CC BY
24Козьякова М.И.
д.филос.н., к.э.н., профессор кафедры философии и культурологии Высшее театральное училище (институт)
markoz@yandex. ru.
ПАЛИМПСЕСТ И АПОКРИФ: ИДЕНТИЧНОСТЬ В ГЛОБАЛЬНОЙ МЕДИАСРЕДЕ: ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ И ЕЕ РОЛЬ В ФОРМИРОВАНИИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
Ключевые слова: палимпсест, апокриф, идентичность, национальная идентичность, история, историческая память, цифровые технологии, виртуализация, мифологизация, идеология.
Keywords: palimpsest, apocrypha, identity, national identity, history, historical memory, digital technologies, visualization, mythologization, ideology.
«Палимпсест и апокриф: идентичность в глобальной медиасреде» - тема доклада для IV Международной научно-практической конференции «Большая Евразия: национальные и цивилизационные аспекты развития и сотрудничества», как и первая часть названия данной статьи были заявлены автором в прошлом году на III Конференции «Большая Евразия». Теперь же эта тема была повторена снова и этому есть веские причины. Сами по себе дефиниции «палимпсест» и «апокриф», полагает автор, являются доминантными для современного общества, для цивилизацион-ного развития XXI в., как и тенденции к архаизации, проявившиеся в различных сферах общественной жизни.
Пришедшее из древности понятие палимпсест (греч. - palipmpseston - вновь соскобленный) - это рукопись, написанная на пергаменте, уже бывшем в употреблении: старый текст соскабливали и писали на его месте новый. Этот прием использовался в современных арт-практиках, но отнюдь не с целью экономии материала, а в качестве художественного приема. Его применяли кубисты, дадаисты, сюрреалисты, когда писали свои произведения на репродукциях работ других художников - в этом ряду был и знаменитый объект М. Дюшана «L.H.O.O.Q.» - репродукция «Джоконды» Леонардо да Винчи с нарисованными на лике Джоконды усами и бородой. Принцип палимпсеста - стирать старое, традиционное, базисное в культуре, в истории, и писать вместо него нечто новое - стал чрезвычайно распространен в практике постмодерна. На нем строится не только множество современных «продвинутых» арт-практик, но и политика, трактовка истории, культурологические концепты.
Термин «апокриф» также берет свое начало в первые столетия нашей эры. Он происходит от древнегреческого термина скрытый, сокровенный, тайный: это тексты раннехристианской литературы, отвергнутые христианской церковью и потому не вошедшие в библейский канон. Но иное значение апокрифа - не признанные достоверными, подложные произведения, тексты, вполне отвечает реалиям современного мира, сюжетам информационного пространства. Тематика «палимпсеста» и «апокрифа» может рассматриваться в разных контекстах, для данной же статьи предложена будет взаимосвязь этих явлений с исторической памятью, с ее ролью в формировании национальной идентичности.
Мир и общество XXI в. получили название информационного, глобализирующегося, но, очевидно, к этим базисным дефинициям следует добавить еще одну: современная эпоха становится эпохой цифровизации, цифры. Мир находится в начале этого пути, но некоторые направления развития уже сейчас можно проанализировать. Это - актуальные проблемы, связанные с экспансией цифровой реальности, которую порождает интенсивное развитие принципиально новых информационных технологий, повсеместное их распространение.
Цифровые технологии находят применение в разнообразных производственных процессах - в промышленности, транспорте, сельском хозяйстве; они востребованы в сфере услуг, в управлении, в коммунальном хозяйстве. Здесь их применение является безусловно положительным, однако, имеющиеся результаты исследований использования информационных технологий в социальной, гуманитарной, образовательной сфере далеко не так однозначны.
Одна из самых значимых на сегодняшний день систем - это система видеонаблюдения и видеоаналитики, контроля доступа, основанные на биометрическом распознавании лиц. Эти системы используются в уличных камерах, смартфонах, ноутбуках, популярных соцсетях, в банках и на транспорте. Отдельные страны, так же, как и крупнейшие информационные, коммерческие компании собирают базы данных: например, индийская система Aadhaar - единый реестр биометрических данных граждан, в которую были внесены биометрические данные более 1 млрд. человек. Среди наиболее известных систем следует назвать китайскую Social Credit Score (система «социального кредитного рейтинга»). Она используется для расчета всеобщего цифрового рейтинга граждан по принципу «хорошего» или «плохого» поведения. Ее результат - индекс благонадежности индивида - выводится в публичное пространство. Система укоренена в китайском обществе и не вызывает беспокойства или протестов граждан, поскольку практика ведения бумажных личных дел с оценками гражданина была введена еще при Мао Цзэдуне.
На Западе отношение к подобным системам далеко не столь однозначно положительное, скорее отрицательное, поскольку западная цивилизация основана была на примате приватности, в западном менталитете культивировалась
индивидуальность. В целом, система распознавания подвергается критике, ассоциируется с «Большим Братом» Дж. Оруэлла. Такое же противоречивое воздействие оказывают на общество и всеобщая компьютеризация. Так, в Интернете любой человек оставляет после себя цифровые следы: это его комментарии, фотографии, высказывания, «лайки». Даже без присутствия пользователя в соцсетях поисковые запросы выдают его интересы и склонности. Также судить о предпочтениях и вкусах, возможностях потребителя позволяет геолокация, которая предоставляет сведения о посещаемых местах и заведениях, их статусе.
Big Data агрегирует личные данные из частной жизни граждан, анализируя большой объем информации, она обобщает все «цифровые следы», оставляемые индивидом, составляет «цифровой профиль». Нарушается традиционная для данного общества сфера приватной жизни, более того, в цифровой реальности XXI в. ведущие Интернет-компании претендуют на то, чтобы делать так называемый «выбор» за самого человека. Получив возможность селекции и оценки информации, они определенным образом ранжируют систему предпочтений в политике, в искусстве, в потребительском поведении - «Google думает за нас». В этом плане идентичность также в той или иной степени может трансформироваться, создаваться искусственно, как и современные политизированные трактовки исторических событий. Действительно, современные технологии все больше берут на себя данную функцию, и отнюдь не в шутливом смысле. Осмысление, рефлексия, как непременное свойство человеческой жизнедеятельности, постепенно ослабевает, замененное неким автоматизмом повседневных практик.
С процессом цифровизации связан феномен виртуализации, генерируемый цифровыми технологиями. В современном обществе все более императивный характер получает распространение симулякров и симуляции, утверждение гиперреальности, входящей в повседневную жизнь, все глубже укореняющейся в ней. Виртуальная жизнь становится привычной, особенно для молодого поколения. Виртуальность - новый тип искусственной среды, возникающей в результате взаимодействия технического и социально-психического фактора: между природным миром и человеком образуется пространство, дающее иллюзию подлинной реальности. При определенных условиях оно потенциально способно превращаться в самодостаточную реальность, то есть может восприниматься абсолютно естественно и даже замещать реальность физическую.
В виртуально-медийной среде все более утверждается значимость визуального образа, поскольку средства массовой коммуникации оперируют изображением и обращаются к эмоционально-чувственным переживаниям. Специальные выразительные средства экрана значительно усиливают эмоциональный эффект, так как экранная коммуникация использует акустический и визуальный каналы, синтезирует звук и изображение. Такого рода комплексное воздействие на чувственную сторону зрительского восприятия максимально эффективно - картинка, образ не требуют рефлексии, они могут воздействовать непосредственно на подсознание, минуя все интеллектуально-логические барьеры. Посредством визуализации человек возвращается к архаике магического, непосредственно переживаемого мироощущения.
Экран обладает суггестивным эффектом воздействия на людей. Отделенная от художественной сферы, магия экрана гораздо сильнее по своему воздействию, шире по охвату аудитории: например, в телевизионной рекламе, в медийной информационной сфере. Точнее всего ее можно определить как эффект фасцинации, завораживания, возникающего при восприятии аудиовизуальной продукции. Глобальное восприятие через образы телевидения, через другие электронные средства приходит на смену линейному способу мышления, преобладавшему после изобретения печати. Таким образом экранная цивилизация становится «image-oriented, ориентированной на зрительный образ»1. Отмечая эту особенность, У. Эко апеллирует к М. Маклюэну, указывая, что тот еще в 60-х годах в своей работе «Галактика Гутенберга» писал о гиперцепции как об особом типе восприятия.
Коммуникация, апеллирующая к образному восприятию мира, особенно характерна для массовой культуры. Увеличение визуальной коммуникации, ее доминирование однозначно влекут за собой активизацию коллективного мифологического сознания, свидетельствуют о повышении степени его императивности. Возрожденная архаикой иррациональная интенциональность самым тесным образом связана с наличием экранной среды. Многие исследователи отмечают поворот в сторону коллективного бессознательного, говорят о магическом ренессансе, наступлении эпохи «новой иррациональности», мистицизма, о возвращении к до-рациональным формам мироощущения. Эти явления самым прямым и непосредственным образом связывают с электронными технологиями, с масс-медийными коммуни-кациями2. «Невероятное усложнение технологических, экономических и социальных систем в процессе их постоянного частичного усовершенствования, надстраивания и достраивания постепенно приводит к тому, что эти системы ста-
3
новятся непостижимыми для самих их создателей и неподдающимися контролю с их стороны» ; «чем дальше заходит прогресс, тем больше он порождает магическое мировоззрение».
Действительно, здесь фиксируются важнейшие причинно-следственные связи. Ренессанс архаики происходит на пике технологической революции, при широком распространении самых современных электронных медийных средств. С возникновением электронных средств массовой коммуникации стремительно расширяется медийное пространство, одновременно вытесняя слово, текст на периферию публичной сферы. Оттесняется, редуцируется тот механизм, который заставлял читателя обращаться к рациональной рефлексии, к самостоятельному анализу, выявлению смысла и т. п.
1 Эко У. От Интернета к Гуттенбергу: текст и гипертекст (отрывки из публичн. лекции Умберто Эко на экон. ф-те МГУ 20 мая 1998). - http://philosophy.ru/library/eco/internet.html/
2 Марков Б. В. Человек в эпоху масс-медиа (символы эпохи internet) // Информационное общество. - М.: И74 АСТ, 2004. -
С. 502.
3 Ионин Л.Г. Новая магическая эпоха // Логос. 2005. - № 2 (47). - С. 24.
Компьютерная революция может привести и в какой-то мере уже приводит к снижению интеллектуального, общекультурного уровня людей, в определенной степени - к снижению грамотности. Так происходило некогда в средневековом мире, когда античная культура оказалась сметенной и уничтоженной волнами варварских нашествий. Наряду со многими другими достижениями высокоразвитой цивилизации утрачено было искусство слова, письма, ораторское искусство, непонятное и чуждое средневековой «публике», состоящей в своей массе из неграмотных «простецов». Так же и в XXI в. для современных «простецов», вооруженных гаджетами, дающими мгновенный ответ на все вопросы, утрачивается ценность знания, слова, интеллекта. Специалисты бьют тревогу, отмечая кризис интеллектуальной сферы. Так, Ю. Хабермас говорит о «падении» интеллектуала, образно выразив свое отношение к этой тенденции как «ритуальный плач». Параллельно прогрессирующему процессу «падения» интеллектуала в современном обществе происходит и изменение роли общественности, прислушивавшейся ранее к мнению интеллектуала. Почву для этого подготовил происходивший на протяжении всего столетия кризис ценностных ориентаций, в том числе в науке - критериев объективности, истины, эффективности, прогресса. Зарождается антисциентизм, ставящий под вопрос интеллектуальные методы познания, выражающий негативное отношение к рационализму классической науки: критикуя классику, новые теории апеллировали к философскому иррационализму и интуитивизму, возвращали права мифу, мифологизации.
В такое время мифология обретает второе дыхание: все мифологическое актуализируется, включается в культурный контекст, выдвигается в центр энергетического поля культуры. Сами мифы рефлектируются, трансформируются, получают новое и неожиданное звучание. Рождается также новая мифология: обширное собрание идеологических, политических и научных мифологем демонстрировал двадцатый век, чрезвычайное значение имела политическая мифологизация. Об этом писал А. Лосев, это отмечал К. Леви-Строс: «Ничто не напоминает так мифологию, как политическая идеология»1. Она создает некую силовую установку, определенное поле, в котором трансформируется реальность. Идеи революционного переустройства общества или строительства коммунизма, Великого Вождя или Великой Революции действительно овладевали умами масс, являли собой жизненные реалии. И в настоящее время продуцирование мифов в гораздо большей степени является неотъемлемой чертой массовой культуры. Главный принцип современного искусственного мифа, созданного средствами массовой информации раскрывает Р. Барт: «миф ничего не скрывает и ничего не демонстрирует - он деформирует; его тактика - не правда и не ложь, а отклонение»2.
Различаясь по всем признакам, характеристикам, качествам, древний мир и современная постиндустриальная цивилизация имеют, несомненно, одно общее - человека. Именно человека как биологическое существо, вне зависимости от уровня его социальности, степени развития его рефлексии, модуса его субъективации. Миф - выражение универсально человеческого, что передается от поколения к поколению, и потому «мифология есть коллективная, а не индивидуальная психика»3, - утверждает аналитическая психология в лице К.Г. Юнга.
Большой проблемой XXI в. будут являться процессы массовизации, происходящие в современном обществе. Тенденции глобализации, развитие массовой культуры выводят на первый план «улицу», массу. «Человек массы» -это всегда «новый», «свежий», «голый» человек. Он существует «вне времени», вернее, его время и пространство чрезмерно мало, ограничено рамками данного локуса. «Здесь и сейчас», «сегодня» - так фокусируется событийная канва. Область массы - «мир вечного сегодня» (Н.Н. Козлова), где люди обитают в мире первичной социальности. Высокие материи, в том числе национальный выбор, исторические судьбы народа и т.п. не входят в его габитус. Ло-кус прагматичен, ограничен насущными заботами, которые предельно онтологизированы. Именно этот субъект повседневности становится объектом «серийной культуры» (Ж.-П. Сартр). Реклама, средства массовой информации, мода устраняют вертикаль ценностной ориентации, манипулируют сознанием, особенно сознанием молодежи. Стираются границы между этическими полюсами, между научным и обыденным знанием, между высокой валоризован-ной и массовой культурой.
И здесь особо важная роль должна принадлежать национальной идентичности, процессу ее приобретения, который может продолжаться на протяжении всей жизни. «Вхождение» в культуру обычно осуществляется в детстве автоматически, вместе с усвоением уклада семейной жизни, с привычками и ритуалами ежедневного повседневного быта. Эта так называемая первичная инкультурация. Вторичная, «взрослая» инкультурация охватывает период зрелости и носит фрагментарный характер: осваиваются отдельные элементы культуры, в том числе касающиеся профессиональной подготовки, им уделяется особое внимание. К инкультурации относится прежде всего система ценностных ориентаций и предпочтений, принятых в обществе, освоение индивидом присущих его культуре мировоззрения и мировосприятия, поведения, позволяющее сформировать ментальное, когнитивное и поведенческое сходство с представителями данной культуры.
В первую очередь инкультурация подразумевает национальную культуру, ее отличие от других культур, но также ее рефлексивный горизонт может включать иной когнитивный пласт - знакомство с культурой других народов, приобщение ко всему культурному наследию человечества. Речь в подобной интерпретации может идти о формировании широкого кругозора, приобретении гуманитарной культуры, в которую входит владение иностранными языками, знание всемирной истории, литературы, искусства и т.п. Понимаемая в узком или широком смысле, она имеет дело с культурными, культурологическими явлениями, характеристиками, ценностями, в первую очередь - национальными.
1 Лосев А. Философия. Мифология. Культура. - М., 1991; Леви-Стросс К. Структурная антропология. - М.: Главная редакция восточной литературы, 1983. - С. 186.
2 Барт Р. Мифологии. - М.: Академический проект, 2008. - С. 289.
3 Юнг К.Г. Структура психики и архетипы. - М.: Академический Проспект, 2007. - С. 221.
Основные, базовые ценности представляют собой стержень, «центральную зону» в культуре любого организованного сообщества. Они содержатся в его традициях, символах, верованиях, предопределяя тем самым природу сакрального. В концентрированном, обобщенном виде их выражает религия или идеология, которые являются одними из самых мощных идентификационных культурологических и социальных факторов. Однако, в отличие от исторических атрибутов национальной культуры, оба они не обязательно определяют национальную специфику: примером могут служить как мировые религии, так и широко распространенные виды идеологий: марксистская, либеральная, консервативная, националистическая. Наряду с общностью культурологических характеристик в качестве национальных идентификационных параметров, как правило, фигурирует общность территории и социально-политической жизни, закрепленная и легитимизированная гражданством.
Идеология не принадлежит к научной сфере, она субъективна и выражает интересы определенных социальных групп: по К. Марксу она является ложным сознанием, по К. Маннгейму — искажённым отражением социальной действительности, по Р. Барту — современным метаязыковым мифом. Но не только искажение и мифологичность входит в ее контент: для М. Бахтина, например, идеологическое являлось синонимом семиотического, знакового вообще: «ко всякому знаку приложимы критерии идеологической оценки (ложь, истина, справедливость, добро и пр.). Область идеологии совпадает с областью знаков. Между ними можно поставить знак равенства. Где знак - там и идеология»1.
Трактовке идеологии как универсального свойства всей семиотической сферы препятствовала специфика конкретных механизмов ее функционирования, ангажированность ее адептов. Всегда и всюду она выражала специфические интересы определённых групп или классов, как правило, выдававшихся за интересы всего общества. Тем не менее, абстрагируясь от ангажированности тех или иных идеологем, следует отметить, что все они систематизируют взгляды, представления, идеи и могут в этой связи концентрированно репрезентировать тот или иной сегмент общественного сознания. В данном качестве они выполняют роль стартовой площадки, служат исходными принципами и одновременно обоснованием практической деятельности. Вопрос, очевидно, должен быть поставлен в иной плоскости: может ли идеология выражать интересы большинства населения (больших социальных групп)? Ответ в известной степени очевиден: исходя из определенным образом познанной или же «сконструированной» реальности, она может быть ориентирована на интересы самых разных слоев.
Идеология - это постоянный поиск тех или иных ценностей, их тематизация (Р. Барт). Хотя, при определенных обстоятельствах, «идеологический дискурс становится мифологическим». Миф, однако, также «имеет ценностную природу, он не подчиняется критерию истины»2. Как миф, так и идеология фундируются тем, что У. Джемс образно обозначал как человеческая «воля к вере»3. Гуманистические, религиозные и моральные идеи общества - не более чем идеалы, если они не связаны непосредственно с устойчивым жизненным укладом человека, не зависят от конъюнктуры, от сиюминутности поведения, диктуемого ежедневными жизненными потребностями. Реальный выбор является личной прерогативой субъекта, однако эти абстрактные модусы не теряют своего значения на протяжении длительных временных периодов, онтологизируются явно или скрытно, имплицитно, подсознательно, сохраняясь в качестве архетипических структур. В определенных обстоятельствах они могут трансформировать жизненный уклад.
«Мораль массовой культуры является упрощенной моралью детских книг вчерашнего дня», - уничижительно определяют ее4. Упрощенная или нет, мораль массовой культуры апеллирует к культуре народной, хранящейся в ее традиционных пластах, в мифологических образах. Их симбиоз представляет собой реалию постсовременного общества. Инкультурация «оживляет» и актуализирует определенные сегменты национальных идеологем, освоение индивидом присущих его культуре миропонимания и поведения, оценочного отношения к различным явлениям окружающего мира.
В России, как известно, национальные проблемы в начале перестройки не были еще столь актуализированы и вопрос о «национальном проекте» не стоял на повестке дня. Культура же вообще не воспринималась властной элитой как целеполагающий принцип. Революционная перестройка упразднила систему укоренившихся советских ценностей и смыслов - в пустое пространство аксиологической ниши устремились со всего света симулятивные идеи, образы и мифологемы, римейки и парафразы, далекие от традиционной культурной семиотики. Совершенно естественно, что в этом потоке массовой культуры доминировали уже готовые клише североатлантического издания, поскольку идеологического вакуума не бывает: «отсутствие идеологии есть идеология» (Н. Михалков).
Пожалуй, можно взять на себя смелость утверждать, что наша идеология - это наша история, наша коллективная историческая память. И в этом плане не может быть никакого разнообразия исторических учебников для школы или института - история, исторические факты составляют основу исторической памяти. Когда хотят уничтожить идентичность, в первую очередь уничтожают память. В этой связи небезынтересно упомянуть о проектах стирания памяти, инициированных ЦРУ в рамках проекта «МК- Ультра», руководил которым А. Даллес. Сведения о нем стали известны общественности только в 1974 г.: они были разглашены одной из самых влиятельных американских газет The New York Times. Но и без таких специфических проектов коллективный Запад достаточно успешно демонстрирует процесс «стирания» исторической памяти. Так, по данным опросов Французского института общественного мнения, на вопрос «Кто одержал победу во II мировой войне?», в 1945 г. большинство респондентов ответило - СССР, а в 2005 г. - США. Печально, но это говорит о неэффективности или же недооценке такого важного рычага, как «мягкая
1 Бахтин М. Марксизм и философия языка. - http://koledj.ru/docs/index-1099.html/
2 Барт Р. Мифологии. - М.: Академический проект. 2008. - С. 282, 323.
Джемс У. Воля к вере. - М.: Республика, 1997.
4 Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика просвещения: философские фрагменты. - М.: Медиум; СПб.: Ювента, 1997.
сила». И в этой связи отсутствие официальной идеологической доктрины также может рассматриваться как серьезное упущение.
В Российской Федерации в настоящее время официально признается идеологическое многообразие: в Конституции закреплен принцип, по какому «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной и обязательной». (Ст. 13) Эта новелла полностью соответствует либеральным принципам западного мира: действительно, в последнее время принято было не афишировать свою идеологическую приверженность, обоснованием чего служила идея толерантности. В реальности же практика антиидеологизма активно используется в прагматических целях. Что касается нашей Конституции, то в Статье 13 объединены два различных подхода: государственный и обязательный. Это различные правовые нормы и они не облигаторно обусловливают друг друга. При подготовке Конституции, очевидно, было не до подобных нюансов, достаточно вспомнить обстановку тех лет.
Развитие гражданского общества в нашей стране, международная ситуация требуют иной ориентации. Социализация неизменно будет связана с проблемой инкультурации, восприятия ее национального аспекта. В этой связи симптоматичен поворот общественного мнения по вопросу об отношении к собственной культуре и истории: не отказ от них, а сохранение и поддержка традиционных ценностей, культурных корней с необходимостью ставится сегодня в повестку дня. В Основах государственной культурной политики она признается «неотъемлемой частью стратегии национальной безопасности». Это актуальная, своевременная постановка вопроса.
В известной концепции американского политолога С. Хантингтона, изложенной в его работе «Столкновение цивилизаций», был выдвинут тезис о том, что XXI столетие станет веком столкновения цивилизаций или культур, в отличие от XX столетия, являвшегося веком столкновения идеологий. Многие из цивилизаций, как известно, дефини-руются по конфессиональному признаку: православная, исламская, индуистская. В современном секуляризированном мире, однако, зачастую не столько сама религия определяет характер культуры, сколько складывавшиеся веками устойчивые комплексы исторически генерированных ценностей, маркируемых конфессиональной принадлежностью. Идеология же никуда не исчезает, она камуфлируется, встраивается в ценностной компендиум, сопровождая, модифицируя, трансформируя или элиминируя его отдельные блоки. Явная или скрытая, более или менее влиятельная, она постоянно присутствует в культурном пространстве. В «Мифологиях» Р. Барт объединял миф и идеологию, относя их к «метаязыку»: идеологизм и мифологизм представляют собой «магические способы поведения; и в том и в другом случае мы запуганы, ослеплены и заворожены разорванностью социального бытия. А добиваться мы должны именно воссоединения реальности с людьми, описания с объяснением, предмета со знанием»1.
Обращаясь к российским проблемам, нужно подчеркнуть, что решение вопроса о формировании эффективной национальной культурной политики неразрывно и тесно связано с внятным формулированием ценностных приоритетов, с легитимизацией целостной идеологической системы. Важнейшую роль она призвана будет сыграть в подготовке, воспитании новых поколений россиян. И решение этой проблемы становится все более необходимым и неотложным.
1 Барт Р. Мифологии. - М.: Академический проект, 2008. - С. 323.
645
