "оживления" прошедшего - всегда лишь дурные фасады исторических заблуждений» [5, с. 28].
История философии в корне отличается от историографии, поскольку не представляет философскую мысль в застывшей форме, а стремится посредством самого мышления обратиться к живому мышлению прошлого. «Историографическими соображениями и раздумьями, - акцентирует этот момент Хайдеггер, - нельзя решить, что и как - исторически - есть западноевропейская философия: это всегда можно постичь только в самом философском мышлении» [6, с. 26]. В этом смысле у Хайдеггера, так же как у Ясперса, история философии всегда есть одновременно и философия. И здесь, как бы неоднозначно не было следующее утверждение, но они оба являются наследниками дильтеанского подхода, ведь живая философская мысль может развернуться только в живой душе философа и его собственной философии. Тогда история философии есть не беспристрастное исследование, а в высшей степени страстное оживление древней философии в настоящем.
В истории философии Ясперса этот мыслительный ход оформляется в представление о продолжающемся сквозь века поиске, некой эстафете, которая передается от умерших живым посредством единственно подлинной философской коммуникации. Философы настоящего перенимают от философов прошлого светоч истины, и историк философии здесь не просто архивариус и документалист, но необходимое звено в жизни философии. Чтобы быть подлинным философом, нужно быть историком философии. Философия разворачивается «не передавая по наследству тождественное, но пробуждая и созидая новый исток. Этот вновь и вновь повторяющийся процесс пробуждения есть явление истории философии» [7, с. 312].
Это очень важный момент для философии XX века - историко-философские искания как форма обретения собственной философской идентичности, как попытка отыскать корни, продолжая движение философии прошлого. Это единство обращенности в прошлое и укорененности в современности - знаковый момент практически для всех значительных философов XX века.
Подобный способ обхождения с историко-философским материалом можно описать термином «возрождение». Это понятие, которое в своей статье «Как я понимаю историю философии» использует Эмиль Брейе, отличая его от понятия «влияние». Последнее есть простое продолжение традиции и развитие мысли: расширение пространства применимости концептов, достраивание системы. Возрождение же есть нечто другое, оно - обновление в каждой новой ситуации когда-то очерченной интуиции. При этом возрождение не всегда
предполагает преемственность во времени, являясь, скорее, обновлением в новой ситуации, а не простым воспроизведением и повторением.
Брейе очерчивает возможную стратегию такой истории философии возрождений мысли. В этом случае исследование должно пытаться выстроить не линию преемственности понятий и методов, а вектор мысли - мысли, когда-то прерванной и теперь воссозданной вновь. «Искусство это, - разъясняет он, - заключается в том, чтобы видеть в отдельной мысли просто переход, направление к другой мысли, скорее вектор, чем линию, скорее, намерение, чем его реализацию» [8, с. 278].
При таком понимании история философии никогда не сможет стать опорой философии как системы, но будет всегда способствовать только ее расшатыванию. Такой переход и описанное возрождение сам Брейе находит у Плотина, и ориентация не на традицию, а на возрождение, по его собственному признанию, позволяет ему примирить у Плотина унаследованный от Платона рационализм и характерное для Плотина мистическое мировосприятие. Примером такого возрождения он также называет и европейский романтизм, развившийся после Французской революции, в особенности романтизм немецкий, который Брейе расценивает как возрождение стоического мировосприятия.
Возрождение как раз предполагает работу души современника с душой ушедшего философа, схватывание его интуиции и ее развитие. Эта коммуникация настоящего с прошлым и есть возрождающая история философии, которую мы увидим в историко-философских работах и лекционных курсах французских философов второй половины XX века. О чем как не об этом говорит Де-лез, когда представляет историю философии как развитие концептов, сформулированных философами прошлого. А.В. Дьяков разъясняет эту мысль: «Проблемы не меняются со временем, меняется их понимание. Поэтому становление мысли заставляет нас мыслить иначе, чем это было во времена Платона или Канта, появляются новые фигуры мысли и мыслительные процедуры. <...> Де-лез всегда практиковал именно такой подход: он находил у философов прошлого те проблемы, которые оказывались его собственными, хотя и приобретшими в XX век новое звучание. Быть последователем великого философа, считал он, значит не быть его непосредственным учеником, но работать над поставленной им задачей и развивать его концепты» [9, с. 238-239].
Игры с философией прошлого позволяют Делезу заговорить не об истории философии, а о становлении, не о наследовании идей а о сосуществовании и таким образом развернуть философскую со-временность и одно-временность. В «Что такое философия?» мы читаем: «.Философское время - это время всеобщего сосуществования, где "до" и "после" не исключаются, но откладываются друг на друга в стратиграфическом порядке. <...> Жизнь философов и наиболее внешние моменты их творчества подчиняются обычным законам временной последовательности; однако их имена сосуществуют между собой и блистают либо путеводными звездами, помогающим нам вновь и вновь проходить по составляющим концепта, либо направляющими ориентирами того или иного пласта или страницы; их свет не перестает доходить до нас, подобно све-
ту угасших звезд, еще ярче, чем прежде. Философия - это становление, а не история, сосуществование планов, а не последовательность систем» [10, с. 77-78].
История философии, ища и обретая собственное исследовательское поле, отходит от обычного концептуального анализа, от исключительно исторического метода. Будучи не простым исследованием истории философских учений и сбором фактов прошлого, а формой переосмысления целого ушедшей философии, она обретает свой смысл в попытке продолжить эстафету поиска истины сквозь века, в попытке продолжить интуицию прошлого в современных реалиях и на современном языке. Этот модус истории философии отчетливо виден и у постструктуралистов.
Коллизии памяти и этический поворот в истории философии
Философия постструктурализма, выбирая в качестве своего основного ориентира вскрытие диспозитивов власти, анализ устойчивых ментальных структур или идеологии производства, обращается к своему прошлому как материалу для археологических штудий. Следуя своей общей стратегии, которую они используют и по отношению к другим культурным практикам, постструктуралисты начинают приоткрывать некую «иную» философию прошлого, и сама история философии приобретает характер не возрождения, как это было ранее, а разоблачения.
Такое отношение к собственному прошлому связано с изменением взгляда на историю как таковую. Теперь она представляется не как объективное прошлое наследия человечества, но как дошедшее до нас в определенных практиках и текстах мировоззрение, когда-то просеянное через сито властных структур. Обращаясь к этому прошлому в настоящем, мы представляем как продукт того же процесса, однако располагаясь от других эпох на определенном расстоянии, путем сопоставления можем дешифровывать историю.
Потенция подобной трактовки философией своей собственной истории, как мы показали, содержалась уже у Гегеля (в положении о приращении философского знания путем целостной переоценки и преобразования ее мыслительного поля). В полной мере она была реализована в герменевтической истории философии и экзистенциальной мысли (в стратегии понимания, в акцентировании значения герменевтической интерпретации). Однако философия постструктурализма порывает с той традицией, которую историки философии так стремились поддерживать ранее. Философия прошлого теперь представляется как череда отдельных периодов, с которыми нужно работать, не выстраивая линию преемственности, но, напротив, ища те зазоры, которые их разделяют.
Работа с философией прошлого как с определенного рода дискурсом ведется из дискурса собственной эпохи, поэтому всякая история философии трансформирует тот материал, с которым имеет дело. Этим философия поструктурализма не приносит нового. Точно так же работала герменевтическая традиция, в своей интерпретации иногда полностью перестраивая идеи ушедших веков.
Наиболее емко эту стратегию выразил Ясперс (с которым, к слову, очень много общего было у Фуко [11]). «Историческое усвоение происходит при искреннейшем участии понимании, однако оно преобразует понятое», - писал он [12, с. 87]. Для наглядного описания подобной историко-философской практике в работе о Ницше он использовал метафору взорванного утеса в горах. Он говорит: представим, что некогда существовала целостность (мысль философа), которую разрушило время. Философ умер, и его мысль как целостность рассыпана по его трудам. Историк философии пытается эту целостность воссоздать, и он подобен тому, кто пытается собрать по осколкам взорванную скалу: он подбирает, группирует, составляет ансамбли. Однако эта целостность всегда будет именно нашей целостностью [13, с. 64].
Точно так же и в постструктурализме: целостность прошлого всегда есть целостность настоящего, и история философии есть всегда философия современности. Просто и Делёз, и Фуко в этом честно признаются, разъясняя ту работу, которую они проделывают. И здесь они настаивают, что не восстанавливают, не воскрешают или открывают, а именно конструируют на том материале, который практики прошлого, заданные диспозитивами власти, донесли до современности. Как пишет П. Хаттон, «Согласно представлениям Фуко, то, что когда-то воспринималось в качестве прошлого, переданного по наследству, теперь постигается как реконструированное прошлое. <...> Нельзя воссоздать ход мысли исторического деятеля, но можно установить, что он говорил в той мере, в какой его слова были включены в коммеморативные формы» [14, с. 42].
Эта стратегия реконструкции и разоблачения становится наиболее отчетливой в поздних лекционных и семинарских курсах Фуко, в тех, где, обращаясь к античности, он стремится дешифровать полюса властного дискурса: свободную, мужественную речь и практики ее раскрытия. Фуко не придумывает ничего своего, он складывает свою собственную мозаику дискурса из частей, которые сохранила память истории философии. «Его герои, - пишет А.В. Дьяков, - говорят лишь то, что сказали в действительности, но этого оказывается достаточно, чтобы получить целостную картину, которой прежде мы не располагали. Впрочем, для этого ему приходится заново собрать фигуру философа из сингулярных событий его дискурса» [15, с. 339]. Именно это имеет ввиду Ж. Делёз, когда характеризует историю философии подобно искусству портрета в живописи и обозначает ее продукты как ментальные, или концептуальные, портреты, «как и в живописи, их следует сделать похожими, но для этого нужно использовать другие средства, которые не представляют собой подобие оригиналу: сходство должно быть создано, и не посредством воспроизведения (довольствуясь пересказом того, что сказал философ)». <...> История философии не должна повторять то, что сказал какой-либо философ; она должна говорить о том, что он неизбежно подразумевал то, о чем он не говорил, но что, однако, присутствовало в том, что он говорил» [16, с. 177].
В лекциях о воле к знанию, своем первом лекционном курсе, Фуко формулирует два, по его мнению, центральных принципа, на основании которых разворачивается философия и история философии от античности до наших
дней. Это принцип интериорности, как определяет его сам Фуко, «недоступности философии извне»: философия не может быть постигнута посредством иной практики или дискурса, но может быть схвачена только посредством себя самой. Из этого принципа следует другой: принцип «удвоения в себе»: все, с чем имеет дело философия, представляется одновременно и как объект мысли, и как предмет повторения. Вокруг этих двух точек закручивается история философии. Философия настоящего обращается к самой себе в своем прошлом, повторяя круг, осмысляя себя и к себе приходя. Магическое заговаривание акцентируется в постструктурализме, сформированном, как мы знаем, при мощнейшем влиянии Ницше.
Повторение превращает историю философии из теории в практику. Образ историка философии становится не просто образом исследователя, но образом человека, живущего устоями той философии, мышление которой он сохраняет и принимает в себя. История философии одновременно расценивается и как забота о прошлом, и как забота-о-себе. А историко-философское возвращение становится одновременной внутренней и публичной речью, сразу этикой и политикой. Пьер Адо, развивая авторский концепт духовного упражнения, в одном из своих интервью говорит о философии: «...Упражнением является вся философия как обучающая речь, так и внутренняя речь, направляющая наше действие» [17, с. 141].
Оформление материала прошлого в координатах настоящего предполагает следование доминантам современной эпохи. История философии, превращая прошлое в настоящее, трансформирует его исходя из современной диспозиции власти, ее настоящей игры, она подчиняет это прошлое современному мировоззрению, с его полярностями. Мы видим особенно ярко эту политическую функцию истории философии у Фуко, в его лекционных курсах и семинарах о Ницше, об античной философии, о мужестве истины, когда он, с одной стороны, вскрывает нам смысл ушедшей в прошлое мысли, а с другой, посредством внутренней и публичной речи превращает историко-философский дискурс в дискурс действительно политический.
История философии, в работе разоблачения, политики и этики, обретает практическое измерение и социальную функцию - ту функцию, которую на протяжении своей многовековой истории она так стремилась освоить. «Философия - это было действительное упражнение, конкретное, пережитое, практика логики, этики и физики», - говорит об античной традиции П. Адо [18, с. 141]. В публичных речах, в лекциях и семинарах философия обретает измерение упражнения для-себя и для-других. История философии перестает быть историко-философской системой, но превращается в опыт живого мышления, развивающийся здесь и сейчас акт, призывающий всякого к включению собственной мысли и собственного опыта. Секрет популярности французского историко-философского дискурса, масштабность отклика на него имеет своим истоком силу призыва к участию, к коммуникации, изменению себя. В такой ситуации даже история философии, самая, казалось бы, «несовременная» философская отрасль, обретает актуальное политическое измерение.
В этой последней черте и состоит коренная особенность историко-философской практики французской философии: в акценте на настоящем, на актуальной работе сейчас, на разговоре, на речевом характере историко-философского повествования. Она использует те же приемы историко-философского ремесла: реконструкцию, интерпретацию. Однако, не стремясь к консервации и систематизации, она подает мысль прошлого как развертывающуюся сейчас в собственных устах мысль. Как работу не только ушедшего, но и настоящего мышления, как опыт не философов прошлого, а современников. И здесь она максимально приближается к тому смыслу, который на протяжении веков вкладывается в избитую фразу «история философии и есть (актуальная) философия», фразу, посредством которой историки философии разных континентов и времен обозначают свое ремесло.
Список литературы
1. Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Книга первая. СПб.: Наука, 1993. 349 с.
2. Там же.
3. Фуко М. Лекции о Воле к знанию с приложением «Знание Эдипа»: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1970-1971 учебном году / пер. А.В. Дьякова. СПб: Наука, 2016. 350 с.
4. Ясперс К. Великие философы: Будда, Конфуций, Лао-Цзы, Нагар-джуна. М.: ИФ РАН, 2007. 240 с.
5. Хайдеггер М. Парменид / пер. А.П. Шурбелева. СПб.: Владимир Даль, 2012. 382 с.
6. Хайдеггер М. Гегель / пер. А.П. Шурбелева. СПб.: Владимир Даль, 2015. 320 с.
7. Ясперс К. Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире / пер. А.К. Судакова. М.: Канон+, РООИ «Реабилитация», 2012. 384 с.
8. Брейе Э. Как я понимаю историю философии // Философия Плотина / пер. А.С. Гагонина. СПб.: Владимир Даль, 2012. С. 277-288.
9. Дьяков А.В. Жиль Делёз. Философия различия. СПб.: Алетейя, 2013.
503 с.
10. Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? / пер. С.Н. Зенкина. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 1998. 286 с.
11. Власова О.А. Карл Ясперс и Мишель Фуко: история философии как практика заботы о себе // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 17. Философия. Конфликтология. Культурология. Религиоведение. 2014. № 4. С. 47-53.
12. Ясперс К. Всемирная история философии. Введение / пер. К.В. Ло-щевского. СПб.: Наука, 2000. 272 с.
13. Ясперс К. Ницше: Введение в понимание его философствования / пер. Ю. Медведева под ред. М. Ермаковой. СПб: Владимир Даль, 2004. 626 с.
14. Хаттон П.Х. История как искусство памяти / пер. В.Ю. Быстрова. СПб.: Владимир Даль, 2004. 422 с.
15. Дьяков А.В. Послесловие переводчика // Фуко М. Лекции о Воле к знанию с приложением «Знание Эдипа»: курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1970-1971 учебном году / пер. А.В. Дьякова. СПб: Наука, 2016. С. 326-344.
16. Делёз Ж. Переговоры, 1972-1990 / пер. В.Ю. Быстрова. СПб.: Наука, 2004. 232 с.
17. Адо П. Философия как способ жить: Беседы с Жанни Карлие и Арнольдом И. Дэвидсоном / пер. В.А. Воробьева. М.;СПб.: Степной ветер; ИД «Коло», 2005. 283 с.
18. Там же.
Власова Ольга Александровна, д-р филос. наук, проф., o.a.vlasova@gmail.com , Россия, Санкт-Петербург, Санкт-Петербургский государственный университет.
"PAST-PRESENT GAMES": HISTORICALLY-PHILOSOPHICAL INTERPRETATIONS IN FRENCH PHILOSOPHY OF XX-TH CENTURY SECOND HALF
O.A. Vlasova
Paper discusses the main features of the historically-philosophical interpretation in French philosophy of XX-th century second half. The author analyses historical-philosophical strategies of G. Deleuze and M. Foucault, E. Bréhier and P. Hadot in the context of the classical historical-philosophical tradition. It is emphasized that the philosophy of poststructuralism, choosing as its main reference point the opening ofpower dispositifs, refers to the past as a material for archaeological research. Historian of philosophy is not only researcher, but also person living on the foundations of philosophy, whose thought he keeps and accepts, historical-philosophical return becomes both internal and public speech, ethic and politics.
Key words: history of philosophy, past, present, revival, revelation, ethics
Vlasova Olga Alexandrovna, doctor of philosophical sciences, professor, o.a.vlasova@gmail.com, Russia, Saint-Petersburg, Saint-Petersburg State University.
