CC BY
118
УДК 82
ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ МИФОЛОГИЧЕСКОГО СЮЖЕТА И АНТИЧНЫХ
ПЕРСОНАЖЕЙ В ТРАГЕДИИ «ЭДИП В АФИНАХ» В. А. ОЗЕРОВА
© 2011 В. А. Алтухова
аспирант каф. литературы e-mail: v. altukhova@,mail. ru
Курский государственный университет
Статья посвящена особенностям трагедии В. А. Озерова, в которой античный сюжет сочетается с чертами трагедии сентиментализма.
Ключевые слова: классицизм, сентиментализм, трагедия, мифологический сюжет трагедии, внутренний мир героя.
Пьеса «Эдип в Афинах» (1804) являет собой любопытный образец
произведения, в котором античный сюжет трактуется в духе своеобразного направления, объединившего черты политической («вольтеровской») трагедии обновленного классицизма с чертами этико-психологической трагедии сентиментализма. Руководствуясь современными эстетическими требованиями, Озеров переработал мифологический сюжет трагедии Софокла «Эдип в Колоне» и соответственно изменил трактовку некоторых античных персонажей. При этом драматург широко использовал материалы близкого ему по направлению Дюси, давшего новый, также близкий к сентиментализму вариант Софокловой трагедии в своих пьесах «Эдип у Адмета» (Oеdipe chеz Аdmеte, 1778 г.) и «Эдип в Колоне» (Оеdiре ^lone, 1797 г.).
Несмотря на то что пьеса Озерова соединила два столь различных источника, с одним из которых (переделкой Дюси) у нее имеется большая текстуальная близость, она свободна от мозаичности и отличается слаженностью сюжета и ясностью идейного содержания.
Рассмотрим идейно-образную концепцию пьесы. Первое действие трагедии почти целиком состоит из разговора Тезея с Креонтом. Некоторые критики отрицали самостоятельное значение этого действия. По их мнению, драматург написал его только для того, чтобы «познакомить, наших зрителей с историей Эдипа и его несчастий», излагаемой в первом акте устами Креонта. А. Ф. Мерзляков полагал даже, что этот акт «совершенно отрезан от всей пьесы». Между тем именно в этом действии четко определяется основная линия идейной борьбы, завершающейся в финале пьесы. Носителями этой борьбы являются Тезей и Креонт.
В образе Тезея Озеров воплотил свои представления об идеальном, добродетельном монархе. В его трагедии этот образ играет несравненно большую роль, чем в пьесе Дюси и даже в трагедии Софокла. Как известно, в последней ярко выражены патриотические чувства автора, обостренные Пелопоннесской войной. Воспользовавшись преданием о смерти Эдипа в предместье Афин, Колоне, то есть на родине Софокла, драматург восхваляет в связи с этим «человеколюбие и справедливость афинского полиса и его мифологического представителя, царя Тезея»:. Но как бы ни прославлялся в трагедии Софокла «образцовый строй» Афин, в трагедии Озерова это прославление звучит с еще большею силою. Озеров подробно останавливается на раскрытии политической программы Тезея, показывая ее превосходство над противоположными ей принципами деспотизма. Тезей выступает в
трагедии как вождь, видящий в народе свой естественный «оплот». В трагедии всемерно подчеркивается правосудие Тезея. В его стране никто не смеет безнаказанно нарушать «священнейший закон народных общих прав, гостеприимства, чести». Вместе с тем Тезей является последовательным сторонником политики сохранения мира между Афинами и соседними народами. В трагедии «Эдип в Афинах» осуждается несправедливая, захватническая война. Тезей Озерова выступает против участия в войне под флагом защиты чуждых данному государству интересов. Он говорит, отвечая Креонту:
Но я не для того поставлен здесь владыкой,
Чтоб жизнью жертвовать мне подданных своих,
Чтоб кровь их проливать к защите царств чужих.
Для славы суетной, мечтательной и лживой
Не обнажу меча к войне несправедливой! [Озеров 1960: 136]
Тезей не спешит искать союзников на случай возможной войны. В конце первого действия он заявляет:
Мой меч союзник мне И подданных любовь к отеческой стране.
Где на законах власть царей установленна,
Сразить то общество не может и вселенна [Озеров 1960: 138].
В критике не раз высказывалось мнение, что в образе Тезея Озеров аллегорически представил Александра I, прославив тем самым политику последнего. Критики указывали на сходство программы Тезея с гуманными и миролюбивыми заявлениями и декларациями молодого Александра I. Действительно, такое сходство имеет место. В манифесте о короновании от 15 сентября 1801 года он заявлял, например, что «счастье» вверенного ему народа должно являться «единим предметом всех мыслей» и желаний царя. В рескрипте гр. Завадовскому (от 5 Июня 1801 г.) об устройстве комиссии составления законов указывалось, что «начало и источник народного блаженства» заключается «в едином законе»: «все другие меры могут сделать в государстве счастливые времена, но один закон может утвердить их навеки». В манифесте от 4 июля 1801 года Александр I заявлял: «Если я примусь за оружие, так только для защиты моего народа... Я не вмешаюсь во внутренние несогласия, волнующие другие государства».
И все же мы считаем абсолютно недоказанным утверждение, что в образе Тезея Озеров преднамеренно представил наиболее характерные черты императора первых лет его правления. По нашему мнению, более справедливой является та трактовка образа Тезея, которую дал критик «Северного вестника» в приведенном выше отзыве о трагедии Озерова. В период появления трагедии некоторые заявления озеровского Тезея могли звучать скорее как предостережение или урок царю, нежели как безоговорочное прославление его политики. Например, слова Тезея о его желании сохранить мир явно противоречили тому обороту, который приняла политика Александра I к моменту появления трагедии.
К тому же и цели, которые ставила перед собой в это время внешняя политика Александра, весьма плохо согласовались с готовностью Тезея и самого Александра, судя по его заверениям, отстаивать с оружием в руках только непосредственные интересы и права своего собственного народа. С другой стороны, все заявления Тезея, характеризующие его гуманную и либеральную политику, так или иначе повторяли аналогичные заявления положительного персонажа предыдущей трагедии Озерова. Г ерой этой трагедии древлянский князь Олег тоже выступал в качестве поборника идей миролюбия, законности и справедливости. Как и Тезей, он заботился с своем народе и пользовался его поддержкой. Между тем трагедия «Ярополк и Олег» была создана еще при Павле I и не имеет никакого отношения к личности и правлению его сына. Следует
также иметь в виду, что носителями тех же самых черт идеального правителя выступали персонажи целого ряда трагедий, написанных другими драматургами. Мы видим, что «наиболее характерные черты» Александра I, якобы представленные Озеровым в образе Тезея, оказываются чертами, присущими персонажам многих трагедий. Приписывание этих черт Александру I, засвидетельствованное С. П. Жихаревым, характеризует скорее умонастроение современников и их надежды, связанные с наступлением нового царствования.
Значительному переосмыслению подверг Озеров образ Софоклова Креонта. Такое переосмысление диктовалось замыслом драматурга, требовавшим противопоставления образов. В трагедии Софокла Креонту дается довольно сложная характеристика. Он не слишком разборчив в средствах, черств душой, а по временам лукав и жесток. Герой Афин Тесей своей мудростью и справедливостью подавляет фивянина Креонта. В показе Софоклом этого превосходства Тесея чувствуется патриотическая гордость автора. Но Софоклову Креонту чуждо властолюбие. В своей деятельности он руководствуется сверхличными, государственными целями и интересами. Обращает на себя внимание и отсутствие резкости в суждениях Софоклова Фесея о фивянах. Он воздает им должное и с полным уважением относится к их гражданским установлениям и законам. Обращаясь к Креонту, он, например, говорит:
Ты был воспитан в Фивах, и не худо, —
Там вскармливать не любят нечестивцев [Софокл 1988: 140]. Тесей хочет поддерживать с Фивами и впредь добрососедские отношения. Ему не верится, что эти отношения могут прекратиться. «Что ж помешает дружбе между нами?» — спрашивает Фесей, имея в виду дружбу между Афинами и Фивам. Совершенно иначе рисуются Креонт и Фивы в трагедии Озерова. Русский драматург изображает Креонта законченным злодеем и честолюбцем. Враждебность Креонта к Эдипу мотивируется в трагедии Озерова тем, что по смерти Лая Эдип помешал ему занять престол. От своих честолюбивых замыслов Креонт не отказывается и в дальнейшем. Узнав о предсказании оракула, что гроб Эдипа «побед залогом станет для той страны, где жизнь скончает сей слепец», Креонт добивается возвращения Эдипа в Фивы. Но если Креонт Софокла и в этом случае руководствуется интересами своей родины, то Креонтом в трагедии Озерова владеют совершенно иные чувства и стремления. Своему наперснику Нарцесу он говорит:
Эдипа возвратя в отеческие стены,
Рассею хитростью между граждан измены,
В царе все будут зреть гонителя отца,
Во мне защитника несчастного слепца... [Озеров 1960: 154] Честолюбие, злоба и коварство Креона поставлены Озеровым в связь с несправедливыми порядками, господствовавшими в Фивах. Порицая закон, существующий в Фивах, Эдип говорит Креону:
Несправедлив, жесток, бесчеловечен он,
И града вашего достойнейший закон [Озеров 1960: 159].
Ярко обозначенное в первом действии противопоставление образов определяет в трагедии Озерова и все дальнейшее развитие сюжета. Являясь антиподом Креонта, Тезей берет под свою могучую защиту ненавидимого и преследуемого Креонтом Эдипа. В конце концов справедливость и закон торжествуют над злобой и насилием. Осуществляя свой замысел, Озеров не остановился перед нарушением предания, отраженного в финале Софокловой трагедии. У Софокла, как и у Дюси, трагедия заканчивается смертью Эдипа. У Озерова в конце трагедии умирает пораженный громом Креонт. Чтобы приблизить такой финал к преданию, лежащему в основе трагедии Софокла, Озеров обусловил осуществление пророчества о благодетельном влиянии Эдипова праха на судьбу той страны, в которой умрет этот старец,
предварительным принесением в жертву богам человека, принадлежащего к царскому роду. Таким лицом и явился в трагедии Озерова «друг царев» [Озеров 1960: 158] Креон.
В «Эдипе в Афинах» в общем довольно слабо проявляется тот присущий лучшим трагедиям русского классицизма дух оппозиционности, который в известной мере сказался и в озеровском «Ярополке и Олеге». Хотя автор «Эдипа в Афинах» и критикует беззаконие и деспотизм, он не внушает тревоги за судьбу добра и справедливости. Его оптимизм окрашен в тон благодушия.
Ослабление социальных мотивов сказалось на изображении в трагедии народа. В «Эдипе в Афинах» народу уделено довольно большое внимание. Имеется в пьесе и хор, отсутствующий у Дюси. Однако народ играет в этой пьесе довольно странную роль. Опасаясь гнева богов, народ требует принесения в жертву Антигоны. Но это произошло, оказывается, только потому, что Тезея не было в Афинах. С его возвращением все улаживается. Народ в изображении Озерова показан слепым и эгоистичным. Подлинно мудрым и гуманным выступает в трагедии лишь Тезей. Он выступает как усмиритель народа и как истолкователь воли богов.
Боги в трагедии Озерова присутствуют лишь номинально. Драматург явно переносит центр тяжести на людей, истолковывающих «волю богов». Главным таким истолкователем является Тезей. Обращает на себя внимание та смелость, с какою Тезей берется угадывать волю богов. В сущности Тезей действует всегда на свой страх и риск, не сомневаясь в том, что боги непременно одобрят поступки, совершаемые по имя гуманности. Ни минуты не колеблись, он дает приют Эдипу, хотя последний напоминает ему, что "Эдип бессмертными оставлен" [Озеров 1960: 148]. Тезей говорит несчастному старцу:
Поверь, бессмертные ко мне не будут строги За то пристанище, которое Тезей Доставит нищете и дряхлости твоей!
Иль боги могут быть когда несправедливы?
Нет, нет, умалиться их правда не могла:
Взирают с благостью на добрые дела [Озеров 1960: 148].
Этой смелости и уверенности в справедливости богов нет и, конечно, не могло быть у Софоклова Тесея. Он тоже дает приют Эдипу, но сопровождает свое гуманное решение словами:
Я — человек, не боле, и на "завтра"
Мои права равны твоим, Эдип [Софокл 1988: 122].
Интересно отметить в связи с этим важное различие между двумя трагедиями. Софоклов Фесей принимает решение об оставлении Эдипа в Афинах при обстоятельствах, весьма благоприятствующих этому решению. Он уже знает в это время (из уст Эдипа и хора), что по воле богов своим преступлением, самой своей смертью в Афинах Эдип принесет несчастье приютившей его стране. В трагедии Озерова последовательность событий иная. Здесь боги возвещают о своем благосклонном отношении к оставленным в Афинах уже после принятия Тезеем и Эдипом соответствующего решения. Еще позднее узнается (из прорицания Эвменид), что прах Эдипа принесет счастье и удачу стране, которая приютит старика.
Ослабляя роль фатума, судьбы в трагическом действии, Озеров одновременно усиливает нравственную ответственность человека за совершаемые им поступки. Такое воззрение драматурга сказалось прежде всего на изображении самочувствия Эдипа. В трагедии Софокла Эдип предстает как человек, ужасающийся всему им содеянному. Софоклову Эдипу совершенно чуждо субъективное ощущение своей моральной ущербности или неполноценности, являющееся необходимым ингредиентом охваченного покаянием сознания. К вопиющему нравственному безобразию своих поступков он относится, так сказать, совершенно объективно. Возмущаясь этими
поступками, он не теряет собственного достоинства и не спешит признать правоту тех, кто видит в нем преступника и злодея. Хотя в трагедии и признается (устами Тезея и даже Креонта) непреднамеренность преступлений Эдипа и их независимость от его воли, все же акцент здесь сделан на его преступности, на раскрытии переживаний героя, сознающего себя преступником.
В трагедии Озерова Эдип называет себя преступным отцом и чудовищем. В глазах хора Эдип выступает как «беззаконник». Афиняне бросают в лицо Эдипу тяжкие обвинения. «Отцеубийца он», «Своим он детям брат», — говорит Первый афинянин. «Он матери супруг» [Озеров 1960: 146], — добавляет Второй. Характерно, что озеровский Эдип не пытается отвечать на эти обвинения словами о невольности его преступлений. Его реакция совсем иная. Обращаясь к Антигоне, он говорит: «Пойдем! Смущаюся от их правдивых слов» [Озеров 1960: 146]. Сознание известной своей неполноценности чувствуется в его ответе на приглашение Тезея поселиться в царских чертогах: «Пещера мрачная одна прилична мне» [Озеров 1960: 148]. Моральные мучения Эдипа усиливаются при мысли, что его преступлениями определен тяжкий жребий его сыновей. «Быв от меня рожденны, - говорит Эдип, - на преступление они определенны» [Озеров 1960: 156]. Страдания озеровского Эдипа лишены того эпически-величавого характера, какой они имеют у героя трагедии Софокла. Их изображению скорее присущ в трагедии Озерова мелодраматизм. В одном месте Озеров рисует, вслед за Дюси, такую неистовую скорбь своего героя и такой наплыв овладевшего им покаянного исступленья, что нервы Эдипа не выдерживают и он приходит на время «в забвенье - страшное ума».
Изображая страдания Эдипа, Озеров подчеркивает их этическую ценность. Чем сильнее и длительнее эти страдания, тем больше может рассчитывать страдающее лицо на сочувствие и прошение.
Выражая точку зрения автора, Тезей говорит Эдипу:
За преступление ужасно, но невольно Мучения, Эдип, ты претерпел довольно,
Ты добродетели несчастной нам пример [Озеров 1960: 148].
Пафос моральных мук и покаяния с особенной силой выражен Озеровым в образе Полиника. Интересно, что у Софокла и Полиник не винит себя в изгнании отца. Призывая «в заступники» бога, он говорил Эдипу: «Эриния твоя всему виной» [Софокл 1988: 154]. Он просит отца прекратить свой гнев не потому, что жаждет прощения, а потому, что хочет заручиться поддержкой отца в военном предприятии. Он просит отца «о помощи». Когда же в ответ он слышит отцовское проклятье, соединенное с пророчеством, оно печалит его:
Раскаянье в душе... ах, что я говорю?
Оно в крови моей, снедаем им, горю! [Озеров 1960: 181] -заявляет Полиник. И Полиник у Озерова, как и у Дюси, получает прощение от Эдипа. Критики указывали, что этим самым было нарушено древнее предание. Но, указывая на отступление Озерова от религиозно-этических представлений древних греков, критики не обратили внимания на то, что его позиция отразила эстетические принципы дворянского сентиментализма. Характерный для этого последнего отход от социальнополитической трактовки персонажей с особенной наглядностью проявился как раз в озе-ровском изображении Полиника. Полиник называем себя врагом своих подданных, губителем отечества. И в одном месте трагедии он даже назван тираном. Но не этот политический аспект является определяющим в авторской оценке образа Полиника. Пафос этого образа заключается в исступленном покаянии. Если нераскаявшегося тирана Креонта постигает в конце трагедии заслуженная им смерть, то Полиник, как злодей и тиран кающийся, вызывает к себе иное отношение. Его смерть означала бы
прекращение тех страданий, которыми он должен искупить свою вину. Первосвященник говорит Полинику:
Нет, боги не всегда дают нам смерть для казни.
Она для тех одних каранием небес,
В ком нет раскаянья, свет совести исчез... [Озеров 1960: 177] Следует заметить, что морализующий подход к поступкам героя не чужд и политической трагедии классицизма, поскольку эта последняя также объясняет поступки и судьбу исключительно его характером, его индивидуальным складом. Чтобы не множить примеров, сошлемся на трактовку образа кающегося злодея Ярополка в трагедии того же Озерова «Ярополк и Олег». Но если в трагедии классицизма характеры проявляются обычно в контексте определенных политических принципов, то в трагедии, ориентирующейся на поэтику сентиментализма, логическим центром становится сама психика страдающего Героя, а идейной доминантой -очищение от нравственной скверны путем страдания. В трагедии «Эдип в Афинах» все кто усиливается изображением психики героев, считающих себя злодеями. Муки героев «Эдипа в Афинах» необычайны, и автор не скупится на многосторонний показ этих мук, развертывая его в сценах между Эдипом и Антигоной (действие 2, явление I), Эдипом и народом (действие 2, явление II), Эдипом и Креонтом (действие 3, явление II), Антигоной и Полиником (действие 4, явление II), Полиником и Эдипом (действие 4, явление IV), Полиником и первосвященником (действие 5, явление II) и т. д. Одним из эпиграфов к трагедии Озерова можно было бы поставить слова Антигоны, сказанные ею по поводу страданий Полиника:
Но здесь я видела несносну грусть порока:
Она мучительна, терзательна, жестока [Озеров 1960: 168].
Озеров уделил значительное место показу моральных мук кающегося злодея Полиника. В 20—40-х годах XIX века появятся драматурги и критики, которые пойдут в этом направлении гораздо дальше Озерова. Они заявят, что герой, запятнавший себя преступлением и стремящийся искупить свой грех подвигом, больше подходит для драмы, чем герой добродетельный.
Отличаясь двойственностью в трактовке героев, трагедия «Эдип в Афинах» характеризуется двойственностью и в отношении стиля. Целый ряд признаков связывает ее с драматургией классицизма. Трагедия написана александрийским стихом и разделена на 5 действий. В ее конце, как уже говорилось, торжествует добродетель и наказывается порок. Действующие лица ее принадлежат к избранному «высшему» кругу и т. д. Однако в трагедии немало и отступлений от классицизма. В ней, например, не выдерживается единство места. Если в первом действии «театр представляет поле» в окрестностях Афин, то во втором действии он уже «представляет кипарисную рощу», а в четвертом действии — «чертоги Афинского царя». Что касается способов характеристики персонажей, то отдельные из этих персонажей, как, например, Креонт, обрисованы автором с той прямолинейностью и односторонностью, которые свойственны драматургии классицизма. Недаром критика, провозглашавшая принципы романтизма, с резким осуждением отнеслась к обрисовке этого образа. Сложнее и тоньше обрисован образ Полиника. Но и здесь еще нельзя говорить о создании характера, свободного от схематизма. Рисуя душевные порывы «чрезмерного во всем: и в злобе, и в любви» Полиника, автор возводит на новую, более высокую ступень художественного отражения традиционную борьбу между «чувством и долгом».
Однако обращения автора трагедии к изображению внутренней жизни персонажей являются столь частыми, а приемы этого изображения столь изощреннными, что в итоге создается все-таки новое качество, достигается относительно более глубокое раскрытие внутреннего мира героев.
Таким образом, сюжет «Эдипа в Афинах» запечатлел канонические черты политической трагедии классицизма, придерживаясь которого драматург пошел на изменение античного мифа. Однако тип политической трагедии подвергся в этом произведении существенному нарушению. Характерный для такого рода трагедий социально-политический подход к изображаемой действительности нередко подменяется у Озерова подходом отвлеченно-моралистическим и психологическим. С этой подменой связано изменение общей идейной направленности трагедии.
Библиографический список
Аникст А. А. Теория драмы от Аристотеля до Лессинга. История учений о драме. М.: Наука, 1967. 455 с.
Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: в 13 т. / ред. коллегия: Н. Ф. Бельчиков (глав. ред.) и др. Т. 7. М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1955. 740 с.
Софокл. Трагедии / пер. с древнегреч. С. В. Шервинского. М.: Худ. лит., 1988. 493 с. (Б-ка антич. лит. Греция)
Озеров Владислав Александрович. Трагедии. Стихотворения. [Вступительная статья, с. 5-72, подготовка текста и примеч. И. Н. Медведевой]. Л.: Сов. писатель, [Ленинградское отделение], 1960. 446 с.
Мерзляков А. Ф. Разбор трагедии «Поликсены» господина Озерова // Вестник Европы. 1817. Ч. Ха.
