CC BY
68
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2014. № 1
М.В. Костионова,
аспирантка филологического факультета Московского государственного
университета имени М.В. Ломоносова; e-mail: [email protected]
ПЕРЕВОД КАК ФАКТОР ФОРМИРОВАНИЯ
ЛИТЕРАТУРНОЙ РЕПУТАЦИИ ПИСАТЕЛЯ
(на материале ранних русских переводов романа
Ч. Диккенса «Записки Пиквикского клуба»)
Статья посвящена проблеме перевода как фактора отражения и формирования литературной репутации писателя. В статье на материале ранних переводов романа Ч. Диккенса «Записки Пиквикского клуба» и критических отзывов о нём в прессе раскрывается связь переводческой стратегии и отражаемой и закрепляемой ею литературной репутации Диккенса в России. Затрагивается также проблема роли переперевода в изменении литературной репутации автора.
Ключевые слова: Диккенс, «Посмертные записки Пиквикского клуба», перевод, стратегия перевода, литературная репутация, культурный статус.
Marina V. Kostionova,
Postgraduate Student at the Depaprtment of Philology, Lomonosov Moscow State University, Russia; e-mail: [email protected]
Translation as a Formative Factor of an Authour's Literary Reputation: A Case Study of The Pickwick Papers by Charles Dickens in Early Russian Translations
The article addresses the issue of translation as a reflection of an author's literary reputation and its formative factor. Perusing early Russian translations of The Pickwick Papers by Charles Dickens and its critical reviews in the Russian press, the author explores the connection between the translators' strategy and Dickens's reflected and secured by it. The issue of re-translation and its role in changing the author's literary reputation is also addressed.
Key words: Charles Dickens, The Pickwick Papers, translation, translation strategies, literary reputation, cultural status.
В данной статье мы ставим себе целью рассмотреть русские переводы Чарльза Диккенса как фактор отражения и формирования литературной репутации писателя. Литературную репутацию мы понимаем как «те представления о писателе и его творчестве, которые сложились в рамках литературной системы и свойственны значительной части её участников (критики, литераторы, издатели, книготорговцы, педагоги, читатели)» [Рейтблат, 2001, с. 50—51]. По мнению А.И. Рейтблата, «источниками литературной репутации являются: печатные, письменные и устные тексты автора (как художественные, так и нехудожественные, особенно автокомментарии к собственному творчеству); печатные, письменные и устные высказывания других лиц об авторе»; а поскольку в случае иноязычного автора его тексты попадают в принимающую культуру
именно через перевод, роль последнего в формировании литературной репутации заслуживает тщательного изучения.
На особую роль перевода в формировании образа писателя и текста впервые обратил внимание бельгийский переводовед А. Ле-февр. В своей статье "Mother Courage's Cucumbers: Text, System and Refraction" он утверждает, что перевод — это всегда переписывание и преломление (refraction) исходного текста. Перевод создаёт тот или иной образ автора и текста в совокупности с другими способами преломления — критикой, комментариями, работами историографов, образовательными программами, антологиями и собраниями сочинений. «Такое преломление способствует установлению той или иной репутации писателя и его текстов в принимающей культуре», — пишет Лефевр [Venuty, 2004, p. 235]. Наконец, Лефевр подчёркивает, что перевод функционирует в литературной системе, состоящей из текстов, людей, благодаря которым эти тексты функционируют в культуре, и отношений между ними (в терминологии французского социолога культуры П. Бурдье [Бурдье, 1982], речь идёт о поле литературы — особом социальном пространстве, где существует определённый набор ролей и где между агентами, играющими эти роли, ведётся борьба за разыгрываемые «ставки» — от экономического успеха до символического признания). Поэтому характер преломления текста в переводе определяется различными социокультурными факторами, действующими в литературной системе, и процессами, происходящими в ней.
Важно, что литературная система, или поле, динамически изменяется, и перевод, будучи её частью и самим фактом своего существования влияя на целое, не только отражает сложившуюся литературную репутацию автора, но и сам способствует изменению его репутации (в частности, когда речь идёт о полемическом пере-переводе).
Изучая перевод как способ отражения и формирования литературной репутации, необходимо выявить и привести в систему многочисленные, сложным образом взаимосвязанные факторы литературной системы, влияющие на переводческие стратегии. Как это сделать? Нам представляется, что продуктивным будет изучать процесс и результат перевода как издательский проект. Издатель, заказывающий и публикующий перевод, или редактор журнала, в котором он появляется, служит посредником между различными агентами1 в литературном поле, которые обеспечивают функционирование в нем текста: автором, переводчиком, редактором, читателем, критиками. Посредник, исходя из своих представлений
1 Термин П. Бурдье: активный участник отношений, существующих в литературном поле.
о ценностях в литературе, из сложившейся литературной репутации автора и из образа потенциальной читательской аудитории, заказывает перевод того или иного автора, выбирая того или иного переводчика (или одобряя для публикации предложенный в редакцию перевод), обеспечивает редактуру перевода и его путь к читателю, издаёт перевод в той или иной книжной или журнальной серии, а затем, так или иначе, реагирует на обсуждение и критику этого перевода. Таким образом, посредник (заказчик, инициатор перевода, то, что А. Лефевр называет patron [Venuti, 2004]) — это точка схождения тех сил, которые определяют облик перевода и образ иноязычного автора в глазах читателя.
Примером того, как перевод, предпринимаемый с определённых позиций с определённой целью, формирует восприятие переводимого автора, которое затем оспаривается или закрепляется посредством других переводов, может служить судьба первого романа Чарльза Диккенса «Записки Пиквикского клуба» в русской культуре — романа, с которого и началось знакомство русского читателя с Диккенсом. История этого текста в русских переводах, которых только в XIX в. было выполнено как минимум шесть, позволяет проследить процесс «становления классика» — процесс, в ходе которого Диккенс из автора занимательных комических историй, беллетриста второго ряда превратился в остро актуального писателя, одного из гениев современности, а затем в «канонизированного» классика, тиражируемого в собраниях сочинений.
Данная статья охватывает лишь один, начальный этап становления литературной репутации Диккенса в России, связанный с первыми переводами «Пиквика»2. Этот этап освоения Диккенса не так глубоко изучен: пожалуй, наиболее развёрнутую характеристику первых переводов даёт один из ведущих исследователей рецепции Диккенса в России И.М. Катарский3. Однако и его характеристика — в первую очередь оценочная; согласно ей, в ранних переводах Диккенс предстаёт «оглуплённым» и «изуродованным», а стиль его «смазан». Катарский делает акцент на том, что знакомство русского читателя с Диккенсом было инициативой «реакционных» изданий, которым была либо недоступна «истинная ценность» Диккенса (демократизм, гуманизм, социальная критика, смех над несовершенной действительностью), либо они намеренно принижали её как враждебную [Катарский, 1966, с. 31—41, 48—54]. Складывается ощущение, что только позднейшие читатели получили доступ к некоему «подлинному» Диккенсу.
2 Кроме двух переводов этого романа и одного перевода вставной новеллы из него к этому раннему этапу можно также отнести перевод «Николая Никльби» («Библиотека для чтения», 1840, т. 38—39)
3 Катарский И. Диккенс в России. М., 1966
Однако точнее было бы расставить акценты иначе. В рамках переводной литературы не существует «подлинного» Диккенса, а существует набор «образов» писателя, сменяющих друг друга и обусловленных состоянием литературной системы. То, что оказалось закреплено в русской культуре как главная ценность Диккенса, и то, что близко в нём исследователям советского периода, было актуализировано в середине — конце 1840-х гг. именно благодаря переводу — переводу как культурному явлению и конкретным переводным текстам, созданным в определённых условиях, при определённой конфигурации литературного поля. Равным образом в конце 1830-х — начале 1840-х гг., когда создавались первые переводы Диккенса, их облик был предопределён не личной бездарностью или злым умыслом переводчиков из «реакционных» изданий, а всем тогдашним обликом литературного поля. Тот Диккенс, с которым познакомился первый читатель, — во многом продукт тогдашней литературной системы, и заслуживает изучения именно в этом качестве.
Первый русский перевод «Записок Пиквикского клуба» появился в 1838 году в журнале «Сын Отечества и Северный архив» за ноябрь—декабрь [«Сын Отечества», 1838, т. 6, № 12], т.е. спустя приблизительно год после окончания выпуска этого романа в Англии. Второй перевод появился в мае—августе 1840 г. в журнале «Библиотека для чтения» [«Библиотека для чтения», 1840, т. 40, № 5—6, т. 41, № 6—7].
В этот период ведущее положение в русском литературном поле занимают «толстые» журналы энциклопедического типа, сочетающие в себе литературные, критические, политические, научно-популярные и информационные разделы. Такой журнал — это своеобразный метатекст, особая литературная форма, вбирающая в себя литературные и нелитературные тексты как компоненты целого [Гриц, Тренин, Никитин, 1929, с. 120—122]. Отдельный текст в составе журнала имеет не столько самостоятельное значение, сколько должен восприниматься в общем журнальном контексте. Облик журнального целого формирует редактор, зачастую резко вмешивающийся в публикуемые оригинальные и переводные тексты [Накорякова, 1973, с. 120—123]. Журнал «Библиотека для чтения» под редакцией О.И. Сенковского служит ярчайшим образцом подобного подхода4. К этому же типу стремится в указанный период «литературный, политический и научный» журнал «Сын Отечества и Северный архив», формальными редакторами которого
4 Сенковский «...понимал, что эпоха требует осознания журнала как литературной формы, понимал, что статья, написанная для журнала, должна быть не статьей вообще, а входить одним из компонентов в журнальное целое. Отсюда его утверждение жесткой диктатуры редакторского пера» [Савельев, 1858, с. 131].
выступают Ф. Булгарин и Н. Греч, а фактическим — Н. Полевой5. Занимая и развлекая, чтобы приохотить к чтению широкую публику, — такова была задача журналов (не следует забывать и о другой цели — популярности, росте числа подписчиков и в конечном счёте коммерческом успехе). При этом материал должен был быть доступен и интересен публике с самым разным, в том числе и невысоким, уровнем образования и культурой чтения. На это был нацелен и отбор материалов, и их пестрота, и способ их подачи. Все эти особенности подбора и подачи текста в толстых журналах отразились на стратегиях первых переводчиков Диккенса и способствовали закреплению определённого «имиджа» английского романиста в глазах читателей.
Что касается сложившейся литературной репутации Диккенса на момент первых переводов, то он в конце 1830-х известен в России (по переводам заметок и статей из зарубежных изданий) как издатель мемуаров клоуна Гримальди, автор «Очерков Боза» и «Записок Пиквикского клуба», чуть позже — «Жизни и приключений Николая Никльби». Благодаря перепечаткам обзоров из зарубежных журналов известно, что «Пиквик», первый роман Диккенса, завоевал в Англии оглушительный успех и издан тиражом 40 000 экземпляров [Катарский, 1966, с. 26]. Однако и зарубежные, и отечественные рецензенты — а вслед за ними и первые переводчики — видят в Диккенсе модного, но все-таки беллетриста, умеющего остроумно позабавить и насмешить публику, подметить смешные черты в своих соплеменниках, но лишённого глубины и широты художественного зрения. Вот какие черты выделяют в романе о Пиквике «Литературные прибавления к "Русскому инвалиду"» в 1838 г.: «В Лондоне недавно вышло сочинение, которого литературный успех затмил даже славу байроновых и вальтерскоттовских творений. <...> Оно называется "Клуб Пичвистов". Это комический роман, который по остроумию, весёлости и живости красок ставится англичанами выше романа скарронова и "Чувствительного путешествия" Стерна. Он содержит в себе самое верное, живое и шуточное описание нравов, обычаев и характера английской нации, вставленное в рамку площадной философии и соединённое с разными приключениями, в которых ролю, или, лучше сказать, жертв играют Пичвисты. (Известно, что Пичвисты составляют комический тип британского характера во всех его изменениях.)» [там же]. В 1839 г., признавая успех («неслыханное счастие») Диккенса, критики (в том числе авторы переведённых и опубликованных в России зарубежных обзоров) находят в нём автора «сильных очерков и юмористических картин», бытописателя «мошенников и ку-
5 Полевой К. Записки о жизни и сочинениях Н.А. Полевого, СПб., 1888.
черов», отмечают, что у него есть «лёгкость, рисовка и некоторая способность наблюдения», что при этом он «гораздо хуже успевает в подробностях и очерке характеров», что он «писатель более забавный, нежели с прочною славою», что его романы «наперерыв раскупаются в Англии и в Америке», что они «весёлые, забавные, хоть и не всегда пристойные», что его «низкий тон» «заставляет хохотать до упада» [там же, с. 50—53]. Как видим, среди достоинств Диккенса называют весёлость, лёгкость, наблюдательность, юмор; при этом упрекают его в нехватке глубины, недостаточном постижении характеров, приверженности низким и не всегда пристойным картинам. В 1840 г критические отзывы, публикуемые в России6, становятся ещё резче: признавая успех Диккенса, его приписывают «упадку вкусов», утверждается, что Диккенс «умеет схватить резкую местность и забавную народность», но его романы «безвкусие, пошлость, грязная карикатура», он клепает их «сплеча, по полдюжине томов в год». По сходству тематики и ряда стилевых черт Диккенса в этот период называют «английским Поль-де-Коком» [Отечественные записки, 1840, т. 11, с. 22], ставя в один ряд с модным и плодовитым французским беллетристом7.
Описанные выше факторы литературной системы — издательская политика толстых журналов и сложившаяся на тот момент литературная репутация Диккенса, разделяемая инициаторами его переводов, — обусловили особую стратегию первых переводов «Записок Пиквикского клуба».
Прежде всего, оба перевода «Пиквикского клуба» — и анонимный перевод 1838 г., появившийся в «Сыне Отечества», и перевод 1840 г., принадлежащий В.И. Солоницыну и опубликованный в «Библиотеке для чтения», — характеризуются наличием сокращений и переделок (весьма распространённая практика в прозаических переводах того времени). Перевод 1838 г. представляет собой отрывок из романа, начинающийся сразу с пятой главы. Перевод В.И. Солоницына под редакцией О.И. Сенковского (1840) более полон (несмотря на значительное сокращение объёма, все центральные сюжетные линии доведены до конца, а все события из жизни центральных персонажей, входящие в фабулу романа, вошли и в текст перевода).
В обоих переводах путём сокращения усилен комический и авантюрный элемент. Это отразилось даже в изменённом заглавии перевода 1838 г.: вместо «Записок Пиквикского клуба», заглавия комического, но все же намекающего на некое наблюдение и изуче-
6 Например: «Сын Отечества». 1840. Т. 2. С. 618—619 (Критика и библиография).
7 О лит. репутации Поля де Кока см.: «Кратк. лит. энциклопедия». Шр:/ДеЪ-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke3/ke3-6462.htm, также — Катарский И. Диккенс в России. М., 1966. С. 45—46.
ние реальности, текст назван в духе плутовских приключений — «Похождения Пиквика и друзей его». Устраняются эпизоды, не имеющие отношения к непосредственному развитию сюжета, но раскрывающие характер персонажей, нравы и повседневную жизнь английского общества (например, протокол учреждения пиквик-ского клуба, крикетный матч между двумя провинциальными городками — в переводе 1838 г., комическая драка пиквикистов с кучером, принявшим их за шпионов, и рассказ Сэма Уэллера о своих злоключениях в мире лондонской бедноты — в переводе 1840 г.).
В оригинале повествование разбивается вставными новеллами, резко контрастирующими по своему тону с комически-добродушной атмосферой романа и призванными напомнить читателю, что действие происходит в мире, полном несправедливости и страданий. В переводе 1840 г. эти вставные новеллы полностью устранены, в переводе 1838 г. их оставлено всего две, причём одна из них — нетипичная для романа смешная новелла со счастливым концом о женитьбе Тома Смарта. Устранив все вставные новеллы и оставив лишь цепь комических приключений Пиквика и его друзей, переводчик и редактор резко изменяют «пропорции» комического/занимательного и серьёзного (в том числе острой социальной проблематики) в романе.
Иногда повествование сжимается настолько, что напоминает конспект или отчёт. Например, в переводе 1838 г. многостраничная, полная звуковой и зрительной образности сцена погони за бежавшей с мошенником Джинглем старой девой Рахиль Уардль превращается в краткое: «Подвезли коляску. Двое друзей сели в неё и поехали. Проехавши большую часть ночи, перетерпевши бурю, получивши сотни две толчков, они увидели почтовую коляску, ехавшую в город. "Две гинеи, если ты догонишь, почтальон!" — кричал Вардль, краснея от гнева. И вот вскоре — коляски рядом. Да! В той сидят беглецы!». В результате текст становится более линейным, композиционно и стилистически простым, а также более динамичным, — то есть нацеленным на быстрое чтение для развлечения и забавы, на мгновенное, незатруднённое восприятие.
Преобразуют переводчики и языковую ткань романа, преследуя схожую цель — упрощение восприятия текста, приведение его стилистического изобилия и разнообразия к некоему единству — лёгкому, простому и гладкому стилю разговорной речи образованных людей8.
Так, один из характерных художественных приёмов в «Записках Пиквикского клуба» — это комический диалог либо смешная си-
8 Именно таков стилистический идеал Сенковского. См.: [Гриц, Тренин, Никитин, 1929, с. 337].
туация-сценка, развивающаяся в ходе диалога или в значительной мере основанная на нём. Подобные диалоги создают комический эффект (часто за счёт того, что предметом пространной и серьёзной беседы становится пустяковая или нелепая ситуация), а также определённым образом организуют художественное время романа, замедляя течение действия, побуждая к более медленному чтению и создавая эмоциональное напряжение между действиями: каждая такая сценка, развиваясь нарочито замедленно, держит читателя в ожидании комической развязки.
В обоих ранних переводах такие диалоги, как правило, не имеющие отношения к центральной сюжетной линии, либо сокращаются, либо коротко пересказываются, либо устраняются совсем. Это приводит к убыстрению художественного времени и к повышению линейности сюжета. При этом теряется создаваемый диалогами-сценками комический эффект и нивелируется стилистическое «многоголосие» романа, поскольку там, где в оригинале персонажи проявляют себя и свой характер через прямую речь, в переводе звучит голос повествователя, рассказывающий о них, либо вообще образуется пустота (в случае пропуска диалога).
Яркий пример — сокращение комически поданной светской беседы об удачном местоположении хозяйского дома, перетекающей в увлечённый спор. В оригинале обстоятельность и эмоциональность диалога комически контрастируют с пустячностью темы, а приём повтора дополнительно оттеняет смешную сторону сценки, заставляя разговор нарочито топтаться на месте. При этом данная сценка замедляет художественное время; читатель скорее рассматривает лица и вслушивается в голоса, как бы «наблюдая» за обществом на «сцене», чем следит за действием.
"Delightful situation this," said Mr. Pickwick.
"Delightful!" echoed Messrs. Snodgrass, Tupman, and Winkle.
"Well, I think it is," said Mr. Wardle.
"There ain't a better spot o' ground in all Kent, sir," said the hard-headed man with the pippin-face; "there ain't indeed, sir — I'm sure there ain't, Sir." The hard-headed man looked triumphantly round, as if he had been very much contradicted by somebody, but had got the better of him at last.
"There ain't a better spot o' ground in all Kent," said the hard-headed man again, after a pause.
"Cept Mullins's Meadows," observed the fat man solemnly. "Mullins's Meadows!" ejaculated the other, with profound contempt.
"Ah, Mullins's Meadows," repeated the fat man.
"Reg'lar good land that," interposed another fat man.
"And so it is, sure-ly," said a third fat man.
"Everybody knows that," said the corpulent host.
The hard-headed man looked dubiously round, but finding himself in a minority, assumed a compassionate air and said no more.
В анонимном переводе 1838 г. эта сцена сильно сокращена, вероятно, из-за своей нарочитой растянутости и статичности, и в результате потеряла свою юмористическую окраску. Курьёзный спор, нарушающий ожидания читателей, при этом заменяется ожидаемым согласием:
Пиквик... обратился к Вардлю:
— У вас прелестное местоположение.
— Кажется, — отвечал тот.
Все согласились с его мнением ([1], «Иностранная словесность», с. 62).
В результате сцена теряет свой шутливый смысл и с ним — свою самоценность; она превращается в простую связку между излагаемыми событиями и при чтении не задерживает на себе внимания.
В переводе Солоницына этот диалог пересказан подробнее, при этом переводчик, хоть и сохраняя комический спор о пустяках, также устраняет момент, нарушающий читательские ожидания:
Пиквикъ поклонился и отошолъ. Разговоръ сделался общимъ, и, разумеется, прежде всего о местоположении — нельзя же не похвалить деревни, когда мы въ гостяхъ у помещика. Карликъ съ большой головой, о которомъ помянуто выше, раздуваясь и размахиваясь в продолжение несколькихъ минуть, объявилъ наконецъ, что, по его мнению, Меноръ-Фармъ красивее всехъ хуторовъ въ кентскомъ графстве. Одинъ изъ толстыхъ джентльменов подтвердилъ его мнение, другой тоже, третий тоже, и какъ все три толстые джентльмена держались одинаковаго образа мыслей, то вопросъ о красоте Меноръ-Фарма оказался разрешеннымъ весьма удовлетворительно, а разговоръ пере-шолъ на другие предметы ([2], «Иностранная словесность», с. 103).
Одним из наиболее ярких и выразительных приёмов в «Записках Пиквикского клуба» является приём повтора. Повторяться могут как слова и фразы, так и целые ситуации (иногда с незначительными вариациями, лишь подчёркивающими их сходство). Приём повтора повышает экспрессию и, за счёт своей явной избыточности задерживая внимание читателя на забавной детали или смешной ситуации, усиливает комический эффект. Ранние переводчики «Пиквикского клуба» последовательно отказываются от передачи повторов, стремясь сделать текст более сжатым и динамичным. Например, в следующем фрагменте повтор названия улицы, которую Пиквик видит из окна, создаёт комический эффект, поскольку банальный и очевидный факт здесь подаётся как нечто примечательное и заслуживающее подробного изложения.
Goswell Street was at his feet, Goswell Street was on his right hand — as far as the eye could reach, Goswell Street extended on his left; and the opposite side of Goswell Street was over the way.
Переводчика «Библиотеки для чтения» не устраивает эта нарочитая избыточность, и он устраняет повтор даже ценой потери эффекта, им производимого:
Внимание великаго обратилось преимущественно на Госвильскую улицу; онъ взглянулъ направо — тамъ она тянется безконечно, налево — тоже [«Библиотека для чтения», 1840, т. 40, № 5—6, «Иностр. сл.», с. 63—64].
Для ранних переводов «Пиквикского клуба» характерны и другие способы упрощения языковой ткани романа: отказ от передачи развёрнутых нетривиальных сравнений, отказ от воссоздания типичного для Диккенса-юмориста комического многословия, сглаживание ритмико-синтаксических особенностей оригинала, играющих на отклонении от средней языковой нормы. Например, переводчик «Сына Отечества» устраняет синтаксический параллелизм, ритмически организующий фразу:
The lanterns glimmered, as the men ran to and fro; the horses' hoofs clattered on the uneven paving of the yard; the chaise rumbled as it was drawn out of the coach-house; and all was noise and bustle.
В результате фраза становится синтаксически нейтральной, практически разговорной:
Подвезли коляску; двое друзей сели в неё и покатились [«Сын Отечества», 1838, т. 6, № 12, «Иностр. сл.», с. 81].
Ещё один подобный пример: в переводе «Библиотеки для чтения» стремительный, напоминающий вихрь танца, ритм сцены обольщения богатой вдовы проходимцем Джинглем, создаваемый за счёт нанизывания простых предложений, которые становятся всё быстрее и короче к концу фразы, пока не выливаются в развязку сцены, и разбиты паузами (даже визуально — тире, точка с запятой), сменяется нейтральным повествовательным синтаксисом.
The stranger progressed rapidly; the little doctor danced with another lady; the widow dropped her fan; the stranger picked it up, and presented it— a smile— a bow— a curtsey— a few words of conversation.
...и пользуясь временем, когда лекарь танцевал с другой дамой, успевает оказать ей одну маленькую услугу: вдова уронила платок, он тотчас подскочил и подал. Изъявление благодарности повело к разговору [«Библиотека для чтения», 1840, т. 40, № 5—6, «Иностр. сл.», с. 46].
Помимо упрощения и нормализации языковой ткани повествования, для ранних переводов характерен систематический отказ от передачи языкового юмора, основанного на подтексте, и нарочитого ситуационного, фарсового комизма.
Так, анонимный переводчик 1838 г. при переводе комической сцены верховой поездки Винкля отказывается от передачи комического преуменьшения (to the delight and gratification of the whole inn-yard, «к восторгу и восхищению всего трактира») и передаёт сцену прямолинейно («народ. глазел и хохотал»), в результате чего тонкая шутливая интонация уступает место площадному фарсу.
"Let 'em go," cried the hostler. — "Hold him in, sir;" and away went the chaise, and the saddle-horse, with Mr. Pickwick on the box of the one, and Mr. Winkle on the back of the other, to the delight and gratification of the whole inn-yard.
Коляска и наездник двинулись, пока народ, собравшийся около них, глазел и хохотал [«Сын Отечества», 1838, т. 6, № 12, «Иностр. сл.», с. 56].
А вот пример того, как переводчик «Библиотеки для чтения» вносит элемент фарса («я вправе прибить тебя палкой») в гневную речь Пиквика, которая, по замыслу автора, отличается некой комически-наивной высокопарностью, но никак не грубоватой прямотой.
"I might," said Mr. Pickwick, 'have taken a much greater revenge for the treatment I have experienced at your hands, and that of your hypocritical friend there.'
За те, — сказалъ онъ съ важностью, — за все те неудовольствия, которыя ты наделалъ мне и друзьям моимъ, я вправе прибить тебя палкой, но я не хочу марать своихъ рукъ. Я только говорю тебе: ты мошенник, пошел вонъ [«Библиотека для чтения», 1840, т. 40, № 5—6, «Иностр. сл.», с. 206].
Что касается передачи национальной окраски текста, то по сравнению со своими позднейшими коллегами ранние переводчики Диккенса нередко пренебрегали передачей национальных и культурных особенностей его произведений: бытовых и исторических реалий, отсылок к историческим фактам, особенностей британского речевого этикета и др. Если сегодня «Пиквикский клуб» прочитывается в том числе как «энциклопедия английского национального характера», книга, пропитанная ароматом Англии, и это воспринимается как одна из основных её особенностей, то в ранних переводах этот роман (по сознательному или бессознательному замыслу переводчиков) получился более общепонятным для русского читателя, однако лишился большей части своего культурного колорита. Это объясняется, вероятно, несколькими причинами: во-первых, слабой (на тот момент) разработанностью того пласта языка, который отвечает за передачу «инокультурности» (вплоть до неустоявшихся правил транскрипции английских имён и названий), во-вторых, всё тем же стремлением переводчиков упрощать текст, не перегружать его чуждыми и странными для читателя эле-
ментами, в-третьих, тем, что тогдашний сравнительно невысокий культурный статус Диккенса не способствовал читательскому интересу к породившей этого автора культуре, в-четвертых, тем, что функция перевода как средства знакомства и взаимообогащения культур ещё не вышла на первый план в русской литературной системе.
Ранние переводчики жертвуют при сокращении фрагментами текста, где фигурируют реалии, требующие комментирования, объяснения или поиска нестандартных способов перевода. Там, где это возможно без ущерба для событийной канвы, устраняются английские топонимы, названия, имена. Это делается всё с той же целью — не перегружать текст фонетически чуждыми элементами, которые невольно останавливали бы внимание читателя, затрудняли бы беглое чтение, заставляли бы его «вспоминать» о языковой и культурной чуждости исходного текста, затрудняя «прямой доступ» к сюжетным перипетиям.
Так, из обоих ранних переводов выброшено описание английских святочных забав — ветвь омелы, под которой целуются пары, игра «поймай дракона» (snap-dragon, ловля изюмин в горящем пунше), традиция, по которой слуги и господа собираются за одним столом. Не упоминаются в переводах ни нашумевшее дело убийцы Джорджа Барнуэлла, ни история убийцы Борка, поставлявшего трупы в анатомический театр, ни место Тайберн, где в Лондоне совершались смертные казни, ни «артельная» (chummage) система проживания в долговой тюрьме, ни многие другие судебные и криминальные реалии страны и эпохи. Из четырёх городков, в которых побывал Пиквик в начале своего путешествия — Рочес-тер, Страуд, Чэтем и Бромптон, — в переводе 1840 г. упоминается только первый, где и происходит дальнейшее действие.
Там, где перевода реалий избежать невозможно, ранние переводчики зачастую прибегают к использованию лексики, вызывающей отчётливые ассоциации с русской национальной культурой (т.е., по сути, заменяют иностранную реалию схожей по функциям русской). Вот несколько примеров из перевода «Библиотеки для чтения»: англичане пьют водку вместо бренди, на столе «селёдка, уксус и горчица» вместо «паштета из голубей, соуса и омаров», гости на званом ужине играют в карты в «фофаны» (вместо виста), пик-викисты смотрят вместо крикетного матча «игру в кегли». Аналогичные примеры находим и в переводе «Сына Отечества»: «муж возвращался из кабака», «свидетельство за венчанье 3 гинеи — сотню за хлопоты да хоть 8 на водку», «погреб» вместо coach-house — каменного строения для хранения карет и упряжи, и т.д.
Таким образом, обобщая стратегию ранних переводчиков Диккенса, можно сказать, что они, ставя себе задачу ознакомить чита-
телей с романом молодого популярного автора (где «популярного» не равно «значительного» или «высокохудожественного») и при этом создать занимательный журнальный продукт, который придётся по вкусу широкой аудитории, последовательно выделяют событийную, сюжетную сторону текста, с одной стороны, и его комический аспект (порой превращаемый в фарсовый) — с другой, повышая динамичность и линейность повествования, упрощая его структуру, устраняя из текста элементы драматического и трагического (такие, как вставные новеллы) и элементы, замедляющие движение художественного времени и переносящие фокус внимания в сторону от основной сюжетной линии (такие, как комические второстепенные диалоги-сценки). Ценностью для ранних переводчиков являются, прежде всего, насыщенное, быстрое развитие действия, комизм, причём в первую очередь не словесный, а ситуационный, доступный для восприятия самой широкой читательской аудитории, а также живой и гладкий «средний» разговорный стиль. Значительно меньшей ценностью обладают особенности индивидуального стиля Диккенса и национально-культурные особенности его текстов — переводчики последовательно отказываются от их передачи там, где они затрудняют восприятие текста и увеличивают его объем. Диккенс в ранних переводах предстаёт прежде всего занимательным рассказчиком, беллетристом, мастером юмористического сюжета, чей талант состоит в первую очередь в том, чтобы забавлять публику комическими характерами, смешными положениями героев и меткими наблюдениями за частностями окружающей его жизни. Таким увидели Диккенса читатели первых переводов «Пиквика», а также читатели «Николая Никльби», вышедшего в переводе Солоницына в «Библиотеке для чтения» годом раньше, — а это, как минимум, достаточно широкая для того времени аудитория в 2000 подписчиков «Сына Отечества» [Полевой, 1888, с. 400] и 7000 подписчиков «Библиотеки для чтения» [Есин, 2003].
Первые переводы первого романа Диккенса, отразив представления о нем, как о занимательном, однако второстепенном беллетристе, послужили закреплению подобной литературной репутации. В ноябре 1840 г. в «Северной пчеле» публикуется «письмо читателя из провинции» издателю «Русского вестника», и в этом письме имя Диккенса ставится в один (и довольно уничижительный) ряд с развлекательной беллетристикой той эпохи: «пошлости Мариетта, безобразные и чуждые нам карикатуры Диккенса, непристойности Поля де Кока, литературные спекуляции Дюма, кровавые сцены Сю...» [«Северная пчела», 1840, № 258]. Становится традицией сравнение Диккенса с Полем де Коком. Интересно, что подобный взгляд на Диккенса разделяют и тиражируют не
только издания, которые в традиции советского литературоведения считаются «реакционными», «антидемократическими» («Сын Отечества», «Северная пчела», «Библиотека для чтения», «Русский вестник»), но и такие издания, как «Отечественные записки». Ведущий критик и сотрудник этого журнала В.Г. Белинский ещё в 1841 г., уже признавая высокое значение романа как жанра, видит в Диккенсе-романисте второстепенного автора с «относительным» литературным значением: «Роман, должен быть отделяем от эфемерных произведений беллетристики, удовлетворяющих насущным потребностям публики. Имена Ричардсонов, Фильдингов, Раддклиф... Поль де Коков, Мариеттов, Диккенсов. имеют свою относительную важность и пользуются или пользовались заслуженною известностью, но их отнюдь не должно смешивать с именами Сервантеса, Вальтера Скотта, Купера, Гофмана и Гёте как романистов» [Белинский, «Отечественные записки», 1841, № 3 т. 15, отд. 2, с. 41].
Кардинальные изменения в литературной репутации Диккенса начнутся с середины 1840-х гг. и будут связаны, во-первых, с творческой эволюцией самого Диккенса, в романах которого всё большую выраженность будет приобретать социально-критический элемент, гуманизм и демократизм, во-вторых, с новым подходом к переводу в выходящих на первый план литературной жизни журналах «Отечественные записки» и «Современник» (стремление передавать зарубежные тексты в их сюжетной полноте, без купюр), а в третьих и в-главных, с перестройкой самого поля русской литературы, ведущей тенденцией в котором становится критический реализм и «гоголевское» направление. Этот процесс связан с ростом влияния соответствующих изданий («Отечественные записки» и «Современник»), с повышением статуса Гоголя как «кумира» и «родоначальника» нового направления и, соответственно, — с повышением актуальности Диккенса, в творчестве которого переводчиками и критиками этих изданий начинают подмечаться и актуализироваться «гоголевские» мотивы, черты социального критицизма, демократизма, а также внимание к типичному и укорененность его текстов в национальной жизни и характере — ценности, также поднятые на щит новым направлением в литературе. Репутацию Диккенса как самого актуального и созвучного тогдашней русской литературе среди иностранных авторов устанавливает перевод романа «Домби и сын», сделанный в 1848 г. И.И. Введенским. Более высокий статус Диккенса как писателя, иная система литературных ценностей, разделяемая переводчиком и издателем, иной взгляд на задачи перевода обуславливают совершенно новую переводческую стратегию, описание которой не входит в задачи
данной статьи и которая достаточно глубоко исследована — скажем лишь, что эта стратегия сделала Диккенса духовно и эмоционально близким широкому русскому читателю, одновременно донеся до него стилевое и национально-культурное своеобразие этого писателя.
В контексте же нашей проблематики заслуживает интереса тот факт, что спустя менее двух лет после триумфа «Домби и сына» тот же И.И. Введенский предпринимает новый перевод «Записок Пик-викского клуба». Для чего потребовался новый перевод романа, относительно полная русская версия которого уже существовала и который вряд ли может считаться самым ярким произведением Диккенса как реалиста и социального критика? Мы имеем основания предполагать, что новый перевод был по замыслу призван актуализировать в этом, уже хорошо известном русскому читателю произведении, те черты, которые в системе ценностей реалистического направления были признаком подлинной художественности — глубина типизации, проникновения в национальный характер во всех его разновидностях, юмористический и сатирический взгляд на действительность, укорененность произведения в национальном быте и культуре, а также в стихии народной речи. Перевод Введенского выявляет и подчёркивает в романе черты, сближающие его с творчеством Гоголя9, чей статус в этом сегменте литературного поля был неоспорим (напомним, в 1842 г. вышли «Мёртвые души», которые не раз сближались русскими и зарубежными критиками с «Пиквиком»), и как бы поднимает Диккенса на один уровень с великим русским романистом. Таким образом, перевод «Пиквика», выполненный Введенским, отразил и закрепил перелом в литературной репутации Диккенса, совершившийся в середине 1940-х годов, представив новое прочтение этого автора и актуализировав новые, до сих пор не достигшие читательского внимания стороны текста.
Этот эпизод из истории русского «Пиквика» может служить ярким примером того, как перевод, откликаясь на изменения литературного поля, формирует (изменяя или закрепляя) ту или иную литературную репутацию писателя. Думается, что более глубокое изучение перевода как фактора формирования литературной репутации иностранного автора и анализ переводческих стратегий в их связи с ценностной позицией инициаторов перевода на материале конкретных текстов русской переводной художественной литературы может внести ценный вклад в историю переводной литературы и в изучение рецепции зарубежных произведений в России.
9 Об этом см.: Ланчикова В.К. Идиолект напрокат. Гоголевские реминисценции в переводах И.И. Введенского. Тетради переводчика. Вып. 26. М.: Рема, 2007.
Список литературы
Белинский В.Г. Разделение поэзии на роды и виды // Отечественные записки. 1841. Т. 15. № 3.
Бурдье П. Поле литературы. 1982. http://bourdieu.name/content/burde-pole-literatury
Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция. М., 1929.
Диккенс Ч. Жизнь и приключения Николаса Никльби / Пер. В.А. Солоницына // Библиотека для чтения. 1840. Т. 38—39.
Диккенс Ч. Замогильные записки Пиквикского клуба / Пер. И. Введенского // Отечественные записки. 1849—1850.
Диккенс Ч. Записки бывшего Пиквикского клуба / Пер. В.А. Солоницына // Библиотека для чтения. 1840. Т. 40. № 5—6; Т. 41, № 6—7.
Диккенс Ч. Похождения Пиквика и друзей его // Сын Отечества. 1838. Т. 6. № 12.
Есин Б.И. История русской журналистики XIX в. М., 2003.
Катарский И. Диккенс в России. М., 1966.
Ланчиков В.К. Идиолект напрокат. Гоголевские реминисценции в переводах И.И. Введенского // Тетради переводчика. Вып. 26. М.: Рема, 2007.
Накорякова К. Редакторское мастерство в России. XVI—XIX вв. М., 1973.
Отечественные записки. 1840. Т. 11.
Полевой К. Записки о жизни и сочинениях Н.А. Полевого. СПб., 1888.
Рейтблат А. Как Пушкин вышел в гении. M., 2001.
Савельев П. О жизни и трудах О.И. Сенковского // Собр. соч. О.И. Сен-ковского (барона Брамбеуса). Т. I. СПб., 1858.
Северная пчела. 1840. № 258.
Сын Отечества. 1840. Т. 2.
Lefever, A. Mother Courage's Cucumbers: Text, System and Refraction // The Translation Studies Reader / Ed. Lawrence Venuti. Routledge, 2004.
