CC BY
215
Андрей РЯБОВ
Парадоксы современного популизма.
Причины его взлета в развитых демократиях и отсутствия на постсоветском пространстве
Критерии определения популизма
Популизм как общественно-политическое явление имеет чрезвычайно широкое толкование в литературе. В настоящей статье объектом внимания являются популистские партии, лидеры и движения, которые оказывают реальное влияние на внутриполитические процессы в своих странах. Иными словами, популизм рассматривается сквозь призму акторного подхода, и при этом в поле зрения остаются лишь те «игроки», которые участвуют в формировании политики тех или иных государств. При таком подходе для понимания сути популизма важнейшими представляются две его особенности. Во-первых, популистские движения и партии на стадии возникновения и восхождения к вершинам власти, закрепления в центрах принятия решений, если таковое удается, всегда направлены против существующего истеблишмента. Во-вторых, бросая вызов властным элитам и стремясь получить протестные голоса избирателей, популисты обычно предлагают решения, опирающиеся на упрощенные представления и стереотипы, бытующие в массовом сознании. Впрочем, в практической политике решения такого рода редко удается реализовать, не дезорганизовав при этом экономическую, социальную и политическую жизнь страны (наглядный пример — системный кризис в современной Венесуэле, сопровождающийся развалом потребительского рынка).
Взлет популизма как явления наблюдается в условиях, когда политическая система, и прежде всего институты представительной и исполнительной власти, традиционные политические партии утрачивают способность решать проблемы, остро затрагивающие интересы широких слоев населения. В результате в обществе возникает кризис доверия к существующей политической системе и ее институтам и формируется запрос на перемены. Популизм появляется как попытка предложить ответ на этот запрос, «вырастающий» из недовольства снизу.
Нынешний интерес к популизму среди академических экспертов и политических наблюдателей связан в первую очередь с тем, что популисты резко усилились в той части планеты, где этого меньше всего ждали, — в наиболее развитых странах Европы и США. Контрастом выступает постсоветское пространство, в странах которого, несмотря на слабость политических институтов и кризис доверия к ним, несмотря на стагнацию экономики и социальную пропасть между бедными и богатыми, популизм как значимый фактор внутренней политики отсутствует. В статье предпринята попытка выяснить, почему при внешней схожести экономических и общественно-политических причин, порождающих его, наблюдается взлет популизма в одной части планеты и его отсутствие в другой.
Стадии и формы развития популизма
Популистские партии и движения проходят разные стадии развития и используют разные формы политической самореализации. Некоторые, если говорить о Европе, понимая трудную выполнимость своих программ, стремятся к тому, чтобы ограничиться ролью парламентской оппозиции или, в крайнем случае, младшего партнера по правящей коалиции. Это, с одной стороны, позволяет им снимать с себя ответственность за нереализованность предвыборных обещаний, но, с другой — иметь хорошие институциональные условия для продвижения популистских идей в общество и демонстрации избирателям усилий хотя бы по частичному осуществлению своих программных установок, несмотря на мощное сопротивление партий, представляющих интересы истеблишмента. До последнего времени большинство право- и левопопулистских партий в странах ЕС придерживались именно такой линии (Австрия, Германия, Испания, Италия, Нидерланды, Франция). Однако сейчас ситуация стала стремительно меняться, и некоторые популист-
ские партии и движения настолько приблизились к получению власти, что это открывает перед ними уже другие перспективы.
Одна из них состоит в том, что, добившись власти, популисты со временем под давлением обстоятельств и прежде всего нереалистичности данных ими обещаний нередко отказываются от их исполнения, сохраняя за собой лишь соответствующую политическую стилистику. В результате происходит их постепенная интеграция в существующую политическую систему, которую они с таким пылом ранее критиковали. В этом смысле они сами становятся частью истеблишмента, выталкивая на периферию политического процесса его ослабевшие фракции. Яркий пример тому дает эволюция правящей ныне в Греции партии СИРИЗА. Поначалу она позиционировала себя чуть ли не как антисистемная сила, отказывавшаяся платить долги Греции и даже допускавшая выход страны из зоны евро. Но, победив на парламентских выборах 2015 года и сформировав коалиционное правительство, СИРИЗА фактически отказалась от большинства предвыборных обещаний и вскоре заняла в политической системе Греции место некогда могущественной левоцентристской партии — Всегреческое социалистическое движение (ПАСОК).
Альтернатива для популистов заключается в том, что если они все-таки пытаются осуществить свои программные установки на практике в течение относительно длительного периода времени, то рано или поздно это приводит к росту проблем в обществе и усилению кризисных явлений. Чтобы удержаться у власти, популисты начинают систематически нарушать демократические процедуры и переходить к авторитарному правлению. В современном мире наглядными примерами такой эволюции популизма являются чависты в Венесуэле и президент Белоруссии Александр Лукашенко. Усиление авторитаризма в этих странах происходило по мере углубления социально-экономического кризиса, роста недовольства (в Белоруссии) и сопротивления (в Венесуэле) политическому курсу правящих режимов со стороны различных общественных групп.
В том же направлении — к монополизации власти и ущемлению демократических прав и свобод — двигаются правящие в современной Венгрии и Польше партии ФИДЕС и «Право и Справедливость» (ПиС), в деятельности которых немало элементов популизма. Однако в отличие от мировой Периферии и Полупериферии, к которым относится постсоветское
пространство и большая часть Латинской Америки, в государствах ЕС существуют жесткие ограничители, препятствующие демонтажу демократических режимов. Поэтому усилия популистов произвольно трактовать и использовать законы в интересах своей партийной политики имеют вполне определенные пределы.
Таким образом, современная политика предоставляет аналитику возможность наблюдать популизм в разных формах и на разных стадиях его существования. Заметим, что в Большой Европе, в которую помимо развитых западных государств входит также и периферия ЕС, и часть постсоветского пространства, географически расположенная на европейском континенте, представлены все три стадии возможного развития популизма.
Кризис современного капитализма, дефицит проектов будущего и «зазоры» для популизма
Если говорить о современных развитых странах, то следует отметить, что широко распространено мнение, будто подъем популизма там вызван лишь неспособностью некоторых общественных групп, число которых в последнее время неуклонно увеличивается, адаптироваться к условиям глобализации, информатизации, изменению соотношения культур в государствах Запада, вызванному массовыми миграциями. На мой взгляд, причины этого явления гораздо глубже.
Всемирная история в ушедшем ХХ веке в решающей степени определялась конкуренцией и противоборством двух проектов — советского (социалистического) и западного (американского, капиталистического). Первый апеллировал к идеям создания общества, основанного на социальном равенстве, и всемирного братства трудящихся. Второй был ориентирован на рост материального благосостояния всех членов общества на основе неуклонного роста пространства свободы и исходил из безусловного права народов на самоопределение1. В 1991 году после распада СССР социалистический проект потерпел поражение и сошел с исторической сцены, хотя отдельные страны фактически продолжали следовать проложенному Советским Союзом пути развития (Куба, КНДР). Западная общественно-политическая и экономическая модель оставалась единственным глобальным проектом (проект радикальных исламистов в то время еще только формировался), к тому
1 Арриги Дж. Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени / пер. с англ. А. Смирнова и Н. Эйдельмана. М.: Книга по требованию, 2006. С. 110-112.
же не имевшим себе равных по привлекательности среди прочих общественных моделей, существовавших тогда на нашей планете. Это дало повод для появления популярного в конце 1980-х и начале 1990-х годов мнения о наступающем «конце истории», под которым понималась окончательная победа либеральной идеи и универсализация «западной либеральной демократии как окончательной формы правления»1. И в дальнейшем как само собой разумеющееся эта модель воспринималась как наивысшая на сегодняшний день и на обозримую перспективу форма организации человеческого общества. Для понимания причин нынешней волны популизма, захлестнувшей развитые западные страны, остановимся на наиболее сущностных ее особенностях.
Модель социально-либерального капитализма образца второй половины ХХ века, победившего в историческом соревновании с советским социализмом, отличалась высокой занятостью населения, надежной системой социальной защиты, эффективными механизмами обеспечения прав и свобод человека и представительной демократии. Это был «золотой век» среднего класса, составлявшего большую часть населения развитых стран. Капитализм той поры отличался комфортностью проживания и был обществом стабильности и предопределенности2. Основу мировоззрения этого социума составляли леволиберальные представления о политическом и социальном порядке, согласно которым по мере усложнения общества пространство свободы в нем постоянно увеличивается.
Однако, начиная с 1980-х, в недрах этого общества возникают и набирают силу тенденции, которые в первые десятилетия нового века приведут модель социально-либерального капитализма к глубокому системному кризису. Под влиянием «четвертой промышленной революции» рынок труда стал более гибким. В процессе роботизации и информатизации различных видов человеческой деятельности произошло существенное сжатие сферы занятости, которое в первую очередь затронуло представителей неквалифицированного и монотонного труда и нетворческих профессий. «Массовизация высшего образования приво-
1 Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3. С. 85.
2 ФишманЛ. Почему постфордизм? Рец. на кн.: Постфордизм: концепции, институты, практики / под ред. М.С. Ильченко, В.С. Мартьянова. М.: РОССПЭН, 2015. 279 с. // Мировая экономика и международные отношения. 2016. № 9. С. 125.
дит к тому, что выпускники зачастую не могут найти работу, соответствующую их ожиданиям по квалификации и оплате труда»3. Безработица в развитых странах по некоторым профессиям приобрела хронический характер. Особенно значительным оказался рост безработицы в странах Южной Европы (Греции, Испании, Италии и Португалии). Это обусловлено тем, что южноевропейский капитализм из-за широкого распространения семейно-родственных и клиентелистских отношений, непотизма в хозяйственной сфере и в обществе в целом, не обнаружил должной гибкости при адаптации к быстро меняющемуся рынку труда. Кстати, не случайно, что в трех странах Южной Европы популистские движения в последние годы приобрели большое влияние. В Италии Movimento 5 Stelle («Пять звезд») и в Испании Podemos («Можем!») стали мощными парламентскими силами. В Греции СИРИЗА, как отмечалось выше, пришла к власти и с 2015 года возглавляет правительство страны.
В контексте технологических и социальных изменений в развитых странах широкое распространение получила вынужденная частичная и временная занятость. Число частичных и временно занятых в странах Евросоюза за первые десятилетия выросло на несколько миллионов человек. Причем этот процесс затронул и наиболее успешные страны Центральной и Северной Европы (Германию, государства Бенилюкса, Скандинавские страны). В результате всех этих изменений возник новый социальный класс — прекариат, состоящий из работников с временной или частичной занятостью, которая носит постоянный и устойчивый характер4. Его характерными чертами являются «урезанный» социальный статус5, слабая социальная защищенность и отсутствие многих социальных гарантий, профессиональная дисквалификация. Это ограничивает для прекариата возможности доступа к пользованию многими благами современной цивилизации. И не случайно, по-видимому, отличительной чертой психологии этого класса является то, что он не видит будущего для себя при существующем социальном и политическом строе. И это создает объективные предпосылки для развития популистских движений.
3 Вольчик В.В., Посухова О.Ю. Прекариат и профессиональная занятость в контексте институциональных изменений // Terra Economicus. 2016. Т. 14. № 2. С. 163.
4 ТощенкоЖ.Т. Прекариат - новый социальный характер // Социологические исследования. 2015. № 6. С. 3-13.
5 СтэндингГ. Прекариат - новый опасный класс / пер. с англ. Н. Усовой. М.: Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС», 2014. С. 23.
Еще одним важным симптомом кризиса социально-либерального капитализма второй половины ХХ века стало постепенное размывание и сокращение численности среднего класса. Одновременно в условиях повсеместного доминирования неолиберальных моделей развития экономики в развитых странах быстрыми темпами происходило увеличение социального разрыва между богатыми и сверхбогатыми, с одной стороны, и остальными группами населения, с другой. В глобальном масштабе возникла замкнутая экономика потребления для богатых и сверхбогатых, в то время как потребление массовых слоев зачастую сдерживается стагнацией и даже сокращением реальных доходов различных групп населения. Попытки сократить разрыв в доходах методами традиционной социал-демократической политики не приносят успеха. Это, в частности, подтвердило президентство Франсуа Олланда во Франции (2012—2017 гг.), которому так и не удалось остановить рост социального неравенства. То же самое уместно сказать и о президентстве Барака Обамы в США (2008—2016 гг.), который активно использовал арсенал средств социал-демократической политики для решения социальных проблем. Однако социальное неравенство в США по итогам его президентства только увеличилось. Подобные «незапланированные» результаты были обусловлены тем, что экономика стала глобальной, а все институты социал-либерального проекта созданы для национальных государств. Поскольку глобальные (наднациональные) институты слабы, а возможности национальных правительств оказываются ограниченными, предпринимаемые ими попытки решения сложных социально-экономических проблем заканчиваются безрезультатно.
Рост социального неравенства, сопровождаемый «закупоркой» каналов вертикальной мобильности, переориентация части экономики исключительно на интересы богатых и сверхбогатых порождают среди части общественных слоев ощущение несправедливости существующего социального порядка, что объективно подрывает его легитимность. В этом плане нынешняя ситуация начинает чем-то напоминать «прекрасную эпоху» конца XIX — начала XX века, которую британский историк Э. Хоб-сбаум определил как «мир, созданный буржуазией и для буржуазии»1. Но та эпоха закончилась крупнейшим за всю историю кризисом капитализма, породившим советский проект.
1 Хобсбаум Э. Век империи. 1875-1914 / пер. с англ. Ростов-на-Дону: Феникс, 1999. С. 12.
Важным проявлением кризиса в политической сфере является набирающий силу процесс обособления правящих элит от общества, усиление их замкнутости и клановости. Этот процесс сопровождается ростом коррумпированности политических кругов, усилением влияния на осуществление политического курса теневых (в смысле невыборных) структур (PR-менеджеров, политконсультантов, специалистов по медийным технологиям, групп, обеспечивающих связи политиков с большим бизнесом). Многократно усиливают власть элит и их автономность от общества современные медиа, от национальных телеканалов до сетевых СМИ, позволяющие целенаправленно манипулировать общественным мнением. Все эти изменения, разворачивающиеся в условиях нормально функционирующих демократических институтов и регулярной сменяемости власти, в конечном итоге ведут к снижению ее ответственности перед обществом. Эта новая реальность, все более расходящаяся с нормативными моделями демократии, получила название постдемократии2. Эффективного противодействия отмеченным тенденциям, ведущим к эрозии демократических систем, пока не предложено.
Модель социально-либерального капитализма не смогла абсорбировать чужеродное культурное давление, исходящее от многочисленных диаспор мигрантов-мусульман. Концепции «мультикультурализма», «матчевой встречи культур» не сработали. В результате у части населения развитых стран возникла стойкая реакция отторжения мигрантов как чужеродного элемента для обществ Запада. Это обстоятельство также внесло заметный вклад в формирование общественно-политической среды, благоприятной для роста влияния популистских движений. Возможно, что неудача политики интеграции мигрантов в значительной мере была обусловлена доминированием ле-волиберальных представлений о справедливом социальном порядке в политическом дискурсе стран Запада. Согласно этим представлениям, меньшинство всегда право по отношению к большинству и население развитых стран должно ощущать вину за угнетение Западом в прошлом народов Азии и Африки, которое и стало причиной их отсталости. Такого рода установки оказались на руку представителям агрессивного исламизма, пустившего глубокие корни в мигрантской среде, которые шаг за ша-
2 Крауч К. Постдемократия / пер. с англ. М.: Издательский дом ГУ-ВШЭ, 2010. 192 с.
гом усиливали влияние на социальные и культурные процессы в развитых странах.
Таким образом, явления и тенденции, о которых шла речь выше, указывают на то, что у социал-либерального капитализма второй половины ХХ века возникли сложности с адаптацией к реалиям начала нового столетия. Образовавшиеся «зазоры» между новыми проблемами и отсутствием со стороны политических систем развитых стран эффективных решений, которые помогли бы устранить эти проблемы, и создают питательную среду для возникновения и развития популистских движений как правого, так и левого толка. Ее можно было бы описать с помощью следующих критериев: усиление социальной напряженности и конфликтности в обществе между высшими и низшими классами; утрата доверия к существующим политическим партиям и элитам; потеря значительными социальными группами веры в будущее; возникновение чувства уязвимости и незащищенности перед лицом агрессивного поведения со стороны некоторых «пришлых» культур. Что же касается глобализации, маркетизации, информатизации, миграций, то эти явления существенно усиливают кризис социал-либерального капитализма второй половины ХХ века, но отнюдь не являются его первопричиной. Не глобализация как процесс, которому, очевидно, нет альтернативы, обрекает некоторые социальные группы, не способные встроиться в новую реальность, на маргинальное положение, а отсутствие на планетарном уровне эффективных институтов регулирования социально-экономическими и политическими процессами. Не миграции, которые в глобализирующемся мире носят естественный характер, являются источником межкультурной и межциви-лизационной напряженности, а отсутствие у рассматриваемой модели эффективных механизмов интеграции носителей иных культур, действенной идеологической «рамки», способной обеспечить взаимодополняемость этих культур.
Популизм пытается восполнить образующиеся «пустоты», предлагая либо нереалистичные картинки будущего, которые в силу многих причин невозможно воплотить в жизнь, либо готовые рецепты из прошлого, хорошо зарекомендовавшие себя в былую эпоху, но оказывающиеся бесполезными для решения проблем современности. При этом важно подчеркнуть, что сам по себе кризис социал-либеральной модели капитализма не ведет автоматически
к подъему популистских движений, который становится реальностью лишь в условиях высокой гражданской активности населения, присущей развитым демократическим странам. Высокий уровень гражданского и политического участия, таким образом, представляет собой важнейшую предпосылку, без которой трудно представить увеличение влияния популизма.
Возникновение условий, благоприятствующих росту популистских движений в развитых странах, нельзя признать уникальным случаем в их истории. Неожиданным оказалось то, что популизм вновь стал развиваться в рамках общественной модели, которая, как считалось, с ее эффективно работающими институтами и рационализированным массовым сознанием не оставляет места для усиления влияния популистов. Однако кризис этой модели и породил взлет популизма. Впрочем, важно отметить, что далеко не каждый кризис в развитии западной цивилизации оборачивался мощным подъемом популистских движений. Кризис «организованного», «монополистического» мирового капитализма первой трети ХХ века также носил системный и глубокий характер. Однако он не сопровождался сколько-нибудь значимым ростом популизма в мире, за исключением США (губернатор Луизианы Хью Лонг и его движение Share Our Wealth). Дело в том, что в ту эпоху «спросу» на новые идеи и проекты будущего соответствовало богатое предложение на политическом рынке. Это были как полностью альтернативные капитализму проекты (советский социализм, анархо-синдикализм в Испании), так и попытки «социализировать» капитализм (социал-демократические модели в Европе, «новый курс» Ф. Рузвельта в США). К сожалению, частью политического рынка того времени стали также человеконенавистнические проекты (национал-социализм, итальянский фашизм) и откровенно реакционные корпо-ративистские модели (Португалия Антониу ди Салазара). Места для популизма таким образом не оставалось.
Ныне спрос на перемены и реформу существующего порядка есть, но в отличие от первой трети ХХ века предложение на политическом рынке в виде реалистичных альтернативных проектов будущего отсутствует (различные «кабинетные» и утопические социальные теории не в счет). Возникающий «зазор» между высоким спросом и нулевым предложением и пытаются заполнить популистские движения. Примеры последнего времени хорошо известны: избрание президентом США До-
нальда Трампа, который в ходе избирательной кампании активно апеллировал к промышленным рабочим Америки, фактически обещая им вернуть времена утраченного «золотого века» 1950-1960-х, когда американские заводы и фабрики были главными производителями индустриальной продукции в мире; следует упомянуть брекзит и активизацию различных антиевропейских популистских движений в странах Западной Европы, исходящих из постулата о том, что полное восстановление национального суверенитета в результате разрыва с Евросоюзом якобы поможет эффективно решить накопившиеся социальные, экономические и культурные проблемы. Любопытно, что программы этих политических сил вдохновляются прошлым, или, точнее, идеализированными представлениями о нем, что еще раз указывает на дефицит проектов будущего в современной повестке дня.
Вопреки широко распространенному мнению современные популистские движения на самом деле не только вступают в противоречие с интересами истеблишмента, но и помогают ему создать иллюзию существования альтернативы (хотя властным элитам понятно, что никакой реальной альтернативы популисты не предлагают). Иллюзия же альтернативы дает возможность сохранить общественно-политическую стабильность и уберечь общество от углубления конфликтности.
Однако нет оснований полагать, что обращение к политическим решениям и инструментам из арсенала ушедших эпох позволит придать новый импульс развитию западных обществ и будет способствовать их модернизации в соответствии с потребностями XXI столетия. Скорее всего, дрейф вправо в его популистской трактовке, осуществляемый ныне в США, Великобритании и, возможно, в ближайшем будущем и в некоторых других западноевропейских странах, завершится неудачей. Это со всей очевидностью усилит спрос на новые левые (но не левопопулистские!) проекты будущего, которые должны будут стать альтернативой не только правому популизму, но и модели социально-либерального капитализма второй половины XX века как таковой. Подобное предположение можно сделать исходя из анализа чередования периодов доминирования правых и левых проектов в политическом развитии Европы и Северной Америки в предшествующем столетии. Налицо определенная смена циклов в политике. Так, после окончания Первой мировой войны, несмотря на победу в России боль-
шевиков с их проектом советского социализма, в целом в Европе превалируют различные правоавторитарные, тоталитарные и правокор-поративистские политические режимы. Смена тенденции происходит только в результате завершения Второй мировой войны и поражения германского нацизма и японского милитаризма, когда на первые позиции в странах Европы выдвигаются левые (социал-демократические и коммунистические) проекты преобразования общества. Этот период длится до конца 1970-х годов, когда под влиянием неолиберальной социально-экономической политики Маргарет Тэтчер в Великобритании и Рональда Рейгана в США начинается разворот западного мира вправо. Происходит отказ от идеи государства всеобщего благосостояния (вместо нее возникает концепция «общества 2/3»). Правительства повсеместно освобождаются от бремени многих социальных обязательств, делая ставку на поощрение сильных и успешных. В общих чертах эта политика доминировала вплоть до последнего времени и, как мы видим, на сегодняшний день уже демонстрирует неспособность эффективно решать накопившиеся социальные, политические и культурные проблемы. Исходя из описанной выше цикличности уже в ближайшие годы следует ожидать появления на политическом горизонте новых левых проектов. Их контуры и структурные особенности пока даже не просматриваются. Но с большей или меньшей точностью можно предположить, что эти проекты будут учитывать достижения и социально-политические последствия технологических революций — энергетической, цифровой и биологической. По всей видимости, такие последствия (в первую очередь в энергетике) ослабят централизаторские функции государства. Власть во все большей степени будет сдвигаться вниз, на уровень общин и местного самоуправления. Возможно, достигнутый уровень материального благосостояния позволит развитым странам содержать за счет общественных фондов значительные группы населения, которые не найдут себе места в новой экономике, а продление продолжительности человеческой жизни в условиях роботизации увеличит свободное время и создаст условия для формирования гораздо более гибкого и комфортного для работников рынка труда. Не вызывает сомнений и то, что в новом левом проекте центральное место будет занимать идея свободы и прав человека, среди которых повышенное внимание будет снова уделяться его социальным правам.
Постсоветская действительность: почему популизм неинтересен?
На фоне возрождения популизма в Западной Европе и США может показаться удивительным отсутствие сколько-нибудь заметных популистских движений и фигур в политической жизни стран постсоветского пространства. Использование лидерами некоторых государств этого региона мира популистской риторики или других приемов работы с массами не в счет. Можно говорить лишь о том, что популизм оставил заметный след только в Белоруссии, в какой-то мере в Грузии во время президентства Михаила Саакашвили и на Украине в деятельности некоторых парламентских партий и политических объединений, оказывающих определенное влияние на политику этой страны («Блок Юлии Тимошенко», партия «Свобода» и др.).
Хотя популистские партии довольно часто возникают и в других государствах постсоветского пространства, они не имеют там серьезного политического влияния. Такие партии или быстро перерождаются (Либерально-демократическая партия Владимира Жириновского в России), или оказываются в положении маргиналов (Народное движение «Антимафия» в Молдове).
Лидерам же большинства стран региона свойственна иная, монархическая стилистика. Они предпочитают возвышаться над обществом, нередко отождествляя себя с государством, его традициями и устоями. В тех же странах, которые взяли курс на демократизацию и евроинтеграцию, политические лидеры, напротив, страстно пытаются продемонстрировать, что, будучи демократами по убеждениям, они готовы действовать только в рамках строго рационального понимания целей и объективных возможностей для своей политики и только по правилам, которые диктуют демократические процедуры. И в том, и в другом случае лидеры постсоветских государств явно не стремятся быть популистами. В этой связи возникает вопрос: почему при столь значительном социальном неравенстве, при тотальной коррумпированности политической сферы, массовом недоверии к политикам из истеблишмента, повсеместном отсутствии независимого правосудия постсоветские общества так и не сформировали отчетливого запроса на популизм?
Ответ, думается, весьма прост. Популизм как политическое течение востребован только при высоком эмоциональном состоянии населения. Его развитие возможно лишь в условиях
социального и политического активизма у массовых слоев, их готовности к быстрым политическим мобилизациям. Однако на протяжении почти двух десятилетий политическую жизнь большинства государств характеризует как раз обратное явление — хроническая пассивность населения, обусловленная его неверием в возможность что-то изменить в обществе к лучшему. В массовом сознании господствует иная установка: «Все перемены к худшему».
В 1990-е в ситуации перехода к рынку, сопровождавшегося значительными социальными издержками, во многих постсоветских странах возобладали индивидуалистские поведенческие модели адаптации к изменившимся условиям жизни. Они не оставляли места для солидаристских действий, для совместной борьбы ради достижения общих целей. В таких условиях участие в выборах со временем стало принимать формальный характер и уже не связывалось избирателями с возможностью позитивных перемен. Властные же элиты становились фактически независимыми от общества и в отношениях с ним все чаще полагались на административные ресурсы государства и современные манипулятивные технологии, что в совокупности позволяло им быстро и эффективно задавить любые попытки независимой от правительства политической деятельности. В таких системах для популизма не оставалось места.
Одновременно на постсоветском пространстве помимо авторитарной, неразрывно связанной с политической иммобильностью населения и социальной пассивностью, представлена и другая, плюралистическая тенденция развития, которую часто отождествляют с демократической. Для этой тенденции характерны периодические всплески бурной политической активности. В таких странах, как Украина, Грузия, Молдова, Киргизия, внутриполитические изменения неоднократно приводили к революционной смене власти при активном участии массовых слоев населения. Впрочем, новые правительства, приходившие к власти в результате «цветных революций», в большинстве случаев быстро разочаровывали общество и в значительной мере начинали воспроизводить политику своих предшественников. Причины этого явления следует искать в результатах специальных исследований, которые были бы посвящены изучению трудностей демократических трансформаций на постсоветском пространстве. В рамках же контекста данной работы важно подчеркнуть другое: даже на волне
повышенных ожиданий в условиях революционной смены власти и при активном участии масс в политической жизни стран, придерживающихся ориентиров плюралистического развития, в них так и не появилось ни одного по-настоящему влиятельного популистского течения. Одна из причин этого заключается в том, что, как и в постсоветских странах с авторитарным правлением, в государствах с плюралистическим вектором развития все политические, экономические, информационные и административные ресурсы концентрируются в руках властных элит, объединяющих под своим началом власть, деньги и государственное принуждение. Истеблишмент же не заинтересован в длительных политических играх с массовыми слоями. Эти игры жестко ограничиваются рамками конкретных политических кампаний.
Вторая причина заключается в том, что даже в странах с относительно высокой, по постсоветским меркам, активностью населения она, как правило, не носит постоянного и целенаправленного характера. После революционного смещения коррумпированных режимов массы очень быстро возвращались с улиц домой, делегируя новым властям возможность распоряжаться их судьбами. Даже активная часть населения не продемонстрировала умения воспользоваться гражданскими инструментами контроля за властью, поскольку за семидесятилетнее господство советского социализма массовые слои в принципе не могли накопить никакого опыта солидаристских гражданских действий. Поэтому элитам так легко удавалось освободиться от каких-либо зависимостей от продвинувших их к вершинам власти революционеров из массовых слоев.
Отдельный вопрос касается причины «истории успеха» популизма в Белоруссии. Представляется, что это стало возможным лишь в уникальных условиях первых лет перехода к рынку. По моему мнению, в конце 1980-х перспективы подъема популистских течений существовали во многих республиках Советского Союза. Его социальной базой могли бы стать традиционные для советской системы социальные группы, опасавшиеся, что в результате демократических реформ они утратят свои социальные статусы и материальное благосостояние, но при этом и потерявшие веру в способность Коммунистической партии удержать в стране порядок и сохранить советский общественный строй. Этим слоям хотелось в целом сохранить данный строй, но избавиться от его наиболее раздражающих и архаичных черт: за-
силья бюрократии, стремления государства регулировать частную жизнь граждан, многочисленных запретов и ограничений. Они хотели бы придать советскому социализму новый импульс развития, приблизить государственные институты к интересам обычных граждан. В их представлении осуществить это мог новый энергичный лидер, «близкий народу», который мог бы обуздать произвол чиновников, заставить их бояться власти. Теоретически на такую роль в России вполне мог подойти Борис Ельцин, если бы он решился связать свою жизнь не с демократическим движением, а со стремлением сохранить прежнюю систему, модернизировав ее в соответствии с пожеланиями консервативно настроенных массовых групп, пришедших в движение в ходе горбачевских реформ вместе со всей страной. Борис Ельцин мог бы возглавить Компартию Российской Федерации и повести ее по пути левого популизма.
Белоруссия, считавшаяся одной из наиболее успешных в социально-экономическом отношении советских республик, настороженно относилась к курсу Михаила Горбачева на проведение демократических реформ и без энтузиазма встретила распад СССР. В Белоруссии не было сильного запроса на создание независимого национального государства, и долгое время сохранялись иллюзии по поводу возможности восстановления нового Союзного государства на базе бывшего СССР1. В этом контексте появление сильного и яркого популистского лидера Александра Лукашенко, выступившего за сохранение государственной экономики и взявшего курс на союз с Россией, полностью соответствовало надеждам большинства населения. Однако по прошествии целого периода постсоветской истории воспроизведение популизма такого же масштаба представляется невозможным не только в Белоруссии, но и в других государствах, образовавшихся на территории бывшего СССР. Общество стало более рациональным, пассивным и не питающим иллюзий в отношении сохранения хотя бы «кусочка» прежней советской жизни.
В Грузии некоторые решения президента Михаила Саакашвили, особенно связанные с развитием отдельных территорий, кадровые назначения также испытывали на себе влияние популистских подходов. Президенту к тому же импонировала популистская стилистика взаимодействия с массами. Такое стало возможно
1 Подробнее об этом см.: Коктыш К.Е. Трансформация политических режимов в Республике Беларусь, 1990-1991. М.: Московский общественный научный фонд, 2000. С. 80, 82.
как противопоставление, альтернатива правлению предшественника — президента Эдуарда Шеварднадзе, при котором реальную власть осуществляла прежняя советская номенклатура, а коррупция достигла огромных масштабов. При режиме Эдуарда Шеварднадзе в стране отсутствовала какая-либо политическая динамика. В этих условиях молодой и энергичный Михаил Саакашвили оказался в нужное время и в нужном месте. Сказались и особенности грузинской политической культуры. В ней традиционно высоко оценивается роль политического лидера в развитии страны, а активное политическое участие не мыслится без высокого эмоционального подъема. Впрочем, и этот всплеск незавершенного, неоформившегося популизма оказался недолговечным. После прихода к власти в Грузии в 2012 году коалиции «Грузинская мечта» он сошел с политической сцены.
Заключение
В современных условиях популизм как политическое явление становится результатом комбинаторики и взаимодействия различных факторов. Во всех странах этот политический актор пытается ответить на вызовы XXI столетия, с которыми не справляются существующие политические институты и властные элиты.
При этом взлет популизма не зависит от уровня социально-экономического и полити-
ческого развития страны, а важнейшим условием роста влияния популистских движений является высокая гражданская и политическая активность населения. Она есть в Европе и отсутствует в странах постсоветского пространства.
Взлет популизма в развитых странах Запада происходит в условиях кризиса их развития, знаменующего переход от социально-либерального капитализма второй половины ХХ века к иной общественной модели, отвечающей реалиям нового столетия. Сила популизма на современном этапе не в характере предлагаемых им идей, сводящихся к простым решениям либо обращенных в прошлое, когда эти идеи были действенным инструментом преобразования действительности, а в отсутствии серьезных проектов будущего на политическом рынке. Поэтому нынешний взлет популизма в развитых демократиях, скорее всего, будет недолговечным.
На постсоветском пространстве, в условиях другого типа кризиса — стагнации и упадка, переживаемого странами этого региона, нет условий для развития популизма. Элиты здесь автономны от общества и не нуждаются в массовых политических мобилизациях, а массовые слои пассивны и в лучшем случае лишь эпизодически демонстрируют высокое политическое участие.
