CC BY
87
Вестник ПСТГУ. Серия IV: Педагогика. Психология
2016. Вып. 3 (43). С. 61-73
Беленчук Лариса Николаевна, канд. ист. наук,
ИСРО РАО
ya.lbel@yandex.ru
Педагогические идеи Московского государства XVI в.
Л. Н. Беленчук
Статья посвящена идеям образования в Московском государстве XVI в. и их месту в общеевропейском становлении Нового просвещения. XVI в. в России — время наивысшего развития самобытной русской средневековой цивилизации, а значит, и просвещения, и литературы, и педагогики.
В указанное время русское общество жило несколькими выдающимися идеями — объединением русских земель в единое государство, исследованием духовного мира Византии, миссией русского народа среди других европейских народов. Эти идеи формировали представления о том, каким же должен быть человек, чтобы соответствовать таким задачам. Особое внимание уделяется древнерусской книжности и сводам времен Ивана Грозного. Показаны общие и различные черты в развитии отечественного и западноевропейского образования на исходе Средних веков.
Проведено сравнение двух характерных образцов отечественной и западноевропейской литературы данного периода, описывающих семейные отношения, — Сказания о Петре и Февронии и средневековой Троянской истории. Показано взаимовлияние и взаимная противоречивость двух европейских типов просвещения.
В настоящее время все большее число исследователей осмысливает духовные явления истории общества через призму специфики цивилизаций и культур. Похоже, постепенно отходит в прошлое господствующий уже около двух веков вульгарно-материалистический подход в изучении историко-культурных событий. Отметим, что цивилизационным подходом пользовались такие выдающиеся отечественные историки, как Н. М. Карамзин, В. О. Ключевский и многие другие, так что нам предстоит не изобретать новое, а вернуться к классике исторической литературы. А. Н. Ужанков, современный историк древнерусской литературы, предложивший свой способ ее изучения, исходя не из посторонних явлений, а из специфики самой литературы, пишет: «Нужны труды, основанные не на социально-экономических явлениях, а на выявлении объективных закономерностей, эволюции культуры и литературного процесса, связанные с эволюцией христианского мировоззрения и общественного и личного сознания»1.
1 Ужанков А. Н. Историческая поэтика древнерусской словесности: Генезис литературных формаций. М., 2011. С. 89.
То же мы можем сказать и о становлении педагогического сознания, которое было неотделимо в средние века от развития древнерусской книжности.
В этом контексте представляется возможным рассмотреть с новых позиций (не столько зависящих от материально-политических, сколько от духовных особенностей общества) развитие отечественной книжности XVI в. Так, правления разных государей Московии, от Василия III Ивановича (1505—1533) через эпоху Ивана IV Васильевича Грозного (1533-1584) до Федора Иоанновича (1584-1598), были совершенно разнородны политически, тем не менее литература этого времени носит единообразный характер.
Для Древней Руси, как и для многих других европейских государств той эпохи, характерно единство педагогического и общественно-религиозного сознания, которое очень медленно начало разрушаться в XVI-XVII вв. Чтобы понять значение дидактического произведения средних веков, необходимо изучить основные смыслы эпохи, в которую оно было создано, главные ее темы и идеи, взглянуть на древнерусские духовные творения глазами человека того времени и попытаться понять их предназначение2.
В XVI в. основной в обществе стала идея умственного и политического объединения, что наложило отпечаток на всю книжность того периода и, разумеется, на педагогические представления. Собирание русских земель, происходившее особенно интенсивно в XV-XVI вв., было во многом, по словам В. О. Ключевского, «национально-религиозным движением», в результате чего великорусская народность обрела теперь не только этнографический, но и политический характер3. Великий князь Московский получил значение национального вождя, государя. Именно в этот период Московское княжество, состоящее из относительно независимых частей, стало единым государством. Это повлекло целый ряд последствий, уже Ивана III стали в некоторых актах называть «царем», что в сознании людей того времени было величайшим событием, ибо выражало независимость Руси: прежде таким титулом величали только византийского императора и хана Золотой Орды. С конца XV в. на государевых печатях появляется двуглавый орел — символ Византийской империи, что и дало русским основание рассматривать себя как преемников Константинополя, защитников всего православного мира, в котором одна Московская Русь была в то время независимым государством.
Сознание государя также меняется — он теперь не просто наследник титула по происхождению, но «государь Божьей милостью», что отражается во всех документах той эпохи. Ивану III уже недостаточно «посажения на отцовский стол», он устанавливает обычай венчания на царство — торжественную церковную церемонию. Все это отражается и в сознании окружавших государя людей, и в сознании простого народа. Причем народ придает власти не только политическое, но и высокое нравственное значение, которое состоит в том, чтобы охранять страну от зла, от раздоров и внешней опасности, вести ее ко всяческому благосостоянию, и не только материальному, но и духовному. Власть должна
2 Краткая характеристика периода дана в книге Л. Н. Беленчук и О. Л. Янушкявичене «История зарубежной и русской педагогики» (М., 2011).
3 См.: Ключевский В. О. Краткое пособие по русской истории. М., 1908. С. 87.
служить не только справедливости, но и Добру, как в личном и национальном, так и во вселенском масштабе. В этом смысл ее всемирной миссии. Во имя этого смысла народ может многое ей простить. Такое отношение к верховной власти во многом характерно для нашей страны и до сих пор. Усиление Москвы, централизация власти, объединение народа под скипетром одного самодержавного властителя — вот основные признаки того времени. С другой стороны, влияние бояр в государственном управлении было также довольно сильным, а с 1550 г. стали собираться и земские соборы — собрания представителей всех сословий, своеобразный парламент того времени. То есть участие в управлении страной не только самодержца, но и народа очевидно.
В центре истории XVI в. стоит, безусловно, фигура Ивана Грозного. Личность этого государя по-разному оценивалась историками. Одни, как Н. М. Карамзин, считали его двойственной фигурой и делили его царствование на две части (эта концепция развивалась и в советское время), другие, как М. П. Погодин, указывали на «ничтожество» его фигуры, полагая, что вначале царь был управляем своим ближним кругом, а после его отстранения не сделал ничего исторически важного. С. М. Соловьев обращал внимание на «духовное уродство» царя, впрочем, объясняя это его воспитанием в детстве и юности, считая его самого жертвой борьбы со своими врагами. Так или иначе, правление Ивана Грозного наложило отпечаток на характер всей исторической эпохи.
Нам кажется взвешенной позиция В. В. Кожинова, который, обращая внимание на жестокость времени, говорил о много превосходящих деяния Ивана Грозного казнях и насилии в западноевропейских странах: за одну Варфоломеевскую ночь было убито столько же людей, сколько (по подсчетам ведущего нашего исследователя XVI в., Р. Г. Скрынникова4, 3—4 тыс. человек) за все правление Ивана Грозного. «Нелепо было бы оспаривать, — пишет В. В. Кожинов, — что Иван IV был деспотическим и жестоким правителем <...> но нельзя все же забывать, или, вернее, не учитывать, что западноевропейские современники Ивана Грозного — испанские короли Карл V и Филипп II, король Англии Генрих VIII и французский король Карл IX — самым жестоким образом казнили сотни тысяч людей. Предельная жестокость казней выражалась в том, что значительная часть жертв сжигалась заживо на глазах огромной толпы, и, как правило, в присутствии самих королей»5. Особое отношение именно к Ивану Грозному связано, по мнению историка, с покаянным самоощущением царя, да и всего народа, остро переживавшего царскую несправедливость. «И Россия сумела убедить и себя, и весь остальной мир, что угнетателя и злодея таких масштабов никогда дотоле не рождала Земля. Одно из не столь уж крупных выражений мирового зла было превращено в будто бы уникальное, ни с чем не сопоставимое на Земле "чисто" русское зло»6. В. В. Кожинов предлагает различать реальное содержание исторического явления и нравственную оценку этого явления обществом.
4 Скрынников Р. Г. Иван Грозный. М., 1980; Он же. Русская история IX—XVII веков. СПб., 2006; Он же. Святители и власти. Л., 1990.
5 Кожинов В. В. История Руси и русского Слова: Современный взгляд. М., 1997. С. 28—29.
6 Там же. С. 33.
К этому можно прибавить, что западноевропейское историческое сознание, напротив, склонно к оправданию своих «героев».
В начале XVI в., пишет С. В. Перевезенцев, «русское общество жило в ожидании восшествия на московский престол государя, который наконец-то возложит на себя Высшую обязанность в полной мере и будет соответствовать Божественным предначертаниям»7. То есть неограниченная власть в сознании человека того времени соединялась с такой же громадной ответственностью за свой народ, ответственностью не только перед людьми, но и перед Богом.
Что же из происходящего в реальной истории и каким образом отразилось в литературных памятниках, а значит, и в педагогических представлениях? Это важно, так как практически всю книжность европейской литературной традиции с ее начала и до эпохи Просвещения можно считать единым периодом развития дидактической мысли. Европейская литература этого периода существует как часть морально-риторической системы знания (А. В. Михайлов).
Профессор А. Н. Ужанков пишет, что «внутри нее (этой традиции. — Л. Б.) были приведены в единство самые различные жизненные моменты, поэтому она обладала необыкновенной устойчивостью и эластичностью, пережив эллинизм, христианство, эпоху Возрождения, эпоху барокко и классицизма. «Скрепами, удерживающими ее, были: знание, мораль, речь, образ человека»8. Эта устойчивая система не зависела от политических и экономических перемен, ее «скрепы» носили духовный характер, хотя, разумеется, общественное устройство не могло не оказывать на нее своего влияния.
Древнерусская книжность с зарождения и до XVII в. двигалась от религиозного сознания к рационалистическому. Постепенно большое значение наряду с Божественным промыслом стали приобретать книжное знание и человеческий опыт, что перестроило все воспитательные схемы. Если раньше авторитет учителя зависел от постижения им Божественного смысла действительности, то со временем к этому прибавились и знания, и практика реальной жизни, которые постепенно приобретали в сознании человека все больший авторитет. Постижение мира и передача знаний о нем в общении ученика и учителя выдвинулись на первый план.
Теоцентрическое мировоззрение сменяется на границе Х^Х^ вв. антропоцентрическим, на первый план в книге выходит личность автора. В это же время в русской книжности появляются светские авторы.
XVI век, как мы уже говорили, — время формирования политического мировоззрения в образованном обществе. Происходит сакрализация власти царя, который теперь мыслится не только как отец нации, но и как Божий посланник, личность, поставленная самим Господом на сбережение народа. В идеологии также произошел поворот — от эсхатологического видения к представлению о том, что Москва — это третий Рим, то есть последнее царство перед Вторым Пришествием, так как «четвертому не бывати». Эти представления имели своим истоком не вымысел человека, а древние пророческие книги Библии — книгу пророка Даниила и Третью книгу Ездры. Как видим, история представлялась
7 Перевезенцев С. В. Тайны русской веры: От язычества к империи. М., 2001. С. 252.
8 Ужанков. Указ. соч. С. 10.
осуществлением Промысла Божия и уже поэтому понималась в контексте истории всемирной. Начинается работа по осмыслению новой (после падения Византии, освобождения от татаро-монгольского ига и на фоне распространения в Европе протестантизма) роли и исторического значения России. При этом «третий Рим» отнюдь не связывался с государственными границами, но исключительно с Церковью — столпом истинного христианства. На Московскую Русь возлагалась поэтому исключительная ответственность: быть защитником православия от идеологического, культурного и политического натиска других цивилизаций и культур.
С другой стороны, в книжную историю все более проникали деяния наделенных свободой воли отдельных людей. Отсюда сознание особой ответственности властителей перед человечеством, видение своей национальной роли в его истории. В это время летописание становится государственным, а не частным делом (Лицевой свод), появляется митрополичье, и с учреждением в 1589 г. патриархии патриаршее летописание. Складывается понятие Святой Руси (происходит канонизация сонма русских праведников X—XШ вв. на соборах 1547 и 1549 гг.). Русские жития остаются важнейшей педагогической литературой времени. Вообще, характерным для средневековой литературы является показ победы Добра в борьбе доброго и злого начала в человеке. Литература воспитывала вкус к праведной жизни и стремление к искуплению грехов. Примеры подобной жизни и показывали жития. Для житийного героя характерны поступки, важные в плане личного духовного самосовершенствования.
В 90-е гг. XV в. частой практикой стал уход потомков знатнейших семей в монастыри с раздачей своих земель и собственности. Таким образом, не только царская, но и княжеская жизнь ассоциировалась со служением, что говорило о высоком духовном состоянии высшего общества. «Русские монастыри выполняли те же образовательные и просветительные функции, что и западноевропейские университеты, с той существенной разницей, что занимались духовным, а не светским образованием, и, соответственно, приоритет отдавался духовной литературе, а не мирской — художественной... <...> Под древнерусским образованием следует понимать высокую грамотность, знание греческого языка и догматов христианской веры, что в совокупности способствовало формированию христианского мировоззрения»9.
Помимо политического укрепления, еще одним важным историческим стимулом для развития просвещения стало появление огромного количества ересей на Руси в XV—XVI вв. Борьба с ними заставила новгородского митрополита Геннадия закончить полный перевод Библии на церковнославянский язык (так называемая Геннадиевская Библия), заняться уточнением толкования отдельных богословских положений для защиты православного вероучения. «В XVI в. религиозно-мистическое миросозерцание, вообще характерное для Древней Руси, — пишет С. В. Перевезенцев, — достигает своего высочайшего накала»10. На его основе создаются «идеалы-образы», легшие в основу всего отечественного просвещения. Постепенно складывается представление о России как един-
9 Ужанков. Указ. соч. С. 125.
10 Перевезенцев. Указ соч. С. 203.
ственной хранительнице православной веры, способной донести ее до остального мира. При этом царь воспринимается как главный защитник этой веры в соединении с Церковью. Таким образом, духовно-нравственные основы общества в сознании людей опирались не только на крепкую государственную власть, но и на властно-церковное единство.
Совершенно закономерно, что к началу XVI в. магистральным направлением церковного сознания становится иосифлянство, видевшее церковь верной сотрудницей и помощницей царской власти. Нестяжательство, сохранив влияние в определенной части общества, осталось в тени, как удел немногих людей, способных достичь полной внутренней свободы. При этом оно оказало огромное влияние на всю мысль XVI в. Глава иосифлянства — преподобный Иосиф Во-лоцкий, приверженец строжайшего личного аскетизма — считал, что Церковь, в частности монастыри, для выполнения своих задач должна обладать определенным богатством, главным из которых была в то время земля. Это, полагал он, необходимое условие церковной работы в миру, усиления влияния Церкви на общество. Все средства Церкви должны были направляться исключительно на социальную работу.
Но если родоначальники двух различных взглядов на церковь, Нил Сорский и Иосиф Волоцкий, были скорее сотрудниками, чем противниками, то пути их последователей расходились все более и более. Автор «Соборника» митрополит Даниил (с 1522 г. по 1539 г.), игумен Волоцкого монастыря по смерти прп. Иосифа, полагал, что Церковь должна организовывать общество, приводя людей ко спасению. Вселить в души любовь к Богу и ближнему — основная задача Церкви, решение которой должно привести общество к гармонии. В ее решении должны быть использованы все возможные средства. Много говорил митрополит о пользе наказаний, но только тогда, когда не остается других методов. В борьбе с грехом, по его мнению, должны быть задействованы все средства. Особое внимание он уделял священнослужителям: «Что за польза нам иметь позорное и постыдное житие? Потому всего больше надлежит подумать о себе. И особенно тем, кто посвящен Богу, подобает во всем прилежание и попечение блюсти: и в одеждах, и в обуви, и в обличье, и внешнем виде, во время хождения по улице, в торгу, и в доме, и за разговором, и в молчании, и во время обеда — во всем [стремиться] к простоте, благоустроению и пользе. Ибо сказано: Бог на сердце зрит, человек же — на лицо; только Богу известны сердечные помышления, люди же судят по внешнему о внутреннем и сокровенном: если приметят кого не в благообразии пребывающим, в деле или в словах кого в чем осудят, то так по внешнему бесчинному шатанию начинают судить и о том, что внутри. И так соблазн и преткновение бывает многим <...> Молю вас, не любите сквернословия, игрищ и глумления, отступайте от бесед, растлевающих душу, и соблюдайте сердца свои всячески от нечестивых и скверных помыслов. Храните очи свои от пагубных зрелищ и берегитесь слушания всего, что вредит душе. И, как от змея, бегайте от величания, и гордости, и зависти, и пьянства»11. Главный учитель людей — священство. Учение пусто без личного примера — вот главная мысль Даниила.
11 Поучение Даниила, митрополита всея Руси. URL: http://lib.pushkinskij dom.ru/Default. aspx?tabid=5111.
Таким образом, стремление к обладанию для мирских задач земными богатствами уравновешивалось строжайшими требованиями к духовному устроению священства.
Но если митрополит Даниил свято выполнял все заветы своего учителя, то в стане нестяжателей было несколько по-другому. Вассиан Патрикеев, духовный ученик Нила Сорского, отошел от его главного принципа — пустынножительства. Он вел активную общественную жизнь, пытаясь воплотить во всей Церкви принципы учителя. В отношении еретиков, например, он считал, что бороться с ними можно только убеждением и молитвой, категорически возражая против насилия и казней. В возникшей полемике с Иосифом Волоцким Василий III занял сторону Вассиана, к которому очень благоволил. Но в этом споре был утерян самый дух «нестяжательства», его принципиальное невмешательство в политику. Главным вопросом дискуссий стала не тема монашеского жития и духовного возрастания, а вопрос владения монастырями землей, что опустило ее совершенно на другой уровень.
Сторону Вассиана Патрикеева занял приехавший на Русь видный православный мыслитель Максим Грек (Михаил Триволис). Это был широко образованный по тем временам человек, хорошо знакомый с католицизмом, но сознательно избравший православие. В 1518 г. он приехал в Москву переводчиком, но был обвинен в измене и заточен в монастыре. В это время пути византийского и славянского богослужения уже довольно значительно разошлись, поэтому Максим Грек обнаружил в русских книгах много несоответствий греческим оригиналам. Попытки их исправить обошлись ему дорого. В монастырях под стражей с разной степенью строгости он пребывал до самого начала правления Ивана Грозного, который перевел его в Троице-Сергиеву обитель, где можно было заниматься прежней ученой работой. Максим Грек не признавал Москву наследницей Константинополя, «третьим Римом» и тем более «новым Иерусалимом», хотя все это уже жило в сознании русских людей.
Оппонентом Максима Грека в этом вопросе стал Зиновий Отенский, выдающийся русский философ и богослов из Новгорода, который выступал в защиту сложившихся обычаев Русской Церкви и всего ее исторического опыта. Он настаивал на том, что невозможно обычаи иноплеменной церкви переносить на чужую почву. Зиновий Отенский также в духе святоотеческой традиции решил вопрос о стяжании и нестяжании, указав, что наличие собственности никак не мешает и не помогает спасению души.
Тем не менее Максим Грек, идеи которого не нашли поддержки на Руси, обладал прекрасной философской, языковой и богословской подготовкой и оказал сильное влияние на развитие наук в государстве. Философию он разделял на «внутреннюю» (христианскую православную, писанную святыми людьми, а значит, изначально носящую в себе нравственный компонент) и «внешнюю», писанную светскими мыслителями и католическими схоластами, значение которой видел исключительно в научении логично говорить и точно излагать свои мысли на бумаге. «Хотя и говорится, что ум человеческий создан по образу и подобию Божию, однако на деле ничем он не отличается от воска и бумаги. Как на этих, кто какие хочет, такие и пишет письмена, так и человеческий ум: к ка-
ким обычаям и учениям приучишь его, или добрым, или злым, в тех же до конца пребывает и охотно принимает их»12. Таким образом, философ подчеркивал исключительное значение воспитания в жизни человека, а также необходимо-нравственный характер обучения.
В XVI в. русское духовно-просветительское творчество достигло своего пика. В сильном едином государстве велика была потребность обобщить все достижения прежних времен, осознать свое место в культурной ойкумене. В монастырях и царских канцеляриях создавались громадные по тем временам своды, обобщающие все культурные достижения эпохи: Лицевой летописный свод, Степенная книга царского родословия, Великие Минеи Четьи, Домострой. Кроме своих прямых функций, они приводили в систему знания людей в разных важных областях (от национальной и всемирной истории до государственного устройства и семьи), влияли на сознание и воспитание общества. В этом же веке ясно обозначилось противостояние отечественной и западноевропейской книжности, которые хотя и развивались в русле одной христианской традиции, но имели свои неискоренимые особенности.
Чтобы наглядно представить смысл этого противостояния, возьмем две книжки, живописующие в том числе семейные ценности: Сказание о Петре и Февронии и переводную, имевшую достаточно широкое хождение в образованных кругах Руси «Историю разрушения Трои» (историческая повесть Гвидо де Колумна, появившаяся в Западной Европе в XV в. и переведенная у нас в XVI). Обе они по жанру являются романами; хотя Сказание писалось как житие, но имеет очень мало общего с житийными текстами. Это повесть о любви двух людей — князя и крестьянки, ходившее среди народа в устном виде и записанное Ермолаем-Еразмом, духовным писателем XVI в., воспевает целомудрие, честность и верность. Все эти качества демонстрирует дева Феврония, исцелившая от страшной болезни своего будущего мужа, муромского князя Петра. Его вероломность была наказана возвращением болезни (после обмана им Февронии), но после вторичного исцеления он счастливо и до конца жизни прожил с супругой рука об руку. Повесть демонстрирует силу жертвенной любви и верности в семейной жизни, ее герои всегда являлись у современников и последующих поколений образцом супружества. В наше время в день их поминовения 8 июля в России установлен праздник — «День семьи, любви и верности».
Одновременно с семейными ценностями (и это неслучайно: крепкая семья — основа крепости государственной власти) в повести прославляется единая княжеская власть, являющаяся залогом силы государства. Так, бояре, задумавшие прогнать невысокородную и этим неугодную им (а вернее их женам) супругу князя Февронию, говорят ей: «Госпожа княгиня Феврония! Весь город и бояре просят у тебя: дай нам, кого мы у тебя попросим!» Она же в ответ: «Возьмите, кого просите!» Они же, как едиными устами, промолвили: «Мы, госпожа, все хотим, чтобы князь Петр властвовал над нами, а жены наши не хотят, чтобы ты господствовала над ними. Взяв сколько тебе нужно богатств, уходи, куда пожелаешь!» Тогда она сказала: «Обещала я вам, что чего ни попросите — получите. Теперь я вам говорю: обещайте мне дать, кого я попрошу у вас». Они же, злодеи,
12 ГромовМ. Н. Максим Грек. М., 1983. URL: http://predanie.ru/lib/book/88678/#toc23.
68
обрадовались, не зная, что их ждет, и поклялись: «Что ни назовешь, то сразу беспрекословно получишь». Тогда она говорит: «Ничего иного не прошу, только супруга моего, князя Петра!» Они же ответили: «Если сам захочет, ни слова тебе не скажем». Враг помутил их разум — каждый подумал, что если не будет князя Петра, то поставят другого самодержца: а ведь в душе каждый из бояр надеялся самодержцем стать». Но начавшаяся между ними после ухода князя Петра со своей супругой междоусобица быстро отрезвила их, и бояре пришли к изгнанному князю просить вернуться в Муром: «...пришли вельможи из города Мурома, говоря: "Господин наш князь! От всех вельмож и от жителей всего города пришли мы к тебе, не оставь нас, сирот твоих, вернись на свое княжение". Ведь много вельмож погибло в городе от меча. Каждый из них хотел властвовать, и в распре друг друга перебили»13. Таков «любовный роман» в русском варианте.
Теперь возьмем второй источник. Под пером немецких, французских и итальянских средневековых авторов история Троянской войны превратилась в типичный рыцарский роман, в котором не менее значительное место, чем описание военных перипетий, занимают лирические сюжеты: рассказ о любви Медеи и Язона, Париса и Елены, Троила и Брисеиды, Ахиллеса и юной дочери Приама Поликсены.
Существование на Руси в XVI в. полного перевода западноевропейского рыцарского романа, в котором значительное место занимает столь необычная для древнерусской литературы того времени тема плотской любви, романа, знакомящего древнерусского читателя с обширным кругом древнегреческих преданий и мифов (о походе аргонавтов, о первом разрушении Трои Язоном и Геркулесом, о истории Париса, Троянской войне, странствиях Одиссея и т. д.), — интереснейший факт истории русской культуры. Примечательно, что почти полный текст «Троянской истории» был включен в Лицевой свод, монументальное многотомное изложение всемирной и русской истории, созданное по инициативе Ивана Грозного во второй половине XVI в. Роман привлек к себе внимание царя: обличая Андрея Курбского, он сравнивает его с персонажами «Троянской истории» — Энеем и Антенором.
Если Феврония обладала необычайной для девушки ее возраста мудростью и проистекающей из нее прозорливостью, то Медея из Троянской повести была ворожеей: «Она уже достигла возраста невесты и созрела для брачного чертога, но с юных лет она с усердием отдалась обучению свободным искусствам и благодаря душевной склонности к ним настолько освоила все науки, что не было в те времена никого, кто бы мог превзойти ее в познаниях. Но жемчужиной в знаниях ее, принесшей ей славу, было искусство астрологии, как силами и чарами волшебных заклинаний день обращать в ночь, и внезапно вызывать ветер, и дождь, и молнию, и град, и страшное землетрясение, извилистые реки заставлять течь вверх и разливаться. Верили в древности язычники, что она не раз заставляла — вопреки природе их — гаснуть великие светила, то есть солнце и луну»14. То есть в повести говорится о необыкновенных познаниях героини, но отдельно подчеркивается ее особый дар волхвования. Это для ее последующей
13 Сочинения Ермалая-Еразма. URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5n6.
14 Из «Троянской истории». URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5128.
судьбы важнее, чем знания в различных науках. Но надо сказать, что русский переводчик (или переписчик), со скепсисом отнесясь к описанным дарованиям Медеи, добавил свое, очень характерное замечание: «Но такие небылицы о Медее, дочери царя Оетеса, сочинил баснословец сульмоненский Овидий15 и выдал все это за правду (но да не будет такого у православных!). Ибо верховный и вечный творец Бог, который в мудрости своей, каковая в Сыне его, создал все, узаконил и расположение небесных тел и положил заповедь на века, чтобы не изменяли они своих мест. И никогда не слыхано было о затмении солнца вопреки установленной природе его, кроме того случая, когда воплощенный Сын Божий покорно предал себя за нас на муки и на кресте испустил дух — тогда померкло солнце, хотя и не было луны возле него»16. Причем просвещенный комментатор ссылается на Птолемееву астрономию, говоря, что Солнце может закрыть от нас только Луна при определенном стечении обстоятельств.
Далее в Троянском сказании в выражениях, которым сейчас присвоили бы гриф 16+, описывается страстная любовь, вспыхнувшая между Медеей и Язоном: «Медея, сидя между царем, отцом своим, и Язоном, хотя и очень смущалась, не могла сдержаться и не смотреть, и всякий раз, когда было можно, бросала на Язона нежные взгляды, жадно разглядывая лицо его, и весь облик, и волосы, и фигуру, и вскоре вспыхнуло в ней вожделение, и в сердце ее начала разгораться жаркая страсть»17. Язон соглашается на союз с ней, принимая предлагаемую с ее стороны помощь в поисках золотого руна, отвечая так: «И тот, кто откажется от столь ценных и благих даров, несущих счастье, уподобиться может безумцу, мечущемуся в буйном приступе. А поэтому, досточтимейшая из женщин, я себя отдаю тебе как мужа и смиренного, благоговейного жениха и искренне обещаю поступать так, как укажет мне твое высокое решение»18. Далее осуждается обман Язона, который нарушил свою клятву вечной верности Медее. Опять-таки, переводчик, или издатель, так комментирует происшедшее: «Но ты, о Медея, про которую говорили, что сияешь ты светом такой премудрости, скажи, помогло ли тебе знание законов звездных, дающих возможность предвидеть будущее? Если можно предвидеть будущее по звездам, то почему же так неверно и ошибочно предсказала ты свою судьбу? Или скажешь, что, объятая страстью к будущему своему мужу, неразумно пренебрегла опасностями, предвещанными тебе звездными законами? Но мы знаем, что астрологические предсказания ничего не значат, и яркий пример тому — твоя судьба, ибо ничего не смогла ты предвидеть. Все они лживы и кажутся истинными лишь легковерным, в действительности же прельщают ложным заблуждением, и с их помощью нельзя предсказать никаких будущих событий, если это не случайные совпадения, ибо единому только Богу, в руках которого — все, дано знать будущее на годы и на века»19.
15 Овидий (43—17 до н. э.) — древнеримский поэт, оратор, родился в Сульмоне близ Рима. Автор поэмы «Метаморфозы». Миф о Медее и Язоне разрабатывался многими древнегреческими (среди них Гомер и Еврипид), а затем и древнеримскими авторами.
16 Из «Троянской истории». URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5128.
17 Там же.
18 Там же.
19 Там же.
Таким образом, мы видим два совершенно разных текста: один — о любви, верности, смирении, супружеской ответственности, чести; другой — о ревности, гордости, самолюбии, измене, бесчестии. Второй текст имеет свой назидательный смысл, но передается он таким образом, что вызывает много вопросов и представляет много различных соблазнов читателю. Самолюбивая страсть Медеи оборачивается гибелью ее детей, в которой была повинна сама мать.
Если первая повесть вполне подходила для семейного чтения и не имела никаких возрастных ограничений, то чтение второй — удел исключительно взрослых людей. Тем не менее литература такого рода начала проникать на Московскую Русь и занимать определенное место в круге чтения русских образованных людей.
А. Н. Ужанков пишет о древнерусской книжности: «Вторая половина XV— XVI вв. — стадия антропоцентризма, свойственная эпохе Возрождения. И на Руси это была эпоха Возрождения. Но если в Западной Европе при наметившейся еще в середине XIII в. секуляризации сознания возрождались языческие образцы античности, то в Русской земле возрождалась христианская духовность»20. Совершенно естественно, что духовные сочинения несут высокие образцы поведения, безо всякого морализирования прививая своим читателям добрые душевные качества, формируя сознание определенного рода, способное внутри себя противостоять искушениям времени. Важной задачей на тот момент представлялась и защита христианства от лжеучений и от влияния католицизма, который особенно активно стал проникать через школу.
Духовная школа в ее систематическом виде пришла в Московскую Русь с Юго-Запада: опыт братских школ постепенно стал распространяться и в Московском царстве через учителей, учебные книги, литературу. Наряду с обучением церковным наукам, он включал в себя и светские знания. Необходимо было воспитать ученых людей, «которые были способны понять, оценить, объяснить книгу, защитить истину и отвергнуть заблуждения»21. Наряду с положительным значением западной схоластики, имелись и негативные моменты, в частности попытки рационально объяснить все духовные истины. Это — «родимое пятно» западноевропейской школы. «Средневековая христианская школа опиралась на изучение латинских авторов, — пишет В. В. Зеньковский, — и этим определился тип западного воспитания. В Византии воспитание было поставлено полнее и лучше, оттуда оно передалось и в Россию. Но все-таки считалось, что тип христианской школы создавался в Европе, на Западе, хотя это было сочетанием христианской идеи и языческого материала. К тому же школьные методы были унаследованы от римского язычества»22.
Таким образом, в русском просвещении XVI в. столкнулись два миропонимания — рационализм и христианская доктрина целостности человеческого разума, духовность и секуляризм. Это вполне вписывалось в общеевропейский контекст развития, однако на Руси процессы обмирщения сознания и, соответ-
20 Ужанков. Указ. соч. С. 293.
21 Дивногорцева С. Ю. Становление и развитие православной педагогической культуры в России. М., 2010. С. 29.
22 Зеньковский В. В. Педагогика. Клин, 2004. С. 12.
ственно, просвещения шли значительно медленнее и своеобразным порядком, в котором духовная составляющая играла гораздо более значимую роль.
Ключевые слова: история педагогики, образование, русская педагогика, русская школа, нравственность и наука, христианская антропология, средние века.
Pedagogical Ideas of Moscow State of the 16th Century
L. Belenchuk
The article is devoted to the ideas of education in Moscow State of the 16th century and their place in the Pan-European setting up of New Enlightenment. The 16th century in Russia is the peak of development of original Russian medieval civilization, and therefore of education, literature and pedagogy.
At this specific time Russian society lived with several outstanding ideas: the unification of Russian lands into a single State, inheriting the spiritual world of Byzantium, the idea of Russian people's mission among other European Nations. These ideas formed the conception of what a man should be like in order to comply with those missions.
Particular attention is paid to the Old Russian book-learning and times codes of Ivan the Terrible. Common and different features in the development of national and Western European education at the end of the Middle Ages are also emphasized. The author also compares two typical samples of national and Western European literature of the period, describing family relationships — Tale of Peter and Fevronia, and medieval Troy history. The article displays the interconnection and mutual inconsistency of the two types of European education.
Keywords: The history of pedagogy, education, Russian pedagogy, spirituality of education, Russian school, morality and science, Christian anthropology, the Middle Ages.
Список литературы
1. Беленчук Л. Н., Янушкявичене О. Л. История зарубежной и русской педагогики. М., 2011.
2. Громов М. Н. Максим Грек. М., 1983. URL: http://predanie.ru/lib/book/88678/#toc23.
3. Дивногорцева С. Ю. Становление и развитие православной педагогической культуры в России. М., 2010.
4. Зеньковский В. В. Педагогика. Клин, 2004.
5. Из «Троянской истории». URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5128.
6. Ключевский В. О. Краткое пособие по русской истории. М., 1908.
7. Кожинов В. В. История Руси и русского Слова: Современный взгляд. М., 1997.
8. Перевезенцев С. В. Тайны русской веры: От язычества к империи. М., 2001.
9. Поучение Даниила, митрополита всея Руси. URL: http://lib. pushkinskij dom.ru/Default. aspx?tabid=5in.
10. Скрынников Р. Г. Иван Грозный. М., 1980.
11. Скрынников Р. Г. Русская история IX—XVII веков. СПб., 2006.
12. Скрынников Р. Г. Святители и власти. Л., 1990.
13. Сочинения Ермалая-Еразма. URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5116.
14. Ужанков А. Н. Историческая поэтика древнерусской словесности: Генезис литературных формаций. М., 2011.
