CC BY
75
УДК 394.011/.012+392.34](Р47)+613.953.1
ПЕРИОД ГРУДНОГО ВСКАРМЛИВАНИЯ КАК ЭЛЕМЕНТ ДВОРЯНСКОГО РОДИЛЬНОГО ОБРЯДА В XVIII - СЕРЕДИНЕ XIX В.
Белова А.В.
ФГБОУ ВО «Тверской государственный технический университет» Министерства
образования и науки РФ 170100, Россия, Тверская обл., г. Тверь, ул. Желябова, д. 33
Резюме: Статья посвящена неизученной проблеме периода грудного вскармливания как элемента родильного обряда в российской дворянской культуре XVIII - середины XIX в. На основе исследования архивных материалов, неопубликованных и опубликованных источников личного происхождения (писем, записок, воспоминаний, дневников), литературных текстов анализируются обращение с грудничками, мифология и прагматика лактации. Особое внимание уделяется вопросу налаживания в России практики материнского грудного вскармливания, отличия его от профессиональной деятельности кормилиц. Делается вывод о корреляции естественного вскармливания с мифологией материнской любви.
Ключевые слова: история повседневности, женская повседневность, женская история, гендер, гендерные исследования, гендерная антропология, родильный обряд, грудное вскармливание, российские дворянки, российская дворянская культура.
THE PERIOD OF BREASTFEEDING AS AN ELEMENT OF THE NOBLE
MATERNITY RITE IN THE 18th - THE MIDDLE OF THE 19th CENTURY
Belova A.V.
FSEI of HE "Tver State Technical University" Ministry of Education and Science RF
170100, Russia, Tver region, Tver, Zhelyabova st., 33
Abstract: The article is an analysis of the unexplored issue of the period of breastfeeding as an element of the maternity rite in the Russian noble culture in the 18th - the middle of the 19th century. Based on archival materials, unpublished and published sources of personal origin (letters, notes, memoirs, diaries), and literary texts we analyzed baby minding, mythology and pragmatics of lactation. Special attention was paid to the issue of establishing of the motherly breast-feeding practice in Russia, its difference from professional work of nurses. The author revealed certain correlation between natural feeding and the mythology of motherly love.
Keywords: history of everyday life, women's routine, women's history, gender, gender studies, gender anthropology, maternity rite, breastfeeding, Russian noblewomen, the Russian noble culture.
Родильный обряд занимал центральное место в системе обрядов жизненного цикла дворянки и в мире женской дворянской повседневности. Многократные беременности и роды продолжались в течение всего репродуктивного возраста благородных женщин. Конструкция дворянского родильного обряда в XVIII - середине XIX в. включала в себя несколько периодов: беременность, роды, послеродовой период и период грудного вскармливания. Последний нуждается в специальном медико-антропологическом и историко-этнологическом изучении. Цель статьи - выявить, под влиянием каких факторов, в каких формах и почему происходило приобщение дворянок к естественному вскармливанию своих новорожденных детей.
Обращение с грудничками в исследуемый исторический период еще не было осознанно как специфическая социально-медицинская проблема. Тем не менее за новорожденной
девочкой в дворянской культуре, судя по письмам, признавался особый статус. В женских письмах, например, это выражалось в выделении ее из общей категории «детей»: «Здравiя вашего желаю на множество л^тъ, и съ св^тл^йшею княгинею Дарьею Михайловною, и съ прелюбезнейшими вашими детками, и съ новорожденною вашею дочерью...» [24, с. 223224]. В дворянской среде известно практиковавшееся в народной культуре «обрядовое "перепекание"» больных младенцев [2, с. 53-54]. Мемуарист Г.Р. Державин, писавший о себе в третьем лице, в частности, сообщал об этом: «Помянутый сын их (родителей. -А.Б.) был первым от их брака; в младенчестве был весьма мал, слаб и сух, так что, по тогдашнему в том краю («... Гавриил Романович Державин родился в Казани... Отец его ... переведен в Оренбургские полки». - А.Б.) непросвещению и обычаю народному, должно было его запекать в хлебе, дабы получил он сколько-нибудь живности» [9, с. 9]. Неизвестно, практиковалось ли данное обрядовое действие в провинциальной среде середины XVIII в. только в отношении новорожденных мальчиков или и девочек тоже. Вплоть до конца XIX в. образ новорожденной описывался мемуаристками как окруженный ореолом особого отношения: «К ней (кормилице. - А.Б.) подходишь с любопытством и страхом посмотреть на новорожденную, пухленькую, мягонькую, тепленькую в своих пеленочках» [3, с. 28]. Такое мистическое переживание старшей сестры характеризует неонатальное состояние как специфическое, выходящее за рамки привычного круга детской повседневности.
Вопросы, связанные с лактацией, нередко упоминались в автодокументальной традиции - и женской, и мужской. В семьях многодетных малообеспеченных дворян грудное вскармливание как вынужденная мера практиковалось задолго до известных просветительских «экспериментов» с лактацией конца XVIII в. Например, Афимья Ивановна Данилова, урожденная Аксентьева (конец XVII в. - 1759), в первой половине XVIII в. сама выкормила всех своих 12 детей из-за крайней бедности, в которой жила семья. Один из ее сыновей, мемуарист М.В. Данилов, писал: «Мать наша кормила всех детей своих своею грудью.» [8, с. 294]. Как это сказалось на ее здоровье, он не уточнял.
Поколение «новых матерей» рубежа XVIII-XIX вв., осознанно стремившихся кормить детей грудью (не по причине невозможности нанять кормилицу, а руководствуясь культурно-психологическими мотивами), уже нуждалось в специальном налаживании лактации, поскольку это было для них делом необычным и не всегда осуществимым из-за отсутствия навыков и соответствующих консультаций: «Мать моя, восторженно обрадованная моим появлением, сильно огорчалась, когда не умели устроить так, чтобы она могла кормить; от этого сделалось разлитие молока, отнялась нога, и она хромала всю жизнь» [18, с.340]. Сама не кормила новорожденную ни мать Керн, ни жена ее брата П.А. Вульф (о причинах, по которым не кормила последняя, А.П. Керн не сообщает). По-видимому, речь идет об одном из заболеваний груди, связанных с лактацией, известном в настоящее время как мастит. Вместе с тем опыт кормления грудью приходил к дворянкам с очередной беременностью. А.П. Керн вспоминала о поездке с матерью и сестрой в Берново: «.мать поехала вместе со мною и другой дочерью, которую сама кормила.» [18, с. 342]. Однако обретение жизненно важных навыков исключительно опытным путем, методом проб и ошибок, экспериментированием над собственным здоровьем вряд ли можно считать целесообразным.
Культурный миф Ж.-Ж. Руссо «о священном долге матерей», адаптированный к дворянской интеллектуальной культуре России Н.М. Карамзиным, провозгласившим, что «молоко нежных родительниц есть для детей и лучшая пища, и лучшее лекарство» [15, с. 246], усваивался дворянками, воспринимавшими его как своеобразное руководство к действию, и порождал, в свою очередь, новый миф о лактации как способе порождения, «вызывания» материнской любви. Кавалерист-девица Н.И. Дурова повествовала об этом: «Через несколько дней маменька выздоровела и, уступая советам полковых дам, своих приятельниц, решилась сама кормить меня. Они говорили ей, что мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его. Меня принесли; мать взяла меня
из рук женщины, положила к груди и давала мне сосать ее; но, видно, я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пищу, и потому, несмотря на все усилия заставить меня взять грудь, не брала ее; маменька думала преодолеть мое упрямство терпением и продолжала держать меня у груди, но, наскуча, что я долго не беру, перестала смотреть на меня и начала говорить с бывшею у нее в гостях дамою. В это время я, как видно, управляемая судьбою, назначавшею мне солдатский мундир, схватила вдруг грудь матери и изо всей силы стиснула ее деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня от груди и, бросив в руки женщины, упала лицом в подушки» [11, с. 26-27]. Литературный конструкт Н.И. Дуровой при всей его «квазиавтобиографичности» дает тем не менее представление о господствовавших «штампах» сознания, в том числе о своего рода программировании характера будущих отношений между матерью и дочерью в зависимости от их взаимодействия в процессе грудного вскармливания.
Лактация становилась предметом экстраполяции некоторыми дворянками книжной культуры в повседневную жизнь. Намерение кормить детей грудью поддерживалось культурными ассоциациями, связанными с таким, например, произведением французского сентиментализма, как «Поль и Виргиния» (1787) Бернардена де Сен-Пьера (Bernardin de Saint-Pierre) (1737-1814). Этот роман, имеющий, по определению современного французского критика, «наивное звучание» [5, с.101], производил начиная с рубежа XVIII-XIX вв. сильное впечатление на российских дворянок, в том числе провинциальных. Мемуарист М.А. Дмитриев, вспоминая о своей матери Марье Александровне Дмитриевой, урожденной Пиль (.-1806), отмечал, что «любимою ее книгою был роман Бернарден де Ст. Пиера «Павел и Виргиния» в русском переводе» [10, с. 38]. Ставшее популярным в России данное издание вышло в Москве в 1793 г. [4, с. 517]. Это произведение пользовалось читательским спросом и позднее, в 30-е гг. XIX в., о чем свидетельствует, в частности, тот факт, что «с марта 1836 по декабрь 1838 года в издательстве Л. Кюрмера еженедельно выходили выпуски книги» [25, с. 15]. В мужском литературном дискурсе (в романе И.С. Тургенева «Рудин») парный образ героев романа включался в круг культурных представлений провинциального дворянства первой половины XIX в.: «Я бы едва ли женился тогда на моей барышне.., но, по крайней мере, мы бы с ней славно провели несколько месяцев, вроде Павла и Виргинии...» [27, с. 66]. Новоторжская дворянка В.А. Дьякова, урожденная Бакунина, писала мужу о том, как они с сестрой собирались воспитывать и вскармливали своих детей, опираясь на рефлексию известных образов: «Aléxandrine et sa petite Lubinka se portens bien, n<ou>s faisons des planspour élever Valerinka et Lubinka comme de nouveaux Paul et Virginie! (Александрин и ее маленькая Любинька чувствуют себя хорошо, мы строим планы воспитания Валериньки и Любиньки как новых Поля и Виржини! (пер. с фр. мой. - А.Б.)) Посмотри, как будет славно. Aléxandrine иногда кормит Валериньку и ея молоко ему очень полезно» [22, л. 3 об.]. Для русских провинциальных дворянок-сестер, живших в сельской усадьбе и совместно растивших младенцев, казались привлекательными некоторые идеи французского сентиментализма: тихая деревенская идиллия, жизнь «на лоне природы» вдали от «цивилизации» и светского общества. Поведение и мироощущение героинь романа выступало образцом для конструирования собственной картины мира и выработки жизненной стратегии. Напрашивается сравнение со следующим фрагментом: «Часто, кормя грудью, менялись они детьми. "Друг мой, - говорила госпожа де-ла-Тур, - у каждой из нас будет два ребенка, и у каждого из наших детей будет две матери". Как два ростка на двух деревьях одной породы, у которых буря обломала все ветви, дают плоды более нежные, если оторвать их от родимого ствола и привить к стволу соседнему, так и два этих ребенка, лишенные всех родных своих, проникались чувством более нежным, нежели чувством сына и дочери, сестры и брата, когда, кормя грудью, передавали их друг другу обе подруги, даровавшие им жизнь» [26, с. 403].
Даже походный быт не становился препятствием для кормления грудью дворянками своих детей. Причем женщины и высокого социального статуса могли отдавать
предпочтение естественному вскармливанию младенца вместо участия в светской жизни. А.П. Керн отмечала в дневниковой записи за 31 июля 1820 г.: «Я не отказала доброму полковнику быть хозяйкой на их балу (его жена не может быть, она сама кормит)...» [16, с. 253]. На определенном этапе жизненного цикла кормление грудью воспринималось некоторыми дворянками как своеобразная сфера самореализации, не менее значимая, чем, например, организация светского раута.
Если в XVIII в. для вскармливания грудничков в российских дворянских семьях в большинстве случаев принято было нанимать кормилиц [14, с. 283; 20, с. 408; 23, л. 4; 10, с. 35, 36; 13, с. 156; 29, с. 13] (по возможности, «брать в дом» из числа крепостных), что считалось также обычной европейской практикой [12, с. 106], а кормление матерью свидетельствовало об ограниченности средств для этого, то в XIX в. к услугам кормилиц прибегали, в основном, только в случае проблем с лактацией у матери [28, с. 10] или ее смерти [10, с. 355]. Несмотря на это, найти кормилицу было не всегда легко даже в провинции. Если в большой дворянской семье, состоявшей из трех поколений и включавшей во втором поколении не одну супружескую пару, как в той, например, в которой родилась А.П. Керн [17, с. 103-105], было одновременно несколько грудничков, их могла вскармливать одна и та же кормилица. Правда, это не всегда было удобно и могло приводить к размолвкам между невестками. А.П. Керн сообщала о переживаниях по этому поводу своей матери: «Мать моя часто рассказывала, как ее огорчало, что сварливая и капризная Прасковья Александровна (жена родного брата матери. - А.Б.) не всегда отпускала ко мне кормилицу своей дочери Анны, родившейся 3 месяцами ранее меня, пока мне нашли другую» [18, с.341]. Напомню, что кормилицу искали в Орле не кому-нибудь, а внучке самого губернатора, следовательно, причина того, что нашли ее не сразу, заключалась как раз в том, что подходящих для этого женщин, действительно, было не так много.
В среде российского дворянства из балтийских немцев во второй половине XVIII в. также существовала практика вскармливания нескольких детей в семье одной кормилицей, которая могла быть иностранкой [19, с. 117].
В условиях малороссийского усадебного быта конца XVIII в. одна и та же крестьянская женщина выступала кормилицей всех детей в дворянской семье, становясь впоследствии их няней. В частности, С.В. Капнист-Скалон писала о своей няне, что та «выкормила грудью и старшую сестру. и старшего брата» [14, с. 283].
Ожидаемые от кормилиц качества фиксировались в источниках личного происхождения из российской дворянской среды гораздо реже, чем, например, по словам А.Л. Ястребицкой, в западноевропейской педиатрической литературе высокого Средневековья, предъявлявшей строгие требования к образу жизни кормилицы, ее физическому состоянию, добродетельности ее поведения [30, с. 315]. Тем не менее схожие качества, предписываемые кормилицам в России второй половины XVIII в., дополнялись в трактовке мемуариста П.В. Чичагова (1767-1849), еще и значимостью ее сословно-статусной характеристики: «Было в обыкновении брать в дом кормилицу. Так сделали и мои родители, и я был настолько счастлив, что женщина, которой меня вверили, была одарена не только всеми качествами, требуемыми от хорошей кормилицы, как-то: молодостью, здоровьем, обилием молока, ровностью расположения духа, добротою и кротостью характера, но принадлежала к семейству выше того класса, к которому, по-видимому, была причислена» [29, с. 13]. Неизменный интерес, который мемуаристы проявляли к любым «подвижкам» в собственном социальном статусе, просматривается даже в стремлении подчеркнуть меру «благородства» кормилицы. Мемуаристки же обычно свидетельствовали не об общественном положении своих кормилиц, а о любви к ним, испытываемой в ответ на искреннее и любовное к себе отношение. Например, баронесса В.-Ю. Крюденер вспоминала: «Нас троих вскормила одна и та же кормилица-шведка, которую я очень любила. Ее веселость, как, впрочем, и ее любовь, действовали на меня успокаивающе» [19, с. 117].
Кормилицы имели особый статус в дворянских семьях по сравнению с остальным женским персоналом, занятым уходом за детьми, и пользовались внимательным отношением к себе и своим нуждам дворянок-матерей, что свидетельствует о повышении ценности материнских забот о новорожденных. В конце XIX в. у дворянок уже существовало четкое представление о том, что от рациона кормилицы зависело качество грудного молока и, следовательно, самочувствие ребенка, а ее переживания и заболевания негативно сказывались на лактации: «Нас уже пять сестер. в возрасте от полугода до 12-ти лет. Тут же две гувернантки, няня, а иногда является полюбоваться на наше веселье и кормилица, важно выступающая в своем пестром сарафане с маленькой сестричкой на руках. Она красива и очень самоуверенна: знает, что у моей матери, после детей, она первый человек в доме, что ей всегда припасается лучший кусок за обедом, что за ней следят и ходят, как за принцессой: лишь бы не огорчилась чем-нибудь, лишь бы не заболела!» [3, с. 28]. Осознавая заинтересованность родственников младенца в своих услугах, некоторые кормилицы позволяли себе не только завышенное самомнение, но и достаточно вольное поведение: «Мусина кормилица была цыганка, нрав ее был крутой. Когда дедушка, мамин отец, подарил ей позолоченные серьги, она, в ярости, что не золотые, бросила их об пол и растоптала» [28, с. 10].
Тем не менее иногда, ввиду все того же дефицита кормилиц, родителям приходилось мириться с недопустимыми вещами в их рационе и образе жизни, в частности пристрастии к алкоголю. В одном из писем к жене А.С. Пушкин пытался юмором оживить «невеселую» ситуацию, касающуюся последствий грудного вскармливания их сына: «Радуюсь, что Сашку от груди отняли, давно бы пора. А что кормилица пьянствовала, отходя ко сну, то это еще не беда; мальчик привыкнет к вину и будет молодец, во Льва Сергеевича» [21, с. 182-183].
Кормилицы дворянских детей могли иметь различное этническое происхождение, вплоть до экзотического, разумеется, в районах, удаленных от Центральной России: «На одной из станций я встретила этого казака, посланного комендантом; он назывался Гантамуров и происходил от китайских князей. Сестра его была кормилицею Нонушки Муравьевой» [1].
Иногда мемуаристки приписывали влиянию кормилиц развитие у младенца того или иного заболевания, например туберкулеза кожи: «Но бедный Владимир был с детства не совсем здоров, у него, можно сказать, от рождения или, скорее, от кормилицы оставалось всегда затвердение, вроде железы, на руке и на ноге; как ни лечил его искусный доктор наш, не мог пособить и, наконец, решил тем, что при этой золотушной болезни его никогда не должно везти в холодный климат» [14, с. 293-294].
При невозможности естественного вскармливания не только матерью, но и постоянной кормилицей (например, в условиях походного дворянского быта) в конце XVIII в. прибегали к заменителю грудного молока, в качестве которого использовалось коровье молоко. Однако описание мемуаристки Н.И. Дуровой свидетельствует не о полном переводе грудничка на искусственное вскармливание, а о попытке организовать так называемое смешанное вскармливание, сочетающее в себе оба названных типа: «Я была поручена надзору и попечению горничной девки моей матери, одних с нею лет. Днем девка эта сидела с матушкою в карете, держа меня на коленях, кормила из рожка коровьим молоком и пеленала так туго, что лицо у меня синело и глаза наливались кровью; на ночлегах я отдыхала, потому что меня отдавали крестьянке, которую приводили из селения; она распеленывала меня, клала к груди и спала со мною всю ночь; таким образом, у меня на каждом переходе была новая кормилица. Ни от переменных кормилиц, ни от мучительного пеленанья здоровье мое не расстраивалось» [11, с. 27]. Рассуждения Н.И. Дуровой показывают, что, с одной стороны, в то время еще отсутствовало понимание неудовлетворительности коровьего молока для вскармливания младенцев по причине содержания в нем трудноусвояемого белка, а с другой - бытовало представление о негативном влиянии на здоровье грудничка постоянной смены кормилиц.
В мужских мемуарах и дневниках грудное вскармливание, как и другие темы женской «топики» (материнство, равноправие женщин), было предметом нравоучительных сентенций и отвлеченных рассуждений, предлогом «пофилософствовать», а следовательно, в очередной раз артикулировать себя. Эссенциалистские представления о «природности» материнства вполне были укоренены в мужском дворянском сознании первой половины XIX в. Чего стоит только обличительная сентенция не достигшего и 22-х лет А.Н. Вульфа (1805-1881), записавшего 10 августа 1827 г. в своем небезызвестном «Дневнике»: «Странно, с каким легкомыслием отказываются у нас матери (я говорю о высшем классе) от воспитания своих детей; им довольно того, что могли их на свет произвести, а прочее их мало заботит. Они не чувствуют, что лишают себя чистейших наслаждений, не исполняя долга, возложенного на них самою природою, и отдавая детей своих на произвол нянек.» [7, с. 23-24]. Некомпетентность подобных высокомерных заявлений делает излишним их комментирование.
Тем не менее повседневность и ценностные ориентации женщин-дворянок различного социального и имущественного статуса иногда серьезно менялись под влиянием материнства. Княгиня М.Н. Волконская вспоминала о себе: «В этом, 1832, году ты явился на свет, мой обожаемый Миша, на радость и счастье твоих родителей. Я была твоей кормилицей, твоей нянькой и, частью, твоей учительницей, и, когда несколько лет спустя Бог даровал нам Нелли, твою сестру, мое счастье было полное. Я жила только для вас, я почти не ходила к своим подругам. Моя любовь к вам обоим была безумная, ежеминутная» [6, с. 63]. Однако следует иметь в виду, что эту радость материнства автор испытала в сибирской ссылке, вынужденная оставить первого ребенка на попечении родных, следуя за мужем.
Таким образом, в российской дворянской среде XVIII - середины XIX в. материнское грудное вскармливание начало практиковаться раньше, чем в европейской. Можно проследить динамику мотиваций дворянок, прибегавших к этому в середине XVIII в., из-за невозможности содержать кормилицу, а в конце XVIII в., подчиняясь своеобразному культурному императиву. Однако вне зависимости от актуальных в тот или иной период мотиваций практика материнского кормления грудью младенца вовсе не была обязательной и имела более широкое распространение среди менее состоятельных и менее статусных представительниц дворянского сообщества. Антропологические опыты лактации дворянок конца XVIII - середины XIX в., спровоцированные конструктами французской и русской мужской литературной традиции (Ж. -Ж. Руссо, Б. де Сен-Пьер,
H.М. Карамзин), порождали, в свою очередь, особую мифологию материнской любви, вызываемой естественным вскармливанием, и предопределяющей характер будущих взаимоотношений с ребенком. Однако в силу многих причин медицинского и физиологического характера, несмотря на субъективные желания и намерения, кормление грудью матерью-дворянкой часто не могло состояться, вследствие чего приходилось пользоваться услугами замещавшей ее кормилицы. Применительно к исследуемой эпохе не удалось зафиксировать ни одного случая полного перевода младенца на искусственное вскармливание, в случаях же смешанного вскармливания в интервалы отсутствия кормилицы ребенка допаивали мало пригодным для этого коровьим молоком. Женская автодокументальная традиция не останавливается и на вопросе стимуляции выработки грудного молока у матери, воспринимая как данность факт возможности или невозможности лактации.
Литература
I. Анненкова П.Е. Записки жены декабриста // Декабристы в Сибири: Вып. 1: «Своей судьбой гордимся мы» / Сост. М. Сергеев. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное изд-во, 1973. 342 с., ил.
2. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре: Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб.: Наука, 1993. 240 с.
3. Бок М.П. П.А. Столыпин: Воспоминания о моем отце. М.: Современник, 1992. 316 с. С. 3-220.
4. Боленко К.Г., Лямина Е.Э. и Нешумова Т.Ф. Комментарии // Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни / Подгот. текста и примеч. К.Г. Боленко, Е.Э. Ляминой и Т.Ф. Нешумовой. Вступ. ст. К.Г. Боленко и Е.Э. Ляминой. М.: Новое литературное обозрение, 1998. 752 с. (серия «Россия в мемуарах»). С. 503-722.
5. Бреннер Ж. Моя история современной французской литературы / Предисл., пер. с фр., коммент. О.В. Тимашевой. М.: Высш. шк., 1994. 352 с.
6. Волконская М.Н. Записки М.Н. Волконской / Предисл. М. Сергеева. Примеч. Б.Г. Кокошко. М.: «Молодая гвардия», 1977. 96 с. с ил. (Компас.) С. 15-75.
7. Вульф А.Н. Дневник 1827-1842 // Любовные похождения и военные походы А.Н. Вульфа. Дневник 1827-1842 годов / Сост. Е.Н. Строганова, М.В. Строганов. Тверь: Издательский Дом «Вся Тверь», 1999. 352 с. С. 19-235.
8. Данилов М.В. Записки Михаила Васильевича Данилова, артиллерии майора, написанные им в 1771 году (1722-1762) //Безвременье и временщики: Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-1760-е годы) / Под ред. Е. Анисимова. Л.: Худ. лит., Ленингр. отд., 1991. 368 с. С. 283-317.
9. Державин Г.Р. Записки. М.: Мысль, 2000. 334 с.
10. Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни / Подгот. текста и примеч. К.Г. Боленко, Е.Э. Ляминой и Т.Ф. Нешумовой. Вступ. ст. К.Г. Боленко и Е.Э. Ляминой. М.: Новое литературное обозрение, 1998. 752 с. (серия «Россия в мемуарах»). С. 23-502.
11. Дурова Н.А. Кавалерист-девица. Происшествие в России // Дурова Н.А. Избранные сочинения кавалерист-девицы / Сост., вступ. ст. и примеч. В.Б. Муравьева. М.: Моск. рабочий, 1988. 575 с. (Библиотека «Московского рабочего»). С. 25-255.
12. Екатерина II. Собственноручные записки императрицы Екатерины II // Сочинения Екатерины II / Сост., вступ. ст. О.Н. Михайлова. М.: Сов. Россия, 1990. 384 с., 1 л. портр. С. 21-238.
13. Загряжский М.П. Записки (1770-1811) // Лица. Биографический альманах. Т. 2 / Ред.-сост. А.А. Ильин-Томич; коммент. В.М. Боковой. М.; СПб.: Феникс: Atheneum, 1993. С. 83-166.
14. Капнист-Скалон С.В. Воспоминания // Записки и воспоминания русских женщин XVIII - первой половины XIX века / Сост., автор вступ. ст. и коммент. Г.Н. Моисеева; Худож. В. Сергеев. М.: Современник, 1990. 540 с.: ил. (серия мемуаров «Память»). С. 281-388.
15. Карамзин Н.М. Рыцарь нашего времени // Русская литература XVIII века. II / Сост., коммент. А.Р. Курилкина, М.Л. Майофис; предисл. А.Л. Зорина. М.: СЛ0В0/SL0V0, 2004. 608 с. С. 243-263.
16. Керн А.П. Дневник для отдохновения / Пер. с фр. А.Л. Андрес // Керн (Маркова-Виноградская) А.П. Воспоминания о Пушкине / Сост., вступ. ст. и примеч. А.М. Гордина. М.: Сов. Россия, 1987. 416 с.: 8 л. ил. С. 167-337.
17. Керн А.П. Из воспоминаний о моем детстве // Керн (Маркова-Виноградская) А.П. Воспоминания. Дневники. Переписка / Сост., вступ. ст. и прим. А.М. Гордина. М.: Правда, 1989. 480 с., 8 л. ил.
18. Керн А.П. Из воспоминаний о моем детстве // Керн (Маркова-Виноградская) А.П. Воспоминания о Пушкине / Сост., вступ. ст. и примеч. А.М. Гордина. М.: Сов. Россия, 1987. 416 с.: 8 л. ил. С. 338-372.
19. Крюденер В.-Ю. Воспоминания о детстве и юности // Баронесса Крюденер. Неизданные автобиографические тексты / Пер. с фр., состав., вступ. ст. и примеч. Е.П. Гречаной. М.: ОГИ, 1998. 168 с. С. 95-118.
20. Мордвинова Н.Н. Воспоминания об адмирале Николае Семеновиче Мордвинове и о семействе его (Записки его дочери) // Записки и воспоминания русских женщин XVIII
- первой половины XIX века / Сост., автор вступ. ст. и коммент. Г.Н. Моисеева; Худож. В. Сергеев. М.: Современник, 1990. 540 с.: ил. (серия мемуаров «Память»). С. 389-448.
21. Письмо А.С. Пушкина к Н.Н. Пушкиной от 30 июня 1834 г. // Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. М., 1978. Т. 10: Письма 1831-1837 / Примеч. И. Семенко. С. 182-183.
22. Письмо В.А. Дьяковой к Н.Н. Дьякову. Б/д // ГАТО. Ф. 1407. Оп. 1. Д. 44. Л. 3 об.-4.
23. Письмо неизвестного к жене от 20 апреля 1785 г. // ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 2619. Л. 4-4 об.
24. Письмо царицы Прасковьи к кн. Меншикову от 10 ноября 1716 г. // Семевский М.И. Царица Прасковья. 1664-1723: Очерк из русской истории XVIII века. Репринт. воспр. изд. 1883 г. Л.: Худож. лит., Ленингр. отд., 1991. 272 с. Приложения: I. Переписка царицы Прасковьи Федоровны. 1716-1723. № X. С. 223-224.
25. Романов П.С. Мои гравюры и книги // Наше наследие. 1991. № III (21). С. 7-18.
26. Сен-Пьер Б. де. Поль и Виргиния // Зарубежная литература XVII-XVIII вв.: Хрестоматия / Сост. С.Д. Артамонов. М.: Просвещение, 1982. С. 403-413.
27. Тургенев И.С. Рудин // Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12 т. / Ред. кол.: М.П. Алексеев и Г.А. Бялый. М.: «Худож. лит.», 1976. Т. 2: Рудин. Дворянское гнездо / Примеч. М.П. Алексеева и др. С. 7-127.
28. Цветаева А. Воспоминания / Ред. М.И. Фейнберг-Самойлова. М.: Изд-во «Изограф», 1995. 864 с.
29. Чичагов П.В. Записки адмирала, заключающие то, что он видел и что, по его мнению, знал // Великороссы: Альманах «Секрет», приложение. Вып. 2 (историко-патриотический). М.: Товарищество советских писателей, 1992. 144 с. С. 3-66.
30. Ястребицкая А.Л. Женщина-врачевательница // Средневековая Европа глазами современников и историков: Кн. для чтения: В 5 ч. / Отв. ред. А.Л. Ястребицкая. М.: Интерпракс, 1995. Ч. III: Средневековый человек и его мир. 400 с. (Серия «Всемирная история и культура глазами современников и историков»). С. 311-315.
1 Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного
фонда (РГНФ) в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Репродуктивное
поведение, родильные и акушерские практики в России XVI-XXI вв.: медико-
антропологический и историко-этнологический анализ», проект № 16-01-00136.
