CC BY
126
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 893.0=03 Г.М. Васильева
ПЕРЕВОД КАК ТЕКСТ-ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
Гёте писал, что сущность всегда нужно иметь перед собой и не убивать ее словом. Для русских переводчиков «сущностью» стали «деяния и претерпевания» и «чистота человеческого смысла» (по слову Гёте). Логос, одновременно мысль и слово, легко переходил из молчаливой в произнесенную форму. Но в нем предполагалась и борьба за слово: не там, где подыскиваются средства выражения, а там, где складывается или не складывается мысль (все равно, звучащая или нет).
Ключевые слова: риторическая парадигма, опыт перевода, повтор, текст, ткань, пестрый.
Разногласия исследователей по поводу перевода выражают всю сложность классификационных дихотомий. Например, творческая вольность поэта против педантской строгости филолога; fidus in-terpres (лат. честный переводчик) - verandernde Ubersetzung (нем. вольный перевод). Н.М. Бахтин [1. С. 83] привлек внимание к данной оппозиции.
Существует традиционное представление о переводе как искусстве par excellence. Р.Х. Робинс, автор статьи «Язык» в «Новой Британской энциклопедии», подробно рассматривает и проблемы перевода. Он утверждает: «В целом, перевод - это искусство, а не наука» [11. P. 566]. Вслед за Робинсом и
H.К. Гарбовским [3. C. 5] мы видим в переводе искусство, ибо литературно-художественный перевод предполагает единство поэзии, герменевтики и теории литературы. Оригинал и перевод находятся друг к другу в аллогенетических отношениях приобретенного, «вторичного» родства.
Нас будет интересовать несколько основных проблем. Об эталоне перевода писал Гёте. Необходимо выяснить теоретические взгляды Гёте на перевод и цели, которые он сознательно перед собой ставил. Переводческие принципы поэт изложил в своей филологической работе: в комментариях к «Западно-восточному дивану». Основу канонического «русского» Гёте, который был создан в XX в., составили переводы Н.А. Холодковского и Б.Л. Пастернака. Наряду с классическими переводами «Фауста» я предлагаю в данной статье и свои опыты. В частности, перевод фрагмента «Im Anfang war...» («В Начале было...»), принципиального для понимания семантики трагедии. Это текст-символ, благодаря его исключительной семантической глубине и статусу в пространстве трагедии. В нем присутствует «системный» слой и соответствующая стихия. Обращение к любому «началу», даже чисто символическому и конвенциональному, всегда поучительно. Особенно в связи с тем, что из подобного «начала» выросло. Известные переводы данного фрагмента не вполне соответствуют строфической структуре оригинала. Простота и чистота форм подлинника уступает место декоративной художественности. Переводчики снимают внутреннюю ассоциативность лаконичного односоставного заглавия трагедии «Faust» с кругом лексики - Wort, Sinn, Kraft, Tat. Имя героя оказывается лишенным внутритекстовой парадигматической опоры. Необходимо приблизиться к ритмической схеме оригинала.
I. Три типа перевода в представлении Гёте
Для обоснования темы необходимо систематизировать и осмыслить как теоретические взгляды Гёте на поэтический перевод, так и используемые им практические подходы. В «Noten und Abhandlungen zu besserem Verstandnis des West-ostlichen Divans» («Примечания и статьи к лучшему пониманию "Западно-восточного дивана"») [10. Bd. 2. S. 255], в главе «Ubersetzungen» («Переводы»), Гёте представил достаточно четкую картину теоретических и практических исследований в области перевода. Он описывает разновидности перевода, не пытаясь при этом дать строгое или нормативное общее определение.
Писатель выделяет три вида перевода: прозаический перевод с главенством содержания (перевод Мартином Лютером Библии), пародийный перевод с главенством формы (сочинения Кристофа Мартина Виланда)1 и перевод с идеальной гармонией формы и содержания, примеров которого Гёте
1Например, переводы произведений Шекспира («Der Sturm» oder: «Die bezauberte Insel»»), Лукиана («Lugen-geschichten und Dialoge»), Ксенофонта («Sokratische Gesprache aus Xenofons denkwurdigen Nachrichten von Sokrates»).
2012. Вып. 4 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
не нашел. Переложение «метафразой» (слово в слово), «правильной прозой», на основе семантического принципа, «macht uns in unserm eigenen Sinne mit dem Auslande bekannt» 'в прямом смысле знакомит нас с заграницей' [10. Bd. 2. S. 255]. Переводчик, почти как античный комментатор, обращается к опыту филолога-классика. Он вспоминает практику комментирования латинских текстов, где существовал очень близкий к тексту пересказ. Прозаический перевод «alle Eigentumlichkeiten einer jeden Dichtkunst vollig aufhebt» 'полностью устраняет своеобразие любой из поэтик'. Приверженец подобного стиля изложения «[...] uns mit dem fremden Vortrefflichen mitten in unserer nationellen Hauslichkeit, in unserem gemeinen Leben uberrascht und, ohne dap wir wissen, wie uns geschieht, eine hohere Stimmung verleihend, wahrhaft erbaut» 'удивляет нас чужим совершенством посреди нашего национального домашнего быта, в нашей обычной жизни и - сами того не знаем, как это с нами происходит, - сообщает нам высочайшее настроение, действительно радует' [10. Bd. 2, S. 255]. Особенное внимание Гёте уделяет не второму, пародийному, а третьему виду перевода. Переводчик, который твердо придерживается оригинала, создает нечто третье, «wozu der Gescmack der Menge sich erst heranbilden muP» 'до чего вкус толпы еще должен развиться' [10. Bd. 2, S. 256]. Назначение такого перевода - дать читателю возможность приобщиться к недоступному ему ранее образу мысли. В этом случае мы, читатели, «[...] erfreuten uns am Geschichtlichen, Fabelhaften, Ethischen im allgemeinen und vertrauten uns immer naher mit den Gesinnungen und Denkweisen, bis wir uns endlich damit vollig ver-brudern konnten» '[...] радовались в целом историческому, баснословному, этическому и все более доверялись взглядам и образу мысли, пока, наконец всецело мы не смогли бы породниться' [10. Bd. 2.
S. 255]. Чтобы проникнуть в прошлое, туда, где еще вчера было столько волшебства, а сегодня - запертые двери, важно иметь не больше приемов, но больше фантазии. Гёте выделяет основные критерии уподобления перевода оригиналу: ритм, строй, суть произведения: «[...] die den verschiedenen Dialekten, rhytmischen, metrischen und prosaischen Sprachweisen des Originals entsprache» '[...], который соответствовал бы различным наречиям, ритмическому, метрическому и прозаическому способам выражения оригинала' [10. Bd. 2. S. 257]. В статье «Джами» Гёте замечает о поэте: «[...] die Herrlich-keit der wirklichen und Dichterwelt liegt vor ihm er bewegt sich zwischen beiden» '[...] величие мира действительного и мира поэтического лежит пред ним и он движется между обоими' [10. Bd. 2. S. 160]. Значит переводчику необходимо приблизиться к непереводимой сути, только тогда можно воспринять иную нацию и иной язык. Ф. Жакоте, размышляя о мистике поэзии и перевода, отмечал: «Гёте [...] переводу не поддается, а причина в том, что в его стихах головокружительное словесное искусство, исключительная поэтическая техника сочетаются со свободным лирическим дыханием. То есть он одновременно и необыкновенно виртуозный мастер, и живой, непосредственный, затрагивающий сердце и душу поэт. Такое же сочетание мастерства и естественности можно наблюдать у Пушкина, который тоже плохо поддается переводу» [6. C. 382].
2. Перевод и морфология как универсальная наука о строении вещества
По убеждению Гёте, в науке о языке, несмотря на всю точность и рациональность, которую стараемся внести в нее мы, есть нечто от живого растения. Основой подобного взгляда на язык служит морфология, столь любимая поэтом. Насущные задачи перевода аналогичны тем, какие поэт ставил перед собою в отношении образов природы. Она стремится разрушить ограничения системы Линнея и уловить то неизъяснимое соединяющее начало, из которого мир произрастает. «Man findet daher in dem Gange der Kunst, des Wissens und der Wissenschaft mehrere Versuche, eine Lehre zu grunden und auszubilden, welche wir die Morphologie nennen mochten». 'И поэтому в ходе развития искусства, познания и науки отыскивают множество попыток создать и развить учение, которое мы могли бы назвать морфологией» [10. Bd. 13, S. 55]. Понятие художественной достоверности получает научное переосмысление, пересекаясь с понятиями аналогии, изоморфизма, гомоморфизма. Перевод должен отвечать каким-то интуитивно ощущаемым реальным особенностям фраз естественного языка. В трагедии устами Фауста Гёте говорит о вторичной риторике. Специальная, отдельная от создания образа действительности забота о стиле является соблазном эстетства. Отсюда же образное представление о подобной пестроте как мешанине, «жидкостной» субстанции, которую можно есть и пить.
Wagner. Verzeiht! ich hor Euch deklamieren; Ihr last gewip ein griechisch Trauerspiel?
In dieser Kunst mocht ich was profitieren, Denn heutzutage wirkt das viel.
Вагнер. Простите! Вы читали с чувством Из греческой трагедии сейчас?
И я бы столь полезному искусству Охотно поучился бы у вас.
Ich hab es ofters ruhmen horen,
Ein Komodiant konnt einen Pfarrer lehren.
Faust. Ja, wenn der Pfarrer ein Komodiant ist;
Wie das denn wohl zu Zeiten kommen mag.
Wagner. Ach! wenn man so in sein Museum gebannt ist, Und sieht die Welt kaum einen Feiertag,
Kaum durch ein Fernglas, nur von weiten,
Wie soll man sie durch Uberredung leiten?
Faust. Wenn ihrs nicht fuhlt, ihr werdets nicht erjagen, Wenn es nicht aus der Seele dringt Und mit urkraftigem Behagen Die Herzen aller Horer zwingt,
Sitzt ihr nur immer! Leimt zusammen,
Braut ein Ragout von andrer Schmaus Und blast die kummerlichen Flammen Aus eurem Aschenhaufchen ’raus!
Bewundrung von Kindern und Affen,
Wenn euch darnach der Gaumen steht -Doch werdet ihr nie Herz zu Herzen schaffen,
Wenn es euch nicht von Herzen geht.
Wagner. Allein der Vortrag macht des Redners Gluck;
Ich fuhl es wohl, noch bin ich weit zuruck.
Faust. Such Er den redlichen Gewinn!
Sei Er kein schellenlauter Tor!
Es tragt Verstand und rechter Sinn Mit wenig Kunst sich selber vor;
Und wenns euch Ernst ist, was zu sagen,
Ists notig, Worten nachzujagen?
Ja, eure Reden, die so blinkend sind,
In denen ihr der Menschheit Schnitzel krauselt,
Sind unerquicklich wie der Nebelwind,
Der herbstlich durch die durren Blatter sauselt!
(«Nacht»)
[10. Bd. 3. S. 24-25]
Ведь ныне декламация в почёте,
Комедиант священнику пример.
Фауст. Когда комедианта вроде Священник, на его манер.
Вагнер. Ах! Если кабинетом скован,
Мир видишь в праздник, и едва,
В подзорную трубу, из далека такого Как убедят мои слова?
Фауст. Без чувства пониманья нет,
Когда не из души, без упоения,
То не откликнутся в ответ Сердца на голые воззрения.
Сидите вы, высиживая вздор,
И жарите рагу из разной пищи И жалкой страсти раздуваете костер Из кучки пепла вашей нищей!
То - восхищение детей и обезьян,
Быть может, это вам по вкусу,
Но путь от сердца к сердцу дан Лишь чувствам чистым, безыскусным.
Вагнер. Лишь дикция - ораторский успех! Пожалуй, в этом я отстал от всех.
Фауст. Оратор истинный - не пустозвон. Себя высказывает разум С искусством малым; если тон Чувств искренен, то пышность фразы К чему? Когда есть что сказать.
Охотиться ли нужно за словами?
И человечества обрезок завивать К чему блестящими речами?
От них не более, чем от ветра толка,
Что шелестит в сухой листве.
(здесь и далее перевод мой. - Г.В.)
То, что не существует в своей обособленности, - сливаясь воедино, противоречит одно другому. Язык антонимичен; ему присущи два взаимоисключающие «уклона» и противоположные стремления. Эти две живущие в нем души - пара, пребывающая в сопряжении, сизигия. Они своим противоречием язык осуществляют. Гёте находит гениально-парадоксальные выражения в духе формулы об «откровенной тайне» (о$епШс^ offenbar Geheimnis). Поэт создает образы, выражающие диалектический парадокс.
Dem Taumel weih ich mich, dem schmerzlichsten GenuP, Verliebtem HaP, erquickendem Verdrup.
Mein Busen, der vom Wissensdrang geheilt ist,
Soll keinen Schmerzen kunftig sich verschlieBen,
Und was der ganzen Menschheit zugeteilt ist,
Will ich in meinem innern Selbst genieBen,
Mit meinemGeist das Hochst' und Tiefste greifen,
Ihr Wohl und Weh auf meinen Busen haufen,
Und so mein eigen Selbst zu ihrem Selbst erweitern Und, wie sie selbst, am End auch ich zerscheitern!
(«Studierzimmer»).
[10. Bd. 3. S. 58-59].
Пускай сгорю я в исступленьи Влюбленной ненависти Мучительнейшим наслажденьем
Хочу я грудь свою, всю боль вместить, Что людям выпала на долю,
И духом наивысшее понять.
Глубин достичь, все чувства испытать, Расширить «я» свое настолько,
Чтоб им все человечество объять И, как оно, в конце разбиться!
В литературных переводах иногда проявляются попытки диссоциировать полярносопряженную антиномию языка; и, диссоциировав, представить в чистоте либо тезис, либо антитезис. Отдаляясь, порознь они перестают рождать мысль. Следуя подлиннику, мы нарушали конкретные ограничения на лексическую сочетаемость. Только так можно пояснить взаимодействие мистических и сатирических уровней, важное для Гёте.
Например, Мефистофель, заключая договор с Фаустом, произносит:
Ich bin keiner von den GroPen;
Doch willst du mit mir vereint Deine Schritte durchs Leben nehmen So will ich mich gern bequemen,
Dein zu sein auf der Stelle.
(«Studierzimmer») [10. Bd. 3, S. 55].
Хоть я не из великих, мелкий черт, Но я твою исполню волю.
Со мной соединившись, - вот эскорт! Шагать сквозь жизнь.
Так я охотно соизволю.
Нейтрализация слов mich gern bequemen, вполне уместным приемом.
Слушай: хоть я не из важных господ,
Все-таки, если ты хочешь со мною В светлую жизнь веселее вступить,
Буду усердно тебе я служить.
[4. С. 98].
«охотно соизволить (соблаговолить)» является не
Хоть средь чертей я сам не вышел чином,
Найдешь ты пользу в обществе моем.
Давай столкуемся друг с другом,
Чтоб вместе жизни путь пройти.
[5. С. 59].
Словесные «игры», являясь служебными средствами поэтической техники Гёте, в то же время воплощали «поэтическое» как таковое. Поэтическое для Гёте возникало в особом пространстве: его крайние состояния - «создание» и «разрушение». По наблюдениям В.Н. Топорова, так было в древнейшую эпоху мифопоэтического творчества и представлявшей его «анаграмматической» первопо-эзии [8. С. 708]. Если воспользоваться определением ученого, лишь в подобном пространстве художники «пестуют и взращивают это слово в поисках пределов его возможностей» [7. С. 5].
3. Три перевода одного фрагмента: «Im Anfang war...»
Faust
Aber ach! schon fuhl ich, bei dem besten Willen, Befriedigung nicht mehr aus dem Busen quillen. Aber warum muP der Strom so bald versiegen Und wir wieder im Durste liegen?
Davon hab ich so viel Erfahrung.
Doch dieser Mangel lapt sich ersetzen:
Wir lernen das Uberirdische schatzen,
Wir sehnen uns nach Offenbarung,
Die nirgends wurdger und schoner brennt Als in dem Neuen Testament.
Mich drangts, den Grundtext aufzuschlagen,
Mit redlichem Gefuhl einmal Das heilige Original
In mein geliebtes Deutsch zu ubertragen.
Er schlagt ein Volum auf und schickt sich an. Geschrieben steht: «Im Anfang war das Wort!» Hier stock ich schon! Wer hilft mir weiter fort? Ich kann das Wort so hoch unmoglich schatzen, Ich muP es anders ubersetzen,
Wenn ich vom Geiste recht erleuchtet bin, Geschrieben steht: Im Anfang war der Sinn. Bedenke wohl die erste Zeile,
I
Но, ах! Где воодушевление?
Поток в груди иссяк, молчит.
Зачем так кратко вдохновение,
И снова жажда нас томит?
Что ж, опыта не занимать,
Как обойтись с нехваткой нашей:
Мы снова ищем благодать,
И Откровение вновь жаждем,
Которое всего сильнее,
В Евангелии пламенеет.
Не терпится прочесть исток,
Чтобы однажды, с добрым сердцем, Святой оригинал я смог Перевести на свой немецкий.
Открывает книгу и начинает переводить. Написано: «В Начале было Слово!»
Вот здесь я запинаюсь. Как мне быть? Столь высоко мне Слово оценить? Перевести я должен снова,
Коль осенен небесной силой.
Написано: «В Начале Чувство было». Обдумай лучше первую строку,
DaP deine Feder sich nicht ubereile!
Ist es der Sinn, der alles wirkt und schafft?
Es sollte stehn: Im Anfang war die Kraft!
Doch auch indem ich dieses niederschreibe,
Schon warnt mich was, dap ich dabei nicht bleibe. Mir hilft der Geist! auf einmal seh ich Rat Und schreibe getrost: Im Anfang war die Tat!
(«Studierzimmer»).
[10. Bd. 3. S. 43-44].
Чтобы перо не сбилось на бегу. Возможно ли, чтоб Чувство все творило? Должно стоять: «Была в Начале Сила!» Записываю, зная наперед,
Что не годится снова перевод.
Вдруг Духа вижу я совет и смело Пишу: «В Начале было Дело!»
II
Но горе мне! Довольства и смиренья Уже не чувствует больная грудь моя.
Зачем иссяк ты, ключ успокоенья?
Зачем опять напрасно жажду я?
Увы, не раз испытывал я это!
Но чтоб утрату счастья заменить,
Мы неземное учимся ценить И в Откровенье ждем себе ответа,
А луч его всего ясней горит В том, что Завет нам Новый говорит,
Раскрою ж текст я древний, вдохновенный, Проникнусь весь святою стариной,
И честно передам я подлинник священный Наречью милому Германии родной. (Открывает книгу и собирается переводить.) Написано: «В начале было Слово» -И вот уже одно препятствие готово:
Я слово не могу так высоко ценить.
Да, в переводе текст я должен изменить,
Когда мне верно чувство подсказало.
Я напишу, что Мысль - всему начало.
Стой, не спеши, чтоб первая строка От истины была недалека!
Ведь Мысль творить и действовать не может! Не Сила ли - начало всех начал?
Пишу - и вновь я колебаться стал,
И вновь сомненье душу мне тревожит.
Но свет блеснул - и выход вижу смело,
Могу писать: «В начале было Дело»!
[4. С. 82].
III
Но вновь безволье, и упадок,
И вялость в мыслях, и разброд. Как часто этот беспорядок За просветленьем настает! Паденья эти и подъемы Как в совершенстве мне знакомы! От них есть средство искони: Лекарство от душевной лени -Божественное откровенье, Всесильное и в наши дни.
Всего сильнее им согреты
Страницы Нового Завета.
Вот, кстати, рядом и они.
Я по-немецки все Писанье Хочу, не пожалев старанья,
Уединившись взаперти,
Как следует перевести.
(Открывает книгу, чтобы приступить к работе.)
«В Начале было Слово». С первых строк Загадка. Так ли понял я намек?
Ведь я так высоко не ставлю слова,
Чтоб думать, что оно всему основа.
«В начале Мысль была». Вот перевод.
Он ближе этот стих передает.
Подумаю, однако, чтобы сразу Не погубить работы первой фразой.
Могла ли мысль в созданье жизнь вдохнуть?
«Была в начале Сила». Вот в чем суть.
Но после небольшого колебанья Я отклоняю это толкованье.
Я был опять, как вижу, с толку сбит:
«В начале было Дело» — стих гласит.
[5. C. 47].
4. Статус фрагмента «Im Anfang war...» и его структура
Приведенный фрагмент - этико-семантическое ядро трагедии. Необходимо взглянуть на него несколько раз, меняя ракурс и степень приближения. Такое разнообразие перспектив - не исследовательская прихоть, но свойство авторского замысла.
Мысль, воплощающаяся в слове, указывающем дело и в нём реализующем мысль (ему, слову, предшествующую), - известная триадическая схема. Она засвидетельствована сходными показаниями древнеиндийской, авестийской и древнегреческой культур. Таким образом, у истоков триады лежит множество разных традиций, включая античную и христианскую. Данная топика образует тот «мотивировочный» контекст, который нужно признать важным в трагедии Гёте. Он обладает наибольшей «разрешительной» силой. Поэт обыгрывает традиционную тему античных «начал». «О началах» - распространенное название древних натурфилософских сочинений. Одной из характеристик античной культуры является постоянное взвешивание (пондерация) парных начал в поиске состояния их подвижной уравновешенности на основе меры и пропорции. У Аристотеля поступки, мысли связаны между собой заветом полноты.
В рассуждениях Фауста о Начале возникает повтор симметричных формул, то, что называется «структурой-эхом»: «Im Anfang war...». Четыре параллельных предложения стоят на сходных ритмических местах. Они имеют одинаковое вступление (анафора) и разные продолжения. В оригинале нет признаков синтаксического слома. Фразы приобретают «лестничный» характер. Известно, что в ряде мистических филиаций христианства восхождение духа соотнесено с мысленным восхождением по «лествице». Она стала выступать как универсальная схема, в которую кристаллизуются разные символообразующие формы (древо жизни, дом и т. д.). Лестница Гёте отличается за счет краев - Wort, Sinn, Kraft, Tat. Одним из признаков поэтики данного фрагмента является усиление роли безглагольного («номинативного») стихового отрезка в строфическом целом. Логическое ударение стоит на последнем слове строки и делает его ремой (новым сообщением) высказывания. Слова поставлены в сильную, маркированную позицию: в рифмующем конце строки и под ударением. Все четыре слова односложные. Гёте использует возможности сочетаний односложных слов для создания особого ритма. Это важно, так как писатель проявлял большой интерес к грамматической стороне длинных словосложений (например, Fettbauch-Krummbein-Schelme,толстобрюхокривоногоплутье). У позднего Гёте есть черты, делающие его индивидуальный стиль сопоставимым с классическим санскритом.
Фауст видел в слове событие, будто корень его дается свыше, а другие части достраиваются людьми. Именно односложное слово легче всего воспринять как нечленимую монаду и проявление первозданных возможностей языка. Односложные слова часто служат обозначениями столь же перво-
зданных реальностей (жизнь и смерть, твердь и хлябь, дух и плоть). Лексемы Wort, Kraft, Tat обнаруживают общность слоговой и вокалической структуры (глухие t). Лексема Sinn образует фонетический контраст. Слова имеют разную акцентно-ритмическую структуру (4-4-5-3 букв). Отсутствует ярко выраженная фоническая составляющая, которая инерцией влекла бы за собой следующее слово.
Вертикальное соседство слов соотносится с горизонтальным. Оба типа этого соседства в их единстве производят эффект, сопоставимый с рифмой. Цепное построение, вытянутое в линию, как бы суммирует возможности каждого понятия. Гёте подчиняет Логос генологическому императиву (свести сущее и бытие к единству).
Мысль, высказанная Фаустом, сама по себе ясна. С точки зрения рассудка она даже избыточно ясна: зачем четырежды повторять вопрос-утверждение, изменяя, по существу, только последнее слово. Однако смысл сказанного Гёте не исчерпывается ответом, сколь бы определенно он ни звучал. Рассудок, выделивший в стихе только логическую связь, пожнет слишком мало. Смысл поэтической речи вообще не имеет очерченной локализации в тексте, но обнаруживает себя в движении (или дыхании) целого. В рассуждении Фауста поэтические строки напоминают парадигмы склонения или спряжения. Использован прием сведения языка к основам школьной грамматики и, следовательно, к элементарным частицам языка и существования. Они воплощены в опыте детства и первоначального освоения речи. В контексте зыбких метаморфических корреспонденций понятия связаны не только отношениями субординации, но и ограниченной синонимии. Это феномен гетерономии, когда образ раздваивается, умножает свои лики.
Всякое дело дискретно и доступно исчислению. В человеке же есть та непрерывность и глубина, которая избегает анализа. Она может быть почувствована, иногда и пережита как целое. Если этот таинственный, нерастворенный до конца в жизненном деле остаток (его мистический привкус) был бы известен, то нам бы открылся и более глубокий смысл самого Дела.
Все существует от чего-либо предшествующего, следовательно, от первого начала. Движение в трагедии идет от истока к истоку, что сокровеннее всего. В этой теме возврата, палирройи («обратного течения») - тайна восприятия временного измерения жизни.
5. Понятийно-метафорическая конструкция «лестницы»
При переводе сцены нам почти удалось сохранить вертикальную ось. Важно противопоставить ее figura serpentinata (воплощение «пресмыскательной» природы Мефистофеля, извивающегося Змея-искусителя). У Холодковского эта особенность не вполне отражена. В переводе Пастернака ап-лификация (распространение речи героя) разрушает образ лестницы. Таким образом, исчезает подразумеваемое слово - название трагедии Гёте. Немецкому читателю антропоним известен в его глубинном значении. Faust - не только собственное имя, но и апеллятив: «сжатые пальцы». Второй план имени связан с осознанием его основ как элементов семантического поля «сила». Эмотивный ряд свойств, которые сопровождают этот образ, - сила, крепость. Словоупотребление отчетливо маркировано. В имени предполагается энантиосемический комплекс «отразить - отогнать». Он выступает в функции определения силы: оборонительный в отношении чего-то, отражающий от чего-то. Выбивающаяся из древнего единства Мысль - Слово - Дело форма Kraft, Сила является ключом к категориальной семантике целого. Миф сформирован, и все его первоначально разрозненные элементы вполне сложились. Они откристаллизовались и соединились в культурную целостность, обрели интегрирующее их имя - Faust.
В переводе нам не удалось сохранить односложные слова. Двусложные лексемы - слово, чувство, сила, дело - не имеют ударение на последнем слоге. Это затрудняет ритмическое соположение с оригиналом. Только в «нагих» корнях была бы возможна свобода от покровов, плотность и безусловность. Правда, в немецком языке односложных слов гораздо больше, чем в русском. И потому их краткость не может быть столь разительной. Ритмические новшества, основанные на сочетаниях односложных слов, встречаются в русской поэзии реже, чем в немецкой.
6. Два варианта перевода лексемы Sinn: «мысль» и «чувство»
Слово Sinn в строке «Im Anfang war der Sinn» реализует собственный сюжет и уникальный смысл. Обычно это слово переводят как «мысль». «Я напишу, что Мысль - всему начало» [4. C. 82]. «В начале Мысль была. Вот перевод» [5. C. 47]. Мы переводим: «В Начале Чувство было». Это как раз тот случай, когда поиски верного слова доходят до границ непереводимого.
2012. Вып. 4 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
В немецком и русском языках объем значения понятий Sinn и мысль не совпадает. К тому же Гёте никогда не занимался школьной метафизикой, которая ориентирована на представление о чистой, законченной в себе, методически разработанной мысли. В ней всегда есть избыточная энергия, которая требует для себя нового определения, хода и поворота, нового повторения. На наш взгляд, к энергии и цели тезиса Фауста всего ближе перевод - «смысл» или «чувство». В семантике слова смысл «спрятана» целенаправленность. Смысл есть направленность движения. Он не сбылся: завершится прибытием в новую местность, которой пока еще нет. Его трудно именовать. Согласно авторитетному словарю Г. Варига, лексема Sinn имеет значение «направление, путь» [12. S. 1137]. Тот же корень в латинских словах sentire (чувствовать, думать) и sensus, с исходным значением пути. Несомненно, это и путь мысли: то, о чем думает человек, на что он решился. Слово Sinn окружено своеобразной «сердечной эмблематикой». Его смысл - простота души, которая первична, не подвержена расколу и сомнениям, лишена ущербности. Это простота Иова, благодаря которой он праведен, богобоязнен и далек от зла (Иов 1,1). Мы бы перевели Sinn как «восприимчивость». Причем имеется в виду конкретное, а не общее свойство. Речь может идти о новых, благоприобретенных «восприимчивостях» к явлениям жизни, которые прежде оставались незамеченными. В карамзинский период для обозначения восприимчивости было найдено удачное выражение: «тонкие (или нежные) чувства». К сожалению, сейчас оно безнадежно скомпрометировано ироническим употреблением.
Слово чувство выбрано нами с памятью о символе - Sinnbild. Указание на недостающее и есть символ в исходном понимании: две вещи составляют единое. Греческое Лоуод (в зачине Иоанновского Евангелия), «Wort» в немецком переводе Лютера, взывает к восстановлению исходного соположения с «Noug» (Нус). Слово хранит энергию чувства, целостности и целительства. Оно пестуемо традицией гомилетики и мнемотехники. Эта мысль заложена внутрь идеи риторики как слова, которое не только само себя «слышит» и «чувствует» со стороны, но и «строит» себя. Доктор Фауст - книжник, переполненный ученостью. Профессии учителя и врача - древнейшие виды интеллигентской специализации. В западной традиции мудрецы храма («учители» в русских текстах) именуются докторами.
Таким образом, немецкое понятие Sinn по своему значению достаточно широко, чтобы сравнительно легко и ненасильственно подвергнуться секуляризации. Оно искони характеризует серьезное настроение, сосредоточенное расположение ума и сердца. В русской лексике, как правило, жестко различаются терминологические выражения сферы религиозной. Происходит процесс языкотворческой секуляризации: конфессиональное содержание утрачивается, но колорит конфессиональной культуры используется для разных целей.
7. Образ текста-тканья как семантическая категория
Исследователи трагедии Гёте принимают, как правило, максимально аналитическую, разделяющую точку зрения. Трактовки литературоведов нередко оказываются зависимыми от смысла отдельных фрагментов текста, абсолютизации разрозненных моментов трагедии. Например, Д. Бор-хмайер рассматривает «Фауста» только как комедию [9. S. 199]. Произведение предстает более унифицированным и «целеустремленным», чем оно является. Смысл «Фауста» не будет сведен к одной идее, если учесть, что образ текста-тканья - семантическая категория и стилистический прием.
Трагедия соткана во всех смыслах этого слова как уникальное событие, которое захватывает, увлекает вслед за своей нитью. Ткань, плетение, магия узла (связывание злых сил) выстраиваются в некий единый сюжет. Поэт вытягивает при этом лишь несколько нитей; ткань образуется их сплетением, несущим смысловой узор целого, не сводимого к частям.
Композиционные тематические связи осуществлены Гёте последовательно и почти нарочито. Элементы текста, принадлежащие разным уровням поэтики, объединены мотивом или темой. Автор создает своеобразную тематическую «сетку». Это наводит на мысль о ее важной, если не доминирующей, роли в создании художественного целого. Ни одно сколько-нибудь значимое наблюдение или высказывание не существует в одиночку. Рано или поздно на ту же тему выскажутся другие персонажи. Единый текст осуществлен через множество форм индивидуального выражения. «Коэффициент» попарной связанности отражает насыщенность ткани трагедии «отношениями». Директор и комик («Vorspiel auf dem Theater») с их легкомысленной «испорченностью» и бесконечными версиями выступают как своего рода пародия на Мефистофеля с его «метафизической испорченностью».
Lustige Person. So braucht sie denn, die schonen Krafte Und treibt die dichtrischen Geschafte Wie man ein Liebesabenteuer treibt.
Zufallig naht man sich, man fuhlt, man bleibt Und nach und nach wird man verflochten;
Es wachst das Gluck, dann wird es angefochten Man ist entzuckt, nun kommt der Schmerz heran,
Und eh man sich's versieht, ist's eben ein Roman.
LaBt uns auch so ein Schauspiel geben!
Greift nur hinein ins volle Menschenleben!
Ein jeder lebt's, nicht vielen ist's bekannt,
Und wo ihr's packt, da ist's interessant.
In bunten Bildern wenig Klarheit,
Viel Irrtum und ein Ftinkchen Wahrheit,
So wird der beste Trank gebraut,
Der alle Welt erquickt und auferbaut.
Dann sammelt sich der Jugend schonste Blute Vor eurem Spiel und lauscht der Offenbarung,
Dann sauget jedes zartliche Gemute
Aus eurem Werk sich melanchol'sche Nahrung,
Dann wird bald dies, bald jenes aufgeregt Ein jeder sieht, was er im Herzen tragt.
Noch sind sie gleich bereit, zu weinen und zu lachen, Sie ehren noch den Schwung, erfreuen sich am Schein; Wer fertig ist, dem ist nichts recht zu machen;
Ein Werdender wird immer dankbar sein.
(«Vorspiel auf dem Theater»)
[10. Bd. 3, S. 13-14].
Комик. Используйте же полнокровно Прекрасный свой и мощный дар,
Как в приключениях любовных:
Случайна встреча, в сердце - жар,
Задержка и уже сплетенье,
В растущем счастье вдруг обман,
Еще восторг, а боль уж тенью,
И глянуть не успел - роман.
Позвольте дать спектакль также, Вмешайтесь в жизни существо,
Все пережили, осознал не каждый,
Захватите вы тем, успех всего.
Картины пестрые запутайте искусно, Лишь искру правды, заблуждений - тьму, Так варится напиток самый вкусный, Мир воздвигается благодаря ему.
Цвет юности вкусить его решит,
Игрой упоены, и внемлют откровенно, Впитают юноши из ваших сочинений Меланхолическую пищу для души. Взволнован этим или тем мотивом,
И каждый видит то, что в сердце живо,
Еще готов смеяться, плакать он,
И чтит порыв, в иллюзию влюблен.
Не угодить тому, кто искушен,
Кто в становлении, будет покорен.
Характерное для Г ете дробление какой-либо темы и распределение ее по разным, отстоящим во времени, но связанным между собою сегментам поэтического текста позволяет сближать, казалось бы, несовместимые строки. Например, слова поэта из «Театрального пролога» о своем ремесле напоминают слова Диавола о ткацком мастерстве.
Dichter Geh hin und such dir einen andern Knecht! Der Dichter sollte wohl das hochste Recht,
Das Menschenrecht, das ihm Natur vergonnt,
Um deinetwillen freventlich verscherzen!
Wodurch bewegt er alle Herzen?
Wodurch besiegt er jedes Element?
Ist es der Einklang nicht, der aus dem Busen dringt, Und in sein Herz die Welt zurucke schlingt?
Wenn die Natur des Fadens ew’ge Lange, Gleichgultig drehend, auf die Spindel zwingt, Wenn aller Wesen unharmon'sche Menge VerdrieBlich durcheinander klingt -Wer teilt die flieBend immer gleiche Reihe Belebend ab, daB sie sich rhythmisch regt?
Wer ruft das Einzelne zur allgemeinen Weihe,
Wo es in herrlichen Akkorden schlagt?
Wer laBt den Sturm zu Leidenschaften wuten?
Das Abendrot im ernsten Sinne gluhn?
Wer schuttet alle schonen Fruhlingsbluten Auf der Geliebten Pfade hin?
Поэт. Сыщи слугу себе другого где-то! Призванье высочайшее поэта Природой от рожденья данный дар, Свести, пустить на шутки, как товар?
Чем он, поэт, так за душу берет?
Чем побеждает он сердца, стихии? Созвучья рвутся из груди такие,
Что сердцем целый мир воссоздает. Когда природа равнодушно тянет Нить вечности, веретеном сучит,
И разных сущностей нестройное слияние Досадной какофонией звучит,
Кто монотонность звуков слитных Живит и разбивает ритмом?
Отдельное к соборности влечет,
В прекрасные соединив аккорды?
Кто в страсти целый ураган вдохнет? Зарю вечернюю жжет в чувстве твердом? Кто на тропу возлюбленной каскадом Рассыплет все весенние цветы?
Wer flicht die unbedeutend grunen Blatter Zum Ehrenkranz Verdiensten jeder Art?
Wer sichert den Olymp? vereinet Gotter?
Des Menschen Kraft, im Dichter offenbart.
(«Vorspiel auf dem Theater»)
[10. Bd. 3. S. 12-13].
Кто листья зеленеющего сада Вплетет в венки почета, красоты? Олимп спасет, богов соединит? Мощь человека, что поэт явит.
Диавол прядет пряжу распри. Ткется сеть, ее смертельные петли и тенета окажутся пределом многих жизней. Роковые нити, путы ощущаются с очевидной зримостью. Мефистофель дает урок ученику:
Zwar ist’s mit der Gedankenfabrik Wie mit einem Weber -Meisterstuck,
Wo ein Tritt tausend Faden regt,
Die Schifflein heruber hinuber schieBen,
Die Faden ungesehen flieBen,
Ein Schlag tausend Verbindungen schlagt.
Der Philosoph, der tritt herein Und beweist Euch, es muBt so sein:
Das Erst war so, das Zweite so,
Und drum das Dritt und Vierte so;
Und wenn das Erst und Zweit nicht war,
Das Dritt und Viert war nimmermehr.
Das preisen die Schuler allerorten,
Sind aber keine Weber geworden.
Wer will was Lebendigs erkennen und beschreiben, Sucht erst den Geist heraus zu treiben,
Dann hat er die Teile in seiner Hand,
Fehlt, leider! nur das geistige Band.
Encheiresin naturae nennt's die Chemie,
Spottet ihrer selbst und weiB nicht wie.
Schuler. Kann Euch nicht eben ganz verstehen. («Studierzimmer»)
[10. Bd. 3, S. 63].
Духовной лишь недостает. Encheiresin naturae числят Науку химию, и зря -В природе тайное не смыслят.
Ученик. Не понимаю вас и я.
Сравнима с ткацким мастерством Любая фабрика мышления -Шаг побуждает нитей сонм,
И челноки снуют в теченьях,
Текут невидимые нити -Удар! - и связей тьма возникнет.
Затем, войдя, философ въяве Вам доказательство предъявит Того, что первое - такое,
Второе было - растакое,
А значит, третие с четвертым Таким-то будет, зная твердо,
Не будет третьего с иным,
Раз первого нет со вторым.
Ученикам хвалу воздали,
Ткачей средь них найдешь едва ли. Кто хочет знать, что есть живое, Сначала дух живой убьет,
Все части сложит, связи вскроет -Духовной лишь недостает. Encheiresin naturae числят Науку химию, и зря -В природе тайное не смыслят.
Итак, сцены трагедии объединены системой метафор, повторяющихся приемов и взаимопритя-жением частей по принципу композиционной симметрии. Возникает синтаксическое (и интонационное) единство, внутри которого ослаблены логические и реальные связи, но имеется сложная сеть перекличек. В ткани сюжета «снуются разные положения-мотивы», как в другой связи, - замечал А.Н. Веселовский [2. С. 305].
8. Сотканный текст и визуально-тактильная метафорика
Трагедия Гёте являет собою полиморфно-изменчивую стихию разветвленного «вечнозеленого древа». Сложное плетение мотивов отсылает к семантическому полю слов, обозначающих обилие жизненных сил. Плетение, витье как раз и являются действиями по увеличению крепости, прочности, силы - Kraft. Растительный код мироздания воплощает жизненность; вегетативные метафоры разрастаются. В мире Гёте общие понятия становятся физической реальностью.
На первый взгляд странно, что у Гёте слова о «древе жизни» произносит Мефистофель. Но в европейской традиции Люцифер иногда предстает в зеленой набедренной повязке (мозаика «Страшный суд» из собора на острове Торчелло). Он является воплощением чувств и инстинктов.
Grau, teurer Freund, ist alle Theorie Und grOn des Lebens goldner Baum. [10. 3, S. 66].
Теории , друг дорогой, быть серой, Цветуще жизни золотое древо.
Противопоставление серый-зеленый не сохранено в русских переводах.
Суха, мой друг, теория везде,
А древо жизни пышно зеленеет!
Т еория, мой друг, суха, Но зеленеет жизни древо.
[4. С. 112].
[5. С. 72].
Зеленый и цветущий - далеко не полные синонимы. Они относятся к общему широкому понятию, при этом каждый из них отличается своим второстепенным признаком. В переводе нам пришлось прибегнуть к общей компенсации. Мы стремились, чтобы конкретный прием лексических трансформаций осуществлялся в строгом соответствии с экспрессией, стилем и художественным замыслом переводимого текста.
Важнейшие константы трагедии, ее смысловой и лексический центр - слова со значением ткань: Faden, verflochten (нить, переплетенный), bunt (пестрый), das Werdende (становящееся). Может возникнуть впечатление о высокой частотности этих слов. Но оно не оправданно. Лексема bunt (bunten, buntes, bunter) встречается 8 раз: 7 - в начале трагедии и 1 раз - в конце; Faden - 3 раза, verflochten - 1, das Werdende - 1. В некоторых контекстах как полные синонимы употребляются слова со значением ткацкий станок, текст, нанизывание, плетение. Эту образность конкретизируют индивидуально-авторские, окказиональные понятия - узор, ткань шедевра, художник как искусный ткач. Плетение не просто снимает различие между фоном и фигурой, оно вводит в восприятие некую иллюзию касания, синестетически пробуждая тактильный эффект материальности и глубины.
Семантический вес слов со значением «тканье» повышается их внефабульным характером (собственно о ткани речи нет). Слова приобретают особую роль благодаря своей двузначности в контексте: ткацкая основа - в связи с холстом, и нравственная, жизненная основа связана с совестью.
«Des Denkens Faden» [10. Bd. 3. S. 58] переводится: «нить мысли». Движение языка, логики и риторики является вариантом движения как такового. Хорошо известная Гёте греческая философия развивалась в процессе прогулок, в свободной беседе. Так сохранялась возможность отвести взгляд от предмета обсуждения, чтобы приблизиться к нему с новой перспективы. Все эти типичные пространственные описания движения мысли и движения языка -совсем не метафора. Возможность «сновать», телесно передвигаться в пространстве является необходимым условием для возникновения и «поддержания» мышления, поддающегося воплощению в языке.
Заключение
Представления Гёте о третьем типе перевода являются эталонными и «экспертными», тем «золотым локтем», который послужит мерой будущим авторам. Переводчик, вынужденный восстанавливать поэтическую мысль в чуждой ему языковой среде, невольно «разнообразит» её. Он прибегает к лишним словам, к «фигурам» и даже банальным поэтизмам, которые уводят от речевой естественности. В своем переводе мы стремились освободиться от любой преднамеренной установки. Насильственное добывание глубоких смыслов искажает сами эти смыслы.
В центре статьи - фрагмент «Фауста» «Im Anfang war das Wort». Переводчику трагедии необходимо учитывать энантиосемию, то есть поляризацию значений и их синтез. Слово может быть понято именно как целое. Только оно способно к аналитическим процедурам. Лексика в «Фаусте» объединяется в отчетливо выделяемые семантические поля. Сложная структура возникает на множестве этих полей. Она включает отношения оппозиции между некоторыми парами полей и изоморфизм между отдельными членами этих оппозиций. Многочисленные перекрестные связи, цельность возникающей при этом семантической конструкции - результат единства «всего со всем» в семантическом пространстве трагедии. Не следует избегать лексические повторы, употребляя при повторной номинации синонимы, родовое название либо местоименные элементы. Исследователь и переводчик оперируют при этом отдельными лексемами и более крупными единицами - «темами» и семантическими полями. Установка не на отражение деталей, а на гиперонимы (и значит на упрощение поэтических ситуаций) приведет к редукции поэтических смыслов. Текст будет «развиваться» в направлении, не предусмотренном оригиналом.
Важна комплементарная функция сравнительных исследований. Филологу, работающему над литературным переводом, необходимо исследовать переводческую серию: от первого русского перевода А. Овчинникова до переводов Холодковского и Пастернака. При этом изменчивость конфигурации самого понятия «перевод» превращает любой финал данной темы в условный и временный.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бахтин Н.М. Разговор о переводах // Философия как живой опыт: избранные статьи. М.: Лабиринт, 2008. С. 83-88.
2. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М.: Высш. шк., 1989. 408 с.
3. Гарбовский Н.К. Теория перевода: учебник. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2007. 544 с.
4. Гёте И.-В. Фауст / пер. с нем. Н.А. Холодковского. М.: Дет. лит., 1973. 352 с.
5. Гёте И.-В. Фауст / пер. с нем. Б.Л.Пастернака // Собр. соч. в 10 т. М.: Худож. лит., 1976. Т. 2. 440 с.
6. Жакоте Ф. Прогулка под деревьями: избранное (стихи, проза, дневники, эссе) / сост. и послесл. А.А. Кузнецовой; пер. с франц. М.С. Гринберга, Б.В. Дубина, А.А. Кузнецовой и др. М.: Текст, 2007. 429 с.
7. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Издат. группа «Прогресс» - «Культура», 1995. 623 с.
8. Топоров В.Н. К исследованию анаграмматических структур (анализы)» // Исследования по этимологии и семантике. Соч. в 3 т. Т. 1: Теория и некоторые частные аспекты ее приложения. М.: Языки славянской культуры, 2005. С. 708-756.
9. Вorchmeier D. «Faust» - Goethes verkappte Komodie // Die groften Komodien Europas / hrsg. F.N. Mennemeier. Tubingen, Mainzer-Forcshungen zu Drama und Theater, 2000. Bd. 22. S. 199-226.
10. Goethe I.W.v. Werke: in 14 Bde. 13 Aufl.- Munchen, Verlag C.H. Beck, textkritisch durchgesehen und kommen-tiert von E. Trunz. 1982-1989.
11. Robins R.H. Language //The New Encyclopaedia Britannica: In 34 vols. Chicago, 1994. Vol. 22. Р. 548-571.
12. Wahrig G. Deutsches Worterbuch. 6 Aufl. - Gutersloh, Bertelsmann Lexikon Verlag, 1997. 1420 s.
Поступила в редакцию 16.08.12
G.M. Vasilyeva
Translation as a text-interpretation
Goethe wrote: it is important both to place an essence in front and not to destroy it by a word. «Deeds and undergoing» and «Purity of human sense» (as Goethe said) became an "essence" for Russian translators. Being a thought and a word simultaneously, Logos was easily transformed from a silent form to a spoken one. And yet, it presupposed the struggle for the word as well: it is exactly where the thought is or is not formed whether sound or not rather than where the expression means are sought.
Keywords: rhetorical paradigm, a translating experience, iteration, the text, fabric, bright.
Васильева Галина Михайловна, кандидат филологических наук, доцент ГОУВПО «Новосибирский государственный университет экономики и управления»
630099, Россия, г. Новосибирск, ул. Каменская, 52 (корп. 3) E-mail: [email protected]
Vasilyeva G.M.,
candidate of philology, associate professor
Novosibirsk State University
of Economics and Management
630099, Russia, Novosibirsk, Kamenskaya st., 52/3
E-mail: [email protected]
