CC BY
70
Н. В. Пращерук
Екатеринбург
ПАСТЫРЬ И ХУДОЖНИК: О ДУХОВНОЙ ПРОЗЕ ИГНАТИЯ БРЯНЧАНИНОВА
n. v. prascheruk
yekaterinburg
A SHEPHERD AND AN ARTIST: IGNATIUS BRYANCHANINOVS SPIRITUAL PROSE
В статье рассматриваются взгляды святителя Игнатия (Брянчанинова) на художественное творчество, которое, с его точки зрения, в высших своих проявлениях должно носить евангельский характер. Духовная проза самого святителя анализируется здесь как явление отечественной словесности. На материале фрагментов из «Аскетических опытов» показывается, как «глубокие и сильные духовные впечатления» облекаются в эстетически выразительную форму. Обосновывается идея эпифанического видения и письма. Ключевые слова: духовная проза, христианство, художник, миниатюра, библейская повесть, эпифания.
Te paper considers the views of St. Ignatius (Brianchaninov) on artistic creativity, which, from his point of view, in its higher manifestations must be evangelical in nature. Spiritual prose of the saint is analyzed here as a phenomenon of Russian native literature. On the basis of fragments of the «Ascetic experience» it is shown how «deep and powerful spiritual experiences» are clothed in an aesthetically expressive form. Te idea of the epiphanic vision and message is substantiated in this work. Key words: spiritual prose, Christianity, artist, miniature, biblical story, epiphany.
К 1851 г. Игнатий Брянчанинов пишет небольшой фрагмент с ха актерным названием «Христианский пастырь и христианин художник». Сочинение создается по просьбе М. И. Глинки, которого совершенно покорили беседы с Брянчаниновым — уже к тому времени архимандритом — и его устные наставления, даваемые одному из по
© Пращерук Н. В., 2012
слушников, тенору, обладающему замечательным голосом1. Статья на писана в форме диалога, и в ней затрагиваются не только специальные вопросы православно церковного пения, но и более широкие пробле мы — проблемы художественного творчества вообще.
Источником подлинного творчества, по Брянчанинову, является духовное устремление человека, и «один Бог — предмет, могущий удов летворить» это устремление. «Люди, одаренные по природе талантом, не понимают, для чего им дан дар, и некому объяснить им это. Зло в природе, особливо в человеке, так замаскировано, что болезненное наслаждение им очаровывает художника... Когда уже истощатся силы и души и тела, тогда приходит разочарование, по большей части ощу щаемое бессознательно и неопределительно. Большая часть талантов стремилась изобразить в роскоши страсти человеческие. Талант че ловеческий, во всей своей силе и несчастной красоте, развился в изо бражении зла, в изображении добра он. слаб, бледен, натянут»2, — за мечает Пастырь, обращаясь к Художнику. «Истинный талант, — далее продолжает он, — познав, что Существенно Изящное — один Бог, должен извергнуть из сердца все страсти, устранить из ума всякое лжеучение, стяжать для ума евангельский образ мыслей, а для сердца евангельские ощущения. Первое дается изучением евангельских заповедей, а второе — исполнением их на самом деле. Плоды дел, то есть ощущения, последую щие за делами, складываются в сердечную сокровищницу человека и со ставляют его вечное достояние! Когда усвоится таланту евангельский характер — а это сначала сопряжено с трудом и внутреннею борьбою — тогда художник озаряется вдохновением свыше, тогда только он может
3
говорить свято, петь свято, живописать свято» .
Этапы духовного пути художника также обозначены в диалоге:
Первое познание человека в области духовной есть познание своей ог раниченности, как твари, своей греховности и своего падения, как твари падшей. Этому познанию гармонирует чувство покаяния и плача <...> Плач родит в свое время радость, хотя и на земли, но не земную. состояние выс шего благоговения, соединенного со страхом, оно производится живым яв лением величия Божия и останавливает все движения ума4.
1 См. об этом: Жизнеописание епископа Игнатия Брянчанинова. М., 2002. С. 184-185.
2 Там же. С. 186-187.
3 Там же. С. 187.
4 Там же. С. 188, 190, 191.
Этот диалог, исполненный поразительной ясности в толковании сложных вопросов, важен не только сам по себе как драгоценное сви детельство размышлений святителя. В нем, как мне кажется, обозначе ны грани личности самого Брянчанинова, а также явлен своеобразный ключ к прочтению его сочинений.
Литературный талант проявился у Брянчанинова еще в молодо сти, до его пострига. Он с детства обнаружил блестящие способно сти в самых разных сферах, был музыкально и литературно одарен, прекрасно образован, усвоил некоторые уроки поэта Гнедича, в част ности, о том, что свои сочинения до 40 лет уважающий себя автор должен считать как бы несуществующими, так как они не могут быть отмечены еще зрелостью ума, опыта и вкуса. Может быть, поэтому серьезно работать над изданием своих сочинений Брянчанинов начи нает только за несколько лет до кончины. В 1864 г. выходят 2 тома его «Аскетических опытов», затем в 1867 — «Слово о смерти» и другие сочи нения, а «Отечник» и «Письма» печатаются уже после смерти их автора.
В предисловии к первому тому «Аскетических опытов» он признавал ся, что «ни о каком духовном делании не говорил, а тем более не писал, не проверив своим собственным опытом того учения или делания и его последствий, которые он передавал слушателю или читателю...»5 Между тем многие фрагменты из его сочинений — «статьи», как он сам назы вал их — являются не только духовным, но еще и ярким литературным опытом, свидетельствуют о его художественном вкусе и чувстве стиля и потому должны быть осмыслены как литературное явление. Это прежде всего лирико философские миниатюры автобиографического характера — «Сад во время зимы», «Кладбище», «Древо зимою под ок нами келии», «Дума (на берегу моря)» и др., а также его библейская по весть «Иосиф» — своеобразный ответ на лермонтовского «Героя нашего времени».
Миниатюры организованы переживанием размышлением героя по вествователя, напоминающего лирического героя, сюжетно и компози ционно выстроены. По своей жанровой природе и по сюжетной структу ре они сходны с тургеневскими «Стихотворениями в прозе». Созерцание картинки из окружающего мира — чаще всего это пейзаж — «запускает» внутренний сюжет — размышления о человеческой жизни, о простых и вечных ее истинах. Ясная, спокойная религиозность дает возможность герою через внешнюю жизнь природы прозревать духовные сущности,
5 Брянчанинов И. Собр. соч.: В 7 т. М., 1993. Т. 1. С. 71. В дальнейшем ссылки на это издание с указанием тома и страницы в тексте.
тайны мира, выходить на уровень религиозно философских обобще ний. Его сознание открыто этим тайнам, так как он смиренно и кротко принимает весь Божий замысел о мире и человеке, восхищается совер шенством и гармонией сотворенного Богом мира. В миниатюре «Сад во время зимы» герой созерцает зимний сад «в тихую погоду, в сол нечные ясные дни», душа его исполнена тишины и кротости. В зимнем «покойном» пейзаже он прозревает грядущее весеннее пробуждение природы и трактует его как прообраз будущего Воскресения. Его раз мышления переживания организуются системой сквозных, ассоциатив но связанных между собой мотивов — тишины, покоя, тайны, смерти, воскресения и чуда. Метафоричность языка, прозрачность и чистота стиля позволяют автору избежать дидактизма и воздействовать на чи тателя силой и поэтичностью созданных им образов. Так, с точки зрения повествователя, человек, не верящий в Воскресение, подобен страннику, который никогда не видел весеннего пробуждения природы и которого привели «в сад, величественно покоящийся во время зимы сном смерт ным». Привели, чтобы «показать ему обнаженные древа и поведать о той роскоши, в которую они облекутся весною... он вместо ответа, посмо трел бы на вас и улыбнулся — такою несбыточною баснию показались бы ему слова ваши» (1, 178). В миниатюре «Кладбище» речь идет о кратко сти и бренности земной человеческой жизни. Герой посещает могилы родных, скорбит об умерших, но во время панихиды чувство печали постепенно сменяется «тихим утешением» и «духовным услаждением»:
Церковные молитвы растворили живое воспоминание о умерших духов
ным услаждением (1, 184).
В этих и других миниатюрах, опредмечивающих переживания самого автора, важны прежде всего запечатленные состояния душевного равно весия и согласия человека с самим собой, состояния обретенной истины и полноты бытия, столь редкие в светской литературе. И эта драгоцен ная особенность таких сочинений Брянчанинова еще отчетливее пони мается при сопоставлении с тургеневскими «Стихотворениями в прозе», выражающими тоску, обреченность, страх смерти. И. Брянчанинов, в отличие от Тургенева, показывает читателю возможности таланта, стяжавшего «для ума евангельский образ мыслей, а для сердца еван гельские ощущения». Только такому таланту даровано «состояние выс шего благоговения, соединенного со страхом», которое «производится живым явлением величия Божия». Пастырь художник дает нам в своих сочинениях замечательные примеры эпифанического видения и эпифа нического письма в подлинном, прямом смысле.
Теологический термин эпифания, означающий «явление Бога», ис пользуется сегодня в исследованиях, посвященных художникам особо го типа — обостренно яркого восприятия мира, таких, как, например, Толстой, Бунин, Пруст, Джойс6. В подобном использовании — верном, но все же во многом метафорическом — этот термин лишается главного религиозного значения и трактуется как «эстетический аналог мистиче ского акта, когда художнику внезапно открывается, «излучается» сама «душа» какого то предмета, случая, сцены, притом не из области возвы шенного — что существенно — а из самой обычной окружающей жизни»7. Так, О. В. Сливицкая в одной из последних статей о Толстом замечает:
Искусствознание последнее время оперирует теологическим понятием эпифания. В традиционном понимании - это внезапное озарение, зримое или слышимое проявление божественной силы. Вне религиозного смы сла это - моменты бытия, часто привычные, но вдруг увиденные заново. В эти мгновения человек погружается в жизнь со всей полнотой и мощью. Возникает чувство своей причастности ко всему8.
Далее в качестве примеров исследовательница приводит в одном ряду размышления Умберто Эко о поэтике Джойса и Дневники Александра Шмемана, которые «буквально переполнены эпифаническими момен тами» (что вполне понятно, если иметь в виду то, кому принадлежат эти Дневники. — Н. П.), называемыми самим священником «уколами полноты и блаженства», «иконой вечности». Сюда же О. В. Сливицкая относит и японские хайку, в которых, по ее словам, «непритязатель
9
ные моменты, что запечатлевают вечность, всплывают из пустоты» . Очевидно, что при выявлении эстетического сходства отмеченных ею явлений совершенно стираются различия их мировоззренческой при роды, а само исходное теологическое понятие во многом утрачивает содержательную определенность. В контексте подобных размышлений открытия И. Брянчанинова обретают особую значимость, поскольку в своих сочинениях он возвращает нас именно к настоящему смыслу
6 См. об этом: Мамардашвили М. Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М., 1995. С. 130; Хоружий С. С. Улисс в русском зеркале // Джойс Д. Улисс: роман (часть III). М., 1994. Т. 3. С. 374; Сливицкая О. В. «Человек Толстого» как динамическое тождество // Русская литература. 2010. № 4. С. 9; Пращерук Н. В. Художественный мир прозы И. А. Бунина: язык пространства. Екатеринбург, 1999. С. 47.
7 Хоружий С. С. Указ. соч. С. 374.
8 Сливицкая О. В. Указ. соч. С. 9.
9 Там же. С. 9.
эпифанических явлений, дает своего рода их образцы, соединяя духов ное и художественное, облекая «ощущения и движения духовные», «глу бокие и сильные духовные впечатления» (выражения И. Брянчанинова)10 в эстетически адекватную форму. Одно из самых показательных и поэ тических произведений такого рода — миниатюра «Роса».
Миниатюра гармонично выстроена. Дар живописать словом блестя ще раскрывается, когда святитель создает великолепный, эстетически выразительный образ июньского утра. Он щедро использует экспрессив ные и изобразительные средства языка. Это метафоры: «великолепное светило совершало обычный путь свой»; «цветы... благоухали беспеч но на свободе»; «роскошная рука рассыпала бесчисленное множество разноцветных драгоценных камней.»; эпитеты: «синее, безоблачное небо»: «прекрасный день»; «ослепительное сияние»; «густая, нежная трава» и т. п. И. Брянчанинов как художник тонко работает со светом, создавая приглушенный, но очень выразительный световой контраст: «горели златые кресты.», «сребристые купола отражали ослепительное сияние лучей солнечных», и «тень показывала наступление десятого часа.» Он использует разнообразную цветовую палитру: «синее, без облачное небо»; «златые кресты»; «сребристые купола»; «яркая густая зелень». Взгляд художника замечает «каждый цветок, каждый стебелек и мелкий листочек», украшенные капельками росы, словно драгоценны ми камнями. Внимание к подробностям и деталям соединяется со спо собностью увидеть и передать все великолепие открывшейся картины целиком. По особому организованное повествование с использованием обратного порядка слов («путь свой», «лучей солнечных») и глагольных форм несовершенного вида в сочетании с интенсивностью образного языка создает ощущение остановленной и теперь уже длящейся, всегда пребывающей живой гармонии и красоты.
В смиренном созерцании этой красоты иноку открывается смысл и тайна Причащения. Запечатлен момент приобщения к Истине, которая является герою живописной картиной:
10 Вот как И. Брянчанинов описывает «движения духовные» в миниатюре «Странник»: «Чувствую, ощущаю в себе присутствие Странника. Невидимою рукою взял Он ум мой, взял сердце, взял душу, взял тело мое. Едва они ощутили эту руку, как ожили! Явилось в них новое ощущение, новое движение, - ощущение и движение духовные!.. Они явились, и от явления их скрылись или оковались ощущения и движения плотские и душевные; они явились, как жизнь, и исчезло, как смерть, прежнее состояние» (2, 316).
Священноинок взглянул на небо, на солнце, на луг, на блистающие капли росы - и внезапно от крылось пред очами души объяснение величайшего из таинств христианских, то объяснение, каковым может объясниться не постижимое и необъяснимое, объясне ние живым подобием, картиною жи вописною, которая была пред его глазами (1, 358).
При этом изображенное событие являющейся герою Истины для ав тора важно не только само по себе, но и как возможность вернуться к главной теме «Аскетических опытов», к главному сквозному сюжету, связавшему все составляющие сочинения в единое произведение. Это сюжет о необходимости для каждого человека непрестанного «духов ного делания», духовного прозрения, которое начинается с осознания собственной греховности, с покаяния и плача по собственной душе. Именно такая мысль акцентируется четкими и энергичными финаль ными суждениями:
Путь к духовному тайнозрению - постоянное пре бывание в покаянии, в плаче и слезах о греховности своей. Плач и слезы - тот коллурий, которым врачу ются душевные очи (Апок. 3:18) (1, 359).
Тем самым миниатюра завершается композиционно, а в соотнесении с другими статьями «Аскетических опытов» и в контексте всего произ ведения в целом обретает дополнительный смысловой объем.
В ином ключе написана библейская повесть «Иосиф», воссоздающая историю известного ветхозаветного персонажа Иосифа Прекрасного, преданного своими братьями и простившего их. Рассказывая о перипе тиях судьбы своего героя, автор будто снова и снова вглядывается в би блейский текст, постоянно ссылается на него. Безусловно, для него была важна здесь концепция героя, отражающая христианский идеал лично сти. Но не менее важным и интересным оказалось то, что Брянчанинов стремился в этой повести воссоздать дух и обаяние не только библейско го текста, но и той давней, библейской эпохи, когда мир стоял у истоков своего существования и от этого подлинные основания человеческого бытия были более зримы, более ощутимы, чем в современную культур ную эпоху.
Словно следуя Моисею, Брянчанинов создает особую атмосферу ре альности, ощутимости происходящего, «переносит внимательного чи тателя в отдаленную, священную древность» (2, 40). Речь идет при этом не просто о знании библейской истории, а именно об ощущении ее, о прикосновении к ней — о проживании ее в собственном мире, в соб ственной душе. Отсюда высказывания, столь точно выражающие суть общения автора с библейским текстом:
Кто погружается часто в созерцание библейских сказаний, тот непремен но ощутит в душе своей особенное, странное впечатление. Это впечатление состоит в обонянии какой то свежести, молодости, как бы от дыхания возду хом прекрасного летнего утра. Душа юнеет от пристальных взоров на юность мира, от беседы с юным миром, ее силы бодреют, укрепляются, как дух стар ца оживает среди общества детей. Приятно насладиться свежестью юного мира, отдохнуть в ней (курсив мой. — Н. П.) от впечатлений современного, дряхлого, рассыпающегося (2, 40).
Подобный врачующий эффект испытывает сегодняшний читатель при общении с прозой самого Игнатия Брянчанинова. Думается, его наследие достойно представляет не только святоотеческую мысль, оно должно быть включено и в историю русской словесности.
