CC BY
0Мария Войттовна Лескинен
доктор исторических наук ведущий научный сотрудник Институт славяноведения РАН Россия, 119334, Москва, Ленинский пр-т, д. 32-А E-mail: [email protected] ORCID: 0000-0002-7638-507X
«Пан Халявский» Г.Ф. Квитки-Основьяненко как автобиографический роман (вос)питания
DOI: 10.31168/2782-473X.2023.2.03
Не имеет ли... воздух Малороссии... свойства, помогающего пищеварению?
Н.В. Гоголь. «Старосветские помещики»
Что такое воспитанье? В самом слове — указанье, Что вся сущность воспитанья Заключается в питанье.
А.Н. Островский. «Иван-Царевич»
Аннотация: В статье проанализирована роль кода еды в русскоязычном романе «Пан Халявский» (1839-1840) украинского писателя Г. Ф. Квитки-Основьяненко. Написанный в жанре воспоминаний малороссийского мелкопоместного шляхтича, в критике и в литературоведении этот роман традиционно рассматривался как сатира на грубые нравы отсталых и невежественных провинциалов. Одним из аргументов становится мотив обжорства и пищевого изобилия в «мемуарах» Халявского как примета «при-земленности» и узости интересов персонажей. Описание же праздничных пиров, повседневных трапез, возлияний и пр. сопоставляется с раблезинскими мотивами, в них видится сходство с гастрономическим дискурсом и приемами их воплощения в ранних гоголевских повестях и в романе «Мертвые души». Предпринятый в статье анализ мотива еды, связанного с телесным кодом, однако, показывает, что он важен прежде всего для создания идеализированной картины прошлого, притом не только малороссийского. Идиллическое «доброе прошлое» является социальной патриархальной утопией, ему противостоит новое общество, просвещенный характер которого лишает человека традиций, духовной чистоты и гармонии.
Ключевые слова: Г. Ф. Квитка-Основьяненко, Н. В. Гоголь, «Пан Халявский», роман воспитания, гастрономические мотивы, семиотика еды, утопия
Григорий Федорович Квитка (1778-1843), писавший под разными псевдонимами, наиболее известный из которых — Грицько Основьяненко, — украинский писатель, драматург и журналист, современник Пушкина и Гоголя. Его семья, биография и литературная деятельность были связаны со Слободской Украиной, с Харьковом, где он служил (с 1817 по 1829 г. харьковским уездным предводителем дворянства по выборам, с 1832 по 1840 г. — харьковским совестным судьей, с 1840 г. — председателем Харьковской палаты уголовного суда) и внес неоценимый вклад в культурную и общественную жизнь города1. Печататься начал в качестве фельетониста в харьковских журналах сразу после Отечественной войны 1812 г. Популярность у российской публики Квитка обрел благодаря своим комедийным пьесам и рассказам из малороссийской жизни, написанным в 18201830-е гг. на русском и малороссийском («Малороссийские повести, рассказанные Грицьком-Основьяненко», «Шельменко-деньщик», «Солдатский портрет», «Волостной писарь», «Маруся», «Конотоп-ская ведьма», «Ганнуся и малороссийская быль» и др.)2.
Российская критика XIX в. относила его произведения к любимой русскоязычной читательской аудиторией литературе «на малороссийскую тему». Как и других малороссийских прозаиков первой трети столетия — таких как Е. П. Гребенка, В. Т. Нарежный, О. М. Сомов и др., в 1830-1840-е гг. его принято было сравнивать с Н. В. Гоголем. При этом вопросы взаимного влияния и вероятных заимствований Квитки и Гоголя находились в центре внимания как современников, так и позднейших исследователей творчества Основьяненко в связи со сходством сюжета, персонажей и ряда деталей пьесы «Приезжий из столицы или суматоха в уездном городе» (написана в 1827 г., напечатана в 1840-м, в столице ходила в рукописи) и гоголевского «Ревизора» (1836)3. Необходимость упоминания об этом вызвана тем,
1 Петров Н.И. Квитка-Основьяненко // Петров Н. И. Очерки истории украинской литературы. Киев, 1884. С. 87-92.
2 Новейшие биографии Г. Ф. Квитки: Ушкалов Н. Григорш Кв^ка-Основ'яненко. Харьюв, 2012; Фризман Л. Г. Остроумный Основьяненко. Харьюв, 2017.
3 Волков Н. В. К истории русской комедии: зависимость «Ревизора» Гоголя от комедии Квитки «Приезжий из столицы». СПб., 1899; АйзенштокИ.Я. К вопросу о литературных влияниях (Г. Ф. Квитка и Н. В. Гоголь) // Известия отделения русского языка и словесности Рос. АН. Петроград, 1923. Т. ХХ1У. Кн. 1-2. С. 23-42; Мацапура В. И. «Ревизор» Н. В. Гоголя и «Приезжий из столицы» Г. Ф. Квитки-Основьяненко: типологический аспект // Художнш св^ Гоголя. Полтава, 2008. С. 11-19.
что в произведениях Гоголя и Основьяненко встречаются и другие — внесюжетные — переклички.
Творческая биография Квитки довольно хорошо изучена, на протяжении почти двух веков она неоднократно становилась предметом исследований литературоведов; можно констатировать всплеск интереса к его личности и произведениям в конце 1920-х гг. (в связи с 140-летним юбилеем писателя)4 и в первом десятилетии XXI в.5 Несмотря на немалое число монографий и диссертаций в России и Украине советского и постсоветского времени, остаются неизученными некоторые вопросы — в частности, связанные с рецепцией произведений Квитки-Основьяненко русской читательской аудиторией. Остановимся на анализе одного из лейтмотивов, который может помочь выявить особенности произведения Квитки «Пан Халявский» как романа воспитания и как утопического романа.
В начале 1840-х гг. Квитка написал две книги на русском языке: «Жизнь и похождения Петра Степановича Столбикова» (1839, опубликована в 1841 г.) и «Пан Халявский», который был издан в двух частях в «Отечественных записках» (1839-1840). По словам автора, «Пан Халявский» был создан по совету В. А. Жуковского, который предложил успешному харьковскому писателю изобразить «старинный быт малороссиян, род жизни, воспитание, занятия и все до послед-него...»6. Квитка в своей переписке, упоминая о романе, неоднократно подчеркивал историко-этнографический характер избраженных в нем «обыкновений» малороссийской провинциальной жизни. Особенно часто — в связи с попыткой объясниться с критиками, ведь несмотря на то, что А. А. Краевский, редактор журнала «Отечественные записки», оценил сочинение высоко, рецензии на роман в столичной периодике были крайне неодобрительными. Поначалу — сразу после выхода в свет первой части — его почти разгромил В. Г. Белинский. В письме к Краевскому от 19 августа 1839 г. он писал: «...для первого чтения
4 Подр. библиографию см.: Тарнавський В. Г. Лтература про Г. Ф. Квику // Тар-навський В. Г. Кв^ка-Основ'яненко. Бiблiографiчна розввдка. 1788-1928. Кшв, 1929. С. 175-205.
5 Вербицька 6. Г. Г. Ф. Кв1тка-Основ'яненко (Життя и творчють). Харьюв: Вид-во Харк. ун-ту, 1968; Вильна О. В. 1дейно-естетичний феномен творчосп Г. Квики-Основ'яненка: герменевтичний аспект: дис. ... д-ра филол. наук. Кшв, 2006. 414 с. Новейшая библиография в: Фризман Л. Г. Остроумный Основьяненко.
6 Квитка-Основ'яненко Г. Ф. Твори у восьми томах. Кшв, 1968-1970. Т. 8. Кшв, 1970. С. 147.
потешен и забавен, но при втором чтении с него немного тошнит. Это не творчество, а штучная работа, сбор анекдотов, возведение малороссийской жизни до идеала»7. В январском номере «Библиотеки для чтения» за 1841 г. вышла анонимная рецензия, в которой говорилось, что автор «должно быть ужасный провинциал, выживший из юмора и шуток, за недостатком слушателей ищущий их посредством печати»; «пошлости» которого «наводят скуку и уныние»8; рецензия была написана О. И. Сенковским9. Недовольство критика вызвала грубость изображаемых нравов, которые носят не общеевропейский, а узкорегиональный, притом даже не великорусский характер и потому являются «частным случаем», набором местных анекдотов: «...это провинциальное остроумие. Эти подмеченные между маслобойнею и скотным двором; эти взгляды на "жизнь", обнимающие на земном шаре великое пространство, пять верст в радиусе; этот "свет", составленный из моды с дегтем и салом; эти насмешки над новым и новейшим, которых даже не видно оттуда, где позволяют себе подшучивать над ними — весь этот дрянной, выдыхлый губернский яд, которого не боятся даже мухи, и эти смелые удары, с треском падающие вместо общества в лужу грязи, которая от них только распрыскивается на читателей.»10 Уже после смерти автора, в рецензии 1856 г. на только что вышедшую книгу Данилевского об Основьяненко11 набором неудачных острот представлял «Пана Халявского» Н. Г. Чернышевский12.
Однако после публикации второй части романа Белинский высказался гораздо более позитивно: «Остроумному Основьяненку пришла в голову счастливая мысль — сравнить прошедшее время
7 Цит. по: Марков Н. Квитка-Основьяненко. Историко-литературный очерк // Киевская старина. 1883. С. 194-211. С. 208.
8 Б. а. Пан Холявский // Библиотека для чтения. 1841. Т. 44 (Январь). Кн. 1. Отд. 6. С. 7-12; подр. об этом: Витряк И. Русскоязычная проза Г. Квитки-Основья-ненко на страницах журнала «Отечественные записки». История публикации, проблемы рецепции // Фшолопчш науки. Зб1рник наукових праць. 2011. № 1 (7). С. 16-18.
9 Зубков С.Д. Русская проза Г. Ф. Квитки и Е. П. Гребенки в контексте русско-украинских литературных связей. Киев, 1979. С. 122.
10 Б. а. Пан Холявский. С. 8.
11 Данилевский Г. Основьяненко. СПб., 1856.
12 Чернышевский Н. Г. Основьяненко Григория Данилевского. С портретом Квитки, снимком его почерка и домиком Основы. СПб., 1856 // Чернышевский Н. Г. Полн. собр. сочинений. В 15 т. М., 1939-1953. Т. 3. М., 1947. С. 433-434. Подр.: Айзешток I. Вступна стаття // Квижа-Основ'яненко Г. Ф. Твори. В 3 т. [Б. м.]: Держ. вид-во Украши, 1928-1929. Т. 3: Пан Халявский. [Б. м.]: Держ. вид-во Украши, 1928. С. У-ХПП.
с настоящим, заставив человека прошлого века рассказывать про жизнь своих "дражайших родителей", свое воспитание и про всю свою жизнь. Этот человек — род малороссийского Митрофанушки, и он выполнил задачу автора как нельзя лучше: словно на ладони видите вы почтенную старину, преисполненную невежества, лени, обжорства и предрассудков» (1841)13. Позже он отметил его как «замечательное» произведение, содержащее сатирическую картину старинных нравов Малороссии (1844)14. Иначе говоря, Белинский без колебаний отнес этот роман к сатирическим нравоописательным произведениям, и именно это изменило его оценку. Такая трактовка романа, когда удачей виделся жанр и обличительный пафос15, оказалась господствующей на протяжении полутора столетий; в нем видели пародию на малороссийское прошлое, но роман так и не получил признания ни у критиков, ни у читателей: место «главного» малороссийского рассказчика прочно и окончательно занял Н. В. Гоголь.
Полтора десятилетия спустя творчество Квитки-Основьяненко, его вклад в развитие жанров украинской литературы, и в том числе значение романа «Пан Халявский» были пересмотрены16 — но и тогда лишь с позиции развития сатирического жанра, в контексте формирования «натуральной школы» в русской литературе17. Его анализировали прежде всего как нравоучительный роман, связанный с «действительной жизнью»18. Однако ни тогда, ни по сей день не рассматривалась избранная автором жанровая форма романа, а многоплановость уровней повествования, природа юмористического и речевая стратегия персонажа не были замечены19. В нем продолжали видеть сатирический роман из малороссийской жизни.
13 Белинский В. Г. Сочинения Основьяненка. «Пан Халявский» // Белинский В. Г. Полн. собр. соч. В 13 т. М., 1953-1959. Т. IV. М., 1954. С. 74.
14 Белинский В. Г. Русская литература в 1843 году // Белинский В. Г. Полн. собр. соч. В 13 т. М., 1953-1959. Т. VIII. М., 1959. С. 59.
15 Петров Н. И. Квитка-Основьяненко // Петров Н. И. Очерки истории украинской литературы. Киев, 1884. С. 91-92.
16 Данилевский Г. Основьяненко.
17 Багалей Д. И. Исторические повести и статьи Гр. Фед. Квитки // Киевская старина. Т. 8. Киев, 1893. С. 215-284; Науменко В. Григорий Федорович Квитка как малорусский писатель перед лицом критики // Киевская старина. Т. 8. Киев, 1893. С. 245-268.
18 Петров Н. И. Квитка-Основьяненко. С. 87-108.
19 Одним из исключений можно считать статью: Кривин Ф. Автор и его герой // Квитка-Основьяненко Г. Ф. Пан Халявский. М., 1978. С. 3-19.
Лишь в последние десятилетия стали появляться исследования русскоязычного произведения Квитки-Основьяненко, которые позволяют утверждать, что объяснение восприятия романа столичными критиками, как и холодности к нему читателей (особенно заметной на фоне популярности других произведений писателя), следует искать в области понимания жанра и специфики произведения, а также в сфере ожиданий20. Таким образом, ответ на вопрос о рецепции романа кроется в отношениях между авторской концепцией и ее интерпретацией аудиторией.
Проблема этнографизма
Необходимо отметить, что упомянутая «малороссийская тема» в литературе первой трети XIX в.21, с которой всегда соотносили творчество писателя, была тесно связана с важным для романтизма этнографическим направлением22 (иногда именуемым «художественным этнографизмом»). Изображение быта и нравов различных народов, своеобразия этнических или региональных групп, интерес
20 Бабич Н.Д. Средства воплощения авторского замысла в романе Г. Ф. Квит-ки-Основьяненко «Пан Халявский» // Вопросы русской литературы. 1989. Вып. 2. С. 88-96; Вильна О.В. 1дейно-естетичний феномен творчосп Г. Квижи-Основ'янен-ка: герменевтичний аспект: дис. ... д-ра филол. наук. Кшв, 2006; Маслий И.А. Образы еды в романе Г. Ф. Квитки-Основьяненко «Пан Халявский» // Науков1 записки Харьювського нацюнального педагопчного ушверситету 1м. Г. С. Сковороди. Сер.: Л1тературознавство. 2012. Вип. 1 (1). С. 116-123; Маслий И.А. Мастерство изображения повседневной жизни провинциального дворянства в творчестве Г. Ф. Квитки-Основьяненко и Н. В. Гоголя // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2012. № 1 (12). С. 108-112; Лескинен М.В. Проблема адекватности читательского восприятия. Из истории критики и рецепции романа Григория Квитки-Основьянен-ко «Пан Халявский» // Человек-творец в художественном пространстве славянских культур. М., 2013. С. 102-127; Фризман Л.Г. Остроумный Основьяненко. Гл. 3.
21 Александровский И. С. Украинский вопрос на страницах периодических изданий второй четверти XIX в. // Русские об Украине и украинцах. СПб., 2012. С. 122171.
22 Соколова В. Ф. Глава III. Тенденции украинского фольклоризма в русской литературе первой трети XIX в. // Соколова В. Ф. Народознание и русская литература XIX века. М., 2009. С. 61-86; Фокеев А.Л. Этнографическое направление в русском литературном процессе XIX века (Истоки, тип творчества, история развития): дис. ... д-ра филол. наук. М., 2004. Гл. 1; Васильева Т. А. У истоков украинофильства. Образ Украины в российской словесности конца XVIII — первой четверти XIX в.: дис. ... канд. филол. наук. Томск, 2014. С. 87-104.
к фольклору и т. п. стали важной особенностью произведений этого времени. Реалии малороссийской традиционной жизни, обычаи, обряды, верования и мифологические представления стали известны русскоязычным читателям первой трети XIX в. во многом благодаря комедийным пьесам Г. Ф. Квитки и ранним повестям Н. В. Гоголя. Формируется устойчивое убеждение именно в «этнографично-сти» (этнокультурной аутентичности) таких произведений, которые зачастую соотносили с народоведческими описаниями, выполненными в художественной форме. Гораздо чаще их расценивали именно как непосредственное отражение действительности в части быта и нравов Малороссии. Поэтому не вызывает удивления, что Квитка, желая дать отпор критикам романа, подчеркивал в письмах Плетневу в 1840 г., что все в «Пане Халявском» «чистая правда», что в нем нет выдумки, а основан он на «источниках» и рассказах «чудаков»23: «Надгробная речь ходит по рукам как подлинное сочинение одного здесь известного протопопа. Насильное взятие в службу панычей и уход их оттуда хотя бы и без чина — это все здешние события, еще вспоминаемые стариками. Поездка в Петербург, угощение — и именно в Туле, пребывание в столице, понятие о городе, театре и все проделки, там сделанные, — все это с жаром рассказывает здешний чудак как все с ним случившееся. Раздел с братьями так бывает обыкновенно, я сам разбирал библиотеку, где всё третьи и шестые томы были, и владелец их как непререкаемый факт представлял мне, что иначе нельзя было получить: я-де был третий брат. Разломание лестниц случилось точно — и все было...»24
Однако, на наш взгляд, Квитка, несмотря на оправдательное стремление объяснить (в частности, в письмах П. А. Плетневу) свое последнее произведение как этнографически точное описание старинных малороссийских обычаев и нравов, в действительности создал роман, включенный в иную литературную традицию — и поэтому не был адекватно воспринят публикой.
Роман «Пан Халявский» имитирует жанр автобиографических мемуаров-записок малороссийского дворянина-помещика Трофима Мироновича Халявского, из рода казацкой старшины, предки которого получили дворянский титул, фамилию и герб от одного из польских
23 Квитка-Основ'яненко Г. Ф. Твори у восьми томах. Т. 8. С. 173.
24 Там же. С. 173-174.
королей — за оказанную ему услугу по избавлению от мыши. Воспоминания он начинает писать в 70-летнем возрасте со вполне традиционными намерениями — сопоставить две эпохи: «...предавшись воспоминаниям и сравнивая прошедшее с давпрошедшим (так в тексте. — М. Л.), а настоящее со всем вообще прошедшим, увидел большую разницу. Удивление мое подстрекнуло меня изложить все на бумаге, то есть описать главнейшие периоды жизни моей и любопытнейшие эпохи или случаи, со мной встречавшиеся»25. Роман состоит из двух частей, в первой рассказчик вспоминает свое детство и юность до смерти родителей; вторая посвящена повествованию о длительной тяжбе за наследство, главному впечатлению всей жизни — поездке в Петербург, по возвращении из которой он женится и получает законную часть родительского имущества. Таким образом, кульминацией и событийным окончанием записок становится женитьба, что соответствует традиционным представлениям о главных этапах жизненного цикла человека.
Код еды в романе
Обратимся к бесспорно ключевой теме романа — гастрономической. Пища и процесс ее поглощения оказывается лейтмотивом произведения. Упоминания о еде, описания застолий, перечни повседневных, праздничных и ритуальных блюд фигурируют в автобиографии Халявского на всех этапах жизни. (И. А. Маслий подсчитала, что в романе слово «еда» упоминается 14 раз, «ужин» — 15, «кушать» — 17, «завтрак» — 19, а «обед» — 101 раз26). Однако центральное место, на наш взгляд, занимает мотив приема пищи. Важно подчеркнуть, что это не просто пища как таковая, но именно ее прием — актуализирована семантика «поедания», «поглощения», «насыщения» и даже «пожирания», явно избыточного, но при этом вполне обыденного, а не только ритуального или праздничного: «Ах как я ел! вкусно, жирно, изобильно, живописно и, вдобавок, полновластно, необязанный спешить из опасения, чтобы товарищ не захватил лучших кусочков...»27 — мечтательно вспоминает Халявский. Для членов его
25 Квитка-Основьяненко Г. Ф. Пан Халявский. Киев, 1977. С. 8.
26 Маслий И.А. Образы еды в романе Г. Ф. Квитки-Основьяненко «Пан Халяв-ский». С. 120.
27 Квитка-Основьяненко Г. Ф. Пан Халявский. С. 63.
семьи и для него самого день без обильного сытного обеда, притом с традиционными — жирными, сладкими, простыми блюдами (как и замена их другими) — нарушение естественного существования, самих основ жизни.
Повествователь подробно описывает и бурсацкие обеды, и столичные ужины в ресторанах, и повседневные семейные трапезы, и праздничные пиры. Прием пищи предстает основой бытия и метафорой живой жизни. Халявский прямо указывает в своем предисловии: «... я пишу о том веке, когда люди "жили", то есть одна забота, одно попечение, одна мысль, одни рассказы и суждения были все о еде: когда есть, что есть, как есть, сколько есть. И все есть, есть и есть. И жили для того, чтобы есть»28. Жизнь отождествляется с питанием. Описание мира вне родного гнезда сопровождается сетованиями о плохой или скудной пище, об отсутствии хлебосольства, о несоблюдении старых традиций в способах угощения и даже о требовании оплаты за него.
Особенно яркие картины яств и трапез содержатся в первой части, описывающей детство и юность в отчем доме, в большой многодетной семье подпрапорного казачьего полка. Вот «меню» в детстве Трифона: «Борщ с кормленою птицею, чудеснейший, салом свиным заправленный и сметаною забеленный — прелесть! Таких борщей я уже не нахожу нигде. <...> К борщу подавали нам по большому куску пшенной каши, облитой коровьим маслом. Потом мясо из борща разрежет тебе нянька кусочками на деревянной тарелке и сверху еще присолит крупною, невымытою солью — тогда еще была натура: так и уписывай. Потом дадут ногу большого жирнейшего гуся или индюка: грызи зубами, обгрызай кость до последнего, а жир — верите ли? — так и течет по рукам; когда не успеешь обсосать тут же рук, то и на платье потечет»29.
Самым известным, часто цитируемым и специально изучаемым исследователями30 фрагментом романа является рассказ о пире — праздничном банкете, регулярно (четырежды в году) устраивавшемся
28 Там же.
29 Там же. С. 11.
30 Вербицька Е.Г. Г. Ф. Квижа-Основ'яненко (Життя и творчють). Харьюв, 1968. 155 с.; Зубков С. Д. Русская проза Г. Ф. Квитки и Е. П. Гребенки в контексте русско-украинских литературных связей. Киев, 1979. 272 с.; Маслий И.А. Образы еды в романе Г. Ф. Квитки-Основьяненко «Пан Халявский».
отцом героя-рассказчика для пана полковника его полка и огромного количества гостей в строгом соответствии с социальной иерархией и обычаями. Следует отметить, что эти застолья никак не были связаны с какими-либо ритуальными или памятными датами — они представлены как обыденное времяпрепровождение гостеприимных и праздных помещиков. По характеру, правилам и даже по «меню» это застолье сходно с описаниями польских сарматских пиров (Ывз1айу) ХУ1-ХУ11 вв., сохранившимися в записках иностранцев о Речи По-сполитой31. Интересно, что и состав меню, и отличия «перемен», упоминаемые Квиткой, также во многом совпадают с деталями этих шляхетских застолий. Царившие на них обжорство и чрезмерные возлияния носили не обрядовый характер, а интерпретируемые некоторыми исследователями как фантастические объемы поглощенной гостями пищи (расцениваемые как раблезианские32 или трактуемые в качестве приема гиперболизации), в действительности находят подверждение в польских источниках ХУ1-ХУ11 вв.33
Вот сокращенный фрагмент из описания «банкета» (пира) Халяв-ских: «По окончании одного борща подавали другого сорта. И скольких сортов бывали борщи — так на удивление! Борщ с говядиною, или, по-тогдашнему, с яловичиною; борщ с гусем, прежирно выкормленным; борщ со свининою; борщ Собиеского (бывшего в Польше королем); борщ Скоропадского (гетмана малороссийского). <...> Рыбный борщ печерский, бикус, борщ с кормленою уткою... да уже и не вспомню всех названий борщей, какие бывало подают!..
...Вторую перемену составляли супы, также разных сортов и вкусов: суп с лапшою, суп с рыжем и родзынками (сарачинское пшено и изюм) и многие другие, в числе коих был и суп исторический, подобно борщу, носивший название "Леопольдов суп"; изобретение какого-то маркграфа Римской империи... При первой и второй переменах пили пиво, мед, по произволению каждого.
...За третьею переменою поставлялися блюда с кушаньями "сладкими". То были: утка с родзынками и черносливом на красном соусе, ножки говяжьи с таким же соусом и с прибавкою "миндалю", мозги,
31 Например, в «Описании Украины» Ги де Боплана — подр. об этом см.: Лескинен М. В. Изобилие и обжорство в национальной культуре.
32 Например: Маслий И.А. Образы еды в романе Г. Ф. Квитки-Основьяненко «Пан Халявский».
33 Лескинен М. В. Изобилие и обжорство в национальной культуре.
разные сладкие коренья, репа, морковь и проч. и проч., все преискусно приготовленное. <...> Четвертая перемена, состоящая из жареных разных птиц, поросят, зайцев и т. п., соленые огурцы, огурчики, уксусом прилитые, также с чесноком, вишни, груши, яблоки, сливы опо-шнянские и других родов горами навалены были на блюда и поставлены на стол»34.
Конечно, всякий, кто знаком с творчеством Гоголя, увидит в этих фрагментах и даже в самих приемах изображения еды (например, перечисление, «списки» и характеристики блюд и др.) очевидное сходство со многими гоголевскими произведениями. Можно вспомнить Пацюка из «Ночи перед Рождеством» («Вечера на хуторе близ Ди-каньки», (1831)), который «...жил, как настоящий запорожец: ничего не работал, спал три четверти дня, ел за шестерых косарей и выпивал за одним разом почти по целому ведру»35.
В «Старосветских помещиках» (1834) хозяйка предлагает гостю большой набор кушаний: «Вот это грибки с чебрецом! это с гвоздиками и волошскими орехами! <... > Вот это грибки с смородинным листом и мушкатным орехом! А вот это большие травянки: я их еще в первый раз отваривала в уксусе; не знаю, каковы-то они; я узнала секрет от отца Ивана. <...> А вот это пирожки! это пирожки с сыром! это с урдою! а вот это те, которые Афанасий Иванович очень любит, с капустою и гречневою кашею»36.
В романе «Мертвые души» (вышел после «Пана Халявского», в 1840 г.) Коробочка угощала Чичикова так: «...на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками, и невесть чего не было!»37 Чичиков в доме Петуха слышит, как тот за стеной говорит: «Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне щеки осетра да визиги, в другой гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да еще чего знаешь там этакого, какого-нибудь
34 Квитка-Основьяненко Г. Ф. Пан Халявский. С. 23-25.
35 Гоголь Н. В. Ночь перед Рождеством // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. В 14 т. М.; Л., 1937-1952. Т. 1. М.; Л., 1937. С. 222.
36 Гоголь Н. В. Старосветские помещики // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. В 14 т. Т. 2. М.; Л., 1937. С. 27.
37 Гоголь Н. В. Мертвые души. Т. 1 // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. В 14 т. Т. 6. М.; Л., 1951. С. 56-57.
там того. Да чтобы она с одного боку, понимаешь, подрумянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да исподку-то, пропеки ее так, чтобы всю ее прососало, проняло бы так, чтобы она вся, знаешь, этак расто-го — не то, чтобы рассыпалась, а истаяла бы во рту как снег какой, так чтобы и не услышал»; «...Но и сквозь одеяло было слышно: "А в обкладку к осетру подпусти свеклу звездочкой, да сняточков, да груз-дочков, да там, знаешь, репушки, да морковки, да бобков, там чего-нибудь этакого, знаешь, того растого, чтобы гарниру, гарниру всякого побольше"»38.
Неслучайно Андрей Белый именовал «Мертвые души» «Жрат-виадой» («герой жанра — брюхо!»)39. Многие исследователи анализировали гоголевский код еды40. Нет сомнений, что плодотворной является задача соотносения его с «образами еды» в народной смехо-вой культуре, основываясь на работах Бахтина41. Важен и сам прием перечисления, списков кушаний для создания образа обильной еды, довольства, утопического изобилия. И. А. Маслий согласна с Маца-пурой42 в том, что такое сходство приема у Гоголя и Квитки восходит к творчеству И. П. Котляревского. Однако, на наш взгляд, не совсем точно рассматривать подобное сближение в контексте исключительно украинской литературной традиции. Такой реестр блюд, их «каталогизация» без подробных и развернутых характеристик, например, вкуса или способа приготовления (хотя он иногда включается в диалоги персонажей), списки съеденного и выпитого, продуктовых
38 Гоголь Н. В. Мертвые души. Т. 2 // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. В 14 т. М.; Л., 1937-1952. Т. 7. М.; Л., 1951. С. 56.
39 Андрей Белый. Мастерство Гоголя. М.; Л., 1934. С. 156.
40 LeBlanc R. D. Dinner with Chichikov: The Fictional Meal as Narrative Device in Gogol's «Dead Souls» // Modern Language Studies. 1988. Vol. 18. № 4 (Autumn). P. 6680; Анненкова Е. И. Телесное и духовное в традицонной народной культуре и в прозе Н. В. Гоголя. Семантика и функции еды. URL: https://www.domgogolya.ru/science/ researches/1465/ (дата обращения: 23.02.2022); Софронова Л.А. «Всеобщий процесс житейского насыщения» в ранних повестях Гоголя // Коды повседневности в славянской культуре: еда и одежда. СПб., 2011. С. 314-324; Ранчин А.М. Что едят помещики в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя // Там же. С. 335-346.
41 Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса // Бахтин М. М. Собр. соч. В 7 т. М., 2010. Т. 4 (2). С. 7-516; Бахтин М. М. Рабле и Гоголь. Искусство слова и народная смеховая культура // Там же. Т. 4 (2). С. 517-522.
42 Маслий И.А. Образы еды в романе Г. Ф. Квитки-Основьяненко «Пан Халяв-ский». С. 118-119.
запасов и пр., был характерен и для русской литературы до и после Гоголя и Квитки.
Вот несколько примеров.
В стихотворении Державина «Евгению. Жизнь Званская» (1807) описан домашний обед в поместье:
«Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут; Идет за трапезу гостей хозяйка с хором. Я озреваю стол — и вижу разных блюд Цветник, поставленный узором. Багряна ветчина, зелены щи с желтком, Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны, Что смоль, янтарь — икра, и с голубым пером Там щука пестрая: прекрасны! Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус; Но не обилием иль чуждых стран приправой, А что опрятно всё и представляет Русь: Припас домашний, свежий, здравый...»43
Известный современникам Г. Ф. Квитки поэт В. С. Филимонов за два года до публикации «Пана Халявского» издал поэму «Обед» (1837), в которой подробно изобразил разные виды трапез: холостяцкую пирушку, чинное семейное застолье и московский праздничный «русский» пир в честь победы над Наполеоном. Последний особенно напоминает описание «банкета» в доме Халявских. Вот фрагмент из многостраничного перечня перемен, блюд и сопровождавших их напитков:
«Вот, с кулебякою родной, Кругом подернута янтарной, Душисто-жирной пеленой, Уха стерляжья на шампанском. За ней ботвинья с астраханским, Свежепросольным осетром, И с свежей невской лососиной; Вот с салом борщ, калья с вином
С желтками красной суп с дичиной, Морковной, раковой, грибной,
43 Державин Г. Р. Евгению. Жизнь Званская // Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957. С. 328.
Рубцы с капустою цветной; Вот суп французский, лучший в мире, А 1а ТоЛие, а Ьо18е11е, Вот Рп^ашег с гренками в сыре; Вот пирожки аи Ма1иге1; И вот пирог с грибами русской, Пирог с угрем, пирог с капустой; Вот щи ленивые в горшке, И расстегаи на лотке...»44
Очевидно также не раз отмечаемое исследователями сходство ха-лявских воспоминаний о еде с описаниями жизни в Обломовке в романе И. А. Гончарова «Обломов» (1859): «Об обеде совещались всем домом. Всякий предлагал свое блюдо: кто суп с потрохами, кто лапшу или желудок, кто рубцы, кто красную, кто белую подливку к соусу... Забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обло-мовке. Какие телята утучнялись к годовым праздникам! Какая птица воспитывалась! Индейки и цыплята, назначаемые к именинам и другим торжественным дням, откармливались орехами, гусей лишали моциона, заставляли висеть в мешке неподвижно за несколько дней до праздника, чтобы они заплыли жиром. Какие запасы были там варений, солений, мочений! Какие меды, какие квасы варились, какие пироги пеклись в Обломовке!»45
Можно вспомнить и многочисленные и многостраничные описания кушаний и блюд в книге И. С. Шмелева «Лето Господне», в которой гастрономический код также играет важную роль в создании образа безмятежного детства как утраченного рая. В главе о Великом посте писатель вспоминал: «Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, "кресты" на Крестопоклонной... мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох моченый, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар — лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва... А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые
44 Филимонов В. Большой обед или пир // Филимонов В. Обед. Поэма. СПб., 1837. С. 112-113.
45 Гончаров И. А. Обломов // Гончаров И. А. Собр. соч. В 8 т. М., 1952-1955. Т. 4. М., 1953. С. 115.
блины с луком по субботам... а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то "коливо"! А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а... великая кулебяка на Благовещение, с вя-зигой, с осетринкой!»46 Число примеров можно множить.
Таким образом, важна не определенная литературная традиция (и именно малороссийская), а функция данного приема. Квитка вводил раблезианские перечни блюд вполне осознанно: он писал Плетневу 19 ноября 1839 г. о том, что «повторение кушаниев в Халяв-ском может быть необходимо... это — желание описать прежний быт, а форма, чтобы избегнуть сухости. Все провождение времени было в еде, в коей истончались до разнообразия. Время для горячих, молочных, холодных мяс — на все было свое время. Мне казалось необходимым выразить в подробностях, что ели, когда и как...»47.
Можно предположить, что подробные перечни съеденного и выпитого, а также детали приготовления и непременное упоминание об их избыточности в текстах Гоголя и Квитки вписаны в важную для обоих авторов конструкцию Малороссии как утопического локуса, земли всегда изобильной и урожайной — этого главного стереотипа Украины в малороссийском дискурсе русской культуры второй трети XIX в.48
Однако для Халявского обилие еды и ее поглощение соотнесены с иным: с «добрыми традициями», а еда служит критерием оценки людей, маркирует отношения героев. Состав блюд, их количество и вкус, а также все, что связано с застольным этикетом, являются ключевым критерием в определении своих и чужих. Важно подчеркнуть, что преимущественное значение здесь имеют не оппозиции человек / не-чело-век или малоросс/ другой, а противопоставление прошлого и настоящего: доброго старого «правильного», «простого» времени — времени новому, испорченному, чуждому и неискреннему.
46 Шмелев И. Лето Господне // Шмелев И. Солнце мертвых. Лето Господне. Богомолье. М., 2007. С. 184.
47 Квитка-Основ'яненко Г. Ф. Твори у восьми томах. Т. 8. С. 195.
48 Левкиевская Е. Е. Стереотип украинца в русском сознании // Украина и украинцы: образы, представления, стереотипы. Русские и украинцы во взаимном общении и восприятии. СПб., 2008. С. 154-176; Лескинен М. В. Понятие «нрав народа» в российской этнографии второй половины XIX в. Описание малоросса в научно-популярной литературе и проблема стереотипа // Украина и украинцы: образы, представления, стереотипы. С. 67-94; Васильева Т. А. У истоков украинофильства. Образ Украины в российской словесности конца XVIII — первой четверти XIX в.: дис. ... канд. филол. наук. Томск, 2014. С. 128-196.
Изобилие и обжорство, ассоциируемые с помещичьим бытом и этосом поведения зажиточных слоев в неопределенном прошлом, не маркированы, однако, как примета конкретной этнонациональной (малороссийской) культуры. Через «питательный» дискурс выражен конфликт между «идиллией» прошлого и «неправильными» нравами настоящего в целом. Таким образом, несмотря на внешнее сходство, функции гастрономического дискурса у Гоголя и Квитки различны. Еда, питание в «Пане Халявском» играет иную роль: оно напрямую отождествляется с воспитанием.
Воспитание как вскармливание
Герой-рассказчик использует ряд привычных слов, которым дает свои, оригинальные (в сущности, каламбурные) толкования — это создает комический эффект, но имеет и прямое отношение к содержанию произведения. Квитка придумывает «халявские» семантические новации, прибегая к образцам «наивной лингвистики», народной этимологии. Основными являются ключевые понятия эпохи Просвещения: «образованность», «просвещение», «вкус», «политика», «обхождение», «комплекция», «знание языков», «воспитание» и др.
Например, рассуждая о просвещении, Халявский рассказывает, что необходимо экономить свечи, поскольку соотносит просвещение с лексемой «свет». Сокрушается о современном образовании, сравнивая прежние и нынешние «образы» — так он понимает внешний облик учащихся прошлого и настоящего: «тот ли образ и подобие у них, какой был у нас, отцов их? Где — косы, где — плетешки, где выстриженный и взъерошенный вержет? Изменилось, изменилось образование!»49 В буквальном смысле понимается и слово «вкус»: «Вкус также потерян. Где прежние водки — красная масти-хинная, кардамонная с золотом, инбирная коричневая, зеленая?»50 «Политика» в языке Халявского соотносится с «политесом» — этикетом и коммуникативным поведением, и она, по его словам, «приняла совсем другое направление — если говорить штатским языком, а просто — переменилась вовсе»51. Под «обхождением» герой
49 Квитка-Основьяненко Г. Ф. Пан Халявский. С. 6.
50 Там же.
51 Там же.
понимает обязательный для застолий ритуал «обхода» хозяином гостей с уговорами не обижать его — есть и пить как можно больше. Наконец, ключевым понятием оказывается «воспитание», которое многократно и по разным поводам трактуется как физическое вскармливание: «теперь под словом "воспитание" разумеется другое, совсем противное»52: «Посмотрите на теперешнее юношество — так ли оно воспитано? Кожа да кости!»53; «Мы были воспитаны прекрасно: были такие брюханчики, пузанчики, что любо-весело на нас глядеть: настоящие бочоночки!»54; «Наше воспитание было всем видимо; (он) своими же детьми не мог похвалиться: сухие и тощие, точно щепки»55.
Делая отступление, нельзя не упомянуть в связи с таким пониманием «воспитания» заметки о «старинных нравах» и помещичьем провинциальном образовании своих дедов (то есть относящиеся к 70-м гг. XVIII в. — временам детства и юности Халявского) из мемуаров М. А. Дмитриева (1796-1866): «.учились читать и писать; в ученье ограничивались этим. <...> Бедные дворяне ничему не учились; привыкали только к хозяйству. Барыни и девицы были почти все безграмотные... Собственно о воспитании едва ли было какое понятие, потому что и слово это принимали в другом смысле. Одна из этих барынь говаривала: "Могу сказать, что мы у нашего батюшки хорошо воспитаны: одного меду невпроед было!", т. е. сколько ни ешь, всего не съешь»56. Замечу, что автор вовсе не иронизирует по этому поводу.
Даже получение знаний, образование описывается в романе через глагол «поглощение» («проглоти всю халдейскую премудрость, а египетскою закуси»). Образы еды доминируют в различных рассуждениях персонажей. Так, один из экзаменаторов, пытаясь оценить знания братьев после бурсы, говорит так: «... а я сих панычей уподоблю птицам. Примером сказать: возьмите гусака, индика и селезня. Их три, и панычей, стало быть, три. За сим: птицы выкормлены, панычи
52 Там же. С. 64.
53 Там же. С. 27.
54 Там же. С. 32.
55 Там же. С. 183.
56 Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти // Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век / сост., вступительная статья и прим. И. И. Подольской. М., 1988. С. 426.
воспитаны; птицы зажарены, панычи выучены; вот и выходит, что все суть едино. Теперь поставьте перед меня всех их зажаренных. <...> .Я допускаю, всех их съем, но не беруся решить, которая птица вкуснее которой. Разные вкусы, разные прелести. Так и с панычами. Разные умы, разные знания, а все порознь хорошо, как смачность в гусаке, индике и селезне»57.
Критерием выбора хорошей невесты для семьи и самого Халяв-ского служит «воспитанность» девушки. В отличие «от нынешних времен», поясняет он, «мы понимали дела в настоящем смысле и вещи называли как должно; воспитана — означало у нас: вскормлена, вспоена, не жалея кошту, и оттого девка полная, крупная, ядреная, кровь как не брызнет из щек; образована — объясняло, что она имела во что нарядиться и дать себе образ или вид замечательный»58. Или: «Я хотел, чтобы моя жена... имела бы вкус во всем, как в вареньи, так и в солении, и знала бы тонкость в обращении с кормленою птицею; была бы тщательно воспитана, и потому была бы величественна как в объеме, так и в округлостях корпорации... Что худо, то и нехоро-шо»59. Заметим, что слово «худо» здесь понимается не как «плохо», а как «недостаточно телесно».
Говорящее имя главного героя также связано с едой. Трофим по-гречески — «кормилец» или «воспитанник». Он из знатного рода: «.предок мой, при каком-то польском короле бывши истопником, мышь, беспокоившую наияснейшего пана круля, ударил халявою, т. е. голенищем, и убил ее до смерти, за что тут же пожалован шляхетством, наименован вас-паном Халявским, и в гербовник внесен его герб, представляющий разбитую мышь и сверх нее халяву — голенище — орудие, погубившее ее по неустрашимости моего предка. Итак, прямая, чистая, благородная кровь обращалась в жилах моих»60. Что касается фамилии, то она восходит к слову «холява», «халява» — в словаре В. И. Даля, как и в объяснении самого героя-рассказчика, «холявой» называется голенище сапога61: считалось, что польские солдаты, в том числе служившие или воевавшие в России, заклады-
57 Квитка-Основьяненко Г. Ф. Пан Халявский. С. 98.
58 Там же. С. 135.
59 Там же. С. 170.
60 Там же. С. 171.
61 Халява // Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М., СПб., 1880-1882. Т. 4. М., СПб., 1882. С. 541-542.
вали в сапоги мелкие подарки и даже еду — «брали на голенища»62. Таким образом, сочетание «Трофим Халявский» можно интерпретировать как «дармовая еда», «бесплатная кормежка».
Во многих отношениях роман «Пан Халявский» и в особенности образы его персонажей соответствовали эстетике романтического этнографизма, сформировавшего в русской культуре устойчивую традицию комического изображения малоруса / украинца63, которое легло в основу этнического стереотипа в русской культуре XIX в.64 Украинец представал воплощением идеала «человека естественного» («дитя природы»), нетронутого цивилизацией в смысле как позитивном (просвещенность, образованность, утонченность, творчество), так и негативном (порочность, алчность, эгоизм, стяжательство и т. п.). В русской романтической литературе он наделялся чертами наивности и простоты, непосредственности, природного гедонизма, поэтического восприятия жизни. Он радушен, гостеприимен и щедр, притом выступает поборником старинных традиций. Он очень консервативен; для него главное — ничего не менять в своем образе жизни, которая «извне» расценивается как торжество лености, косности и отсталости и в основе которой лежит природное изобилие, сытость. Малороссия (Украина) выступала воплощением довольства и благоденствия как приближенная к идиллической жизни «золотого века».
Этот образ, как показала Е. Е. Левкиевская, противопоставлялся характеристикам «своего» — «цивилизованного» и «культурного» великоруса, «старшего брата». Следствием этого стало то, что в более широком контексте малорусский этнографический «тип» в оппозиции свой / чужой65 использовался как материал для назидательно-сатирического пафоса: типический малорус / украинец был призван
62 Халява // Етимолопчний словник укра!нсько1 мови. У 7 т. Кшв, 1982-2012 Т. 6. У-Я. Кшв, 2012. С. 152.
63 Сумцов Н. Ф. Разыскания в области анекдотической литературы. Анекдоты о глупцах. Харьков, 1898. С. 6-18; Софронова Л. А. Старинный украинский театр. М., 1996. С. 75-81; Левкиевская Е. Е. Стереотип украинца в русском сознании. С. 158-160; Александровский И. С., Лескинен М. В. Некоторые вопросы этнографического изучения и полемики о статусе малороссийского языка в российской литературной и научной публицистике XIX в. // Русские об Украине и украинцах. С. 172-243.
64 Лескинен М. В. Понятие «нрав народа» в российской этнографии второй половины XIX в. Описание малоросса в научно-популярной литературе и проблема стереотипа. С. 67-94.
65 Там же.
обозначить приметы невежества, косности, лени и т. п. — то есть всех тех черт традиционализма, отсталости и «грубости», с которыми начиная с эпохи Просвещения так жестко боролись «передовые» деятели культуры во Франции, Польше, России и других европейских странах. Все эти черты в полной мере нашли отражение в произведениях малороссийской прозы на страницах русских периодических изданий66. Не всегда, правда, совпадали оценки авторов и критиков, но набор ожиданий был общим. Изображение наивного отсталого провинциала (казака, крестьянина, дворянина-помещика) из Малороссии использовалось как антиобразец, как своеобразное зеркало для исправления общественных нравов соотечественников в целом и великорусской провинциальной помещичьей среды в частности.
Однако концепция питания / воспитания в романе Квитки отнюдь не сводится к комическому эффекту. Главной целью автора является не критика нравов и сатирическое изображение провинциальной темноты и невежества — как казалось Белинскому. Образ главного героя здесь выстроен по литературному канону Простеца, восходящему к Средневековью и развитому в эпоху барокко67. Он играл важную роль в украинской картине мира, причем не только в барочной68. Симплициссимус — идеальный объект для воспитания, но он воспринимает окружающий мир и высокие смыслы, не отрицая значимости материального и эмоционального его постижения, то есть телесно, через «простые» житейские радости и удовольствия. Предназначение такого героя — целостное ощущение бытия. При этом он вовсе не всегда невинная душа — скорее душа, верящая в свою невинность. Типичный для просветителей конфликт между новым (новомодным) стилем «просвещенной жизни» и «темной», отсталой провинциальностью Квитка переформулировал в ракурсе двойного сатирического отражения: ведущая точка зрения принадлежит не просвещенному рассказчику, а косному представителю «прежних» ценностей. Вследствие этого «традиционный» конфликт предстает как мнимый, поскольку выясняется, что за новыми
66 Александровский И. С. Украинский вопрос на страницах периодических изданий второй четверти XIX в. // Русские об Украине и украинцах. С. 122-171.
67 Библер В. С. Образ Простеца и идея личности в культуре средних веков (Заметки на полях книги А. Я. Гуревича «Проблемы средневековой народной культуры») // Человек и культура: инживидуальность в истории. М., 1990. С. 81-125.
68 Софронова Л. А. Старинный украинский театр. С. 72-84.
формами, вроде бы призванными воплотить просветительские идеалы образованности, толерантности и утонченности, скрываются «новые» пороки — более глубокие, чем лень и обжорство, характерные для патриархального уклада. Глуповатый, незлобивый и чистосердечный Простец открывает истинную природу якобы просвещенного и образованного общества, критикуя его «внешние» проявления. Соответственно, пафос Халявского заключается в том, что в мире нет ничего нового, изменчивы лишь «формы» — идеалы, моды, манеры. И морализатором в такой коммуникативной ситуации (в отсутствии авторского слова) оказывается сам читатель, а не нарратор или рассказчик — так как он не рассуждает об этом напрямую, а лишь «фиксирует» изменения.
Однако читателю для распознавания сложной системы зеркального отражения нравов нужно хорошо ориентироваться в просветительской литературе и в специфике нравоучительных романов в жанре «записок».
Игра с читателем: псевдороман воспитания и/или утопический роман
По типу нарратора-героя, сюжетной линии, композиции и хронотопу повествования «Пан Халявский», казалось бы, соответствует канону «романа воспитания»69. В нем, в соответствии с классификацией М. М. Бахтина, главным является процесс становления героя, его поэтапное взросление, изменение его характера и личности, в особенности под влиянием саморефлексии и нравственных исканий. Важной чертой романа воспитания является также активная позиция главного героя, его деятельность и реакция на меняющиеся обстоятельства и вызовы жизни, в том числе и социализация в широком смысле, поиск своего места в мире. Главные, узловые события частной жизни — такие как завершение образования, карьера, женитьба и пр. — выступают ключевыми этапами опыта, меняющими челове-ка70. То есть роман воспитания призван показать процесс формирования человека и индивидуальности.
69 Бахтин М. М. Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин М. М. Собр. соч. В 7 т. М., 1997-2012. Т. 3. М., 2012. С. 180-216.
70 Там же. С. 195-196, 204-207.
В «Пане Халявском» декларации рассказчика (Халявского), и набор описываемых обстоятельств, и типичные жизненные этапы соответствуют такой линии. Однако это лишь внешняя, обманчивая форма. Суть игры автора (Квитки) с читателем и квинтэссенция смехового, комического эффекта как раз состоит в том, что читатель должен разоблачить героя, внимательное прочтение повествования которого выявляет полное несоответствие саморепрезентации и автопортрета героя его действительному характеру, образу жизни и его «невинным» или глупым оценкам происходящего. Халявский живописует свое образование и взросление по образцу романа воспитания, а в действительности он не совершенствуется и не меняется; полностью отсутствует моральное становление. Герой не только не рефлексирует, он даже не взрослеет, оставаясь в состоянии детского восприятия жизни, ее радости и ценностей, он весь в прошлом вплоть до момента написания воспоминаний, то есть до 70-летнего возраста. Он не может ни приспособиться, ни привыкнуть к социальной среде, не может решить ни один из вопросов. При этом Халявский тоскует о былом, которое соотносит с ранними годами в родительском доме, в семье, представляющейся ему образцовой. Оставаясь ребенком, он пассивен и с ранних лет действует не самостоятельно, оказываясь в различных (притом во всех описанных) жизненных ситуациях, и вовсе не экстремальных, а обыденных (учеба, солдатская служба, поездка в столицу, женитьба, рождение детей), всегда и исключительно под влиянием и в результате манипуляций других людей.
Одновременно в произведении Квитки наличествуют признаки утопического романа. Так, в «Пане Халявском» отсутствуют пространственно-временные координаты — лишь несколько деталей (причем незнакомых «массовому» российскому читателю) позволяют определить место и время происходящих событий. Утопия «золотого века», описываемая Халявским и так им воспринимаемая, — это сытость, изобилие, радость жизни. При этом не только пища и ее поглощение, но и все ритуалы, связанные с угощением, пирами, сопровождающими их подарками, поведением и ролями, предписываемыми традицией хозяевам и гостям разного статуса, создают образ социальной гармонии. Пир в доме Мирона Халявского, отца рассказчика, это больше, чем повествование об обеде длиной в день, это картина социальных связей, форм коммуникаций, гендерной, семейной и сословной специфики — поэма о домострое.
В романе нет никаких временных указаний или намеков, позволяющих «узнать» или «угадать» время той иделизированной «старины», о котором вспоминает повествователь: нет дат, упоминаний войн, политических событий, имен государей. Кроме одной даты, которая также не обозначена, но легко идентифицируется. Речь идет о Манифесте о вольности дворянства, позволившем 19-летнему Ха-лявскому оставить солдатскую службу. Таким образом определяется год его рождения — 1743. А поскольку сказано, что Халявский начинает вести записи в 70-летнем возрасте, выходит, что мемуары начаты в 1813 г. Женится Трофим в возрасте около 30 — то есть в 1770-е гг. При этом сцены и довольно многочисленные детали петербургской жизни и даже моды не дают никаких подсказок читателю: они могут относиться как к 1780-м гг., так и к началу XIX в.
Аналогичная ситуация и с локусом, в котором проходит детство и последующая жизнь Халявского. В первой части нет никаких примет, позволяющих определить точное место действия. В романе минимум топонимов. Понятно, что речь идет о Малороссии, но точно сориентироваться помогает единственная подсказка, которая, однако, вряд ли могла быть опознана русским (особенно столичным) читателем. Это упоминание звания отца рассказчика («Лубенского казачьего полку подпрапорный Мирон Осипович Халявский»). Именно это обстоятельство позволяет установить, что детство и юность Трофима приходится на период Гетманщины, переставшей существовать в 1781 г. Это историческое наименование части казацких земель, на которые в разные исторические периоды распространялась власть гетмана Войска Запорожского (с 1648 г., после 1654 г. она переходит под протекторат России, упразднена в 1764 г.). Однако в качестве наименования области Гетманщина сохраняется вплоть до екатерининской губернской реформы. Привилегированной социальной группой Гетманщины и была казацкая старшина. Казачьими полками в ней назывались не только воинские, но и административно-территориальные единицы вплоть до конца XVIII в. Лубенский полк был одной из 10 таких единиц. Эта область находится к востоку от Переславля и к западу от Миргорода. Лишь во второй части появляются слова «у нас в Хороле», что под Лубной, где якобы и проживает Халявский.
Эти пространственные приметы очень важны для автора, так как Слободская Украина с Харьковом, патриотом и историком которого был Квитка (сочинивший, к слову, вымышленную генеалогию своего
рода, возведя ее к запорожским казакам), — это иной регион, с другой политической и этнической историей и социальным составом. Хотя в обоих главную роль играло казачество. Описание патриархально-казачьего быта и нравов в романе — это зарисовки, которые лишь неискушенному читателю напоминали гоголевские «этнографические» картины Малороссии. Эти особенности важны для понимания отличий персонажей «Пана Халявского» от других героев произведений Квитки и Гоголя: в романе действуют представители не крестьянства, а казачества, притом зажиточного — привилегированной казачьей старшины из бывшей Гетманщины, а сам род Халявских — шляхетский, хотя очевиден намек на то, что, как и многие роды из мелкой шляхты (польской и малороссийской), в действительности шляхетства они не имели. Это также было типично: многие представители этой группы в Российской империи второй половины XVIII в. энергично подделывали документы для подтверждения дворянского происхождения предков еще в Речи Посполи-той. Рассказ о дворянстве Халявского, конечно, из этого же ряда.
Сам Квитка в этнографическом очерке «Украинцы» уверенно писал, что именно жители бывшей Гетманщины являются настоящими малоруссами и их следует отличать от жителей Слободской Украины, которых правильно именовать истинными украинцами71. Эти социально-культурные нюансы, понятные землякам и современникам Квитки, оставались, вероятно, «непрочитанными» или неважными для большей части русскоязычной аудитории.
Важно подчеркнуть, что при этом мы не найдем в романе следов самоидентификации персонажей; рассказчика этот вопрос не интересует. Всего несколько раз используются понятия «Малороссия» (четырежды) и «Россия». Интересным исключением является «патриотический» фрагмент о медах: «Нет, никто мне не говори, где именно Россия! Спорю и утверждаю, что она у нас, в Малороссии. Доказательство: когда россияне еще были славянами (это я, не помню, где-то читал), то имели отличные меды и только их и пили. Когда какому народу хотелось попить меду, то они ехали к славянам. В Великой России таких медов, как у нас, в Малороссии, варить не умеют: следовательно, мы — настоящие славяне, переименованные потом в россиян...»72 В романе нет упоминаний об этническом
71 Квитка-Основьяненко Г. Ф. Украинцы // Современник. 1841. Т. 21. С. 75-76.
72 Квитка-Основьяненко Г. Ф. Пан Халявский. С. 21.
наименовании той общности, к которой относит себя повествователь, хотя он признает свою принадлежность к Малороссии и принимает в отношении себя определение «хохол». Отсутствуют детали, которые позволяли бы установить особенности религиозной жизни, веры или фиксировали конфессиональные особенности среды, хотя Халявский подробно описывает свою учебу в бурсе. Язык, на котором говорят и пишут грамотные люди (получившие хоть какое-нибудь образование), он именует «российским», определений «украинский» и «малороссийский» нет.
Для реконструирования гастрономического кода в романе приметы, позволяюшие обнаружить социальную и региональную спефици-ку, значимы: еда в гоголевских произведениях — крестьянская; блюда, перечисляемые в ней в качестве основных и воспринимаемые как традиционные для Малороссии, в описаниях Халявского упоминаются, но не составляют основы рациона. Сравнение блюд в романе с этнографическими описаниями «простонародной» кухни Малороссии (например, Маркевича73) убедительно показывает сословные различия персонажей Гоголя и Квитки. Перечень блюд и характер их подачи ближе именно к сарматским шляхетским традициям Речи Посполитой74.
Таким образом, намеренно избегая конкретных координат времени и пространства, не стремясь к этнической идентификации персонажей, Г. Ф. Квитка в качестве примет исторического дает определения, касающиеся лишь абстрактного прошлого и настоящего. В сущности, время романа делится на два отрезка: идиллического минувшего и внеисторического настоящего. Такая «внеисторичность» тоже работает на создание утопии с образом «золотого века» — социально гармоничного, изобильного, лишенного противоречий и при этом связанного не с национальными традициями конкретной этнокультурной группы, а с «общечеловеческим» идеализированным прошлым.
Вернемся к вопросу о причинах того, что читательская аудитория — как тогдашняя, так и современная, как русская, так и украинская — недооценила роман, не увидев в нем пародии на роман воспитания, не заметив точных характеристик типичного представителя традиционного общества, не принимающего нового века и просветительских
73 Маркевич Н. А. Простонародная кухня, десерт и напитки // Маркевич Н. А. Обычаи, поверья, кухня и напитки малороссиян. Извлечено из нынешнего народного быта. Киев, 1860. С. 150-171.
74 Лескинен М. В. Изобилие и обжорство в национальной культуре.
ценностей. Пан Халявский, которому Квитка явно симпатизирует, для публики — лишь глуповатый чудак, постаревший Митрофанушка. Герои романа воспринимались в одном ряду с комедийными персонажами малороссийской литературы и нравоучительной драматургии — в том числе и авторства самого Квитки, то есть буквально, прямолинейно. Игра автора с жанровыми романными канонами также не была оценена по достоинству. Ожидаемое перевесило. Сатирическое начало оказалось более понятным и привлекательным, а просветительские утопии в середине XIX в. уже не были актуальными.
Источники
Б. а. Пан Холявский // Библиотека для чтения. 1841. Т. 44 (Январь). Кн. 1. Отд. 6. С. 7-12.
Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. В 14 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1952.
Гончаров И. А. Собр. соч. В 8 т. М.: Правда, 1952-1955. Т. 4. М.: Правда, 1953.
Державин Г. Р. Евгению. Жизнь Званская // Державин Г. Р. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1957. С. 326-333.
Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти // Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век / сост., вступительная статья и прим. И. И. Подольской. М.: Издательство «Правда», 1988. С. 420-456.
Квитка-Основ'яненко Г. Ф. Твори у восьми томах. Кшв: Дншро, 19681970. Т. 8. Кшв, 1970.
Квитка-Основьяненко Г. Ф. Пан Халявский. Киев: Дншро, 1977.
Квитка-Основьяненко Г. Ф. Украинцы // Современник. 1841. Т. 21. С. 75-76.
Филимонов В. Большой обед или пир // Филимонов В. Обед. Поэма. СПб., 1837. С. 105-145.
Чернышевский Н.Г. Полн. собр. сочинений. В 15 т. М.: Мысль, 1939-1953. Т. 3. М.: Мысль, 1947. С. 432-436.
Шмелев И. Лето Господне // Шмелев И. Солнце мертвых. Лето Господне. Богомолье. М.: Эллис Лак, 2007. С. 181-556.
Литература
Александровский И. С. Украинский вопрос на страницах периодических изданий второй четверти XIX в. // Русские об Украине и украинцах / отв. ред. Е. Ю. Борисёнок. СПб.: Алетейя, 2012. С. 122-171.
Александровский И. С., Лескинен М. В. Некоторые вопросы этнографического изучения и полемики о статусе малороссийского языка в российской
литературной и научной публицистике XIX в. // Русские об Украине и украинцах / отв. ред. Е. Ю. Борисёнок. СПб.: Алетейя, 2012. С. 172-243.
Анненкова Е. И. Телесное и духовное в традицонной народной культуре и в прозе Н. В. Гоголя. Семантика и функции еды. URL: https://www. domgogolya.ru/science/researches/1465/ (дата обращения: 23.02.2022).
Бабич Н. Д. Средства воплощения авторского замысла в романе Г. Ф. Квитки-Основьяненко «Пан Халявский» // Вопросы русской литературы. 1989. Вып. 2. С. 88-96.
Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса // Бахтин М. М. Собр. соч. В 7 т. М.: Языки славянской культуры, 1997-2012. Т. 4 (2). М.: Языки славянской культуры, 2010. С. 7-516.
Бахтин М. М. Рабле и Гоголь. Искусство слова и народная смеховая культура // Бахтин М. М. Собр. соч. В 7 т. М.: Языки славянской культуры, 1997-2012. Т. 4 (2). М.: Языки славянской культуры, 2010. С. 517-522.
Бахтин М. М. Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин М. М. Собр. соч. В 7 т. М.: Языки славянской культуры, 1997-2012. Т. 3. М.: Языки славянской культуры, 2012. С. 180-216.
Библер В. С. Образ Простеца и идея личности в культуре средних веков (Заметки на полях книги А. Я. Гуревича «Проблемы средневековой народной культуры») // Человек и культура: Индивидуальность в истории / ред. А. Я. Гуревич. М.: Наука, 1990. С. 81-125.
Васильева Т. А. У истоков украинофильства. Образ Украины в российской словесности конца XVIII — первой четверти XIX в.: дис. ... канд. филол. наук. Томск: Национальный исследовательский Томский государственный университет, 2014. 232 с.
Вербицька 6. Г. Г. Ф. Квика-Основ'яненко (Життя и творчють). Харьюв: Вид-во Харк. ун-ту, 1968. 155 с.
Вильна О.В. 1дейно-естетичний феномен творчост Г. Квггки-Ос-нов'яненка: герменевтичний аспект: дис. ... д-ра филол. наук. Кшв: Кшвський нацюнальний ушверситет iменi Тараса Шевченка, 2006. 414 с.
Витряк И. Русскоязычная проза Г. Квитки-Основьяненко на страницах журнала «Отечественные записки». История публикации, проблемы рецепции // Фшолопчш науки. Збiрник наукових праць. 2011. № 1 (7). С. 15-21.
Зубков С. Д. Русская проза Г. Ф. Квитки и Е. П. Гребенки в контексте русско-украинских литературных связей. Киев: Наукова Думка, 1979. 272 с.
Кривин Ф. Автор и его герой // Квитка-Основьяненко Г. Ф. Пан Халявский. М.: Худож. лит., 1978. C. 3-19.
Левкиевская Е. Е. Стереотип украинца в русском сознании // Украина и украинцы: образы, представления, стереотипы. Русские и украинцы во взаимном общении и восприятии / отв. ред. Е. Ю. Борисёнок. СПб.: Алетейя, 2008. С. 154-176.
Лескинен М. В. Понятие «нрав народа» в российской этнографии второй половины XIX в. Описание малоросса в научно-популярной литературе и проблема стереотипа // Украина и украинцы: образы, представления, стереотипы. Русские и украинцы во взаимном общении и восприятии / отв. ред. Е. Ю. Борисёнок. СПб.: Алетейя, 2008. С. 67-94.
Лескинен М. В. Изобилие и обжорство в национальной культуре. Об интерпретации сарматских пиров // Коды повседневности в славянской культуре: еда и одежда / отв. ред. Н. В. Злыднева. СПб.: Алетейя, 2011. С. 180-189.
Лескинен М. В. Проблема адекватности читательского восприятия. Из истории критики и рецепции романа Григория Квитки-Основьяненко «Пан Халявский» // Человек-творец в художественном пространстве славянских культур / отв. редакторы Н. М. Куренная, М. В. Лескинен. М.; СПб.: Нестор-История, 2013. С. 102-127.
Маслий И.А. Мастерство изображения повседневной жизни провинциального дворянства в творчестве Г. Ф. Квитки-Основьяненко и Н. В. Гоголя // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2012. № 1 (12). С. 108-112.
Маслий И. А. Образы еды в романе Г. Ф. Квитки-Основьяненко «Пан Ха-лявский» // Науков1 записки Харьювського нацюнального педагопчного уншерситету 1м. Г. С. Сковороди. Сер.: Лиературознавство. 2012. Вип. 1 (1). С. 116-123.
Мацапура В.И. «Ревизор» Н. В. Гоголя и «Приезжий из столицы» Г. Ф. Квитки-Основьяненко: типологический аспект // Художнш свгг Гоголя: зб. наук.-метод. матерiалiв / упоряд. В. В. Чирка. Полтава: ПО1ППО, 2008. С. 11-19.
Ранчин А.М. Что едят помещики в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя // Коды повседневности в славянской культуре: еда и одежда / отв. ред. Н. В. Злыднева. СПб.: Алетейя, 2011. С. 335-346.
Соколова В. Ф. Народознание и русская литература XIX века. М.: С. Ли-броком, 2009. 336 с.
Софронова Л. А. Старинный украинский театр. М.: Росспэн, 1996. 327 с.
Софронова Л. А. «Всеобщий процесс житейского насыщения» в ранних повестях Гоголя // Коды повседневности в славянской культуре: еда и одежда / отв. ред. Н. В. Злыднева. СПб.: Алетейя, 2011. С. 314-324.
УшкаловН. Григорш Квика-Основ'яненко. Харьюв: ФОЛИО, 2012. 48 с.
Фокеев А.Л. Этнографическое направление в русском литературном процессе XIX века (Истоки, тип творчества, история развития): дис. ... д-ра филол. наук. М.: Московский государственный областной университет, 2004. 516 с.
ФризманЛ.Г. Остроумный Основьяненко. Харьюв: OMIKO, 2017. 192 с.
Халява // Етимолопчний словник укра1нсько1 мови / редкол. О. С. Мель-ничук (головний ред.) та ш. У 7 т. Кшв, Наукова Думка, 1982-2012. Т. 6. У-Я. Кшв: Наукова Думка, 2012. С. 152.
LeBlanc R. D. Dinner with Chichikov: The Fictional Meal as Narrative Device in Gogol's «Dead Souls» // Modern Language Studies. 1988. Vol. 18. № 4 (Autumn). P. 66-80.
References
Aleksandrovskij I. S. Ukrainskij vopros na stranicah periodicheskih izdanij vtoroj chetverti XIX v. Russkie ob Ukraine i ukraincah, ed. E. Yu. Borisenok. Saint Petersburg, Aletejya, 2012, pp. 122-171. (In Russ.)
Aleksandrovskij I. S., Leskinen M. V. Nekotorye voprosy etnograficheskogo izucheniya i polemiki o statuse malorossijskogo yazyka v rossijskoj literaturnoj i nauchnoj publicistike XIX v. Russkie ob Ukraine i ukraincah, ed. E. Yu. Borisenok. Saint Petersburg, Aletejya, 2012, pp. 172-243. (In Russ.)
Annenkova E. I. Telesnoe i duhovnoe v tradiconnoj narodnoj kul'ture i v proze N. V. Gogolya. Semantika i funkcii edy. URL: https://www.domgogolya.ru/scien-ce/researches/1465/ (accessed: 23.02.2022). (In Russ.)
Babich N. D. Sredstva voploshcheniya avtorskogo zamysla v romane G. F. Kvitki-Osnov'yanenko «Pan Halyavskij». Voprosy russkoj literatury, 1989, issue 2, pp. 88-96. (In Russ.)
Bahtin M. M. Rable i Gogol'. Iskusstvo slova i narodnaya smekhovaya kul'tu-ra. Bahtin M. M. Sobr. soch. Vol. 1-7. Moscow, Jazyki slavianskoj kultury, 19972012. Vol. 4 (2). Moscow, Jazyki slavianskoj kultury, 2010, pp. 517-522. (In Russ.)
Bahtin M. M. Roman vospitaniya i ego znachenie v istorii realizma. Bahtin M.M. Sobr. soch. Vol. 1-7. Moscow, Jazyki slavianskoj kultury, 1997-2012. Vol. 3. Moscow, Jazyki slavianskoj kultury, 2012, pp. 180-216. (In Russ.)
Bahtin M. M. Tvorchestvo Fransua Rable i narodnaya kul'tura sredne-vekov'ya i Renessansa. Bahtin M. M. Sobr. soch. Vol. 1-7. Moscow, Jazyki slavianskoj kultury, 1997-2012. Vol. 4 (2). Moscow, Jazyki slavianskoj kultury, 2010, pp. 7-516. (In Russ.)
Bibler V S. Obraz Prosteca i ideya lichnosti v kul'ture srednih vekov (Zametki na polyah knigi A. Ya. Gurevicha «Problemy srednevekovoj narodnoj kul'tury»). Chelo-vek i kul'tura. Individual'nost' v istorii. Moscow, Nauka, 1990, pp. 81-125. (In Russ.)
Fokeev A. L. Etnograficheskoe napravlenie v russkom literaturnom processe XIX veka (Istoki, tip tvorchestva, istoriya razvitiya). Dr. Hab. Diss. Moscow, Moscow State Regional University, 2004, 516 p. (In Russ.)
Frizman L. G. Ostroumnyj Osnovyanenko. Kharkiv, OMIKO, 2017, 192 p. (In Russ.)
Halyava. Etimologichnij slovnik ukrains'koi movi, AN URSR, In-t mo-voznavstva im. O. O. Potebni; eds. O. S. Mel'nichuk et al. Vol. 1-7. Kyiv, Naukova Dumka, 1982-2012. Vol. 6. U-Ya. Kyiv, Naukova Dumka, 2012, 152 p. (In Ukr.)
Krivin F. Avtor i ego geroj. Kvitka-Osnov'yanenko G. F. Pan Halyavskij. Moscow, Hudozh. lit., 1978, pp. 3-19. (In Russ.)
LeBlanc R. D. Dinner with Chichikov: The Fictional Meal as Narrative Device in Gogol's «Dead Souls». Modern Language Studies, 1988, vol. 18, no. 4 (Autumn), pp. 66-80.
Leskinen M. V. Izobilie i obzhorstvo v nacional'noj kul'ture. Ob interpreta-cii sarmatskih pirov. Kodypovsednevnosti v slavyanskojkul'ture: eda i odezhda, ed. N. V. Zlydneva. Saint Petersburg, Aletejya, 2011, pp. 180-189. (In Russ.)
Leskinen M. V. Ponyatie «nrav naroda» v rossijskoj etnografii vtoroj poloviny XIX v. Opisanie malorossa v nauchno-populyarnoj literature i problema stereoti-pa. Ukraina i ukraincy: obrazy, predstavleniya, stereotipy. Russkie i ukraincy vo vza-imnom obshchenii i vospriyatii, ed. E. Yu. Borisenok. Saint Petersburg, Aletejya, 2008, pp. 67-94. (In Russ.)
Leskinen M. V. Problema adekvatnosti chitatel'skogo vospriyatiya. Iz istorii kritiki i recepcii romana Grigoriya Kvitki-Osnov'yanenko «Pan Halyavskij». Che-lovek-tvorec v hudozhestvennomprostranstve slavyanskih kul'tur, eds. N. M. Kuren -naia, M. V. Leskinen. Moscow; Saint Petersburg, Nestor-Istoriia, 2013, pp. 102127. (In Russ.)
Levkievskaya E. E. Stereotip ukrainca v russkom soznanii. Ukraina i ukraincy: obrazy, predstavleniya, stereotipy. Russkie i ukraincy vo vzaimnom obshchenii i vospriyatii, ed. E. Yu. Borisenok. Saint Petersburg, Aletejya, 2008, pp. 154-176. (In Russ.)
Macapura V. I. «Revizor» N. V. Gogolya i «Priezzhij iz stolicy» G. F. Kvitki-Osnov'yanenko: tipologicheskij aspect. Hudozhnij svit Gogolya: zb. nauk.-metod. materialiv. Poltava, 2008, pp. 11-19. (In Russ.)
Maslij I. A. Masterstvo izobrazheniya povsednevnoj zhizni provincial'no-go dvoryanstva v tvorchestve G. F. Kvitki-Osnov'yanenko i N. V. Gogolya. Fi-lologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki, 2012, no. 1 (12), pp. 108-112. (In Russ.)
Maslij I. A. Obrazy edy v romane G. F. Kvitki-Osnov'yanenko «Pan Halyavskij». Naukovi zapiski Har'kivs'kogo nacional'nogo pedagogichnogo universitetu im. G.S. Skovorodi. Ser.: Literaturoznavstvo, 2012, issue 1 (1), pp. 116-123. (In Russ.)
Ranchin A. M. Chto edyat pomeshchiki v «Mertvyh dushah» N. V. Gogolya. Kody povsednevnosti v slavyanskoj kul 'ture: eda i odezhda, ed. N. V. Zlydneva. Saint Petersburg, Aletejya, 2011, pp. 335-346. (In Russ.)
Sofronova L. A. «Vseobshchij process zhitejskogo nasyshcheniya» v rannih povestyah Gogolya. Kody povsednevnosti v slavyanskoj kul 'ture: eda i odezhda, ed. N. V. Zlydneva. Saint Petersburg, Aletejya, 2011, pp. 314-324. (In Russ.)
Sofronova L. A. Starinnyj ukrainskij teatr. Moscow, Rosspen, 1996, 327 p. (In Russ.)
Sokolova V. F. Narodoznanie i russkaya literatura XIX veka. Moscow, S. Libro-kom, 2009, 336 p. (In Russ.)
Ushkalov N. GrigorijKvitka-Osnov yanenko. Kharkiv, FOLIO, 2012, 48 p. (In Ukr.)
Vasil'eva T. A. U istokov ukrainofil'stva. Obraz Ukrainy v rossijskoj slovesnosti konca XVIII — pervoj chetverti XIX v. Ph. D. dissertation. Tomsk, National Research Tomsk State University, 2014, 232 p. (In Russ.)
Verbic'ka 6. G. G.F. Kvitka-Osnov'yanenko (Zhittya i tvorchist'). Kharkiv, Vid-vo Hark. un-tu, 1968, 155 p. (In Ukr.)
Vil'na O. V. Idejno-estetichnij fenomen tvorchosti G. Kvitki-Osnov'yanenka: germenevtichnij aspekt. Ph. D. dissertation. Kyiv, Taras Shevchenko National University of Kyiv, 2006, 414 p. (In Ukr.)
Vitryak I. Russkoyazychnaya proza G. Kvitki-Osnov'yanenko na stranicah zhurnala «Otechestvennye zapiski». Istoriya publikacii, problemy recepcii. Filolo-gicheskie nauki. Zbirnik naukovyhprac,2011, no. 1 (7), pp. 15-21. (In Russ.)
Zubkov S. D. Russkaya proza G.F. Kvitki i E.P. Grebenki v kontekste russko-ukrainskih literaturnyh svyazej. Kyiv, Naukova Dumka, 1979, 272 p. (In Russ.)
Maria V. Leskinen
Dr. Sci. (History) Lead Researcher Institute of Slavic Studies Russian Academy of Sciences Russia, 119334, Moscow, Leninsky Prospect, build. 32-A E-mail: [email protected] ORCID: 0000-0002-7638-507X
"Pan Khalyavsky" of Grigory Kvitka-Osnovianenko As the Authobiografical "Educational Novel"
DOI: 10.31168/2782-473X.2023.2.03
Abstract: The article analyses the role of the food code in the Russian-language novel "Pan Khalyavsky" (1839-1840), written by the Ukrainian writer Grigory Kvitka-Osnovianenko. This novel was written as a memoir of the Little-Russian gentry. It has traditionally been regarded as a satire on the rude mores of backward and ignorant provincials — both in the assessments of nineteenth-century critics and in the history of the literature of the Russian Empire. One of the arguments for such a classification was based on the motives of gluttony and food abundance in Khalyavsky's "memoirs" as an indication of the "earthiness" and narrowness of the characters' interests. The description of festive feasts, everyday meals, libations, etc., is compared to Rabelaisian subjects: they are considered to resemble the culinary discourse and the methods of its embodiment in Gogol's early works and in the novel "Dead Souls". The analysis of the food motif associated with the body code in the article, however, shows that it is important for creating an idealised picture of the past, and not only the history of Little Russia. The idyllic "good past" constitutes a social patriarchal utopia, which is opposed by a new society, the enlightened nature of which deprives a person of traditions, spiritual purity and moral harmony.
Keywords: Grigory Kvitka-Osnovianenko, Nikolai Gogol, "Pan Khalyavsky", "Educational Novel", culinary subjects, semiotics of eating, utopia
